От порыва северного ветра задребезжали стекла в окнах расположенной в мансарде студии.

– Жаль, что ваш первый день в Париже такой неприветливый. По сравнению с Сен-Фелисе контраст, наверное, просто ужасающий, – сказал Анатоль Да Кунья.

Ти перестала рассматривать носки своих запыленных туфель, подняла глаза и увидела, что он разглядывает ее. Взгляд его был приветливым, а сами глаза, как и его волосы и измазанные краской кончики пальцев, были какие-то красновато-коричневые.

– Вот, можете прочитать письмо, – произнес он. Дедушкин почерк – четкий и ровный, его подпись напоминает темные деревья в роще: Верджил Хорас Фрэнсис.

– Не нужно, я знаю, что в нем.

– В таком случае, избавимся от него. Смотрите. Разорванный листок летит в огонь, пламя объедает его края, и, наконец, он исчезает.

– Теперь, Тереза, никто о вас ничего не знает, кроме вашей служанки, которой вы доверяете, и меня, кому доверяет ваш дедушка.

– А почему он вам доверяет?

– Потому что я в долгу перед ним и он знает, что я этого не забыл. Мне тогда было восемнадцать – сейчас мне сорок, а он дружил со мной. Нет необходимости вдаваться в подробности. Просто он дружил со мной, евреем, не имевшим никакого положения на острове…

– Вы еврей? Семья Да Кунья…

– Еврейская. Или была еврейской. В семнадцатом веке они перебрались туда из Португалии через Бразилию. Занимались торговлей, разной коммерцией на всех островах. Все они, конечно, стали англиканами. Кроме моей ветви. Я – последняя веточка на ней. А с вашим дедушкой мы не виделись двадцать лет, тогда он был в Европе в последний раз.

Сколько всего сразу навалилось на нее в этот день, день, когда она впервые попала в огромный, подавляющий город. Она даже не представляла, что такое может быть: невероятное количество автомобилей, длинные улицы и этот дом, такой высокий, что за ним можно разглядеть только крыши других домов. Такое впечатление, что ты попал в ловушку. Здесь, в прохладной комнате повсюду были картины. В углу Ти увидела портрет обнаженной женщины, совершенно обнаженной, даже тень не скрывала ее наготы. Но если Дедушке нравится этот странный человек, значит, все в порядке.

– Марсель! – позвал Анатоль. – Можешь войти, Марсель. Тереза, познакомьтесь, это моя подруга. Она живет здесь со мной.

Ти протянула руку. Длинные ногти Марсель царапнули ей ладонь. Она поцеловала Ти в щеку. Вне всякого сомнения, у обнаженной женщины на портрете было ее лицо – резкие черты, подчеркивающие ум.

– Ах, да, – сказал Анатоль, – Марсель – единственная из посторонних, кто знает, зачем вы здесь. Но не беспокойтесь. Это именно она все приготовила к вашему приезду – маленький дом в деревне, где вам будет удобно и где вы не встретите никого из знакомых. Никто не будет приставать к вам с расспросами. Деревенским жителям нет дела до чужих, разве что пошушукаются за вашей спиной, а вам не все ли равно? Завтра мы отвезем вас туда.

Дом стоял в самом конце единственной деревенской улицы, последний в ряду старинных домиков, что тянулись от мэрии до церкви. Дом состоял из простенькой кухни и двух спален.

Агнес недовольно фыркнула. Она с первого взгляда невзлюбила Анатоля и Марсель.

– Должна сказать вам, месье, что мисс Тереза не привыкла к такому жилью.

– Думаю, что да, – спокойно ответил Анатоль. – Но в сложившейся ситуации мы должны думать о том, что Терезе здесь будет тепло и за ней будет хороший уход. Через несколько месяцев – говорить легче, я понимаю, – через несколько месяцев все закончится.

Постепенно надвигалась холодная зима. Полумрак, казалось, повис на деревьях, и свет зажигали рано. Дома сейчас пьют чай с шоколадным тортом. Дождь оставил сверкающие капли на лепестках алой пушницы, а воздух холодит затылок. В конюшне Принцесса пьет воду, фыркая от удовольствия. А Мама с малышами Джулией и Лионелем… Ти моргнула.

Она уже пять минут читала одно и то же предложение. Ее мысли были за три тысячи миль отсюда. Или, может, до ее дома четыре тысячи миль? Вздохнув, она отложила книгу и сцепила холодные пальцы.

