Глава 2

Однако утром ею снова овладел гнев.

«Он слишком расчетлив. Он разобьет ей сердце. Будет волочиться за женщинами».

Гиацинта раздраженно провела щеткой по волосам. «Разобьет мое сердце? Нет, Францина, это ты разбиваешь мне сердце».

– Почему ты называешь свою мать по имени? – как-то спросил Джеральд.

– Потому что Францине это нравится, – объяснила она.

На самом деле ее настоящее имя было Франсес. Четыре или пять поколений назад предки матери приехали из Франции, и хотя она не знала ни слова из этого прекрасного языка, но любила изображать из себя француженку. Вероятно, полагала, что это добавляет шарма ее красоте.

Негодование Гиа усиливалось. Все мелкие обиды и досадные недоразумения, которые обычно накапливаются у живущих под одной крышей, выплеснулись на поверхность. Она проговорила вслух:

– Завоевав второй приз в конкурсе красоты штата, ты ожидала, что твоя дочь повторит этот успех или даже пойдет дальше. Я отлично все понимаю! Знаю, что разочаровала вас. Я слишком высока и угловата, неуклюжа и сухопара. Я не толкалась по субботам в вечерней толпе, как это делали вы в моем возрасте. Я не была атлеткой или капитаном женской команды по плаванию, не играла в баскетбол на первенство города. Ты никогда не интересовалась моей живописью. Ты этого не говорила, но я это чувствовала. Да, ты любишь меня, в этом я не сомневаюсь. Ты была хорошей матерью, но тем не менее разочаровалась во мне. Только ты. Не отец, не руководство музея и, конечно же, не Джеральд.

В доме было тихо. Внезапно Гиацинте захотелось сбежать из дома, пока никто не проснулся. Как можно смотреть в лицо матери после вчерашнего вечера? Быстро одевшись, она в чулках направилась к лестнице.

Стены были украшены семейными фотографиями. Гиацинта проходила мимо них, должно быть, тысячи раз, но почему-то именно сегодня, хотя она торопилась, что-то заставило ее задержаться и снова посмотреть на этих людей. Вот джентльмен девятнадцатого века с высоким накрахмаленным воротничком. А вот девушка 1920-х годов в шляпке, похожей на колокол. Какие они были на самом деле, что стоит за их вежливыми улыбками? Похожа ли она на них? Вот ее старшие братья – Джордж в белом костюме и, конечно же, с неизменной теннисной ракеткой; двое других на своих свадьбах вместе со своими нарядными, благовоспитанными невестами. Джордж, Поль и Томас олицетворяли мужскую красоту, унаследованную от матери. Они были совсем не такими, как Гиацинта.

– Ты дала им нормальные человеческие имена, – много раз упрекала она мать. – А меня назвала по-дурацки. О чем ты думала?

– Они были обречены носить эти скучные имена, – с удивительным терпением объясняла Францина, – поскольку два их деда и дядя погибли на войне. А когда появилась ты, я мечтала о чем-то красивом для своей единственной дочери. Мне хотелось, чтобы это было имя весеннего цветка.

В общем-то умная Францина иногда высказывала совершенно абсурдные мысли и проявляла легкую чудаковатость. Такое суждение о матери вызывало в Гиацинте ощущение дискомфорта. Но когда абсурдность превращается в жестокость, как это было накануне вечером, это уже не просто дискомфорт.

Гиацинта завела машину и доехала до развилки. Куда направиться? Сегодня, в субботу, и завтра Джеральд собирался готовиться к экзамену, назначенному на понедельник. Центр охраны памятников старины при музее официально закрыт для всех, кроме старших сотрудников, имеющих специальный доступ. Оставалось одно – бабушкин дом.

