Сильный, но приятный запах дерева стоял под знойным небом. Внутри склада жара была нестерпимой.

– Может полить в любую минуту, – сказал Фрэнсис. Второй мужчина посмотрел вверх. Свинцово-серые, с серебристыми краями тучи неслись в воздухе над бухтой.

– Октябрь. До конца года выпадает двести дюймов осадков. Об ураганах пока не предупреждали.

– Вы подвезете материалы до конца недели? Мне бы хотелось закончить ограду и пустить в загон лошадей.

– Привезем. Все говорят, мистер Лютер, какие перемены! А ведь вы взялись за дело немногим больше года назад.

– Почти два.

– По правде говоря, если бы меня спросили, я бы сказал, что возродить это место невозможно.

Когда Фрэнсис выезжал из города, на сердце у него было легко и весело. Он заслужил похвалу. Никто не верил, ни Лионель, ни он сам, что так быстро удастся избавиться от хаоса.

Его решение произвело эффект разорвавшейся бомбы! В те дни отец обреченно принимал каждый новый удар, но мать была просто в шоке. Когда они с Марджори вернулись в Нью-Йорк, чтобы организовать переезд, она умоляла их не делать этого. Ему удалось успокоить ее так же, как и жену: это не навсегда, если не получится, они скоро вернутся.

Дела отца в конце концов наладились. Друзья нашли ему место в другой брокерской конторе, а скандал, как и говорила Тереза, был скоро забыт, уступив место другим новостям.

Родители продали загородный дом и отослали мебель в Элевтеру к великой радости Марджори.

– Мы сами никогда бы не купили такого, у нас нет ни времени, ни денег, – прокомментировала она, распаковывая один за другим контейнеры и обозревая резные кровати, восточные дорожки, серебро времен королевы Анны.

Ричард не хотел расставаться с картинами Да Куньи, но Тереза смогла убедить его, что они должны находиться в Элевтере. И теперь, сидя за обеденным столом, Фрэнсис мог видеть в окне перед собой Морн Блю, а ее копия в раме висела у него за спиной.

Поскольку Элевтера была большим домом, Марджори посчитала необходимым добавить кое-что из обстановки. В соответствии со своим экстравагантным вкусом она заказала у Да Куньи фарфоровые лампы, а также шторы и старинные венецианские зеркала.

И хотя Фрэнсис протестовал против трат, говоря, что положение их очень шаткое, им удалось выкрутиться.

И в основном Марджори спокойно и стойко перенесла огромные изменения в их жизни. Она любила повторять, что серьезные люди не жалуются.

– У мистера Лютера талант к практическим делам, – говорил Озборн, который и сам был способным, честным, заслуживающим уважения и хладнокровным человеком.

Поскольку денег было в обрез, Фрэнсису пришлось отказаться от планов в отношении улучшения жизни в окрестных деревнях. Но он составил список того, что он намерен сделать, и на первом месте в нем стояло строительство жилья.

Большую часть своего свободного времени Марджори проводила в клубе, как и большинство жен землевладельцев. Она завела себе больше подруг, чем он себе друзей. Да Фрэнсис и не стремился к этому, он никогда не был светским человеком. А она всегда знала, когда и что говорить, и даже ее молчание было располагающим.

Он свернул на горную дорогу и снова отдался своим мыслям. У него не часто выдавался свободный час, чтобы просто подумать, повспоминать.

Милая, преданная Марджори. Надо бы уделять ей больше внимания, но как трудно совместить это желание со строительством, с посадками, с заготовкой кормов. А вечером нужно проверить счетные книги. Замкнутый круг.

Внезапно он подумал, – мы почти не видимся с Лионелем и Кэт. Лионель по-своему неплохой человек. Все время помогал советами, а поначалу и заезжал вечерами, для чего ему приходилось делать приличный круг по горным дорогам.

– Кэт занята, – обычно говорил он, хотя никто о ней не спрашивал.

Когда он уезжал, Марджори принималась обсуждать Кэт.

– Все знают, что она вышла за него из-за денег. У нее не было ни цента. Помнишь, она сказала, что даже свадебное платье купили ей Тэрбоксы.

