Билл пригласил Элиз на ленч. Это было странно, в последнее время сам факт обеда или ужина с Биллом вызывал удивление. Летом Элиз проводила много времени одна – в Гринвиче или в Ист-Хэмптоне. Манхэттен действовал на нее угнетающе. «Ну что, Элиз, встретимся с Нью-Йорком лицом к лицу. Он принадлежит всем женщинам, которые трудятся по-настоящему. Таким, как Линда Робинсон, Тина Браун, Эллис Мейсон и как эта дрянная Мэри Бирмингем, которая отняла Джила Гриффина у Синтии. Даже эта «вешалка» Мэри Мак-Фадден умудряется делать деньги. Да, Нью-Йорк – для тех, кто работает, и работает хорошо». У Элиз были лучшие столики у «Мортимера», в «Ле Сирк» и других престижных местах, где собирались «сливки общества». Там она чувствовала себя свободно, словно перед кинокамерой; этаким украшением витрины – перед теми, кто интересовался.

Элиз вдруг вспомнила комнату 705 и свою неосмотрительность. «О Боже! Нет, я не буду думать об этом. Но у него была видеокамера. Я отчетливо помню камеру. – Элиз оттолкнула мысли об этом случае. – Сначала я забегу к «Марте», посмотрю, что там у них есть, потом у меня ленч с Биллом». Она чувствовала себя комфортно у «Марты», в одном из самых шикарных магазинов города. Там она сможет собраться, взять себя в руки и не думать о том, что кто-то за ней наблюдает.

Подъезжая к Манхэттену, Элиз вдруг ощутила, как неудобно, физически неудобно ей было в собственной коже. Она подавила желание налить себе водки из бутылки, которая стояла у нее в салоне автомобиля, и одернула край юбки. Потом поправила прическу и снова подтянула юбку. «Я одета как матрона из Гринвича, направляющаяся в Манхэттен на ленч. В такой одежде я не могу даже поехать за покупками!» Элиз нажала кнопку селектора и сказала водителю:

– Сначала едем домой. – «Я должна переодеться», – подумала она.

В лифте Элиз размышляла о том, как было бы хорошо, если бы Чесси поехала с ней в город. Она ценила ее вежливое и скромное обслуживание и безупречный вкус. Но в этом доме они держали только дворецкого, повара и уборщицу. Элиз, подобно Оскару Уайльду, устраивало только самое лучшее, но становилось все труднее и труднее его отыскать. Что будет, если Чесси вдруг решит уехать? Она смотрела за ее гардеробом, прической, распорядком дня. «Нет, Чесси никогда не бросит меня, можно не беспокоиться, – думала Элиз, – и вообще, перестань дергаться».

Беспокойство отравляло ее жизнь, постоянно увеличивало дозу принимаемого спиртного, сказывалось на внешности. Элиз посмотрела на себя в зеркало и попыталась улыбнуться. Она оденется и сделает макияж тщательнее, чем обычно. Она ошеломит их всех, когда придет с Биллом на ленч.

Войдя в дом, Элиз сразу же направилась в спальню. Спальня была просторная, с высоким потолком и австрийской хрустальной люстрой, которую Элиз никогда не включала. Верхний свет был для нее сущим наказанием. Ее личные комнаты освещались только настольными лампами в шестьдесят ватт, абажуры которых были затянуты розовым шелком. Стены мягко отражали этот свет. Потолок украшала лепнина «Адамс». В комнате были две укромные ниши с арочным верхом, стилизованные под морские раковины. В каждой нише стояла бесценная фарфоровая ваза – часть наследства Элиз, оставшаяся от огромной коллекции ее матери, хранящейся теперь в отдельном крыле Метрополитен-музея.

Несмотря на отдельные предметы, комната была на удивление простоватой и обставлена слегка старомодной мебелью.

