Кэрлис Уэббер никогда не могла понять, что уж такого хорошего в одиночестве. Когда она весной 1971 года познакомилась с Кирком Арнольдом, ей было двадцать шесть. Незамужняя и одинокая, доступная и несчастная, позади бесперспективная работа и бесперспективные мужчины. Шестидесятые захватили всех, только не ее. Сексуальная революция освободила всех, только не ее, и женское движение ее не захватило.

Отец ее был иудейской веры, мать – лютеранка. Девочкой Кэрлис по субботам ходила в синагогу, по воскресеньям – в церковь, таким образом дважды каясь в грехах. У матери был рассеянный склероз, и в детстве Кэрлис была примерной ученицей в школе и примерной дочерью дома – нянька матери, служанка отцу. Рассеянному склерозу понадобилось семь лет, чтобы свести мать в могилу. Кэрлис было тогда шестнадцать. Джейкоб Уэббер продолжал жить, во всем опираясь на Кэрлис.

– Я хочу жить одна, – сказала ему Кэрлис семь лет спустя, и при этих словах, которые она едва сумела выговорить, сердце ее сжалось от чувства вины. – Я нашла себе симпатичную комнатку на Восемьдесят первой.

– Пожалуйста, не надо! Ведь ты – единственное, что у меня осталось! – взмолился Джейкоб Уэббер.

У него было печальное лицо и седые волосы, и жизнь его оборвалась со смертью жены. Он, казалось, ушел не только с работы, но и из жизни: перестал ходить на биржи, отказался от покера по вторникам и от гольфа по воскресеньям. Кэрлис он сказал, что все он это оставил, чтобы посвятить себя исключительно дочери. Он целыми днями сидел дома, ни с кем не встречался, не ходил пи в синагогу, ни в кино. Он отказался даже покрасить стены дома. Пусть все остается так, как было семь лет назад, когда умерла жена.

– Если ты оставишь меня, я умру.

– Мне двадцать три, – сказала Кэрлис, чувствуя, как бешено колотится сердце. Отчасти она боялась, что, уйди она, отец и впрямь последует за матерью. И мужество ей придавал лишь страх, что совместная жизнь потушит последнюю искру жизни, что еще теплилась в ее груди. – Я уже взрослая. Пора мне становиться самостоятельной.

– Прошу тебя, останься. Не уходи! Только скажи – я все для тебя сделаю! – начал было торговаться он, цепляясь за ее руки, словно хотел удержать силой.

– Нет, папа, – сказала она, и в голосе ее была твердость, которой она на самом деле не ощущала. На глазах выступили слезы. – Я имею право на собственную жизнь.

Но даже произнося эти слова, Кэрлис понятия не имела, способна ли она на эту самую собственную жизнь. Веры в себя у нее почти не было, а та, что была, вот-вот грозила испариться.

Лицо отца посерело, он схватился за грудь.

– Кэрлис! Не уходи! – выдохнул Джейкоб. – Тебе нельзя уходить! – Он тяжело упал грудью на обеденный стол. – Сердце! Умираю!

Кэрлис позвонила в «скорую» и доктору Барлоу и на протяжении ближайших нескольких дней моталась между своей новой квартиркой и больницей. Может, он прав, думала она. Может, она и впрямь убивает его. Может, ей не следовало оставлять его и жить в собственной квартире. Она мучилась от раскаяния. Она боялась, что слова его пророчески сбудутся.

Она ругала себя за эгоизм. Она говорила себе, что это из-за нее у отца случился инфаркт и что не следовало ей даже и мечтать о собственной жизни. Надо было остаться с ним, заботиться о нем, думать о нем – а уж потом все остальное. Надо было быть хорошей дочерью.

Но врач убедил ее в том, что все это не так.

– Не позволяйте ему шантажировать вас, – сказал доктор Барлоу. – Это не вы эгоистка, а он. Вы молодая женщина, Кэрлис. И у вас есть право на собственную жизнь.