– Отвратительные сплетни!

– Не будь святым, Фрэнсис.

Он недоумевал, какая кошка пробежала между двумя женщинами. Марджори обычно была справедлива в своих суждениях. С другой стороны, иногда даже такой пустяк, как звук голоса, может сделать невыносимым общество другого человека. Или бросить друг к другу, как это было у них с Марджори. И ревности здесь не было. Марджори всегда говорила, что ревность унизительна.

– Она очень странная. Не то чтобы ее планы плохи, но они не срабатывают, а она бьется над ними. Ничего удивительного, что он теряет терпение.

Ему не хотелось говорить о Кэт. Да, она немного странная, думал он, отличается от других, возможно, поэтому женщины и клюют ее. С того ланча он не перемолвился с ней ни словом. На Рождество вся семья собралась вместе, потом на своего рода прощальное торжество – Джулия и Герберт уезжали в Англию, еще было четыре, нет, шесть – он пересчитал по пальцам – вечеров, где они встречались. Всего восемь раз. Хотелось бы встретиться с ней еще, именно потому, что она была другой.

Он никому не сказал о той, другой женщине Лионеля, хотя Кэт не делала из этого секрета. Просто не его дело. Интересно, был ли кто-нибудь другой у нее? И это тоже не его дело.

Разразился дождь. Дворники не справлялись со струями воды, и он наклонялся вперед, чтобы разглядеть дорогу. Канавы по сторонам дороги заполнились водой, он уже не мог развернуться и вернуться в город. Ему еще не приходилось попадать в такой ливень. Машину заливало. Он испугался и почувствовал стыд, что боится.

Через некоторое время он понял, что где-то свернул не туда. Дорога взбиралась вверх слишком круто, не так, как та, что вела к дому, а, кроме того, посередине дороги шли большие ямы. Наверное, это одна из тех дорог, которые заканчиваются в горных деревушках и переходят там в тропы, по которым могут пройти только мулы. К этому моменту стена дождя превратилась в непроницаемый занавес; все вокруг содрогалось от сокрушительной силы ветра.

Потом через боковое стекло ему удалось заметить признаки жизни: навес для хранения бананов размером чуть больше автобусной остановки. Под ним прятались двое мужчин.

Он остановил машину, высунулся из окна и прокричал, пытаясь перекрыть рев ветра и дождя:

– Скажите, где я нахожусь?

Один из мужчин ответил, но Фрэнсис не разобрал его слов.

– Извините, я вас не слышу! Скажите, где я? Здесь есть поблизости деревня?

Мужчина снова ответил, и опять Фрэнсис его не понял. Он говорил не по-английски.

– Вы говорите по-английски?

В ответ он покачал головой. Фрэнсис поднял стекло и двинулся дальше по реке из красной грязи. Через несколько минут он добрался до деревни: короткий ряд хижин по обе стороны дороги и школа на том конце. Обычное здание на сваях с далеко выступающей крышей, чтобы защитить помещение от дождя, окна не были застеклены. С чувством огромного облегчения он остановил машину и в три прыжка поднялся по ступенькам.

В классе было пусто, поскольку время уже давно перевалило за полдень. Учитель сидел за своим столом, перед ним высилась кипа тетрадей.

– Можно? – спросил Фрэнсис. – Я заблудился, – он задыхался и промок насквозь. – Не представляю, где я нахожусь.

– Конечно, заходите. Повесьте куртку на крючок, – говоривший был необыкновенно светлым негром с тонким орлиным носом. – Мне нужно проверить тетради, если вы позволите.

Фрэнсис со своей чувствительностью к голосам обратил внимание на его акцент образованного человека. Он сел, внимательно наблюдая за мужчиной (умные глаза, красивые руки) и прислушиваясь к нарастающей за окном буре (хлещет вода, ревет ветер).

Учитель поднялся и приблизился к Фрэнсису, чтобы тот смог его услышать.

– Меня зовут Патрик Курсон. Вы попали в деревню Галли.

Фрэнсис протянул руку:

– Фрэнсис Лютер. Я живу недалеко от Пойнт-Анжелик. Я, по всей видимости, потерял дорогу.

