За три месяца Мейган превратилась в прелестного ребенка. У нее были красивые голубые глаза. И Фрэнсис, и Марджори не чаяли в ней души. Безграничная родительская любовь! Но так оно и должно быть, с улыбкой отмечали окружающие, – они так долго ждали, в их жизни было столько испытаний, пока они получили этот чудный подарок судьбы!

Фрэнсис неустанно повторял, что у Мейган семейный нос – он находил в этом определенное удовольствие, более того, это было предметом его отцовской гордости.

Платья для Мейган Марджори заказывали во Франции через магазин Да Куньи. Из дорогого нью-йоркского магазина по каталогу были доставлены чудесные игрушки: пегий конь-качалка, размером с маленького пони, качели, кукольный домик и много-много всяких книг. Всего этого хватило бы на десять лет вперед! Да, они были сумасшедшие родители! Оба прекрасно понимали это. И им доставляло огромное удовольствие так баловать своего ребенка.

Прошли почти два года. Теперь Фрэнсис и Марджори все более убеждались в том, что Мейган – умственно отсталый ребенок. Они и мысли не могли допустить, что это может произойти с их ребенком, пытались оттянуть момент прозрения! Так бывает, когда незваный гость стучит в твою дверь, и ты не открываешь ему; но гость стучит все настойчивей и не желает уходить, и, наконец, ты не выдерживаешь и открываешь дверь! Вот также и у них!

В шесть месяцев ребенок не переворачивался. В девять месяцев она не могла сидеть и даже не пыталась ползать, не говорила «мама» и не смеялась. А в год она и не пробовала встать.

Однажды в клубе одна из женщин – в это время малыши барахтались в бассейне – сказала:

– О чем они думают? Надо же что-то делать с ребенком! Вы только посмотрите на нее! Лежит, как бревно.

Марджори все слышала.

Мейган лежала, откинувшись назад в коляске, сонная, ленивая с блаженной улыбкой. Было жарко. У нее были светлые вьющиеся волосы, от полуденного зноя на щеках появился румянец – такой очаровательный ребенок.

Обеспокоенная, раздраженная, Марджори, вернувшись домой, рассказала обо всем Фрэнсису.

– Некоторые дети отстают в своем развитии. Это еще ни о чем не говорит! Ведь ты читала, что Эйнштейн начал разговаривать в три года, – но тут он вспомнил свою сестру Маргарет и ему стало страшно. Уже не раз за последние месяцы у него появлялись опасения относительно… но он отгонял даже мысли об этом.

– У Мегги – семеро детей, и она, наверняка, заметила бы, если что-нибудь было бы не так.

Мегги работала горничной, иногда она ухаживала за Мейган.

– Да, скорее всего. И доктор сказал бы, – успокаивал себя Фрэнсис.

Доктор даже и не заговаривал на эту тему, пока они сами не спросили его.

– Да, у меня возникали некоторые опасения, я давно наблюдаю за вашим ребенком, – сказал он.

Фрэнсис забросал его вопросами:

– Что вы имеете в виду? Какие опасения? И почему вы ничего не говорили раньше?

– Ну, во-первых, прежде чем делать окончательные выводы, необходимо во всем разобраться. Не все дети развиваются одинаково, по каким-то хрестоматийным схемам. До поры до времени я не хотел вас огорчать. – Измученный жизнью пожилой мужчина, он откинулся назад – кресло под ним заскрипело. – Собственно говоря, я не хотел огорчать вас, но мне следовало обратить ваше внимание на это. Я намеревался сделать это в ближайшее время.

– Так что же это? – допытывался Фрэнсис.

– Умственная отсталость. Какой степени, пока не могу сказать.

Марджори вскрикнула. Фрэнсис – он снова вспомнил о Маргарет – глаз не смел поднять на свою жену.

– Мы ничего, к сожалению, не можем предпринять, – мягко заметил доктор. – Единственное, что нам остается – это следить за развитием ребенка. И прежде всего – ваша любовь и терпение! Я знаю, этого вам не занимать.

Они навсегда запомнили тот роковой день, но все еще не могли поверить в это. По дороге домой они нашли спасительное решение.

– Он – очень старый, – сказала Марджори, вытирая навернувшиеся на глаза слезы. – Может быть, он не в курсе последних достижений в области медицины. Он учился тысячу лет назад! Можно показать Мейган какому-нибудь специалисту дома.

Под «домом» она подразумевала Бостон и Балтимор, Филадельфию и Нью-Йорк. Любое напоминание и обсуждение случившегося стоило им нескольких лет жизни.

– Не говори им о своей сестре! – просила его Марджори. – У них может сложиться предвзятое отношение. Пусть они дадут объективную оценку поведению Мейган!

Впервые она заговорила о сестре Фрэнсиса. Может быть, это объяснялось ее нравственными устоями и нормами поведения: порядочность, стойкость, выдержка. Она считала непорядочным обвинять его в чем-либо сейчас, ведь замуж она шла за него по доброй воле. Порядочность, товарищество, чувство локтя. Но речь-то идет не о теннисном матче! Он чувствовал свою вину. Он, только он, во всем виноват! Беда не приходит одна.

