Глава 21

Брэнт был мастерским манипулятором. Он манипулировал людьми, помыкал ими, особенно женщинами. Не было еще такой женщины, которой он не смог бы управлять, подавив ее, даже Сил, — черт, хватит думать о Сил! Три года он убил на самоанализ, лишь бы избавиться от Сил и от воспоминаний о ней, и то его до сих пор терзали саморазрушающие мысли о ней, она оставалась его «пунктиком». Но ведь после Сил столько всего было! Для себя он сделал открытие: деньги пахнут! Их благоухание перебивает все остальные запахи, с ними ты всегда смеешься последним. Всех и каждого он мог купить, для себя он мог добыть с помощью этих проклятых денег практически любую душу. Всех и вся…

Брэнт вел машину бесшабашно, но с бесшабашностью мастера, как, впрочем, он делал все, чем бы ни занимался. Движение на дороге почти замерло к этому раннему утру, однако вечный туман принес с собой влагу на полотно трассы, поэтому он с усилием заставил себя гнать не так быстро, как он это делал обычно.

Он закурил и предложил сигарету Еве, но та отрицательно качнула головой, ни на сантиметр не повернувшись в его сторону. Она сидела на самом краю, прижавшись к дверце, утонув в бесформенном сером пальто, в которое она была завернута. Они остановились перед светофором, теперь он снова мог внимательно изучать ее профиль не скрываясь, неожиданно для нее он дотронулся до ссадины, темно-кровавым пятном резко выделявшейся на ее бледной щеке.

— Из-за этой штуковины ты не сможешь какое-то время выходить на работу, я тебе пришлю чек.

Она резко отдернула голову от его прикосновения, наконец повернувшись, чтобы взглянуть на него, и заговорила низким и сдавленным голосом, переполненным до краев болью и ненавистью, которая ее раздирала на части:

— Ничего я не возьму у тебя, Брэнт Ньюком. Даже миллион долларов. Захлебнись в своих поганых деньгах, совестник!

Зажегся зеленый, он сильно нажал на газ, потому что дорога резко пошла в гору.

— Детка, нет у меня совести. Надо тебе, наконец, это уразуметь. Но ты — ты-то все еще готова сражаться, да? Ну, может, твой дружок возьмет на себя твою избыточную энергию. Я подозреваю, у него это здорово получается.

На этот раз она не отреагировала на его слова. Да он и не ждал этого. На него тоже накатилась усталость; чувство подавленности усугублял дурной привкус, который всегда возникал во рту после вечеринок, после выпивки и наркотиков, после женщин и — да, мужчин тоже; на сборищах вроде того, в эту ночь, когда после какого-то мгновения становилось все равно, кто с кем. Ух, черт, неожиданно поразила его ослепляющая мысль, зачем все это? Вечеринки, оргии, постоянный поиск новых лиц, новых приключений, все это становилось надуманным и бесцельным. Может быть, ему надо вновь поститься в круиз: с одного острова на другой в океанской синеве. Одному на этот раз. Или, нет, пусть Педро поедет с ним, чтобы присматривать за яхтой, готовить, сменять его у штурвала, когда он спит. Педро был хорошим моряком, и к тому же он держал язык за зубами.

Да, точно, вот что ему было нужно. Уехать куда-нибудь. Хватит, никаких компаний, выпивки, дури, никаких женщин. Ну, может быть, сделать исключение ради очаровательных островитянок, которым все равно, кто он — Брэнт Ньюком или капитан Кук. Островитянки отдаются только тому мужчине, кого они хотят, а не из-за ауры денег, власти и порока, окружающей его. Эти женщины свободны, беззастенчивы и честны, никаких комплексов. К черту его деньги! Его состояние давило на него иногда стопудовым прессом. Совсем как воспоминания о Сил. Его потерянная невинность, его утраченная любовь… Сил… Неужели она в его сознании навсегда, яростно подумал он.