– Вам нужно будет вернуться назад и на развилке повернуть налево, это мили две отсюда. И вы попадете прямо в Элевтеру.

– О! Откуда вы знаете?

– Что вы владелец Элевтеры? На этом острове все знают все обо всех. Нет, не совсем так. Но обычно люди интересуются возрождением таких старых, заброшенных мест. В этом есть что-то романтическое, не правда ли?

– Не знаю. Я в основном копаю, сажаю или читаю книги, чтобы научиться сажать и копать.

Учитель положил на полку несколько книг, и Фрэнсис спросил его:

– Я отрываю вас от работы? Я дождусь конца бури, если, конечно, она когда-нибудь закончится.

– Закончится, через час или два, – Курсон сел. Ему без сомнения хотелось поговорить. – Вам, наверное, было нелегко, приехав из города, начать новую жизнь?

– По счастью, у меня очень хороший управляющий, который понимает в бананах, изгородях, овцах, найме на работу – короче, во всем.

– Найме на работу? Не думаю, чтобы у вас были с этим трудности. У нас множество безработных.

– Я знаю. Меня беспокоит и это, и заработная плата. Я плачу на тридцать центов в день больше, что не вызывает ко мне теплых чувств со стороны других землевладельцев, – и он поторопился добавить, – я вовсе не хочу казаться святым, я просто… – он не закончил.

– Это значительная прибавка, учитывая, что в сезон на фермах платят восемьдесят центов в день.

Было непонятно, враждебен ли сидящий напротив человек или у него просто такая манера вести разговор. Затем Курсон спросил:

– А что вы собираетесь делать с пока пустующей землей, если я, конечно, не слишком вторгаюсь в ваши дела? Но меня, как и других, разбирает в отношении вас любопытство.

Фрэнсис решил, что он просто прямолинеен.

– Я догадываюсь, к чему вы клоните. Владельцы поместий оставляют часть земли невозделанной, чтобы не платить налоги. Это правило должно быть изменено. Я хочу засадить всю землю. Это дело совести, когда такая нехватка продовольствия.

– Вы удивляете меня, мистер Лютер. Наступило молчание. Затем Фрэнсис поинтересовался:

– По дороге сюда я спрашивал у каких-то людей, как проехать. Они не говорили по-английски, меня это удивило.

– Здесь говорят на своем наречии. Смесь карибских и африканских слов и французского языка.

– Но ведь остров перешел к англичанам сто пятьдесят лет назад!

– Даже раньше. Но эти деревни оторваны от мира. Многие дети говорят на этом наречии дома, а английский язык впервые услышали у меня в классе.

– Британский английский? – с улыбкой спросил Фрэнсис.

– Да. В Коувтауне меня учили англичане, потом я был в Кембридже, так что, полагаю, приобрел кое-какой акцент.

– Значит, родились вы здесь, на Сен-Фелисе?

– Нет. Может показаться странным, но родился я во Франции. Сюда меня привезли, когда мне было два года.

Отец-француз? – подумал Фрэнсис. Вполне возможно. Одному Богу известно, что за страсти, разбитые сердца и стыд произвели на свет этого утонченного и несомненно чувствительного человека! Правда, то же самое можно сказать о любом из нас.

– Моя мать родилась на острове, – сказал он, – но уехала. А я вернулся. Иногда мне самому интересно, почему и зачем. Желание избежать чего-то? Притяжение истории? Я, мистер Курсон, по типу своему человек, который мог бы стать антикваром или реставрировать старые дома. Я люблю прошлое, люблю доискиваться до корней. Я даже начал писать историю Сен-Фелиса, о людях, пришедших сюда, и о том, что их привело.

Курсон кивнул:

– Если вы ищите историю, она у нас есть. Ваша собственная Морн Блю – как за нее боролись французы и англичане! Она четыре раза переходила из рук в руки в ходе одного из самых кровопролитных сражений восемнадцатого века. Когда я был ребенком, там еще сохранялись остатки крепости. Постепенно камни и кирпичи разобрали окрестные жители. Французы строили из камней, а англичане из кирпича, вы знали об этом?