Элиз быстро сбросила с себя одежду, размышляя, что бы ей выбрать. Может, что-нибудь от Бласса или Армани? Долгое время эти костюмы были самыми что ни на есть модными. Пожалуй, слишком долгое время. Элиз передумала. «Я не хочу выглядеть, как Нэнси во время визита в «Большое Яблоко». Один джазовый пианист, с которым Элиз познакомилась в Париже, как-то рассказал ей, что Нью-Йорк называют «Большим Яблоком», потому что в нем сосредоточены все искушения рода человеческого. Элиз опять вспомнила комнату 705 и вздохнула. Нет, она наденет что-нибудь в европейском стиле. Может, то бледно-лиловое кожаное платье от Клода Монтана с большими плечами? Оно было слегка вызывающее, но очень подходило к ее статной фигуре и цвету волос. И уж в нем ее никак нельзя было бы назвать «почтенной дамой» из Гринвича. Элиз надевала это платье всего один раз и оставила его где-то здесь. Кроме того, оно стоило бешеных денег, и хорошо бы показаться в нем еще раз.

Элиз выросла с верой в то, что нужно иметь лишь самое лучшее и делать так, чтобы вещи служили как можно дольше. У нее все еще хранились костюмы от Шанель пятидесятых годов, шляпы от Хэлстона шестидесятых, Маки и Лакруа семидесятых и восьмидесятых. Ее комнаты отделывал Мак Миллан, но выглядели они немного обшарпанными, мебель и драпировка – немного потертыми. И Элиз никогда и ничего не обновляла. Она росла в огромном доме в Нью-Йорке, потом в особняке на Палм-Бич, в совершенно непомерных размеров «коттедже» в Ист-Хэмптоне, и везде ковры были протерты чуть не до дыр, шелк на абажурах висел почти что лохмотьями. Но все объяснялось тем, что ковры были абиссинскими, а шелк – итальянским. Долгие годы ее семья жила в роскоши и богатстве, поэтому они не считали необходимым доказывать это посторонним.

Оставшись в нижнем белье и чулках, Элиз прошла в гардеробную и принялась искать платье. Оно могло быть где угодно. Гардеробная Элиз была размерами с небольшую гостиную, но вещи ее необъяснимым образом оказывались то в шкафах комнат для гостей, то в холле и даже в гардеробной Билла, хотя та была значительно меньше. Вот и теперь Элиз никак не могла найти свою «экипировку», заглядывая во все уголки гардеробной.

Она опять прошла через спальню, открыла дверь в ванную комнату Билла. И застыла на пороге. Комната была пуста. С туалетных полочек исчезли флаконы и бутылочки, в ящиках не было ни одной сорочки; белье, носки, блузы и свитера – все испарилось; опустела и подставка для обуви, сделанная по спецзаказу для Билла, носившего десятый номер.

У Элиз перехватило дыхание. Он ушел. Элиз давно подозревала, что Билл собирается бросить ее. И вот это случилось.

Элиз тяжело опустилась на край ванны. «Думай. Думай. Что он сказал по телефону? Он предложил вместе сходить на ленч и настоял на том, чтобы встретиться с ней в ресторане…» Билл явно не хотел, чтобы она узнала об этом. Не может быть. Не может быть. А впрочем, что же еще? У Билла было полно одежды во всех трех домах, и даже в лондонской квартире. Он редко когда брал с собой вещей больше чем на одну ночь. А теперь все исчезло. Билл бросил ее, а она даже сразу этого не поняла.

Элиз встала и в отчаянии открыла дверь платяного шкафа. Может быть… Дверь мягко подалась. В темной пустоте одиноко раскачивалось на вешалке кожаное светло-лиловое платье от Клода Монтана.

– Вниз по Пятой авеню! – приказала Элиз шоферу и подумала: «А куда? Что мне делать? Куда идти?»

– И к «Марте», – добавила она, назвав первое место, пришедшее ей в голову.