Он слишком разогнал машину, и она неожиданно пошла юзом на резком повороте. Он плавно вырулил из заноса, мастерски работая рулем, и Ева, брошенная на него силой инерции, рассмотрела огонек волнения в его глазах, освещенных догорающим уличным освещением. До нее дошло, что они чуть не разбились насмерть; вместе с этим она осознала, что мысль о смерти не испугала ее. Какая разница, рассеянно пронеслось у нее в голове, и ему, по всей видимости, тоже, ведь его взволновала сама неожиданная ситуация, машина для него — лишь еще одна вещь, послушная ему, укрощенная его руками.

Выправив автомобиль, Брэнт сидел за рулем так, будто бы ничего не произошло, однако время от времени Ева чувствовала, что он поглядывает на нее. Ну уж нет, слишком жирно для него будет, если я что-нибудь скажу или изменю выражение лица. У нее не было чувства страха в момент заноса, она ничего не ощущала, кроме невыносимой усталости и тоски. Она мысленно подгоняла его, не беспокоясь, занесет их или не занесет. Скорей, в безопасное укрытие ее квартиры, к Дэвиду. О, Господи, Дэвид! Что же он скажет? Что он сделает? Она выглядит черт знает как, по всему телу красноречивые отметины. Она ощутила, как ее плоть источает запахи, противные каждой ее клеточке, от этого неожиданного чувства ее вновь пробрала крупная дрожь.

— Замерзла?

Его голос, наполненный неприязнью и издевкой, вновь резанул по ней. Он вызывал у нее ненависть и смутный страх; никогда, думала она, не представляла себе, что смогу кого-нибудь так ненавидеть, как этого, сидящего рядом с ней. Злость настолько переполнила ее, что она не смогла сдержаться, чтобы промолчать.

— Что, забота проняла? Именно теперь, Брэнт Ньюком? Позаботься о себе, ладно? О своей… о своей бессмертной душеньке, если у тебя она имеется.

Она сама не знала, почему у нее вырвались эти слова, к чему она вообще заговорила. Из какого уголка ее подсознания выглянули старые церковные проповеди, отброшенные в свое время за ненадобностью?

К своему удивлению, она вдруг почувствовала, как он внутренне напрягся, как сжались его руки, державшие руль, перед тем как он засмеялся ненатуральным смехом.

— Что-что, моей бессмертной… что? Кукленок, потерял я душеньку-то, отдал ее дьяволу, давно-давно. А может, у меня ее вовсе не было. В общем, попы плюнули на меня уж много лет назад. Ну, а поскольку я не скупился на пожертвования в пользу церкви, они отстали от меня. Ничего не скажешь, премиленько у меня с ними вышло. Небось еще и молятся по мою душу.

— Так ты… ты что, тоже католик?

Она не могла сдержать удивления, смешанного с отвращением и брезгливостью, на что он презрительно хмыкнул:

— Ух ты, лапочка, видишь, как у нас много общего, а? Вот поэтому — то у нас все еще впереди.

— Я же сказала тебе: да лучше я сдохну.

Она инстинктивно отодвинулась от него, с силой прижавшись к дверце; от переполнявшей ее ненависти спазмы сдавили горло.

— Прекрати эти мелодраматические ужимки провинциальной комедиантки, Ева. Ты сразу становишься такой пошлой.

Его голос вновь зазвучал холодно и высокомерно. Он хотел побольнее задеть ее, но на этот раз ей удалось сдержаться и промолчать. Она чувствовала, что он не сводит с нее насмешливого взгляда; хмыкнув, он посмотрел вперед, на дорогу, нажал на педаль газа почти что с яростью, так что машина рванула вперед и Еву встряхнуло до боли в позвоночнике. До тех пор пока они не остановились, она сидела с закрытыми глазами, погруженная в свое тошнящее недомогание, стараясь гнать от себя страх и ненависть, вызываемые его соседством.

Когда он затормозил рядом с ее домом, Ева сразу же дернула за ручку дверцы, но дверь не открылась; он перегнулся, навалившись всем своим весом на нее, пробормотав: «У, дрянь!», и открыл перед ней дверцу. Она отбросила его руку; когда она это сделала, он почувствовал, что его постепенно начинает охватывать непреодолимое холодное чувство ярости, поэтому он назло ей удержал ее на сиденье, с силой повернул ее лицо к себе, буравя ее тело, сотрясавшееся от бессилия и отвращения, своим раздевающим взглядом.