– Нет, не знал. Курсон оборвал себя:

– Простите. Я говорю с вами как учитель.

– Ну так вы же и есть учитель.

В этот момент порыв ветра распахнул дверь и она ударилась о стену. Курсон встал и плотно закрыл ее. Фрэнсис с тревогой спросил:

– Это случайно не ураган? Я здесь уже давно, но не видел ни одного.

– Не волнуйтесь, если ураган налетит, вам не придется спрашивать. Мне было четырнадцать, когда остров был просто изуродован. Окна выбиты, деревья вырваны с корнем, вода на полу стояла на три дюйма. Урожай какао на острове в тот злосчастный год был потерян.

– Зависимость от погоды, – подтвердил Фрэнсис. – Мой дядя Лионель Тэрбокс говорил мне, что наводнения и засухи раз десять ставили его на грань разорения.

Его собеседник ничего на это не сказал, и, внезапно поняв, Фрэнсис вспыхнул:

– Конечно, я знаю, что для бедных это гораздо тяжелее.

Он оглядел классную комнату: убогие парты, старая полка с потрепанными книгами, маленькая доска на подставке – и все.

– И все же вы тоже вернулись, – произнес он, думая вслух.

– Простите?

– Я имею в виду, что вы вернулись несмотря на то, что жизнь здесь тяжелая. Полагаю, вы могли остаться в Англии.

– Вы упомянули о совести. Я должен был вернуться домой. Большинство детей на этом острове заканчивают только пять классов, большая часть взрослых функционально неграмотна.

– И вы пытаетесь как-то помочь.

Курсон посмотрел в окно – дождь начал постепенно стихать.

– Я сомневался. Какой смысл читать детям стихи Браунинг? – он усмехнулся.

Насмешливость, с возрастающим интересом подумал Фрэнсис, его обычное настроение и состояние – насмешливость. А его собственные – основательная простота.

– Я пытаюсь дать им столько, сколько они могут воспринять. Я рассказываю им их историю: Африка и Вест-Индия. По крайней мере, это имеет хоть какое-то отношение к их жизни.

Странно, что он не колеблясь разговаривает со мной таким образом, думал Фрэнсис, хотя с Лионелем он не стал бы беседовать на такие темы, и ни с кем, кого я знаю.

– А политика вас интересует?

– Не уверен. Я не человек действия, в этом мои проблемы. Но у меня есть друг, Николас Мибейн, который тоже вернулся из Англии и создает новую партию. Он работает над программой, чтобы быть во всеоружии, когда придет независимость, и он хочет, чтобы я работал с ним. Так что я думаю об этом. Только думаю.

– Я слышал о Николасе Мибейне. Что-то было в газетах. А в тот день, когда я приехал, какой-то священник на вечере говорил о нем.

– Должно быть, отец Бейкер.

– Может быть. Я обычно не помню имен, а это было довольно давно, но почему-то это имя засело в голове. Священник сказал, что он был блестящим учеником, если я правильно помню.

– Так и есть. Он мыслитель и оратор. Эти два качества не всегда идут вместе, но если так случается, получается несокрушимое сочетание. Николас достигнет многого.

Курсон шагал по комнате взад и вперед, засунув руки в карманы.

– Независимость позволит нам проявить инициативу. Из инициативы родится характер, национальный характер, с которым мы построим демократию. Но начинать нужно с сильного лидера, который может указать путь. Николас сильный, он будет бороться. Вы застали время больших перемен, мистер Лютер.

– То же самое говорил мне и дядя Герберт. Предостерегал меня.

– В другом смысле, я думаю, – улыбнулся Курсон. – Я обидел вас? Надеюсь нет.

– Нет, – спокойно ответил Фрэнсис, – если я собираюсь здесь жить, я должен знать все точки зрения.

– Это было бы мудро. Обычно владельцам больших поместий – а ими часто являются иностранцы – нет дела до того, что здесь происходит.

– Мне – есть дело. У меня много проектов – он замолчал, вспомнив идеи Кэт, – во всяком случае я хочу построить нормальное жилье для своих постоянных работников.