Бабушке всегда можно открыть сердце. Она успокаивала и приободряла. Даже сам ее дом на старой улочке в сердце старинного, неповторимо-живописного городка оказывал благотворное, целительное действие: эта терраса вокруг дома, деревянная резьба, цветы, в зависимости от сезона – тюльпаны, жимолость, астры, на фоне задней изгороди. В этом доме бабушка родилась и вышла замуж. Скорее всего она здесь и умрет, хотя думать об этом преждевременно. Она крепка и вполне довольна жизнью. Трудно, даже невозможно себе представить, чтобы бабушка стремилась к популярности или ее беспокоил вопрос: «А что подумают люди?» Всем было хорошо известно, что она и Францина не питали друг к другу большой любви.

В нос ударили запахи сахара и корицы, открылась входная дверь. Гиа принюхалась.

– Уже печешь? Сейчас лишь начало девятого.

– Яблочные пироги, – объяснила бабушка, – вон для той отвергнутой миром панны на нашей улице. Я стараюсь что-нибудь принести им на уик-энд. Заходи. Или ты предпочитаешь террасу? Сейчас довольно тепло.

– Терраса – это здорово.

– Тогда подожди, пока я принесу свое шитье. Я делаю одеяло для малыша твоего брата из квадратиков и кружков разного цвета – розовых, голубых и желтых, чтобы не ошибиться.

Невозможно вообразить, чтобы руки бабушки пребывали в покое. Может, это объяснялось ее воспитанием в строгом пуританском духе, а может, просто большим запасом энергии. И пока бабушка располагалась рядом с ней и раскладывала шитье, Гиацинте показалось, что и у нее тоже есть толика этой же энергии.

– Я и не предполагала, что когда-нибудь буду шить вещи для правнука или правнучки. Тебе это нравится? Только честно.

Гиа взглянула внимательнее на одеяло.

– Пожалуй, не нужно так много розового. По-моему, розовый цвет стоит использовать только как отделку.

Бабушка наклонила голову в одну сторону, затем в другую.

– А знаешь, ты права. У тебя всегда было хорошее чувство цвета. Тебе нужно что-то придумать для новорожденного – какой-нибудь фамильный подарок от тети Гиацинты. Надеюсь, ты не забыла, как вязать коврики?

– Это было давно, но я не забыла.

– Конечно, не забыла. У тебя ведь золотые руки, Гиа. Я пыталась обучить твою мать, но ее это не интересовало.

И в самом деле, невозможно было представить Францину за работой, которая требует усидчивости, или проводящую часы на кухне. Она любила проводить время вне дома, заниматься благотворительными и прочими делами, как правило, ею же и организованными; любила спорт и часто одерживала победы в таких видах, как теннис и гольф. Францина была создана для того, чтобы побеждать, руководить и вести за собой других.

– Расскажи мне о своей работе, – попросила бабушка. – Твой отец говорит, что ты работаешь в одном из лучших центров страны по охране памятников старины.

– Это так, но я всего лишь начинающая. Нужны многие годы учебы и практики, чтобы мне доверили реставрацию полотна стоимостью в несколько миллионов долларов.

– В один прекрасный день ты сделаешь себе имя своими собственными работами. Твой этюд, где ты изобразила дремлющего отца, – просто прелесть.

Гиа была рада это слышать. В самом деле, все, кто видел эту картину, находили ее весьма удачной.

Несколько раз внимательно посмотрев на внучку, бабушка вдруг спросила:

– Почему ты приехала сегодня так рано? Тебя, должно быть, что-то тревожит.

Поведав бабушке о своих невзгодах и облегчив душу, Гиацинта внезапно пожалела, что приехала. В конце концов, это всего лишь старая как мир история – мать неодобрительно относится к возлюбленному дочери. Гиа пожала плечами.

– Мне не стоило рассказывать об этом. Не думаю, что ты примешь чью-то сторону. Я не должна вмешивать в это тебя. Мне следовало бы держать все при себе.

