Глава 10

Закрыв двери в комнаты Эммы и Джерри, чтобы не заглядывать в них, Гиацинта сделала в доме уборку. Кровать, на которой она до недавнего времени спала с Джеральдом, нужно полностью обновить, перевернув тяжелые матрасы, одеяло отправить в чистку, а подушки заменить. Шкаф, где хранилась его одежда, необходимо основательно почистить. Даже пустой, он пах его одеколоном. Нигде не должно остаться следов Джеральда – ни в гараже, где он забыл старый поломанный зонтик, ни в шкафу, где висел позабытый новый плащ. Гиацинта ходила по всему дому, таская за собой пылесос, корзинку с тряпками для вытирания пыли, вощенку для полировки меди.

Мысли ее перескакивали с одного предмета на другой, ноги и руки казались ватными.

«Как мне жить с этими мыслями? В этом самом городе на кладбище, что на Гроув-стрит, лежит человек, погибший по моей вине. Его дети вырастут без него… Мои дети тоже вырастут без меня. Как мне вернуть их назад? Как?!»

Зазвонил телефон. «Только бы это была не Мойра! Она тактична, держится в стороне, понимая, что я никого не хочу видеть. Тем не менее я продолжаю говорить ей, что дети не ходят в школу, потому что Джеральд увез их на короткие каникулы. Она мне не верит. Это очень глупая отговорка, но я не могу придумать ничего лучшего. Я вообще сейчас плохо соображаю».

Это была Францина. Третий раз за день. Голос у матери был взволнованный, вопрос прозвучал грустно:

– Ты так и не хочешь, чтобы я приехала к тебе, Гиацинта?

– Двести миль в два конца проделать просто так! И все же спасибо за заботу.

– Не будь со мной так официальна. Если бы мне было трудно ехать, я бы не предлагала. Ведь ты мне небезразлична.

Гиацинта вздохнула.

– Я слышу, ты вздыхаешь.

– Ты полагаешь, что я не хочу видеть именно тебя. Но дело в том, что я никого не хочу видеть сейчас. Я должна побыть одна, собраться с мыслями, хотя мои мысли мало чего стоят.

– Что ты сегодня делала?

– Убиралась, выбрасывала кое-какие вещи, например наши свадебные фотографии.

Теперь вздохнула Францина.

– Береги себя, Гиацинта. Звони мне в случае необходимости. Обещаешь?

«Как это благородно, – подумала Гиа. – Ведь могла бы сказать: «Я тебе говорила!» – однако не сделала этого. Если бы я послушалась ее! Но тогда не было бы ни Джерри, ни Эммы. Мои малыши… В его руках».

– Гнев погубит меня, – сказала она вслух. – Я должна остановиться.

Несколько дней Гиацинта не выходила из дома, хотя погода стояла прекрасная. Пожелтевшие листья дубов, трепещущие красные листья кленов и чистое, безоблачное небо. Такое небо наверняка написал бы Уинслоу Хомер. Сама же Гиацинта не бралась за кисть уже несколько недель. Она даже не входила в студию.

Внезапно она вскочила, надела свитер и вышла из дома. До закрытия книжного магазина еще есть время, и она успеет купить и отправить пару книг для Эммы и Джерри. Джерри всегда с удовольствием читал Эмме вслух. Он очень гордился этим, чувствуя свое превосходство. Гиацинта представила детей сидящими на полу или на ступеньках. Но на каком полу? И на каких ступеньках? Арни говорил, что окна дома выходят на море и что он очень красивый.

По дороге к книжному магазину Гиацинте пришлось миновать сгоревший дом, окна которого напоминали пустые глазницы. Не осталось и следов былого процветания, как и пламени ее первой любви.

Случайная прохожая остановилась рядом с Гиацинтой, посмотрела на пепелище и пробормотала:

– Ужасно! Говорят, кто-то умышленно поджег. Интересно, найдут ли когда-нибудь того, кто это сделал?

– Да, интересно.

Не желая продолжать разговор, Гиацинта поспешила к магазину. Увидев остов дома, она представила себе человека, проваливающегося в объятый пламенем подвал. «Но даже если бы я провела остаток жизни в тюрьме, это не вернуло бы его. Этот несчастный случай дал возможность Джеральду отделаться от меня, чего он хотел давно, может быть, сам не до конца осознавая. Что ж, теперь он свободен.

Из нас получилась такая славная пара, так всегда казалось мне. Мы живем в своем доме, принимаем гостей или возимся на лужайке с нашими прелестными малышами. Мы были парой, которой, наверное, завидовали многие. Как обманчива видимость!»

В магазине Гиацинта купила книгу рассказов для Джерри и книжку с яркими картинками для Эммы. На картинках были изображены животные, большей частью лошади – как-никак Арни обещал сводить их на конюшни.

Мужчина, стоявший за прилавком, был любезен и разговорчив. Он сказал, что тоже купил книжки для своих внуков и что это самый лучший подарок для детей.

До дома было далеко, но Гиацинта шла медленно. Зачем торопиться? Ее никто не ждал. Через несколько дней наступит осеннее равноденствие. Теперь сумерки спускались быстро, во многих окнах зажглись огни. Там, где не были задернуты шторы, Гиацинта увидела на кухнях людей или накрытые столы – семья готовилась к ужину.

Дойдя до подъездной дорожки своего дома, Гиацинта бросила взгляд на темные окна. Странное ощущение охватило ее: она испытывала пустоту и полное равнодушие, хотя еще не так давно клокотала от отрицательных эмоций.

Теперь ей было нечем заняться. После уборки дом выглядел стерильным, все вещи стояли на месте. Холодильник был почти пуст. Одиноким женщинам, как правило, не до еды. Гиацинта не могла заставить себя что-то приготовить. Взяв грушу и яблоко, она села на диван и начала читать газету, когда зазвонил телефон.

В трубке раздался бодрый голос Джерри.

– Мама! У нас появился щенок. Папа привел нас туда, где много всяких щенков, и мы выбрали себе одного. А потом мы купили ему две миски, одну для воды и одну…

Тут закричала Эмма:

– Дай мне! Я хочу поговорить с мамой! Знаешь, какой у нас щенок? Таниэль! Это таниэль!

– Спаниель, глупышка! Спаниель короля Карла! Поэтому его зовут Чарли.

– Я не глупышка! Мама, он коричневый с белым. А хвост у него почти весь коричневый, и я его люблю.

Как забилось сердце у Гиацинты! Минуту назад она ощущала только холодную пустоту, а теперь любовь и нежность…

– Я пошлю тебе его фотографию, – сказал Джерри. – Дядя Арни подарил мне фотоаппарат…

– Это и мне тоже!

– Ты не знаешь, как им пользоваться.

Послышался голос Арни:

– Я покажу Эмме, как им пользоваться. Я подарил его вам обоим. Дай мне поговорить хоть минутку с твоей мамой.

Гиацинта хотела, чтобы дети говорили и говорили. Она могла слушать их всю ночь. Один за другим возникли вопросы. Едва получив ответ на один, Гиа задавала следующий.

Да, школа хорошая. Она с красной крышей. У Джерри есть друг, даже два, потому что они близнецы. Их зовут Джеф и Ларри, и они потрясно похожи, ну просто потрясно! А Эмма ходила вчера плавать. Не было ли холодно? Нет, она плавала не в океане, а в бассейне, там тепло. А мама не знала, что во Флориде есть бассейны?

– И еще есть пальмы, – добавил Джерри. – Дома у нас они не растут. А когда ты приедешь, мама?

– Скоро, – сказала Гиацинта и уточнила: – Постараюсь приехать скоро. А теперь можно мне поговорить с дядей Арни?

– Я знаю, о чем вы хотите спросить, – сказал Арни. – Все отлично, поверьте. Я бы сообщил, если бы это было не так.

– А вы можете сейчас разговаривать?

– Да, Джеральд еще в офисе. Я ушел после обеда и заглянул сюда, чтобы оставить ему кое-какие бумаги. Поверьте, все хорошо.

– Только скажите, они скучают по мне?

– Постоянно спрашивают: «когда». Однако довольны и заняты делом.

– Я думала о Дне благодарения. Что, если я приеду и повидаюсь с ними в отеле? Я не хочу появляться в том доме.

– Понимаю. Подумаем, что можно сделать. И помните – я с вами.

– Благодарю вас, Арни.

После телефонного разговора Гиацинта поплакала, затем взяла себя в руки и вновь обратилась к газете, в которой, впрочем, не нашла ничего интересного. Войдя в осиротевшую студию, она молча постояла, разглядывая свои работы. Ее последняя работа запечатлела Францину и Эмму, сидящих на садовой скамейке перед кустом жасмина. Подобные вещи хорошо удавались импрессионистам. Гиацинта, конечно, не сравнивала себя с ними. И все же, критически оценив свою работу, пришла к выводу, что картина написана неплохо. Даже, пожалуй, хорошо.

Однако при нынешних обстоятельствах Гиацинту не посещало вдохновение. Конечно, она вернется к этому! Но только не сейчас.

Спустившись вниз, Гиацинта поставила диск с фортепианной музыкой и легла на диван, хорошо понимая, что слишком много лежит, то погружаясь в дрему, то пробуждаясь, пытаясь побороть свои страхи и выбраться из трясины.

Было прохладно. Скоро придется топить. При мысли о долгой и мрачной зиме Гиацинте стало еще холоднее. Она поднялась и пошла к шкафу в зале, где лежала бабушкина шаль. Накинув ее на плечи, Гиа снова легла. Под звуки ноктюрна она вспоминала, какие свитера, пледы и платьица для Эммы связаны бабушкиными руками.

И вдруг ей вспомнилось нечто другое. «Мы так и не сходили за тем платьем в Париже, – подумала она. – Очень славное было платье, с розами впереди, и к нему так подходили розовые туфли». Гиацинта помнила платье вплоть до мельчайших деталей. Чуть-чуть терпения – и она сошьет такое платье для Эммы.

В свое время Гиацинта шила одежду для кукол и знала, как к этому подступиться. Будь у нее швейная машинка, она сделала бы это за один день. Но машинки нет, да и французское платье было ручной работы. Значит, нужно вырезать каждый листок и лепесток и незаметными стежками пришить розочки к белому льну. Это будет своего рода произведением искусства.

Работая по несколько часов в день, Гиацинта закончила платье через неделю. Она с удивлением осознала, что оно поглотило все ее внимание, как некогда поглощала живопись.

Теперь Гиацинта решила, что возьмет это платье с собой, когда поедет во Флориду – вероятно, на День благодарения. Арни обещал ей помочь, и он подготовит визит. Джеральд не станет чинить этому препятствия. Францина как-то говорила, что тоже собирается навестить внуков. Возможно, они отправятся вместе. Дети любят Францину.

Окрыленная надеждой, Гиацинта взяла с собой платье и пошла в универмаг подобрать подходящую пару туфелек для Эммы, но сразу обнаружила, что здесь нет розовых туфель.

– Очень милое платьице. Где вы его купили? – спросила продавщица.

– Я сшила его сама по образцу того, которое видела во Франции.

– Сами? Сколько же труда вы на него потратили! Мне бы хотелось показать его миссис Рейнполдс. Не возражаете?

– Ничуть. – Как было приятно – после столь длительного затворничества поговорить хоть несколько минут с кем-то, кто не задает неприятные вопросы.

– Это просто замечательно! – воскликнула миссис Рейнполдс. – Мне хочется, чтобы его увидела одна покупательница. Она ждет в офисе мистера Миллера. Я попрошу ее выйти, если вы располагаете временем.

