Еще в тысяча восемьсот тридцать восьмом году, за долгие годы до того, как Милли Смит отправилась в путь на злополучном пароходе «Монголия», Китай и Британия никак не могли договориться об импорте опиума в китайские порты: этот спор завершился первой опиумной войной между ними, которая началась в тысяча восемьсот тридцать девятом году и продолжалась в течение трех лет.

Китайский император, объявив импорт наркотика незаконным, подкрепил свой указ прилюдным арестом китайца, обвинявшегося в продаже опиума – в Кантоне перед складами иностранных купцов. Затем последовало распоряжение его наместника, губернатора Кантона Танга, в котором говорилось следующее:

«По высочайшему императорскому повелению уведомляем о намерении его навсегда покончить с источником этой пагубы, навеки искоренить это ужасное зло, и даже если сломается его секира и даст течь его лодка, он не оставит своих усилий, доколе не завершит эту очистительную работу».

Красноречие губернатора Танга не было оценено, пришлось вмешаться известному комиссару Лину. Британцы пренебрегли этим заявлением, после чего арестованного китайца вывели перед собравшимися купцами и, приспустив британский флаг, казнили его через ритуальное удушение.

Представителю Британии, капитану Элиоту, под страхом смерти было предписано передать все ящики с опиумом (всего – свыше двадцати тысяч). Британцы вынуждены были подчиниться, и где-то с середины нынешнего года китайские власти ежедневно уничтожали по полторы тысячи ящиков, а британская полиция, а также высокие британские чины, сопровождаемые вооруженными охранниками, должны были все это лицезреть.

Вот в это время император и отдал приказ комиссару Лину отправляться в Кантон, дабы привести в исполнение его высочайшие распоряжения, и комиссар, один из самых крупных официальных авторитетов в китайской истории, также присутствовал на церемониях уничтожения опиума.

И не просто присутствовал, а руководил ими. Процедура была такова: «Выкапывались огромные канавы, каждая сто пятьдесят футов длины, восемьдесят футов ширины и семь футов глубины, они заполнялись на два фута водой, после чего в них сбрасывали извлеченный из бочек опиум, затем в канавы густо насыпалась соль и известь, вскоре опиум разлагался, растворялся в воде, и эта жидкость сливалась в ручей, таким образом он был уже достаточно очищен и безвреден для водившейся в дельте рыбы, которая была для многих источником существования».

Проученные таким образом европейцы вместе со своими купцами отправились в Макао, подальше от гнева императора, и тогда наконец-то прекратилось отравление Китая.

Положение британцев в Китае стало весьма незавидным, и капитан Элиот, теша себя надеждой наладить торговлю опиумом по другим каналам, испросил разрешения губернатора Макао хранить опиум в портовых складах. Однако ему было в этом отказано – губернатор боялся мщения китайцев.

Итак, вновь ничего не добившись, Элиот написал британскому правительству слезное прошение, умоляя прислать экспедиционный корпус, дабы он приструнил китайские власти. Уайтхолл внял его мольбам, и Восточно-Индийской Компании был дан приказ выслать военные и морские соединения, чтобы поддержать требования британцев. После боевых действий на территории Китая, понесшего многочисленные потери, китайцы не только согласились на все условия мирного договора с Британией, но и готовы были выплатить репарации британским акционерам, а именно: пятнадцать с лишним миллионов долларов за изничтоженный опиум.

Кроме того, Китай под большим давлением передал англичанам Гонконг, который тридцать первого декабря тысяча восемьсот сорок второго года стал колонией Британии.

Таков был Гонконг в тысяча восемьсот пятидесятом году, там царили отвращение и ненависть ко всему британскому. Мир между двумя странами существовал только на бумаге, и так продолжалось до тысяча восемьсот пятьдесят шестого года, когда разразилась вторая опиумная война, на сей раз длившаяся четыре года.

Милли стояла на палубе «Ма Шан», большой джонки Эли, и наблюдала, как гаснет день над гладью Западно-Ламмского канала, и ей не было никакого дела до политики и до всех этих войн.

Цыпленок с Большими Глазами пригрелся на груди Серебряной Бухты острова Лантау, звезды были такими большими, что до них, казалось, можно было дотянуться и взять в руки. Ничто не нарушало покоя бесконечного моря и этих островов, ничто, кроме слабого плеска волн и поскрипывания огромных стальных тросов па джонке.