— А где «спасибо»? А где прощальный поцелуй? Я-то думал, ты приличная воспитанная девушка. Как не стыдно, Ева Мейсон!

— М-м-м-м! Будь ты проклят, проклят! — со свистом выдохнула она, на что он засмеялся нарочито высоким голосом, грубо притянул ее для поцелуя, долго и мощно терзая ее губы.

Ее губы трепетали, она пыталась высвободиться от его затяжного жестокого поцелуя, он чувствовал, как она напряглась под его сильной рукой, но вдруг она вся обмякла и теперь уже полулежала совершенно безвольно, не в силах оказать какое-либо сопротивление. Почему же она не покорилась раньше, там, в его комнате для развлечений? Неожиданно он ощутил, будто целует пластмассовую куклу. Ее губы были холодны и безжизненны, лишь глаза, широко раскрытые от боли, излучали ненависть.

С раздражением он оттолкнул ее от себя, она была настолько ослаблена, что от его неожиданного толчка почти что выпала из машины, и ему пришлось подхватить ее. Он увидел, что она по-детски провела ладонью по губам, как бы очищая их, затем рывком высвободилась из его рук и ушла, стуча каблуками по пустынному, влажному от утреннего тумана тротуару. Он проследил за ней взглядом, пока ее силуэт не скрылся за дверью подъезда. После этого он перевел глаза наверх, одно из окон верхних этажей было освещено: ее? Он присмотрелся и различил очертания мужской фигуры; его явно сверху разглядывали. Рот Брэнта раздвинулся в кривой усмешке. Он громко прихлопнул дверцей, которая оставалась открытой после того, как она ушла, нажал на газ так, что мотор взревел, и с издевкой помахал склонившемуся перед окном силуэту в момент, когда его машина рванула с места, вспоров тишину пустынных улиц низким гулом мотора и визгом бешено вращающихся колес.

Да уж, на ее детские ужимки он ответил тем же! Трусоватый дружок у этой фригидной дряни. Из того, что Брэнт услышал от Фрэнси, было ясно, что Дэвид — это скучнейший эгоистичнейший лицемер. Пуританин-шкодник, готов волочиться за каждой юбкой в городе, но презирающий баб, отдавшихся ему. Со слов все той же Фрэнси, Ева Мейсон была без ума от Дэвида, она повсюду таскалась за ним, бесконечно и бесстыдно, позволяя помыкать собой и унижать себя. Да, Фрэнси говорила еще, что Дэвид никогда не женится на Еве, ведь она была такой доступной, такой дешевой, такой бесхребетной. А сегодня ночью эта поганка упрямая упиралась до последнего. Не только с ним, но и со всеми остальными тоже. Боролась как тигрица, даже когда не надо было. Конечно, что же она хотела, распалила их так, что они ее чуть не растерзали. Да не только их, и его тоже: ему безудержно захотелось схватить, заполучить, раздавить ее. Он совсем потерял голову, было бы ради чего! Ну, конечно, что попусту жизненные силы на нее расходовать, провались она ко всем чертям! Он выкинул ее из своих мыслей так же. как и всех прочих женшин, которых он брал, использовал по назначению и выбрасывал.

Брэнт ехал домой, разгоняя последнюю ночную пелену, хмурясь при мысли о том, какой беспорядок ждет его там. Ладно, черт с ним! Придет старина Джемисон — он взглянул на часы, — ага, часа через три, все приведет в норму. А его обязанность сейчас — закрыться в спальне, принять душ и — спать, спать.

