– Весь Нью-Йорк, весь Нью-Йорк собрался, – проворковала Гунилла Голдберг, остановившись в дверях банкетного зала «У Пьера», чтобы получше рассмотреть присутствующих и дать им возможность полюбоваться собой.

Гунилла была, как сказали бы французы, женщиной неопределенного возраста. Трудно было даже предположить, сколько ей лет, благодаря достижениям пластической хирургии, косметике, диете и специальным упражнениям. Ее светлые волосы, уложенные «под пажа», были схвачены сзади бриллиантовой заколкой в форме полумесяца, ставшей уже неотъемлемым атрибутом ее имиджа. Как всегда, на ней был потрясающий наряд: на этот раз платье от Лакруа – лиф из муарового шелка и пышная присборенная юбка из черного бархата до колен. Густо накрашенные ресницы подчеркивали красоту ее темных глаз, а выщипанные тонкой, аккуратной дугой брови придавали ее лицу выражение постоянного удивления.

Ее муж, Сол Голдберг, известный финансист, уже вошел в сверкающий зал, а Гунилла задержалась на пороге, чтобы дать возможность оглядеться новой протеже, Хайме Мэлис-сон, и насладиться открывшимся видом.

В центре зала три огромные люстры из австрийского хрусталя сверкали и переливались как внезапно оледеневшие каскады воды. На каждом столе стояли букеты нежных белых роз и изящных дельфиниумов, похожих на стремящиеся ввысь струи фонтана. Настенные бра ненавязчиво подсвечивали превосходный загар, великолепный макияж и роскошные драгоценности собравшихся. Уже звенели бокалы, и официанты сновали в проходах между столами. На танцевальной площадке появились первые пары. Идеальное время для выхода.

Это был четвертый ежегодный благотворительный бал в пользу больных СПИДом, и на нем присутствовали все, кто имел какой-либо вес в Нью-Йорке. Женская благотворительная «мафия» сумела распродать все билеты. «Бал в пользу жертв СПИДа становится слишком заметным событием, чтобы его пропустить», – с удовлетворением отметила Гунилла. Всегда в центре событий, она с самого начала предугадала его успех.

Три нескончаемые недели в Веве не прошли зря, решила она. Она выглядела прекрасно и с удовольствием демонстрировала легкий загар и нежную свежесть кожи на оголенных плечах. Гунилла повернулась к Хайме, новой протеже, которая была намного младше ее, и улыбнулась, показав превосходные белые зубы.

– Ну, а теперь смотри, как это делается, – промурлыкала она и поплыла по залу, приветствуя и одаривая улыбками избранных.

– А вот и наша chatte, – приглушенным голосом пробормотала Мелани Кемп подруге и партнерше по бизнесу Сьюзан. Многие дамы из нью-йоркского высшего света продолжали подсмеиваться над пристрастием Гуниллы к французским словечкам, над вычурностью ее интерьеров и умопомрачительными нарядами. За спиной они называли ее Мишка Гамми из-за расхожей истории, конечно же, совершенно неправдоподобной, что она познакомилась со своим первым мужем, когда работала девушкой по вызовам. История гласила, что, когда она вынула свои зубные протезы и обслужила его, он тут же в нее влюбился. После этого она еще дважды выходила замуж, и каждый ее новый муж был гораздо богаче и толще предыдущего.

Теперь она была важной фигурой во многих благотворительных организациях, и никто не осмеливался в лицо называть ее Мишкой Гамми. Она хорошо потрудилась и отвоевала-таки себе место в нью-йоркском высшем обществе. Ходили слухи, что ее муж Сол завел новую пассию, и общество с интересом выжидало, не перерастет ли его очередной роман в нечто большее.

