Глава 22
— После того, как женщина заколола любимого ею мужчину ножом, вы думаете, она не будет в ужасе? — сказала я. — Уверена, что Стефани была в ужасе. Но она не потеряла голову до конца. Она действовала быстро. Она не могла позволить себе терять время, проверяя, мертв ли Ричи? Одного взгляда было достаточно, чтобы понять то, что я никак не хотела понять: с ним все кончено.
Мы все взглянула на белое лицо Стефани. Может, она воспроизводила в памяти, как она, оцепенев на мгновение, глянула в глаза Ричи, темные и мертвые, и так широко открытые, что можно было разглядеть все жилки глазного яблока — но даже облачко не пробежало по безукоризненным чертам ее лица. Для тех, кто ее знал, она будто размышляла, сколько разновидностей салата она сможет посеять весной. Касс порылась в одном из кармашков карточного столика, машинально пытаясь отыскать завалявшийся орешек. Один Гевински все время оставался настороже.
Пока Стефани не скажет нам сама, — продолжала я, — мы так и не узнаем, собиралась ли она когда-нибудь исповедаться? Но все, что нам надо знать, то, что она стояла на моей кухне и, как всякий непрофессиональный убийца, который сначала делает, а потом думает, размышляла, что она оставила отпечатки пальцев и следы ног.
Вы нашли много отпечатков пальцев? — обратилась я к Гевински.
Вы думаете, я скажу вам об этом?
Вы скажете об этом моему адвокату до начала судебного заседания, не так ли?
— Но я не должен говорить вам ничего сейчас.
А не могли бы вы просто немного прояснить обстановку? — спросила я.
Нет.
Тогда придвиньте ваш стул на несколько дюймов ко мне, — приказала я ему. — Вот так. Не больше.
Я велела ему сесть на свои руки, чтобы он не смог выхватить у меня пистолет, и наклониться поближе ко мне.
— Сержант Гевински, не пора ли мне сделать паузу?
Что?
Даже, если я вас еще не убедила, — начала я вполголоса, — вы уже знаете достаточно много, чтобы начать относиться к Стефани с подозрением. Если вы расскажете об отпечатках пальцев, вы не выдадите, никакой государственной тайны. Ваши боссы в полиции, пресса — все будут внимательно следить, как развивается это дело. Если я виновна, вы ничего не теряете. Если— нет, ваша откровенность в данный момент поможет избежать вам в дальнейшем обвинения в предвзятости. А теперь вы можете отодвинуть ваш стул на то место, где он ранее стоял.
Стефани начала говорить так быстро, что слова слились в одно большое длинное слово.
— Я знаю пока у нее в руке пистолет — все мы в опасности. Но я прошу вас: не сдавайтесь. Если Вы поддадитесь на ее уговоры; она потребует больше.
— Я понимаю это, миссис Тиллотсон.
Он размял пальцы, видимо, онемевшие.
— Я не скажу вам ничего, за что потом ваш адвокат смог бы зацепиться, — сказал он для меня, для Стефани и для протокола. — На внешней стороне двери не было никаких отпечатков пальцев.
Даже отпечатков пальцев моего мужа?
Даже его. Естественно, ведь он мог войти другим путем.
А отпечатки пальцев на сигнализации, вы проверяли?
На сигнализации есть часть отпечатка пальца, — пробормотал он так тихо, видимо, надеясь, что я не услышу.
— Чьи?
— Правого указательного пальца мистера Мейерса.
Стул был немного маловат для его грузной фигуры — он немного поерзал, чтобы устроиться поудобнее.
Этот отпечаток пальца мог остаться еще с тех пор, когда мистер Мейерс жил в доме.
Вы прекрасно понимаете, что этого не может быть, — возразила я. — Он не появлялся в доме с июня месяца. Я же включаю сигнализацию каждый вечер. Мои дети пользуются ею, когда приезжают домой. Как мог в этом случае сохраниться только его старый отпечаток?
Давайте двигаться дальше, — предложил Гевински. — На внутренней стороне двери также ничего не было. Другие ножи, и деревянная подставка, в которой они находились, тоже были чистыми. Но было много отпечатков пальцев — ваших отпечатков — на плите, духовке, микроволновой печи, холодильнике. Вот и все.
Кроме ножа, который был в Ричи.
Единственные отпечатки на нем— также принадлежали вам, — сказал он.
— Я же уже объясняла вам, я пыталась вытащить нож.
Но не смогли?
Не смогла. Что, если бы моих отпечатков не было на ноже, вы бы не утверждали, что я виновна?
Вероятно. Не могу поклясться, что у меня было бы много оснований просить прокурора отправить дело на доследование, но я бы попытался.
— Я расскажу вам, что на самом деле произошло в ночь убийства.
Вы взяли ружье, оно выстрелило, — он, похоже, был доволен своим невольным каламбуром и вознаградил себя за это слабой улыбкой.
Стефани протерла все поверхности, до которых она могла дотрагиваться, включая и ручку ножа, — объясняла я. — Она воспользовалась, вероятно, или полотенцем, или тряпкой, которыми удерживала нож, пока вытирала его. Она, видимо, или наклонилась над ним, или стояла на коленях, или сидела на корточках, потому нож и вошел так глубоко.
Я повернулась к Стефани. Она расстегнула ремешок от часов и вытерла запястье.
Не думаю, что ты решила свалить вею вину на меня, — обратилась я к ней. — Во всяком случае, не сразу. Ты просто хотела спасти себя. Я помогла тебе, пытаясь вытащить нож.
Она придумала эту историю не сегодня вечером, — крикнула Стефани Гевински. — Она продумывала ее целую неделю.
Я попыталась заставить ее прислушаться к моим словам.
— Если бы подозрение падало не только на меня, то полиция стала бы копаться в жизни Ричи. Неужели ты думаешь, твое имя не всплыло бы?