Он механически вошел в дом, устало бредя по освещенным комнатам, сбрасывая с себя одежду. Ничего, Джемисон подберет. Поднявшись по прелестной, плавно изгибающейся лестнице, детищу ведущего архитектора страны, он вошел в свою спальню. Ему показалось, что он ощутил запах духов Евы Мейсон на своем теле, это вызвало у него гримасу раздражения. Ладно, после душа исчезнет. Из бара, находившегося в его спальне, он взял бутылку, налил себе несколько глотков, проглотил согревающую влагу перед тем, как его тело прокололи обжигающе холодные иглы душа. Холодный — потом горячий — потом снова холодный — и скорей в теплую мягкость полотенца, сдернутого с сушилки. Скомкав и бросив его, он подошел к своей кровати и стал нетерпеливо щелкать клавишами, пока музыка не зазвучала так, как ему нравилось — нежно наплывая на него со всех сторон из невидимых колонок, лаская его, не выпуская из своих объятий. Он закурил и опустил голову на подушки, не накрываясь одеялом.

Проклятая Ева Мейсон, упорная дрянь! Какого черта она не выходила у него из головы? Его мысли — это заповедная обитель для Сил, в конце концов. Милая, золотистая, распутная Сил, мягкие ладони и влажные губы, журчащий смех, его «учительница», как он ее когда-то называл. Сил была и его учительницей, и его возлюбленной, и его госпожой, она к тому же была его тетушкой. Черт побери! Сигарета рассыпалась от его резкого движения, и он закурил снова. Сейчас уже» ясно: он не заснет, пока не расправится со всеми своими демонами, как говорил его психотерапевт.. Еще кое-чему научил его тот милый доктор. Если его гложет какая-то мысль, он должен вытащить ее на свое обозрение, исследовать, «продумать» ее, а не отбросить в бездну своего подсознания. Если он что-нибудь задумал или принял решение, он всегда сможет снова расслабиться. Если решил действовать так и никак иначе, не останавливайся и не сомневайся. Только так можно сохраниться, не потерять самоконтроль. Он вспомнил, как ему пришлось только что обуздать свою машину, вывести ее из заноса. Это неожиданное препятствие воодушевило его. Впрочем, как и любое другое препятствие, даже если речь шла о том, чтобы перебороть свои собственные мысли, особенно свои воспоминания.

Он сощурил глаза от окутавшего его сигаретного дыма. Брэнт лежал на кровати лицом вверх, его глаза оглядывали потолок. Здесь нет зеркал. В его комнате вообще нет зеркал. Никогда, никогда он никого не допускал сюда. «Комната для игр» — вот где должны были пребывать его женщины, с которыми забавлялся он, его друзья, приводившие своих женщин, там устраивались оргии, развлечения. А это была комнатц только для него одного, никто не входил сюда, кроме Джемисона.

Сон не приходил, и Брэнт лег лицом в подушку и вновь ощутил запах духов Евы Мейсон, от этого на него вновь нашел приступ раздражения. Как же избавиться от этого? Ну конечно же, он ведь принес ее сюда. Он так и не смог найти объяснения, почему: ведь он никогда не приводил сюда ни одной женщины (кроме Сил, и ту — только мысленно); но после ухода доктора, после последних всполохов ее сражения она была такой бледной и безжизненной, будто бы причиной этого была смерть, а не доза наркотиков. Джек успокоил его, сказав, что на некоторых это действует именно так, после этого сделал ей инъекцию; ничего, очнется, встанет сама, и все придет в норму. Но когда все ушли, он почему-то не хотел оставаться в этой проклятой комнате, и в общем-то оставлять ее там одну было тоже ни к чему, вот он ее сюда и принес, без сожаления отметив про себя, что на всем ее теле начали проступать кровоподтеки, обезобразившие ее кожу цвета слоновой кости. Да, он еще припомнил мягкую шелковистость ее волос, к которым прикасалась его рука; вот что у нее было общее с Сил — ее волосы были такими же на ощупь.

Он выключил все освещение комнаты и продолжал лежать с глазами, слепо смотрящими в темноту, расправляясь со своими демонами.