Если бы не Гордон Барлоу, Кэрлис все еще жила бы с отцом, но, как ни странно, чем более она удалялась от него, во времени и пространстве, тем теснее чувствовала себя привязанной к нему. Она всегда была доброй девочкой, работящей девочкой, девочкой, которая сначала думает о других, а уж потом о себе. Она так привыкла заботиться о других, что не очень научилась заботиться о себе. Именно поэтому она была так признательна Норме Финкельстайн за дружеское расположение и добрые советы; именно поэтому она так легко досталась Уинну Розье, который клялся в любви, но принес ей одни разочарования.

Кэрлис расцвела только в школе и на работе. Летом после окончания колледжа Хантер (где она специализировалась в филологических дисциплинах, что было совершенно бесперспективно в плане работы), она записалась на секретарские курсы, и по прохождении их получила должность в телефонной компании в машбюро отдела по связям с общественностью. С ее всегдашними отличными оценками по английскому она была буквально потрясена полуграмотными пресс-релизами, которые составители давали ей печатать. Очень аккуратно она принялась «править» их, и вскоре Кэрлис начали сдавать «черновики».

– Выправь-ка их, ладно? – говорили ей, и Кэрлис дисциплинированно принималась за «правку». Только «правка» эта больше походила на переделывание, и вскоре она сама начала готовить пресс-релизы. Все составители были мужчины, и им платили двести двадцать пять долларов в неделю. Кэрлис получала сто десять.

– На тебе попросту греют руки, – заявила Норма, этот местный крокодил. Она была одной из двух помощниц начальника отдела и имела доступ к личным делам работников. Именно Норма обнаружила, что Кэрлис платят вдвое меньше, чем тем, чью работу она выполняла.

– Знаю, – ответила Кэрлис.

– Надо бороться за свои права, – сказала Норма.

– Знаю, – ответила Кэрлис.

Обратившись с просьбой о надбавке в первый раз, Кэрлис только что не шептала – и ничего не добилась. Во второй раз она уже не шептала – и получила, что хотела.

– Я хочу повышения и надбавки к жалованью, – заявила она мистеру Райану, своему начальнику, и хоть сердце ее колотилось, руки дрожали, а голос прерывался, в ней появилась некая решимость. – Полагаю, я заслужила ее. Я хочу быть составителем. Я уже два года занимаюсь этой работой, и всем это известно.

– Посмотрим, – со вздохом сказал мистер Райан. У Боба Райана был лысый череп и лунообразное лицо. Он жил с сестрой и матерью в Квинсе, и единственным его желанием было тихо и незаметно провести отпущенные ему годы. Больше всего Боб Райан ненавидел перемены, особенно в своем отделе. – Но надо потерпеть.

Кэрлис согласилась потерпеть. Она всегда уступала желаниям других. Но прошло два месяца, и все оставалось по-прежнему. Как и раньше, Кэрлис занималась составлением пресс-релизов за зарплату машинистки. Подталкиваемая Нормой, воодушевленная газетными статьями, где говорилось о финансовой дискриминации женщин, а также объявленным президентом Никсоном Днем в защиту прав женщин, Кэрлис снова пошла к мистеру Райану и напомнила об их разговоре. На сей раз у нее была наготове угроза.

– Если вы ничего не сделаете, – решительно заявила она, – я пойду к вашему начальнику, а если и он ничего не сделает – обращусь к начальнику начальника. А если и у него не добьюсь толка, напишу в «Нью-Йорк таймс». Я выполняю мужскую работу и получаю за нее женскую зарплату, и более не намерена с этим мириться.

– Потерпите, – начал было Боб, тяжело вздыхая.

– Я уже терпела, – сказала Кэрлис. – Ну так как, собираетесь вы платить мне по справедливости или нет?

Он снова вздохнул.

– Я поговорю со своим начальником, – сказал он и повернулся на вращающемся кресле к ней спиной, давая понять, что разговор закончен.

– Скандалистка, – пробормотал он, когда Кэрлис уже выходила из кабинета. Ей захотелось прикончить его на месте, но она сделала вид, что ничего не слышала. Ей требовалось повышение и надбавка и лучше было пока помолчать, чем послать его куда подальше.

Через две недели Кэрлис назначили младшим редактором. Теперь у нее был свой кабинет. В нем была полупрозрачная стеклянная перегородка, скорее перекрывавшая доступ воздуха, чем шуму, доносившемуся из широкого коридора. Каждый понедельник она покупала у метро розовый бутон и ставила его в вазу у себя на столе.