Агнес читала газету. Было непривычно видеть ее не за работой. Ти пришло в голову, что она никогда раньше не видела Агнес отдыхающей. И никогда раньше она не видела, как Агнес ест! Процесс принятия пищи, если над этим задуматься, а Ти думала о многих любопытных вещах, находясь в вынужденном ожидании и изоляции, очень личное и серьезное дело. Агнес ела очень деликатно, вдумчиво и беззвучно. Кому-то ее мысли показались бы странными. Джулия как-то отметила, что Агнес удивительно утонченная: всегда носит шляпу, ее манеры, как у белой женщины. Сейчас, в сумерках, золотые бусины ее ожерелья поблескивали на темной коже.

– Вы смотрите на мои бусы, они вам нравятся? Их подарил мне мой любовник, когда мне было пятнадцать, я была немногим моложе вас. Он расплачивался за них три года. – Она засмеялась. – Забавно, когда он рассчитался за них, я ему уже надоела.

– Ты… жила с ним?

– Конечно, жила! Естественно!

– Но ты назвала Марсель дурной женщиной за то, что она живет с Анатолем.

– Да, потому что есть разница. Вам не следует общаться с такими, как Марсель. Вы не такая, как я, вы – белая леди из хорошей семьи. Вы не такая, как я, – повторила Агнес. Ее губы искривились, она сердилась, а может, ей стало грустно.

Я совсем ее не знаю, подумала Ти, угадав ее смущение. Я всегда глядела на нее только как на прислугу.

Мрак заполнял комнату, холод проникал сквозь стены. Тяжесть под шерстяной тканью юбки увеличивалась. Ей хотелось, чтобы время бежало быстрее. Потом ей хотелось, чтобы время остановилось и чтобы событие, которое должно было случиться, никогда не произошло. Но часы стучали ровно, усугубляя тишину и увеличивая ее ужас.

Среди голых ветвей за окном засвистела птица, Агнес подняла голову:

– Послушайте! Боже мой, я не знала, что тут водятся птицы. Такое неподходящее место, даже для птиц.

– Они все возвращаются весной, – сделала усилие Ти. – Анатоль сказал, они прилетают тысячами. И деревья снова становятся зелеными.

– Что ж, посмотрим. К весне, в любом случае, ваши заботы будут позади. Хоть что-то будет хорошо.

Ее трудности будут позади! Хоть бы они прекратили говорить ей об этом! На глазах у нее выступили слезы, задержались на мгновение и покатились по щеке к дрожащему рту, но она не заплакала. Она стиснула кулаки, чтобы загнать внутрь панический ужас при мысли о том, что остаток своей жизни она проведет в полутемной комнате, как та несчастная девушка из семьи Беркли, о которой никто не упоминает.

– Извини, извини, Агнес. Я просто не хочу быть обузой. На меня так действует эта тишина, кажется, что это конец света.

– Не надо! Вам не нужно прятать от меня свои мокрые глаза!

– Я пытаюсь…

– Вы всегда были такой. Вы приходили с разбитой коленкой, кусая губы, чтобы только не заплакать. Послушайте, лучше выплакаться, чтобы комок в горле не душил вас.

Агнес поднялась, газета упала на пол:

– Безумный мир! Бедная Ти, бедная маленькая Ти! Если бы я могла забрать то, что внутри вас, забрать себе! Мне сорок восемь, а что толку – я одна! Вы можете это понять? Как я хотела…

– Надеюсь, я умру.

– Вы не умрете. Вы молодая и сильная. Вы встанете уже на другой день.

Ти попыталась обхватить свою расплывшуюся талию:

– Я ненавижу то, что у меня внутри. И мне жалко его, потому что я ненавижу его. Ты можешь это понять?

– Да. Да. И мне тоже жалко.

Агнес заплакала. Маленькая комната наполнилась плачем. Это было невыносимо. Ти встала, вышла в другую комнату, легла там. В сумраке она ясно различала наполовину законченный Анатолем холст, прикрепленный к шкафу.

– Могу я попросить вас об одолжении? – как-то спросил он. – Мне бы хотелось написать вас, такой, как сейчас. Я никогда не рисовал женщину в положении.

Послушная и безразличная, она позировала ему полулежа, едва не засыпая во время сеансов.