Вся эта «связь» существует только в ее голове! — заявила Стефани, обращаясь только к Гевински. — Мы были друзьями. Мы все четверо были друзьями.
Когда она избавилась от отпечатков пальцев, — продолжала я, — она знала, что ей надо поскорее убраться оттуда. И тогда она, наверное, заметила, что наследила. Земля еще оставалась на ее спортивных туфлях. Она взяла тряпочку или бумажную салфетку и счистила грязь на пол. Затем она выскочила из дома — может даже добежала и до машины — и принесла еще немного земли. Это было очень рискованно, но если бы она этого не сделала, полиция бы догадалась, что убил его кто-то из посторонних.
Касс выпрямилась во весь рост. Тут требовалось вмешательство, кого-то с докторской степенью, мой диплом магистра не вызывал доверия.
— Грязь, сама по себе, не была уликой, — заявила Касс. — Ее мог занести вор или недоброжелатель, следовавший за Ричи из Манхэттена. Нет никаких оснований думать, что полиция сразу же решит, что эту грязь занес сосед. Почему они должны так думать? В подобном утверждении нет никакой логики. Но уже в тот момент убийца осознал, какое важное значение может иметь эта грязь. Если полиция решит, что ее занес сам Ричи, она не будет рыскать вокруг Галле Хэвен. Значит, они будут искать подозреваемого в доме — а только это сможет обеспечить убийце полную безопасность.
— Но ты же не думаешь, что это сделала я? — не веря своим ушам, спросила Стефани.
Думаю, Стефани. Если я ошибаюсь, я принесу тебе извинения, хотя и не буду рассчитывать на традиционное приглашение на прием в честь Нового года, — она повернулась ко мне. — Извини, что прервала тебя, Рози. Ты говорила о грязи.
Спасибо. Стефани собрала немного земли и затолкала в бороздки на подошвах его спортивных туфель. Она, наверное, и разбросала еще вокруг, добавив к той, которую она счистила. И еще одно: следы грязи обрываются прямо у ноги Ричи. Их больше нигде нет, означает ли это, что он не нашел того, что искал? Или, что Стефани застала, как он уходил с пустыми руками?
Гевински массировал свой подбородок сверху вниз, будто пощипывал маленькую бородку.
Может, он сам просто не пошел дальше? — пробормотал он.
Может. В любом случае, больше в моем доме Стефани делать было нечего. Все, что ей оставалось, добежать до дома, вымыться и ждать своего мужа. Картер заявил, что он вернулся домой около одиннадцати. Так что, если Стефани подошла к машине Ричи в половине одиннадцатого, у нее было время убить его, стереть отпечатки пальцев, разбросать грязь— и вернуться домой, чтобы приготовить быстро какой-нибудь винегрет.
Гевински, казалось, не носил бороды, только вокруг рта была какая-то растительность буро-коричневого цвета, напоминавшая разводы от помады.
Он все еще выжидал. Мне же надо было склонить его на свою сторону. Что более существенное я могла предложить ему, кроме моей версии с бриошами? Тот обед, который приготовили Касс, Маделейн и Стефани для меня, мальчиков и. «Подозрительной», когда Алекс, как всегда опоздав, вышел к ним с аккуратно зачесанными назад волосами? Касс и Маделейн заявили о его поразительном сходстве с Ричи. А Стефани? Она была просто шокирована, загипнотизирована им.
Может, мне рассказать, как она не только подыскала мне Форреста Ньюэла, самого паршивого адвоката во всей Америке, но и настояла, чтобы я обратилась к нему. «Его считают лучшим», — убеждала меня она. Или то, как она заставила Картера нанести мне визит с выражением соболезнования, подсунув мне другой список — вероятно, следующих девяти из десяти самых известных бездарей — и предложив сопровождать меня к ним. Не привлекая к себе внимания, можно было бы выяснить все детали обвинения, выдвинутого против меня полицией, и аргументации моей защиты.
А, может, мне следовало быть мудрее, и просто предложить Гевински последовательную, неэмоциональную констатацию фактов. Я решила, что так будет лучше.
Но, прежде чем я открыла рот, Стефани начала плакать. Всхлипывания превратились в водопад слез. Гевински, порывшись в заднем кармане, вытащил оттуда отнюдь не белоснежный платок и протянул ей. Развернув его, Стефани продолжала рыдать.
— Я не отношусь к тем женщинам, которые используют слезы для… — конец ее фразы потонул в следующем потоке слез.
— Знаю, — сказал Гевински.
Стефани попыталась взять себя в руки:
—Я хочу защитить себя, но как я могу это сделать под дулом пистолета?
Понимаю, — сказал Гевински тоном Иисуса Христа, с таким сочувствием, что ему подошла бы роль Макса фон Сюдов в «Самой великой истории, когда-либо рассказанной». — У вас будет такая возможность. Я вам обещаю, миссис Тиллотсон.
У меня никогда не было ни с кем связи, — сказала она ему. — И с Ричи Мейерсом…
Она произнесла это таким тоном, будто ее заставляли заниматься анальным сексом с канализационной крысой.
—Хотела бы я знать, почему именно меня она выбрала козлом отпущения. Думаю, после своего побега, она поняла, что рано или поздно ее схватят. Она должна была найти другого подозреваемого. И состряпала историю о Стефани Тиллотсон. Должна признать, отдельные моменты этой истории звучат достаточно убедительно. Но целиком? Мерзко. Выбегать, чтобы потом затолкать грязь в бороздки мужских туфель? Сержант, пожалуйста, разве она не спятила?
— Стефани, а где твои спортивные туфли и костюм, в которых ты обычно бегаешь? — спросила я.
Конечно, она проигнорировала мой вопрос.
— А вся эта история, что я всю ночь готовила бриоши? Разве это не безумие?
