Наступил день, когда Тереза Лютер приехала на Сен-Фелис. Ти Френсис долго сопротивлялась в ней, но Тереза Лютер в конце концов уступила.

– Да, как можно отказываться? – возмущался Ричард. – Он так давно приглашал нас приехать, и теперь, когда появится наш первый внук…

– Я несу ответственность, – начала было она.

– Глупости! Твои дочери достаточно взрослые. Они и присмотрят за Маргарет. И неплохо справятся с этим. Да и отдохнут без тебя пару недель, – мягко сказал он.

Неудачи и превратности судьбы несколько смягчили его, хотя и подорвали силы. Но это даже придает ему некоторое благородство, – подумала она.

– Посмотри, – сказал Ричард, – я достал этот старый альбом. Вот ты.

Да, на фотографии была она, серьезная, бледная, темноволосая. Здесь – вся их семья на лужайке Элевтеры. Отец держит трость с золотым набалдашником. Джулия в платье с оборками стоит вместе с Ти у лестницы Драммонд-Холла.

– А эта фотография снята, наверное, за год до нашей женитьбы, не больше, – заметил Ричард.

– Да, наверное.

Он сказал добродушно:

– Фрэнсис будет так рад! Представляю выражение его лица, когда ты войдешь в дом!

– И когда войдешь ты.

Альбом лежал на подоконнике. Воспоминания о прошедшем, пожелтевшие фотографии.

– Плохо, что вы такие унылые и хмурые. А ведь это – ваш первый день в Париже, сказал тогда Анатоль Да Кунья.

Ты – сильная девушка, гораздо выносливее, чем ты думаешь, так Марсель учила ее искусству выживания.

Странно, все эти годы я не вспоминала о ней. Впрочем, ничего странного в этом нет: я отгоняла любое воспоминание. Ты сделаешь все, что предначертано тебе судьбой, говорила Марсель.

Да, так оно и было. Женитьба без любви, взрывоопасная, как ящик с динамитом в чулане… Если надо, преодолеть, пережить можно все. Теперь судьба зовет меня! На сей раз я должна вернуться. Никаких отговорок!

– Так ты поедешь? – спросил Ричард. – Отдавать распоряжения?

– Да, я поеду, – ответила Тереза Лютер.

Все было почти таким же, как и прежде. Городской рынок, рядом собор, стойка для безалкогольных напитков и темные серо-зеленые тамаринды. Хриплые радиоприемники, больше машин, больше сирен, реклама боевика в окнах магазина – вот и все изменения.

А дом изменился. Было пристроено новое крыло с комнатами для гостей, детская для новорожденного. Марджори обставила дом в аристократическом стиле. Совсем как она в молодости. Да, он совершенно не похож на тот, в котором жила я, вспоминала Ти.

– Он также мил, как и ты, – сказала она невестке. Марджори была польщена.

– Думаю, что только не в моем нынешнем положении, – сказала она, указывая на свой огромный живот. Ти заметила, что Марджори была довольна.

Фрэнсис хотел, чтобы они осмотрели его владения. Он шел впереди с отцом, Ти – немного позади. Они поднимались по склонам к банановым зарослям.

– Это основной источник доходов, – объяснял Фрэнсис отцу. – Зеленое золото.

Ричард был очарован: никогда раньше не доводилось ему бывать в столь прекрасном месте.

– Само дерево называется материнским, из старых корней произрастают молодые стволы. Видишь эту связку? Мы называем это гроздью. А вот эти? Кисти. Обычно их бывает от семи до двенадцати в грозди. Бананы называются пальцами. С одной грозди можно собрать больше ста пальцев.

Двое мужчин стояли на тропинке в окружении буйной богатой растительности. Первый был одет в темный парадный костюм, второй – в рабочий комбинезон цвета хаки. Волосы Фрэнсиса выгорели, лицо загорело. Он улыбался. Интересно, что сказал бы отец об этом молодом человеке, продолжателе их рода. Ее обостренная чуткость подсказала ей, что Фрэнсис изменился: в нем появилось что-то новое, волнующее, ранее не известное…

Ричард, заинтересованный финансовой стороной дела, спросил, как продается урожай.

– Должен сказать тебе, папа, я горжусь, что хоть что-то сумел сделать и изменить существующую практику сбыта. Раньше мы заключали контракты сроком от одного года до пяти лет с большими компаниями. Мы представляли еженедельную смету о предполагаемом сбыте. Каждый землевладелец, крупный или мелкий, действовал в одиночку. Теперь у нас – кооператив! Не просто было убедить всех, что мы только выиграем от этого. Но теперь люди на своем опыте убедились, насколько это выгодно. Сейчас все торговые операции осуществляет кооператив, естественно, и возможностей для сделок больше. Мы даем членам кооператива ссуды на приобретение удобрений, проводим профилактику заболеваемости растений, много чего, но основное – это торговля.

Ти подождала, пока поднимутся мужчины. Там, наверху банановая роща переходила в густые заросли, настоящие джунгли. На верхних ветках мастиковых деревьев играло солнце. Блеск куполов собора, который так отличается от зловещего полумрака церквей там, где аспида смыкается с нефом. Если подняться выше на Морн, можно добраться туда, где необыкновенно прямые лучи света «пронзают» землю, обволакивая ее затем легкой дымкой. Прошлое. Все это было вчера.

Как ранним утром ее детства: маленькие птички подскакивали на своих тоненьких ножках-прутиках к сахарнице на веранде. На каждом черно-сером крылышке – белое пятнышко, красивая отметина, говорила она. Сонная полуденная дремота, жужжание цикад, а в четыре часа – дождь, и воздух, напоенный приятной свежестью после дождя…

Возвращение Ричарда и Фрэнсиса вернуло ее к действительности. Вместе они направились к дому. Брахмановский рогатый скот – в загоне. При звуке их голосов животные подняли свои кремовые мордочки, уставившись в недоумении на них томными черными глазами.

– Первая премия на сельскохозяйственной выставке, – с гордостью сказал Фрэнсис. – Бананы приносят доход, средства к существованию, а скотоводство – мое увлечение. Я экспериментирую, может быть удастся вывести новую породу. Лионель считает меня глупцом, я постоянно рискую и принимаю все слишком близко к сердцу. Он вам еще скажет, наверное. Но его кредо – заботиться о первостепенном и важном для него. Он слишком носится с собственной персоной.

– А в этом что-то есть, – заметил Ричард. Фрэнсис ничего не ответил. Ти спросила:

– Ты не ладишь с Лионелем?

– Мы с ним в прекрасных отношениях. Марджори он нравится больше, чем мне. У них совпадают точки зрения по многим вопросам. Он придет сюда вечером.

– Марджори писала в последнем письме что-то о разводе Лионеля. Она ничего не написала о причинах, только, что разошлись они достаточно цивилизованно. Что за человек его жена? То есть я хотела спросить, почему они разошлись?

Фрэнсис отвел взгляд:

– Я не знаю. Правда, не знаю. Неудачный брак. Одна причина, сто, тысяча причин, какая разница – брак распадается, – он замолчал, затем продолжил. – Меня беспокоит Марджори. Врач сказал, что у нее очень высокое давление. Может быть, придется делать кесарево сечение, – он обеспокоенно посмотрел на родителей. – Я рад, что вы здесь.

– Не волнуйся, мы сделаем все возможное, – заверил его Ричард.

– Да, мне очень неприятно, что ваш приезд сюда будет омрачен этими беспорядками. Поговаривают о забастовке, всеобщей забастовке. Это может парализовать всю жизнь в городе. Да, хлопот будет предостаточно! – прищурившись он задумчиво посмотрел на солнце. – Хотя, может быть, все обойдется. Не думаю, да я просто уверен, что эта забастовка никоим образом не отразится на моем хозяйстве и лично на мне. Я много сделал, и все это знают. С самого начала я сочувственно относился к рабочим. Нет, нет, я уверен, они не пойдут против меня.

В гостиной Ричард рассматривал картину Анатоля Да Куньи с изображением Морн Блю.