– Совсем не обязательно, если ты чувствуешь себя лучше, когда выговоришься. Я всегда готова тебя выслушать, Гиа, ты же знаешь. Хочу дать лишь один совет. Не подавай виду, что ты что-то слышала. Это только породит напряженность. Притворись, что ничего не слышала, и продолжай заниматься своими делами. Он предлагал выйти за него замуж?

– Нет пока, но наверняка это сделает.

– И ты скажешь «да»? Ты уверена в том, что должна сказать «да»?

– Разумеется. Я люблю его.

– Твоя мать – весьма неглупая женщина, ты ведь знаешь.

Это замечание, исходящее от свекрови, удивило Гиацинту.

– У нас с ней далеко не всегда совпадают мнения, вероятно, ты замечала это, – слегка улыбнулась бабушка. – И все же тебе следует обдумать слова матери. Конечно, я ничего не знаю о твоем молодом человеке, но мне хорошо известно, что брак – не пикник. Поэтому поразмысли о том, что собираешься делать.

Кажется, впервые в жизни Гиа ощутила дискомфорт в доме, где надеялась найти поддержку и сочувствие.

– Ты рассердилась на меня, Гиацинта. Ты хотела услышать нечто другое.

– Пожалуй, так.

– Крепись. Небеса не обрушились на землю. Завтра будет более ясный день.

Старая пословица, которая обычно взбадривала и вселяла оптимизм, на сей раз не произвела должного эффекта.

– Возьми домой пирог. Я испекла три.

– Мы на диете, – ответила Гиа.

– Сколько шума из-за каких-то нескольких фунтов! Да ты худая как палка. Или твоя мать не кормит вас ничем, кроме салатов? А сама ты что-нибудь готовишь? Надо бы. Я учила тебя этому. Возьми яблочный пирог и горшочек с цыпленком. У меня есть еще запас в холодильнике.

Гиацинта не стала спорить. Поблагодарив бабушку, она села в машину и медленно поехала по улице, не зная, куда направиться теперь.

Гиацинтой овладело упрямство. Ей не хотелось ни ехать домой, ни видеть кого-либо из друзей. И она остановила машину возле библиотеки, самого подходящего места для того, чтобы укрыться в нем до конца дня.

Когда Гиацинта вернулась домой, машины Францины в гараже не оказалось, и она испытала облегчение. Отец, видимо, возился в саду. А поскольку Гиа не хотелось ни с кем общаться, это тоже было кстати.

Запершись наверху в комнате, которая ранее принадлежала Джорджу, а теперь стала ее студией, она оглядела свои работы. Попыталась беспристрастно оценить пропорции, перспективу, колорит, мазки и другие элементы. Все педагоги хвалили ее зимние пейзажи; похоже, она и в самом деле схватила и передала щемящее чувство, дремотную тишину медленно падающего снега. Гиа бросила взгляд на эскиз портрета отца. Кажется, ей удалось запечатлеть его характер.

После того как химический завод сократил объемы производства, что вынудило отца уйти на пенсию, он постарел и стал еще тише. Отец в общем-то всегда был ровным и спокойным, но сейчас веки его отяжелели и оставались такими даже тогда, когда он находился в веселом расположении духа. Да, кажется, ей удалось схватить его суть. Картину можно заключить в рамку.

И вдруг Гиацинту осенило: ее работы удачны! И что бы ни произошло, творчество – ее сила. И глупо позволить обстоятельствам лишить ее уверенности в себе и в своем будущем. И зачем она только потратила целый день на уныние?

Со двора донеслось жужжание старой ручной косилки. Гиацинта окликнула отца:

– Привет, папа. Я дома!

– Мне показалось, что я слышал, как звякнула дверь гаража. А мама еще не вернулась. Где ты пропадала весь день?

– Была у бабушки, и она, как обычно, надавала разной снеди. Цыпленок с креветками, который ты любишь, и пирог. А я сейчас сделаю салат.

– Не стоит. Ты много работала всю неделю. Отдохни.

