Книга: Над бездной
Назад: ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Дальше: ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

День рождения Пейдж пришелся на четверг. На работе она договорилась, что возьмет один свободный день, а поскольку время спортивных состязаний подошло к концу, то ехать в Маунт-Корт ей тоже было не нужно, так что она располагала днем, свободным от всех забот, и рассчитывала провести его дома с Сами и Нонни.
«Мне приходилось встречаться с подобным явлением в жизни моих пациентов, – писала в одном из своих писем Мара, словно адресуясь непосредственно к ней. – Существуют такие счастливые семьи, которые находят удовольствие лишь в том, что пребывают все вместе. Для этого требуется полное приятие другого человека, даже его недостатков. А также, разумеется, любовь. Любовь, ничего не требующая взамен».
Пейдж рассматривала свои отношения с Нонни и Сами во многих аспектах именно под этим углом зрения. Во время катастрофы в кинотеатре она была благодарна Нонни и Сами просто за сам факт их существования. И за то, что они ждали ее дома.
Ей хотелось провести у себя дома роскошный завтрак, затем спокойно почитать газету. А потом… Выбраться на воздух и совершить прогулку по городу, запустить Сами в манеж для малышей в парке, чтобы та пообщалась со сверстниками. А вернувшись домой, послушать музыку и засесть за вязание, пока Сами будет спать. В завершение дня она собиралась на автомобиле отвезти Сами и Нонни в Хановер и устроить в ресторане тамошней гостиницы праздничный обед.
С самого утра, не успела Пейдж доесть вкуснейшие бельгийские вафли, зарядил снегопад – первый в этом году.
К тому времени, как газета была прочитана от корки до корки, хлопья снега стали падать реже. Она извлекла Сами из манежа и пошла с ней к Нонни, которая из кухонного окна смотрела на двор.
– Красиво, правда? – спросила Нонни.
– Очень. Смотри, Сами, – снег. – Повернувшись к бабушке, она добавила: – Самый первый.
Сами приложила свою крохотную ладошку к окну.
– Ты видишь снежок, Сами? – спросила Пейдж. Не услышав никакого ответа, добавила. – Ну-ка скажи – сн-еж-ок… Не хочешь? Тогда попробуй сказать «Нонни», вот так: – Н-о-нн-и. Ну же, попробуй. Нет? Тогда попробуем слово «Мама». Ма-ма. Ма-ма.
Нонни вопросительно выгнула бровь.
– Это просто так, для тренировки, – поспешила уверить ее Пейдж.
– А может быть, тренироваться в таком деле не стоит? Ведь ты и в самом деле можешь удочерить девочку.
– Не-а. Ей требуется настоящая мать, которая смогла бы уделять ей все свое внимание.
– Между нами говоря, у нее уже есть самая настоящая мать. Плохо только, что ты осознаешь это, когда девочка пойдет в школу. Тогда уж тебе никто не понадобится – даже я. Ты сможешь поступать, как Энджи, – работать, пока ребенок в школе, и забирать его, когда занятия закончатся. Как, ты думаешь, собиралась решить этот вопрос Мара?
– Думаю, именно так она и хотела поступить, – подумав ответила Пейдж, – только я не Мара. У нее материнство – призвание. Она всю жизнь только об этом и мечтала. «Глубокая внутренняя связь» – вот как она называла взаимоотношения матери и ребенка. У меня же потребностей к такого рода связи нет.
– Ты хочешь сказать, что более независима?
– Скажем, я привыкла полагаться только на себя.
– Ерунда. Тебе нужна семья, как и любому человеку.
– Может быть. Но не такой ценой, которую готовилась заплатить за семейную идиллию Мара. И мне не требуется столь глубинного проникновения в другого человека. До смерти Мары я была вполне довольна собственной жизнью.
– Но тебе нравится, что Сами рядом.
– Гм. Просто я испытываю своего рода удовлетворение, зная, что в состоянии дать девочке любовь и заботу, пока агентство подыскивает ей настоящую семью.
– А если они так никого и не подыщут?
– Подыщут. Это всего лишь дело времени.
– А тем временем ты еще больше к ней привяжешься. Меня не проведешь, Пейдж. Я-то вижу, как ты тихонько пробираешься к ней в комнату, когда она засыпает.
– Я просто хочу убедиться, что с девочкой все в порядке.
– Временами ты простаиваешь над ее кроваткой по пятнадцать, двадцать минут без движения. Признайся, дурочка, ведь она тебя зацепила, эта крошка?
Пейдж поднесла ладошку Сами к губам. Она поцеловала ее маленькие пальчики, а потом приблизила ручку девочки к своему подбородку.
– В своих письмах Мара писала о том, что значит быть приемной матерью. Она, в частности, высказала мысль: есть риск, что приемный ребенок от тебя уйдет или найдутся его настоящие родители. Но она также заметила, что удовлетворение, которое получает приемный родитель то того, что помогает ребенку, стоит любого риска. Я помогла Сами. С моей помощью у нее получится неплохой старт в Америке. Мне вполне достаточно и этого.
– А боль от разлуки? Или ты гарантирована от нее?
– Когда настанет время прощаться, мы об этом узнаем. Нонни ничего не ответила Пейдж, а та решила не поддерживать разговор на эту тему. В конце концов, сегодня день ее рождения. Пейдж хотелось, чтобы сегодня все прошло гладко, а главное – без ссор.