Последние три дня она отказывалась от пищи, рассчитывая, что, когда они достигнут Гонконга, она ослабеет настолько, что Эли испугается и что-то предпримет. Все уговоры Суиткорна съесть хоть немного были отвергнуты очень стойко, хотя был один почти роковой для нее момент, когда он нарочно стал дразнить ее ароматом жарящегося бекона. Она слышала, как он с раздражением говорил Эли:

– Она ничего не ест, босс, и вы не получите ни доллара за холодный, как глина, труп.

– Ничего, подождем, – последовал ответ.

– Не знаю, ведь это такая упрямая женщина. Три дня уже прошло, а она не проглотила даже мышиной порции.

– Да не волнуйся ты, дорогой. Еще до того, как она попадет к своему папочке, она будет есть, как мул: только бестелесная душа может умирать от голода, когда вокруг столько пищи.

– В свое время мне встречалось несколько таких очень тощих душ, мистер Эли.

Потом Милли села на койку, обхватив себя за живот руками, потому что ее жаждущее пищи нутро терзали все сильнее и сильнее волнами накатывающие боли, а после приступа – пьянящее головокружение, при малейшем колебании джонки – слабость, от которой все плыло перед глазами.

– Сколько нам еще до Гонконга? – спросила она поднявшегося наверх Черного Сэма.

– Мистер Эли говорит, мы прибудем завтра, уже к ночи. Но, если вы не станете есть, мисс, – добавил он очень мягко, – не видать вам неба над Гонконгом.

Возвышаясь над ней точно гора, он заставил ее крепче ухватиться за поручни.

– Поешьте, госпожа, ради меня.

Еще один день. Тебе придется пройти через это, сказала себе Милли, даже если им придется нести тебя на берег на носилках.

На дверях ее каюты не было запора, это была маленькая, грязная комнатушка, расположенная на корме джонки: высокая корма усовершенствовалась многими поколениями моряков, чтобы противостоять огромным набегающим волнам Южно-Китайского моря. Поскольку каюта располагалась высоко, можно было видеть все, что происходило на нижней палубе, и даже золотые пески Лантау вдалеке – манящий путь к спасению, как думала Милли, следя за каждым передвижением на джонке. Если потихоньку вылезти за борт, эти две сотни ярдов, отделяющие их от берега, можно проплыть незаметно. Это любому под силу.

Чуть раньше Суиткорн лукаво заметил:

– На Лантау никого нет, кроме нас, точно вам говорю. Остров этот гораздо больше Гонконга, но на нем никто не живет.

– Неправда, – сказала Милли и подняла палец, – прислушайся.

Западный ветер донес до них слабые, еле различимые звуки пения.

– Я ничего не слышу, – пожал плечами Суиткорн.

– Это местная опера? – спросила Милли. Они прислушались.

– Да, теперь слышу, – сказал Суиткорн. – Но это не люди, мисс, это буддистские монахи. Они плохие китайцы, живут в храме на вершине дальней горы.

– Так, значит, здесь все-таки живут люди!

– Может быть, и живут, но это очень плохие люди, – говорю же вам.

– Но если это монахи, то они должны быть хорошими.

– Клянусь животом! Я повторяю – они очень злые! Они не даоисты, понимаете?

– Понимаю. Если они не даоисты, как ты, значит, они злые старые буддисты!

– Ну, наконец-то вы поняли, мисс: тут у вас совсем плохо. – Он постучал себя по лбу. – Они же не едят ни мяса, ни жареных жуков, ни курицы. Может, конечно, они едят английских девушек, если они такие глупые, что полезут к их храму.

Милли не ответила. Она смотрела не на его невинное личико, а на далекий берег. Даже и не очень умелый пловец смог бы доплыть до него за десять минут, подумала она.

Сумерки сгустились, наступила ночь. Луна, такая же круглая и полная, как тыква, ухмылялась из великолепия Млечного Пути. Агатовые силуэты трехсот островов-братьев Гонконга были похожи на колдунов под фонарями звезд. Здесь по легенде плясали тролли и бродили голодные привидения в поисках своих родственников. А в далекой западной бухте Лантау стояли на якоре две пиратские джонки Чу Апу, никем не замеченные, недвижные, как будто прикованные якорями ко дну моря. Тот, кто был самой желанной добычей Анны Безымянной, мирно спал на палубе, и его храп возносился к звездам, а над ним, усевшись на вантах, устроился его белый какаду. Белый какаду – эмблема того, кто кроваво терзал свою добычу… олицетворение Чу Апу, одного из самых жестоких людей на побережье Китая.