Этот маленький служебный триумф показался Кэрлис добрым предзнаменованием.

– Теперь и с мужчинами у меня дела лучше пойдут, – поделилась она как-то, незадолго до нового, 1972 года, с Нормой.

Последнее свидание у нее было шесть месяцев назад.

– И не надейся, пока ты работаешь в телефонной компании, – сказала Норма.

Норма была права. Пока она будет замкнута стенами своей клетушки в телефонной компании, никто ее не заметит. Работа, то есть хорошая, солидная работа, – вещь в социальном смысле бесценная. Даже Кэрлис понимала это. Поскольку знакомства на вечеринках и в барах, куда заходят посидеть в одиночку, а также встречи на курортах, в музеях, картинных галереях и других местах, где везло всем, кроме нее, успеха не имели, она решила, что, может, стоит попытать счастья на другой работе. Если не получится это, то, по крайней мере, она займет приличное место, где хорошо платят. Итак, Кэрлис начала изо дня в день изучать колонку «Таймса», где печатали объявления о найме. Помимо того, каждую субботу в полдень она ходила на Первую авеню, где неподалеку от ее дома был газетный киоск, открытый круглые сутки. Тут она дожидалась субботнего выпуска «Таймса», где под рубрику «Требуется» отводилась целая полоса, и покупала газету, едва ее доставят. В феврале она отыскала объявление, помещенное агентством по найму под названием «Эрроу». Казалось, оно было адресовано непосредственно ей: «ЗАМАНЧИВО, ПРЕСТИЖНО: требуется опытный составитель рекламных буклетов».

В понедельник утром она доехала на метро до Гранд-Сентрал и двинулась на угол Пятой авеню и Сорок второй улицы, где находился отдел кадров агентства «Эрроу». В приемной никого не было, и Кэрлис робко вошла внутрь.

– Я по поводу составительской работы, – сказала Кэрлис, откашлявшись. Она остановилась на пороге первого попавшегося ей кабинета, не зная, можно ли войти без приглашения. Внешность хозяина кабинета потрясла ее.

– Какой, какой работы? – переспросил он, поднимая голову над столом.

Уинн Розье был несколькими годами старше Кэрлис. Безупречная кожа его отливала оливковым цветом, и на приятном лице выделялся сильный подбородок с резкой складкой посредине. Уинн знал, что красив, и на заре эпохи, начертавшей на своих знаменах: «Я – превыше всего», вовсю пользовался своей внешностью. Каждый день он мыл шампунем свои волнистые темные волосы и тщательно их высушивал. Каждое утро и каждый вечер он накладывал тонкий слой крема на кожу под живыми карими глазами, чтобы избежать преждевременных морщин. Он лелеял и холил свое тело, занимаясь каждый день гимнастикой и тщательно следя за весом. Сахар, баранина и большинство продуктов, содержащих крахмал, из диеты были исключены. Он также тщательно следил за своей одеждой и украшениями. В это утро он надел костюм от Джорджио Армани, рубашку и галстук от Ральфа Лаурена. На запястье у него была хорошая подделка под часы фирмы «Картье» (как только получше будет с деньгами, он купит себе настоящие) и золотая цепочка – подарок одной из дам, которые гурьбой бегали за ним. К столу была прислонена теннисная ракетка «Принц», а рядом стояла модная спортивная сумка с теннисной одеждой. На подоконнике была большая коробка с витаминами.

– У нас полно разных работ, связанных с писаниной.

– Я по объявлению, – сказала Кэрлис, вытаскивая из сумочки газету. Он посмотрел на текст объявления, затем поднял глаза на девушку. Волосы у нее были сальные, в старомодных кудряшках; густые невыщипанные брови; никакой косметики, разве что едва заметный слой красной губной помады; облик – смиренный. Казалось, девушка хочет, чтобы ее простили за то, что она существует. На ней была плотная блуза с белым нейлоновым воротником и манжетами – ширпотреб, это Уинн сразу определил. В общем, просто дворняжка. Надо бы от нее поскорее отделаться.

– Даже и не мечтайте. «Суперрайт» – контора высшего класса. Вы им не нужны.

– Но вы даже не знаете, что я умею делать! – запротестовала Кэрлис, оскорбленная его бесцеремонным отказом. – Хоть бы посмотрели.