– Прибыла, – подхватила Сьюзан, шикарная блондинка, в которой тем не менее было что-то лошадиное. – И конечно, со своей Хаймой Мэлиссон. – Мелани и Сьюзан обесцвечивали волосы в том же салоне, что и Гунилла. С недавних пор туда зачастила и Хайма. Она теперь во всем следовала Гунил-ле, начиная от стиля в прическах и кончая занятиями в группе Берни и Роя. «Хайма Мэлиссон поет с Гуниллой в унисон». «Подпевала» – именно так о ней написали на прошлой неделе на шестой странице. Не было человека в Нью-Йорке, который не читал бы раздел светской хроники, но признаться в этом могли только те, кто не опасался за прочность своего положения в обществе. К числу последних принадлежали и Сьюзан с Мелани: за обеими стояли богатые семьи, состоятельные мужья, а кроме того, у них было свое дело: они занимались отделкой интерьеров и делали это не ради денег, а ради собственного удовольствия. Так приятно, когда тебе платят за то, что ты тратишь чужие деньги.

– Ты злишься, потому что она заключила контракт не с тобой, а с Дуарто, – поддел Сьюзан ее муж Чарльз. Сьюзан и Мелани действительно пытались получить заказ на отделку нового дома Мэлиссонов, но Дуарто их обошел. – По-моему, Хайма очень милая и энергичная, – продолжал Чарльз.

– О, я тебя умоляю, – простонала Сьюзан, закатывая глаза. – Значит, Гунилла закончила образование Шелби Кушман и взялась за Хайму? – Гунилла была известна тем, что покровительствовала новичкам, помогая им войти в общество и занять в нем определенное положение. Завистники утверждали, что тем самым она укрепляет собственные позиции, поскольку в случае успешного продвижения по социальной лестнице ее протеже становились ее должниками. Все знали, что ее последней подопечной была Шелби Кушман, жена Морти Кушмана, Неистового Морти с телевидения. И действительно, Гунилла оставила Хайму за дальним столом в самом углу зала, а сама взошла на помост и заняла место рядом с Шелби Кушман, изо всех сил играющей роль аристократки с юга.

– Гунилла выглядит неплохо, – признала Мелани.

– Еще бы. Тысячи мартышек пожертвовали ради нее своими железами.

– Так вот где она была. А я думала, что на волне всего этого увлечения дзэн-буддизмом она медитировала где-нибудь в уединении.

– Ну конечно. Не будь ребенком, Мелани, – Сьюзан повернулась и села так, чтобы держать в поле зрения вновь прибывающих.

– Кстати, о буддизме, вот и явление божества. Вот кто молод и энергичен, Чарльз, – проворковала она мужу.

Кевин Лир был высок, красив, великолепно сложен и известен как актер и дзэн-буддист. Даже в таком городе, как Нью-Йорк, где все давно пресытились кинематографом, он сумел не утратить популярности суперзвезды. Он прошел по залу к главному столу на помосте, ведя перед собой невесту, манекенщицу, младше его лет на двадцать. На ней было красновато-коричневое платье, скроенное по косой. Глубокий вырез на спине заканчивался гораздо ниже того места, где начиналась вертикальная ложбинка между ягодицами. Рука актера покоилась на ее оголенной пояснице. Эта пара привлекла к себе внимание, Анни, сидевшая за столом недалеко от помоста, тоже повернула голову, провожая их взглядом. В этот момент рука Кевина с поясницы скользнула вниз и два пальца исчезли в ложбинке.

«Очень мило, – сухо подумала Анни. – Очень по-дзэнбуддистски. Теперь этой рукой он будет пожимать руки знакомым». Она отвернулась от них и украдкой взглянула на сына. Крис, к счастью, был увлечен беседой с Джерри Лоэстом о какой-то сложной фотосъемке, которую готовилось проводить агентство. «В любом случае глупо пытаться защитить его от всего этого. Ему почти двадцать, он уже не мальчик», – напомнила она себе.

Напротив нее Бренда Кушман, совсем расплывшаяся от жары, обмахивалась программкой вечера. Джерри Лоэст, наклонившись к Бренде, говорил ей что-то об агентстве. Бренда внимательно слушала его объяснения, что привлечение новых капиталов требует больших затрат. Несмотря на шум, Анни услышала, как Бренда сказала: «Морти не посчитался с расходами и загреб кучу денег». «Уж кому, как не Бренде, об этом знать», – подумала Анни.

Может быть, не стоило брошенным женам участвовать в этом празднестве? Анни чувствовала себя ужасно. Придет ли Аарон? Будет ли он с Лесли? Неужели все в этом зале уже знают, как она была слепа и глупа?

