Глава 2

Через несколько минут Элиз была у своего дома.

Из окон вырывались языки пламени, а дым создавал вокруг густую завесу. Ее африканских слуг нигде не было видно. Их либо убили, либо взяли в плен — все зависело от настроения, в котором пребывали индейцы.

Ее любимая корова, которая ждала приплода, лежала мертвая под навесом. В курятнике было пусто, а вокруг летали перья; становилось ясно, что всю птицу индейцы выловили и унесли. Из-за угла дома вышел гусь и быстрыми шажками направился в сторону леса.

Элиз подумала о том, что в доме оставалось много еды и вещей: стеганые пуховые одеяла, вязаные покрывала — одним словом, все, что она создала своими руками и что скрашивало ее существование в этой глуши. Она вспомнила о своих платьях. Их было немного, но сшиты они были из превосходной дорогой ткани, привезенной из Франции. Неужели их также унесли эти дикари?

Элиз не знала, что ей делать. В горле стоял ком, и она чувствовала, что может разрыдаться или закричать, услышав малейший шорох или шум. Ее гнедой отдавал ей тепло своего тела, и она была благодарна ему за это, а также за то, что вынуждена заботиться о нем. Конь был обеспокоен запахом дыма и смерти, это занимало ее и помогало унять дрожь.

Элиз вновь вернулась мыслями к тем индейцам, которые обратились к ней с просьбой на дороге. Почему они не напали на нее сразу? Ведь она была не вооружена, беззащитна, и они бы с легкостью справились с ней. Правда, у нее было одно преимущество: они были пешими, а она ехала верхом.

Вдруг Элиз осенило, что тот выстрел был, очевидно, сигналом к нападению. Следовательно, ее отделяли от смерти какие-то считанные минуты…

Ветер принес слабые звуки стрельбы и неясные крики. Со всех сторон к верхушкам деревьев поднимался дым. Было очевидно, что это тщательно подготовленное нападение, а не просто одиночная атака. Конечно, мужчины, находящиеся в форте, будут обороняться. Однако успели ли они вооружиться и сколько смогут продержаться? Начезов было больше двух тысяч, а французов — всего семьсот человек, считая женщин и детей.

Если даже все способные сражаться соберутся в форте, что казалось маловероятным, они все равно окажутся в меньшинстве. Если сюда добавить еще и то, что нападение начезов было внезапным, то становилось ясно — разразится настоящая кровавая бойня.

Слезы гнева и ужаса застилали глаза Элиз, она с горечью осознала, как они были не правы, не вняв предупреждениям. Однако слезы беде не помогут, нужно что-то предпринимать. В любую минуту здесь могли появиться индейцы, и тогда никому не будет пощады. Ей некуда было податься, кроме как в леса, поскольку в форте и в любом другом французском доме подстерегала опасность.

Элиз бросила прощальный взгляд на свой дом, стиснула зубы, чтобы не заплакать, и, вынув ногу из стремени, слезла с коня. Ей тяжело было расставаться с ним, но она отпустила поводья и, ударив его по крупу, послала в бешеный галоп вниз по дороге. В этих густых лесах он был помехой и только привлек бы внимание индейцев. Сняв свою широкополую шляпу, она бросила ее в сторону дома: в данной ситуации она также была неуместна. Потом, приподняв юбки, она быстро перебежала дорогу и углубилась в лес.

В лесу было сыро и холодно. Элиз осторожно ступала по сплошному ковру листьев и корявым корневищам, стараясь не оставлять следов. Она с трудом продиралась сквозь заросли вереска, боясь зацепиться за колючки: если бы на них остались клочки ее бархатного костюма для верховой езды, это облегчило бы задачу индейцев, вздумай они преследовать ее. Опадающая с деревьев листва вплеталась в волосы и прилипала к лицу, на руках вскоре появились длинные красные и очень болезненные царапины. Она нечаянно попала ногой в яму со стоячей вонючей водой и промочила туфлю и чулок. Было трудно дышать, но Элиз упорно шла все дальше.