– У вас тело, как у богини плодородия. Оно прекрасно. Не качайте головой! Когда-нибудь вы поймете. У вас будут желанные дети, вы будете гордиться ими. Сейчас вы так не думаете, но так будет.

Он рассказывал истории, смешил ее, рассуждал вслух, ему как-будто было все равно, слушает она его или нет, а ей и в самом деле было все равно, слышит она его или нет. И вот сейчас обрывки рассказов всплывали в голове.

– … странная история у нашего маленького кровавого острова. У всех островов. Одно время было принято штрафовать плантаторов, у которых рождался ребенок-мулат. Штраф, кажется, составлял тысячу фунтов сахара. А женщина и ребенок отбирались у него и отдавались в рабство монахам. Это было, когда островом владели французы. Вы, конечно, знаете, что на островах всегда не хватало белых женщин. В восемнадцатом веке их даже отправляли целыми кораблями из Парижа. Жалкое отребье, собранное Бог знает откуда. Единственное, что требовалось, чтобы лица у них не были обезображены оспой, а сами они были достаточно молоды, чтобы рожать детей. А после этого говорят об аристократии острова! Затем пришло время, когда примесь темной крови считалась модной. Взять Александра Дюма. Говорят, что императрица Жозефина тоже, но я не уверен…

Ти попыталась поудобнее устроить голову на подушке. Она слишком много думает. Два Клайда: один нежный, все понимающий, – и тот, другой. Два Дедушки: великодушный и любящий – и другой, способный на убийство. Ради нее. Он убил ради нее. Все эти жуткие мысли пронеслись в ее голове за несколько минут; все произошло из-за птицы в клетке и сонного полдня и… и из-за глупой, невежественной девчонки, которая даже не могла разобраться в своих собственных чувствах!

Ледяными руками она закрыла пылающее лицо. В кухне пробили часы, звук донесся слабо, словно издалека, и она поняла, что засыпает. О этот спасительный сон! Если бы только ночи могли быть вдвое длиннее, а дней не было вообще.

Некоторые не могут спать, когда их что-то постоянно тревожит, но Ти могла, и возможно, именно это и спасало ее.

Когда невыносимая боль осталась позади, она услышала приглушенные голоса на кухне. Разговор стал громче:

– … крепкий мальчик. Может сойти за сирийца или грека, – это говорила Марсель.

Потом вступила Агнес. А сейчас говорит Анатоль:

– Заверните его и отдайте няне. А через пару дней мы сможем перевезти ее в Париж, там будет видно.

Голоса слились. Сейчас все трое говорили одновременно, несколько возбужденно. Подняв голову, Ти увидела через приоткрытую дверь длинные тени, двигающиеся по кухонной стене.

– Послушайте, – сказал Анатоль, – что тут обсуждать, мы все подготовили заранее. Она не должна его видеть! Это гуманно и разумно, в таких случаях именно так и поступают. Она не может его оставить, так к чему все это начинать? Унесите его, Агнес. Прямо сейчас.

– Может, мне следует? – пробормотала Ти. – Может, я должна?

– Следует что, моя дорогая? – Марсель вошла и встала у ее постели.

– Посмотреть на…

– Нет, – твердо ответила Марсель, ее губы словно захлопнулись, вытолкнув это слово. – Нет.

Раздался плач младенца. Этот звук надломил что-то внутри Ти. Вот он, после стольких месяцев, непрошенный, нежеланный, плачущий…

– Я хочу его видеть, – прошептала она.

– Я сказала, нет. Из этого не выйдет ничего хорошего. Лежи и отдыхай, будь хорошей девочкой – предоставь все нам.

В усталом мозгу Ти смешались угрызения совести, чувство вины и облегчения. Тем не менее она возразила:

– Разве со стороны матери не чудовищно… – и остановилась на слове «мать», таком нелепом, невозможном по отношению к ней.

– Чудовищно! – возмутилась Марсель. – Что девочка, ребенок, как ты, попала в подобную ситуацию, вот это чудовищно! Послушай, Тереза, с этого момента ты должна думать о себе. На первом месте всегда стоит инстинкт самосохранения, никогда этого не забывай.

– Слушайте ее, она права, – подошла и наклонилась над кроватью Агнес. – Вам лучше не смотреть на ребенка. У него свой путь, у вас – свой. Вы не сможете идти вместе по одной дороге. Не в этом мире. А сейчас дайте мне причесать вам волосы.

