Глава 7

Когда Дэвид Циммер после позднего ленча вернулся жарким вечером в свой офис, первое, что ему бросилось в глаза, был свежий номер журнала «Стад», лежавший в самом центре его стола. Нахмурившись, Дэвид вызвал Стеллу по селектору. Стелла отозвалась мгновенно — она ждала возвращения Дэвида в соседней комнате. Голос ее, как обычно, звучал вежливо и деловито.

— Слушаю вас, мистер Циммер.

— Стел, это ты оставила журнал у меня на столе?

— Нет, что вы, мистер Циммер, не я.

— Хорошо, тогда кто же побывал в кабинете в мое отсутствие?

На противоположном конце провода установилось напряженное молчание. Затем голос Стеллы четко отрапортовал: «К вам приходила Глория Риардон. С документами от мистера Хансена».

Несмотря на раздражение, Дэвид хмыкнул. Ни одна секретарша, кроме Стеллы, не знала, как докладывать о приходе Глории, которая одновременно являлась любовницей Говарда Хансена и его «помощника по административной части».

— Спасибо, Стелла.

Прежде чем раскрыть журнал, Дэвид уселся в кресло. Если журнал оставила Глория, значит, он содержал нечто такое, что ему, по разумению Глории, обязательно следовало увидеть.

Слово «стерва» характеризовало Глорию, красавицу со светлыми волосами, лучше всех прочих. Оттого Дэвид, еще не раскрыв журнал, почти наверняка знал, что его ждет неприятный сюрприз, на которые Глория была великой мастерицей.

Несмотря на ленч и два бокала мартини, которые он пропустил до еды, Дэвид почувствовал, как внизу желудка стала образовываться противная сосущая пустота.

Неужели это Ева? Нет, она не могла этого сделать, даже ради того, чтобы досадить ему!

Но результат был налицо. Дэвид чувствовал, как его охватывает злость, но, на удивление, к этому чувству примешивалось другое, тоже знакомое — ощущение сильного напряжения в паху, которое он всегда испытывал, глядя на Еву. А в журнале действительно было на что посмотреть. Статья компоновалась из четырех полос текста и фотографий, и на центральном развороте красовалась Ева собственной персоной в цвете и не совсем одетая. Вся подборка носила название «Много лиц у Евы», автором же текста и фотографий значился некий Том Катт, чьи инициалы красовались внизу.

«С нашей стороны потребовалось немало мужества, чтобы убедить мисс Еву Мейсон, самого очаровательного комментатора на телевидении Сан-Франциско, сфотографироваться для нашего журнала. Ева, фотомодель в прошлом, знаменита тем, что, позируя, никогда не демонстрировала себя больше, чем того требуют приличия. И понятно, поначалу она была озадачена нашим предложением, особенно когда мы ей сообщили, что все прочие манекенщицы худы, как спички, и не удовлетворяют тем высоким требованиям, которые существуют в нашем издании…»

Далее следовало продолжение, но Дэвиду совсем расхотелось читать. Он разглядывал фотоснимки Евы, сделанные в разных ракурсах и в различных нарядах: Ева в даровом костюме, готовящая очередную телепередачу; Ева и ее соседка по квартире Марта, занятые приготовлением ужина у себя дома; Ева в опере, рука об руку с напыщенным толстым старцем; Ева, читающая книгу, — лицо без косметики, но от того не менее очаровательное.

Его пальцы вздрогнули, когда он добрался до разворота. В отличие от предыдущих снимков, довольно банальных, этот выглядел как настоящий шедевр. Том Катт, он же Джерри Хормон, он же «торговец телами», и в самом деле превзошел себя, создавая разворот. На заднем плане искрился не поддельный, а самый настоящий водопад, и мириады его брызг легким туманом зависали на всем пространстве снимка. На переднем плане влажно зеленели заросли кустарника. И наконец, из ветвей смело выступала Ева, чуть прикрытая листвой, загадочно улыбающаяся, со сверкающими капельками воды на коже… (он вспомнил росинки пота, выступавшие на ее теле, когда она уставала от любви:). Любой ценитель мог бы сказать, что у этой манекенщицы безукоризненная фигура.