Желудок Милли взывал о пище – ведь она не ела почти четыре дня, – когда она молча выбралась из каюты на правый борт. Ничто не нарушало спокойствия серебристого моря. Только мелкие рыбешки, точно брошенные в воду пригоршни песка, проносились мерцающими каскадами.

Позднее она узнала, что именно эти крошечные рыбки, когда их набиралось великое множество, были почти единственным пропитанием доведенных до обнищания рыбаков хохло, проживавших в небольших приморских деревеньках. Они приходились родственниками более могущественному племени тангар. Каждую ночь плыли они из своих древних гаваней и, засветив на носу лодочки фонарь, терпеливо били в приглушенные барабаны, чтобы привлечь косяки рыб. С наступлением темноты тысячи лодочек принимались добывать эту мелюзгу, кишевшую в пределах видимости Душистого острова. Так раньше называли Гонконг: их масляные фонари светились в темноте, точно сверкающие червячки, барабаны били, и рыбаки вычерпывали то, что исторгало море, те источники жизненной силы, которыми люди побогаче пренебрегали.

Слабый стук барабанов вторил сердцу Милли в тот момент, когда она отыскала моток веревки. Подняв его, она аккуратно обмотала веревку вокруг борта джонки и спустила конец в море. Откуда-то с кормы донесся голос Черного Сэма, его нельзя было спутать ни с чьим другим, он напевал, стоя на вахте, какую-то родную свою мелодию, которую она слышала от него и раньше, и мысль о том, что ее могут обнаружить, заставила ее двигаться осторожнее.

Спускаясь вниз по старому трапу, она сильно царапалась, ведь она была полураздета. И вот Милли ощутила под ногами воду. От неожиданности у нее перехватило дыхание. Лишь сейчас она полностью осознала, насколько рискованной была ее затея. Акулы! Она совсем забыла, Суиткорн говорил, что в прибрежных водах водятся акулы. Но, стряхнув с лица воду, она увидела далекую линию берега, очертаниями похожую на белый палец между небом и морем. Эта белизна так и манила ее… Милли энергично задвигала руками и ногами, окончательно приняв решение.

Перед побегом совсем не мешало бы поесть. Тут она, конечно, сделала промашку. Мысль о свободе заставила ее забыть обо всем остальном. Только бы выплыть на берег и взобраться на холм к буддистскому храму. Милли плыла с грацией прирожденного пловца, ее длинные волосы распустились по воде, и каждое ее движение было видно в светящейся и очень соленой воде.

Она и не ведала, что на глубине десяти морских саженей под ней покоились серебряные залежи, давшие бухте ее название. Они были убежищем скатов и осьминогов, хранили огненные отпечатки существ того мира, который существовал еще до таяния ледников. Странные, неописуемые создания плавали здесь в изобилии: здесь обитала морская змея и предки шестиногой китайской жабы, здесь встречались гигантские черепахи, были там и красные луцианы. Здесь жили небольшие морские коньки, их грациозные тельца сливались с ламинариями, так что враги не могли отличить их от этих бурых водорослей, были там также и морские анемоны, по форме напоминающие звезды, их окруженные лепестками рты то открывались, то закрывались среди переливчатых грибоподобных кораллов, твердых, как гранит, но изумительных форм и очертаний. Ослепительное мерцание отливало множеством чудных красок, которые менялись при каждом мерном взмахе руки Милли, за ее белеющим телом неотступно следили тысячи невидимых глаз.

Но девушка продолжала плыть, не отрывая взгляда от приближающегося берега, ничего не подозревая о тысячелетних тварях, подстерегавших ее в глубине, не ведая о том, как опасно каждое ее движение.

Все здесь было ей враждебно. И вдруг она остро почувствовала: надвигается катастрофа. Это было новое ощущение, доселе ей неведомое, оно сдавило ей горло, заставив ее начавшее уставать тело двигаться с панической быстротой. Она изо всех сил молотила руками по воде, но продвигалась вперед все медленнее. Она теперь знала, что чувствует жертва при последней, отчаянной попытке спастись… И именно в тот момент, когда она поняла, что спасения нет, по чьей-то воле перед ней начали проступать неясные очертания огромного тела, гладкого и прекрасного; она увидела плавники, тупое рыло и мерно двигающийся хвост.