Она поиграла с Сами, затем отнесла ее наверх в спальню, где умыла ее и переодела, но когда она собралась с девочкой на прогулку, снег повалил с новой силой.
Вместе с Нонни они снова подошли к окну.
– Похоже, что погода ухудшается.
– Так ты говоришь, толщина снежного покрова достигает двух дюймов? – спросила Пейдж.
– Пожалуй, тут целых три. Вряд ли ты сможешь катить коляску по такому снегу.
– Да уж. Жаль, что у нас нет санок. Может быть, закутать девочку в одеяло и вынести на руках?
– Тогда она ничего не увидит.
– Можно время от времени открывать капюшон и давать ей оглядеться. А еще лучше залезть в машину и поехать в Хановер прямо сейчас. В машине снег для нас не помеха.
Нонни посмотрела на нее и выразила согласие взглядом. Потом неожиданно в ее взгляде появилась печаль.
– Ах, Пейдж, Пейдж. Что ты делаешь! Ты повторяешь все то же, что и раньше, – ну, может быть, с известными изменениями. Только твои уловки не изменились. Ты всегда предпочитаешь находиться вне дома, зная, что телефон не зазвонит. – Нонни выглядела в этот момент постаревшей и опечаленной. – Родители не позвонят, Пейдж. Разве через две недели. Или через пять. Боюсь, они просто-напросто забыли дату твоего рождения. Вот так.
Пейдж смотрела, как за окном падал снег.
– Вот уж чего я никогда не могла понять. Было бы у них восемь детей – тогда понятно. Тогда простительно перепутать даты. Но я – их единственный ребенок. Моя мать дала жизнь только одному существу. Одному-единственному. Неужели для нее это ничего не значит?
– Значит. Только они воспринимают все по-своему. Скажем, не так, как я или ты, если бы у тебя было существо, которому ты дала жизнь.
– Я бы начала готовиться к этому дню заранее. Я устроила бы вечер и продумала все до мелочей. Что мой ребенок любит больше всего? И он бы получил все это.
– Потому что ты – это ты. Но Хлоя, твоя мать, – совсем другой человек, и вряд ли она переменится.
Пейдж обдумала слова бабушки, потом улыбнулась и потрепала ее по плечу.
– Значит, ты все-таки надеешься? – спросила та. Улыбка Пейдж приобрела иронический оттенок.
– Возможно, как-нибудь, из-за причудливого поворота судьбы, что-то случится, и они вдруг вспомнят, что у их дочери день рождения. – Она снова взглянула на снег за стеклом. – Но ты права. Нет нужды убегать из дому. Тем более в такую погоду. Как ты смотришь на то, что я зажгу камин и достану карты? Может, сыграем? – Игра отвлекла бы Пейдж от бессмысленного ожидания звонка от родителей.
Нонни скорчила гримаску.
– Ты все время выигрываешь.
– Я специально для тебя проиграю кон или два.
Нонни согласилась. Равно как и Сами, которой доставляло большое удовольствие разглядывать яркие картинки.
Пейдж, как обычно, выиграла, но, признаться, мысли Нонни были заняты уже другим. Она подумывала, что подать на полдник.
После еды Сами отнесли в спальню, а Нонни прикорнула на диванчике в гостиной.
Устроившись в кресле рядом с горящим камином, но так, чтобы ей не было видно телефона, Пейдж принялась за вязание. Она решила довязать крошечный свитерок из ангоры, который Мара начала делать для Сами. Вполне красивая вещь, которую будет не стыдно отдать в виде приданого вместе с ребенком, когда для девочки найдется хорошая семья. Так сказать, подарок от Мары с участием Пейдж.
В гостиную неслышно вошла кошка. Как обычно, Китти провела утро, обследуя дом. Во время своего обхода Китти иногда дремала на подоконниках или играла с какими-либо предметами, хотя бы отдаленно напоминавшими птичку или мышь.
Кошка уселась у ног Пейдж и принялась внимательно смотреть, как движутся у нее в руках спицы и разматывается нить из клубка. Время от времени, когда нить провисала, Китти бросалась на нее и начинала играть. Получив легкий шлепок от Пейдж, она выпускала шерстинку из зубов и снова смотрела, как вращался клубок и разматывалась нить.
Пейдж отложила в сторону вязание и взяла Китти на колени. Та определенно выросла, и шерсть стала гуще и мягче. Пейдж нравилось чувствовать тепло, исходящее от этого пушистого комочка, когда она по вечерам укладывалась в кровать. Стоило погладить кошечку, как в ответ раздавалось мурлыканье. Это действовало успокаивающе.
– От нее ты тоже собираешься избавиться? – спросила Нонни. Она уже проснулась, но так тихо, что Пейдж не заметила этого.
Пейдж почувствовала, куда клонит ее бабушка, задавая вопрос. Особенно ее покоробило слово «тоже».
– Вопрос не в том, чтобы избавиться от кошки, а в том, чтобы найти для нее нормальных хозяев, любящих животных.
– Значит, ты все еще ищешь?
– Чисто теоретически. Все время забываю спросить у людей, не нужен ли им котенок. Она так мало требует заботы.
– Хочешь оставить ее себе?