— Я одна из тех немногих счастливых женщин, которые, обладая формами, получаются на фотографиях стройные, как камыш, — заявила она ему однажды.

Боль в паху стала почти непереносимой, такой же грубой и животной, как злоба, наполнявшая его сердце.

— Как она все-таки осмелилась на подобное, прекрасно зная его отношение к женщинам, выставляющими свои прелести на всеобщее обозрение? — Дэвид ощутил новый прилив злости и сжал кулаки. — Лицемерная шлюха! Стоило ли верить теперь во все пролитые ею слезы, признания, которые она тысячекратно произносила, умоляя его не уходить, потому что он единственный мужчина на свете, которого она любит и будет любить всегда.

Резко прозвучал зуммер телефона и поймал его врасплох. Он знал, что звонит Глория, и не торопился поднимать трубку, хотя понимал, что хочешь не хочешь, но ему придется с ней разговаривать. Стоявший на его столе и теперь надрывавшийся от звонков аппарат соединял его непосредственно с офисом Говарда Хансена, а Говард являлся старшим партнером адвокатской фирмы «Хансен, Хауэлл и Бернстайн», известной в городе больше как «Ха, Ха и Бэ».

Чаще всего ему звонила Глория, хотя иногда это делал и сам Говард. Телефон по-прежнему надрывался, и, прежде чем снять трубку, Дэвид сделал глубокий вдох, словно перед прыжком в воду.

— Дорогой, ты уже справил свое маленькое удовольствие? Держу пари, что я, наконец, догадалась, почему ты всегда такой неприступный.

Остается только выяснить, каким образом она ухитрялась скрывать все эти выпуклости под узкими платьями?

— Послушай, Глория! Не понимаю, о чем ты? Ты прекрасно осведомлена о нашем разрыве с Евой. И мне на нее совершенно наплевать — пусть хоть в порнофильмах снимается. А если ей понадобится реклама, то я уж для такого случая постараюсь, — он вдруг понял, что позволил накопившемуся раздражению прорваться наружу, и постарался взять себя в руки.

Глория хихикнула — она всегда радовалась, когда предоставлялась возможность напакостить ближнему.

— Ты мне обязательно расскажешь о ваших отношениях, любимый, и со всеми подробностями. Но только когда успокоишься и прекратишь дышать мне в ухо, как ревнивый подросток. Передохни. — В трубке щелкнуло, и разговор прервался.

Сам того не желая, Дэвид опять принялся рассматривать фотографии Евы в журнале. Ну, «конечно, и как он сразу не догадался?! Она решила позировать для „Стада“ только для того, чтобы досадить ему и заставить его понять, что он потерял в ее лице. Да, таким образом Ева пыталась напомнить Дэвиду о себе. Ее назойливость раздражала его.

— Все равно она шлюха, — пробормотал он, и ему вдруг очень захотелось сообщить Еве об этом. Самое странное — это то, что он был уверен в том, что в эту минуту Ева тоже думает о нем. Некоторые мысли приходили к ним в голову одновременно.

— Проклятая телепатия, — говорила она в таких случаях.

Ругая себя последними словами за проявленную слабость, Дэвид не сдержался и набрал телефон квартиры, которую она снимала вместе с Марта. Бесполезно. Ее не было дома. Она слишком много работает, — да разве она сама не говорила ему об этом тысячу раз?

Но почему он не может забыть о ней, спрашивается? Разве он не знает, что ей наплевать, с кем залезть в постель — будь то мужчина или женщина? Когда несчастная, больная от ревности Стелла рассказала ему о Еве и Марти, он отказывался верить, но потом он застал Еву в постели с совершенно незнакомым мужчиной, которого они оба впервые увидели в доме Говарда. Все это так, но почему только от одной мысли о ней, при взгляде на ее фотографию он начинал чувствовать растущее возбуждение внизу живота?