Времени у Гиацинты было сколько угодно. На покупательницу, которую звали Салли Додд, молодую красивую женщину в черном, платье также произвело большое впечатление.

– В нем есть характерный французский шарм. – Сделав шаг назад, она окинула платье внимательным взглядом. – Очень интересное! Вы понимаете, что такое платье могут носить люди любого возраста? Не задавались мыслью сшить такое же платье для взрослых?

– Нет.

– А если бы я заказала такое платье для себя?

– Ну, даже не знаю. Я ведь не профессионалка…

Но женщина проявила настойчивость.

– Оно очаровало меня. Я собираюсь отправиться в круиз и была бы рада иметь такое платье.

Гиацинта была не только удивлена, но и польщена. А почему бы нет? Вечера такие длинные…

– Ладно, – сказала она. – Хотя я и не собираюсь заниматься этим впредь.

– Я хорошо заплачу вам. У меня такой же размер, как у вас, номер восемь.

Гиацинта посмотрела на свою старенькую твидовую юбку.

– Да, у меня тоже восьмой размер.

– Отлично. Я просто поражена. Вы запишете все данные, миссис Рейнполдс? Адрес и прочее. Извините, я вижу, появился мистер Миллер. Не хочу заставлять его ждать.

– Мистер Миллер, – объяснила миссис Рейнполдс, – работал в магазине в Оксфилде, но затем ему поручили руководить всеми шестью магазинами. Очень толковый молодой человек. И везучий. Полагаю, при любых переменах в этом мире компания Р. Дж. Миллера останется на плаву.

Выйдя на улицу, Гиацинта вдруг подумала, что совершила глупость. С чего она вдруг согласилась стать портнихой?

Но уж коль скоро она пошла на это, надо вернуться в магазин и купить такую же ткань, как для платья Эммы. Сделав это, Гиацинта не спеша направилась домой.

Тишина старого городка успокаивала. Конечно, время здесь не остановилось, но, словно замедлив свой ход, не разрушало прошлое. Монумент в память о Гражданской войне стоял в центре парка с тех пор, когда здесь была зеленая лужайка, на которой паслись коровы. В центре торгового района сохранился обшитый вагонкой старый дом Красного Креста. Здесь было спокойно и уютно; под ногами шуршали сухие листья. Гиа не хотелось идти домой – ей становилось не по себе при мысли, что она повернет ключ и войдет одна в пустые комнаты.

Возможно, следовало бы снова заглянуть в книжный магазин и найти что-нибудь подходящее для чтения. Или посетить музыкальный магазин.

Выйдя из магазина с двумя книгами, Гиацинта заметила, что к ней направляется мужчина.

– Не вас ли я видел в магазине Миллера несколько минут назад?

– Да, я была там.

– Я мельком видел вас, а затем мне сказали, что вы шьете платье для Салли Додд.

– Я уже сожалею, что взялась за это. Вдруг получится не так, как надо?

– Салли все равно возьмет платье, так что не беспокойтесь.

Они стояли на узком тротуаре; Гиацинта уже собиралась двинуться дальше, но незнакомец замешкался, и им пришлось представиться – Гиацинта и Уилл, – после чего он спросил, в какую сторону ей идти.

– Через площадь, – ответила она. – Я иду домой.

– Не возражаете, если я пойду с вами?

– Нисколько. Мне нужно завернуть за угол налево на другой стороне.

– Мне тоже. Я остановился на несколько дней на Южной улице.

Гиацинта заметила очки в роговой оправе и резко очерченный рот. У него было приятное лицо, здоровое, румяное и обветренное.

– Я всегда с удовольствием останавливаюсь в этом городе. В нем какое-то особое очарование; здесь много старинных домов и пахнет историей. До того, как был построен универмаг Миллера, мой дед в 1910 году владел здесь магазином тканей. Это было двухэтажное здание с мансардой. А парк в три раза превосходил нынешний. И говорят, здесь было отличное пастбище.

Бумага, в которую были завернуты книги, разорвалась, и книги упали на землю.

Уилл поднял их.

– Стивен Спендер. «Я постоянно думаю о тех, кто был по-настоящему велик». Вы знаете это?

– Да. «Имена тех, кто всю жизнь боролся за жизнь…» Как там дальше? «Кто носил в своем сердце…»

– «…эпицентр пожара. Рожденные солнцем, они короткое время двигались к солнцу и оставили в воздухе свой след».

– Вы учитель английского?

– Нет. Почему вы так решили?

– Потому что я знаю не так уж много людей, особенно мужчин, способных цитировать стихи.

– Если бы кто-нибудь сказал в ту пору, когда я стремился получить звание магистра по специальности европейская литература, что мне предстоит работать в семейном универмаге, я бы ни за что не поверил. Как ни странно, я не жалею о том, что бросил колледж. Я полюбил бизнес. Пожалуй, я даже счастлив, что подвернулась такая возможность. Скажите, вам нравится покупать у Миллера?

– Очень. Я не так уж часто делаю покупки, но обычно нахожу там то, что мне нужно.

– Рад слышать. Признаться, это часть моей работы – поддерживать контакт с покупателями.

Уилл говорил серьезно, но при этом слегка подтрунивал над собой. Он понравился Гиацинте, но Джеральд постоянно говорил, что ей все нравятся.

Джеральд. Это имя словно отравило воздух, сделало его темным. Опустился мрак, который стал еще более непроницаемым оттого, что они приближались к улице, где находился остов сгоревшего дома.

– А чем вы занимаетесь помимо шитья?

– Я не портниха. Я художница. Работала в музее, реставрировала произведения искусства.

– Что же вы пишете? Расскажите об этом. Я люблю искусство и вместе с тем полный профан в этой области. Бывая в Нью-Йорке, я обязательно два-три часа провожу в музеях, чтобы хоть на бегу восполнить недостаток образования.

– Я просто переношу на холст то, что мне нравится.

Гиацинта смотрела прямо перед собой, чтобы не видеть пепелище, но при этом чувствовала на себе взгляд Уилла. В другой ситуации она ощутила бы легкий трепет, который испытывает женщина, когда мужчина обводит ее восхищенным взглядом.

– До обеда еще далеко, – сказал Уилл, когда они поравнялись с лавкой, в которой продавались сандвичи. – Я, пожалуй, съел бы сандвич. А вы не составите мне компанию?

– Пожалуй. Я не завтракала.

Стол оказался грязным. Майонез сочился из сандвичей, кофе расплескался на блюдца. Уилл улыбнулся, взял бумажные салфетки с соседнего столика и вытер блюдца.

– Только одна официантка, – пояснил он. – Она, похоже, сбилась с ног.

Джеральд скорчил бы гримасу и скорее всего попенял бы официантке. «Интересно, – подумала Гиацинта, – я когда-нибудь забуду Джеральда? Глупый вопрос. Он отец моих детей и хозяин моей судьбы. Он может за полминуты растоптать меня».

Гиацинта выпрямилась на стуле. Уилл рассказывал о своем отце, который чувствовал себя не вполне хорошо, хотя мог бы чувствовать себя лучше, если бы не был трудоголиком…

Ей следует быть внимательнее. Прошло уже несколько недель с того времени, как она впервые разговаривала с человеком, который не проявлял ни назойливости, ни любопытства, не выказывал жалости и не ждал никаких объяснений. Такое общение – настоящая отдушина. Нужно это ценить и вести себя соответственно. Однако могли возникнуть и сложности. Взгляд Уилла скользнул по руке Гиацинты, на которой не было обручального кольца. Вполне вероятно, что он собирался спросить, когда увидит ее снова. Странно! Ведь выглядела она отвратительно. А как еще можно выглядеть, если толком не ешь, не спишь и не занимаешься физическими упражнениями?

Как тактично он перевел разговор, перейдя от компании Р. Дж. Миллера к теме, которая, по его мнению, ей близка. Считает ли Гиацинта, что музеи во Франции интереснее, чем музеи искусства Возрождения во Флоренции? А ее работы выполнены в реалистическом или абстрактном духе?

Зашел разговор о кино. Выяснилось, что они одинаково относятся к комедии, трагедии и драме и оба осуждают насилие. Беседа продолжалась и после того, когда они остановились перед домом Гиацинты. В этот момент зажглись уличные фонари. Уилл посмотрел на свои часы.

– Я и понятия не имел, что уже так поздно! Меня ждут в доме моего друга. Ой, посмотрите на эту пару! Какие замечательные собаки!

«Замечательные собаки», маленькие и светлые, на поводке пересекали улицу.

– Спаниели короля Карла, – пояснил Уилл. – У меня такой же дома.

Гиацинта подумала: «У моих детей есть такой же спаниель во Флориде». И ощутила укол страха, уже ставший для нее привычным.

– Было очень приятно побеседовать с вами, – сказал Уилл. – Дадите мне номер телефона? Вот карандаш.

Гиа написала номер, они обменялись рукопожатием, и она поднялась по лестнице. Даже не оглянувшись, она была уверена, что Уилл провожает ее взглядом. Подумав о том, что какой-то молодой женщине здорово повезет, Гиа открыла дверь.

– Нет, Арни, – сказала Гиацинта, – я в самом деле не могу. Я совсем не хочу слышать его голос.

Они вели обычный телефонный разговор, регулярность которых изумляла Францину.

– Арни уникален, – говорила она. – Я не помню ни одного мужчину, включая твоего отца, который тратил бы столько времени и усилий, чтобы кому-то помочь в такой ситуации. Должно быть, он влюблен в тебя, Гиацинта.

Смешно. Просто Арни очень заботлив. Он напоминал скорее дядю, хотя и молодого, но доброго и терпеливого.

– Я абсолютно уверен, что Джеральд согласится, Гиа, – сказал Арни. – Он говорил вам, что вы будете иметь возможность навещать детей.

– Он так же легко может сказать «нет», «пока еще нет», а я этого не вынесу.

– Я всегда соблюдал нейтралитет, но, черт возьми, вы кажетесь гораздо более несчастной, чем он, поэтому мне придется принять вашу сторону. Я скажу ему, что он должен позволить вам приехать на День благодарения.

– Я так хочу приехать! Мы можем обедать в моем отеле. Многие люди проводят праздники таким образом, хотя мы никогда этого не делали. Я так хочу видеть их, что у меня щемит сердце.

– Успокойтесь, Гиа, успокойтесь. Вы слишком расстроены. Я поговорю с Джеральдом и позвоню вам завтра.

– Спасибо, Арни. Я люблю вас за это. Францина тоже вас полюбила. Она хочет поехать со мной, и хотя мне не нужна ее помощь, думаю, это хорошая идея. Дети любят ее.

– Ну что ж, вы развлечетесь. Мне же необходимо посетить престарелых родственников в Нью-Йорке. Поэтому на праздник я направлюсь на север, в то время как вы – на юг. А пока что, Гиа, держитесь.

Выполняя обещание, Арни все устроил: получил согласие Джеральда, заказал билеты на самолет, комнаты в отеле с видом на океан, праздничный обед с индейкой в соусе в отдельном кабинете.

– Это будет своего рода дом вдали от дома, – сказал он.

Узнав об этом, Францина пробормотала: «Ангел».

Они купили подарки. Гиацинта испекла любимое печенье детей, захватила книги, набор начинающего шахматиста для Джерри, куклу для Эммы, одежду для обоих, включая и «парижское» платье.

– Это напоминает Рождество, а не День благодарения, – заметила Францина, – если, конечно, не смотреть в окно.