—Может, и следы от шин появились только в моем безумном мозгу? Может, это он оставил отпечатки шин, я спрашиваю тебя, столь похожих на шины твоей машины?
— Она настаивает на этих отпечатках, — Стефании обращалась только к Гевински, протягивая к нему руки, как бы прося защитить ее от ужаса всего происходившего. — Откуда я знаю, может это она взяла мою машину и проехала там той ночью? Я думаю, эту историю она готовила всю прошедшую неделю. А убийство, может, она планировала все прошедшие годы.
Мой превосходный контраргумент так никогда и не был выслушан — стук в дверь, как удар молота, прервал наш разговор.
— Серж, пришел муж, — произнес голос за дверью.
Только я хотела приказать Гевински пригласить Картера войти, как дверь резко отворилась. Нет сомнения, что Картер, как, впрочем, и его охранник, выронивший от изумления банку с содовой, были ошеломлены.
Вот те раз, — пробормотал полицейский, увидев меня с пистолетом в руке.
Тернер, подожди за дверью, — сказал Гевински.
Серж?
Гевински указал ему на дверь.
— Почему вы выставили его? — взорвался Картер.
— Ради Бога! — одновременно проговорила Стефани.
Тиллотсоны ждали объяснения: «Как вы могли?». Они были напуганы.
Но я знала — это еще не победа. Кто знал, что творится в голове Гевински? Кроме того, Тернер был на свободе. Часы стучали. Я представила группу по борьбе с терроризмом, как они в черных комбинезонах врываются через окна. Или какой-нибудь более простой выход из положения: например, стоявший за дверью Тернер прицеливается и попадает мне прямо между глаз.
Я попросила Касс пересесть на кушетку, — а Картеру занять, ее место за столом.
— Гуннар и Ингер, — сказала я. — Ты разговаривал с ними перед тем, как они уволились?
Он сжал губы и отрицательно покачал головой: «Нет. Я не буду отвечать».
— Картер, я настаиваю. Отвечай. У меня пистолет.
Он разжал свой губы только для того, чтобы произнести:
— Я не буду проходить вновь через все это. Давай. Застрели меня, если хочешь.
Нет ничего более отвратительного, чем придавленный человек, пытающийся изображать храбреца. Если бы я в тот момент только произнесла «Бух!», он бы, без сомнения, наложил в штаны. Я уже хотела было поставить его на место и стала искать тот маленький крючок в пистолете, который надо отвести перед выстрелом, когда Гевински произнес:
— Расскажите ей, что она хочет знать, док.
Что? — Картер был Само Воплощение Разгневанного Гражданина.
Вам рано или поздно все равно придется отвечать на вопросы, — для протокола, — объяснил ему Гевински. — Раз у нее в руке пистолет, сделайте это сейчас. Мы не опаздываем на поезд.
Картер пытался выиграть время, зачесывая пальцами волосы, но они были слишком короткими.
Я не видел Гуннара и Ингер перед их увольнением.
Как их фамилия?
Он удивился, что ему задали этот вопрос.
— Откуда я могу знать.
Он взглянул на Стефани, но она сосредоточила все свое внимание на Гевински.
— Миссис Мейерс, мы это легко сможем выяснить, если вы позволите мне позвонить одному, из моих людей, чтобы он проверил это, — предложил Гевински.
Мы пришли к соглашению, что Касс воспользуется второй телефонной линией и позвонит Тернеру на первую, чтобы он связался с владельцами агентства Кловерлиф или Кловердейл в Манхэттене и узнал у них фамилию и номер телефона Гуннара и Ингер.
— Когда ты вернулся домой той ночью, ты заметил машину Ричи?
— Что? — переспросил он, будто вопрос был очень сложным. — А, его машину? Нет.
Прежде, чем ответить, он сделал паузу — это означало, что он солгал. Я знала это. Я чувствовала это. Вопрос был в том, что я не знала, как вытянуть из него правду. Что я могла сделать? Предписать арестовать его? Назвать, его лжецом? Засунуть пистолет к нему в ухо?
— Можно я вмешаюсь? — спросил Гевински.
Я кивнула.
— Может, будет лучше, если я буду задавать вопросы, миссис Мейерс. И, может, для Тиллотсонов будет лучше, если я буду задавать им вопросы раздельно? Я обещаю вам, что вы будете продолжать контролировать ситуацию. Но один может подождать в противоположном углу комнаты, пока я буду спрашивать другого…
Я была слишком вымотана, чтобы разгадать, что он задумал, но было очевидно, что он что-то задумал.
— Нет. Мы все будем сидеть здесь, — сказала я. — Но, если вы хотите, вы можете задать несколько вопросов.
Гевински пожал плечами так, будто я совершила невероятную глупость, и повернул свое круглое лицо к Картеру.
— Готовы, док?
— Я должен быть в операционной завтра в восемь утра.
Я постараюсь закончить как можно раньше. Мы тут уже долго разговариваем, поэтому, я попросил бы вас ответить на несколько моих вопросов, даже если они не покажутся вам слишком логичными.
Хорошо, — сказал Картер.
Вы познакомили Джессику Стивенсон с Ричардом Мейерсом?
— Да.
Хорошо ли вы были с ней знакомы?
Не очень. Мы познакомились на коктейле, устроенном, одним из моих пациентов. Она рассказала мне о своей работе. Я предложил ей встретиться с Ричи и обсудить некоторые вопросы.
— Это было именно так?
— В двух словах, да.
— У вас не было романа с Джессикой Стивенсон?
Тут я почувствовала, насколько лучше было бы задавать вопросы Тиллотсонам раздельно.
Вы что, серьезно? — спросил Картер
Да, — ответил Гевински. — Серьезно.
Нет. У меня не было с ней никакого романа.
Почему бы нам не позвонить Джессике Стивенсон и не спросить ее? — предложила я.