Элиз откинулась назад. Ее лимузин медленно прокладывал себе дорогу сквозь плотный поток машин. Элиз все еще была в шоке и не чувствовала нужного эффекта от двойной порции водки, выпитой перед выходом из дома. Она закрыла глаза. Пустота. Кончиками пальцев Элиз потрогала шею и ощутила частые удары пульса, которые подтверждали, что она еще жива. Из-за этого легкого прикосновения к себе самой Элиз издала длинный, низкий, почти первобытный стон. Чувствуя, как слезы собираются в уголках глаз и уже готовы вылиться, она быстро нажала на кнопку, и между ней и водителем поднялась матовая перегородка. Элиз медленно прошептала: «Пустота». И она не знала, о чем это слово: о шкафах и гардеробной или о ней самой. Хотя чувство пустоты было знакомо для нее. Сбылись самые страшные опасения. Элиз теперь одинока. И неважно, что она уже сделала, чтобы убедить себя не чувствовать одиночества; неважно, на какие жертвы в жизни она шла, чтобы избежать его. Элиз была одна. Деньги, связи, талант, внешность – ничто не могло сдержать натиск подступившего все ближе и ближе чувства отчаяния. Элиз вытащила носовой платок из сумочки. «Что делать? Что мне делать?» – думала она, пытаясь остановить слезы. Потом начала вспоминать гардеробную Билла, мысленно заглядывая в каждый ящик, на каждую полку. Везде пусто. Все, все пропало. И незачем обманывать себя. Элиз резко тряхнула головой, отгоняя терзающую душу картину пустых, распахнутых настежь шкафов, выдвинутых ящиков. Не осталось и следа от человека, с которым Элиз прожила почти двадцать лет. Она сложила руки на коленях и сильно сжала их, словно пытаясь выжать напряжение из тела.

Когда слезы кончились и улеглись молчаливые рыдания, Элиз осознала, что даже не задалась классическим вопросом, вопросом номер один всех брошенных женщин: «Что я не так сделала?» Это немного подбодрило ее. «Моей вины здесь нет», – подумала она, жалобно всхлипывая. Да, эта мысль была спасением. Без тени сомнения Элиз была уверена, что сделала все от нее зависящее для сохранения их брака. Именно Билл постоянно предавал ее, заводил интрижки на стороне, пользуясь всеми благами ее достатка и общественного положения.

Элиз высоко вздернула голову и выпрямилась. Потом еще раз промокнула глаза и посмотрелась в зеркало. Она механически поправила макияж, подкрасила губы. Билл не знает о том, что Элиз заходила домой, и думает, что та направляется прямо на ленч. «Он собирается сказать мне все за ленчем, в ресторане, где полно народу…» Да, Билл пригласил ее, чтобы известить о своем уходе. И рассчитывает он на естественное отвращение Элиз к публичным скандалам. Это позволило бы Биллу сказать ей все, что он хочет, и удалиться, нисколько не беспокоясь о переживаниях Элиз.

Она безразлично посмотрела в окно и увидела здание Музея Гугенхейма, которое вдруг осветилось жутким сверхъестественным сиянием из-за серого цвета стекол машины. Элиз вновь закрыла и открыла глаза. Теперь они проезжали мимо громады Метрополитен-музея, и его размеры подавляли сознание. Лишь увидев спокойную зелень и мягкие линии парка Фрик, Элиз вновь обрела способность мыслить. Она вспомнила тот прекрасный майский день, когда вместе с Анни они бродили из комнаты в комнату, а потом сели на скамеечку в саду, сделанную из камня. Кругом цвели большие розовые азалии. Как тогда сказала Анни? «У мужчин все очень просто».

Элиз поняла, что не вынесет толкотню в «Марте» и пчелиный рой туристов в Рокфеллер-Центре.

– Мозли, я передумала. Едем вверх по Мэдисон-авеню.

«Может быть, мне зайти в тот букинистический на Девяносто третьей улице? Я смогу посидеть там одна возле сложенных в стопки книг. Подумать, что мне делать дальше».

Анни, разумеется, права. Мужчины просто собирают вещи и уходят. И как они только не понимают, что бросить женщину – это, по сути, трусость! Элиз, как и большинство женщин ее поколения, росла с верой в то, что настоящие мужчины смелы и ответственны. Хотя факты утверждали обратное. Теперь Элиз пришлось признать, что Билл не обладал ни тем, ни другим качеством. Как и многие другие «пустышки», компаньоны умных и сильных женщин, восхищавших Элиз. Как Аарон для Анни.