Наконец впереди показалась огромная магнолия с вечнозелеными блестящими и плотными листьями. Массивные переплетающиеся узловатые ветви спускались почти до земли, образуя прекрасное убежище. Элиз по веткам вскарабкалась на дерево, пробралась к стволу и села к нему спиной, обхватив руками колени. Так она сидела долго, прислушиваясь к тишине, пока наконец сон не одолел ее.

Элиз не знала, сколько прошло времени; разбудил ее громкий треск: кто-то шел по лесу спотыкающейся, неуверенной походкой. Она сразу напряглась, подняла голову и, раздвинув руками ветки, посмотрела туда, откуда доносился шум. Она сумела различить силуэт невысокого худого мужчины, который шел, согнувшись и шатаясь, его рубашка была вся в пятнах крови. Элиз узнала в нем подростка, работавшего у бондаря, который жил недалеко от четы Дусе.

— Генри! — громко позвала его Элиз, но он, казалось, не услышал ее. Тогда она встала во весь рост и, раздвинув ветви, комахала ему рукой.

От неожиданности мальчик остановился так внезапно, что чуть не упал. Подняв голову, он увидел Элиз и с трудом вскарабкался к ней по стволу.

— Ты ранен? — спросила она.

— Ерунда, царапина.

Он заикался и стучал зубами, поэтому его речь было трудно понять.

— Ты вполне уверен, что это только царапина?

— Да, мэм, я спрятался в туалете, когда нагрянули индейцы. Они убили всех: месье, мадам и троих малышей. Они добрались бы и до меня, но, к счастью, нашли вино и коньяк.

Мальчик рассказывал, и перед Элиз явственно вставала страшная картина сегодняшнего утра. Она представила: мальчик спрятался в туалете и через щели в нем видел, как убивали мастера и его семью, как жгли их дом. Потом, найдя еду и питье, индейцы решили перекусить и отпраздновать свою победу. Пламя из горящего дома перекинулось на крышу туалета, и Генри был вынужден выйти из своего убежища. Он побежал, но они увидели его и выстрелили ему вслед, однако были уже настолько пьяны, что не стали гнаться за ним.

Элиз, как могла, успокоила его и убедила разрешить ей осмотреть рану. Она действительно была неопасной, но мальчик продолжал трястись. Когда же ему наконец с трудом удалось совладать с собой, они услышали крик женщины.

Женщина кричала тонким и хриплым голосом, крик был похож на крик новорожденного, но в нем слышалась какая-то безнадежная печаль, присущая только рыданиям женщины. Генри и Элиз переглянулись. Они боялись, что этот крик может оказаться ловким обманом с целью выманить их из леса. В Элиз боролись два чувства: желание заставить эту женщину замолчать и сострадание, толкающее помочь ей. В конце концов сострадание взяло верх. Движимая гневом и беспокойством, она спустилась с дерева и уже собралась идти на крик, но вдруг увидела рядом с собой Генри. Элиз приказала ему оставаться на месте.

— Не могу я оставаться здесь один, — возразил ей мальчик.

— Но тебе придется остаться, ты мне ничем помочь не сможешь.

— Может быть, и смогу. — Он перестал стучать зубами, но продолжал заикаться.

— Здесь ты будешь в безопасности, — пыталась урезонить его Элиз.

— Мне это безразлично.

Элиз не могла силой заставить его остаться, поэтому, не тратя больше времени, двинулась туда, откуда доносился крик. Генри, не отставая, шел за ней.

Крик то удалялся, то приближался. Элиз наткнулась неожиданно на плачущую женщину со спутанными волосами и поняла, что та заблудилась и ходит кругами. А еще через мгновение она поняла и то, что знает ее.

Это была мадам Дусе, такая постаревшая и осунувшаяся, что ее трудно было узнать.

— Элиз! — закричала она и бросилась подруге на грудь.

Элиз обняла ее, гладя и утешая, но мадам Дусе продолжала рыдать. Элиз совсем забыла о Генри, пока он не напомнил ей о своем присутствии, схватив ее за руку. Она подняла голову и увидела двух французов, пробирающихся к ним сквозь деревья. У одного из них в руках было ружье, другой шел, прихрамывая и опираясь на крепкий сук. Видимо, он растянул или вывихнул ногу.