– Если честно, то жаль расставаться с ней, – сказал он, – но она так вписывается в обстановку! Какой стиль! Как тонко схвачено! Потрясающе! Изумительно! Кожей ощущаешь палящие лучи солнца. Вы знаете, мне противно читать то, что пишут современные критики. Ну, например, послушайте, что я прочитал на прошлой неделе: «Лицо олицетворяет упадок цивилизации». Да что это, черт побери?! Что все это означает? Расплывчатые личные впечатления с претензией на исследование! Да все это – ничто! Главное – твое восприятие, ощущение собственной кожей этих солнечных лучей!

Марджори поддержала беседу:

– Должно быть, это очень дорогая картина? Ведь Да Кунья очень стар.

– Да, конечно. А после его смерти цены на его картины еще больше подскочат. Ты знаешь, Тереза, надо было бы заказать ему твой портрет, когда мы были в Париже. Я как-то не подумал об этом.

В тусклом свете свечей зеркало над сервантом отражало бледное лицо Ти. Ее красивое, не тронутое морщинами лицо. Но… тем не менее лицо уже не молодой женщины.

– Дайте-ка вспомнить, – сказал Лионель, – тебе было пятнадцать, когда ты уехала отсюда? А мне не было и трех. Но я запомнил тебя, так мне, по крайней мере, казалось, может быть, потому что мать часто вспоминала тебя, – он засмеялся. – Ты была отчаянная девчонка, она так говорила.

– Я? Отчаянная?

– Да нет. Она имела в виду езду на неоседланных лошадях, твою привязанность к животным: собакам, жеребцам, попугаям. Уж она-то, я думаю, на это была явно не способна.

– Попугаи! – Ричард всегда испытывал восторг перед любыми диковинками. – У вас здесь есть дикие попугаи?

– Да, они гнездятся у леса дождей, вверх по Морну. Их не так-то просто заметить. Только если повезет. Пару раз мне довелось увидеть царственного, великолепного попугая. Цицерон. Аметистовый, изумрудный окрас! Восхитительная птица! Если появится желание, мы можем подняться на Морн Блю, – предложил Фрэнсис.

– О, как я хочу! – воскликнул Ричард.

Не надо было мне приезжать сюда, подумала Ти. Во рту у нее пересохло, она положила вилку, потом взяла ее, поела, совсем не чувствуя вкуса еды.

Он здесь? Или нет? Патрик Курсон? Резко зазвенело в ушах. Даже если он здесь, она никогда не встретит его! Остров – маленький, но дело не в этом. Разные касты, общественные круги, группы, которые не соприкасаются и не контачат между собой вследствие расовой, социальной принадлежности или иных причин. Да, он, наверно, и не живет здесь. Он мог остаться в Англии или уехать еще куда-нибудь. Ведь у него хорошее образование. Нет, его здесь нет.

Ну а если он здесь? Она попробовала представить его: на год старше Фрэнсиса, его полукровный брат, ведь в его жилах течет ее кровь! Оба живы-здоровы. Оба – на этом острове. Так похожи друг на друга, должны быть похожи. Ведь существуют же определенные закономерности. И все же такие разные.

Служанка налила вино Фрэнсису. Ее тонкая, изящная кисть шоколадного цвета контрастировала с его бледной белокожей рукой. Также смотрелась бы и рука того, если бы им довелось… Нет это невозможно! Страх – она боялась всю жизнь – и чувство глубокой жалости охватили Терезу.

Служанка грациозно обходила каждого за столом, наливая вино. Красивая, элегантная, гордая принцесса. Черная принцесса. Если сменить голубую ситцевую форму на бальное платье. Поймав устремленный на нее взгляд Ти, она улыбнулась.

Сумасшедший мир с его градациями, запретами, разделением людей по цвету кожи и объему кошелька, законностью и классовой замкнутостью. А все мы всего лишь люди… Состоим из чего? Протеина, минералов, а в основном – из воды. Морской воды. Да, все нелепо, бессмысленно, а у меня духу не хватает противостоять этому или хотя бы признаться в этом даже самой себе. Увидеть бы его хоть краем глаза, тихо, тайком взглянуть на него. Пусть все остается по-прежнему. Не надо никаких жертв, шумных скандалов, ненависти. О, если бы я могла! Порой мне кажется, что я – смелая, но не настолько. Иногда мне кажется, что жизнь моя кончилась в этом доме, когда мне было пятнадцать лет. А все остальное – сон.

Она перестала ощущать время, реальность происходящего. И казалось ей, будто все было только вчера или не было вовсе. Она вцепилась в край стола.

– Что-то случилось? – спросила Марджори. – Как вы себя чувствуете?

– Я? Немножко устала. Ничего, – Ти улыбнулась, по привычке абстрагируясь от навязчивых воспоминаний, преследующих ее с пятнадцати лет.

– Сегодня вы отдохнете от всего. Ваша комната – в новом крыле дома, тихая, спокойная. Вам никто не будет мешать.

– А завтра я приглашаю вас на ланч, – сказал Лионель. – Хозяйки не будет, но я обещаю вам отменное угощение. Теперь без жены я занимаюсь всем сам. Правда, Кэт и не отличалась особым гостеприимством.

Видя, что тема отнюдь не запрещена, Ричард не приминул спросить:

– И чем же она занимается? – он обожал сплетни.

– С ней все в порядке. Работает. Занимается бурной общественной деятельностью во всевозможных комитетах, цель которых улучшить одно, другое, третье… Но, честно говоря, я не придаю этому значения. Надо отдать ей должное, она верит во все, что делает и деньги на ветер не швыряет.

– Она никогда не любила людей, – заметила Марджори.

Лионель возразил:

– Я бы этого не сказал. Некоторых она слишком любит. Все зависит от того, каких людей вы имеете в виду.

– Ну, конечно, я говорю о наших друзьях, наших общих знакомых, – пояснила Марджори Ти. – Я подружилась здесь с замечательными людьми. Общение с ними для меня спасение, когда Фрэнсис занят Своими коровами, бананами и прочими делами.

Она словно жалит своими словами, подумала Ти. Ричард поинтересовался:

– А зимой приезжает ли к вам кто-нибудь: ваши друзья, родственники?

– Да, конечно, в гавани всегда стоят несколько яхт. В прошлом году здесь бросили якорь Краузы, друзья моей матери, – Да, это их компания «Стэндарт Стил». Они провели с нами целый день. В сезон всегда много чартерных рейсов, курсируют многочисленные зафрахтованные шхуны. Каждый год нас навещают мои кузины, мы отлично проводим время. Уж они-то носятся по всей округе! Вот так мы и развлекаемся!

О чем говорит с ней Фрэнсис, подумала Ти. Супружество – это разговор длиной в жизнь, в противном случае, это уже не семейные отношения, а лишь – видимость, ширма.

Лионель наклонился к Марджори:

– Значит, со дня на день вы разрешитесь?

– Боюсь, что я перенашиваю. Если в течение ближайшего времени, день-два, ребенок не появится на свет, врачи будут делать кесарево сечение.

Лионель нахмурился:

– На твоем месте, Фрэнсис, я не стал бы тянуть и отвез жену в город. Трудно предположить, что может произойти. В случае забастовки, весьма вероятно, что они заблокируют дороги.

– Ты так думаешь? – засомневался Фрэнсис. – Я все-таки считаю, что все пройдет довольно мирно. Я не верю в возможность насилия, даже если забастовка все-таки состоится.

– Сегодня утром ты говорил нам, – напомнил ему Ричард, – что это может иметь неприятные, отвратительные последствия.

– Я имел в виду совсем другое. Неприятные, но не опасные.

Лионель покачал головой:

– Я бы чувствовал себя в большей безопасности, если бы Николас Мибейн был на острове. Он – единственный здравомыслящий негр: в интеллектуальном плане он совсем, как белый. Уверяю вас, я не в восторге от него и ему подобных, но должен признать, что он выражает национальные интересы нашей страны, можно сказать, он – патриот страны. Но он где-то на Ямайке, на встрече, посвященной то ли федерации, то ли независимости, то ли еще чему-нибудь. Бог его знает. Да, в его отсутствие мы можем нажить массу неприятностей.

– Все обойдется без насилия, они не так уж агрессивны, – возразил Фрэнсис. – Вопрос стоит лишь о деньгах, зарплате – обычные профсоюзные требования.

– Да? А что случилось в прошлом месяце? – с вызовом спросила Марджори.

