Девять недель фильм «Рождение звезды» снимался в Северной Калифорнии. Джан прилетела на самолете Международных студий, а когда они приземлились в аэропорту Окленда, их уже ждал «лимузин», который доставил прибывших в отель «Купертино», где собрались участники съемки и съемочная группа. Наутро Джан отвезли на место первой съемки и показали комнату для переодевания, где ее уже ждала Май.

Джан посмотрела в зеркало. Она была в большом, удобном трейлере. Куда шикарней, чем та железная коробка, в которой ей пришлось обретаться, когда снимался фильм «Трое на дороге». Эйприл все делает первоклассно. В трейлере были большое и хорошо освещенное зеркало и отлично сделанный туалетный столик красного дерева. Ванная комната. Со вкусом меблированная комната отдыха, с цветами, с бронзово-хрустальными светильниками, и отдельно – спальня с большой кроватью! Нет, не для того, чтобы проводить в ней ночь, конечно. Это только на тот случай, если актрисе вздумается вздремнуть днем! Джан почувствовала себя настоящей кинозвездой. В большой хрустальной вазе цветы – подарок от Эйприл Айронз.

Но выглядит ли Джан как звезда? Она стала озабоченно исследовать свое лицо перед зеркалом. Даже появление Май, которая притащила еще один чемодан, не могло отвлечь Джан от испуганного самосозерцания. Но все-таки неприлично долго рассматривать себя в зеркало в присутствии другого человека, даже если чувствуешь себя с ним так хорошо и спокойно, как с Май.

Этой ночью Джан снился сон: она раздевалась на сцене перед полным зрительным залом театра. Сначала она обнажила одно бедро. Потом второе. По залу прошел ропот. Затем живот. Затем груди. Зал стал смеяться. Джан схватилась руками за лицо и нащупала нос старухи, старый, вялый подбородок. Зал ревел от хохота. Джан проснулась вся в поту.

Она почувствовала, что обливается потом и сейчас, отвернувшись от зеркала. Но вот Джан встретилась глазами с Май.

– Ты всегда считала себя красивой?

– Никогда.

– Как никогда? – удивилась Джан. – Май! Ты же была самой красивой женщиной своего времени. И ты никогда не считала себя таковой?

– Теперь-то я знаю, что была. Теперь я вижу это, когда смотрю старые кинокартины. Но тогда – нет. Мне всегда казалось, что у меня что-то не так. Рот слишком велик. Глаза слишком круглые. Я всегда себя с кем-то сравнивала: сначала с другими девушками, потом с другими женщинами. А когда я приехала сюда! Голливуд! Треда Бара! Ты не можешь себе представить! И Надя Негрон. И, конечно, Гарбо. Лицо из всех лиц. Я никогда не была так хороша. И перед камерой, и перед мужчинами. Время, когда я была красивой, ушло безвозвратно.

Джан смотрела на Май в зеркало, потом повернулась к ней. Лицо у старухи было все еще элегантным в том, что касалось костной структуры, но кожа в морщинах, мешках, возрастных пятнах. Джан же была юной, свежей. Ну и как долго она будет оставаться такой? И достаточно ли она красива? Достаточно ли красива, чтобы заполнять своим лицом большой экран в «Триплекс Одеон»? Она определенно не такая милашка, какой была когда-то Май. Но Джан зачем-то слишком много внимания обращает на свои недостатки. Впрочем, ведь и Май поступала так же. И Шарлин говорила ей, что не чувствует себя такой красивой, как Лайла или даже сама Джан. А Лайла… Ну да, Лайла капризна. Никто не смел фотографировать ее без условия, что она первой посмотрит снимки и сочтет нужным или ненужным публиковать их.

Теперь, опасаясь большого экрана, Джан изучала свою внешность. Это не только ее работа, но и Джерри, гримера, Ласло – художника, Боба – кинооператора – все они вместе будут работать над тем, чтобы Джан выглядела хорошо. Джан посмотрела на Май, которая уже прошла через все это.

– О дорогая, – сказала Май, – ну почему тебя так беспокоят съемки? Ты будешь выглядеть прекрасно. Слушай, они сначала все изучат и выберут наиболее выигрышные точки для съемок. Ты будешь само совершенство.

– А я-то надеялась, что я уже такова. Май рассмеялась.

– Дорогая, не будь такой глупенькой! Почему Джин Артур показывали только с одной стороны. Всегда левый бок. Все знали это. Это не смущало Капру. И Клодет Колберт тоже. Она француженка, очень шикарная, но лицо, как это… как тыква. Была специальная подсветка для ее щек. Даже Элизабет Тейлор. Тень на верхней губе. Всегда прикрывала. Так в чем проблема? – Май рассмеялась.