— Скажите ей, чтобы она заткнулась! — прикрикнул на Элиз тот, который был с ружьем. — Иначе начезы заставят нас всех умолкнуть навсегда.

— Она обезумела от горя, разве вы не видите? — возмущенно произнесла Элиз.

— Ей нужна хорошая пощечина. Дайте ее мне, и я приведу ее в чувство.

Элиз были знакомы эти мужчины. Она и раньше видела их в форте и даже знала, какой они пользовались репутацией в их небольшой общине. Мужчина, который опирался на палку, был Жан-Поль Сан-Амант — тридцатилетний красавец со странным, каким-то безнадежным взглядом темных глаз. Приехав сюда из чистого любопытства, он осел в этих местах и стал кем-то вроде плантатора на землях, принадлежавших его семье. Весь его облик так не вязался с тем, что он делал, что никто не мог понять, зачем он вообще здесь остался. Тем более что благодаря семейным связям этот человек мог с легкостью продвинуться по службе в Новом Орлеане. Другого звали Паскалем. Он был торговцем, снабжающим форт товарами, и другом Шепара. Болтали, что оба неплохо зарабатывали на этом. Своей коренастой фигурой и властными манерами он напоминал Элиз ее покойного мужа, поэтому она всегда избегала его.

Ей и теперь не понравились его резкие грубые слова. Она еще крепче прижала к себе мадам Дусе и, повернувшись к торговцу, сказала:

— Подождите немного, она сейчас успокоится.

— Нам некогда ждать!

— Мне это известно не хуже, чем вам, и тем не менее я не вижу необходимости в подобной жестокости.

Паскаль все-таки вырвал пожилую женщину из объятий Элиз и уже занес руку для удара, но не успел нанести его. Мадам Дусе, широко раскрыв свои бледно-голубые, почти бесцветные глаза и в ужасе глядя куда-то вдаль, рухнула без чувств к его ногам.

— Похоже, ваша проблема разрешилась сама собой, — насмешливо произнес кто-то сзади.

Генри сделал глубокий вдох и замер. Торговец быстро поднял ружье. Элиз повернула голову и, увидев высокого смуглого мужчину в белой набедренной повязке и накидке, резко отвела дуло ружья в сторону. Паскаль выругался, но выстрела не последовало. Он и сам, видимо, вовремя узнал стоящего перед ним человека и не спустил курок.

Опустив ружье, он проворчал:

— Я чуть было не убил тебя, Шевалье.

— Я это заметил.

Элиз, наблюдая за тем, с каким достоинством он держится, не могла понять, почему невольно бросилась ему на помощь. Она пыталась объяснить это инстинктом самосохранения: выстрел привлек бы к ним внимание начезов.

— Что привело тебя сюда? — спросил торговец.

— Я следовал за леди.

Паскаль невольно посмотрел на лежащую у его ног женщину, и Рено усмехнулся про себя. Конечно же, он имел в виду не мадам Дусе. По правде говоря, с того самого момента, как Рено увидел в канаве у сгоревшего дома Элиз ее шляпку, он встревожился и решил найти вдову Лаффонт во что бы то ни стало. Вид шляпки болью отозвался в его сердце, и в тот момент он пожелал смерти своему брату, Большому Солнцу, за то, что тот не предупредил его о дне наступления. Он безмятежно спал, когда воины на заре устроили настоящую бойню. Впрочем, поразмыслив, он пришел к выводу, что Большое Солнце мог сам не знать о дне нападения. Вождю племени не полагалось принимать участие в подготовке подобных выступлений. Это было обязанностью второго по значимости человека в племени, ведающего военными делами, — их дяди, Татуированного Змея.

— С какой целью ты следовал за ней?

Это был правомерный вопрос. Рено бросил взгляд на молодую француженку, которая склонилась над мадам Дусе. На щеках Элиз были следы слез, но самообладание не покидало ее ни на минуту. И тем не менее она выглядела смертельно уставшей, а на ее лице, как в зеркале, отражался страх. Рено много отдал бы за то, чтобы избавить ее от этого страха. В это мгновение она подняла глаза, и их взгляды встретились. В ее взгляде Рено увидел столько враждебности и неприязни, что мышцы его живота непроизвольно напряглись, словно в ожидании удара.