На столе его ожидали письма, требовавшие ответа, и отчет, который ему давно следовало прочитать, но Дэвиду что-то совсем расхотелось работать.

— В конце концов, — тут ему показалось, что он разговаривает сам с собой, — в конце концов, отчего бы мне и не переспать с Глорией? По крайней мере, она явно ко мне не равнодушна и не скрывает этого. В любом случае, если речь идет о Глории, мне необходимо кое-что доказать себе самому…

Дэвид потянулся к телефону и набрал номер офиса старшего партнера адвокатской конторы «Хансен, Хауэлл и Бернстайн».

Тело Глории было изумительным, почти идеальным; единственное, что его чуть-чуть портило — это слишком развитые груди. Но они были высоки, упруги и тоже красивы. На их нежной коже, слегка маслянистой от крема, игриво поблескивали крохотные капельки воды. Злость, которая еще не улеглась в душе у Дэвида, сделала его даже более агрессивным, чем обычно. Да и на самом деле — какого черта он должен колебаться, терять время, когда Глория совершенно ясно дала понять, что хочет с ним быть. Он вытянул руку и коснулся ее груди — она не пошевелилась. Тогда он демонстративно извлек грудь из тесного бюстгальтера ее очень открытого бикини и, пригнув голову, стал жадно ласкать языком уже твердеющий от возбуждения сосок.

— Да, любимый, да, — выдохнула она из себя и, повернувшись всем телом к нему так, что и вторая ее грудь освободилась от покрова, прижалась к его обнаженному торсу. Его руки лихорадочно заскользили вниз по влажной коже, пытаясь забраться в еще мокрые после купания трусики. Добраться до ее заветных складок оказалось несложно — уже через минуту она была готова принять его. Он потянул ее вниз, совершенно забыв о том, что они находились не в доме, а на лежаках у открытого бассейна, где каждый мог их увидеть. Его пальцы исследовали ее интимные глубины, как бы проверяя, способна ли она вместить в себя его чувственность. Наконец он вошел в нее, и она влажно сомкнулась вокруг него, заманивая в себя, втягивая, засасывая… Солнце золотило ее светлые волосы и кожу, добираясь до кудрявых завитков внизу живота, засвечивая их, демонстрируя всему миру, что она натуральная блондинка. Она лежала на спине, принимая Дэвида, закинув голову назад, чуть съехав с лежака, на котором только что загорала, и жмурила глаза, защищаясь от ослепительных, почти белых лучей тропического солнца.

— Делай так, мой милый, именно так! — Ее ноги сомкнулись вокруг него в кольцо, и он почувствовал, как ее ногти вонзились в его ягодицы, прижимая к себе и стараясь заполучить его целиком. Она была похожа на крупное, покрытое светлыми волосами, животное, сопящее, визжащее, стонущее от неистового желания совокупления, «Такая же шлюха, как и все женщины, и Ева тоже шлюха, только Ева еще хуже прочих, потому что лгала, бессовестно лгала и лицемерила. Интересно знать, о чем все они думают, эти шлюхи, когда вопят и извиваются под тяжестью мужчины?» — думал Дэвид.

Веки Глории по-прежнему были плотно зажмурены, зато полуоткрытый рот извергал сладострастные, хохочущие звуки, перемежая их словами, которые, как считала Глория, соответствовали моменту. Она знала все словечки, которые выбалтывают в таких случаях, включая и самые неприличные. И теперь она выпаливала их в бешеном, сумасшедшем темпе, который совпадал с ритмом движения их тел.

Он подсунул одну руку ей под ягодицы и ввел палец в анальное отверстие. И по тому крику, который она выхаркнула прямо ему в лицо, и по новому шквалу любовных движений он понял, что она находится на подступах к вершине наслаждения.

«Ну, что же, сучка, — лихорадочно думал он, — ты сама хотела этого, получай же все по полной программе, но только поторапливайся, черт тебя возьми, поторапливайся, потому что вот сейчас, сию минуту, я впрысну в твое нутро все, что накопили моя злоба и неудовлетворенное либидо».