Уже поздно, и у вас пистолет, миссис Мейерс, — сказал Гевински. — Хотя, сама по себе идея неплохая — это даст нам всем небольшую передышку. Кроме того, у меня есть еще несколько вопросов. Позвольте задать их?
Он вытянул руки на стол и наклонился вперед.
— Извините, что вынужден делить это, мистер Тиллотсон. Но такова наша работа: задавать людям не всегда приятные для них вопросы. Итак… док, вы не в курсе, у вашей жены был когда-нибудь роман с Ричардом Мейерсом?
Картер открыл рот, но Стефани быстро произнесла:
— Картер, ты знаешь, ты не обязан отвечать ни на один из его вопросов. Ты ведь знаешь это? — Намек был настолько прямым, как удар; хлыстом по лицу, но, кажется, он возымел действие.
Слова Картера были столь же короткими, как и его волосы:
Уверен, у Стефани не было никаких романов.
Отлично, — сказал Гевински, видимо, довольный. — Отлично.
Но, вместо того, чтобы задать следующий вопрос, он стал усердно запихивать манжету рубашки в рукав, похоже, не замечая, как Стефани переглянулась с Картером, кивнув ему головой.
В этот момент я заметила что-то уголком глаза. Вспышку в окне. Что это могло быть? Ничего страшного, успокаивала я себя, не желая замечать того, чего не хотела видеть. «Это тень», — говорила я себе. Но это появилось снова. Не тень. Полоска света.
Снаружи собрались полицейские. Разрабатывали план? Готовили последнюю атаку? Гевински тоже заметил огонек и на мгновение задумался. Стоит ли ему броситься на мой пистолет? Или провести операцию по защите важного свидетеля: закрыть своим телом Стефани?
Круг света вновь появился внизу — вспыхнул и погас.
— Отлично, — проговорил Гевински, не желая привлекать наше внимание к тому, что там происходило. — Итак, о чем же мы говорили?
— О Стефани, — отозвалась с кушетки Касс.
На секунду Гевински смутился, услышав голос, который он не ожидал услышать.
Почему бы не рассказать правду? — обратилась Касс к Стефани. — Если у тебя действительно был роман с Ричи, это вовсе не означает, что ты убила его. Не каждый адюльтер оканчивается ножом в груди.
У меня не было романа, — рявкнула ей в ответ Стефани. — И тебя это не касается.
— И ты никогда не была с ним в мотеле? — настаивала Касс.
«Забудь об этом», — хотела сказать ей я, но вся моя энергия уходила на то, чтобы понять, что происходит за окнами.
—Нет.
И ты никогда не ужинала с ним?
Хватит. Остановись, Касс!
Не ужинала, — громко сказала Стефани.
Но я знала Касс — она была не из тех женщин, которых можно было остановить громким голосом. Ужин! О, да!
— А как насчет того ужина, на котором ты была вместе с Ричи и Дрисколлами? — вмешалась я.
Я думала, Стефани слишком умна, чтобы изображать дурочку, но она спросила:
— О чем ты?
В тот момент я подумала: «А если это был кто-то другой? Единственное, что вспомнил Том— «Хорошенькая». А Ходжо сказала «протестантка» и «хорошо воспитанная». — Это сужало круг женщин примерно до полумиллиона в Нью-Йорке и его окрестностях.
— О чем вы? — проговорил Гевински.
— Это еще одна ее ложь, — ответила Стефани.
Именно в этот момент, когда я размышляла была ли та «Хорошенькая» и «Протестантка» наездницей из Ллойд Нек, или проповедником с Парк-авеню, — или Стефани Тиллотсон, — полицейские, должно быть, уже гасят свои фонарики и поднимают ружья. Мне надо, или продолжать, или заткнуться.
— В феврале, — начала я, — Стефани ужинала с Ричи и одним из его наиболее крупных клиентов, Томом Дрисколлом. Жена Тома — большой друг Ричи. Я повернулась к Картеру.
— Джоан Дрисколл. Она ведь одна из твоих пациенток, верно?
Картер кивнул, хотя стоило это ему больших усилий. Теперь я обращалась прямо к Стефании.
Возможно, что Джоан видела тебя раньше, на каком-нибудь коктейле. Но Ричи доверял Джоан, и даже в том, что касалось его любовных интрижек. Поэтому, видела или нет она тебя раньше, еще до этого ужина она знала о тебе, Стефани, все. И когда она увидела тебя, не было никаких сомнений — она тебя узнала. Жену Картера. Любовницу Ричи.
Ложь, — мягко сказала она.
— Может, у тебя были с ней какие-то отношения?
Когда я просматривала записи Джоан, я нашла там телефон Тиллотсонов, — и не раз. Ее отношения с Картером были чисто деловыми. И, если он был ей нужен, она могла позвонить ему в офис. Но у нее был записан номер Лонг-Айленда, так что она могла общаться и с «дорогой подружкой» ее «дорогого друга» — Стефани.
— Ты подарила Джоан несколько тех красивых горшков для цветов, которые ты сама оформила. С трубочкой, чтобы вставлять туда цветок. Разве Джоан не говорила, тебе, что она ставит туда орхидеи?
Глаза Гевински были полузакрыты, рот расслаблен, на лице застыло выражение скуки— то выражение, которое обычно принимают люди, не умеющие притворяться, когда хотят показать свое полное безразличие к тому, что действительно их интересует.
— У вас есть что сказать по этому вопросу, миссис Тиллотсон? — спросил он.
— Ничего, кроме того, что я все отрицаю.
Что вы отрицаете? Ужин? Или цветочные горшки?
Все. Рози Мейерс убила своего мужа. Это единственное, что я могу сказать вам.
Гевински немного оживился. Он откинулся на стуле и скрестил ноги. Если бы в руке у него было пиво, он был бы похож на тех добродушных весельчаков, отдыхающих где-нибудь в глубине перевозящего товары грузовика.