Элиз сняла трубку телефона и набрала номер Анни, умоляя Господа, чтобы та была дома. И для нее было большим облегчением, когда Анни ответила после второго звонка.

– Анни, это Элиз. Ты мне очень нужна. – Элиз прокашлялась.

– Элиз, что случилось?

– Анни, я… Билл ушел от меня. – Голос Элиз задрожал.

– Где ты? Хочешь, я к тебе приеду? – Голос Анни звучал мягко, лаская слух.

– Спасибо, Анни. – Элиз заставила себя засмеяться. Смех был отвратительным. – Я из машины, минут десять езды до тебя. Так я подъеду? Встретишь меня внизу или напротив?

– Я жду, – ответила Анни и повесила трубку. «Хорошо. Теперь мне есть куда идти» – подумала Элиз.

Она возьмет Анни с собой.

– Мозли, в Грейси-сквер.

Элиз глубоко и спокойно вздохнула – первый раз за этот день.

Шофер открыл дверь, и Анни села в машину к Элиз, заняв сиденье напротив.

– Куда мы едем?

– Я не знаю. Так, катаюсь туда-сюда. Мозли, – Элиз нажала кнопку селектора, – в Саттон-Плейс. – Потом обратилась к Анни: – Мы там сможем выйти и погулять в небольшом парке. Он всегда почти пустой.

Машина развернулась к центру на Йорк-авеню. Элиз распахнула дверцу бара и достала бутылку «Столичной».

– Хочешь выпить, Анни?

Она бросила два кубика льда в хрустальный бокал и налила двойную порцию. Потом быстро помешала в стакане указательным пальцем и проглотила содержимое бокала одним духом.

– Я буду только содовую, – сказала Анни. Она наполнила свой стакан и взглянула на Элиз.

– А теперь расскажи мне, что произошло.

Элиз отвернулась и посмотрела в окно. В одной руке она сжимала бокал, в другой комкала носовой платок.

– Билл бросил меня. Собрал свои вещи и ушел.

– Ну, и о чем ты плачешь? Самое время.

– Что-что? Ты не поняла, Анни? Я одна, совсем одна. Мы больше не замужние женщины. Я совсем одна, – повторила Элиз, медленно выговаривая каждое слово.

– Элиз, ты долго была замужем, но это только так называлось – «замужем». И это просто медленно убивало тебя. Ты все это время была одна. Так какая тебе разница? Чего ты боишься?

Элиз молчала, пытаясь вникнуть в эти спокойные, разумные слова. Потом опять сделала глоток из бокала. Да, слишком много спиртного, слишком много страха и одиночества.

– Анни, – Элиз запнулась, подбирая верные слова. – Боюсь, что я кончу так же, как Синтия.

Анни взяла свою сумочку, открыла ее и достала конверт.

– Прочти, – сказала она, протягивая его Элиз. Та поставила бокал на подлокотник сиденья и взяла помятый листок.

– Что это?

– Это предсмертная записка Синтии. Я давно хотела показать ее тебе, и сейчас самый подходящий момент.

Элиз отбросила записку, как будто она вдруг воспламенилась. Лист упал Анни на колени.

– Анни, не пугай меня. Анни вернула Элиз конверт.

– Прочти, если не хочешь кончить, как Синтия.

Элиз нехотя развернула листок. От послания Синтии, лежащей в могиле, у нее по коже побежали мурашки. Анни ждала, когда Элиз закончит читать. Та сложила записку и вернула ее Анни.

– Элиз, не жалей ни о чем. Ты вовремя вырвалась от него. Я хочу, чтобы ты вернулась домой и написала помадой на зеркале: «Он не стоил меня!»

Элиз улыбнулась уголком рта.

– Он не стоил, ты права. И Аарон не стоил тебя.

– Да уж, он стоит только моего врача.

Коротко Анни рассказала Элиз о сцене в «Карлайл», опуская, впрочем, подробности.