– Да все это мелочи. У нас произошел здесь неприятный инцидент, но речь сейчас не об этом. Видите ли, – объяснял Фрэнсис родителям, – управлять таким огромным хозяйством – это равносильно тому, что быть главой большого семейства. Приходится выслушивать рабочих, разрешать их проблемы, будь то ссуды или их ссоры. Как и в тот раз: один рабочий вспылил и, ударив другого мачете, отрубил ему палец. Мне пришлось вмешаться. Конечно, это было неприятно, но это никак не связано с забастовкой. Нет, не думаю!

– А я думаю, что связано, – сказал Лионель. – Недалеко ушли они от дикарей! Это – настоящие варвары!

Ричард поинтересовался, каковы же требования профсоюза.

– Да, конечно, больше денег, – ответил Лионель. – У них целый лист требований: хотят, чтобы им платили раз в неделю, а не два раза в месяц, как сейчас…

– Это логично, – перебил его Ричард. – А может быть, я ошибаюсь?

– Очень неудобно, да и дороже. Больше писанины, всякой бухгалтерской документации.

– По-моему, они заслужили то, о чем просят, – сказал Фрэнсис.

Лионель возмущенно воскликнул:

– Ты что же хочешь поднять зарплату?

– Я пойду на компромисс и частично удовлетворю их требования. У меня прекрасные работники, и, если для сохранения всеобщего спокойствия, нужно лишь немного поднять зарплату, я пойду на это! В данном случае я думаю и о себе.

– Ты бы лучше подумал о родном ребенке. Ему тоже нужны будут деньги! – тихо сказала Марджори.

– Нет оснований для беспокойства. Я позабочусь и о нем, – так же тихо ответил Фрэнсис.

Ничто их не связывает, лишь вынашиваемый ею ребенок, подумала Ти. Неожиданное открытие. Между ними нет ничего общего! Вероятнее всего, ни он, ни она не знают, да и не узнают этого. Ужасно, что никогда не узнают! А если спросить Ричарда, удачен ли их брак, он ответит – да! Во всяком случае, он верит в это.

Достаточно, хватит на сегодня! Она чувствовала себя совершенно разбитой. Семейные отношения моего сына не должны меня волновать! Но нет, неправда! Я уеду домой, а на душе у меня будет неспокойно.

Марджори настойчиво спросила:

– Ты отвезешь меня завтра утром в Коувтаун, как советует Лионель?

– Да, конечно. Хотя я и не верю, что здесь может быть опасно.

– Поживешь здесь с мое, – сказал Лионель, – больше знать будешь! Боже милостивый! Помню, я был тогда совсем мальчишкой… в парикмахерской произошел какой-то инцидент. Позже туда явилась компания негров, и они убили парикмахера! Изрезали на куски – он был белый – его же собственными бритвами! Так их никто и не поймал! Да что ты о них знаешь? Только то, что они работают у тебя здесь, в Элевтере? – Лионель засмеялся. – Если серьезно – здесь очень неспокойно. Неужели ты думаешь, что отмена рабства охладила страсти и погасила, свела на нет жажду мщения? Они спалили почти половину всех поместий на Сент-Круа, а ведь это было не так давно: наши деды были тому свидетелями. Сожгли только потому, что не были удовлетворены условиями контракта. А нынешняя ситуация более напряжённая и взрывоопасная, чем тогда. Уж поверь мне!

Ричард отставил чашку с кофе:

– Ну довольно! Наши женщины перепугались не на шутку. Марджори нельзя волноваться: у нее и своих проблем хватает.

Лионель извинился:

– Да, простите. Вы совершенно правы. Так, я жду вас у себя в пятницу. Вы приедете, если все будет нормально? Ти, ты помнишь дорогу? Не заблудишься?

Нет, не заблужусь. Я помню дорогу. Слишком хорошо помню.

Странная, неестественная тишина царила в доме, когда Фрэнсис проснулся в пятницу утром. Тихо, стараясь не разбудить Марджори, он выскользнул из кровати, натянул одежду. Но она не спала.

– Что-нибудь случилось, Фрэнсис?

– Нет. Поспи еще. Как ты себя чувствуешь?

Ее глаза под тяжелыми опухшими веками лихорадочно блестели:

– Голова кружится. Не знаю, не могу понять, что со мною. Правда!

Сна как не бывало! Ему стало тревожно.

– Оставайся здесь. Я скоро вернусь. Позвоним доктору Стрэнду, и я отвезу тебя в Коувтаун.

Он спустился вниз и вышел на улицу. Половина седьмого – дойные коровы должны уже быть на пастбище. Оберегая скот от сырости, Фрэнсис, в отличие от других землевладельцев, загонял его на ночь в хлев. Он бежал вдоль реки по крутой тропинке, откуда рабочие должны были носить уже собранные грозди бананов к обочине дороги для транспортировки. Но… никаких признаков жизни, лишь обитатели леса шумели, свистели, трещали. Крепкие и прямые, как свечки на алтаре, висели на деревьях зрелые бананы. На другом конце острова высился корабль-рефрижератор «Джист», словно огромная морская птица, прикорнувшая на берегу, готовый к транспортировке урожая.

Забастовка все-таки началась! И его работники тоже принимают в ней участие. Значит, они подвели его. А он-то надеялся, что между ними установились отношения взаимного доверия и понимания! И они его так подставили! Потеря богатого урожая, месяцы напряженного труда – и все коту под хвост! Гнев захлестнул его. Он тревожился и за Марджори… Он вдруг с беспокойством, даже с некоторым страхом подумал: ему нужны деньги, срочно, сейчас же! Он задолжал банку, еще не закончены работы по постройке нескольких домов для постоянных рабочих. Он…

Фрэнсис увидел приближающуюся к нему фигуру Озборна. Тот бежал.

– И все-таки она началась. И в ней участвуют наши люди! – сказал Фрэнсис.

– Да, к сожалению. Не беспокойтесь, мои сыновья позаботятся о скотине, жена присмотрит за курами. Конечно, силы уже не те, но все, что надо, мы сделаем.

– А как быть с урожаем? Озборн развел руками.

– Что ты имеешь в виду? Просто забыть о нем? К черту урожай!

– А что мы можем поделать?

О, да, Озборн мог позволить себе такое спокойствие, равнодушие. Это не его деньги. У него свой дом, зарплата ему обеспечена независимо от обстоятельств.

– Разве я плохо отношусь к своим людям?

– Конечно, нет, но…

– Но что? Когда жена десятника захотела новую плиту, разве я отказал ей? Она ее получила. У ребенка Мертона было воспаление уха. И что же я? Я сам отвез его в больницу! Мне не нужна, и я не требую благодарности… Я только – выслушай меня, Озборн: я должен выговориться, кто-то должен выслушать меня, мне так нужен собеседник! Где все?

– Многие поехали на собрание в город. За воротами толпа людей с плакатами, забастовочными лозунгами. Из дома их не видно.

– Я выйду к ним. Я хочу поговорить с ними по душам. Как можно так подвести человека, который и относится к ним, и обращается с ними лучше, чем кто бы то ни было на этом острове? Я так и скажу им!

– На вашем месте я не стал бы так поступать, мистер Лютер. Они сделали свой выбор. Вы ничего не добьетесь. И среди них есть профсоюзные боссы. Уж они-то не в курсе происходящего и не знают вас. Дикую толпу не остановишь… Забастовка охватила весь остров. Не ходите туда, мистер Лютер!

Фрэнсис внимательно посмотрел на старика. Наглец! Что толку от его советов, утешений? Уж он-то, наверняка, знал заранее, как все обернется утром! Да, в подобных обстоятельствах подозревать можно кого угодно. Но только не терять голову! Что-то еще можно предпринять. Выше голову! Он круто повернулся – Марджори, как она?

– Я пойду позвоню. Надо действовать, что-то делать. Ведь должен же кто-то отвечать за все это. Будь я проклят, если весь урожай сгниет на корню!

Патрик, подумал он, только Патрик. Они не виделись и не перезванивались недели две. Все это время Фрэнсис был слишком занят: Марджори, приезд родителей; а Патрик публиковал в своей газете воззвания к каждой из сторон в преддверии грядущей забастовки. Он призывал к терпению, выдержке, согласию.

Переговорив с доктором, который посоветовал привезти Марджори в первой половине дня, Фрэнсис позвонил Патрику. Сможет ли тот приехать в Элевтеру немедленно? Фрэнсис не любил просить, но вопрос не терпел отлагательства. Сможет ли Патрик приехать в его контору, рядом с домом Озборна? Да, конечно, приедет.