С другой стороны, не могла же она скрываться вечно, а это мероприятие было неплохим поводом, чтобы снова появиться в свете, хотя она терпеть не могла подобные торжества. Одни сплетни и скука. Анни удручало, что все эти талантливые, богатые люди не могли найти для себя лучшего развлечения. Не может быть, чтобы кому-то всерьез могло нравиться это самолюбование. Тогда в чем смысл всего этого?

В который раз она оглядела зал. Где же Аарон? На площадке несколько пар танцевали, но в основном люди стояли группками у своих столов. Официанты с подносами накрывали следующую перемену. Еда на этих сборищах не играла важной роли. Сюда приходили не есть, разве что представлялась возможность сожрать кого-то. «Настоящие джунгли», – подумала Анни.

Ее взгляд скользил по сидящим за столом – Крис, Джерри и его жена, Элиз с сенатором – и неожиданно споткнулся о два пустых кресла. Интересно, кого еще нет? И тут она вспомнила.

Синтия купила эти места. Анни тогда просила, умоляла Синтию прийти. А в суете после похорон она об этом забыла. И Бренда с Элиз, видимо, тоже. Анни встретилась глазами с Брендой, и та, побледнев, прикусила губу. «Ушла, но не забыта, – подумала Анни, и ирония этих слов болью отозвалась в ней. – Всего две недели, а я так запуталась в собственной жизни, что почти забыла о Синтии». Она отвернулась от пустых кресел, и ее глаза наполнились слезами.

– Вы только посмотрите, – раздался возглас Дуарто. Он сидел рядом с Брендой и пил сегодня больше обычного. Анни знала, что всего несколько месяцев назад умер его любовник, и за его внешней веселостью скрывалось глубокое отчаяние. «Еще один несчастный», – подумала Анни. Дуарто окинул взглядом вошедшего и присвистнул с одобрением: «Ай да ковбой!» Он говорил с сильным испанским акцентом. Вошедший был Оскар Лоренс, известный модельер, прославившийся роскошными нарядами в стиле «вестерн». Он с женой поднялся на помост и занял место за главным столом. На его лбу красовался свежий шрам с еще не снятыми швами.

– Я слышала, он с кем-то столкнулся, когда играл в поло, – сказала Бренда.

– Вообще-то, – начал Дуарто, облизнув губы, – он говорит, что упал с лошади на охоте в Вирджинии, но, насколько я знаю, охота и поло здесь ни при чем.

– Наверное, объезжал лошадь, – предположила Анни.

– Не совсем, дорогуша. Он действительно работал над одной кобылой в своих конюшнях, и зверюге, видимо, не понравилась его техника.

– О, Дуарто! – Анни испуганно оглянулась на Криса, но он все еще был поглощен беседой с «дядей Джерри» об особенностях съемки крупным планом. Юнис, жена Джерри, захихикала.

– Клянусь, мне об этом рассказал его конюх. – Дуарто пощелкал языком. – Такая потеха. Но все и так знают, что Оскар любит жесткую игру.

– Дуарто, – вздохнула Бренда, – иногда мне кажется, что жизнь проносится мимо меня.

– Это лучше, чем, если бы она промчалась прямо по тебе, – парировал он, отхлебывая из бокала. – Ты посмотри на его швы.

Анни даже не улыбнулась. Ее возмущал цинизм происходящего. Бал имел две цели: сбор денег для помощи больным СПИДом и, подумать только, чествование Джила Гриффина. Его взнос, который, по слухам, составил сто тысяч долларов, можно сказать, обеспечил успех вечера.

В программке перечислялись все участники с указанием суммы взноса, но по опыту Анни знала, что многое из написанного не соответствовало действительности: так, судя по программке, Хайма Мэлиссон пожертвовала 25 ООО долларов, но Дуарто им рассказывал, что она попросту отправила в хоспис для больных СПИДом свою старую, вышедшую из моды мебель, оценив этот хлам в довольно приличную сумму. Все-таки какие-то деньги были собраны, и Анни полагала, что это лучше, чем ничего. Что касается Джила Гриффина – что бы он там ни пожертвовал, это не было даром милосердия. Это было хорошее вложение капитала. Анни довольно много занималась благотворительностью и прекрасно понимала, что ста тысяч недостаточно, чтобы купить место за престижным столом на каком-нибудь другом, более известном благотворительном собрании. Но ежегодный бал в пользу больных СПИДом был относительно новым событием в сфере благотворительности – ему шел четвертый год, – и Джил Гриффин вложил деньги в перспективное начинание.