Пейдж погладила кошечку по шее. Китти закрыла глаза и подняла мордочку, ожидая продолжения.
– Может быть, так и следует поступить. Ведь она у меня прижилась. Думаю, может, действительно проще оставить ее у себя, чем подыскивать людей, готовых ее взять. – Тут она пристально взглянула на Нонни. – Знаю, о чем ты сейчас думаешь, только учти, что все сказанное не имеет никакого отношения к Сами. Ребенка нельзя заводить по недоразумению. Сами – хоть маленький, но человек. Чем больше она становится, тем больше возрастает ответственность ее близких.
Нонни промолчала, но и не отвела взгляд.
– Я педиатр, по горло загруженный работой. – Протестующим жестом Пейдж подняла руку.
– Сейчас не по горло, коль скоро вы нашли четвертого врача.
– Значит, на три четверти. Плюс Джилл. Плюс помощь в организации социальной службы на добровольных началах в Маунт-Корте. Плюс дежурства, как только лыжники начнут кататься с гор. Плюс чтение. Плюс вязание. Как видишь, – я нарасхват, Нонни. И в мои планы не входит заводить ребенка. По крайней мере, пока. Не навсегда.
Нонни продолжала лежать на диване, рассматривая Пейдж во все глаза, словно никогда ее раньше не видела. От ее пристального взгляда Пейдж стало не по себе. Она даже опустила котенка на пол.
– Понимаю, что ты мне хочешь сказать: что, дескать, женский век короток. Ну что ж, если мое время закончилось, значит, так тому и быть, но я не собираюсь очертя голову кидаться в воду, если не умею плавать.
Нонни продолжала хранить молчание. Пейдж вздохнула.
– Послушай, я знаю, что отвечаю не совсем так, как бы тебе хотелось; кроме того, мне очень жаль, что я вынуждена затруднять тебя, навязывая тебе Сами и все заботы, связанные с ней…
– Не смей употреблять этого слова! – воскликнула Нонни, неожиданно вскакивая на ноги.
– Но это и в самом деле означает, что я перекладываю свои заботы на твои плечи.
– Черт бы тебя побрал, Пейдж! Иногда ты совершенно непереносима. Ты ужасно умная и авторитетная, когда дело касается большинства серьезных проблем, но стоит завести разговор о материнстве и родительских заботах, как ты начинаешь твердить несусветную чушь. – Бабушка в возбужденном состоянии зашагала по комнате, с легкостью перемещая свое сухонькое тело. – Но дело в том, что это не твоя вина. Это твои родители создали у тебя комплекс нежеланного ребенка. Подрастая, ты становилась все лучше и лучше – просто агнец божий, а все потому, что тебе не хотелось обременять еще и меня. Ты словно все время извинялась передо мной за то, что существуешь на свете. Ты и сейчас продолжаешь извиняться, стоит тебе попросить меня о ничтожной услуге. Ты все еще продолжаешь извиняться…
Она остановилась напротив Пейдж, уперев руки в бока.
– Ради Создателя, Пейдж. Неужели ты не понимаешь, что люди, которые тебя любят, хотят тебе помочь! И это так на самом деле. Разве я когда-нибудь жаловалась? Я хоть раз говорила тебе, что предпочитаю партию в бридж тому, чтобы посидеть с Сами. Сами для меня – не бремя, и забота о ней – приятное времяпрепровождение. Радость, если хочешь. Да, это работа, но настоящая любовь всегда деятельна. Не бремя. Не обязанность. Да пойми ты наконец! Я хочу сидеть с ребенком! И если ты попробуешь быть честной до конца, то скажешь, что ты без ума от Сами и хочешь оставить ее у себя. Ведь ты ее обожаешь. А она обожает тебя. У тебя есть все возможности воспитать девочку в довольстве и комфорте. Но ты боишься себе в этом признаться. Потому что ты боишься привязанностей. Тебе кажется, что привязанности любого рода опутывают человека, лишают его свободы. Ты – признанная мать всех детей города, но это в счет не идет, поскольку в конце дня ты можешь преспокойненько их оставить и укрыться у себя дома. И позволь мне сказать тебе еще одну вещь. – Нонни разошлась, как никогда ранее. – Помимо всего прочего, ты отвергаешь и удовольствия, а ведь недаром говорят, что удовольствие – обратная сторона горести. Ты возвращаешься после работы в пустой дом, который тебе еще больше покажется пустым, когда в нем не будет Сами.
Она отвернулась было от Пейдж, но неожиданно снова повернулась к ней лицом.
– И вот еще что. Пустой дом окажется трижды пустым, когда тебе стукнет пятьдесят, четырежды, когда тебе исполнится шестьдесят, а уж потом считай, что жизнь прожита. Я точно знаю. – Повернувшись на каблуках, Нонни, излучая негодование, покинула комнату.
Пейдж некоторое время ждала, что бабушка вернется. Так и не дождавшись ее возвращения, она отправилась на кухню и заварила свежего мангового чая, надеясь, что Нонни, привлеченная запахом свежей ароматной заварки, смилостивится и спустится вниз. Когда и это не помогло, она одна уселась за стол и налила себе чашечку.