— Чтобы уберечь ее от опасности, — неторопливо ответил он.

— А ты можешь это сделать? — задал очередной вопрос Сан-Амант.

— Да, это возможно.

— Но как? — спросил Паскаль, усмехаясь. — Не хочешь ли ты увести ее с собой в индейскую деревню и сделать своей рабыней?

— Нет, все можно устроить иначе.

Слушая Шевалье и чувствуя на себе его взгляд, Элиз испытывала тревогу и беспокойство. Сидя в укрытии, она много думала о том, что же ей предпринять, и теперь, собравшись с духом, заговорила:

— Мы бы могли пойти в форт, если бы знали, удалось ли французам удержать свои позиции.

— Форт пал. Вернее было бы сказать, что его никто и не оборонял. Шепар мертв. Его четвертовали в собственном саду.

Элиз понимала: если форт пал, то все кончено. Но раз так, медлить было нельзя.

— Тогда нам нужно скорее уходить отсюда! — воскликнула она. — Доплыть на лодке до Нового Орлеана и рассказать там о случившемся.

Рено покачал головой:

— На реке выставлен караул, который растянулся на многие мили вниз по течению. Маловероятно, что вы сможете проплыть незамеченными. Когда началась атака индейцев, шестеро французов пытались прорваться к реке, но безуспешно. Четверо из них были убиты, двоих же до сих пор преследуют.

Элиз посмотрела на мужчин. Их лица были напряжены и бледны, а взгляды неотрывно следили за Рено Шевалье. Было ясно, что они считают его своим единственным спасителем.

— Ты сказал, что знаешь выход из данного положения, — напомнил Рено Сан-Амант.

— Ближайшее место, где вы могли бы укрыться, — это форт Пост-де-ля-Сан-Жан-Баптист. Я бы мог проводить вас туда.

Элиз знала: этот французский форт находился на территории индейцев начеточе. Чтобы добраться до него, нужно было проплыть вниз по Миссисипи до того места, где в нее впадала Красная река, а затем подняться по ней до форта, стоящего на берегу.

— Но если к реке подойти невозможно, то как же…

— С наступлением ночи нам нужно будет только переплыть на западный берег, а затем пойти пешком по тропам индейцев. Так будет гораздо безопаснее, чем плыть вниз по реке, рискуя наткнуться на караул.

— Мне кажется, я что-то слышал об их тропах, — прервал его Паскаль. — Они, если я не ошибаюсь, опасны, длинны и труднопроходимы.

— И тем не менее у нас нет другого выхода, — заметил Сан-Амант, глядя на Рено.

Паскаль энергично закивал головой и, подбоченившись, произнес:

— Назови свою цену, Шевалье.

Рено мог поклясться, что до этого момента у него и в мыслях не было извлечь какую-либо выгоду из той беды, в которую попала эта небольшая группка французов. Однако торговец позволил себе говорить с ним таким тоном, что Рено переменил свои намерения. Его гнев также подогревало презрительное отношение к нему вдовы Лаффонт. Мало того, что они презирали его, когда он предлагал им свою помощь, так они еще выказывали свое презрение так демонстративно! Это не могло не характеризовать их как надменных и неблагодарных людей, неспособных отбросить свои предрассудки даже в момент смертельной опасности. И Рено решил преподать им суровый урок, наказав их на свой манер.

Какое-то мгновение он колебался, пока придуманная им идея принимала в его голове окончательные очертания. Он не мог сказать с уверенностью, что же все-таки натолкнуло его на эту мысль: жажда отмщения или что-то другое, в чем он не хотел признаваться даже себе. В конце концов, все это не имело значения, тем более что он не собирался отказываться от своей затеи, так сильно она захватила его.

— Я не могу назвать вам цену, но мне понадобятся определенные услуги.