Джил Гриффин, элегантный, уверенный в себе, восседал за главным столом, его новая жена Мэри Бирмингем по одну руку, Гунилла Голдберг, председательствующая на балу, по другую. По-птичьи склонив голову набок, он благосклонно принимал поздравления. Анни не сомневалась, что это будет вечер поздравлений и самолюбования. Но главной целью присутствующих было сыграть в сакраментальную нью-йоркскую игру – показать себя, посмотреть других. Пустое место Синтии за столом зияло немым упреком.

Дуарто облокотился на стол и разглядывал Кевина Лира и его спутницу. В свое время он работал у них, а в обязанности художника по интерьеру помимо всего прочего входило развлекать клиентов, выводить их в свет и знакомить с нужными людьми.

– Когда однажды я поехал с ними в Коннектикут, – поведал Дуарто, – она забыла взять презервативы и сказала ему, что они могут заниматься только анальным сексом, но он отказался, сказав, что вот так и получаются юристы. – Дуарто захохотал и повернулся, чтобы поприветствовать другую клиентку, Лалли Сноу.

Она была затянута в узкое, ядовито-зеленое шелковое трикотажное платье с ворохом гофрированных оборок на шее.

– Чао, дорогуша, – Дуарто изобразил восторг, обмениваясь с ней воздушными поцелуями. Когда она просеменила мимо, он прошептал: – Настоящая змея. Говорят, с нее срезали весь жир. Теперь она никогда не сможет надеть короткую юбку или купальник. Шрамы.

– Невелика цена, – вздохнула Бренда Кушман, оглядывая свой массивный бюст и необъятный живот. – Интересно, на сколько я могу похудеть? – Бренда сидела на новой диете: она ела только тропические фрукты и принимала таблетки из толченого чеснока и энзимов папайи. «Я сбросила одиннадцать фунтов, но пахну, как сицилийский ананас», – пожаловалась она Анни.

По другую сторону стола Элиз, как всегда величественная и невозмутимая, сидела с сенатором из Мэриленда Роландом Уокером, недавно овдовевшим другом ее дяди, Боба Блужи, который в последнюю минуту предложил ей его в спутники. На сенаторе был видавший виды смокинг, который к тому же со временем стал ему узковат. Плечи его были обсыпаны перхотью. На минуту Элиз позволила себе вернуться мыслями в номер 705, вновь ощутить сладость поцелуев того незнакомца, нежность его рук.

Поймав взгляд Анни, Элиз подняла бровь и легким кивком головы указала на соседний стол.

Там сидели Билл Атчинсон с Феб Ван Гельдер и всем семейством Гельдеров, еще какие-то люди и среди них Силия Рид, постаревшая и высохшая жена старшего партнера Билла Атчинсона в «Кромвель Рид». Анни улыбнулась. Столько лет Элиз приходилось мириться с соседством этой карги на подобных церемониях. Теперь Анни с удовольствием наблюдала, как Силия надоедала Биллу, заставляя его выслушивать всякий вздор. Она принадлежала к тем людям, которые даже самую пикантную сплетню делали невыносимо скучной. Анни не нужно было прислушиваться, резкий, скрипучий голос Силии был хорошо слышен за их столом.

– Ну вот, они объявили о помолвке, хотя все знали, что он настоящий гомосексуалист, ну явный. Конечно, все из-за его титула. Лалли мечтала, чтобы ее дочь стала принцессой Джулиано. Все уже было готово, гости собрались, и тут выяснилось, что он сбежал с шафером. Представляете? – она обращалась к Биллу и всем сидящим за столом. Ван Гельдеры явно скучали. Билл слегка кивнул.

– Лалли могла бы быть и поумнее. Венецианских принцев вообще не бывает, только дожи. Уж это-то все знают, – презрительно фыркнула Силия Рид. Элиз и Анни с трудом сдержали улыбки.