– Господи, салат – это не работа.

– Ну ладно, я накрою стол на террасе. У нас хватит времени, чтобы поесть засветло.

Ему явно нравились эти простые домашние хлопоты и общение с дочерью. Гиа чувствовала, что сокращение семьи – Джордж работал в банке в Сингапуре, а два женатых сына занимались бизнесом на западном побережье – он переносил болезненно, хотя и не признавался в этом.

Взяв необходимое количество зелени и прибавив к ней немного земляники и толченого грецкого ореха, Гиацинта положила все это в фарфоровую чашу, которую обычно держали в столовой как украшение. Увидев это, отец удивленно вскинул брови.

– Ты хочешь использовать эту чашу?

– А почему бы и нет?

– Ну, ведь это сокровище, антиквариат…

– Тем больше причин порадовать себя. Надо ежедневно получать маленькие радости, а не держать это только для компаний. Ну разве не удовольствие – полюбоваться чистейшим голубым цветом?

– Мужчине, который тебя заполучит, здорово повезет, – заметил отец. – Умна, делаешь успехи по службе, независима и вместе с тем так домовита, что мужчине захочется приходить домой.

Гиа задумалась. Разве она не приняла решение сама и разве бабушка не советовала ей не говорить на эту тему? Но слова, казалось, рвались с языка.

– Ведь ты прекрасно знаешь, кто этот мужчина, не так ли? Я слышала ваш разговор вчера вечером, отец. Точнее, слышала Францину. Я не собиралась подслушивать, но так получилось.

– Я очень сожалею. Дьявольски сожалею. – Отец вздохнул. – Я не согласился с ней, если помнишь.

– Надеюсь, что так. Она говорила ужасные вещи.

– И все же к мнению матери стоит прислушаться. Ею руководят самые лучшие побуждения.

– Но как жестоко и гадко говорить, что его интересуют деньги и что он будет волочиться за женщинами! Францина совсем не знает Джеральда, однако говорила так темпераментно!

– Верно. Но постарайся понять, что ею движет страх. Она опасается, как бы ты не совершила ошибку. Францина – мать, защищающая своего ребенка.

– Ребенка? Это я ребенок? Женщина двадцати одного года, самостоятельно зарабатывающая себе на жизнь, имеющая прекрасную работу?

– Это все правда, но ты довольно упряма, Гиацинта. – Отец грустно улыбнулся.

– Человек, уверенный в собственной правоте, неизбежно проявляет упрямство. Я защищаю Джеральда. На него клевещут, а я люблю его.

– Постарайся не делать поспешных выводов. Время многое ставит на место.

Ну да. Не говори о своих разногласиях, старайся их сгладить, и в конце концов они исчезнут сами собой. Расхожие банальности. Удобный способ ничего не сказать.

– Надеюсь, ты не дашь выхода своему негодованию, Гиа. Это приведет только к конфликту и ничего не решит. Тем более сейчас, когда вопрос стоит очень остро.

– Знаю, знаю. Бабушка сказала то же самое. Я не круглая дура и не хочу скандала. Отчасти я похожа на тебя.

– Если Джеральд такой, как ты утверждаешь, – а я в это верю, – то твоя мама тоже поверит. Только не спеши. – Отец посмотрел на часы. Ему хотелось завершить разговор до прихода Францины. – В любом случае ты не собираешься под венец завтра, так что нет нужды в спешке, – добавил он, и в этот момент на террасе появилась Францина.

– Я опоздала, – сказала она. – Не ожидала такого интенсивного движения на дорогах. И демонстрация мод длилась слишком долго. Чего только не вытерпишь, чтобы добыть деньги! Мы выбили шестнадцать тысяч долларов, хотите верьте, хотите нет, для детской больницы. Я едва на ногах держусь после этого делового завтрака.

– Ты не выглядишь такой уж измученной, – возразил отец. – Во всяком случае, в этом наряде.