Внизу перед ними расстилался удивительный мир: голубовато-зеленая вода, красные пляжные зонтики, зеленые пальмы, ослепительно белый песок. Справа виднелись теннисные корты – кстати, все занятые, а слева – залив с роскошной яхтой. Зрелище было яркое, праздничное.

– Я так счастлива, что боюсь расплакаться, – сказала Гиацинта.

Францина промолчала. За весь день она вообще не коснулась вопроса о ситуации Гиа. Видимо, по доброте не хотела портить впечатление от этого дня.

– Давай спустимся вниз и подождем в вестибюле, Гиацинта. Они могут прийти пораньше.

– Надеюсь, их приведет няня. – Гиацинту приводила в ужас мысль о том, что она увидит Джеральда.

– Не беспокойся. Заметив меня, он не задержится ни на секунду.

В вестибюле было людно. Францина читала журнал, а Гиацинта разглядывала публику. Красивая молодая пара с новенькими чемоданами проводила здесь медовый месяц. Пожилые супруги сидели в углу и чему-то смеялись. Отец нес тяжелого двухгодовалого малыша, а его жена – грудного младенца.

Францина посмотрела на свои часики и вновь уткнулась в журнал. Гиацинта сверилась со своими часами. Назначенное время миновало уже полчаса назад.

– Праздничный уик-энд, – заметила Францина. – Дорога перегружена.

– Это не так далеко, как сказал Арни.

– Возможно.

Тем не менее Францина выглядела встревоженной. Она тихо постукивала ногой по мраморному полу. Этот звук раздражал Гиацинту. «У меня нервы ни к черту», – подумала она.

– Вероятно, нам нужно позвонить, – сказала Францина. – Дай мне номер телефона.

Гиацинта посмотрела на удаляющуюся мать. Все в ней было красиво – волосы, осанка, черный льняной костюм, белое жабо, золотой браслет на руке.

«Если бы твоя мать не была так красива», – сказал как-то Джеральд. Как много ужасных вещей он говорил! И Францина знала, что так будет. Разве не странно, что она проявила такую проницательность, хотя сама иногда несет чушь? «Когда я показала ей платье Эммы, она заявила, что хотя и любит Америку, но хотела бы быть француженкой. Что ж, наверное, я тоже порой болтаю глупости. Вот она идет. И выглядит отнюдь не радостной».

– Никто не отвечает. Не понимаю. Ты не ошиблась со временем?

– Францина, я не думала ни о чем с тех пор, как Арни сказал мне об этом несколько недель назад.

– В таком случае нам остается только ждать.

Они сидели молча. Вскоре люди стали входить в обеденный зал. Наступил час обеда. Женщины обменялись тревожными взглядами.

– Может, случилась авария?

– Нет. Они позвонили бы нам.

Поднявшись, Францина заявила:

– Мы едем к ним. Я возьму такси.

Мимо проносились кусты и дорожные знаки. Гиацинта потирала палец в том месте, где некогда находились кольца. Вспомнив, что их теперь там нет, она сунула руки между колен и приказала себе не думать об опрокинувшемся велосипеде, о мяче, который мог попасть в глаз, о бассейне, где можно утонуть. Что-то действительно случилось. Не мог же он просто-напросто забыть!

– Вот эта улица. – Шофер притормозил у каменной стены. – Напомните, какой номер.

Францина назвала. В будке, с наружной части стены, они назвали свои имена дежурному, и их пропустили. Извилистая подъездная дорожка шла мимо безупречно подстриженных газонов, теннисных кортов и больших домов – белых и розовых. Повсюду росли огромные роскошные деревья и яркие цветы. На подъездных дорожках стояли блестящие лимузины, и небо отражалось в их сверкающих крышах. Все казалось нереальным, как декорация для спектакля.

– Подождите нас, пожалуйста, – сказала Францина таксисту, когда машина остановилась перед большим розовым домом. – Выходи, Гиацинта.

Она приняла руководство на себя, от чего воздерживалась с момента свадьбы Гиацинты и даже еще раньше. Гиацинта последовала за матерью. Та поднялась на три ступеньки и нажала кнопку звонка.

Открыла женщина. Очевидно, она прервала работу, поскольку держала в руке бутылку с жидкостью для мытья окон. Ее лицо выражало удивление.

Францина, не теряя времени на объяснения, выпалила:

– Мы приехали за Джерри и Эммой. Это их мать, я их бабушка. Где они?

– Они поехали на праздник. Отец увез их и няню утром.

– Увез? Куда? С ними что-то случилось?

– Случилось? Нет-нет, мэм, они отправились на один из островов, на Багамы, наверное. Я забыла. Оставили меня здесь позаботиться о доме и собаке.

Гиацинта, прислонившись к чугунным перилам лестницы, бессильно опустила руки. Пусть руководит Францина.

– Но ведь обо всем заранее договорились! Дети должны были остаться с нами на ночь в отеле и отпраздновать День благодарения! Это какая-то бессмыслица! Мы проделали сюда такой путь! Да это возмутительно!

– Сожалею, мэм, но я тут ни при чем. – Женщина произнесла это извиняющимся тоном, а удивление на ее лице сменилось любопытством и недоброжелательством. Наверное, она подумала: «Так вот эта отсутствующая мать. Что-то с ней не в порядке».

– Но Джеральд должен был дать нам знать, – продолжала Францина.

– О, он пытался, мэм. Я слышала, хозяин говорил, что звонил вам сегодня утром домой, но вы не ответили.

– Конечно, не ответили, потому что были на пути в аэропорт. Сейчас дьявольски жарко. Мы утомлены путешествием, и моя дочь чувствует себя не очень хорошо. Можем мы войти в дом и попить воды?

– Мне не велено никого пускать.

– Вам также не велено позволить кому-то упасть замертво у ваших дверей! Входи, Гиацинта!

Когда дверь открылась и они вошли, Францина величественно сказала:

– Весьма вам благодарны. Мы посидим здесь несколько минут, а вы принесите нам, пожалуйста, воды. Не беспокойтесь, мы у вас ничего не украдем.

В комнату долетал морской бриз. Высокие окна выходили на террасу. Под огромным деревом – у них во Флориде растут банановые деревья? – стоял большой круглый ящик с песком, а на траве валялись игрушки. По другую сторону зала стоял светло-желтый обеденный стол с хрустальными канделябрами. А под лестницей – коляска для куклы и розовый трехколесный велосипед. «Значит, Эмма подросла по крайней мере на полтора дюйма, – подумала Гиацинта, – и ей, должно быть, здесь не скучно».

Женщина принесла воду на серебряном подносе и нерешительно остановилась. Чувства Гиацинты были сейчас так обострены, что она замечала все.

– А почему они в такой спешке уехали? – спросила Францина.

– Леди, которая их пригласила, это Черри – вы знаете Черри с телевидения? С удлиненными рыжими глазами? Она поет с Руб-а-Дуб?

– Слышала это имя, – ответила Францина.

– Так вот, она подруга доктора. Она иногда приезжает сюда, когда не в Калифорнии. То есть приходит в дом, я хочу сказать. – Женщина явно гордилась тем, что располагает важной информацией. – По-моему, доктор оперировал ей лицо. И она не единственная его знаменитая пациентка. Я могла бы назвать… хоть и не работаю в его офисе, но когда здесь собирается компания и прислуживаешь за столом, то волей-неволей много чего услышишь!

«Это сон, все это сон, – подумала Гиацинта. – Этот дом. Джеральд. Младший – «Мы назовем его Джерри». Его веселые глаза. Эмма… Маленькая, настороженная Францина. Розовое платье, что лежит в коробке в отеле. Этот помпезный стол в углу. Морской бриз, который дует мне в лицо. Все сон…»

Францина спросила, когда дети вернутся домой.

– Поздно вечером в воскресенье. Чтобы успеть в понедельник утром в школу.

Она поинтересовалась, счастливы ли дети.

– О да, мэм, да! Отец без ума от них. И няня тоже. Ее зовут миссис О’Мэлли. Но здесь она просто няня. Она уже выдала своих внуков замуж. Вы только посмотрите на игрушки наверху – вполне можно открывать собственный магазин. А еще один доктор – они его называют «дядя Арни», – так он как Санта-Клаус. Приходя сюда, он берет их с собой кататься на лошадях. Отец купил пони для Джерри, а сейчас, когда Эмма немного подросла, купил на прошлой неделе и ей. Да что там, у этих детей есть все! Только захотят чего-то – и сразу получают! Удивительно, что они не испорченные. Хотите взглянуть на их комнаты, мэм?

Вопрос был обращен к Францине, однако Гиацинта покачала головой.

Но Францина поспешила сказать:

– Я хотела бы их увидеть.

– А я хочу уйти сейчас же, – заявила Гиацинта и объяснила себе: «Я не желаю видеть кровати, где Джерри и Эмма уютно лежат среди вороха кукол и животных».

Францина бросила на Гиацинту тревожный взгляд и встала. Гиацинта тоже поднялась.

– Как мне сказать, кто был у нас? Как ваши имена?

– Скажите, что здесь были мать детей и их бабушка и что мы хотим получить объяснение. Спасибо большое. Всего вам доброго.

– Объяснение, – повторила уже в такси Францина. – Тебе не кажется, что мы не получим его? Как ты себя чувствуешь? Ты не упадешь в обморок и не совершишь какой-нибудь безумной выходки?

– Это не поможет. Нет, просто я ошеломлена, только и всего.

Уже стемнело. Из окна машины была видна вьющаяся лента дороги с мигающими огнями. Все появлялось, мелькало и исчезало. Разговор возобновился, когда подъезжали к отелю.

– Еще никогда в жизни я не была в такой ярости, – призналась Францина. – Что мы будем делать?

– Полетим домой, полагаю.

– Улететь ни с чем, проведя здесь шесть часов?

– У меня нет ни малейшего желания фаршировать завтра индейку в отеле. А у тебя?

– Нет. Ах, Гиацинта, если бы ты поговорила со мной! Я, как слепая, бреду по незнакомой стране, не зная языка, и страшно устала от всего этого. Такой день, как сегодня, уносит десять лет жизни.

– Я не просила тебя сюда приезжать. Ты сама этого хотела.

– Ну ладно, ладно. Сейчас не время для споров. Пусть нам принесут чего-нибудь поесть в номер. Давай поедим и все обсудим.

«Странно, что человек, испытавший подобное потрясение, способен чувствовать голод, – подумала Гиацинта, – но, похоже, организм хочет жить, даже если этого не хочет мозг. И все-таки, конечно же, мой мозг хочет жить. Он только не знает как». И, отодвинув пустую тарелку, Гиацинта посмотрела на ночное небо за окном, где звезды плыли среди серебристо-серых облаков. «Все это мог бы великолепно написать Тернер, – размышляла она, вспоминая его бледные закаты и туманы. – Сколько же красоты, сколько цвета и жизни под бездонным, таинственным небом, и только человек оскверняет ее».

Гиацинту вернул к действительности голос Францины:

– Ты всегда ездила к бабушке, чтобы спросить у нее совета. Почему же не советуешься со мной сейчас? Как по-твоему, что я чувствую?

– Пожалуйста, не обижайся. Я ни у кого не намерена спрашивать совета. Если в этом возникнет необходимость, ты будешь первой, к кому я обращусь.

– Это выше моего понимания, Гиацинта. Я не собиралась поднимать этот вопрос в течение праздника, так как надеялась провести его радостно с Джерри и Эммой. Но сейчас, когда все испорчено, я хотела бы высказать свои мысли.

– Высказывай.