Фрэнсис поворачивался на вращающемся кресле, барабанил пальцами по столу. Нервы его были напряжены до предела. Он вспомнил своего учителя, который доказывал, что все обусловлено фактором отношений. Все явления и реакции взаимосвязаны между собой – иного быть не может! Он не сумел постичь тогда ценности данной теории, наоборот, его утомляли до умопомрачения эти скучные, безликие абстракции, и только сейчас он понял вдруг их смысл. Его ребенок должен вот-вот появиться на свет – Господи помоги! – и он отвечает за будущее своего ребенка. Но рабочие тоже хотят, чтобы их будущее и будущее их детей было обеспечено!

Ты прекрасно понимаешь, что они во многом правы, говорила Кэт. Да так оно и было. Кэт трезво оценивала все происходящее. Кэт…

Он потер глаза. Все вокруг взаимосвязано: Кэт, Марджори, ребенок, деньги и справедливость – замкнутый круг, постоянное поступательное движение, борьба… Правда на стороне бастующих, их требования нельзя назвать чрезмерными и невыполнимыми. Землевладельцы поступили бы достаточно разумно, если бы они пошли на уступки, ведь рано или поздно им придется сделать это. Все было бы достигнуто мирным путем. Неужели непонятно?

Все это он и высказал Патрику.

– Я рад, что ты воспринимаешь все подобным образом, Фрэнсис.

– Да, да. Должно быть, все это знают. Так за что же они меня так наказывают?

– Это не наказание. Это никоим образом не связано с отдельными личностями. Если происходит нечто, подобное нынешней забастовке, события уже разворачиваются по нарастающей. Нужно время, чтобы организовать ее. Теперь уже не остановишь!

– Но это не ответ на мой вопрос! Разве я не был справедливым, порядочным, великодушным, благородным? Полученную прибыль я вкладывал в модернизацию производства, хотя мог бы расплатиться сполна по долговым бумагам. У нас есть бакалейный магазин на плантации; все доходы от торговли идут в благотворительный фонд. Я… Да за что же они меня так?! – Фрэнсис говорил умоляющим тоном.

– Что мне сказать тебе? Да, конечно, это несправедливо, – говорил Патрик успокаивающе. – Но бастующие не делают ни для кого исключений. Это всеобщая забастовка.

– Ты хочешь сказать, не сделают?

– Это невозможно. Даже при всем своем желании твои работники не смогли бы прекратить или бойкотировать забастовку. Причина ясна: профсоюз – это профсоюз. Существует определенная субординация: приказы издаются из центра и обязательны для всех членов организации.

– Ну тогда надо говорить с руководством профсоюза. Патрик отрицательно покачал головой:

– Фрэнсис, это невозможно.

Его хладнокровное спокойствие раздражало Фрэнсиса. Твердолобая невозмутимость, терпеливая настойчивость – именно так обращаются с детьми, запрещая что-либо, не объясняя почему. Он ударил кулаком по крышке стола.

– Я должен, мне необходимо собрать урожай и доставить его на корабль! Да это же возмутительно, просто преступление, бессмысленные потери, а какой ущерб! Корабли уйдут с пустыми трюмами, а перевезти можно целую тысячу тонн!

Патрик вздохнул:

– Я знаю, знаю.

– Я заплачу столько, сколько они потребуют. Пусть это сделают и остальные землевладельцы. Или передай, что я выполню все их требования. Мне на все наплевать!

– Ты – мужественный и принципиальный человек. Но видишь ли… дело не только в деньгах. Ничего не выйдет, даже если они и сделают исключение ради тебя. Но повторяю тебе еще раз: они просто не могут, они обязаны держаться до конца.

– Если это не деньги, тогда что? Что они хотят?

– Думаю, – задумчиво произнес Патрик, – главное для них – это право распоряжаться собственной судьбой, они стремятся к этому. Обитатели острова «повзрослели» в своих убеждениях. Многие побывали за границей и увидели, как живут и чем занимаются люди в других странах. Им надоело зависеть от воли иностранных компаний, которые управляют страною…

– Я все это знаю, – перебил его Фрэнсис, – но я-то не представитель иностранной компании. Я живу здесь и работаю вместе с ними. И все это видят.

Патрик молчал. Вид у него был усталый.

– Ты сказал, что у меня есть принципы. Ты знаешь, что я порядочный человек. Выйди за ворота, попроси моих людей вернуться и убрать урожай!

– Фрэнсис, они не послушают меня! Я даже не член профсоюза. Я всего лишь работаю в газете.

– Так попроси своего тестя. Уж Клэренса Портера они послушают.

– Клэренс стар. Он давно уже не у дел.

– Только не говори мне, что он не имеет влияния.

– Даже если и имеет, он ни за что не использует свой авторитет, чтобы сорвать забастовку. Поверь мне! Да я и предложить подобное не посмею, иначе не сносить мне головы.

Все происходило, как в шахматной партии: Фрэнсис сделал ход, а Патрик блокировал его, еще ход – и он в ловушке. Однажды в детстве он играл в шашки и, проигрывая, сорвался, сбросил доску на пол. Такое же чувство он испытывал и сейчас.

– Ну хорошо, – сказал он сдержанно, – может быть, ты можешь предложить мне какой-нибудь выход из сложившейся ситуации? – он вопросительно посмотрел на Патрика.

– Если бы я мог!

– Следовательно, – холодно заметил Фрэнсис, – можно сделать вывод, что ты не желаешь помочь мне.

– Ты не прав! Но ты просишь меня сделать невозможное. Решение будет найдено только после подписания соглашения между Ассоциацией Землевладельцев с профсоюзом, а подрядчики подпишут соглашения с их организациями – это широко распространенная практика. Пойми, Фрэнсис, это – движение.

Стул под Патриком заскрипел, хлопнула дверь в доме Озборна. Эти раздражающие звуки вызвали у Фрэнсиса почти физическое отвращение.

– Хорошо. Ну так что же ты мне посоветуешь?

С минуту Патрик молчал, внимательно рассматривая собственные руки. Затем он сказал, голос его был печален:

– Ничего. Только сидеть и ждать.

– И терпеть убытки?

– А что же еще?

Казалось, Фрэнсис был способен ударить Патрика в эту минуту.

– Что же еще? – передразнил он Патрика. – Ты и Озборн, вы можете позволить себе покорность, смирение. Да, вы можете говорить так: вам нечего терять. А знаешь ли ты, сколько я вложил сюда, в это дело? – он загасил сигарету в пепельнице, почти вскочил с кресла. – Я должен сидеть здесь, а они, этот сброд, которым я плачу деньги, прекратили работу и хотят управлять мною!

Патрик улыбнулся, улыбка его была грустной:

– Понимаешь, они думают, что ты и остальные землевладельцы убеждены в том, что имеете право распоряжаться их судьбой.

Черная стрелка настенных часов мерно двигалась по циферблату. Часы тикали, отбивали время. Половина десятого. Марджори. Надо отвезти ее в город до полудня. Прочь отсюда! Все рушится, и никто не поможет. Все висит на мне. Часы тикали, отбивали удары.

Вдруг все переменилось. Фрэнсис потер руки.

– Ура! Эврика! – воскликнул он. – Я знаю, что делать. Резервация карибов! Они уберут урожай. Я найду на несколько дней бригаду и заплачу им сполна. Дело того стоит!

Патрик присвистнул:

– Использование труда штрейкбрехеров?

– Можешь называть это как угодно!

– Независимо от того, прав ты или нет, ты должен все предусмотреть. Какой опасности ты подвергаешь людей? Как они, с урожаем, минуют ворота? Да и все дороги будут блокированы, они не доедут до порта.

– Во всяком случае, мы попробуем.

– Столкновения не избежать.

– Ну если им этого надо, то пускай борются! Патрик встал. Двое мужчин одинакового роста стояли словно готовые к поединку.

– Фрэнсис, ты совершаешь ошибку. Я понимаю, ты чувствуешь себя обиженным: с тобой несправедливо обошлись, недооценили тебя, да, это так. Но, как говорят представители рабочего движения, не разбив яйца, омлет не сделаешь!