Снег продолжал идти. Пейдж смотрела на его крупные хлопья, пила чай и думала: в том, что сказала Нонни, много здравого смысла, но, что бы та ни говорила, старые привычки умирают с большим трудом. Одно дело сказать себе, что ничего особенно тяжелого она на плечи Нонни не перекладывает, совсем другое – этого не чувствовать. Всю жизнь она старалась быть самостоятельной, чтобы ни на кого не перекладывать собственной ноши.
Что же касается Сами, то Пейдж все еще не пришла к какому-нибудь выводу. Она просто не знала, как поступить, – и все. С одной стороны, у нее было все, что требуется настоящей матери. Время – до определенной степени, интеллект и средства. И еще она любила Сами, это вне всякого сомнения. Но, Боже, какая же это ответственность быть матерью! Куда большая, чем врачевание или временное удочерение. Для себя она давно решила, что не создана быть матерью. Это, кстати, одна из причин, почему она решила стать врачом.
Или она стала врачом именно для того, чтобы избежать ответственности куда большей?
Телефон все не звонил. Кажется, в Сиене сейчас ночь. Или вечер? Если он не зазвонит в ближайшее время, то не зазвонит вовсе.
Она допила чай, вымыла чашку и поставила ее в сушилку. Потом она снова взглянула на заснеженные окрестности, и вдруг ей захотелось, словно маленькой, побегать под мягкими снежными хлопьями. Надев спортивный костюм, легкую куртку, шерстяную шапку и кроссовки, она оставила на кухонном столе записку для Нонни и вышла на улицу.
Улицы были пустынны, и Пейдж свободно устремилась вперед, избирая, согласно собственному желанию, то тротуары, то проезжую часть улиц. С первой машиной она столкнулась, только добежав до центра, обогнув больницу и последовав бегом по главной улице. Машиной управлял Норман Фитч.
– Не самая лучшая погода для пробежек! – крикнул он Пейдж из окна, притормозив машину.
– Не скажите, – на бегу поравнявшись с машиной, ответила Пейдж. – Лично мне такая погода нравится.
– По прогнозам, снегопад будет продолжаться и дальше. Вам бы лучше вернуться домой. Скоро начнет темнеть.
Но Пейдж не собиралась домой. Она выбрала скорость, выровняла дыхание и чувствовала себя вполне в форме. Если родители и соизволят позвонить ей в этот час, то тем хуже для них.
Она пробежала по улицам, удаляясь от центра и то поднимаясь, то спускаясь по их крутизне. Снег все прибывал, и ее кроссовки стали промокать, но она упорно продолжала бежать вперед. Она двигалась в северном направлении, постепенно удаляясь от города, – там дорога была широкая и особенно красивая. По бокам ее стояли деревья, ветви которых были украшены снежными шапками.
Через определенное время она стала чувствовать озноб, но ее ноги по-прежнему двигались легко и ритмично, а усилием воли Пейдж смогла подавить – хотя бы на время – чувство холода, ощущение сырости и страха от сгущавшихся вокруг сумерек.
К тому времени, когда она свернула под железную арку ворот, от которых дорога вела прямо в Маунт-Корт, ее стал бить озноб. В этот момент ею овладел приступ малодушия, но возвращаться назад было уже поздно. До дома она бы уже не добралась, да ей, собственно, и не хотелось.
С тех пор как дорогу очистили, снежный покров нарос снова и уже мешал Пейдж продвигаться вперед, но она упрямо теперь уже не бежала, а шла сквозь вечер и снег, усталая и продрогшая. Она прошла мимо учебных корпусов, административного здания, мимо библиотеки и первого корпуса общежития. Свернула на тропинку, вившуюся змеей между вторым и третьим корпусом, и увидела вдалеке почти готовый корпус гостиницы для выпускников Маунт-Корта. Однако она не стала наслаждаться видом заснеженных зданий, а побежала к дому директора. Тяжело дыша, остановилась у дверей и позвонила.
Ноа открыл дверь. Одет он был в свитер и теплые тренировочные брюки. Круглые очки в тонкой металлической оправе поблескивали у него на носу, а во рту Ноа держал карандаш. Он посмотрел на нее только раз, отбросил в сторону карандаш и взял Пейдж за руку.
– Великолепно, – сказал он, растягивая слоги и закрывая за ней дверь. – Просто великолепно! – Он стащил с нее шапку и варежки и начал расстегивать молнию на ее куртке, не обращая внимания на снег, который сыпался на пол. – Господи, что же заставило тебя пробежать весь путь до Маунт-Корта?
– Сама не знаю, – сказала она, стуча зубами от холода.
Она переминалась с ноги на ногу, слишком замерзшая, чтобы стоять на одном месте, и ее холодные пальцы не могли расстегнуть пуговицы и снять одежду, хотя ей не стоило беспокоиться по этому поводу – Ноа делал это за нее.
– Это получилось бессознательно. Я выскочила из дома побегать, и мои ноги сами привели меня сюда.
Ноа наконец справился с непослушной молнией и стащил с нее куртку. Когда же он присел на корточки, чтобы снять с нее промокшие кроссовки, она одной рукой оперлась на его плечо.
– Теперь ваш холл будет весь в грязи, – предупредила Пейдж.
– Прекрасно. Здесь как раз было необходимо заново отциклевать полы. А что, на улице намело много снега?
– Его постоянно убирают. Так что не очень много.