— Я не совсем понимаю, что это значит. — Выражение лица торговца стало настороженным.

— У начезов есть обычай: гостям-мужчинам дают в услужение женщину, которая готовит еду, собирает их в дорогу и согревает постель в холодные ночи, будь то в деревне или в длительном походе.

— Ты намекаешь на то, что мы должны дать тебе в услужение женщину-француженку?

— Разве по этому поводу могут быть какие-либо возражения? — спросил Рено, приподняв бровь. — Здесь есть такая женщина. Это вдова, которой мужчины отнюдь не в диковинку. Я полагаю, подобная роль ее не затруднит.

— Ах ты, ублюдок эдакий! — воскликнул торговец. Рено невозмутимо пожал плечами:

— Разве я запросил слишком много? Или ваши жизни не стоят того?

Элиз смотрела на Рено, и с ее лица исчезали последние краски, а в жилах стыла кровь. Зашевелилась мадам Дусе, издав тихий стон, но Элиз не услышала его. Ее охватило холодное оцепенение, она с трудом дышала и не могла произнести ни слова.

Рено ожидал ее немедленной реакции. Он приготовился выслушать страстную мольбу с просьбой пощадить ее, надеялся, что к нему обратятся как к цивилизованному человеку. В этом случае он, конечно же, немедленно отказался бы от своей безумной идеи и принес бы извинения. Вместо этого он увидел на ее лице испуг и отвращение, и это укрепило его в принятом решении. Если она считает его законченным дикарем, то он ничего не потеряет, если будет вести себя как дикарь!

— Судя по всему, вы не считаете, что это слишком большая цена? — в его спокойном голосе сквозила ирония. — Как это великодушно с вашей стороны, мадам Лаффонт! Я с радостью приму вашу жертву.

— Нет! — закричала Элиз.

— Не торопитесь, мадам Лаффонт, вам не следует спешить, — торговец говорил вкрадчиво, пытаясь успокоить ее.

Сан-Амант, бледный от волнения, посмотрел на Элиз и отвел взгляд.

— Это вопрос жизни и смерти, — пробормотал он.

— Это чудовищно! — заявил Генри, выступив вперед и глядя прямо в глаза Рено. — То, что вы предлагаете, бесчеловечно!

По правде говоря, Рено и сам знал, что это так. Но когда он смотрел на Элиз, то чувствовал неодолимое желание прижать ее к себе и держать так до тех пор, пока выражение отвращения на ее лице не сменится выражением тихой покорности. Он страстно желал ее с того самого момента, как их взгляды скрестились на вечеринке у коменданта Шепара, и тщетно старался перестать думать о ней.

— Нет ничего удивительного в том, что он предлагает, — сказала Элиз со злостью. — Ведь он же сущее чудовище! Он хуже начезов, которых, по крайней мере, толкает на зверства справедливый гнев!

Рено поднял голову, на скулах его заходили желваки.

— Я могу оставить вас лицом к лицу с этим священным гневом, если вы выбираете этот путь.

— Оставьте меня здесь, но возьмите с собой остальных!

— Как же я смогу обойтись без вас? — негромко произнес Рено. — Мадам Дусе, хотя и является достойной женщиной, меня не устраивает. Она не может сравниться с вами в очаровании и привлекательности.

Элиз сжала руку мадам Дусе так, что та застонала от боли и открыла глаза, с удивлением глядя вокруг. В жизни Элиз и раньше бывали моменты, когда ей хотелось ударить мужчину, но это не шло ни в какое сравнение с теперешним желанием.

Тогда вперед выступил Паскаль:

— Она пойдет с нами, и я вам гарантирую, что она будет благоразумна.

Рено перевел взгляд на торговца, но взгляд этот был таким мрачным, что Паскаль невольно отступил назад.

— Мне не нужна женщина, которую нужно брать силой. Мне также не нужна больная мадам Дусе.

— Так, значит, вы решили…

— Я ничего не решил. Решать должны вы.

— Я уверен, что Элиз образумится.

— Вполне вероятно. А сейчас я ухожу. Мне нужно сделать кое-какие приготовления. Я вернусь с наступлением темноты, а вы к этому времени должны принять окончательное решение.