– Ну так я тоже разобью яйцо! – При иных обстоятельствах Фрэнсис никогда бы не произнес подобной фразы. – На сей раз они зашли слишком далеко. Это – моя земля! И если они до сих пор не поняли, кто здесь хозяин, к черту! – все! Это все, что я хотел сказать.

В лице Патрика появилась какая-то ожесточенность. Это удивило Фрэнсиса: он и не думал, что всегда спокойный Патрик может так разозлиться.

– Мне не нравится слово хозяин, Фрэнсис. Оно скверно звучит и, кроме того, устарело.

– Послушай, у меня в распоряжении всего тридцать шесть часов. За это время я должен обеспечить сбор бананов и их доставку на корабль. И я не могу позволить себе играть словами.

– Ты удивил меня сегодня, Фрэнсис. От тебя такого я не ожидал!

Фрэнсис терял терпение:

– Я сожалею, что не оправдал твоих ожиданий, но ты расскажешь мне об этом как-нибудь в другой раз.

– Я могу сказать все это и сейчас, причем уложусь в одно предложение. Ты слишком важен и величествен. Настоящий феодал.

Гнев, ярость охватили Фрэнсиса. Этот, этот проходимец – а он-то считал его своим другом и так уважительно относился к нему – посмел пойти против него, осуждать и порицать, отчитывать, как учитель нашкодившего школьника!

– Важный! Феодал! – закричал он. – Это после всего, что я сделал для тебя! Ты, неблагодарный сын…, – он запнулся.

– Ты хотел сказать «сукин сын»?

– Да, сукин сын!

– От такого и слышу! – ответил Патрик. Он круто повернулся и хлопнул дверью.

Минуту или две Фрэнсис сидел неподвижно. Ссора, злые голоса… казалось, маленькая комната была все еще наэлектризована всем этим. Дверь захлопнулась, затворена наглухо. Нет, не та деревянная, на петлях, а невидимая, до сегодняшнего дня распахнутая настежь дверь душевного общения, дружеского взаимопонимания между двумя людьми. Только сейчас он осознал, что все еще тяжело дышит. Он не привык к подобным вспышкам гнева. Да, так оно и должно быть, я увидел все в истинном свете. С иронией он подумал: свет, цвет? Нет, это отвратительно. Нельзя опускаться до подобных мыслей.

Он поспешил к дому Озборна. Фрэнсис прошел через веранду в неприбранную гостиную. На полу комнаты были разбросаны игрушки и газеты. А ты думал, совсем некстати мелькнуло в голове у Фрэнсиса, что с такой зарплатой, какую платишь им ты, они будут жить лучше?

– Озборн! – позвал он.

– Да, мистер Лютер, – Озборн вышел из кухни. – Хорошие новости?

– Нет. Я поговорил с другом и так ничего и не решил, – в голосе его звучала боль. – Послушай, я хочу, чтобы ты подыскал карибов для уборки фруктов. Ты знаешь их вождя. Он меня тоже знает. Заплати им, сколько бы они ни запросили. Плевать на все! У нас остается тридцать шесть часов, чтобы доставить собранный урожай на корабль.

Глаза Озборна были непроницаемы. Он не на моей стороне, подумал Фрэнсис. Но он сделает все, что я прикажу. Он боится потерять работу.

– Они могут спуститься по горе, обходными путями, – сказал Фрэнсис. – Всецело полагаюсь на тебя. Мне надо отвезти жену в город. Может быть, придется делать кесарево сечение. Кажется, сегодня на меня навалились сразу все напасти.

Озборн кивнул.

– Да, сэр, мне очень жаль, – в голосе его слышалось искреннее сочувствие, но взгляд был по-прежнему непроницаем.

– Не надо было вам приезжать. Я пытался дозвониться, но вы уже уехали, – сказал Лионель и раздраженно добавил. – Фрэнсису не следовало отпускать вас. Уж ему ли не знать!

Ти объяснила:

– Он повез Марджори в больницу; мы еще спали. Надеюсь, – обеспокоенно продолжала она, – он позвонит домой или сюда, как только…

Ричард прервал ее:

– Может, нам следует уехать домой прямо сейчас? Мне совсем не хочется попасть в эту переделку.

– Заваруха в Коувтауне, а в сельской местности все спокойно. Пока. А может быть, ничего и не будет. Но на вашем месте я бы здесь не задерживался.

Он позвонил, в комнату вошла служанка и подала кофе и десерт. Разговор на время прервался. В полуденной тишине слышны были лишь ее легкие шаги. Стол в огромной солнечной комнате походил на остров. Стеклянные двери в дальнем конце комнаты вели на террасу, оттуда открывался вид на пустынную лужайку. Дом тоже был островом. И единственная защита – стеклянные двери.

Ти резко поднялась.

– Я готова, – сказала она.

Они пересекли остров на машине.

– Кажется, все спокойно, – заметил Ричард.

Конечно, он не знает, как оно должно быть на самом деле. Ни одна живая душа не работала ни в поле, ни на дороге. В воздухе витало какое-то гнетущее спокойствие, подобное зловещей тишине удушливого зноя перед бурей, первыми раскатами грома, когда стихает ветер и прячутся птицы. Это все мои нервы, думала Ти, я как всегда преувеличиваю.

В долине, после которой начинался подъем на Морн Блю – до Элевтеры оставалось всего несколько миль – они неожиданно увидели толпу людей. Пешие, верхом на мулах, на тележках, разбитых повозках; мужчины, женщины, дети – все собрались на широком скошенном поле. В центре поля на импровизированной трибуне выступал мужчина.

– Интересно, что происходит? Давай посмотрим, – сказал Ричард.

– Думаю, что не стоит. Им это может не понравиться.

– Мы можем оставаться в машине, а если надо будет, быстро уедем, – запротестовал Ричард, проявляющий, как всегда, излишнее любопытство.

Солнце светило в глаза, трудно было рассмотреть выступавшего, но голос его, обращенный к толпе, был удивительно спокоен.

– В течение многих веков эти острова терпели господство британской империи, – у говорившего был легкий британский акцент, тон голоса убедительный. Говорил он достаточно легко, фразы строил в доступной для понимания форме. – Огромное состояние, полученное от выращивания сахарного тростника «утекало» большей частью за границу. На фоне их великолепных дворцов-замков наши, даже самые красивые и величественные, блекнут и кажутся сараями. А ведь их дворцы были построены благодаря нашему сахару! Люди, и в глаза не видевшие Сен-Фелис, жили на прибыли, получаемые с этой земли. Ну а что мы, наш остров получили взамен? Ничего! Абсолютно ничего! А вы, производители всего этого богатства, что вы получили взамен? Вы сами знаете ответ: почти ничего.

– Да, действительно, жизнь стала лучше, чем, скажем, в далеком прошлом, или хотя бы несколько лет тому назад. Некоторые из вас, наверное, помнят еще те времена, когда рабочий на плантации получал двадцать центов в день. Мы ушли далеко вперед. Некоторые землевладельцы, – их мало, к сожалению, – используют довольно прогрессивные методы хозяйствования. Да, все это так.

– Но правда и то, что все мы – заложники, жертвы этой системы. Именно из-за нее две трети из вас – безработные в период с января по июнь, после окончания работ на плантациях сахарного тростника. Эта система вынуждает вас браться за любую работу: женщины дробят камни на дорогах, мужчины уезжают с острова в поисках работы. И они еще смеют утверждать, что вы не признаете семейных отношений! И вас не связывают узы семьи!

Голос его звучал страстно и вдохновенно. Ричард прошептал:

– О Боже, парень – настоящий оратор!

– Когда я работал в школе, я слушал то, что рассказывали мне дети. От них я узнал больше, чем вы сами могли бы рассказать мне о себе. Они поведали мне о ваших пьяных мужьях и загубленной юности, о плачущих малышах. Они плачут, потому что ваши дома перенаселены и такие шумные, что они не могут заснуть!