Желтые ленты, розовые, тафта и бархат; Мори Блю, сквозь окно отбрасывающая на зеркало синие тени; Агнес, завязывающая бант…

– Не плачьте, Ти. Вы достаточно наплакались. Вам нужно набираться сил.

– Не терзай себя, перестань волноваться, – убеждала Марсель. – Разве я не говорила, что Анатоль обо всем позаботиться? Тебе не о чем волноваться. Анатоль сделал все распоряжения, денег достаточно, а ребенка возьмет Агнес. Расскажи ей, Агнес.

– Ну, вы же знаете, вы знаете, что я всегда больше всего хотела. И теперь я могу это получить, – две теплые ладони сжали ладони Ти.

– Это лучший выход из создавшегося положения, не так ли? – бодро проговорила Марсель. – Агнес будет выдавать его за своего ребенка. Они, наверное, будут жить в Марселе. В этом городе множество самых разных людей, они приезжают и уезжают, и Агнес не будет бросаться там в глаза. Согласись, что это хорошая мысль.

– Хорошая мысль, – повторила Ти. Значит, она даже лишена возможности думать и принимать решения. Так лучше. Она не способна ясно мыслить и еще долго-долго не сможет.

– У тебя потрескались губы. Попей воды. Вот так, – быстро сказала Марсель, – все закончилось. Все закончилось, Тереза.

Ти взглянула в волевое, встревоженное лицо. Такие лица принадлежат людям, принимающим решения, знающим, как жить.

– А куда я теперь денусь? – тихо спросила она. – Что я буду делать?

– Ты хочешь вернуться домой?

Домой к Дедушке, где между ними всегда будет стоять то, что произошло. Домой к Джулии. Домой к Морн Блю. На острове нет места, откуда не была бы видна Морн Блю. Разве что смотреть в открытое море.

– Нет. Я не вернусь. Я никогда туда не вернусь.

– Никогда – это очень долго. Но это понятно. Что ж, ты останешься с нами. Анатоль что-нибудь придумает, – с гордостью сказала Марсель. – Он всегда знает, что делать.

В комнате на верхнем этаже я доме Анатоля был балкон, там стояли три горшка герани. Оттуда можно было наблюдать, как просыпается город, о котором столько рассказывал Дедушка, город цветов и удовольствий. Однако для нее он не таил искушения.

Ти поежилась, хотя была уже поздняя весна и солнце припекало. Она потрогала свою талию, которая снова стала тонкой.

– Это потому что ты молодая, – подбадривала ее Марсель. – Мышцы сокращаются, как резиновые.

Ти опять подумала, мне следовало хотя бы посмотреть – она никак не могла произнести «он», «на него». В то же время она знала, что если бы «это» принесли ей, она не решилась бы взглянуть – так она была напугана. Так или иначе, она поступила правильно. Куда бы ты отправилась с ним? Что бы ты с ним делала, – снова и снова говорили ей Марсель и Анатоль.

– Когда ты займешься гардеробом девушки? – поинтересовался Анатоль в один из дней.

– Когда она будет готова. Я уже не раз предлагала тебе, Тереза, не так ли? Я хочу научить тебя одеваться, чтобы ты не выглядела провинциалкой, когда будешь выходить.

– Куда я буду ходить? Мне некуда.

– Некуда, за исключением вечного города Парижа. Или ты думаешь, что он придет на твой балкон?

Ти уже начала привыкать к острому языку Марсель и даже смогла слегка улыбнуться.

– Ты знаешь, что становишься очень-очень хорошенькой, когда улыбаешься? Знаешь? – настаивал Анатоль.

– Я не хорошенькая.

– Кто тебе сказал?

– Никто. Я просто всегда это знала.

– Неправильно знала.

– Я неуклюжая, слишком серьезная, слишком застенчивая. Я…

– Неуклюжая? У тебя необыкновенная грация! Но ты и вправду чересчур серьезная и застенчивая.

– Оставь ее в покое, Анатоль. Давай завтра выйдем вместе, Тереза. Первое, что нужно сделать, подстричь тебе волосы.

– Ни за что! – запротестовал Анатоль. – Эти волосы… они так чувственны.

– Да, но сейчас никто не носит такие прически. На дворе 1938 год.

Теперь по утрам они спускались по лестнице перед Сакре-Кёр и гуляли по улицам. Марсель опекала Ти, словно та была больная или слепая, и все время говорила, у парикмахера, в обувном магазине, у модистки.