– Я в полном отчаянии. Признаюсь, когда я обратилась в еще одно место за профессиональным советом, то получила тот же самый ответ: ваша дочь – взрослая женщина, и если существует нечто такое, о чем она не хочет говорить, оставьте ее в покое.

– Очень хороший совет.

– Нет. Это равносильно утверждению, что, скажем, она взрослая, ей шестьдесят, восемьдесят или двадцать лет и, стало быть, она имеет право принять яд или спрыгнуть с моста в воду, если того хочет. Не расспрашивайте ее. Не останавливайте.

– Я не собираюсь принимать яд или прыгать с моста, уверяю тебя.

– У меня иногда возникает ощущение, что ты все-таки хотела бы это сделать. Тебя останавливают только дети.

Гиацинта промолчала.

Взволнованная Францина поднялась и загремела посудой.

– Это похоже на шантаж. Не надо быть ученым, чтобы вычислить: это связано с сексом.

– Ты уже говорила мне это. По-твоему, дело в адюльтере, в том, что у меня была связь. И он поймал меня на месте преступления.

– Ну и что, если это было? Такое случается. Ты можешь оправдаться в суде. Боже мой! Он сознается в своих изменах! Почему ты не наймешь хорошего адвоката?

– Я говорила тебе, что не хочу обращаться в суд, и своего мнения на этот счет не изменила.

Францина прошла в конец комнаты и вернулась назад. «Как мне жаль ее, – подумала Гиацинта, – даже больше, чем детей. В этот момент они скорее всего беззаботно проводят время».

– Почему у тебя такой напуганный вид? Ты сбила кого-то на машине и сбежала с места происшествия? Была поймана, когда украла вещь в магазине? Что бы ни случилось, тебе нужно обо всем рассказать адвокату. Для этого они и существуют. Если позволишь, я найду отличного адвоката. У твоего отца было так много друзей и связей.

Приехали! Именно это предсказывал Джеральд, говоря о Францине. Все откроется, и тогда от адвоката будет зависеть, скостят ли ей наказание. Пятнадцать лет вместо двадцати? С досрочным освобождением за примерное поведение?

– Я благодарна тебе, Францина, но у меня уже есть адвокат. Сейчас мы оформляем документы, которые я затем подпишу.

– Документы! Дай Бог, чтобы ты не подписала себе приговор! Разве ты сегодня не убедилась, что слову Джеральда доверять нельзя? Он – воплощенное зло! Хочет жить как принц в своем дворце, не желая иметь никаких обязательств по отношению к тебе.

– Насчет денег ты не права. Каждую неделю он посылает чек на весьма значительную сумму. – Гиацинта презрительно фыркнула. – Я отсылаю их назад.

– Что ты делаешь?! – Францина зашлась от гнева. – Не могу поверить тому, что слышу! Я думала, у тебя есть хоть капля ума! Нормальная женщина забрала бы у него все, что можно, и потребовала бы еще, с учетом того, что он проделывает. Не должно быть предела ненависти!

– Так ей и нет предела – моей ненависти, – глухо отозвалась Гиацинта. – Потому-то я и не намерена брать его деньги. Я ничего от него не хочу. Не хочу даже дотрагиваться до бумаги, которой он касался, подписывая чек. Хочу вообще забыть, что когда-то знала его.

– Это довольно трудно сделать, поскольку существуют Эмма и Джерри.

– Пожалуйста, не надо злиться. День и без того тяжелый.

Они стояли, молча глядя друг на друга печальными глазами. Наконец Гиацинта прервала молчание:

– Интересно, почему Джеральд учинил такое сегодня? Неужели ему доставляет удовольствие проявлять жестокость?

– Полагаю, он вообще мало об этом думал. Позвонил нам, когда мы уже выехали, и больше ничего. Он был слишком взволнован предстоящим празднеством в доме Черри. Джеральд выказал свою истинную сущность. Пошли, запакуем подарки и повезем их утром домой. Утро вечера мудренее.

При выходе из супермаркета Гиацинта лицом к лицу столкнулась с Мойрой, которая выгружала продукты с тележки в машину. Гиацинта с сумкой в руке шла домой.

– Казалось бы, – сказала Мойра, – никому не полезет в горло еда после обжорства в праздник, но я опять здесь.

Она завела легкую дружелюбную беседу так, словно они встречались каждый день, как это было до того, пока жизнь Гиацинты не изменилась столь круто.

– Значит, ты повидала Эмму и Джерри. Как они поживают там под пальмами?

– Очень хорошо, Мойра. Посещают великолепную школу и не имеют ничего против перемены. Мы отлично провели время, со мной была мать, погода стояла чудесная, тихая.

«Ложь. Почему бы не солгать? Ей от этого не больно, а мне легче».

– Однако ты не загорела.

– За несколько дней не загоришь. Да я и не любительница загорать.

– Подбросить тебя домой?

– Нет, спасибо. Мне нужно ходить пешком, чтобы не растолстеть.

Устыдившись, Гиацинта замолчала. «Как глупо говорить об этом Мойре, которая, несмотря на свои двадцать восемь лет, имеет фунтов двадцать избыточного веса. Все дело в том, что я не думаю. Я какая-то одуревшая. И моя хорошая мина ни на минуту не обманет ее. Нужно попытаться исправить впечатление».

– Я не виделась с тобой, Мойра, потому что не слишком хорошо себя чувствую. Со мной трудно. Вот я и позволила ему забрать детей, когда он переезжал. Для них это лучше, пока я не поправлюсь и все не образуется. Это временно. Мне следовало позвонить тебе и все объяснить. Ты всегда была такая прекрасная подруга.

– Не думай об этом, Гиа. Лучше побереги себя. У тебя много проблем, но об этом никто не догадывается. Ты выглядишь великолепно.

– Спасибо. Мне нужно подготовиться к Рождеству, а оно придет – не успеешь и оглянуться. Они прилетают с Флориды.

По крайней мере хоть это было правдой, поскольку Арни уже кое-что сделал для этого.

«Джеральд просил меня сообщить вам по телефону, после того как вы с ним разминулись. Он искренне огорчен. Джеральд не хотел, чтобы все так обернулось. Оставив телефонное послание на вашем автоответчике, он не предполагал, что вы так рано уехали. Я говорю чистую правду, Гиа. Я предложил ему исправить ошибку на Рождество. Так что дети вылетают двадцать третьего. Я буду с ними. Джеральд, разумеется, знает, что вы не хотите его видеть. Так что добавьте чуть больше воды в суп для меня».

– Это здорово! – с энтузиазмом воскликнула Мойра. – Мы должны собрать всех детей и сделать им что-то приятное, чтобы они хорошо провели время.

Еще раз посоветовав Гиацинте поберечь себя, Мойра уехала. «Не каждый, а может, никто вообще не отпустил бы меня так легко, – подумала Гиа. – Мойра по-прежнему верна мне и наверняка пресечет любые сплетни, которые услышит. Где бы женщины ни собирались, они всегда судачат о случившемся и обсуждают странную ситуацию, возникшую у меня с Джеральдом».

Входя в дом, Гиацинта услышала телефонный звонок. По утрам обычно звонила только Францина.

– Я звонил вам накануне Дня благодарения. Я не оставил сообщения, решив, что вы забыли меня. А вот сейчас я приехал на день в город и, если бы вы согласились, с удовольствием пригласил бы вас на ранний обед. Что скажете?

Гиацинта растерялась. «Он ничего не знает обо мне. Что, если меня увидят с ним? Мне нечего сказать ему. Я даже не знаю, как разговаривать с мужчиной. И слишком устала, чтобы волноваться. Я конченый человек. Это нечестно. Я не хочу идти».

– Весьма любезно с вашей стороны, – сказала она.

– Отлично. Поскольку мне надо рано вернуться в Оксфилд, вас устроит шесть тридцать?

– Это самое удачное время. Я вообще люблю ранний обед.

Едва в телефонной трубке прозвучал отбой, Гиацинте захотелось позвонить Уиллу и отказаться, но она не знала, как с ним связаться. Что ж, теперь уже поздно. Она в сердцах выругала себя.

Впрочем, это избавит ее от долгого, тоскливого вечера, когда надоедает читать, слушать музыку или смотреть телевизор, приходится преодолевать желание плакать. Когда остается лишь лечь в постель и прислушиваться к ночным звукам.

Поднявшись наверх, Гиа посмотрелась в зеркало. Мойра сказала, что выглядит она великолепно, хотя для этого не было никаких оснований. Вряд ли то, что она похудела, благоприятно скажется на ее лице. Тем не менее, оглядев себя, Гиацинта решила, что выглядит вполне прилично. Щеки не запали, хотя под глазами появились тени. Из-за этого глаза казались больше и выразительнее. Благодаря длинным волосам, ниспадавшим на щеки, Гиацинта напоминала женщину эпохи Ренессанса – не красивую, но интересную, даже загадочную.

– Вернись на землю. Ты самая настоящая дура! – воскликнула она и укоряла себя до тех пор, пока не зазвонил телефон. На сей раз это оказалась Францина.

Они, как всегда, поговорили коротко. Между ними существовал молчаливый уговор не касаться того, что их разделяло. Францина хотела знать планы дочери на день.

– Меня пригласили сегодня вечером на обед, – сообщила Гиа и объяснила, кто такой Уилл Миллер.

– Гиацинта, ты не должна этого делать. Ведь Джеральд узнает, что ты якшаешься с мужчинами, а он и без того много имеет против тебя.

Гиацинта почувствовала холодок. Если бы Джеральд имел против нее только это!

– Ты права, – согласилась она, – хотя все это совершенно невинно. Я же говорю, это из-за платья, которое я сшила для Эммы.

– Все равно. Тебя не должны видеть с другим мужчиной до тех пор, пока ты не получишь развод и документы. И если ты хочешь получить твоих…

Детей – вот что она имела в виду. Гиацинта пообещала, что это будет единственный раз.

– Я не знаю его телефона, поэтому не могу отказаться.

– Ну, в таком случае пойдите туда, где вас никто не знает. Будь осторожна.

Гиацинте не удалось проявить осторожность. Облюбованный Уиллом мясной ресторан в мотеле, в получасе езды от города, пользовался популярностью в теплое время года и по уик-эндам, но его редко посещали среди недели и в декабре во время дождей. В большом зале было не более трех или четырех пар. Горел камин, люди тихо беседовали.

– Здесь очень уютно, – заметила Гиацинта.

– Я надеялся, что вам понравится.

– Но ведь вы не знаете меня.

– Людей обычно чувствуешь.

– Иногда можно ошибиться.

– Это верно.

Гиацинта не знала, как завязать разговор. Ведь после замужества она встречалась только с мужьями знакомых женщин и обычно в присутствии мужа.

Уилл снял очки.

– Я пользуюсь ими только для чтения, а находясь на работе, надеваю их, чтобы не потерять. Я часто теряю вещи: ключи от машины, перчатки – в общем, все.

Гиацинта понимающе улыбнулась. Его глубоко посаженные глаза казались и веселыми, и серьезными.

– Так расскажите мне о Стивене Спендере, – попросил Уилл. – Вы проштудировали полное собрание его сочинений?

– Да, я брала его с собой во время поездки во Флориду. Мне хотелось бы знать этого человека.

– Да, такое ощущение возникает, когда читаешь или видишь что-то значительное. Я хотел бы познакомиться со скульптором, изваявшим статую Линкольна в Мемориале. Поэтому я понимаю вас. Вам нравится Флорида?

– Я мало знаю ее. Это был кратковременный визит.

Уилл ждал продолжения, а Гиацинта между тем пришла в смятение, укоряла себя за то, что оказалась здесь.