Рено бросил прощальный взгляд на Элиз, повернулся и, сделав несколько шагов, исчез в лесу.

После ухода Рено Паскаль долго и пространно беседовал с Элиз. Он старался убедить ее в том, что так поступать неблагоразумно, что она ничем, в сущности, не рискует. Когда он начал выходить из себя, за дело, дабы не допустить возможных оскорблений, взялся Сан-Амант. Отбросив сомнения, он успокоил Элиз и заверил ее в том, что не допустит плохого с ней обращения. Он также подчеркнул, что право принятия окончательного решения, несомненно, принадлежит ей, и тем не менее она должна подумать о том, что в ее руках жизнь четырех человек. Он, конечно же, не думает о себе. Но ведь есть еще мадам Дусе и мальчик. С ее стороны было бы большой ошибкой сделать неправильный выбор, продиктованный ее гордостью и страхом, о котором она будет сожалеть всю жизнь.

Элиз понимала, что они по-своему правы. И все-таки ей было обидно. Время шло. Мадам Дусе оправилась настолько, что тоже смогла принять участие в их спорах, добавив к ним слезные мольбы. Элиз была в отчаянии. Она почувствовала, что ее загнали в угол, не оставив выбора.

Вскоре они увидели дым, услышали звуки барабанов, камышовых флейт и голоса пьяных индейцев, праздновавших победу. Элиз поняла, что ей нужно торопиться с принятием решения. Предельно ясно, что индейцы победили и большинство французов, если не все, перебиты. Ясно также и то, что раздобыть пищу и воду, без риска быть пойманными, нереально. Каждая минута их пребывания здесь, на этом месте, только увеличивала опасность быть застигнутыми каким-либо индейским воином. Если это произойдет, то мужчин, вне всякого сомнения, замучают до смерти, а ее и мадам Дусе в лучшем случае возьмут в рабство. Им нужно бежать, а для того, чтобы осуществить свой побег успешно, они нуждаются в помощи Рено Шевалье. Пока Элиз не видела его перед собой и не задумывалась над тем, какой ценой они могут получить его поддержку, ей удавалось убедить себя в том, что она как-нибудь сможет пройти через все это.

В любом случае выбора у них не было, и Элиз наконец дала свое согласие. Ее оставили в покое, наедине со страхами и воспоминаниями. Ей не хотелось думать о Винсенте Лаффонте. Куда приятнее было вспоминать о Франции, отце и их доме…

Элиз было тринадцать лет, когда умерла ее мать. В течение года они с отцом утешали друг друга, однако вскоре отец сдружился с некоей мадам Рукетт, имеющей сына восьми лет. У мальчика были маленькие глазки и большой влажный рот. Он находил удовольствие в том, что делал людям гадости, и был в этом отношении точной копией своей матушки. Очень скоро отец и мадам Рукетт поженились, а затем новая жена с сыном переехали в их дом, который Элиз по праву считала принадлежавшим ее покойной матери.

Все, что было потом, казалось сплошным кошмаром. Отец Элиз полностью попал под влияние своей новой жены — как в плане ее перезрелой чувственности, так и в любом другом отношении. Мачеха с первых дней невзлюбила Элиз, во-первых, потому, что та постоянно напоминала ей о ее предшественнице, во-вторых, потому, что в случае смерти отца Элиз наследовала две трети имущества. В доме развернулась методичная работа по выживанию Элиз. Мачеха пыталась представить дело так, как будто Элиз противится новому домашнему порядку, и добилась того, что Элиз и в самом деле его возненавидела.

Обстановка становилась все невыносимее, тем более что отец со временем перестал поддерживать Элиз. За месяц до ее пятнадцатилетия между нею и мачехой произошла жуткая ссора. Предметом ее стала кружевная шаль матери Элиз: мачеха бесцеремонно достала шаль из комода, а Элиз ни за что не хотела ее отдавать. Кончилось тем, что мачеха взяла метлу и замахнулась на Элиз, но та опередила ее, ударив мачеху по лицу и поцарапав ей щеку. Выбежав с криками на улицу, та отправилась прямиком в полицию и добилась того, чтобы Элиз отправили в исправительную колонию.