– Между прочим, на улице уже двадцать два по Фаренгейту, а вы изволите бегать в таких тонких брюках.
Отбросив в сторону другую кроссовку, он снова взял ее за руку и повел вверх по лестнице через спальню в ванную комнату. Там он включил душ. Пока вода нагревалась, он стянул с Пейдж водолазку и спортивные брюки. Ноа неодобрительно заворчал, увидев ее покрасневшие от холода ноги. Когда вода нагрелась и душ стал исходить паром, он втолкнул Пейдж в ванную так, как она была, – в нижнем белье.
Теплота окутала Пейдж своими мягкими крыльями, и она почувствовала себя на верху блаженства. Ее мышцы приятно заныли от истомы, кожу горячо пощипывало.
Сначала она поднесла раструб душа к лицу, а потом стала лить горячую воду себе на голову. Занемевшие от холода руки и ноги начали отходить под струей горячей воды. Пейдж рывком сбросила с себя мокрое белье и откинула его в угол ванной, а потом вся отдалась горячим струям живительной влаги.
Она расслабилась, и ей в голову пришла блаженная мысль, что она готова стоять под душем в доме Ноа хоть целую вечность. Неожиданно дверь открылась, и в ванной оказался Ноа, который на этот раз был без очков, впрочем, как и без одежды. Пейдж восприняла его появление как должное и подумала, что все случившееся с ней – лучшее, чем произошло за этот день. Не размышляя ни секунды, она обвила его шею руками.
Если Пейдж должна была получить подарок в день рождения, то она его получила. Казалось, она хотела именно его всю жизнь, а длительное воздержание лишь подхлестнуло теперь ее чувства. Они сжигали Пейдж изнутри, и огонь лишь усилился, когда Ноа обхватил ее за бедра и приподнял так, что губы Пейдж соприкоснулись с его губами.
Их поцелуй оказался горячим и мокрым, как струи душа, под которыми они стояли. С каждым поцелуем голова кружилась все больше, а поцелуи следовали один за другим – все более требовательные и жгучие. Но Пейдж теперь уже было этого мало. Она прижалась к Ноа, и ее пальцы гладили его кожу, сплетались с его пальцами, касались его лица и мокрых волос. Все, что снилось ей много ночей подряд, теперь воплотилось реально.
Ноа перенес вес тела Пейдж на свои бедра, его руки и горячая вода касались ее груди одновременно, а поцелуи заглушили крики и тихие стоны, которые издавала женщина. С каждой минутой Пейдж ощущала, что, если не получит еще большего, ее сердце разорвется. И в этот самый момент он вошел в нее.
Чувство абсолютной заполненности овладело ею, взрываясь внутри ее плоти десятками крошечных петард еще до того, как он стал двигаться внутри нее. Когда же он начал это делать, Пейдж лишь закусила губу и учащенно задышала, а потом ее тело стало содрогаться от оргазма, и один следовал за другим. Казалось, что это не кончится никогда, и Пейдж хотела еще и еще.
Она тяжело дышала прямо в ухо Ноа и дрожала, сдерживая стоны. Но неожиданно Пейдж поняла, что Ноа по-прежнему тверд в своей мужественности. Она отстранилась, вытерла с его лица воду и, положив руку ему на щеку, заглянула в глаза. Его взгляд, как и его тело, был напряженным.
– Я не могу кончить! – хриплым голосом произнес Ноа.
– Я тебе помогу, – прошептала Пейдж.
Она высвободилась из его объятий, взяла в руки его напряженную мужественность и принялась гладить Ноа внизу. Какой он, оказывается, закомплексованный и напряженный… Как и она сама, надо признать. Но сейчас было не время доискиваться до причин. Скорее всего, ей пришлось бы выслушать массу всяческих признаний и долго беседовать с ним на эту тему, а сегодня она к этому не готова. Когда Ноа сдавленным кивком дал понять, что и он достиг оргазма, она помогла ему вымыться, продолжая ласкать, а затем позволила ему обернуть ее полотенцем и увлечь за собой в спальню.
Пока это происходило, Пейдж думала, как красиво тело Ноа, как он хорошо сложен, и поймала себя на мысли, что хочет его опять. Но когда, по ее разумению, он должен был залезть под одеяло и притянуть ее к себе, он вдруг лег поверх простыней, потянулся к телефону и набрал ее собственный номер. Взглянув на нее лукаво, он произнес в трубку:
– Привет, Нонни. Говорит Ноа. Пейдж у меня. – Затем он прислушался к тому, что говорилось на другом конце трубки. – У нее все хорошо. Я просто решил ее слегка обогреть. – Он снова послушал, затем спросил: – Вы не будете возражать, если она останется у меня на ночь? – Он снова выслушал, что ему сказали. – Неплохо. В таком случае, мы увидимся.
Пейдж не двигалась.
Посмотрев на нее в упор, Ноа повесил трубку и сказал:
– Мне кажется, нам пора перестать дурачить друг друга. Между нами происходит нечто важное, и я не уверен, что это просто сексуальная тяга друг к другу. – Он покривил рот в усмешке. – Но сейчас я собираюсь заняться исключительно вопросом секса.