– В чем дело? – мягко спросил он. – У вас постоянно меняется выражение лица.

– У меня много забот, – ответила Гиацинта. – Я оформляю развод.

– Вот оно что. Меня удивило, что вы живете одна в таком большом доме. Чем же вы занимаетесь, ожидая того момента, когда все худшее останется позади?

– Ну, я ведь художница, хотя в последнее время работаю не так много, как следовало бы.

– Вы работаете дома?

– Да, у меня хорошая студия.

– Позволите мне взглянуть на ваши картины?

– Конечно, но боюсь, вы будете разочарованы.

Не ответив на ее последнюю реплику, Уилл спросил о платье, которое она шила для Салли Додд.

– Я едва начала его и жалею, что взялась за это.

– Но вы обещали, и она ждет его.

– Я сошью платье.

– Ко времени ее круиза, помните?

– Да, да! – И снова повторила: – Я сошью его.

У него были такие внимательные глаза! Они напоминали опалы светло-серого оттенка, и в них при свете канделябра мелькали зеленые искорки. От этих глаз ничто не укроется; они пронизывают насквозь, видят недоговоренность и фальшь. Нет, она больше не станет встречаться с ним.

– Где вы научились шить?

– Меня научила бабушка. Она родилась в 1910 году. И умеет блестяще делать все – готовит обед, печет печенье, вяжет ковры.

– У меня была такая прабабушка. Я ее не знал, равно как и вторую. Но та была совсем иной. Она работала вместе с мужем в самом первом магазине Р. Дж. Миллера. У нас есть выцветшая фотография этого магазина в Оксфилде, сделанная в 1879 году. Супруги стоят у входа, а неподалеку – двухместная коляска с откидным верхом. Улица в самом центре Оксфилда, широкая и страшно грязная. Интересно, что они сказали бы, увидев улицу сейчас? – Уилл усмехнулся. – Говорят, они были прекрасной парой. Чем внимательнее изучаешь генеалогическое древо, тем более добродетельными кажутся твои предки.

Он стал рассказывать о том, как развивалось дело. Гиацинта с интересом слушала его. Дочь химика, жившего на жалованье, и жена доктора, она почти ничего не знала о бизнесе и связанном с ним риске.

Мало-помалу Гиацинта успокоилась. Уилл рассказал ей о том, что много путешествовал, видел Бирму и Тибет, но в отличие от других не хвастал этим, а держался очень скромно.

Возвращаясь через город, они прошли мимо витрин магазина Миллера, мимо улицы, где находился остов сгоревшего здания Арни.

– Я случайно оказался здесь в то утро, – сказал Уилл. – Зрелище было страшное. Собралась толпа, приехали машины «скорой помощи». Из разбитых окон вырывались огромные языки пламени. Говорят, это был поджог.

– Я не знала.

– Это было почти новое здание, несравнимое с расположенными старыми, по ту сторону площади, – это ведь настоящие ловушки в случае пожара. Они внушают беспокойство. Если бы это зависело от меня, я бы снес их и построил новые, оборудовав соответствующей защитой. Но многие люди не хотят расставаться со старым и привычным.

Всю оставшуюся часть пути Гиацинта почти не слушала его. Ей казалось, что над ее головой занесен меч.

У двери Уилл взял Гиацинту за руку.

– Я хотел бы снова увидеть вас, – сказал он, – но не смею проявлять настойчивость. Надеюсь, скоро ваш развод останется позади.

– Я тоже надеюсь.

– Я уезжаю в Нью-Йорк и увижусь с вами по возвращении.

Глядя, как он удаляется, Гиацинта снова подумала: какой-то молодой девушке повезет.

«Но я уже не увижу его. Уилл наверняка думает, будто я хочу этого, но это не так. Я не хочу никакого мужчину, никакого вообще и никогда».

Гиацинта накрывала рождественский стол с таким старанием, словно давала официальный обед на двенадцать персон. Четыре свечи окружали подарок от Арни – розовые и красные гвоздики в роскошной серебряной чаше. Молоко для детей было налито в винные бокалы. Она следовала семейным традициям во всем – от фарфора до орехов и фиников.

Нарядно одетые, все заняли свои привычные места. Джерри и Эмма, гордая и счастливая в своем новом розовом платье, сели слева от Гиацинты, а Францина – справа. Лишь состав семьи изменился. Стул Джима стоял возле стены. А стул, на котором в прошлом году сидел Джеральд, занимал Арни, делавший все возможное, чтобы атмосфера была праздничной и теплой.

Гиацинта тоже прилагала все усилия к тому, чтобы избавиться от щемящего ощущения безвозвратно уходящего времени: ведь через несколько дней все закончится. Веселье было наигранным. Прошедшие две недели она обманывала себя, изображала радость, занималась приготовлениями, покупала подарки, пекла и готовила, даже открыла две двери в спальни, прежде запертые. Начался снегопад, и Гиацинта купила новые санки, в том числе и для себя. Они отправились кататься, взяв с собой сандвичи и какао в термосе. Гиацинта даже разговаривала с детьми и при этом не плакала. Если уж этого до сих пор не произошло, она не расплачется и тогда, когда наступит время прощания.

Эмма громко сообщила:

– Во Флориде не идет снег. Мама, слышишь меня? Я сказала, что во Флориде снег не идет.

– Это все знают, – заметил Джерри.

– Ну и что?

Прошлым летом Эмма либо расплакалась бы, либо возмутилась, услышав подобную реплику. Сейчас она выразила презрение. Если вы не видите ребенка каждый день, ждете встречи с ним недели и месяцы, то заметите, как он изменился.

– Как поживает Чарли? – спросила Гиацинта.

– Он больше не делает пипи в доме. Папа научил его это не делать.

Гиа бросила взгляд на Францину. Странно, но дети очень редко вспоминают отца, однако всякий раз при его упоминании выражение лица Францины меняется. Зная ее живой характер, нетрудно заметить, что она притихла. И хотя Гиа надеялась, что мать все-таки поддержит разговор, молчание на этот раз нарушил Арни:

– Расскажи о моей новой лошади, Джерри.

– О да! Это теннессийский скороход. Видели бы вы, какой он огромный! И знаешь, какого окраса? Пегий! То есть с пятнами. Коричневые пятна на белом. Я не могу на нем ездить, он слишком велик. Но дядя Арни учит меня ездить на пони.

– Няня иногда берет меня на конюшни, – вставила Эмма. – И тогда я могу покататься. Папа туда не приходит. Он любит свою лодку. Он катает нас на лодке. У нее есть паруса.

– Здорово. – Гиацинта улыбнулась. «Лодки и лошади, – подумала она. – Они лишь величиной отличаются от игрушек. Мы оба покупаем любовь. Но ни слова не говорим против Джеральда. Не отравляем детей. Это только причинит им боль. Все элементарно. Францина тоже это понимает».

– Когда ты поедешь с нами во Флориду, мама? – спросила Эмма. – Я скучаю по тебе.

– Эмма плакала, – сказал Джерри. – Я не плакал, потому что старше, и потом объяснил ей, что мы можем сюда приехать и навестить тебя. Так сказал папа.

Но тут Эмма взвыла:

– А почему? Почему мы должны приезжать сюда, чтобы увидеть маму?

Никто из взрослых не поспешил с объяснением. Наконец Францина сказала:

– Видишь ли, бабушка больна, и мама должна остаться с ней.

– Бабушка тоже может приехать во Флориду.

– Нет, Эмма. Она слишком стара.

– Ну тогда ты с ней оставайся. Я хочу, чтобы мама приехала во Флориду.

«Ну почему бы ему не умереть? – подумала Гиацинта. – Вот умер бы – и оставил всех нас в покое. Так нет же, он намерен жить до ста лет. Значит, тогда должна умереть я…»

– Думаю, ты добиваешься развода, – заметил Джерри.

– Ты прав, – отозвался Арни так спокойно, словно развод – простое и обыденное дело.

– У многих детей из моего класса, – важно сообщил Джерри, – родители в разводе. Но они живут со своими матерями. А отец приезжает навестить их.

Арни кивнул.

– Поскольку вы можете видеть их обоих и все счастливы, нет причин для беспокойства.

Эмма широко раскрыла глаза, губы у нее задрожали.

– Ты счастлива, мама? Неужели ты не хочешь жить в нашем доме?

«В нашем доме… Как на это ответить?»

– Мы можем иметь два дома, жить по очереди в каждом и быть счастливыми.

«Как мне это сделать? Еще минута – я и сломаюсь».

Францина словно поняла, насколько Гиацинта близка к этому, и, поднявшись из-за стола, бодрым голосом проговорила:

– Дети, мы обсудим это позже. А сейчас доставайте из холодильника торт, он сверху полит шоколадом и взбитыми сливками, и его нужно съесть сейчас. Так что каждый из вас возьмет свою тарелку и поможет мне очистить стол. Ваша мама готовила, а теперь наша очередь.

Сидящая напротив окна Гиацинта увидела при свете уличного фонаря, что пошел мокрый снег.

– Снег! – воскликнула она и вскочила из-за стола, надеясь совладать со слезами. Она поняла, что Арни хочет помочь ей. В нем трудно заподозрить такую деликатность, однако он проявлял ее уже не впервые.

Десерт был превосходный – все было сделано по рецептам из бабушкиной книги. Все молча с аппетитом и удовольствием ели. И лишь Францина едва прикоснулась к нему. Когда с тортом покончили, она сказала:

– Гиацинта, сегодня был длинный день, сейчас уже поздно. Поднимись наверх с Джерри и Эммой. Вам есть о чем поговорить. А я пока уберу.

Это означало: поговори с ними о разводе. Я не могу этого сделать, потому что ничего сама не знаю об этом.

Францину раздражали даже блюда, которые были частью приданого Гиацинты. Джим настоял на том, чтобы подарить их, после того как дочь сказала, что они невероятно дорогие. Францина отчетливо помнила тот день – морозный и снежный, похожий на нынешний. Но кто мог предвидеть, что такое случится? Даже ей подобное не приходило в голову.

– Позвольте помочь вам, – предложил Арни. – Как холостяк, я умею все.

Джеральд тоже любил быть полезным, особенно вначале, когда втирался в доверие. Однако Арни совсем другой. Он нравился Францине.

– Если вы в самом деле хотите мне помочь, – отозвалась она, – расскажите, что происходит с вашим партнером. Гиацинта все скрывает. Ситуация очень трудная, и я места не нахожу от тревоги.

Арни вздохнул.

– Если бы я мог что-то вам рассказать, то непременно сделал бы это. Я с большой симпатией отношусь к Гиа, и мне не нравится то, что она отделена от детей. Это неправильно. Но я ничего не могу вытянуть из Джеральда, поэтому отказался от попыток что-нибудь выпытать. Ситуация весьма деликатная.

– Понимаю. Партнеры не разрывают деловых отношений, если у одного из них возникли семейные проблемы.

– Верно. Джеральд – блестящий хирург и… – Арни смущенно улыбнулся, – ведет бурный образ жизни. Как звали того парня, кто хотел обладать всеми женщинами? Дон Жуан?

– Значит, именно на это он тратит свое свободное время?

– Не думайте, что Джеральд не уделяет внимания детям. Он обожает их. У детей замечательная няня, которая проявляет трогательную заботу о них. Джеральд любит похвастаться детьми. Гордится ими.

– Ну да, потому что они оба красивы.

– Джеральд пытается поговорить с Гиа, но она вешает трубку.

– Она не может разговаривать с ним, Арни. Для нее это невыносимо. Он убил в ней веру в людей… Или почти убил, потому что Гиацинта все же доверяет вам.