– Посмотри на ту девушку, Тереза.

– На какую? Где?

– Вон на ту, в голубом платье, с жемчужным ожерельем, которое стоит целое состояние. А этот пожилой мужчина, чтобы ты знала, вовсе не ее отец. Обрати внимание, Тереза, дорогая, ты все время мечтаешь. О чем ты думаешь? У тебя такой отсутствующий вид.

– Я думаю, как странно не видеть ни одного темного лица.

– Не могла представить, что ты скучаешь без них.

– Я скучаю по Агнес. Я думаю о ней.

– Да, она была добра к тебе, должна признать, хотя ей и платили за это. Она хорошо обеспечена и довольна жизнью. Нам теперь нужно устроить тебя.

Некоторое время они шли молча, затем Марсель снова заговорила:

– Анатоль и я много думали. Тебе нужно выйти замуж и побыстрее. Для тебя это лучше всего. Да и что еще женщине нужно? Ты, конечно, думаешь – и это она говорит о замужестве! Но ты – не я. Ты знаешь, откуда я. С Анатолем мне хорошо, хотя он и не женится на мне. Да, я бы хотела быть уважаемой замужней дамой, но это невозможно. А у тебя все по-другому.

– Странно. То же самое говорила и Агнес.

– Конечно. Она реалистка. Неграм приходится быть реалистами. Они знают, как устроен мир и по каким законам.

Молодая пара прошла мимо них и вошла в парк. Отец нес на плечах маленького ребенка. Глядя им вслед, Ти с горечью сказала:

– Кто на мне женится? Кому я нужна? Марсель остановилась:

– Бог мой, какие глупости у тебя в голове! Ты что, собираешься рассказывать кому-то, что с тобой случилось? – Затем, уже спокойнее, она продолжила: – Послушай, Тереза, тебе не повезло, сильно не повезло, и чем скорее ты об этом забудешь, тем лучше для тебя. Запрячь эти мысли подальше. Ты думаешь, что каждая девушка, которая выходит замуж за герцога, приносит ему нотариально заверенную историю своей жизни? Женщины должны быть хитрыми, Тереза. Никогда до конца не открывай свою душу мужчине. Любой мужчина, который узнает о тебе всю правду, выбросит тебя, как использованную салфетку. Этот мир несправедлив к женщинам. Мужчина может говорить тебе, что любит твою душу, на самом деле он любит только твое тело, юное и чистое, твои волосы, твои груди и ленточки на твоей кокетливой шляпке. Запомни это.

– Как это печально, – сказала Ти. А еще она поняла, что если бы когда-нибудь Джулия поговорила с ней откровенно, она сказала бы ей то же, что и Марсель.

– Думай так, если хочешь, но изменить все равно ничего нельзя.

– Ты уже, кажется, начинаешь чувствовать себя лучше, – заметил в тот вечер Анатоль и, не дожидаясь ответа, сказал: Подойди, я хочу тебе кое-что показать. Я его закончил.

На картине, уже заключенной в раму, сидела девушка: простой силуэт в шерстяном коричневом платье, лицо наполовину скрыто под водопадом густых волос, застывшие, узкие, бело-голубые ладони покоились на выпуклости ее живота; картина дышала покоем, которого она тогда не испытывала.

– Мне кажется, я так не выглядела.

– Может, мне не нужно было показывать ее тебе?

– Ничего. Я никогда не смогу от себя спрятаться? Красновато-коричневые глаза Анатоля заискрились улыбкой:

– Ты взрослеешь. Несколько месяцев назад тебе было шестнадцать, а разум у тебя был, как у двенадцатилетней девочки. А сейчас ты стала старше своих лет. Ты, действительно, изменилась, Тереза.

Да, подумала она, изменилась или, по крайней мере, меняюсь сейчас.

– Думаю, что ты уже готова, – продолжил Анатоль.

– Готова к чему?

– Я хочу, чтобы ты познакомилась с одним молодым человеком. Он американец. Он брокер и коллекционер. Я с ним познакомился таким образом. Последние годы он приезжает сюда летом.

Она помолчала минуту или две, прежде, чем ответила:

– Я знаю, почему вы это делаете.

– Да, – мне кажется, если, конечно, получится, что он подходящий человек для замужества.

– Нет, я имею в виду почему. На самом деле вы в это не верите.