– Я слышал.

– Вы слышали?

– Я же говорил вам, на Сен-Фелисе новости разносятся быстро. Если вы начнете, а другие последуют вашему примеру, в чем я, к сожалению, сомневаюсь, это будет хорошее начало. Но мы можем проговорить так весь день, – Курсон поднял руки вверх. – Мне не стоит подрывать ваш энтузиазм своими словами, а то вы завтра же все продадите и уедете домой.

Фрэнсис покачал головой:

– Мой дом здесь.

Он почувствовал сильный интерес к этому человеку. Кембридж, почти белый и считает себя частью крестьян-негров.

– Расскажите мне что-нибудь о себе, мистер Курсон. Что значит для вас жить здесь, для такого… как вы.

– Не белого, вы имеете в виду?!

– И это тоже. Чего вы больше всего хотите?

– Начать с того, что я бы уничтожил ограничения и привилегии. Один человек – один голос. У меня нет собственности, я – арендатор, поэтому я не могу голосовать. Послушайте, мистер Лютер, на островах Карибского моря от девяносто пяти до девяноста восьми процентов населения – чернокожие люди, в той или иной степени. Очень немногие из них владеют собственностью, поэтому они даже не могут высказать свое мнение о том, как ими управляют.

– С таким положением вещей, конечно, нельзя мириться, но я слышал, что скоро все изменится. Может, уже в этом году. Но мне хотелось узнать именно о вас, о вашей жизни. Вы женаты?

– У меня есть жена, Дезире. Мы живем в городе.

– Дезире? Она не работает у Да Куньи?

– Да. Вы ее знаете?

– Я покупал у нее подарки на Рождество и на день рождения жены. Я давно ее не видел, редко бываю в магазинах.

– Она оставила работу. У нас двое детей, они в ней нуждаются.

Дождь совсем прекратился. С крыши и деревьев падали тяжелые капли. Сквозь дымку засветило солнце. Мужчины подошли к дверям.

– Мне хочется думать, что для моих детей… и для всех остальных мир будет лучше, – сказал Курсон. – Я оптимист.

– Будем надеяться, – пробормотал Фрэнсис. Странный человек, подумал он, и очень странная встреча. Внезапно он подумал об истории, о ее власти над победами и потерями, над добром и злом. Лионель и ему подобные сказали бы, что он такой же большой глупец, как и его отец. Но в этот момент он чувствовал себя способным опровергнуть их.

Фрэнсис перекинул через руку влажную куртку.

– Должен сказать, что за полдня вы рассказали мне об этих местах больше, чем кто-либо другой, за исключением, – он не знал, что заставило его произнести это имя, – моей родственницы, Кэт Тэрбокс.

– У нее есть сердце, – просто сказал Курсон.

– Я забыл, что вы ее знаете! Или ваша жена.

– Мы оба. Я познакомился с ней через своего тестя, Клэренса Портера. Они много работают вместе, в основном в Семейной консультации. Клэренс помогает с профсоюзными деньгами для строительства настоящей больницы, а Кэт вхожа во все нужные семьи. Правда, дело подвигается трудно. Те, кто могут, не хотят или отделываются символическими суммами. Кэт – редкая женщина, вы согласны?

– Я тоже так думаю, хотя не часто вижу ее. Они пожали друг другу руки на прощанье.

– Было приятно с вами познакомиться, мистер Лютер. Желаю вам удачи в ваших начинаниях.

– Я… вам следует навестить меня, – выпалил Фрэнсис.

– Вы серьезно? Или это означает: «заезжайте как-нибудь», то есть никогда?

– Я не говорю то, чего не думаю.

Марджори вряд ли будет рада, но это неважно. Ему очень понравился этот человек.

Курсон улыбнулся. Это была первая настоящая улыбка за все время, улыбка без иронии и грусти.

– Я навещу вас. Ваша фамилия есть в адресной книге Коувтауна? Патрик Курсон?

– Да, есть.

Он так и стоял с поднятой в прощальном взмахе рукой, когда Фрэнсис исчез из виду, свернув за поворот.