– Ну так чего же вы добиваетесь и хотите? Более высокой зарплаты и, само собой разумеется, вы заслуживаете ее. Они говорят, что не могут платить больше, и, судя по обстоятельствам, не лгут. Здесь необходима система планирования и инвестиций. Возьмем, к примеру, кофе. Мы выращиваем кофейные зерна, затем транспортируем их в Англию, где они перерабатываются, а мы в итоге импортируем наш же собственный кофе! Глупее не придумаешь! Или сахар. Почему мы не можем рафинировать его сами? А почему мы не можем производить пакеты, мелассу, ром, бутылки для рома? Наши люди требуют, молят о работе. Позвольте мне подвести итог. Можно все изменить, будь на то воля и разумные действия. Теперь, когда все взрослое население имеет избирательное право, нужно научиться разумно распоряжаться правом голоса, – при этих словах оратор вскинул обе руки. – Забавно, меня попросили выступить по поводу забастовки, и я выполнил обещание. Но я не мог не высказаться о глобальном, важном, о том, что волнует, что наболело. Нам нужно такое правительство, которое устраивало бы нас, которое выполнило бы все поставленные нами задачи. При таком правительстве не нужны будут ни забастовки, ни стачки. Я не политик и не лидер движения. Я – гражданин, который хочет, чтобы жизнь наша была лучше. Поэтому я призываю вас отдать свои голоса за Николаса Мибейна! Он не смог приехать сюда. Меня попросили представлять здесь его – именно это я и делаю. Николас Мибейн – вы все его знаете! Партия «Прогрессисты нового дня!»

Речь его была встречена аплодисментами и возгласами одобрения.

– Он – белый! – закричал Ричард. – Посмотри, Тереза! Я думаю… нет, нет, хотя очень похож. Интересно, кто он?

Выступавший поднял руку, прося тишины.

– Мы хотим двадцатипроцентного повышения. Это наши требования на данный момент. Вы прекращаете работу и не отступитесь от своего, пока не добьетесь того, на что имеете право. Все очень просто.

Он спрыгнул с платформы и был увлечен толпой. Все закружилось вокруг в водовороте людского потока, шумном многоголосии.

Ричард дал задний ход. Увидев проходящего мимо мужчину в рабочей одежде, он спросил:

– Кто выступал? Как его зовут?

С минуту мужчина оценивающе смотрел на Ричарда, облаченного в полотняный пиджак, и Терезу, одетую в летнее платье лилового цвета. Зачем вам это нужно? – спрашивали его глаза. Затем он ответил.

– Он работает в газете «Рупор». Он знает, что говорит. А зовут его Курсон. Патрик Курсон.

Для юного Билла все началось за ужином. Патрик был взволнован:

– Мне не нравится то, что происходит. Когда я ехал домой после выступления, я проезжал мимо двух полицейских участков. Кто-то разгромил их. Создается впечатление, что сложившуюся ситуацию хотят использовать преступные элементы.

Дезире сменила тему разговора, как всегда, в самый интересный момент. Эта ее привычка просто выводила Билла из себя. Вечно она норовит ускользнуть от любой неприятной, отвратительной, по ее представлению, темы. Страх безобразен, бедность, непристойность тоже отвратительны.

– Очень жаль, что я не была там и не слышала твоего выступления, – успокаивающе сказала она. – Ты не говорил, что собираешься выступать.

– Я и сам не знал. Я возвращался домой после утреннего инцидента с Фрэнсисом Лютером, когда меня перехватили с запиской. Хотели, чтобы я толкнул речь в поддержку забастовки. «Партия Нового дня» солидарна с вами и тому подобное. И Николас Не вовремя уехал. А жаль! – мрачно добавил Патрик.

– Больше всего ты переживаешь из-за размолвки с Фрэнсисом Лютером. Не стоит так огорчаться, Патрик, – сказала Дезире.

Патрик молчал. Билл встрепенулся.

– Что случилось? Вы поцапались с мистером Лютером?

– Знаешь, Билл, это не твое…, – начала Дезире, но Патрик прервал ее.

– Да ничего, пускай спрашивает. Я очень устал и не могу говорить об этом, Билл. Но когда все утрясется, я обязательно расскажу тебе обо всем.

Заговорила Лорин:

– Папа сказал мне, что полиция прочесывает Причальную улицу. Наверное, что-то должно случиться.

– Бог даст, не случится, – ответил Патрик. – Забастовка – это организованная форма борьбы за собственные права, а не тусовка хулиганов. – Он встал из-за стола. – Однако лучше провести сегодняшний вечер дома, дабы избежать неприятностей, если ситуация выйдет из-под контроля. Куда это ты собираешься, Билл?

– Да… мне надо посмотреть кой-чего в сарае.

Из сарая можно незаметно выскользнуть из дома: обогнуть гаражи, спуститься вниз по горе. Если в городе какая-нибудь заваруха, его дружки непременно придут туда. У многих не такие строгие отцы, как Патрик, и они могут болтаться вечерами, где им вздумается.

На углу он столкнулся с двумя приятелями, которые тоже направлялись в город. К тому времени, когда они подошли к подножию горы, к пересечению дорог, вереница мальчиков в возрасте от двенадцати до двадцати лет устремилась к центру города.

Постепенно группа увеличивалась и двигалась все быстрее и быстрее.

– Что происходит? – спросил Билл соседа.

– Не знаю. Говорят, там в городе что-то случилось. – Мальчики побежали, их туфли гулко стучали о мостовую. Вечер переходил в ночь, зажигались огни, дома оживали. Хлопали двери, улицы наполнялись шумом голосов. Казалось, возбуждение передается по воздуху. Сердце Билла учащенно билось, он тоже был возбужден. Ему хотелось смеяться. Он не мог объяснить почему, но это было здорово: бежать в центре толпы, всем вместе, все, как один, бежать навстречу опасности, бою!

У Причальной улицы их остановил развернутый строй полицейских.

– Стой! Поворачивай назад! Дальше нельзя!

– Почему? В чем дело?

– Приказ губернатора.

Были слышны громкие крики, автомобильные гудки, звон разбитого стекла, пронзительная сирена санитарной машины.

– Да Кунья! – крикнул кто-то. – Да, они захватили бриллианты старика! У Да Кунья?

Темные лица под внушительными полицейскими шлемами гордо игнорировали все вопросы.

– Ну пропустите нас! Дайте посмотреть! Строй полицейских сомкнулся.

– Назад, ребятки! Возвращайтесь домой! Никто не пройдет!

Кто-то рядом с Биллом предложил:

– Вокруг площади. Мы выйдем с другого конца!

Группа повернула в противоположную сторону, обогнула железную ограду у памятника Нельсону; с гиканьем и улюлюканьем пробежали дальше, весело швырнув на пути пару камней в окна обувного магазина и туристического агентства. Они выбежали с другой стороны Причальной улицы и их снова остановили!

– Дерьмо! – прошептал Билл.

Завыла сирена скорой. Трубили пожарные машины. Уличные фонари мерцающим светом озаряли беснующуюся толпу на Причальной улице. Билл был разочарован, ему хотелось действовать. Минуту или две группа стояла в нерешительности, затем, недовольные и разочарованные, мальчики начали расходиться. Билл и еще двое ребят вернулись на площадь. В кромешной темноте уличный фонарь освещал лишь фигуру Нельсона. До чего же высокомерным он казался на своем постаменте! Рука – на шпаге; он словно изучал все вокруг своим зорким взглядом. Будто бы он – хозяин этого места, всей площади и всех и вся на ней!

– Ублюдок! – сказал Билл.

Его приятель удивленно спросил:

– Кто?

– Нельсон, Нельсон – ублюдок. Мальчик пожал плечами – он не понял.

– Куда ты пойдешь, Билл?

Билл не знал. Но одно он знал точно: что не готов к возвращению домой. Только не сегодня! Он не сможет уснуть. Слишком много событий за один день. И это здесь, где никогда ничего не происходит!

На другой стороне площади послышался рев приближающегося грузовика, шофер прокричал:

– Эй, мальчики! Подбросить вас?

Билл и Том Фолоом побежали к грузовику.

– Ага. А куда вы едете?

– Домой. В Сент-Элизабет. Вам по пути?

– Да, – ответил Билл.

– Забирайтесь на заднее сиденье. На переднем у меня корзина с цыплятами. Крикните, когда остановить.

– Как же мы доберемся оттуда домой? – прошептал Том, когда они выехали из города.

– Не знаю. Может быть, доедем на попутке. А если надо будет, то я пешком дойду! Во всяком случае домой попасть я не тороплюсь!

Слова были брошены небрежно, но звучали очень внушительно. Том посмотрел на Билла с уважением.