Серый твидовый костюм казался бы простым и незатейливым, если бы не изумрудно-зеленый шарф, искусно прикрывающий шею и плечи. Когда Францина подняла руку и отвела прядь черных волос со лба, блеснули серебряные браслеты. Стоя в дверном проеме, она походила на картину в рамке. Гиа тут же дала название картине: «Женщина с серебряными браслетами». Несмотря на современное платье и манеры, в ней проглядывали стать и лоск, что вполне могло вдохновить Джона Сарджента на написание «Портрета Францины».

– Боже мой, какой красивый стол! А этот цыпленок приготовлен твоей матерью, Джим? Или это твое произведение, Гиа?

– Нет, бабушки. Я навещала ее утром.

– Ну что ж, тогда у нас настоящий пир! За ленчем еда была ужасной, так что я страшно проголодалась.

Как всегда словоохотливая, Францина говорила бойко и перескакивала с одной темы на другую, уверенная в том, что все только и ждали, когда она придет и начнет рассказывать.

– Не могу поверить, что прошло уже два года со дня свадьбы Тома. Я не говорила вам, что вчера мне звонила Диана и благодарила нас за подарок?

– Не помню, что ты ей посылала, – отозвался отец.

– Медный кофейник, вещь действительно потрясающая. Емкость такая, что хватит на пятьдесят чашек. Они часто устраивают деловые встречи. Я очень горжусь Томом. Хорошо и то, что Диана такая общительная. Кстати, я сейчас вспомнила, Гиацинта, что, проходя мимо дома Марты, видела грузовик, с которого сгружали стулья для вечера. Ее мать была сегодня на завтраке и сказала, что у них будет прием. Что ты наденешь?

– Я не пойду.

– Это еще почему?

– Будет большая развеселая гулянка, я это никогда не любила.

– Но тебе необходимы друзья, Гиа.

– Разве у меня их мало?

– Но это твои давние друзья. Твои соседи. Ты ведь знаешь Марту с начальной школы. Почему ты так пренебрежительно к ней относишься?

– Я не отношусь пренебрежительно ни к ней, ни к кому-то другому. Думаешь, ее очень беспокоит, приду я или нет?

Францина оттолкнула недоеденный десерт и заговорила мягко и сдержанно:

– Не исключаю, что беспокоит. Ведь ты же не хочешь ее обидеть?

– Обидеть ее? Да возможно ли это?

Марта шла по жизни так ровно и гладко, словно скользила по льду. Чем-то она напоминала Францину. Вот Марта как раз и могла бы быть ее дочерью.

– Я никого не хочу обижать. Но у меня другие планы и я просто не могу принять этого предложения.

Возникла затянувшаяся пауза, во время которой отец налил себе еще чашку кофе и механически помешивал его, пока вновь не заговорила Францина:

– Кажется, войдя сюда, я услышала, что ты не собираешься под венец. Если так, я рада, но не связано ли это с тем, что ты не желаешь появиться у Марты?

– Связано, – твердо заявила Гиа. – Я предпочитаю побыть с Джеральдом.

– Ну так пригласи и его на вечер.

– Не получится. Он несовместим с этой толпой.

– Почему же? Чем плоха «эта толпа»? Насколько я знаю, все гости – вполне порядочные молодые люди.

– Я не говорила, что они непорядочные. – Почувствовав себя загнанной в угол, Гиа с удовольствием ушла бы к себе.

– Так в чем же дело? Не понимаю.

– Это трудно объяснить. Люди в чем-то неуловимо отличаются друг от друга, только и всего.

«О Господи, неужели она не видит, что я хочу – мы хотим – лишь одного: остаться наедине? Нам так редко это удается. У нас нет другого места, кроме жалкого, обшарпанного мотеля. А она говорит о какой-то никчемной вечеринке у Марты».