Шло время, и Элиз пришлось расстаться с надеждой, что отец вызволит ее из этого ужасного дома. Ей хотелось верить, что мачеха солгала ему, сказав, что Элиз попросту сбежала. Она отказывалась даже думать о том, что отец, зная, где она, мог оставить ее здесь. Ведь одного его слова было бы достаточно, чтобы освободить ее. Живя в колонии, Элиз невольно прислушивалась к разговорам женщин, окружавших ее. Их рассказы, как она подозревала, зачастую являлись причудливой смесью реальных фактов и выдумки. В них, однако, всегда присутствовали какие-то ужасные события, близкие по сути к кошмарам. Красной нитью через эти рассказы проходило коварство и предательство мужчин, которые силой и угрозами брали от женщин что хотели, ничего не давая взамен. Эти мужчины были непревзойденными мастерами сладкоречия. На самом же деле они лгали, а добившись своего, бросали введенных в заблуждение женщин на произвол судьбы. Много говорилось также об их жестокости, беспричинном гневе и даже пытках, как физических, так и моральных, которым они подвергали женщин. Эти рассказы перекликались с обидой, нанесенной Элиз отцом, предавшим ее. Кончилось тем, что она возненавидела всех мужчин.

В один прекрасный день в колонии возникла ужасная суматоха, вызванная приездом чиновников, которые объявили, что хотят отобрать женщин и девушек для отправки их в Луизиану в качестве жен для колонистов. Тем, кого выберут, дадут с собой необходимую одежду и отправят на побережье, где их погрузят на судно, отплывающее в эту далекую колонию. Женщин предупредили, что, подписав контракт, они лишатся всего, что связывало их с домом, родителями или опекунами. Они были уже не вправе потребовать возвращения назад, не помогли бы даже подкуп и взятка. Тем не менее все без исключения женщины были не прочь подписать этот контракт. Однако колонисты, разумеется, предпочитали молодых, здоровых женщин без вредных привычек. Среди них оказалась и Элиз.

Путешествие к побережью стало настоящим испытанием. Стояла суровая зима, а женщин везли в открытой повозке. Все они были одеты по-летнему, без головных уборов и плащей. Их привязывали друг к другу за талию и толпой, как скот, водили в таверны и гостиницы. Солдаты, приставленные к ним, не спускали с них глаз даже тогда, когда им нужно было справить нужду. В Гавре, пока они ждали, когда их погрузят на корабль, среди женщин началась лихорадка, унесшая жизни многих. На корабле к ним присоединились другие женщины, которых нашли на улицах, на фермах маленьких деревень, в тюрьмах больших городов. У многих из них на плече была вытатуирована лилия — знак того, что они убийцы и предательницы. Когда они, полуживые, наконец доплыли до порта Мобиль, то недосчитались многих женщин, не вынесших тягот путешествия.

В Мобиле им дали немного передохнуть и набраться сил, а потом повезли в Новый Орлеан, где их судьбы были вверены месье Жаку де ля Тезу, директору судоходной компании. Здесь женщины оставались несколько дней, приводя себя в порядок. Им даже позволили выкупаться и постирать свою одежду. В эти дни к дому, где жил директор, приходило много мужчин, которые часами стояли у крыльца в надежде увидеть женщин.

Наконец был устроен прием, на котором женщин выставили на всеобщее обозрение.

Женщинам пообещали, что никто не будет принуждать их к выбору партнеров, но для Элиз все обернулось иначе. В комнату, где находились женщины, важной походкой вошел Винсент Лаффонт, оглядел их с головы до ног, как рабынь на рынке, и направился прямо к Элиз. Он не дал ей возможности отказать ему, не потрудился даже соблюсти формальности и попросить ее руки, а сразу же направился с ней к директору и сообщил о сделанном им выборе. Вся церемония бракосочетания заняла всего лишь час.