Ти поразилась своим словам. Всего несколько месяцев назад она даже не думала о таких вещах, как «подойти» кому-нибудь, не говорила ни с кем так открыто, как сейчас. Теперь в ней действовало желание выжить.

– В вас два человека, – сказала она. – Один – это вы, художник, который живет, как вы живете, и верит в то, во что вы верите, другой – практичен, как весь мир. Вы делаете это, потому что Дедушка хочет, чтобы вы сделали это для меня.

– Неплохо, – засмеялся Анатоль. – Значит, ты встретишься с ним. Он здоров, порядочен и у него достаточно денег, чтобы обратить внимание на тебя, а не на твое приданое. Его зовут Ричард Лютер.

Когда она увидела его в первый раз, прекрасно одетого и явно не «в своей тарелке» в студии Анатоля, она подумала, что Анатоль совершил дурацкую ошибку. Этот светловолосый, уверенный в себе молодой мужчина с непринужденной улыбкой, с видом человека, который всегда получает желаемое, не может заинтересоваться ею, и она ему не подходит. Весь мир, а в особенности Париж, был полон жизнерадостных, решительных девушек, которые знали себе цену, знали, как жить. Что ему Ти Фрэнсис? Она протянула руку, избегая его взгляда.

Позже Марсель сказала ей:

– Анатоль был прав. Честно сказать, я думала, вы не подойдете друг другу. Но ты ему понравилась. Он хочет пригласить тебя завтра в театр.

Они посмотрели пьесу, потом вместе поужинали. Он заказал устрицы, малину и шампанское. Он купил яркий букет гладиолусов, который Ти принесла домой.

– Расскажите мне о Сен-Фелисе, – попросил он. – Для меня это такое же неизвестное место, как Патагония или Катманду. Кто там живет? А кругом, наверное, один сахарный тростник? А ананасы у вас есть? А телефоны? Бывают ли грандиозные приемы в имениях? Расскажите мне об этом.

Она засмеялась, обрадованная его любопытством и возможностью что-то рассказать. Отвечая на его вопросы, она поняла, что Сен-Фелис для Ричарда Лютера, а следовательно, и она, – нечто экзотическое, новое. Он был человеком, которому были необходимы перемены, разнообразие и новизна: последние моды, возможность открыть нового художника или отличного повара в маленьком ресторанчике в конце неприметной улочки. Получив все, что возможно, он бросался на поиски нового. Так будет и с ней, угадала она.

Между тем в то лето Ричард дал ей все, в чем она нуждалась, хотя она даже не представляла, что ей это нужно. Он поддержал ее. Жизнью надо наслаждаться. Он был добрым – куски сахара для лошадей-тяжеловозов на улице, щедрым – засыпал ее цветами. Они не сидели на месте: пикник за городом, катание на лодке, скачки, художественная выставка, аукционы, на которых он покупал красивые дорогие вещи, что не удивляло Ти, ведь ее мать тоже любила покупать все необычное.

Она ходила с ним – тихая спутница, наблюдатель, а он с готовностью развлекал ее.

Анатоль вопросов не задавал, этим занималась Марсель.

– Что ты думаешь о Ричарде?

– Не знаю.

– Ты самая странная девушка! Что ты имеешь в виду, говоря «не знаю»?

На самом деле Ти размышляла: не слишком ли он самонадеян? Нет ли чего-то порочного в этом приятном лице с правильными чертами? Так и не разобравшись, она ответила вопросом:

– Мне ведь не с чем сравнивать, не так ли? Марсель смягчилась:

– Конечно, конечно. Я все время забываю, как ты молода. Поверь мне, в таком случае, что он готов жениться, сейчас самое время. Ему двадцать пять, он перебесился. А ты отличаешься от всех, кого он знает. И тебе всего шестнадцать! В этом есть особая прелесть.

– Да, я отличаюсь.

Как же он называл ее? Смуглое дитя…

– Твоя семья будет довольна. Из него выйдет хороший муж.

– Он не делал мне предложения, – ее сердце учащенно забилось отчасти от страха – что он может его и не сделать (и что тогда с ней будет?), отчасти – что сделает.

В конце лета, когда наступило время ему возвращаться домой, Ричард Лютер сделал ей предложение. Они вышли из книжного магазина, где он купил два старых фолианта, остановились, и он достал из кармана плоскую коробочку.