Джан знала, в чем ее проблема. Первое. Она боялась за свою внешность на большом экране. Второе. Она боялась за Сэма. Третье. Она сердилась.

– 3ачем все эти ухищрения, – спросила Джан, хотя и не ждала ответа. – Показывать только одну сторону. Давать подсветку, ретушь? Зачем не показывать нас такими, какие мы есть?

– Потому что, дорогая, мы совсем не такие в мечтах мужчин. Знаешь, какая история произошла с Джоном Раскиным?

Джан знала имя этого викторианского критика-искусствоведа, но Май произнесла его так, как будто это было имя русского графа. Джан покачала головой.

– Это был лондонский искусствовед. Нет. Даже больше. Это был журналист, который формировал вкусы своего времени. Он говорил людям, что хорошо, что красиво, что уродливо. Очень большая фигура в мире искусства. Может быть, самая большая.

– Да, – вздохнула Джан. – Теперь я вспомнила.

– Ну вот, он женился. Красивая юная девушка. Раскин обожал ее. Пока не прошла брачная церемония. А когда невеста разделась для брачной ночи, он заболел. Знаешь почему?

Джан покачала головой.

– Он увидел волосы на ее теле. Это его потрясло. Он видел статуи женщин. На них не было волос. А его настоящая красавица-жена вызвала у него отвращение! – Май рассмеялась. – Вот как бывает с женщинами. Вот какие шутки боги вытворяют с нами. Мы звезды, но мы живем на земле. Мы само совершенство, но мы всегда недостаточно совершенны.

– Грустно. И это правда?

– Насчет Раскина?

– И то, и другое.

– Ну что ж. Мерилин Монро. Я помню, как мы примеряли ей джинсы. Так каждый раз она отшвыривала их прочь, прежде чем надеть. Мерилин боялась, что не будет достаточно красива. Гарбо. Прекрасная женщина. В тридцать пять лет она обнаружила какие-то морщинки на своем лице на экране. Она плакала три дня. Пришлось остановить съемки. Люди говорят, что ее не беспокоило то, как она выглядела. Беспокоило и настолько, что до конца своих дней она скрывалась от людей. Ты можешь себе представить. Когда мы несовершенны, мы ненавидим сами себя. Если мы совершенны, мы все равно стареем и все равно ненавидим сами себя. Знаешь, когда Грир Гарсон была большой кинозвездой, у нее был любимый оператор Джо Руттенберг. Это был гений. Но однажды Грир оказалась недовольна и вызвала Джо для разговора. «Ты знаешь, Джо, – сказала она, – ты снимаешь меня не так хорошо, как раньше». Руттенберг ответил: «Прости, Грир, но я постарел на десять лет». Бедная Грир! Она уже умерла. – Май вздохнула. – А мужчины любят свои мечты. Мужчины создают эти мечты и хозяйничают в студиях. Они всегда говорят: «Все не так! Вы недостаточно совершенны для нашей мечты». И всегда мы верим им.

– Но зачем им это? – воскликнула Джан. Май пожала плечами.

– Чтобы управлять нами. Они боятся нашей власти, поэтому заставляют нас бояться.

Джан присела, почувствовав себя маленькой и слабенькой.

– Ну а что произошло с женой Раскина? – спросила она.

– Долго оставалась девственницей. Потом убежала с художником. Настоящий мужчина. Сначала она была у него натурщицей. Вот для него она действительно оказалась совершенством. Его звали не то Хант, не то Майлс. В конце концов она от него родила. Знаешь, в чем мораль этой истории?

Джан покачала головой.

– Якшаться нужно с художниками, а не с критиками, – улыбнулась Май.

Старуха помогала Джан в пробных съемках при подборе подходящих костюмов, в которых актриса лучше всего смотрелась бы на экране. Сэм на это время не приехал и слава Богу, не было и Майкла. Ему нечего было здесь делать, по крайней мере, три дня.

Потом, после семи, Май помогала Джан переодеться и ждала, пока она смоет грим.

– Если не возражаешь, я поеду с тобой в отель, – предложила Май.

– Хорошо, давай вместе пообедаем, – ответила Джан.