– А зачем мне? – спросил он, вертя перед глазами металлический нож для разрезания бумаги и разглядывая в его гранях свое отражение. – Я вас вижу. И этого вполне достаточно.

– Как вы можете так говорить, – сказала Кэрлис не в силах сдержать внезапно выступившие слезы.

– Не ревите, – раздраженно прикрикнул он. Ее загнанное выражение и неряшливая одежда буквально выводили его из себя. – Извините, если обидел вас, но я считал, что лучше сразу сказать правду. Компания «Суперрайт» занимается скоростными перевозками, А вы не похожи на человека, разбирающегося в скоростях.

– Вы так считаете? – грустно спросила она.

– Да и не только в этом дело, – продолжал он, решив, что лучше все договорить до конца. – Вы слишком застенчивы, у вас совсем нет веры в себя. – Глаза ее снова наполнились слезами, и он ощутил острый укол совести. Негодяем Уинн не был – так, садист-любитель. – Скажите-ка, сейчас у вас есть работа? – спросил он уже помягче.

– Да, – благодарно откликнулась она, решив, что он хочет узнать о ней побольше. – Я работаю в телефонной компании.

– Тогда позвольте дать вам небольшой совет, – сказал он, наклоняясь к ней. Он еще раз внимательно вгляделся в свое отражение, и, удовлетворенный увиденным, отложил нож в сторону. – Телефонная компания – хорошее место. Там спокойно. Масса преимуществ. И вы явно подходите для этой работы.

– А у вас совсем нечего мне предложить? – в отчаянии пробормотала она.

Он пожал плечами:

– Послушайте, буду с вами откровенен. У нас агентство высшего класса. И имеем мы дело исключительно с ведущими компаниями и персоналом высшей квалификации. А вам, похоже, лучше всего держаться за свою работу в телефонной компании, пока не найдется подходящий парень, который на вас женится. – Он заговорщически ей подмигнул и откинулся на спинку стула, решив, что дело сделано. – Ясно?

– Нет, – сказала она упрямо. – Не ясно.

– Ну что же, – сказал он со вздохом. – Дело ваше. Но я так или иначе не собираюсь организовывать вам встреч с начальством. Так и репутацию свою недолго испортить.

На сей раз Кэрлис удержалась от слез.

– Как вас зовут? – вежливо спросила она.

– Розье, – сказал он. – Уинн Розье.

– А мое имя Кэрлис Уэббер, – сказала она, внезапно обретая достоинство. – И я еще вернусь.

– Боже упаси, – пробормотал он еле слышно, но все же достаточно громко, чтобы, выходя, она расслышала его слова. Он выдвинул верхний ящик, вытащил банку с аэрозолем, вспрыснул себе в горло и потянулся к телефону – первый звонок сегодня.

– Это был сплошной кошмар, – сказала она Норме, вернувшись на работу. Чувствовала она себя отвратно. – Просто ужас. Он говорил со мной так, словно я приехала на автобусе из Ниоткуда.

– А что он тебе сказал? – Норма возилась с рекламой книг для детей. Это была решительная и добрая толстушка, незамужняя, как и Кэрлис. Она жила одна в просторной квартире на Семьдесят четвертой улице между Риверсайд-драйв и Уэст-Эндом. Одиночество ее разделяли две немецкие овчарки по кличке «Банни» и «Элис», с которыми она два раза в день бегала в парке. Норма сблизилась с Кэрлис после того, как они посплетничали как-то в обеденный перерыв о Бобе Райане и его пристрастии помахать кулаками после драки.

– Он сказал, что в компании, занимающейся скоростными перевозками, мне делать нечего.

– Вот мерзавец, – заявила Норма, оскорбившись за подругу. – Одной из нас так или иначе следует выбраться из этого болота, и поскольку со мной и говорить никто не будет, пока я не скину, по меньшей мере, двадцать пять фунтов, выбор, стало быть, падает на тебя. Скоростные перевозки, так? – Норма презрительно хмыкнула. – Готова биться об заклад, что мы за неделю сделаем из тебя служащую этой компании.

– А что это значит? – спросила Кэрлис, и сердце ее учащенно забилось. Норма всегда была готова подбить ее на то, что ей хотелось, но страшно было делать самой.