Грузовик, открытый пикап, пробирался по сельской местности, по «живому» туннелю деревьев. Фары высвечивали темноту ночи. И позади оставалась темнота: темное небо, нависшее над черной землей. Ветер растрепал волосы Билла. Ему казалось, что он летит, парит над землей. Он могуществен, всесилен, и все подвластно ему.

На перекрестке шофер притормозил. Он высунулся из окна.

– Посмотрите. О Боже! Что они натворили?!

Полицейский участок был разгромлен. Дверь выломали, она лежала на траве рядом с горой бесформенных обломков столов и стульев. По обеим сторонам дороги тянулись ряды хижин. Везде горел свет, на улице было полно народу, хотя время было позднее. Сна как не бывало.

– Что происходит? – спросил Билл шофера.

– Эти парни взбесились! Вдоль дороги разгромлены еще два или три полицейских участка… И горит тростник. Но сейчас слишком темно – ничего не видно.

Том хотел узнать, куда они едут. Боится, презрительно подумал Билл.

Неожиданно они остановились.

– Эй, посмотрите!

На обочине дороги, наполовину в канаве лежал перевернутый грузовик. Его груз, бананы, были разбросаны прямо на дороге.

– Я слышал, – сказал шофер, – это случилось утром. Парень, который живет здесь неподалеку, в Элевтере, нанял из резервации карибов, чтобы доставить бананы на корабль, – он засмеялся. – А они навели порядок. Здорово!

Элевтера. Лужайки, клумбы, цветы. И гордость!

– Я сворачиваю здесь на Мертл, ребята. Вы не сказали мне, куда едете.

Билл решился. Он не мог объяснить, что и как подтолкнуло его к этому решению. Просто неожиданно его осенило…

– Я выхожу здесь. Недалеко отсюда живет мой дружок.

– Давай поедем до Мертла, – сказал Том. – Оттуда мы доедем на попутке до дома. Поехали, Билл. Уже поздно. Я хочу домой.

Но Билл вылез из кабины, за ним – Том. Когда грузовик скрылся из вида, Билл пошел в противоположном направлении, к Элевтере. Он медленно тащился по дороге в кромешной темноте, одолеваемый различными мыслями, сомнениями. Что-то произошло сегодня утром между Патриком и мистером Лютером. Интересно, была ли какая-нибудь взаимосвязь между перевернутым грузовиком с бананами и этим инцидентом. Патрик-то был добродушный, безобидный простофиля, и наверняка, в этой ссоре был повинен Лютер. Но как бы то ни было, не его это дело!

– Какого черта! Куда мы идем, Билл? – ныл Том. – Я устал.

– А тебя кто-нибудь просил? Что ты за мной увязался? Тогда иди и помалкивай!

Ночь была тихая и теплая. Казалось, Коувтаун с его беспорядками где-то далеко, совсем в другом мире. Билл споткнулся о камень, потревожив безмолвие ночи. Вдоль дороги тянулся сетчатый забор, через который он мог различить очертания дремлющего скота. В воздухе пахло ванилью и сеном. Билл остановился, перевел дыхание; продолжил свой путь. За ним плелся Том. Билл не знал, зачем он приехал сюда, почему он идет к Фрэнсису.

Еще один поворот – и перед ним раскинулась Элевтера. Справа от него на небольшом возвышении стоял дом. Луна осветила на мгновение белые колонны. Однажды он был здесь с Патриком и пил лимонад на этой террасе. Он вспомнил хозяйку дома: она была одета в платье с кружевным воротником. Была очень вежливая, но он возненавидел ее. Так он стоял и вспоминал.

Вдруг подул ветер, зашумело море, «заволновались» деревья. В свете луны он видел, как вдалеке разбилась волна об утес. Красивее этого он не видел ничего в своей жизни: море, ветер, благоухание и тишина! Красота, способная причинить боль и разозлить. Ты зол на самого себя, что чувствуешь и воспринимаешь эту красоту!…

И опять небо заволокли серебристые облака. Будет шторм, – подумал Билл. В доме был погашен свет, только внизу светилось одно окно. Ублюдки, ложатся спать! Он смотрел на это окно. Потом он медленно двинулся по тропе. Он не знал, что его привело сюда и что он здесь хотел. Единственное желание его, было – посмотреть. Он пробрался сквозь живую изгородь гибискуса, поближе к дому.

Залаяла собака, за ней – другая. По их тявканью можно было догадаться, что это – глупые, маленькие щенки.

– Тихо! – послышался мужской голос. Вокруг стояла такая тишина, что ветер доносил любые звуки.

Билл ждал. В окне он увидел женский силуэт. Он не мог узнать, кто это – слишком далеко. В каком-то длинном светлом одеянии, воздушная, подобная белоснежному цветку… она была недосягаема для него. Красивая, ее холят и лелеют… – Билл вспомнил драгоценности в бархатных коробочках в магазине Да Куньи. Он чувствовал тонкий аромат ее духов. Чуткое восприятие и образное мышление донесли запах керосина в зажженой лампе, стоящей на клеенке в покосившейся хижине. А эта женщина… о чем она думает и что чувствует? Любит ли она свое жилище?

Он еще долго стоял и смотрел, прислонившись к дереву, на это окошко. Женщина уже ушла. Билл засунул руки в карманы, в одном из них – бычок сигареты, остался после «нелегального» курения в гараже. А еще у него целый пакетик спичек! Он вынимал их, бережно переворачивал в руке. У него появилась странная, дикая мысль, он отгонял ее, но она снова и снова возвращалась. Его охватило возбуждение, как тогда в Коувтауне, когда он бежал, сопровождаемый воем сирен и звоном разбитого стекла. И опять ноги несли его куда-то; сильное волнение, дикое, веселое, злое. А почему бы и нет? Почему? К черту все! Почему бы и нет?! Он беззвучно смеялся. Ему было весело до глубины души. Стараясь держаться подальше от дорожки, на которую падал свет из окна спальной, он тихо подкрался к дому. Здесь – он не мог ошибиться – пахло свежей краской. Внизу было приоткрыто окно, под ним прямо на траве валялись тряпки, о которые вытирали руки маляры. Он подобрал и понюхал их. Да, запах скипидара и краски.

Все так легко и просто! Великие, гениальные поступки до невероятности просты! Швырнуть в окно тряпки, рядом с развевающимися шторами, чиркнуть спичкой и… все дела!

Завороженный, напуганный Том внимательно следил за Биллом.

– Что ты делаешь, Билл? Для чего ты все это делаешь?

– Потому что я так хочу, дурак! И если ты, – угрожающе прошептал Билл, – когда-нибудь пикнешь кому-нибудь об этом, я скажу, что мы вместе решили сделать это. И ты будешь…

– Билл, Билл, положись на меня! За кого ты меня принимаешь! Клянусь, что никогда…

Огонь побежал по шторе. Жаль, что нельзя остаться посмотреть! Они что есть сил бежали к шоссе. Если пробежать три или четыре мили по побережью, там, у перекрестка на Мурхед можно сесть на попутку. Если кто-нибудь и спросит, достаточно правдоподобным будет объяснение, что они были в Мурхеде. И никаких проблем! Последнее, что они слышали, когда добежали до шоссе – визг, громкий лай собак.

– Маленькие никчемные существа, китайские мопсы, – сказал Ричард. – Хоть бы они замолчали! – он остановился, ожидая, что скажет Тереза.

– Думаю, что они скучают по Марджори, – ответила Ти.

У нее болела голова – она рано легла спать. Ричард предложил аспирин, она с благодарностью приняла его, но аспирин не помог, не снял боль. Сильную, невыносимую боль невозможно терпеть: она перестала понимать, где она, что с ней.

От стыда она готова сквозь землю провалиться. Стыдно? Почему? Потому что она родила его или потому что отказалась от него? Она не знала. Ей так жаль его молодую гордость. Патрик Курсон. Но она страшно боится. Этот страх – ее наказание, кара господня. Да, она и сейчас боится.

Когда-нибудь он снова войдет в твою жизнь, говорила Агнес. Мудрая и добрая. Честная и сильная. Агнес, спасшая меня.

Проклятая, проклятая, как остров, который так любила она и ее отец. И любит Фрэнсис. И, кажется, любит он!