– Пивка бы. Все, что мне требуется, это пива, – вздохнула Май. В молчании они ехали в «Купертино». Даже Дэнни, шофер, для которого возить кинозвезд на съемки было привычным занятием, устал. И, сидя в темноте на заднем сиденье «лимузина», Джан гадала: что будет? Что она делает здесь, в незнакомом городе, работая над фильмом, который ей не нравился, по сценарию, который не был закончен. Рядом с ней лежал последний вариант. Фотокопия сценария на розовой бумаге. Каждый вариант был на бумаге другого цвета, чтобы не спутать. Сколько уже было цветов? Светло-желтый, темно-желтый, зеленый, синий, голубой. Была ли белая бумага? Или серая? Джан не помнила. И что будет, если больше не найдется неиспользованных цветов? Ну, напомнила она себе, Майкл Куртиц снимал «Касабланку» по незаконченному сценарию. Актеры не знали, каким будет конец, пока не завершились съемки. Но не делает ли ошибки Джан? Перед ней был богатый выбор, зачем тогда этот фильм?

Сэм, конечно. Она полетела, как мотылек на пламя свечи. Джан вздохнула. И, как мотылек, она сгорит? А может ли она сама превратиться в пламя, в центр внимания? Да, ее плоть изменилась, но центром внимания она осталась.

Вдруг на заднем сиденье шикарного «лимузина» Джан ощутила одиночество и отчаяние. Она почувствовала себя далеко, за много миль от сидевшей рядом Май, и подумала, что вот если она умрет, то кто вспомнит о ней? Кто? Что она здесь делает? Джан вздрогнула, хотя и не было холодно. Она почувствовала себя такой несчастной. Что подумают о ней Дэнни и Май? Так, мысленно пережив несколько обидных минут, Джан благополучно приехала в «Купертино». «Лимузин» остановился у отеля.

Она так устала, когда поднялась по лестнице, что попросила Май пройти к ней в комнату, чтобы помочь. Та великодушно согласилась; Потом Джан приняла душ и переоделась в халат. Горячая вода улучшила ее самочувствие, но она все равно постоянно понимала, что ее еще ждут кошмары и тревожные мысли. Поэтому, стоя под душем отеля «Купертино», Джан приняла решение.

Когда она вышла из ванной, Май только что отпустила официанта. Стол был накрыт, обед подан на столике возле окна. Они сели рядом и принялись за цыплят.

– Май, я хочу тебе кое-что сказать.

Май поставила стакан, и превратилась в слух.

– Я чувствую, что если не скажу этого кому-нибудь, то умру, – сказала Джан и начала.

Май – прекрасная слушательница. Она позволяла Джан плакать и ждала, молча, в течение всех долгих пауз, когда Джан подбирала слова и набиралась храбрости, чтобы продолжить рассказ. Май не перебивала и задала только один вопрос: как Джан нашла Брюстера Мура. Все остальное время старуха отвечала на это долгое повествование только кивками головы и вздохами сочувствия. Наконец Джан закончила, и они обе сидели у окна, глядя на мерцавшие огни «Купертино». Потом Май вздохнула и отодвинула свой стул от столика. Она встала и подошла к окну.

– Что мы с собой делаем? Что они с нами делают! – прошептала она.

Потом повернулась и посмотрела на Джан. В ее глазах не было ни удивления, ни отвращения, только любовь и преданность.

– Моя дорогая, мне так жаль! – вот все, что она сказала.

Эту ночь Джан спала гораздо лучше, чем все предыдущие ночи. Наутро Май уже ждала ее в гостиной.

– Дорогая, я хотела поговорить с тобой, – сказала она. Джан кивнула. – Я всю ночь думала о твоем рассказе. И должна сказать, что ты в большой опасности.

Джан присела на диван. Сердце ее быстро забилось.

– Ты о чем? – спросила она.

– Когда Господь дает красоту, он также дает и время поучиться, на что она годится. Ибо красота – это власть в нашем мире. Это – оружие или инструмент. Большинство из нас переживает наше лучшее время, сначала наблюдая, как растет наша власть, потом мы опробываем ее, потом наблюдаем, как постепенно ее теряем. Но некоторые несчастные женщины получают большую красоту, даже не зная об этом. Это убивает их. Всегда. Джин Харлоу. Мерилин Монро. Джин Сиберг. Ты сама знаешь этот список. – Май сделала паузу. – Я говорю тебе как человек, который все знает. Я однажды была красива. Но ты, моя дорогая… Ты красива, но не знаешь, что делать со своей мощью, со своей властью. Я вижу это. Ты стесняешься смотреть на себя в присутствии других людей. Красивые так не делают. Тебе приятно, когда кто-нибудь называет тебя милашкой. А ведь это оскорбление для красивой женщины. Есть и другие признаки, которые я заметила. – Старуха вздохнула.

– О Май! Ты пугаешь меня. Что мне делать?

– Не знаю. Этим, наверное, должна заниматься наука. Но я помогу тебе, как смогу. Может быть, я сумею научить тебя. Если ты захочешь.

Джан почувствовала, как глаза ее наполняются слезами.

– Спасибо, – сказала она.