– Разумеется, коэффициент умственного развития, – говорили специалисты, – не является абсолютным показателем картины заболевания. Необходимо использовать и другие методы анализа. При коэффициенте пятьдесят – семьдесят пять наблюдается легкая степень олигофрении. Мы называем таких пациентов «обучаемыми»: они способны усвоить и запомнить несложные действия и приспосабливаются к окружающей жизни. Пациенты с коэффициентом тридцать пять – пятьдесят – «тренируемы». Они обладают способностью к самообслуживанию и…

– Я читала, – прервала его Марджори, – что отсталые дети рождаются в неблагополучных семьях. Чаще всего это нежеланные дети. Родители не занимаются ими, не читают и не общаются с ними – не стимулируют развитие таких детей. Но к нашей семье это ведь не относится! – с горечью заключила она.

– Да, вы правы. Но тем не менее существует множество других генетических факторов: протеиновый метаболизм, отклонения от нормы в этом процессе; неправильный хромотип. Все не так просто.

– Что же нам делать доктор?

– Увезите ее домой. Будьте к ней добры и снисходительны! Вам потребуется терпение и выдержка. Постарайтесь научить ее всему, что она сможет усвоить. Позже вы сами определите, сможет ли она учиться в школе… Во всяком случае, делать какие-либо выводы еще рано.

Итак, ничего нового от столичных авторитетов они не узнали. Практически то же самое, что сообщил им доктор Стрэнд в Коувтауне.

Перед отъездом они навестили мать Фрэнсиса. Тереза жила вдвоем с Маргарет. Сестра Луиза тоже пришла к матери вместе со своими малышами. Фрэнсис обратил внимание, что оба малыша были здоровы и подвижны.

– Я рада, что вы пришли, – сказала Маргарет, глупо улыбаясь. Она окрепла и сильно поправилась. Чулки ее сползли, нос был мокрый – Фрэнсис вытер его.

Тереза смутилась.

– Трудно за всем уследить, – пробормотала она, словно оправдываясь.

– Да, конечно.

Улучив момент, когда Тереза вышла из комнаты, Луиза пожаловалась:

– Маргарет отнимает у нее все время. Маргарет вышла на кухню.

– Опять за пирожными. Доктор говорит, ей ни в коем случае нельзя есть так много, иначе через пару лет она и в дверь не пролезет. Но попробуй запрети ей! Она вопит и рыдает почище моих малышей. Характер у нее с годами портится все больше и больше. Не знаю, как только мама все это выдерживает!

Марджори стояла, прислонившись к стене. Вид у нее был мрачный. Фрэнсис не знал, что сказать.

– Конечно, самый лучший выход – это инвалидный дом, но мама не желает слышать об этом! Она говорит, матери не бросают своих детей! У нее такое обостренное чувство ответственности, ты знаешь ее.

– Да, – ответил Фрэнсис, – представляю, каково ей!

Они покидали дом Терезы, приняв определенное решение, четко представляя, что им делать дальше. Они молчали всю дорогу домой на Сен-Фелис: их не покидала тревога за судьбу своего несчастного ребенка.

В жизни следует придерживаться непреложной истины: никогда не жертвуй своими интересами и не посвящай себя другому. Оба знали это, но соблюдать это правило было выше их сил, ибо в жизни теория часто расходится с практикой, не говоря уже о силе чувств и эмоций.

Хорошо, что они были единомышленниками – при сложившихся обстоятельствах иначе и нельзя. Они понимали друг друга с полуслова.

– Как она? – спрашивал Фрэнсис, приходя домой.

А порою Марджори опережала его вопрос и сама, встречая его в холле, рассказывала о том, что произошло в течение дня. Сегодня она сама подняла чашку.

И он торопился к Мейган, чтобы посмотреть, как она это делает.

Теперь они почти не ссорились, как бывало прежде. На это уже не оставалось душевных сил. А может быть, мелочи, которые раздражали раньше, казались теперь малозначащими, пустыми и они просто не обращали на все это внимание.

Ему было так жаль Марджори! Во всем виноват только он! Это ему надо было думать раньше! Если бы она вышла замуж за кого-нибудь другого, в жизни ее не было бы столько страданий. Он мучился сильнее еще и оттого, что Марджори никогда не упрекала его ни в чем.

Иногда у него появлялась странная апатия, в такие минуты он равнодушно воспринимал окружающую действительность. Как бесчувственный вол с удивительным упорством тянет свою тяжелую ношу – также и он несет свой крест по жизни. Мейган! Он должен обеспечить ее хлебом насущным. С этой мыслью он ложился спать и вставал.

Ничто не интересовало его в этой жизни, словно на глазах его были шоры. Его совершенно не трогали сообщения о бесконечных конфликтах на острове и события, происходящие в мире. Все! С него хватит! Во всем этом была своя прелесть: не испытывать никаких треволнений и безумных страстей.

А любовь? Ее мучительная сладость, терзания и неизвестность! Он может совершенно спокойно прожить и без этого! Достаточно лишь удовлетворить свои сексуальные потребности, было бы только желание. Это также естественно, как есть, когда появляется чувство голода. По ночам ребенок часто просыпался и плакал, и Марджори перебралась в соседнюю комнату, чтобы быть рядом с малышкой. Но когда нужно, он мог прийти к ней, что бывало не так уж и часто.

Почему-то он вдруг вспомнил, какой бывает золотая осень в северных странах, с ее удивительной свежестью, чистым безоблачным небом и яркими разноцветными деревьями. Но все прошло – остались одни лишь воспоминания.

Ему было невдомек, что пора его золотой осени еще не наступила.