— Я знаю, вы — адвокат, миссис Тиллотсон. И мне бы не хотелось быть с вами неискренним. Но вы должны прояснить все здесь и сейчас, чтобы эти подробности не всплывали вновь во время суда над ней. Если вы будете сотрудничать, со мной, то мы не будем ворошить грязное белье.
Я бросила взгляд на Касс. Почувствовала ли она то, что почувствовала я — Гевински был уже на нашей стороне.
— Стеф! — Картер внезапно запнулся, так как Стефани опрокинула карточный столик на меня и подбежала к окну.
Пистолет Гевински упал на пол. Пока я пыталась достать его и вылезти из-под стола, Гевински обрушил один из ударов карате прямо мне по шее.
— Что вы делаете? — закричала я. — Хватайте ее!
Он ответил сильным ударом прямо в солнечное сплетение. Я упала на пол, дыхание мое перехватило. Я согнулась пополам, пытаясь успокоить боль.
— Стеф!:— запричитал опять Картер. — Стеф, не надо!
Я не помню отчетливо, что случилось в следующий момент. Стефани была у окна, пытаясь разбить оконное стекло. Но деревянные перекрытия даже не треснули.
Мое дыхание не восстанавливалось. Меня прошиб, холодный пот, и в панике я даже не могла _открыть рот, чтобы позвать на помощь; Касс склонилась надо мной.
Когда я пришла в себя, четверо полицейских в форме держали Стефани. В следующее мгновение я уже ничего не видела, так как меня окружало двенадцать, облаченных в синие брюки, ног и было наставлено шесть ружей. Один из полицейских помог мне подняться и сесть на стул. Гевински поставил на место стол и сел напротив. Поскольку он отдал свой носовой платок Стефани, то должен был взять другой у Тернера, чтобы завернуть мой пистолет, дабы не стерлись отпечатки пальцев. Он открыл его и со словами: «Дерьмо! Он даже не был заряжен!»— передал его Тернеру.
Вы ударили меня, — прошептала я.
Я же не расколол вашу чертову голову, не так ли? Вы должны быть, черт вас дери, благодарны мне за это.
Гевински приказал нескольким полицейским отойти от меня, так что теперь только два ружья были направлены на меня.
Те же полицейские, которые схватили Стефани, похоже, были смущены тем, что должны были задержать такую великолепную женщину. Они не хотели, чтобы она могла пожаловаться на их грубое отношение к ней и каждый раз, когда она пыталась вырваться, они удерживали ее со словами «извините».
— Не хотите ли сесть и поговорить, миссис Тиллотсон? — с настойчивостью в голосе спросил Гевински.
Он подождал минуту: никакого ответа, — а затем повернулся к Картеру.
— Док, — пророкотал он. — Все, что здесь происходит — очень серьезно. Сядьте.
Картер находился на расстоянии пяти футов от Стефани и полицейских и уставился на них так, будто они были музейные экспонаты.
— Сядьте, — приказал Гевински.
Картер сел с моей стороны, так что он сидел напротив Гевински и не мог посмотреть мне в глаза. Галстук безукоризненно завязан, волосы идеально зачесаны, и ни капли пота. Однако если не обращать внимания на его безо всякого выражения серые глаза, он весь выглядел так, будто увидел что-то такое ужасное, с чем ему не приходилось сталкиваться даже в его помещении неотложной помощи.
— Док, вы видели машину Ричарда Мейерса в ту ночь, когда его убили?
— Да.
— Заткнись, Картер, — закричала Стефани. — Не говори ничего. Скажи, ты хочешь поговорить с адвокатом.
Клянусь, в этой ситуации она не стала бы рекомендовать Форреста Ньюэла.
Я видел красные огоньки его машины по пути домой.
Заткнись, черт тебя возьми! — заорала Стефани.
Сделайте одолжение, — Гевински обратился к тем, кто держал Стефани. — Миссис Тиллотсон расстроена. Отведите ее в другую комнату. Составьте ей компанию. И пригласите туда пару женщин-офицеров на случай, если ей понадобится пройти в дамскую комнату. Если возникнут какие-нибудь проблемы, и вам покажется, что ей лучше находиться в более безопасном месте, доложите мне.
Когда увели Стефани, Картер закрыл лицо руками. Он не плакал. Думаю, то, что он видел, причиняло ему более сильную боль. Проходя, Стефани бросила на него презрительный взгляд. Уже у двери она, обернувшись, сказала Гевински:
— Нет ничего, что он мог бы рассказать вам.
Кто знает?
Я знаю. И вы тоже. Муж не может свидетельствовать против жены, — и она вышла — королева в сопровождении почетного караула.
Она должна извиниться перед тобой, Рози, — заметила Касс. — Если не раскаявшись, то хотя бы из приличия.
Вы хотите остаться, доктор Хигби? — спросил Гевински.
Я бы хотела.
Тогда, хотя мне нравится ваша манера выражаться, помолчите. Ясно?
Хорошо.
Вот и замечательно.
Он вытащил свой скрученный в трубочку блокнот и ручку из внутреннего кармана пиджака и обратился к Картеру:
— Док, я буду делать небольшие заметки, но мы еще вернемся к этому разговору.
Он жестом сделал знак полицейскому в надетой наоборот бейсбольной шапочке и куртке на молнии. Тот исчез, а через минуту принес диктофон, размером с колоду карт.
— Пусть это не смущает вас, док. Это всего лишь формальность. Мы пользуемся этим всегда.
Он включил диктофон.
Вы сказали, что на пути домой вы увидели машину Ричарда Мейерса? Начните отсюда.
Я расстроился, потому что решил, что это началось опять.
Связь между вашей женой и мистером Мейерсом!
Да.
А когда вы узнали о ней?