– Неуловимые отличия… Да, они есть. А ты тратишь время, отдавая его одному человеку. Тебе нужно побольше общаться с разными людьми и наблюдать за этими различиями, вместо того чтобы проводить каждую свободную минуту с ним. – В голосе Францины снова зазвучало раздражение.

– С Джеральдом, ты хочешь сказать. – Гиацинтой овладел гнев. – Знай же, я слышала все, что ты говорила о нем вчера вечером.

– Гиа, но ведь ты обещала! – Отец стукнул по столу чашкой с такой силой, что кофе выплеснулся на стол.

– Мне очень жаль, что ты слышала, – сказала Францина. – Искренне жаль. Но что поделать, если я так чувствую и считаю. Я никогда не запрещала тебе встречаться с Джеральдом. Я лишь боюсь, что ты слишком увлечешься им. Возможно, я ошибаюсь, но вряд ли.

На лбу у матери обозначились морщинки, свидетельствующие о ее озабоченности. Гиацинте они показались нелепыми и театральными.

– Я уже глубоко им увлечена, – заявила она.

Взгляды матери и дочери скрестились. Каждая из них вспомнила стычку месячной давности.

– Я хочу спросить тебя, Гиацинта, – сказала тогда Францина. – Ты говоришь, что тебе двадцать один год и что это твоя жизнь. Верно, конечно, но родители не теряют интереса к ребенку, когда он становится взрослым. Признайся: ты спишь с ним?

Это было страшно унизительно.

– Нет еще, – солгала тогда Гиа и, ощутив раскованность, слегка поддразнила Францину: – Пока нет, но он этого хочет.

– Разумеется, хочет! Как, конечно, и ты! Но не позволяй ему играть собой! Хотя тебе двадцать один, но ты не знаешь всего! Секс – не игра.

А сейчас Гиацинта жестко заявила:

– Ты просто ненавидишь Джеральда, Францина. Только и всего. Я не верю твоим словам. Проявлять доброту – не твое амплуа.

– Я никогда не питала ненависти к нему. Ты так упряма, Гиацинта!

– Папа мне уже говорил об этом сегодня.

– Так оно и есть, – энергично подтвердила Францина.

– А ты не проявляла упрямства, когда была влюблена в отца?

– Это нельзя сравнивать, Гиацинта. Никак нельзя! Мы отлично знали друг друга. Наши семьи были знакомы. Мы были частью одной общины. В нашем романе не было ничего неожиданного.

Гиа смотрела на крохотные вертикальные линии между аккуратными бровями матери. Только они и нарушали гладкость кожи. Молочной кожи, всегда говорил отец.

«Она постоянно уверена в том, что права», – подумала Гиа и тихо возразила:

– Тебя волнует не неожиданность. Причина в том, что Джеральд не часть общины. Что он живет один в комнате в Линдене.

Францина ахнула.

– Ты такого мнения обо мне? Если это так, тебе должно быть стыдно! Ты слышишь, Джим?

– Слышу. Да, Гиацинта, это несправедливо. Последнее дело – обвинять мать в снобизме.

Возможно, это в самом деле несправедливо и не соответствует истине. И все же то, что Францина говорила о Джеральде и об этом доме…

– Прости, – промолвила Гиа. – Мне не следовало так говорить. Тем не менее ты его не любишь и попросту выискиваешь в нем недостатки.

Между матерью и дочерью часто возникали раздоры. Сейчас они оказались в тупике.

Напряжение снова разрядил отец:

– Вы обе даете волю эмоциям, что очень прискорбно, поскольку вы вполне разумные женщины и любите друг друга. Оставьте этот спор! Немедленно! Я не хочу ничего подобного слышать. Никто из нас не знает этого молодого человека настолько, чтобы судить о нем адекватно. Передай ему, Гиацинта, что мы хотели бы чаще видеть его. Если он искренен, то воспримет это приглашение с радостью. А теперь давайте докончим этот вкусный пирог.