– Откройте ее, – сказал он.

На сером бархате нежно сияла тройная нить жемчуга.

– Это для вас, Тереза. Жемчуг – символ юности и невинности. Бриллианты чуть позже.

– Но я не могу принять такой подарок!

– Я знаю, что вы не примете от чужого человека. Я прошу вас стать моей женой.

– Вы меня почти не знаете! – воскликнула она.

– Я вас достаточно знаю, Тереза. Какое нежное имя, как вы! Вам будет хорошо со мной. Вы ведь знаете.

– Да, – прошептала она.

– Я живу с мамой в Нью-Йорке с тех пор как умер мой отец. Мама будет Очарована вами, – с уверенностью сказал он. – У нас, разумеется, будет своя квартира. Мы сможем купить и загородный дом. Я подумываю о Нью-Джерси, там есть горы, вы будете вспоминать родные края.

И все-таки она колебалась.

– Вы хотели бы вернуться на Сен-Фелис? Она безотчетно схватилась рукой за горло:

– О нет, нет, я не хочу туда возвращаться!

– Я вас понимаю, вы только начали открывать для себя мир. Что еще вам мешает? Я действительно люблю вас, Тереза.

Они стояли у реки. Несколько минут Ти смотрела вниз. Давным-давно, в другой жизни, она стояла и смотрела, как река впадает в море, наблюдала за таким же неторопливым течением воды, пеной и пузырьками. Вода, как и время, уносит все.

Я могу, я хочу, это возможно, подумала она, поворачиваясь к нему. Он хороший человек, полный жизни, добрый. Он счастливый. Ты сама чувствуешь себя счастливой рядом с ним! Такое ощущение, что все беды минуют тебя. И ты никогда больше не будешь одинокой.

Он обнял ее, улыбаясь, дотронулся до щек, до волос. Улыбка осветила его лицо, зажигая в Ти радостную надежду. Возможно, это и есть любовь, и она продлится вечно. О, она вернет ему его доброту, его тепло, отдаст ему в десять раз больше, будет всем, чем он захочет, оправдает его надежды сверх ожидания.

И в то же время она думала: нам не о чем даже говорить и вряд ли когда будет о чем…

Они собирались отпраздновать свою свадьбу в маленьком садике Анатоля. Будущее все же пугало ее.

– Получится ли у меня? – плача, спрашивала она у Марсель. – Скажи мне, как все будет?

– Почему не получится? Послушай, ты будешь хорошей женой, ты не можешь быть другой, а он по тебе с ума сходит. Нарожай детей, для тебя это будет лучше всего. Ты создана для этого, кроме того, вы оба будете заняты и счастливы. И не оглядывайся назад, не чувствуй за собой вины! Никогда. Ты поняла?

Так, золотым осенним днем, ровно через год после приезда во Францию Тереза Фрэнсис вышла замуж за Ричарда Лютера. На следующее утро они отплыли в Нью-Йорк.

Мать Ричарда и в самом деле была очарована невестой.

– Какая юная! Такая юная и скромная! – удивилась она, а остальные восторгались: – Она родилась на острове в Вест-Индии, подумать только!

А кое-кто шептал:

– Те, кто живут там, несметно богаты…

Новая жизнь начала принимать очертания. Ричард работал в брокерской конторе и пропадал там целыми днями, а Ти обставляла дом. Новый мир настолько отличался от Сен-Фелиса, что она почти забыла о нем. А кроме того, она уже была в положении…

Через одиннадцать месяцев после свадьбы Ти родила прекрасного крупного мальчика, светловолосого, как его отец. Сидя в уставленной цветами больничной палате с малышом на руках, прижимаясь щекой к его головке, Ти думала: вот оно, счастье, за все мои страдания. Ее ребенок, ее собственный. Она никого не будет любить так, как его, и никто не будет любить ее так, как он. Какой она будет матерью! Она будет оберегать его от малейшей неприятности: от жесткого рукава отцовской одежды, от сквозняка. Между ними будут необыкновенные отношения.

Так и случилось, хотя тогда она, конечно, не могла этого знать.

В день крестин малыша одели в кружевное платьице, которое служило для этой цели уже пяти поколениям семьи Лютеров. Вернувшись домой, они сфотографировались все втроем на обитой бархатом софе у камина. Потом младенца отнесли наверх в его детскую.

Назвали его Фрэнсис Верджил Лютер.