Как решителен он был сегодня! Сильный и решительный, как ее отец. Уединение этого острова, обилие солнца и света обостряют все чувства и ощущения. Сильнее гнев, глубже печаль и скорбь, острее желание.

Удивительно, кажется, давно известно, что нельзя ничего забыть, стереть из памяти. Пытаешься заглушить или вовсе избавиться от каких-то навязчивых воспоминаний, но… все твои усилия тщетны. Невидимые клеточки, участки мозга фиксируют, запоминают все независимо от твоей воли и желания. Давно забытое всплывает в памяти, словно озарение…

Насилие? Изнасилование? И да, и нет. То счастливое лето. Солнце, ветер, поэзия. Удивительное открытие: твои и его мысли совпадают. Какие наивные, мудрые, дерзкие и смелые! И какие молодые!

Она взяла его руку. В полуденной тишине пролетел, сверкая золотистым оперением попугай. Королевский изумрудно-голубой попугай. «Я тебя никогда не забуду!» – сказала она что-то в этом роде. Она взяла его за руку, с нежностью посмотрела на него.

Насилие, ты говоришь?

И это случилось, когда ей было пятнадцать лет. Она ничего не знала, но интуитивно воспринимала все. И тогда она испытывала ранее не ведомые ей чувства. И никогда больше не суждено ей было чувствовать то, что тогда, в те дни!

Из ванной выходит Ричард. Спрашивает, как она себя чувствует.

– Лучше, – она обманывает его. На самом деле голова у нее раскалывается, ее трясет: от озноба не спасает даже одеяло. Она поворачивает голову на подушке, касаясь щекой распущенных волос. Афродита, говорил Анатоль.

– Приятная комната. Очень мило, – замечает Ричард.

– Красно-белая, – отвечает она, так как Ричард ждет ее реакции. – Веселенькая и очень живая.

Хорошо говорить о нейтральных, банальных вещах. Это помогает. Хороший способ – погрузиться с головой в окружающий тебя повседневный быт. Это очень помогает, отвлекает, снимает напряжение – сварить кофе или порезать хлеб, когда кто-то из домашних умирает мучительной смертью.

– Не красно-белая, – уточнил Ричард. У него такой острый глаз и тонкий вкус! – Неуловимые оттенки: малиновый и кремовый. Ты знаешь, это китайские пионы.

Он подходит к телефону, трясет его. Никаких гудков.

– Похоже, не работает. Вот уже полчаса не могу никуда дозвониться. Думаю, что это все из-за забастовки.

– Да, наверное.

– Хочу узнать, как там дела у Марджори. Наш первый внук! – в голосе его слышалось изумление.

Теперь стал домоседом. В пожилом возрасте, недобро подумала она. Угомонился, поумнел. С годами утратил страстный темперамент. Я никогда не понимала его. А может быть, нечего было понимать и знать. Он всегда думал о чем-то своем, постороннем, витал в облаках, о чем бы я с ним ни говорила. Его трогало только искусство. А я и не старалась что-либо изменить. Наверное, это – моя вина. А может быть, как раз это его и устраивало.

– Фрэнсис говорит, что доктор – очень опытный, получил образование в Лондоне. Конечно, первый ребенок – самый тяжелый. Хотя у тебя все протекало достаточно легко. Но ты ведь была так молода!

Прожили вместе всю жизнь как чужие, он, я и наши дети. Семейная пара двух доброжелательных незнакомцев. Живут рядом, но каждый – сам по себе. Нет, я долго пыталась построить прочный семейный союз. Я хотела этого. Мне было нужно это. Только не получилось! Каждый день мы общаемся, обсуждаем что-то, живем общими повседневными заботами, я по-своему счастлива, хотя между нами барьер невысказанного, тихое умалчивание тайны, которую не знает он.

А что если сказать ему, кто я есть на самом деле?

Ты выкарабкаешься, говорила Марсель. Она учила ее жить, быть смелой и хитрой, изворотливой. Это пригодилось. Но сейчас от нее требуется мужество иного рода: не умение хитрить и изворачиваться, а смелость, решительность – открыть правду.

Ричард, скажу я, Ричард, выслушай меня, я должна сказать тебе, что…

Он снимает туфли. Комната наполняется розовым светом. Если я скажу что-нибудь, осыпятся лепестки пионов, а лампа разобьется вдребезги.

– У меня не выходит из головы выступление этого парня, – говорит Ричард, снимая туфли. – Он – хороший оратор. Наверное, получил прекрасное образование. Думаю, в Англии, судя по акценту. Он почти белый. Такому, наверное, тяжелее, чем остальным.

Она думает, конечно, у него нос моего отца, так говорила Агнес? И он немного похож на Фрэнсиса.

Что-то беспокоит ее. Может быть, она сходит с ума? Она ходит по краю пропасти.

– Тебе не кажется, что в его лице что-то есть, характерное для нашей семьи, моей семьи?

– О Боже, нет! Что за безумная мысль!

– А мне так показалось, – все равно, что играть в русскую рулетку. Так сказать ему? Сейчас или подождать до утра? А может быть, не говорить вообще?

– Тебе надо проверить зрение, – зевает Ричард. – Да что все лают эти шавки?

– Наверное, в амбар залезла кошка.

Он зовет собак в дом, гладит, успокаивает их. Затем ложится спать.

– Ну и ветер! – жалуется Ричард. – Не знал, что здесь такой сильный ветер.

– Это северо-восточный пассат. Я прикрою окна.

Она встает. В течение некоторого времени стоит и смотрит на север, на Биг Диппер.

– Страшно, – думает она вслух.

– Что ты сказала? Страшно?

– Да. Когда ночь опускается на землю.

Она снова ложится. Судя по его дыханию, Ричард уснул. Ей жаль его. Каково ему будет утром, если она преподнесет ему…? Ему и всем остальным. Знать бы только, как поступить! Всему виной этот остров: невозможно даже спокойно думать.

Печальный ветер. Стонут деревья. Она вспоминает те ночи. Жизнь леса: кваканье, карканье, писк и визг. Душераздирающий вопль маленького зверька, очевидно, схваченного хищником. Она помнит все. Только совсем стерлось в памяти, как стонет ветер всю ночь на Морне.

Да, это будет бессонная ночь. Не стоит, да и бесполезно противостоять этому: уснуть все равно не удастся. И утром, когда заиграют первые утренние блики на потолке комнаты и запоют первые птицы, она так и не сомкнет глаз. Может быть, она и решит, как ей поступить. Она молится за всех страждущих и ищущих.

Может быть, в конце концов она и вздремнет немного. А что если она спит сейчас, а не думает о своих многочисленных проблемах? Она насторожилась. Что-то не так. Что происходит? Порывы ветра сопровождаются странным треском, пощелкиванием, и как шаги по высокой траве, как папиросная бумага слегка потрескивает в коробке. Может быть, это похрапывает Ричард? Но нет, он спит тихо в своей кровати. Должно быть, надвигается буря. Она снова погружается в свои беспорядочные воспоминания.

Немного погодя она слышит рокот прибоя. Странно, дом расположен достаточно далеко от побережья. Она удивлена, но не очень. Она слишком устала. Она снова возвращается к своим мыслям.

Но, сомнений нет! Она ощущает едкий запах дыма. Новый звук: шипенье, треск, подобный тому, когда мясо жарится на сковородке. Она встает с кровати, неуверенно стоит посреди комнаты, стараясь определить направление. Где-то что-то горит. И вдруг она понимает все! В панике она бросается к двери спальной, распахивает ее. Нестерпимая жара, подобная ослепляющему солнцу отбрасывает ее назад в комнату. И холл, и лестница горят ярким пламенем. Клубы дыма в ее легких. Неистовой силой она пытается захлопнуть дверь. Но не побороть ей напора этого палящего горящего зноя. Она задыхается. Языки пламени перекинулись в комнату. Они как солдаты, целая армия солдат, бряцающая своим смертоносным оружием. Они цепляются за прозрачные шторы и ковер, они «лижут» кружевные плечи ее рубашки, ее длинные черные волосы. Мучительная боль в легких.

– Ричард! – кричит она.

Полусонный он ковыляет к окну, выбивает его и выталкивает ее. Жуткая какофония звуков в ее ушах. Его крик, крик человека объятого сметающим все на своем пути пламенем, и ее – она, скованная страхом, спасается, падает на старые деревянные коробки под окном.