Когда уже все закончилось.
Кто вам рассказал?
Мне рассказала Джессика. — Джессика Стивенсон?
Да.
Вы говорили об этом с миссис Тиллотсон?
Картер покачал головой.
— Я знал, что она решила отплатить мне, узнав обо мне и Джессике.
Гевински больше не спрашивал — Картер продолжал сам:
Детективы. Мне кажется, у женщин на это особое чутье. Короче, она наняла детективов. Но ее роман с Ричи закончился по другой причине: он влюбился в Джессику.
Вы не знаете, как отреагировала на этом миссис Тиллотсон? Это задело ее?
Думаю, да. Она… как бы отступила. Да, именно это слово. А потом, наоборот. Стала слишком активной. Перестала спать. Слишком счастливой.
Что произошло, когда вы вернулись домой тем вечером? Ваша жена была уже дома?
Да, но она всегда была дома, когда я приезжал, даже во время их романа. Она открывала бутылку вина. Была очень рада видеть меня. Слишком рада. Я пошел принять душ и переодеться в пижаму — я всегда это делаю, когда прихожу домой— и наткнулся на Ингер Йенссен.
Гевински обратился к одному из охранявших меня полицейских:
— Скажи Тернеру, фамилия этой пары Йенссен, и пусть он поторопится связаться с бюро по найму.
Он положил руки на стол и наклонился к Картеру.
Они оставили свой новый адрес, док?
Ингер звонила мне в офис по поводу окончательного расчета. Я сказал, что отправлю ей чек. Адрес вы можете узнать у моей медсестры.
Картер достал небольшую записную книжечку в кожаном переплете и назвал Гевински номер телефона его медсестры. Гевински отправил другого полицейского позвонить туда.
Итак, вы встретили Ингер? — спросил он.
Она что-то пробормотала, что миссис уходила бегать. Думаю, она понимала, что означало «бегать». Это был ее способ дать мне знать, что Стефания опять начала это.
И на следующий день они уволились?
Нет. Стеф выгнала их. Она всегда занималась наймом и увольнением прислуги, так что я не обратил на это внимания. Она во всем стремилась к совершенству. Когда она была адвокатом, она работала день и ночь. Когда она решила завести ребенка и сидеть дома — то же самое.
Я почувствовала острую боль в районе шейных позвонков и тупую боль между ребрами. Но, по крайней мере, я могла дышать. Я решила включиться в разговор.
— А когда ты узнал об убийстве? — спросила я.
— Тихо! — рыкнул Гевински. — Когда вы узнали об убийстве?
— Я смотрел утреннее шоу «Сегодня», когда местное телевидение прервало передачу. Я бросился наверх, но Стефани уже ушла на прогулку с подругами, — он внимательно посмотрел на свои тщательно отполированные ногти хирурга. — Думаю, в тот момент и понял.
Что это она убила его?
Да. Она вскоре вернулась домой, впечатление переполняли ее. Она рассказывала о полиции, которая окружила дом, и о том, чем она может помочь Рози.
Он произнес мое имя так, будто я была кем-то, о ком иногда упоминала его жена. Он даже не взглянул на меня.
Я ждал. После завтрака она пошла переодеться. Я стал осматривать все в поисках ножа. Они сказали по телевидению, что он был заколот. Я не понял сначала, что нож остался у него в животе. Я подумал, что она могла спрятать его в доме. Дом ведь большой. Она, думал я, видимо, ждет, когда я уеду на работу. Но я остался и продолжал искать.
И что вы нашли?
Только ее спортивные штаны и куртку. В комнате для стирки белья. Они были завернуты в кучу белья. Но я не знаю, те ли, которые она надевала?
А вы не знаете, где они сейчас?
Думаю, она от них избавилась. У нас нет теперь прислуги, и ей приходится делать все самой.
А ее спортивные туфли вы не обнаружили?
Стеф любит заниматься спортом. Среди ее вещей вы обнаружите четыре-пять пар спортивных туфель. Я не знаю, в каких она уходила.
Вы сказали, чтобы я молчала, — обратилась к Гевински Касс, — но я вмешаюсь. Небольшое замечание: для бега Стефани надевала обычно «сокони».
Гевински, подходя к двери, буркнул Касс «благодарю».
— Мне нужен Тернер, — рыкнул он.
Тернер, с большим пятном от кофе на правом рукаве вошел с растерянным видом.
— Хозяин бюро по найму сейчас в офисе, Серж. А медсестра доктора Тиллотсона отправилась в его офис за адресом Йенссенов. Но она живет в Бронксе. Я вам доложу, кто позвонит первым.
Ты знал об этом все это время, — сказала я Картеру, но он упорно глядел в угол, там где потолок пересекался со стенами. — И это не потому, что ты так сильно любил ее, что хотел защитить ее. Ты любил Джессику. Но ты ничего не делал, чтобы помешать мне провести всю жизнь в тюрьме.
Тихо! — сказал Гевински.
Ты боялся, что скандал нанесет вред твоей практике, — продолжала я, в то время, как Картер продолжал изучать потолок, будто он был в комнате один. — Возможно, Стефани наводила на тебя ужас. Поэтому ты и отвез Астор к матери. Поэтому ты и ночевал в офисе. Но как только они арестуют меня, думал ты, она успокоится. Верно, Картер? Ты вернешься домой, и все встанет на свои места.
— Тихо! — Гевински отвел от меня взгляд и посмотрел на Тернера. — Мне нужен ордер. Соедините меня с прокурором.
Тернер подошел к телефону в комнате и передал трубку Гевински, который закончил двухминутный разговор с помощником окружного прокурора словами:
— Мне нужна подпись судьи на ордере на обыск через полчаса после того, как я повешу трубку.
Он положил трубку и повернулся ко мне:
— Не хотите ли вы прогуляться, миссис Мейерс?