Он потянулся к ней и скользнул под одеяло, и если у Пейдж оставались к Ноа кое-какие вопросы, а также возражения по поводу того, что он наговорил Нонни, то, как только он коснулся ее, она обо всем забыла. Впервые у них получилось: они наслаждались друг другом одновременно. Это был совершенно новый опыт для Пейдж, поскольку прежде ничего подобного с ней не происходило. Ощущение получилось восхитительное, и отрицать радость, охватившую ее, значило отрицать в данный момент факт своего существования.
На этот раз процесс взаимопроникновения в сокровенные сферы мужчины и женщины происходил медленнее. Они нежно касались друг друга, поглаживая друг друга по волосам, не спеша целовались и ласкали друг друга языками.
Это можно было назвать изучением мужчины и женщины на интимном уровне, где поцелуй или прикосновение значили больше кучи написанных по этому вопросу книг и трактатов. Наконец исследование на время завершилось, и они тихо лежали на постели, не будучи в состоянии двинуть ни рукой, ни ногой. Пейдж овладела сладостная дрема. Она чувствовала себя в тепле и полной безопасности, и на душе у нее царствовал покой.
Ноа перекатился на бок, поцеловал ее в лоб и сказал нарочито мужественным голосом, в котором слышались иронические нотки:
– Когда я подал прошение о назначении меня на должность в Маунт-Корте, Опекунский совет задал мне вопрос, насколько я морально устойчив. Они, видишь ли, были несколько озабочены тем, что я в разводе, учитывая отдаленность и некоторую изолированность школы. Они понимали, что местные молодые дамы начнут охотиться за свежим кавалером. Интересно знать, что бы сказали эти самые опекуны, увидев нас сейчас.
Пейдж широко улыбнулась и дотронулась пальчиком до его груди.
– Я не отношусь к местным охотницам за кавалерами. Я – доктор и оказалась у тебя дома впервые.
– Зачем же все-таки ты пришла?
Она вопросительно посмотрела на Ноа.
– А разве Нонни ничего тебе не сказала?
– А что она, собственно, должна была мне сказать? Она провела пальцем по волосам на его груди. Они были темнее волос на голове и отливали тусклым золотом осенних кленовых листьев.
– Сегодня – мой день рождения. Мне казалось, что я заслуживаю соответствующего обращения.
– Твой день рождения? Без шуток?
– Без шуток.
– Надеюсь, Нонни испекла праздничный пирог?
– Нет. Раньше это всегда делала Мара. В прошлом году она испекла просто огромный торт и принесла его в кабинет. Всякий, кто заходил туда, получал по куску. – Пейдж замолчала и слегка взгрустнула, вспомнив о Маре. На этот раз ее день рождения прошел без ее участия.
Ноа обнял Пейдж, но даже его объятия не смогли отвратить ее от грустных мыслей. Через некоторое время она сказала:
– Мара была большая мастерица по части устройства других людей, а вот себя так и не смогла осчастливить. Этим она напоминает мне клоуна, который после выступления плачет у себя в уборной. Печально. Мне бы не хотелось ей уподобиться. Поэтому, как только я поняла, что начинаю испытывать жалость к себе – снегопад разрушил все мои планы, я поругалась с Нонни, а родители забыли позвонить мне и поздравить, – я решила пойти и немного побегать. И вот, как видишь, где закончился мой забег.
Она провела рукой по его волосам. Это был жест ласки и признательности. Спустя несколько минут она крепко спала.

 

Ноа задремал, но ненадолго. Ему не хотелось проспать все те радости, которые ему могла доставить Пейдж Пфейффер. С минуту он просто изучающе смотрел на нее, словно стараясь запомнить как можно лучше каждый изгиб ее тела, нежную полноту груди и разворот стройных бедер. Время от времени он прикасался к ее телу губами, поскольку видеть ее и не воспользоваться этим казалось для него кощунственным.
Пейдж проснулась, ее глаза открылись, она увидела Ноа и улыбнулась.
– Ты устала, – прошептал он.
– Но не до такой степени, – шепнула она в ответ.
– Голодна?
– Просто умираю от голода.
– Могу ли я почтить даму обедом в ее честь? Мысль Ноа показалась Пейдж весьма привлекательной.
– Конечно. Если вы этого желаете.
– Желаю, – произнес Ноа, но не сделал ни малейшей попытки вылезти из кровати. Вместо этого он принялся целовать ее в губы, глаза и нос. Он поцеловал ее в подбородок, в шею и в ямку между ключицами. Там бился пульс, который начал набирать скорость по мере того, как Ноа продолжал свое путешествие вниз по ее телу. Он покрыл влажными поцелуями ее грудь, бока, затем перешел на живот, а потом спустился еще ниже, и она ощутила его язык у себя в самом низу живота. А потом его язык вызвал у нее судороги оргазма, какие она не чувствовала ни с одним мужчиной до Ноа.
Позднее, когда он выбрался из кровати и приготовил вкусный и весьма изысканный праздничный обед, о котором она могла только мечтать, когда жила в одиночестве, Пейдж поняла, что в ее жизнь действительно вошло нечто очень серьезное. Причем серьезное настолько, что это могло изменить весь ход ее предыдущей жизни, как не могли изменить его ни смерть Мары, ни неожиданное появление Сами, ни прибытие Нонни.