– Надеюсь, что это так. Я готов сделать все, чтобы помочь ей.

– Видит Бог, я тоже, но до тех пор, пока она или кто-то другой не скажет, что у нее на душе, я ничего не могу сделать. Я все время думаю о том, как она останется одна в доме, когда мы уедем. – Францина тяжело вздохнула. – Такая нежная и доверчивая! Всегда доброжелательная! Даже ребенком она была добра в отличие от других детей, маленьких эгоистичных созданий. Ведь Гиацинта всегда была такой… порядочной. Вы знаете об этом?

Арни кивнул.

– Конечно, знаю.

Молодые тополя в соседнем дворе отбрасывали темно-синие тени на чистый снег. Гиацинта, позабыв о холоде, одиноко стояла у открытых дверей и смотрела на четкие ровные полосы. «Хорошо бы написать этюд акварелью», – подумала она.

Все уехали. Дом опустел; ни мокрых полотенец на полу в ванной, ни разбросанных в зале игрушек, ни настольных игр на кухонном столе. Стояла полная тишина.

Они плакали. Даже мальчик, хотя и стремился казаться мужественным, поскольку был на три года старше сестры, в конце концов не выдержал. Он спрашивал, не виноват ли, не сердита ли мать на него за непослушание. Или, может, отец сердится на него за то, что он дразнит Эмму?

– Я буду каждый день звонить вам, – пообещала Гиацинта. Да, она обещала и объясняла, говорила, как любит их; неуклюже извинялась за то, что бабушка больна; успокаивала детей, и они наконец заснули.

Итак, дети уехали. «Может, похитить их, – думала Гиацинта, – и продать этот дом? Он записан на мое имя. Воспользуюсь небольшими деньгами, которые оставил отец, да и Францина мне поможет, а также братья, если понадобится. Продам дом, а затем заберу детей и уеду из страны как можно дальше: в Австралию, в Сибирь – куда угодно, лишь бы скрыться».

Но это все вздор. Для них это будет плохо и страшно. Джеральд найдет способ вернуть детей, придет в ярость и предаст гласности все случившееся.

Поджог… Погиб человек…

* * *

Внезапно ртутный столбик поднялся, и в январе началась оттепель. Снег стал рыхлым и вязким. Поддавшись первому побуждению, Гиацинта начала писать снежный пейзаж, но после нескольких попыток поняла, что не может найти правильной тональности, и отложила кисти. Мысли ее блуждали далеко.

Сердце ее сжималось от страха. Она понимала, что должна «что-то делать». Такой совет дал бы ей любой человек. Францина изо всех сил старалась не поддаться панике: «Ах, бедная Францина, сколько неприятностей я ей причинила!» – и утверждала, что нужно «что-то делать». Мойра осторожно и ненавязчиво рекомендовала то же самое. И даже Арни, разговаривая с Гиацинтой по телефону, проявлял деликатность, но все же спрашивал, что она собирается «делать».

Сейчас Гиацинта шила платье для Салли Додд. На прошлой неделе управляющий детским отделом спросил, не сошьет ли она с полдюжины таких платьев для клиентов, и Гиацинта согласилась. Теперь повторение того же узора стало для нее процессом автоматическим.

Однажды пришел Уилл Миллер. Перед этим он позвонил по телефону. И буквально загнал Гиацинту в угол, прося разрешения заглянуть к ней. Гиацинта не нашла причин отказать ему. Ведь она обедала с ним, то есть приняла его предложение. Разве не следует предложить ему что-то взамен? Этого требуют даже правила хорошего тона.

Вообще-то она должна была бы обрадоваться приятному собеседнику, но в ее ситуации он создавал осложнения и нужно было каким-то образом отделаться от него после первого же визита. Тем не менее нехитрые приготовления к завтраку с ним оказали на Гиацинту благотворное воздействие. Она красиво накрыла стол, привела дом в идеальный порядок. В ней заговорила гордость. Гиацинта купила нарциссы, стейки из семги и зелень для салата. Она погладила льняные салфетки, которые не использовала со времени последнего семейного завтрака; проверила дом, желая убедиться, что Эмма и Джерри не оставили следов своего пребывания, – незачем чужому человеку что-либо знать о ее личной жизни и проблемах.

Однако, появившись в доме, Уилл повел себя совсем не как посторонний.

– Заметили во мне какие-нибудь перемены? – весело спросил он.

– Исчезли очки в роговой оправе.

– Правильно. Теперь у меня контактные линзы. Дело в том, что я носил очки лишь потому, что мне посоветовали выглядеть постарше. Сейчас, когда мне за тридцать, я хочу выглядеть моложе. О, какой симпатичный дом! Он похож на вас. Я себе представлял что-то вроде этого. Да вы шьете новое платье!

Рядом со стулом в общей комнате стояла открытая корзина с шитьем. Оставила ли она ее сознательно, чтобы Уилл заметил? Гиацинта не знала этого.

– Я слышал, что Салли Додд в восторге от вашего платья. Насколько я знаю, вас попросили сделать еще несколько.

– Да, но это последние. Мое дело – живопись. Я должна вернуться к ней.

– Вы говорили, что покажете мне кое-что…

– Да, конечно. После завтрака. Ведь вы, должно быть, голодны?

Когда банальности остались позади, диалог оживился. Гиацинта пользовалась тем, что сохранилось у нее в закоулках памяти, поскольку за последнее время новых знаний у нее не прибавилось. Впрочем, Уилл не подозревал об этом. И, судя по живому интересу в его глазах, разговор доставлял ему удовольствие.

Однако вскоре Гиацинта заметила, что он то ли нервничает, то ли испытывает напряжение. Может, ему не по себе? Нет, конечно же, не в этом дело. Уилл был столь же разговорчив, как и в две предыдущие встречи, но, похоже, слегка торопился. Как если бы хотел побыстрее покончить с несущественными, но обязательными темами и перейти к чему-то другому.

Приступив к яблочному пирогу, он помолчал, а затем смущенно спросил о разводе.

– Скажите, вы уже приближаетесь к окончанию ваших бед?

– Все движется медленно.

– И тем не менее болезненно. У меня нет личного опыта. Я лишь соприкоснулся с этим, о чем должен вам рассказать, если мы хотим лучше узнать друг друга. У меня был роман с замужней женщиной. Она разводилась. Это было мучительно для нее и еще более мучительно для детей. Кстати, я не был причиной развода. Ее муж даже не знал о моем существовании. То есть я не был причиной развода в юридическом смысле. Однако боюсь, что в моральном и в эмоциональном плане меня в какой-то мере можно обвинить. И я вышел из игры. Это было весьма болезненно.

Зачем он ей все это рассказывает?

– Видите ли, я знал, что они должны остаться вместе. Кое о чем мне рассказали, кое-что я почувствовал сам, и это привело меня к выводу, что они разберутся в своих отношениях, если попытаются. Полагаю, люди слишком легкомысленно относятся к разводу, особенно если у них есть дети.

Уилл ждал ответа Гиацинты, но она молчала.

– Я вовсе не святой, Гиацинта. Я не фат и не ханжа. Но что-то помогло мне занять правильную позицию, – тут Уилл улыбнулся, – потому что они снова сошлись. И у них даже появился после этого еще один ребенок.

Гиацинта была глубоко тронута.

– Я высоко оцениваю ваш поступок. Но здесь совершенно иной случай. Мы никогда не будем снова вместе. Никогда!

Почему она заявила это с такой твердостью? Ведь было бы лучше, если бы Уилл думал иначе – тогда бы он больше к ней не пришел.

– В таком случае вам станет легче, не так ли? Тем более что у вас нет детей.

Почему она не возразила? Ей следовало сказать правду. Но тогда Уилл спросил бы о детях. Разве не странно, что за время двух продолжительных бесед она даже не упомянула о них?

Пожалуй, надо незаметно сменить тему.

– Да, надеюсь, скоро все завершится. Но кто знает? А пока я сосредоточусь на живописи. Боюсь показаться высокопарной, но живопись – самое главное в моей жизни. Или это все же звучит напыщенно?

– Вовсе нет. Вам не кажется, что Цукерман мог сказать то же самое о своей скрипке? Это здорово, что вы полны энтузиазма. Может, покажете мне что-нибудь сейчас?

Они пошли наверх. Памятуя о своем прежнем доме, Гиацинта украсила лестницу фотографиями, хотя пока их было лишь две – Джима и Францины. Уилл остановился и посмотрел на них.

– Вы похожи на отца, – заметил он. – Должно быть, он был спокойный человек. Деликатный и серьезный, как вы.

Наверху яркий свет заливал зал. Гиацинта смутилась.

– Не могу говорить о себе, но отец был действительно спокойный. А вот мать совсем другая. Она у нас красавица.

– Говорите, красавица? Возможно, но я предпочел бы вас. Ваша мать, безусловно, хороша собой, но у вас интересное лицо. Оно излучает свет. Хочется снова и снова смотреть в эти прекрасные глаза, хотя они несколько великоваты для лица, на красивый рот, на подбородок. Да, на вас хочется смотреть снова и снова.

Обрадованная, удивленная и слегка смущенная, Гиацинта пробормотала слова благодарности и повела Уилла к картинам. Его комплименты по поводу ее внешности, конечно же, повергли Гиацинту в растерянность, зато высокая оценка ее работ была ожидаема и желанна. Она тихо стояла на месте, пока Уилл медленно шел вдоль стен.

Он остановился перед любимой работой Гиацинты – Джим в кресле и Францина в белом вечернем платье. Внимательно осмотрев портрет полного сынишки Мойры, Уилл направился к пейзажам: пара на гребной шлюпке на темном озере, зимний пейзаж с метелью и солнцем. Он останавливался перед каждым полотном, склоняя голову набок, отступал назад. Уилл был явно не из тех, кто, не слишком интересуясь искусством, говорит банальности художнику. Проходили минуты, и волнение Гиацинты все более усиливалось.

Последнюю картину она считала своей лучшей работой. Это был натюрморт с морковью и ноготками в корзине садовника. Оранжевые и желтые цвета напоминали по колориту Матисса. В этом была некая дерзость.

– Вы продали много картин?

– Ну, наверное, с дюжину. – Гиацинта мысленно прикинула, сколько картин ушло. Арни купил две. – В основном людям, которых я знаю. У меня еще не было настоящей выставки, – пояснила она, – но я намерена устроить ее.

Помолчав, Уилл спросил:

– Вы часто ходите в музеи? Помню, вы как-то говорили, что работали в одном из музеев.

– Нет, сейчас редко, но я была во многих, притом в самых лучших. Теперь я только мечтаю о том, что в один прекрасный день вхожу в музей и вижу мою картину на стене.

– В «Метрополитен» или в Лувре?

– Ну, пусть не в них. Многие ли могут на это рассчитывать? Для этого нужно быть гением.

– Так где бы вы хотели видеть ваши работы?

– В галерее, куда приходят ценители искусства, чтобы купить хорошие картины. На Мэдисон-авеню в Нью-Йорке, например, или на левом берегу Сены в Париже.

– Это трудная задача. – Уилл с сомнением покачал головой.

– Вы не верите в то, что это может случиться?

– В любой сфере не следует метить слишком высоко. – Уилл улыбнулся.

Внезапно Гиа поняла, что он не выказал восхищения, не похвалил ее полотна. Такого с ней еще не было.

– Вам не понравилась ни одна из моих картин? Скажите правду. Я не обижусь.

Уилл с сомнением посмотрел на нее и сказал, что он не искусствовед, а лишь любитель живописи, поэтому не может считаться экспертом.