– Ах, Боже мой, Анни! Теперь уже улыбнулась Анни.

– Ну, и каковы твои планы на последующую жизнь?

– Я должна навестить мать после обеда. И я думала встретиться с Биллом за ленчем…

Анни выпрямилась.

– Он еще ничего не знает?

– Нет. Я ведь ехала из Гринвича и забежала домой лишь по своей прихоти. Наверное, он хотел мне сказать это за ленчем… в общественном месте, где я, разумеется, не стала бы устраивать сцену.

– Устрой ее! – воскликнула Анни.

– Что ты, я теперь даже не сяду с ним за один стол. Я слишком… – Элиз не смогла найти подходящего слова.

– Слишком что?

– Слишком сердита. Боюсь, что при виде Билла я размажу его по полу.

– Ну и сделай это, Элиз. Но не в ресторане, оттуда он может сбежать. Поезжай в офис. Прижми его к стенке.

– Как крысу! Да он и есть крыса.

Элиз усмехнулась при мысли о том, как унизительна для Билла будет сцена в офисе.

– Анни, он тут же грохнется, если я прижму его там. Я бы с удовольствием, но не могу.

– Я поеду с тобой и подожду тебя в машине, – предложила Анни.

Элиз помолчала, принимая решение. Потом называла водителю адрес офиса Билла.

– Я волнуюсь, – призналась она Анни.

– Я буду ждать тебя. Я здесь. В конце концов ты будешь даже рада.

Элиз взглянула на подругу и благодарно кивнула ей в ответ.

– Какого черта, – произнесла она, – мне нечего терять.

«Тварь, – подумала Элиз и гортанно рассмеялась. – Сюрприз, Билл. Большой сюрприз для тебя. Я это так не оставлю, о, нет! Неважно, что сказала бы мама, но я не собираюсь уползать как побитая собака. Как это сделала Анни, и Аарон, предатель, еще и утер ей нос. Как жестокий хозяин побитой собаке. Анни права. Я не позволю ему ускользнуть.

И Бренда, с ее бойким язычком и хвастливыми разговорами, позволила Морти улизнуть, оставить ее практически ни с чем, в то время как он сам сидит чуть ли не с миллионами. И, как и Билл, использовал слабость жены в своих личных корыстных целях. Но для Билла есть сюрприз. Я не так предсказуема, как ты предполагал, Билл!»

Элиз мысленно нарисовала картину: Билл в офисе, готовится к ленчу с провинциальной бедняжкой Элиз, будучи искренне уверен в том, что ему удалось ускользнуть и остаться чистеньким. Элиз представила себе офис, который она отделала в благородных матово-голубых тонах. На двери были буквы с позолотой: «Уильям Тэфт Атчинсон – партнер». Благодаря ей Билл был назван «партнером», хотя и младшим, в солидной адвокатской конторе «Кромвель Рид». Теперь его видели в офисе окруженным знаками стопроцентного американца и тотемами власти, которыми он так дорожил. Но сегодня ему не помогут все эти изящные силки для уток ручной работы, кожаная сумка для гольфа, чемоданчики для поло. Даже огромный стол красного дерева, помпезные хрустальные пресс-папье, коллекция японских антикварных безделушек. И серебряная рамка с ее фотографией – ее подарок Биллу, – даже она не спасет его.

Когда машина подъехала к главному входу элегантного небоскреба на Уолл-стрит, Элиз, не дожидаясь шофера, сама открыла дверь. Анни высунулась из окна, и Элиз повернулась к ней.

– Он не стоил тебя, Элиз. И Джил не стоил Синтии. Иди туда и врежь ему. За всех нас.

– С удовольствием. Не уезжай, это не займет много времени.

Элиз решительно прошла внутрь, двери захлопнулись у нее за спиной. В лифте она ткнула кнопку 45-го этажа.

Билл подпрыгнул от неожиданности, когда Элиз ворвалась к нему в офис, чуть не сломав входную дверь вишневого дерева. Она стояла в дверном проеме, наблюдая, как меняется лицо Билла, становясь белым как бумага.