Ее муж, как выяснилось, оказался редким мерзавцем. Он был на двадцать лет старше Элиз и занимался торговлей, точнее — контрабандой. Пользуясь поддержкой судоходной компании, он обходил законы, запрещающие торговлю с какими-либо иными судами, кроме французских. Впрочем, он обходил не только законы, изданные губернатором и Высшим Советом, но и те, которыми руководствовалась сама компания, но об этом руководству было знать необязательно. Развязный мужлан, не в меру предающийся еде и питью с такими же, как и он, торговцами, Винсент, торгуя с испанцами, сделал состояние компании — и преуспел сам.

Винсент не потрудился дать своей жене время на то, чтобы она привыкла к своему новому положению. Он завалил ее в постель сразу же, как отгремели тосты в честь молодоженов. Элиз испытала боль и унижение от того, что он воспользовался ею как уличной девкой, не подозревая, что она девственница. Впрочем, позднее, когда Элиз узнала Винсента поближе, она поняла, что в его поведении вряд ли что-либо изменилось бы, знай он заранее, что она невинна. Он получал наслаждение, видя, как она отбивается и стонет от боли. Неудивительно, что каждый новый акт любви внушал Элиз ужас и отвращение, и она старалась во что бы то ни стало избежать его. Она пыталась изображать холодность в качестве оборонительной тактики, однако это только подстегивало его желание. Черпая наслаждение в том, чтобы подчинить ее своей воле, муж радовался, если ему удавалось вызвать ее гнев и неповиновение. Ему были безразличны чувства Элиз. Он желал одного: видеть ее поверженной.

Вскоре после женитьбы дела Винсента расстроились. Он переоценил дружбу с руководством компании. Де ля Шез распорядился проверить состояние дел Винсента и был глубоко возмущен, обнаружив явные злоупотребления. Из Франции последовал приказ, отменяющий право Винсента на ведение торговли. Его судно со всеми находящимися на нем товарами было конфисковано и продано, а сам он едва избежал наказания за свою контрабандистскую деятельность. Винсенту позволили купить землю недалеко от форта Розали, и он уединился в своем имении, вспоминая былое и вынашивая мечты о возвращении потерянных позиций.

Постепенно Элиз удалось избавиться от страха перед мужчиной, с которым ее связала судьба. Чаша ее терпения переполнилась, а гнев был так велик, что она совсем перестала бояться мужа. И тут же обнаружила, что он, как все хвастуны, труслив. Элиз отказалась делить с ним ложе, когда же он пытался настаивать, она отбивалась, царапая его и нанося ему удары тем, что попадало под руку. Однажды она вылила на него суп из кипящего горшка. В другой раз прогнала его из дома с помощью топора. Когда она раздробила ему три пальца руки тяжелым пестиком для перетирания в муку кукурузных зерен, Винсент привел в дом Маленькую Перепелку и сделал ее своей любовницей.

Пять из семи лет, которые Элиз провела в Луизиане, она прожила, не вступая в связь с мужчиной. Со временем ее отвращение к физической стороне любви только усилилось. Теперь это чувство было сопряжено у нее с ужасом и бессильной злобой.

Когда Элиз впервые увидела Рено Шевалье, она поняла, что он совсем не такой, как Винсент Лаффонт. Было очевидно, что Шевалье мужественный человек, не чуждый глубоких страстей, которые он, однако, великолепно скрывал. Такого, как он, нелегко ввергнуть в смятение и победить. Он не будет сотрясать воздух почем зря, но решительно и без колебаний постарается подчинить ее себе. Элиз не придавала значения тому, что он был полукровкой, но понимала: для нее он опасен вдвойне, так как благодаря индейскому происхождению умеет отлично скрывать свои чувства.

Для того чтобы воспользоваться слабостью мужчины, нужно сначала ее обнаружить. У Рено же, по наблюдению Элиз, слабостей не было. Именно это пугало Элиз больше всего. Она испытывала непонятный страх перед неуязвимостью этого сильного и волевого мужчины, проявившего к ней интерес как к женщине. Возможно, страх этот был вызван тем, что в его жилах текла дикая и горячая кровь индейца. Но скорее всего, она боялась Рено просто потому, что он был мужчиной…