Одна часть ее сознания неустанно твердила ей, что необходимо спасаться бегством из этого дома, и чем скорее, тем лучше. Но Пейдж не двигалась. Она осталась в постели Ноа и всю ночь напролет занималась любовью, а когда он на следующее утро привез ее домой через сказочную снежную страну, которой на время стал Таккер, она позволила ему поцеловать себя на прощание.
– Ничего еще не окончено, – сказала он, словно прочитав ее мысли.
Пейдж не ответила. Слишком о многом ей было необходимо подумать, в частности, о существе, которое сидело на высоком стульчике с измазанным банановым пюре личиком, когда Пейдж вошла в гостиную. Сами ласково улыбнулась ей и заявила, растянув измазанную рожицу в веселую гримаску:
– Ма-ма-ма-мама.
«Что это за интриги в благородном семействе? – подумала про себя Пейдж. – Все они хотят, чтобы я расслабилась, распустилась и дала себя связать по рукам и ногам. Придется, дабы оградить себя от этого, больше внимания уделять своим непосредственным обязанностям», – решила она.
Неожиданно зазвонил телефон, и ей сообщили, что у Джилл начались схватки.

 

Питер позвал Пейдж, увидев, что она торопливо идет по коридору, но та только подняла руку в знак приветствия, так что Питеру ничего не оставалось делать, как уйти к себе в кабинет.
Энджи – вот с кем можно поговорить в любом случае.
Часом позже, Питер ухватил ее за локоть, когда она вышла из кабинета, чтобы пригласить очередного пациента.
– У тебя есть для меня минута времени?
Энджи сунула стетоскоп в карман халата и пригласила его к себе.
– Ну что на этот раз случилось?
– Мне нужно узнать твое мнение по поводу одного пациента.
– Кто это?
– Она не из наших пациенток. Одна женщина, которой я помог в больнице после катастрофы. Ей тридцать четыре года, и до катастрофы она пребывала в добром здравии. Она находилась на обрушившемся балконе. Упала на спину, и рентгеновское обследование показало наличие травмы одного из позвонков. В момент госпитализации к ее каталке прикрепили красную карточку тяжелораненого и хотели отправить на вертолете в травматологический центр. Но, поскольку, как выяснилось, травма носила локальный характер и были другие пациенты с более сложными повреждениями, ее оставили здесь. Недавно ей провели повторное обследование способом сканирования. На месте травмы появилась небольшая опухоль, которая не должна сильно сказаться на ее подвижности, но тем не менее она по-прежнему не в состоянии пошевелить ни рукой, ни ногой.
– Как, вообще?
– Речь идет о ногах, в основном. Она их не чувствует. Ни боли, ни давления. Ничего. – Питер сам провел тестирование больной, когда приходил навестить ее. – Нейрохирург тоже захаживал несколько раз. Он говорит, что у больной паралич – от талии и ниже. Так вот, я хочу знать, прав ли он?
– Это Майк Каффри поставил такой диагноз?
Питер кивнул.
– Он хороший специалист, – сказала Энджи.
Но Питеру не понравилось, как Майк вел себя у постели пациентки. Он ведь отлично знал, что у нее нет ни близких, ни родных, однако равнодушно объявил, что ей не суждено больше ходить. Питер зашел к ней через час после визита Майкла и обнаружил, что она в слезах. Помочь ей он ничем не смог, но почувствовал себя виноватым.
– Меня интересует твое мнение о данном конкретном случае, – обратился он к Энджи весьма настоятельным тоном.
– Ты ведь знаешь, я не нейрохирург.
– Но ты всегда посещала различные курсы и, уверен, помнишь учебник по нейрохирургии наизусть даже сейчас. Может быть, мне следует созвать консилиум, или приговор окончательный и обжалованию не подлежит?
Энджи с минуту раздумывала.
– Так ты говоришь, что сканирование показало, что опухоль незначительная? – Питер утвердительно кивнул.
– Но она ничего не чувствует? Питер кивнул еще раз. Помедлив немного, Энджи сказала:
– Мне кажется, дело плохо.
Этого Питер и боялся. Много времени прошло, и если травма была незначительная, двигательные рефлексы должны были восстановиться.
– А как насчет физиотерапии? – спросил он.
– А что, врачи предлагают именно это?
– Они вообще не слишком щедры на предложения. Бедная женщина лежит в полном одиночестве и представления не имеет, что с ней будет дальше.
– У нее есть семья?
– Нет.
– Друзья?
– Ни единого.
– Значит, на концерте она была совершенно одна?
– Именно! – Питер неожиданно хохотнул. – Вот где настоящая усмешка судьбы. Она скромнейшая женщина, но с ней случилось невероятное – по какой-то неизвестной причине она возлюбила ансамбль «Колесо Хендерсона». До этого ей ни разу в жизни не приходилось бывать на рок-концерте. Ей пришлось приложить немало сил, а их у нее немного, чтобы разжиться билетом. Не то чтобы ее как-то особенно не любили в городе или слишком третировали. Ее просто не замечали. Она вместе с балконом упала на сидевших внизу в самый разгар музыкальных эффектов и барабанной дроби. Она сейчас лежит в кровати тихонько, как мышка, ничего ни от кого не требуя, и ее, как всегда, почти не замечают. Не могу себе представить, чтобы кому-либо в городе было ее по-настоящему жаль! Физическая терапия? Она может помочь?