Из самых глубин, таинственных и страшных, возникла эта угроза, это огромное, наводящее ужас чудище, и море вокруг нее вскипело пеной, ледяным холодом пронзив ее сердце.

Увидев под водой огромную тень, Милли пронзительно закричала, но ее крик был заглушен удушающей волной, она заглотнула воду, и голова ее затуманилась… На мгновение она оцепенела, уставившись на длинное рыло, увенчанное единственным круглым глазом, который тупо перед ней вращался и вдруг исчез, но вот рыло вновь появилось на поверхности… чудище высоко подпрыгнуло и, взметнув столб брызг и пены, снова плюхнулось в воду.

Не успев оправиться от ужаса, Милли еще яростнее замолотила руками и ногами и поплыла быстрее, то и дело задевая то, что молча плыло под ней. Она вдруг вспомнила об акулах и тут же почувствовала, что ее подняли над поверхностью воды: все выше и выше, пока она почти полностью не оказалась на поверхности. Поднятая вверх в этом акробатическом путешествии, молотя руками и ногами, она, точно акробатка, старалась удержаться на спине огромной рыбы, плывущей снизу. Она продолжала двигаться с большой скоростью, уже не осознавая, как и куда она плывет, но вот она снова очутилась в воде, уходя вниз все глубже и глубже. Она попыталась вырваться, но тщетно – легкие ее залила вода. Силы покидали Милли. Она потянулась вверх, чтобы все-таки вдохнуть воздуха, и вновь ощутила под собой рыло чудища, которое пронесло ее вперед еще на двадцать ярдов. Изо всех сил стараясь не соскользнуть со спины этого создания, она двигалась дальше… пока ее бесцеремонно не сбросили в теплые объятия мелководья на песок. Она так и продолжала лежать, уткнувшись лицом в отмель и вслушиваясь в плеск волн.

Ее белая рубашка задралась до шеи, розовые, доходящие до лодыжек панталоны облепили бедра, она почти уже теряла сознание, только что обведя вокруг пальца саму смерть.

– Эй! – прошептал Суиткорн, тряся Эли за плечо. – Мистер Эли, проснитесь. Мисс удрала.

– Куда? – Эли сел на своей подвесной койке.

– Англичанка, ее нет.

Эли тут же вскочил, как ужаленный.

– Оставь свои шуточки! Куда это она могла сбежать?

– Можете сами убедиться, мистер Эли. Ее койка пуста, и ее нет на джонке. Мы с Черным Сэмом все обыскали.

Бросившись в каюту Милли, Эли рывком скинул постельное белье с се кровати. Потом вызвал Черного Сэма.

– Ты ведь, кажется, стоял на вахте, ведь ты? Идиот проклятый!

– Да, да, сэр, – пролепетал Черный Сэм. – Я сейчас ее догоню, босс. Быстренько!

На борту «Ма Шан» поднялась суматоха, команда обыскивала каждый уголок, поднимала доски пола. Никому еще в жизни не приходилось слышать таких ругательств. Эли бушевал, метался вверх и вниз по палубе. Он приказал двум матросам посмотреть за бортом, не повисла ли она на руле, и в конце концов загнал в угол Черного Сэма.

– Упустишь девчонку, я тебе вырву яйца. Так и знай!

– Эй вы там, погодите! – крикнул один из матросов, он залез на линь футов на двадцать и, глядя в подзорную трубу, куда-то тыкал рукой. Луна, как бы раскаявшись, с неожиданной щедростью залила все своим светом. Выхватив подзорную трубу, Эли тоже увидел небольшую точку, лежащую на косе: Милли в белой рубашке и розовых панталонах.

– Это она! – вырвалось у него. – Спускайте лодку, живо! Она на мелководье, и сейчас будет прилив. Ну, поторапливайтесь, жалкие отродья, гнусные ваши хари, не видите, что ли, еще немного – и плакали наши денежки, выкуп мой к черту! Нет, мне бы только ее продать, я тут же смоюсь в Макао и заживу там как надо. Пошевеливайтесь!

А дельфин Джо, уроженец Лантау, увидев, что с «Ма Шан» спускают спасательную шлюпку, перевернулся на спину и стал барахтаться под луной, затем, играя в мелких волнах Южно-Китайского моря, он встал на хвост. Обернувшись к берегу, он улыбнулся своей дельфиньей улыбкой – это делают дельфины всех морей, когда им приходится выручать людей.