Деньги. Он всегда знал, что это — деньги. Деньги отделили его от себя самого, из-за них он был вынужден создавать по кирпичикам самого себя, как бы отстраивая себя для себя самого. Сначала это были деньги его деда. А потом это громаднейшее, захватывающее воображение, вызвавшее много пересудов состояние перешло к нему, все, полностью, огибая, не касаясь его сибаритствовавших никчемных родителей. Оно было завещано трехлетнему Брэнту Ньюкому II — Ньюкомом I был его дед — маленькому забитому ребенку, который рос окруженный стариками и тишиной. Как же хорошо он помнил эту тишину! Целую вечность он не решался нарушить эту самую тишину. Если вдруг он всхлипывал или только начинал смеяться, его немедленно подбирала и уносила куда-нибудь подальше его нянька, шепча ему на ухо, что дедушка старенький и не любит шума. Довольно скоро он это понял, и ему уже не требовалось постоянно напоминать, чтобы он не шумел.

Его родители?.. Денег у них было достаточно для того, чтобы жить своей жизнью. Его веселая легкомысленная матушка родила сына лишь потому, что к этому обязывало положение в обществе. Она незамедлительно и не без тайной радости передала его на руки своих мрачных свекра и свекрови Ньюкомов (старик был единственным в семье, кто на самом деле хотел, чтобы родился ребенок), таким образом Фэй и ее милый Дикки были предоставлены сами себе и могли делать все, что им заблагорассудится. Иногда они наезжали с визитами — эти натянутые скоротечные встречи всегда заканчивались взаимным раздражением.

Для Фэй Ньюком ее сын был бледным, равнодушным и молчаливым маленьким негодяем, неспособным ни к подлинным чувствам, ни к истинной теплоте. А Ричарду, ее мужу, мальчик просто активно не нравился, так как умудрялся вызывать у него, привыкшего к бездумному, пустому существованию, целью которого было лишь поиск удовольствий для себя, обиду своей замкнутостью и молчаливым нежеланием терпеть его демонстративное сюсюканье. Да, думал о сыне Ричард, здорово набрался он у своего деда. Со мной у него не вышло. Произведя на свет наследника, Ричард и Фэй обрели, наконец, свободу, имея достаточно денег для веселого существования до конца своих дней. Никаких нотаций и выдач ограниченных сумм, все равно растранжириваемых раньше времени, никаких мучительных объяснений с отцом, который так и не мог до конца понять, не скрывая своего разочарования, почему же его сын стал таким никчемным субъектом с плебейскими замашками. И — самое главное — он больше не будет смотреть на портрет своей матери, хрупкой молодой женщины с золотистыми волосами (он висел в отцовском кабинете, где происходили душеспасительные беседы), который безмолвно постоянно напоминал ему, что это именно он, Ричард Карлсон Ньюком, стал причиной ее смерти, истерзав ее плоть своими родовыми четырьмя с половиной килограммами.

Считали, что мальчонка Брэнт, слава Богу, уродился в свою бабушку. Он должен был унаследовать все состояние семьи; было составлено завещание, где все это было оговорено. Брэнт Ньюком-старший, хотя и не чурался женского общества, так и не женился во второй раз. Говорили, что он боготворил свою красавицу жену, умершую молодой, и вот теперь его внук, который был так похож на нее, был его единственной радостью и смыслом его существования на этом свете.

У Фэй была единственная сестра, намного моложе ее, и если Фэй была весьма худощавой брюнеткой, то ее сестра была блондинкой и фигура ее отличалась соблазнительными округлостями. Силвию отправили учиться в интернат. Ее старшая легкомысленная сестра упоминала о ней, выставляя в качестве дурного примера, и действительно, та проучилась там ровно столько, пока терпели ее многочисленные побеги; в конце концов ее исключили. После того как ее выгнали из третьей школы подряд и после того как произошло ее бурное приключение с парнишкой, который вызвался подвезти ее на машине, Силвия стала на якорь у Фэй и в свои семнадцать лет вышла замуж за одного из друзей Ричарда. Через несколько лет она развелась с ним и вновь вышла замуж, на этот раз за французского кинопродюсера, который снял ее в нескольких своих фильмах. Силвия добилась определенного успеха, использовав свои внешние данные и тот минимум таланта, которым она обладала, однако вскоре она развелась и с этим своим мужем, чтобы связать свою судьбу с итальянским киноактером, имевшим, однако, привычку многократно жениться на возлюбленных, годящихся ему в дочки.