Его уклончивость вызвала у нее раздражение.

– Пожалуйста, Уилл, скажите правду, не скрывайте ее от меня.

– Ну ладно. Вас это не обрадует, но я все же скажу, потому что вы очень нравитесь мне, Гиацинта. Так вот: хотите ли вы денег или славы, но эта работа не принесет вам ни того ни другого. Вы очень мечтали об этом и либо сами обманулись, либо вас ввели в заблуждение другие. Все, что здесь находится, – подражательно.

Да как он смеет! Уилл прямо и смело стоял перед ней, уверенный в своей правоте. Слова его были жестоки и безжалостны.

– Правда, в искусстве немало подражательного. Появляются тысячи новоявленных импрессионистов. Но даже у них есть нечто такое, что трудно определить, однако вы узнаете это, когда увидите. Есть разница между настоящим исполнителем Моцарта и тапером.

Гиацинта была потрясена и раздавлена. Если бы ей удалось найти предлог и выпроводить его из дома, она немедленно сделала бы это.

Уилл продолжал:

– У вас здесь есть все – от рокуэлловского босоногого фермерского мальчишки до бледных тернеровских закатов над Лондоном. У вас чувствуется большое мастерство. Но этого недостаточно. Вы… – И вдруг, словно осознав, что делает, он оборвал себя. – Ой, простите, Гиацинта. Я не хотел вас обидеть. Напротив, хотел помочь. Узнав вас, я понял, что ваша жизнь подверглась большим испытаниям, гораздо большим, чем вы готовы это признать. Поэтому не растрачивайте попусту надежды и энергию. Я не стал бы говорить все это, если бы не понимал, сколько труда вложено в эти полотна! Должно быть, это годы усилий! Сегодня наша третья встреча, и каждый раз вы вдохновенно говорили об искусстве. Поэтому и я так настойчив. Я никогда не решился бы обидеть вас, Гиацинта!

– Так для чего тогда все это? – горячо спросила она. – Может, мне выбросить все в мусорный ящик? Или сжечь? Что вы мне посоветуете?

– Оставьте все это для детей и внуков. Пусть считают, что это было вашим хобби. Или продайте что-то в универмаг, где есть секция торговли картинами. Многие покупают картины вместе с мебелью.

Ее охватили горечь и стыд, да еще гнев на Уилла, хотя она сама вынудила его высказать мнение. Гиацинта невольно вспомнила Арни, щедро заплатившего за несколько ее картин, которые гармонировали с обивкой его мебели. По крайней мере у Арни есть сердце…

Когда Уилл коснулся ее руки, Гиа резко отдернула ее. Он отошел в конец комнаты, воздел вверх руки и грустно проговорил:

– Меня нужно выгнать и расстрелять. Боже, что я сделал с вами! Вот что происходит, когда выражаешь свои мысли, не думая о последствиях! Когда же я это пойму? Я хотел лишь добра. И в глубине души вы это знаете. Зачем мне делать вас несчастной? Послушайте меня. Если вы мечтаете о карьере, она у вас в руках. Посмотрите, как все сходят с ума от восторга, глядя на ваше платье! Вам нужно…

– Это была тоже лишь копия, – презрительно бросила Гиацинта.

– Для нарядов это не имеет значения. Они все – копии. Копии копий. Сари или кружевные косынки восемнадцатого века. Вам нужна школа модельеров. Нужно научиться кроить. Чувство цвета у вас есть, это совершенно ясно.

– Разве все так просто? Может, мне лучше заняться балетом?

Уилл печально улыбнулся:

– Хорошо. У вас обнаружился сарказм. Надеюсь, немного подумав, вы простите меня за резкие слова.

– Очень легко говорить о школе модельеров. Даже если бы я захотела – а я этого не хочу, – уже слишком поздно.

– Вовсе не поздно. Если бы вам было шестьдесят, то и тогда это не было бы поздно.

– Пойдемте вниз. – Гиацинта направилась к лестнице.

За спиной она услышала вопрос Уилла:

– Кто учил вас шить?

– Бабушка.

– Она очень хорошо вас учила. Салли Додд говорит, что у вас золотые руки.

– Забавно. Моя бабушка говорила то же самое.

– Что ж, они обе правы.

Внизу Уилл замешкался, словно ожидая, что его пригласят в гостиную.

Гиацинта прекрасно понимала, чего он ждет. Однако Уилл приглашения не получит.

– Было очень приятно встретиться с вами, – любезно сказала она и направилась к входной двери.

– Гиацинта, я знаю, вы рассержены. Но послушайте меня еще раз. Я хочу, чтобы вы как-то определились в жизни. Научитесь делать модную одежду. Не откладывайте это.

– Нет, лучше послушайте вы меня. Платье имело неожиданный успех. Но это ничего не значит. У меня нет идей.

– У вас есть идеи, как были они и в вашем искусстве. Вы уже научились делать эскиз. Я предсказываю вам, что вы начнете новую жизнь.

– Новую жизнь… – с горечью повторила Гиацинта.

– Да. Вы не слишком много говорили о ваших бедах, но совершенно очевидно – что-то ранило вас очень глубоко. – Этот дом… – Уилл огляделся. – Находиться здесь одной – все равно что жить в гробнице. Оставьте его и начните новую жизнь.

Гиацинта не могла говорить. Он лишил ее последней опоры, лишил цели и уверенности в себе.

– Вы так сердиты на меня, что не подадите руки?

Гиацинта подала ему руку.

– Я забуду все, что вы сказали, и продолжу свою работу.

Уилл не ответил на эти слова.

– Спасибо за завтрак. Ваш яблочный пирог бесподобен. Я сейчас собираюсь в длительную поездку по Европе, но позвоню вам, как только вернусь.

– Счастливого пути, – сказала Гиа и закрыла дверь.

Она не смотрела ему вслед, как прошлый раз. Если Уилл намерен увидеться с ней, то он глубоко заблуждается. У Гиацинты громко стучало в ушах.

Она взбежала наверх, чтобы еще раз взглянуть на работы, которым был вынесен столь безжалостный приговор. Сколько часов, сколько радостей и надежд связаны с этими полотнами! Как посмел этот посторонний человек, случайно мелькнувший в ее жизни, прийти сюда и одним махом все растоптать! Где бы ни жила Гиацинта, она всегда была «художницей», известной и почитаемой за ее талант. Даже Джеральд ценил в ней то, что она художница.

Это невозможно перенести. Это все равно, что жестоко бить поверженного. А ведь Уилл Миллер знал, что она повержена. Он ведь сам сказал, что это очевидно.

Кровь все еще стучала в ее ушах. «Вдруг я заболею здесь одна, в этом доме, и умру? А это вполне возможно, потому что даже здоровые молодые люди могут упасть при слишком высоком давлении. Тогда я никогда уже не увижу своих детей».

Из груди Гиацинты вырвался вопль. Она бросилась к телефону и набрала номер Джеральда.

– Ты! – выкрикнула Гиацинта, услышав в трубке его голос. – Ты! Что ты со мной делаешь? Я сыта всем по горло! Верни мне детей! Я дала им жизнь! Они в гораздо большей степени мои, чем твои! Ты – воплощенное зло! Ты – бессердечный монстр! Холодный, безжалостный… Знаешь, как я презираю тебя? Я ненавижу тебя! Неужели ты смотришь в зеркало, не испытывая при этом отвращения?

– Ты опять не владеешь собой.

Он был убийственно спокоен и говорил таким тоном, словно рекламировал товар. Ах, вам нужна мебель? Стол будет красного дерева, сделан под старину, в безупречном состоянии.

– Это не так. Я лишь спрашиваю, почему ты так поступаешь со мной. Что я такого сделала тебе, что ты забрал от меня моих детей?

– Ты отлично знаешь, что можешь видеть их, Гиацинта. Я пришлю письменное подтверждение об этом до конца месяца. Тебе лишь придется должным образом уведомить меня, и…

– И ты увезешь их, сыграешь со мной такую же шутку, как в День благодарения.

– Вздор. То было недоразумение.

– Заранее спланированное.

– Если тебе доставляет удовольствие так считать, что ж, продолжай. – Гиацинта подумала, что в этот момент он небрежно пожал плечами. – Тебе не на что жаловаться, Гиацинта. Должно быть, ты читала о парах, которые живут в разных странах и не могут получить разрешение навестить своих детей.

– Они больше не мои дети, – возразила Гиа. – Они твои. Ты решаешь, когда мне увидеть их, выбираешь для них школу, одеваешь и кормишь их, наблюдаешь за тем, как они растут и взрослеют, тогда как я… – Голос у Гиацинты сорвался. – Я лишь посетительница и редкая гостья, которая привозит им подарки. Я их мать! Родная мать!

– Печальная ситуация, – негромко сказал Джеральд. – Очень печальная. Но не я ее создал. Нужно посмотреть правде в глаза.

– Я смотрю правде в глаза. И знаю, что это был несчастный случай – виной тому мои сигареты и не-осторожность. Не было ничего другого. И ты отлично это знаешь.

– Я ничего не знаю. Разве это несчастный случай, если ты смела все с двух письменных столов? Я не единственный, кто видел этот разгром, перевернутые компьютеры, телефоны. И я не единственный, кто знает о Сэнди. Ты ведь сама говорила мне, что о моем так называемом романе ходили сплетни по городу. Кстати, в соседнем городе был задержан мужчина, когда через пять или шесть лет обнаружили уличающие его доказательства. Да, ему скостили срок за хорошее поведение. И… и при этом не было ни увечий, ни смертельных случаев. Так что не жалуйся. Ты хорошо обеспечена. И будешь обеспечена еще лучше, если воспользуешься моими чеками и займешься делом.

– Не трать зря почтовые марки, Джеральд! Я никогда не воспользуюсь твоими чеками. Повсюду умирает столько людей, так почему же ты все еще жив?

– Спасибо. Это все? Дело в том, что у меня дела. Не знаю, как ты, а я занят.

Когда он повесил трубку, Гиацинта не могла прийти в себя. Я занят. Эти слова звучали рефреном в ее голове. «А мне нечего делать, – размышляла она. – Я вхожу в студию, беру кисть, жду идеи, но она не приходит. Что со мной будет? Я превращусь в раковину, внутри которой пустота».

В один из первых теплых весенних дней у бабушки случился удар. Она скончалась без стона и без боли. Ее кончина не принесла такого горя, как смерть Джима. На похоронах Гиацинта сравнивала свою жизнь с жизнью бабушки.

Перед собравшимися выступали те, кто хотел сказать несколько слов о покойной; среди них очень пожилой мужчина, который был шафером у нее на свадьбе. Приехали два дальних родственника из Огайо; пришла женщина помоложе бабушки – ее соседка. Все говорили о ней очень хорошо и прочувствованно. Слушая их, Гиацинта вспоминала образы, звуки и запахи, связанные с бабушкой и ее домом. Вспоминались вязальные спицы в корзине, запеченные яблоки, любимые бабушкины духи с ароматом ландыша, сетования старушки на то, что люди оставили на холоде какую-то беспризорную собаку.

Какой-то старик припомнил события, о которых Гиацинта никогда не слышала.

– Она пустила к себе постояльцев во время Депрессии. Готовила им еду, стирала одежду, мыла полы. До этого она никогда не делала ничего подобного, но научилась.