Элиз рассказывала Анни, что Силия была дочерью бармена из Цинциннати, и все свои светские замашки приобрела, выйдя замуж за Дональда Рида, адвоката из уважаемой нью-йоркской семьи. Интересно, действительно в Цинциннати все так хорошо разбираются в замысловатых титулах венецианской знати?

Элиз состроила гримасу и закатила глаза. Анни рассмеялась.

Бренде было не до смеха. Она мрачно рассматривала Шелби, сидящую рядом с Морти за главным столом: «Какая она худенькая! А я похожа на надутый мячик». Бренда вздохнула.

Когда они познакомились с Морти, она, конечно, не была такой толстой, но никогда не была и такой худой, как Шелби. Как же людям это удается?

Хотя минуточку. Худыми вокруг были только женщины. Присутствующие мужчины, почти все под сорок, не были так уж стройны. Бренда задумалась над своим открытием. Даже в этом у мужчин преимущество. Пусть они лысы и бесформенны, но у них деньги и власть, и то, как они выглядят, не имеет значения.

Другое дело женщины. Тощие как спички. Взять хотя бы Элиз. Она, наверное, весит не больше, чем во времена своего первого выхода в свет. Но ведь Элиз почти ничего не ест, о сладком и мучном и говорить нечего. Анни тоже постоянно подсчитывает калории и во всем себя ограничивает. Ну и жизнь! Однако приходилось признать, что ни одна из присутствующих дам не проигрывала борьбу с возрастом и лишним весом с таким позорным счетом, как она, Бренда.

Она снова оглядела свои расплывшиеся формы. «Кажется, все бы отдала за возможность войти в примерочную и не чувствовать на себе насмешливые взгляды продавщиц, за возможность выйти из моря и подставить плечи солнцу, а не хватать первое попавшееся полотенце, чтобы скорее спрятаться под ним. Да и за то, чтобы суметь поднять ногу параллельно полу. Но мне это не дано, ну и в чем дело? – попыталась она успокоить себя. – А дело в том, что твой муж бросил толстую жену и женился на худой». Бренду мало волновало мнение окружающих ее людей, но она понимала, что сейчас они сравнивают ее и Шелби, и сравнение это явно не в ее пользу. Ее положение было просто унизительным. Бренда еще больше помрачнела. А когда Бренда была расстроена… «Где этот чертов официант, они что, решили здесь всех уморить с голоду?»

Напротив нее Элиз на секунду прикрыла глаза. Когда все это кончится? Она уже опорожнила полагающуюся каждому бутылку довольно посредственного шампанского. Может быть, стоило потанцевать. Но вряд ли ей удастся расшевелить сенатора, поэтому придется еще выпить.

Элиз знала, что Билл был не слишком разборчив в связях, но Феб Ван Гельдер ему определенно не подходила. Она сидела рядом с Биллом и откровенно скучала. Молодая, хорошенькая, но слишком экстравагантная для него. Какие-то фантастические украшения и это платье, то ли из резины, то ли из пластика. Так это и есть то, что носит сейчас богема? Феб, по-видимому, тяготилась вечером не меньше Элиз.

Элиз услышала, как Билл обратился к Феб:

– Как насчет вальса, если, конечно, ты танцуешь?

– Я танцую, но только с подходящим партнером.

– А кто для тебя подходящий партнер?

– Тот, перед кем я не устою.

Элиз знала, что за соседними столами многие тоже наблюдали за этой сценой. Как в замедленной съемке, Билл вытянул руку, обнял Феб за талию, притянул ее к себе и, крепко прижав, повел на танцевальную площадку.

– Как романтично! – Силия захлебнулась от восторга.

– Очень, – согласился ее муж.

Элиз допила шампанское в бокале. «Если я сейчас не выпью что-нибудь настоящее, я умру», – подумала она. Обед, к счастью, закончился. Оставался только десерт. Теперь можно позволить себе и отлучиться. Ей хотелось бежать подальше от этого места. Элиз извинилась перед сенатором и направилась к дверям.

На лестнице ее окликнула Анни Парадиз:

– Элиз, подожди.