Мы спустились по каменным ступенькам к берегу, пройдя мимо группы с любопытством глядевших на нас полицейских.
Вам было очень больно, когда я ударил вас? — спросил Гевински.
Я отвечу вам после того, как поговорю со своим адвокатом, — ответила я.
Нескончаемый ветер дул с севера, вспенивая волны.
Я могу пойти повидаться со своими детьми? — спросила я.
Нет. Когда мы вернемся, вы сможете позвонить им по телефону и сказать, что с вами все в порядке, а потом мне понадобится ваше заявление. Но не слишком обольщайтесь. Вы ведь все еще под подозрением — вы же были в бегах.
Вы собирались отправить в тюрьму невинного человека, и вы еще смеете говорить, чтобы я не очень обольщалась? Я просто спасла вашу карьеру.
— Вы держали нас под дулом пистолета против нашей воли. Это взятие заложников.
Мы шагали прямо по ракушкам, каждый шаг сопровождался их треском.
— Как бы вы и ваше начальство отнеслись к тому, что я расскажу всю эту историю одному из этих отвратительных телевизионных шоуменов? Вы сможете увидеть меня на экране. Я как следует причешусь и подкрашусь. Я буду прикладывать к глазам платок, но стойко держаться, пока телевизионщики будут показывать клип про то, как прокурор и следователь чуть не арестовали Рози Мейерс.
Гевински пнул панцирь краба в воду.
Это не ваш стиль.
Вы ошибаетесь.
Вовсе нет. И, если вы будете держаться от них подальше, я смогу порекомендовать прокурору не выдвигать против вас никаких обвинений.
— Если мой адвокат согласится на это, то я согласна.
С берега Эмеральд-Пойнт казался залитым светом замком. Свет все еще горел и в оранжерее.
— Все эти деньги… — пробормотал Гевински.
Он ждал, что я продолжу его мысль — не приносят счастья.
Вместо этого, я, собрав все свои силы, вцепилась ему в руку. Это было замечательно.
Что вы, черт возьми, делаете? — чуть ли не зарычал он.
Просто хочу привлечь ваше внимание: скажите, что делают убийцы с окровавленной одеждой и с оружием?
Вы делаете мне больно.
Все в порядке. Ответьте-ка мне на мой вопрос.
Не знаю. Если это тупицы, они сразу же сгребут барахло и бросят его с какого-нибудь высокого моста. Ну, какого-нибудь, вроде того, что ведет в город. Сбросят все в воду. Если же они хитры, они найдут какое-нибудь укромное местечко до тех пор, пока расследование не будет закончено, потому что до того все их мысли, как у параноиков, сосредоточены только на одном — как бы их не схватили. Они прекрасно знакомы со всеми законами судебного разбирательства. И, знаете что? Часто тупицы оборачиваются самыми умными, потому даже если я увижу, как кто-то сбрасывает сверток с Бруклинского моста, каковы шансы, что я когда-нибудь смогу его найти? А умный… Сказать вам правду, я очень на это надеюсь в случае с миссис Тиллотсон. Она настолько умна, что может поступить как последняя дура. Он взглянул на дом в три этажа. Освещение было великолепным. Даже звезды меркли в его свете.
Это будет просто чудо, если я что-нибудь найду. Прошу извинить Меня за грубость, но этот сучкин дом — такой большой.
Сучкин, да, — согласилась я. — Но я ставлю десять баксов на то, что знаю, где находятся ее спортивные туфли.
Они собрали все восемь спортивных костюмов Стефани, три куртки и рубчатые ворсистые брюки, чтобы отправить их в лабораторию, но Гевински, осмотрев все вещи, ни на одной не нашел пятен крови.
После того, как привезли ордер на обыск, а на это ушло два часа, они, наконец, нашли — именно там, где я им и говорила — в оранжерее, — испачканные в грязи огромного новозеландского древовидного папоротника теннисные туфли Стефани. Молодой полицейский бегом прибежал к Гевински, который брал у меня заявление — Винни Кароселла сидел рядом. Гевински тут же вскочил. Поскольку он забыл пригласить нас последовать за ним в оранжерею, мы с Винни сами решили присоединиться к нему.
Не знаю, даст ли нам это что-нибудь, — сказал Гевински сотруднице лаборатории. Она держала за шнурки «сокони», поднося их ближе к свету и стряхивая приставшую к ним пыль. Оптимизма у нее было маловато.
Исследовать всю эту прилипшую к ним грязь? Видите ли, в чем дело — они сырые. Возможно, они намокли от прогулки в лесу, но шансы…
Она вымыла их, прежде чем бросить сюда, — сказал Гевински, качая головой. — Вот дрянная баба.
Я молча с ним согласилась.
— Не знаю, что там у вас есть против нее, — заметил Винни Гевински, может, не совсем вежливо. — Возможно, хороший адвокат смог бы все это легко опровергнуть.
Винни стоял спиной к папоротнику. Он внимательно разглядывал бегонию-туберозу Стефани — казалось, она произвела на него впечатление.
— Никаких отпечатков пальцев — ничего.
Гевински делал вид, что не слушает.
— Значит, у нее был роман, и она лгала об этом полиции. Кроме того, эта норвежская пара показала, что она уходила бегать в тот вечер. Так что, возможно, она поставила свою машину где-то рядом с его. Я получил бы немало удовольствия от дела, подобного этому.
Он похлопал меня по руке.
Но это самый замечательный момент, Рози! Лучшего быть не может! Вы свободны!
Черт бы побрал эту сучку, — Гевински уже рычал. — Дайте мне посмотреть на эту чертову вещь.
Сотрудница отдела криминалистики, держа за шнурки, передала ему спортивные туфли. Гевински подержал их перед собой, но уже через минуту его рот скривился от отвращения.
Вот незадача, — сказал Винни.