Силвия, красивая и чувственная блондинка, была очень привязана к своей сестре, и из-за того, что сама была лишена возможности иметь детей (неудачный ранний аборт был тому причиной), она много внимания уделяла своему племяннику и, похоже, любила больше, чем родная мать. Силвия приезжала к ребенку гораздо чаще, чем это с неохотой делали его родители, она обычно часто присылала ему веселые безделушки и красочные открытки со всего света. Дед Брэнта, конечно, не одобрял этот контакт с Силвией, однако он обладал достаточным житейским опытом, чтобы видеть: ее привязанность к мальчику была искренней; поэтому он и не вмешивался.

В мире, где обитал Брэнт, Силвия была единственным молодым и красивым созданием, единственным человеком, от которого он принимал знаки внимания и заботу. Когда он подрос и его отправили в частную школу, он не видел ее несколько лет. письма от нее были единственным светлым пятном в его суровой жизни, подчинявшейся строгим нравам того учебного заведения, где он учился.

Он упорно учился, именно так, как хотел дед, а она вновь начала сниматься в кино, и все время получалось так, что их каникулы были в разное время. Силвия очень много ездила по свету: каждый раз на ее очередном письме или открытке была наклеена все более экзотическая марка. Но она не переставала писать ему — своим милым крупным неровным почерком, подробно описывая дальние страны и разнообразных, удивительных людей, которых она встречала. Брэнт бережно хранил все ее письма.

Далеко опередив сверстников в силу своих природных данных и стараний нанятых дедом репетиторов, Брэнт поступил в колледж, как только ему исполнилось пятнадцать лет. Чтобы достойно окончить его и получить диплом, он занимался с той же сосредоточенностью и при отсутствии внутреннего удовлетворения, с какой он делал все то, что запланировал для него дед. Для него это было непременным делом, которое надо поскорее завершить. И тут, когда Брэнту исполнилось восемнадцать и он почти закончил колледж, умер дед.

Ричард и Фэй не прилетели на похороны: они совершали круиз на яхте какого-то греческого миллионера и не видели причин, достаточных для того, чтобы покинуть компанию таких очаровательных, замечательных людей ради присутствия на похоронах. Ну да, старик умер, но ведь все знают о содержании его завещания. Зачем же лицемерить? К чему притворяться? Однако Силвия, только услышав о смерти деда, тут же прилетела из Швейцарии, прервав свой отпуск.

Она с удивлением обнаружила, что Брэнт, ее маленький племянник, стал совсем мужчиной, внешне по крайней мере. Он оставался все таким же холодным, почти отталкивающим, однако теперь к этому добавилось некоторое высокомерие. У нее буквально захватило дух от его внешности, красоты и чистоты, достойных греческого бога. Все единодушно утверждали, что он унаследовал красоту своей покойной бабушки, но Силвия с радостным трепетом увидела, что в его внешности проглядывают и ее черты. У них обоих были одинаково красивые глаза в обрамлении длинных ресниц, одинаково классически обворожительные губы правильных очертаний. Они — как брат и сестра, подумалось ей, и внутренне она была уверена, что не позволит ему отгородиться от себя той стеной холодности, которой он окружил себя.

— Брэнт… о, Брэит, как же я рада снова видеть тебя! Двинувшись мимо его руки, протянутой в нормальном приветствии, она ласково поцеловала его в губы; ее знакомый с детства родной запах вновь окутал его, он снова ощутил себя ребенком. Он нежно прижался к ней, трепеща от странного и непривычного ему ощущения прикосновения к ласковому воздушному телу, от необычности такой близости живой души.

— Сил! Я очень рад тебя видеть, — вымолвил он. А потом неуверенным голосом: — Ты побудешь здесь?

Она была единственным человеком, кого он попросил остаться с ним после похорон в огромном доме со всеми этими комнатами для гостей и вышколенными слугами. Все остальные вернулись в город, неодобрительно покачивая головами и перешептываясь о дурных манерах и о бессердечности юного Ньюкома. Однако ни Брэнт, ни Силвия не обращали ни малейшего внимания на их мнение.