– Я в туалет. – Элиз взяла Анни под руку. – А потом, если не возражаешь, зайдем в бар. Мне нужна передышка от этих кретинов за соседним столом. И от сенатора тоже. Возможно, в сенате он всех потрясает своим красноречием, но за обедом он не сказал ни слова.

Выйдя из дамской комнаты, Элиз и Анни пересекли овальный холл и вошли в бар ресторана. Пройдя вдоль стойки из полированного дерева, отделанной сияющей медью, они заняли места у дальнего ее края. Анни окинула взглядом бар. Изображение на потолке, создающее иллюзию неба над головой, и нарисованные на стенах окна заставили ее, как обычно, подивиться на подобные причуды. На Элиз оборачивались. Годы в роли кинозвезды оставили на ней свой отпечаток, против которого время было бессильно. В ней сочетались одновременно властность и нежность, она обезоруживала. «Элиз все еще очень красива, – подумала Анни. – От нее исходит уверенность, или загадочность, или еще что-то, что окутывает ее как облако».

Элиз заказала двойную порцию водки, Анни выбрала белое вино.

– Ну что же, – сказала Элиз, – может быть, и хорошо, что бедной Синтии здесь нет. Что бы она пережила, узнав, что ее муженек обманул не только ее, но и прессу, и собственную фирму, а потом взял и женился на этой девице. Аарон, по крайней мере, не заявился со своей докторшей. – Элиз ничего не сказала про Билла и Феб. Это было слишком унизительно. – А теперь Джил и Мэри Бирмингем восседают там, как короли на троне. – Элиз покачала головой. – Кстати, с кем собиралась прийти Синтия?

– С Роджером Тренто.

– Кто это? Имя знакомое.

– Тренер по теннису из клуба, – призналась Анни, Элиз поморщилась.

– Да, неудивительно, что она ушла из жизни, – пробормотала Элиз и заказала еще водки. Анни задумалась над ее словами. У самой Анни, если не считать Криса, был всего один кандидат на сегодняшний вечер: Морис Дингман, друг Джерри Лоэста, толстый, скучный, на двадцать лет ее старше. Что бы она делала, если бы у нее не было Криса?

– Я вернусь в зал. – Она поцеловала Элиз и встала, но тут же застыла на месте, схватившись рукой за стойку.

На одном из диванчиков, расставленных вдоль стены, сидели Аарон и Лесли Розен. На нем был смокинг, белый шелковый шарф с бахромой небрежно обернут вокруг шеи. Его темные волосы блестели, глаза сияли, улыбка была просто ослепительной. Анни всего на секунду задержалась на них взглядом, а затем быстро отвернулась, как учил ее отец: старайся не смотреть на то, что тебе неприятно. Она прошла через овальный холл и стала подниматься по лестнице, крепко держась за перила.

«Возьми себя в руки, – уговаривала она себя. – У него своя жизнь. Прекрати это. Рано или поздно ты должна была увидеть их вместе. Лучше раньше, чем позже. Веди себя как ни в чем не бывало», – приказала она себе, подходя к столу.

Дуарто все еще говорил.

– Мы все здесь служим золотому тельцу. Мы прославляем не Джила Гриффина, а то, что у него в карманах.

– Что у него в карманах? – рассеянно спросил Крис.

– Деньги, dinero. И все это ради денег. Здесь никому дела нет до больных СПИДом, до голодных и бездомных. Только не этим людям. И не в этом городе. Все эти сборища замешаны на деньгах. Кто сколько получил, кто сколько потратил. – Он заплакал. – Всем наплевать, что Ричард умер. Его никто даже не навещал. – Он повернулся к Бренде. – Никто, кроме тебя, дорогуша. Я этого не забуду. – Дуарто поднял руку Бренды и поцеловал. – Она каждый день приходила к нему, приносила фрукты, мясо, все. – Он вытер глаза и опять посмотрел на Бренду. – Готовишь ты плохо, – заявил он.

– Зато много, – она погладила Дуарто по руке.

– Просим всех занять свои места.