Эх-хе-хе!
Хотите посмотреть одежду, в которой она бегала? — спросила лаборантка.
Позднее.
А почему не сейчас? — выпалила я. — У вас ведь нет в запасе других доказательств?
Не надо давить на него, — прошептал мне Винни буквально одним уголком рта.
Гевински, несколько презрительно на меня глянув, взял из рук лаборантки груду спортивной одежды. Он стоял там до тех пор, пока полицейский не нашел полиэтиленовую пленку, прикрывающую грязный пол в оранжерее. Будто готовясь для приятного пикника, Гевински приказал накрыть пленкой стол. Затем он разложил спортивные костюмы Стефани, ее брюки и куртки. Немного отступив, он смотрел на все это, как бы изучая.
Вы, двое, можете вернуться в дом, если хотите, — пробормотал он нам.
Ничего, — сказала я.
— Мы будем поблизости, — добавил Винни.
Мы наблюдали за Гевински.
— Если она бегала по вечерам, она должна была надевать одну из этих курток, — подкинула я ему идею. — Возможно, не ту, с блестящими отворотами. Она не хотела, чтобы на нее обратили внимание.
Я указала на две другие куртки. Гевински, взяв лупу у лаборантки, стал изучать их и внутри, и снаружи.
Ничего. Неужели она никогда ничего не проливала на себя? — он расстегнул молнии на карманах. — Абсолютно ничего.
Ну, мы хотя бы выяснили, кто это сделал, я на свободе, — я старалась его подбодрить.
Эх! — пробормотал Гевински без большого энтузиазма.
Минутой позже он весь напрягся и вытянул голову. С величайшими предосторожностями он вытащил из кармана кусочек бумаги.
Папиросная бумага, — проворчал он.
Во всяком случае она не использована, — сказала лаборантка.
Нельзя победить всех сразу, Карл, — сказал ему Винни.
Гевински проверил вторую куртку. Она была темно-зеленого, почти черного цвета.
— Пинцет! — неожиданно громко рявкнул он.
Лаборантка вручила ему пинцет. Из правого кармана куртки он извлек скрученную бумажку.
Что это такое? — спросила лаборантка.
Молчите! Оставьте меня! Уходите отсюда!
Она не пошевелилась. Медленно пинцетом и кончиком своего карандаша он развернул бумажку.
— Проверьте это, Рози, — воскликнул он. — Проверьте это!
Тонкую белую бумагу трудно было разгладить. Она была разорвана в семи местах, размякла от воды и покрылась налетом от чистки. Через весь верх было напечатано обесцветившееся слово: галерея Найтсбридж. Квитанция была отпечатана на компьютере. Дата продажи растворилась, и то, что должно было быть номером лота, было почти таким же белым, как и сама бумага.
Смотрите! — воскликнул Гевински. — Описание работы художника, чье имя смылось в процессе стирки.
Она, должно быть, взяла ее из рук Ричи, — обрадовалась я.
И положила к себе в карман! — откинув назад голову, подобно льву, прорычал Гевински.
Стоявший рядом со мной Винни начал насвистывать.
Фамилия покупателя была видна отчетливо. «Ричи Мейерс, Галле Хэвен, Шорхэвен, Нью-Йорк». Цена тоже была видна определенно: два миллиона восемьдесят тысяч долларов. Плюс налог.
Винни проводил меня домой.
Вы живете в очень милом месте, — прокомментировал он, когда мы подошли к концу подъездной дороги. При заходе солнца кирпичи стали цвета красного вина. Воздух был солоноватым и очень приятным. Вокруг крыши кружились чайки.
Если вы хотите остаться здесь и побыть наедине с природой, берегите свою голову, — посоветовала я ему. — По утрам трудно промахнуться.
Машинально я нащупала ключ в кармане. — Лучше я позвоню-ка в звонок. Я сказала мальчикам, чтобы они немного поспали.
Все это было ужасно для них. Потерять отца — а потом все кругом убеждали их, что это сделала я. Мне бы не хотелось будить их.
Рози, не думаю, чтобы они были против.
Они не спали. Звонок еще звонил, а дверь уже открылась настежь. Бен первым бросился ко мне. Он приподнял меня и обнял. Когда он опустил меня, я увидела, что он плачет.
Мой дорогой, — сказала я, и дотронулась до него, стараясь потрепать его волосы.
Ма!
Надень что-нибудь на ноги! Пол очень холодный.
Алекс протиснулся между нами, но Бен все еще держал меня за руку. Алекс поцеловал меня в щеку.
— Эй, ма! — сказал он.
Волосы были вымыты, пахли одним из дорогих шампуней Ричи и рассыпались по плечам влажными черными локонами. Он улыбнулся мне застенчиво и мило, чего я не видела с тех пор, как он был скаутом.
Ма, ты в порядке?
Обними меня, и тогда я буду в порядке!
Он обнял, и я была счастлива. Ну, почти.
Винни сказал, что мы поговорим позже. Мы трое закрыли за собой дверь.
— Я думал, ты будешь голодна и захочешь чего-нибудь вкусненького, — сказал Бен.
Помнишь, как она звала нас обедать? — спросил его Алекс, — и говорила: «Вот вкусная здоровая еда. Жареная баранина».
А какой аромат! — подхватил Бен. — С нежными бобами!
Вы, ребята, просто не понимаете, что такое хорошо, — вставила я.
Я сделал для тебя пирог, — сказал Бен.
А я натер пармезанский сыр, — добавил Алекс. — Если хочешь, мы можем приготовить что-нибудь еще. Ох, ма! Ты даже не хочешь войти.
Голос его угас.
С кухней все в порядке, мам? — спросил Бен. Я взяла их за руки:
Пойдемте.
Хорошо, что я сказала это, потому что, когда мы вошли, у стола стоял и ждал меня Том Дрисколл.