— Ну же, кончай с этим, получай все, что заслужила! — громко произнес он, побуждая ее ускорить финальную стадию соития. И как бы подчиняясь его команде, она задышала все глубже и чаще, забормотала все быстрее и быстрее, и последние слова — «да, Боже, да!» — воплями сорвались с ее губ.

Он почувствовал, как она запульсировала, начала содрогаться от спазм, и, не желая дольше сдерживаться, он позволил совершиться тому, чего и сам уже хотел со всей страстью — он разрядился прямо в ее теплое, тесное и мокрое от вожделения углубление — суть всякой женщины, кем бы она ни была. В этот момент ему было наплевать, что его руки причиняли ей боль, а его рот и зубы сокрушали ее губы и рот; она принимала от него все с криками восторга.

— Мне было очень хорошо, любовь моя, — заявила она минуту спустя уже почти спокойно. — Но будь хорошим мальчиком, выпусти меня. Мне немного трудно дышать и, кроме того, сюда могут прийти.

— Вот это здорово! Ни с того ни с сего ты вдруг вспоминаешь о том, что мы, оказывается, не одни. «Сюда могут прийти», — передразнил он ее, но тем не менее сделал так, как она просила — перекатился на спину, но, прежде чем надеть купальные трусы, вытащил из пачки сигарету и закурил. Глория, в отличие от Евы, никак не отреагировала на его ироническое замечание. Аккуратно и не спеша она принялась натягивать купальный костюм.

— После того, что было, я с удовольствием бы выпила немного. Ты не возражаешь, если я позвоню и вызову Хилла?

Она нажала на кнопку, вмонтированную в столик, стоявший рядом с лежаками, на которых они снова расположились как ни в чем не бывало. Против собственной воли Дэвид подивился ее столь быстро обретенному спокойствию и сдержанности.

«Кто бы мог подумать, что еще минуту назад эта женщина визжала, стонала и корчилась подо мной, словно какая-нибудь мартышка?» — подумал Дэвид.

Их глаза на мгновение встретились, и она, усмехнувшись, подмигнула ему.

— Только не пытайся меня просчитать, Дэвид, дорогуша. Не теряй времени попусту. Даже мой психоаналитик не в состоянии сказать что — либо обо мне со стопроцентной уверенностью. И никто не скажет.

— Даже Говард? — не удержавшись от мстительного чувства, спросил Дэвид. Она снова усмехнулась.

— Особенно Говард. Хотя он старался больше всех. Впрочем, его старания не совсем пропали даром, и он знает меня лучше, чем кто-либо другой. В сущности, он очень тонкий человек и отлично понимает, что малютке Глории иногда нужно слегка побеситься. И он не возражает, поскольку, когда Глория ему необходима, она всегда в его распоряжении. — Глория надела солнечные очки. — Скажи Хиллу, что я прошу большой стакан холодного дайкири, ладно, милый? А я вздремну ненадолго, пока он будет смешивать коктейли. Мне правда очень хорошо с тобой. К тому же у тебя все получается гораздо удачней, если ты не слишком пьян. Помни об этом.

Он прикусил язык, чтобы не брякнуть ей в ответ что-нибудь язвительное.

Черт бы побрал ее мерзкий язык! Она разговаривает и ведет себя с ним, словно он биоробот, созданный исключительно для того, чтобы ублажать ее и удовлетворять ее прихоти. Ничего, он тоже в силах для разнообразия преподать ей урок. Она еще узнает ему цену!

Дэвид заметил, как к ним приближается Хилл в белоснежных, тщательно отутюженных брюках, и поторопился принять раскованную, чуть небрежную позу, которая бы отвечала стилю, присущему этому дому. Неожиданно в его голову пришла мысль о Еве. В последний раз они были здесь вместе. И ему вдруг до боли захотелось, чтобы в это мгновение она оказалась рядом с ним!..