Когда началась война, она помогала мужу восстановить дело. Когда муж умер от рака, она взяла дело в свои руки и скопила деньги на старость. Она потеряла двух сыновей: одного на войне, а другого не так давно – это твой отец, Гиацинта, твой муж, Францина. И несмотря на все эти испытания, она высоко держала голову. Не разучилась смеяться. Сохранила интерес к жизни. Она прожила ее мужественно.

По окончании службы Гиацинта обменялась добрыми словами и воспоминаниями с собравшимися. С тяжелыми мыслями она пришла домой и лежала без сна почти до утра.

Через несколько дней Гиацинта оставила сообщение на автоответчике Францины: «Уехала в Нью-Йорк по делам. Мне нужно время на размышления. Не беспокойся. Чувствую себя отлично. Скоро вернусь».

Затем заперла дверь и поспешила к поезду.

В Нью-Йорке Гиацинта отметила для себя двадцать галерей, решив изучить каждую картину. Это будет захватывающее путешествие из итальянского Ренессанса к пейзажистам девятнадцатого века, к первым экспрессионистам, фовистам, импрессионистам, постимпрессионистам, авангардистам и прочим. После этого она должна открыть истину: живет ли в ней искусство или нет?

Путешествие длилось пять дней. Впоследствии Гиацинта вспомнила несколько наиболее острых моментов, которые, вероятно, и подвигли ее принять решение. Один из них – когда потрясенная, она узнала лицо на картине современного художника, лицо ребенка, лежащего на коленях матери. «Эмма, – подумала она, – Эмма в тот день, когда я подарила ей розовое платье». Маленькое личико выражало несказанную радость, и художник удивительно точно схватил и передал это. Передал само дыхание жизни.

«Как я сама, – спрашивала себя Гиацинта, – не сумела это уловить и передать? Уилл Миллер прав. Мои работы не способны кого-то тронуть, вызвать в ком-то радость или слезы. Мастерство у меня есть, но нет того, что не поддается определению».

И еще был разговор в Музее современного искусства. Стоя перед «Кувшинками» Моне, молодая женщина обратилась к Гиацинте:

– Это как-то непостижимо действует на тебя, правда? Когда у меня есть после работы время, я иду смотреть картины. И если что-то неладно в душе, они помогают почувствовать себя лучше, эти художники.

– Верно.

– Просто удивительно! Ну что, казалось бы, в этих цветах? Все пишут цветы. Изображают на поздравительных открытках. В чем все-таки разница?

Во Франции тогда был такой прекрасный день, и она была так счастлива! Но Джеральд почему-то безумно спешил и все было скомкано.

Гиацинта долго стояла после того, как посетители разошлись, вновь переживая тот день и думая о многих вещах: о том, что любящие люди ввели ее в заблуждение, да и она сама обманывалась, считая свои работы лучше, чем они были на самом деле.

Уилл Миллер очень удивился бы, узнав – хотя никогда этого не узнает, – что скорее всего Гиацинта последует его совету. Ей заплатили на удивление много за ее платья! Конечно, шитье – не то, чему она собиралась и надеялась посвятить жизнь, но многие ли делают то, на что рассчитывали и надеялись? И шитье не бесплодная фантазия, а вполне реальное дело.

На шестой день Гиацинта приняла решение. Она села в такси и, не давая себе времени на размышления, записалась в первоклассную школу модельеров.

– Ты считаешь меня каким-то капризным, своенравным ребенком, который ударился в бега, – сказала она, вернувшись домой.

Францина возразила:

– Возраст тут ни при чем. И не упрекай меня. Укатила в неизвестном направлении со словами: «Мне нужно время на размышления». Какие только ужасные мысли не приходили мне в голову! Может, ты…

– Совершила самоубийство? Нет и нет. Ты должна радоваться. Ты постоянно говорила, что я должна заполнять свое время, и была совершенно права. Вот я сейчас этим и занимаюсь.

Но Францину не так-то легко было умиротворить.

– Ты огорчила даже своего друга. Арни звонил мне после того, как три дня подряд пытался связаться с тобой по телефону. Тебе следует поблагодарить его.

Арни, сидевший в кожаном кресле с подголовником, отмахнулся.

– У вашей матери и у меня были одни и те же страхи. Вы должны знать правду. Я боялся за детей. Думал, что если вы что-то с собой сделали… словом, поэтому и прилетел сюда. Я ни с кем это не обсуждал, сказал, что у меня дела в Нью-Йорке.

– Мне очень жаль, что расстроила вас, но для страхов нет причин. Я никогда не сделаю этого. Я не причиню такой боли детям. Надеюсь, с ними все в порядке, иначе вы сказали бы мне, Арни, не так ли?

– Да, они чувствуют себя превосходно. Я вижу их два-три раза в неделю. Мы занимаемся в одном и том же плавательном клубе. Они берут там уроки. Видели бы вы Эмму… – Он вдруг в смущении запнулся.

– В самом деле, если бы она только видела, – вставила Францина.

Наступила напряженная тишина. Францина и Арни смотрели на Гиацинту, потупившую глаза. Не поднимая головы, она ощущала на себе их взгляды, и они, казалось, жгли ее.

Нарушив молчание, Францина сказала:

– Вся эта затея представляется мне эксцентричной. Почему бы тебе не вернуться к реставрации произведений искусства? Ведь ты любила эту работу.

– Потому что я всего лишь начинающая в этой области. Чтобы стать мастером, требуются годы. А мне нужны деньги.

– Перестань нести вздор, Гиацинта. Ты видела дом, в котором живет Джеральд. Простите, Арни. Джеральд – ваш партнер, чему я, честно говоря, удивляюсь. Я благодарна вам за вашу доброту, но все-таки…

– Я не принимаю ничью сторону, – возразил Арни. – Джеральд это знает. Если бы я мог уладить дело, я бы постарался это сделать. Но я до сих пор не вижу ни малейших признаков, ни с одной стороны, которые свидетельствовали бы о желании что-то исправить. За всем этим стоит какая-то непостижимая тайна.

Гиацинта посмотрела на Арни, затем на Францину. «Я отгорожена от них обоих, – подумала она. – Меня окружает стена. Они хотят пробить в ней брешь и проникнуть внутрь, но я не могу им этого позволить».

– Как насчет продажи картин? – спросил Арни. – Я хотел бы попросить парочку, чтобы повесить в моем новом доме. У меня есть резиденция в миле отсюда. Я купил бы даже семь-восемь штук, в зависимости от размера. Не знаю, сколько они стоят, но я не крохобор, так что назовите свою цену.

– Поднимитесь наверх и возьмите, что вам понравится, – ответила Гиацинта. – Они стоят недорого, если вообще чего-то стоят. Это будет лишь очень скромным способом выразить вам мою благодарность.

Францина нервно постукивала ногой, и это означало, что она взволнована.

– Говоришь, твои картины стоят не слишком много? А твое шитье будет стоить дороже?

– Думаю, да.

– Вдохновленная этими планами и надеждами, ты хочешь расстаться с домом, бросить здесь меня и друзей и пуститься в неведомое плавание?

– Ты забываешь, что я уже поступала так раньше.

– Это совсем другое. У тебя был…

– Муж. Верно. А теперь я учусь обходиться без него.

– Это не надолго, – сказал Арни.

– Если ты продашь дом, куда к тебе будут приезжать дети? – осведомилась Францина.

– Я найду место в городе.

– Отказаться от такого дома! Я свой не покидаю. Твой отец всегда хотел, чтобы туда всегда возвращались как домой. Джордж приезжает на неделю со всей своей командой, Том наведывается по делам два-три раза в год. А кроме того, у меня повсюду друзья, даже в Англии, и они используют его как отель. Ты совершаешь большую ошибку, продавая этот дом.

– Я же говорила тебе: мне нужны деньги, чтобы жить в Нью-Йорке.

– Позвольте мне не согласиться, – подал голос Арни. – Гиацинта поступит благоразумно, продав его сейчас. Окружающие дома доживают последние дни. Городские власти собираются расширять улицу: в этом направлении сдвигается деловой центр, и через два-три года этот дом будет стоить намного меньше, чем сейчас.

– Ну, вы опытный бизнесмен, а я нет, – усмехнулась Францина. – Оставим эту тему. Моя дочь всегда была упрямой, и, похоже, она приняла решение.

Пробили часы в зале. Эти высокие напольные часы когда-то принадлежали бабушке. И Гиацинта тут же подумала: «Они останутся со мной. Пусть я брошу все другое, а они будут со мной».

Когда часы пробили три раза, Арни поднялся.

– Теперь, зная, что с вами все в порядке, Гиа, я покидаю вас. Но я буду навещать вас в Нью-Йорке. У меня там дела, и я частенько туда прилетаю.

Они обменялись рукопожатием, Гиацинта поблагодарила его, он поцеловал ее в щеку, и она проводила его до двери.

– Да, этот человек без ума от тебя, – вздохнула Францина.

– Я этого не замечаю.

– Ты, может, и не замечаешь, а я замечаю. Арни мне нравится, Гиацинта. Он человек прямой и способен смотреть тебе в глаза. Возможно, ты пока еще не в состоянии что-то предпринять, но время для этого придет.

– Меня не интересует ни он, ни любой другой мужчина.

– Это изменится. Ты ведь слышала, что сказал Арни.

– У меня мало общего с Арни.

– Однако он может помочь тебе. И Арни так добр к Джерри и Эмме сейчас, когда они живут во Флориде.

– Да, добр, и я это ценю.

– Он очень умен. И тебе следует прислушаться к его советам, касающимся бизнеса.

– Я не нуждаюсь в его советах. Я учусь ни от кого не зависеть.

– Ну хорошо, – сказала Францина и, помолчав, добавила: – У тебя усталый вид.

– Возможно.

– Иди на террасу. Я принесу чай.

Гиацинта повиновалась. Для матери возраст не имеет значения. Бабушка в восемьдесят лет по-матерински опекала своего пятидесятилетнего сына.

– Я думала вот о чем, – сказала Францина, помешивая чай. – Поскольку ты приняла решение продать дом, сохрани хотя бы свою красивую мебель. Возьми то, что тебе понадобится, в свою квартиру, а остальное отдай на сохранение. Когда-нибудь мебель тебе пригодится.

«Нет, никогда она мне не пригодится, – подумала Гиацинта. – Откуда у меня появится такой дом?»

– Ты не согласна? – спросила Францина, поскольку Гиацинта молчала. – Впрочем, ты никогда не слушала моих советов, мне следовало к этому привыкнуть. – И вздохнула.

Она выглядела измученной. На лбу ее обозначились глубокие вертикальные линии. «Это был кошмарный год для нее, и я отчасти тому виной», – сказала себе Гиацинта. В порыве горечи и жалости она коснулась руки Францины.

– Прости меня. У нас с тобой всегда разногласия. Однако они бывают у тех, кто любит друг друга. Разве не так? Но я последую твоему совету насчет мебели.

Мебель. Насколько это несущественно! Она выбросила бы все без сожаления, тем более мебель, вместе со всем прошлым. Однако это имело значение для Францины, которая, любя дочь, видела в этом гарантию того, что Гиацинта когда-нибудь заживет нормальной жизнью.

На кустах роз уже проклюнулись листики. Доверчивые создания. Когда первый снег кружился в сером воздухе, на них был последний маленький съежившийся бутон. «Я буду скучать по ним, – подумала Гиацинта. – Я была такой безмятежной в тот день, когда посадила их. И мы чувствовали себя удовлетворенными и такими умиротворенными в этом доме! Нет. Это только я чувствовала себя удовлетворенной…»

Она сидела и, держа чашку с чаем, слушала, как первая пчела носится и жужжит в лучах солнца.

Назад: Глава 9

Дальше: Глава 11