Энджи пожала плечами.
– Она поможет развиться и укрепиться мышцам верхней части тела, если вдруг ее нижние конечности обретут подвижность. Ну а пока ей будет легче управляться с креслом-качалкой, когда ее туда пересадят из кровати. Сможет ли физиотерапия помочь фиксации того, что сломано? Отвечаю – нет.
Питер тихо выругался. Он и представить себе не мог, как Кэт Энн станет жить дальше. Да и она, разумеется, тоже, хотя Кэт Энн нельзя было назвать тупой. Теперь Питер окончательно понял: женщина знала, что ей предстоит вынести.
– Центр в Рутланде – прекрасная больница, – заметила Энджи, – хорош также травматологический центр в Берлингтоне. Если же она даст согласие переехать на лечение в Спрингфилд, Уорчестер или Бостон, выбор у нее станет еще больше.
Питер прекрасно все это знал и сам. Он не знал только одного: как Кэтт Энн будет расплачиваться за лечение. У нее не было медицинской страховки. Из-за отсутствия средств она не могла себе этого позволить.
– Слушай, а кто она вообще такая? – с любопытством спросила Энджи.
Питер глубоко вздохнул, сунул руки в задние карманы слаксов и ответил:
– Это не столь уж и важно. – Он снова вздохнул и произнес с некоторым колебанием в голосе:
– Важно другое. Пожалуй, я подам в суд на Джейми Кокса.
Энджи озадаченно посмотрела на Питера. В голосе Питера послышалась неуверенность.
– Ты думаешь, мне не стоит все это затевать?
– Наоборот. Я думаю, что тебе-то как раз следует этим заняться. Я, конечно же, удивлена твоим рвением, но ты ведь местный.
– Кокс слизняк из местных – это точно. Ты знаешь, о чем он треплется на всех углах? Говорит, что балкон обрушился потому, что там собралось слишком много людей – значительно больше, чем было продано билетов. Да еще то, что немало людей пробралось туда без билетов, и они стояли в проходах, а многие сидели в креслах по двое. Он, видите ли, считает, что это вина самих зрителей, и никакой суд присяжных не признает его виновным. Никто не сможет доказать, уверяет он, что причина катастрофы в недостаточной прочности балкона, а всякий, кто попытается сделать это, просто дурак.
– То, что он говорит, – абсолютная чушь. Люди в состоянии доказать, что все дело именно в балконе. Каждый строитель, который когда-либо работал в кинотеатре, прекрасно знал, что балкон не обеспечивает безопасности зрителей. Проблема в том, что дома, где эти строители живут, большей частью принадлежат Джейми Коксу. Поэтому они вынуждены молчать. – Питер засунул большие пальцы рук за лямки подтяжек. – Только меня он не остановит. У меня свой собственный дом. А у него есть деньги, чтобы заплатить за лечение тех людей, кто пострадал и не имеет средств. Как Кэт Энн. В этом смысле она прекрасный образчик жертвы. Заплатила полностью за билет, долго набиралась смелости, чтобы прийти на концерт, пришла, и вот вам пожалуйста – катастрофа и паралич. Никто теперь не сможет вернуть ей здоровые ноги, но виновник должен заплатить за то, чтобы ее жизнь в будущем стала несколько легче.
– Вопрос в том, – продолжал он вслух, обращаясь к Энджи, – где найти деньги на лечение больной и на ведение судебного процесса. Я вот решил спросить твоего Бена, не знает ли он какого-нибудь хорошего адвоката, который бы согласился вести процесс. Желательно, не местного жителя, а, скажем, обитателя Монпелье, и чтобы он хорошо знал судопроизводство. Как ты думаешь, он сможет назвать мне такого юриста?
– Ну, конечно же, сможет. В любом случае, я уверена, что он будет рад, если ты к нам зайдешь. Что-то ты давно нас не навещал.
С того самого дня, как умерла Мара. До этого Питер любил заходить к Энджи в гости, особенно если у них была Мара. В семейном кругу она становилась добрее и податливее. К тому же, у Энджи и Бена сейчас натянутые отношения. Они поссорились вскоре после смерти Мары. При сложившихся обстоятельствах ходить в гости, как прежде, было попросту неудобно.
– Ну так значит я ему расскажу о твоей просьбе сегодня вечером, – предложила ему Энджи.
– Буду весьма рад, – ответил Питер и повернулся, чтобы идти.
Энджи остановила Питера, коснувшись его локтя.
– Скажи, ты все это делаешь ради Мары?
Питер ненадолго задумался, а потом сказал:
– Очень может быть. – И еще немного ради Лейси, подумал он про себя, хотя она уже и вернулась к себе в Бостон. Ну, вернулась, и слава Богу. Ему не хотелось, чтобы она неожиданно вернулась. Она нанесла удар по его самолюбию.
Он пожал плечами.
– Кто знает? Возможно, что я делаю это прежде всего для самого себя. – Тут он ухмыльнулся. – А вдруг я хочу сделаться героем. Теперь, когда вы, дамы, составляете мне такую конкуренцию на ниве медицинской практики, мне требуется новая ниша. Возможно, я займусь общественной деятельностью. Питер Грейс – борец за социальные права американских граждан! Звучит, как думаешь?
Назад: ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Дальше: ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