Наступило время официальной части. На подиуме Роберт Хазенфус взял микрофон. Роберт Хазенфус был членом совета нескольких больниц, полдюжины клиник в городе носило его имя. Границы его филантропической деятельности простирались очень далеко: ходили упорные слухи, что одна из комнат в его огромных апартаментах была оборудована под гинекологический кабинет. Несколько людей готовы были поклясться под присягой, что каждую неделю туда приходили две проститутки, одна из них одевалась медсестрой и ассистировала, пока он осматривал другую. Анни считала, что эта история мало похожа на правду, но были люди, которые уверяли, что в ней даже ничего не преувеличено.

В то время как внимание всех присутствующих обратилось к сидящим за главным столом, Элиз повернулась к Анни и Бренде и, изящным взмахом руки отметая прочь Билла, Морти, Аарона и Джила, произнесла глубоким хриплым голосом: «За брошенных жен». Одновременно, как по команде, они подняли бокалы.

– Леди и джентльмены, – взывал Хазенфус. – Мне очень приятно, что вы так весело проводите время, но давайте вспомним причину, по которой мы здесь собрались.

Шум голосов постепенно стих, и только за главным столом Хазенфус Голдберг продолжала воспитание Шелби Кушман.

– Ты видишь Персеус Даглеви? – спросила Гунилла шепотом.

Шелби проследила за ее взглядом.

– Это та худая дама в черном?

– Они все худые дамы в черном. Дорогая, это же Нью-Йорк. Вон та, которая сидит рядом с Пэт Бакли.

– Та, в которой явно есть что-то арабское? – спросила Шелби со своим тягучим южным акцентом.

– Никогда, просто jamais не называй персов арабами, дорогая. – Гунилла от возмущения даже затрясла головой. – Это такой дурной тон. Запомни, именно персы и придумали арийцев.

Пристыженная Шелби кивнула. Столькому еще надо учиться!

– И что она?

– Ей сделали операцию по уменьшению груди. Третью по счету. На будущее запомни: две операции – это предел для любой части тела. Иначе можно кончить, как Майкл Джексон. Короче, что-то там не получилось, и теперь у нее вообще нет сосков. Можешь себе представить? Они напортачили с одним, а потом удалили и второй, для симметрии. Теперь под просвечивающими платьями она носит резиновые протезы. Я пользовалась тем же клеем, когда носила накладные ресницы. Ужасная гадость. Как она не пачкает им платья? Я так рада, что эти ресницы вышли из моды. Мой муж – не Сол, мой второй муж – их просто ненавидел. – Она на секунду задумалась. – Правда, меня он тоже ненавидел. – Шелби хихикнула. Гунилла подняла бровь, прищурилась и продолжила: – Послушай меня, милочка. Ты, конечно, южанка, но ты не дурочка, я это вижу. Ты захомутала Морти Кушмана, а я-то знаю, чего это стоило. Ты мне нравишься. Я хочу тебе помочь. Поэтому запомни: все мужчины ненавидят всех женщин. Без исключения. Если ты встретишь кого-то, кто покажется тебе исключением, и ты влюбишься, немедленно уезжай на курорт и оставайся там, пока не стабилизируется уровень сахара в крови.

Она перевела дух. Роберт Хазенфус все еще бубнил: Джил Гриффин это, Джил Гриффин то. «Господи – подумала Гунилла, – ведь все прекрасно знают, что в этом мире подонков и мерзавцев он самый отъявленный негодяй». Она перевела взгляд на своего мужа: действительно ли его последний роман представляет для нее угрозу? Дети уже выросли и не могут служить прикрытием, значит, придется защищаться самой. Она опять повернулась к Шелби и продолжила урок:

– Ну, конечно, наоборот: все женщины ненавидят всех мужчин. Это основа цивилизации, какой мы ее имеем. – Она раскрыла вечернюю сумочку, достала тюбик помады «Палома» и начала аккуратно подкрашивать губы. Шелби была потрясена: она делала это совершенно невозмутимо на глазах у всего зала. Как зачарованная Шелби наблюдала за Гуниллой, а та, закончив, захлопнула сумочку, обвела глазами сверкающий зал, затем посмотрела на Шелби.

– Мы все ненавидим друг друга, милочка. Не забывай об этом.