– А вот увидишь, что мы из тебя сделаем за неделю, – сказала Норма, убирая стол. Когда речь шла о других, она всегда действовала четко и уверенно.

Норма полагалась на «Вог», «Мадемуазель» и «Космополитен».

– Прежде всего – прическа, – объявила она. «Вог» считает, что нужна укладка. Она показала Кэрлис фотографии с разными типами укладки. Самая лучшая рекламировалась дамским парикмахером по имени Жюль.

– Это знаменитость, – сказала Норма, которая всегда была в курсе светских сплетен и публикаций в «Нэшнл инквайерер». – Я читала, что он обслуживает Кэнди Берген.

– Думаешь, тебе удастся сделать что-нибудь похожее?

– Попробую, – сказала Норма. Она всегда стриглась сама, и получалось у нее неплохо. На сей раз она тоже не подкачала, уложив волосы Кэрлис волнами и убрав спереди – точь-в-точь как Жюль – немного больше, чем сзади. Правда, подрезать такую челку, падавшую на лоб, как на фотографии, храбрости ей не хватило. Тем не менее обеим прическа понравилась. Надо же, прическа как в «Воге», говорила про себя Кэрлис. А Норма сказала, что так лучше подчеркивается овал лица.

– Так, теперь платье, – скомандовала Норма.

В четверг вечером, когда все магазины были открыты допоздна, Кэрлис, получив от Нормы четкие инструкции (сама она была занята – в третий раз переделывала очередную рекламу и потому не могла сопровождать подругу), отправилась в «Мэйсиз», в отдел, где продают одежду для молодых служащих. Она перебирала во множестве развешанные платья, отказавшись от помощи продавщицы – юной модницы – немыслимо длинные космы, сложенные в прическу «обезьяна», миди-юбка, тесно схваченная поясом леопардовой раскраски, и черные кожаные туфли на высоких каблуках. Кэрлис подождала, пока освободится продавщица постарше и поскромнее – в темном костюме и красном свитере. Очки в алой пластиковой оправе на темном шнурке спускались с шеи на плоскую грудь. Она тщательно протерла их, нацепила на нос и взглянула выжидающе на Кэрлис.

– Мне бы надо платье на каждый день, ходить на работу, – нервно проговорила Кэрлис. – Я хочу получить место в компании по скоростным перевозкам.

– Тогда вам нужен костюм, – внушительно сказала продавщица и предложила Кэрлис три на выбор.

– Мне нравится серый, – сказала она, решив, что это хороший скромный цвет.

– А мне кажется, костюм цвета морской волны лучше подойдет, – сказала продавщица. – Это цвет власти.

Кэрлис никогда не сталкивалась с таким сочетанием, но именно это явно имел в виду Уинн Розье. Выписывая чек на покупку, Кэрлис вполуха слушала, что ей говорила продавщица.

– Вы сделали хороший выбор. Этот костюм сделан по лекалам Келвина Кляйна, – конфиденциально добавила она.

– Теперь дело за косметикой – так, чтобы черты лица не смазывались при ярком кабинетном освещении, – наставляла подругу Норма, слово в слово цитируя «Мадемуазель».

В субботу, когда Норма пошла с Банни и Элис к ветеринару, Кэрлис направилась в «Блумингдейл». Гример за прилавком предлагал бесплатно на пробу разные цвета. Он был меньше ростом и хрупче, чем Кэрлис, – тонкий, как былинка, и легкий, как бабочка. У него была чистая бархатистая кожа и огромные, поразительно живые глаза – глаза лани; быть может – а впрочем, поручиться нельзя, – они были чуть-чуть подведены серым карандашом.

– Отличная кожа и отличные зеленые глаза, – мягко произнес он, когда Кэрлис села перед ним на стул. Он осторожно взял ее за подбородок и принялся изучать лицо во всех ракурсах. – Кожа у вас как бархат, а глаза – мечта фотографа – большие и широко расставленные. Беда только в том, что их не видно под этими бровями. Я немного выщиплю их и приведу в порядок. А потом найдем нужную тень и тушь для ресниц – и глаза приобретут изумрудный цвет.

Быстрыми и уверенными движениями он принялся выщипывать брови, одновременно придавая им форму. Затем стал накладывать крем, тени, тушь для ресниц, маскару и помаду, время от времени отступая на шаг и рассматривая свою работу. Закончив, он протянул ей ручное зеркало.

– Нравится? – спросил он, и в голосе его звучало такое же желание угодить, какое всегда испытывала Кэрлис.

– О да! – сказала Кэрлис, придя в совершенный восторг от собственного вида. Буквально несколькими движениями щеточек и пальцев он удлинил ей скулы. Большие, таинственно затемненные глаза, которые некогда скрывались за густыми бровями, теперь и впрямь приобрели изумрудный цвет. А рот сделался слегка терракотового оттенка, что придало губам мягкую чувственность, а зубам ослепительную белизну. – Я такая красивая!

Она неохотно вернула ему зеркало и на пятьдесят долларов купила косметики и разнообразных кисточек, которыми орудовал гример. Теперь придется занимать у Нормы до получки. Протягивая ей пакет с покупками, гример объяснил, как с ними обращаться. Он сказал, как накладывать тени и румяна и делать ямочки под скулами, как использовать помаду, чтобы губы выглядели мягче и привлекательнее – естественно, но только лучше, чем естественно.

– Вы и впрямь красивы, – сказал он мягко и проникновенно, когда она уже собралась уходить. – И у вас потрясающие глаза. Когда будете заниматься косметикой, следите прежде всего за ними. – Он явно был педиком, но Кэрлис на это было наплевать. Она оценила комплимент, ибо знала, что он заслужен. Про себя она всегда была уверена в своей красоте. Просто люди не давали себе труда как следует вглядеться в нее. И потому ничего не замечали.

По дороге домой из «Блумингдейла» Кэрлис купила газету с объявлениями о найме.

Агентство «Эрроу» повторило свое объявление недельной давности. Стало быть, вакансия в «Суперрайте» еще не занята. В понедельник утром, без четверти девять Кэрлис снова оказалась в знакомом здании. И снова секретарша еще не пришла, так что Кэрлис сразу направилась в кабинет Уинна Розье. Помня наставления Нормы действовать решительно, а также слова Уинна о ее чрезмерной застенчивости, Кэрлис уверенно постучала и, не дожидаясь ответа, открыла дверь.

– Мистер Розье? – спросила она.

– Да, слушаю вас. – Он причесывался, но, увидев перед собой симпатичную женщину, сразу же отложил щетку для волос. Костюм на ней, по его мнению, был явно от Келвина Кляйна. – Чем могу служить?

– Я по поводу работы в «Суперрайте», – сказала Кэрлис, усаживаясь прямо напротив него.

– А кто вам сказал, что у них есть вакансия? – спросил он в явном смущении. Откуда ей знать про его клиентов? Это никому не известно, агентства по набору персонала никому не сообщают имени своих заказчиков.

– Вы сами мне сказали на прошлой неделе.

– Я? – Он бегло взглянул на нее и принялся перелистывать свои бумаги. – Я отобрал двух кандидатов, – сказал он, наконец, найдя нужную карточку и просматривая записи. – Оба были мужчины. Обоим отказали.

– Меня вы даже не послали на беседу, – спокойно заметила Кэрлис. – Вы посоветовали мне остаться в телефонной компании.

– Ах, вот оно что, – сказал он, вглядевшись повнимательнее и сообразив, кто перед ним. – А что это вы с собой сделали? Провели неделю у Элизабет Арден?

Кэрлис пропустила это замечание мимо ушей.

– Я прошу устроить мне собеседование в «Суперрайте», – вежливо сказала она. – Прошу заметить, я соблюдаю правила игры, вновь обращаясь к вам. Я ведь могла пойти прямо в «Суперрайт», и, если бы получила работу, комиссионные вам не достались бы.

Уинн Розье снова посмотрел на Кэрлис, на сей раз внимательнее. Перемены, в ней происшедшие, как и решительность девушки, явно произвели на него впечатление. Вообще-то ему нравились решительные женщины.

– Как, вы сказали, вас зовут? – спросил он.

– Кэрлис Уэббер.

– Ну что же, Кэрлис, отчего бы и нет? – сказал он, посылая ей улыбку, которая, он знал по опыту, всегда действовала на женщин.