– Ты – жалкое подобие мужчины! Так, как ты со мной поступил, презренно, ниже всякого человеческого достоинства.

Она сделала два больших шага по направлению к его столу и остановилась. Секретарша Билла застыла возле двери, не зная, что предпринять. Элиз жестом указала ей на выход, даже не глядя на нее, та отступила, но продолжала смотреть.

Элиз откинула прядь волос, выбившуюся из тщательно сделанной прически и падавшую ей на лицо.

– Не хватило мужества сказать мне в лицо, что уходишь? Я должна была увидеть пустые шкафы? Где же твое письмо, Билл? Или записка? Даже Нельсон Рокфеллер оставил своей бывшей жене письмо, презренный ты червяк!

Над верхней губой Билла выступили капли пота. Он едва мог шевелить губами, потом наконец выговорил резким тонким голосом:

– Успокойся, Элиз. Не устраивай сцен. Я собирался поговорить с тобой за ленчем.

Дверной замок, наверно, был сломан, так как секретарша не смогла запереть его. Краем глаза Элиз увидела, как несколько служащих столпились в приемной. Билл тоже заметил их.

– Давай поговорим как взрослые, зрелые люди, – защищался он.

– Взрослые? – завизжала Элиз. – Хочешь быть взрослым? Билл жестом показал на открытую дверь, но Элиз продолжала, не обратив на это внимания.

– Почти двадцать лет, Билл! Двадцать лет лжи, унижения и обмана. Я любила тебя. Я отдала тебе свой дом, себя, я пожертвовала своей карьерой ради тебя. И все, что мне хотелось взамен, – нормальной, человеческой жизни, хотелось быть любимой. У нас могло бы быть в жизни гораздо больше. Я никогда не просила тебя благодарить меня, не попрекала тебя деньгами, даже когда купила тебе это место. Я была хорошей женой и заслуживаю лучшей участи.

Билл попытался украдкой обойти стол, но Элиз заметила его движение и двинулась к нему.

– Ты только скажи, скажи мне это в лицо, Билл, и я уйду. Я должна знать. Почему вдруг сейчас? Сейчас, после двадцати лет твоих похождений, ночных звонков от женщин, после того как ты пропадал где-то ночами? После всех твоих секретарш, горничных и официанток! Почему?

Она заметила, что Билл пытается преградить ей путь, но продолжала обходить стол, и он отступил. А потом ее взгляд упал на серебряную рамку. На месте ее фотографии была другая – улыбающееся лицо молодой, очень молодой женщины, знакомое лицо.

– Я влюблен, – сказал Билл.

Секунду Элиз стояла молча, уставившись на него. Потом шагнула от стола к бюро, взяла один из силков для уток и швырнула его в фотографию. Билл вздрогнул от ее неожиданного и резкого движения. Его лицо стало пепельно-серым, рот открылся.

В этот момент Дон Рид, старший партнер фирмы, вошел в кабинет с плакатной улыбкой на лице. «Вон!» – прогрохотала Элиз голосом Мерседес МакКэмбридж из фильма «Изгоняющий дьявола». Тот убрался, не сказав ни слова.

Билл кончиками пальцев оперся о стол, как бы пытаясь поддержать равновесие и не упасть.

– Элиз, пожалуйста, сейчас не время и не место. Давай поговорим дома.

Элиз ненавидела этот умоляющий тон его голоса.

– Дома? У кого дома? Ты ушел, Билл. У нас нет теперь дома! Она сломала клюшку для гольфа о стену и вдребезги разнесла абажур настольной лампы «Лалик», совершив при этом разворот, которому позавидовал бы Бэйб Дидриксон. Билл молчал, глядя на нее.

Еще один разворот и взмах клюшкой – и разлетелось на куски стекло вместе с фотографией.

– Ты попользовался мной и выбросил. Но тебе это даром не пройдет, теперь нет. Я не допущу этого.

Швырнув сломанную клюшку для гольфа на пол, Элиз направилась к дверям, давя осколки и прокладывая себе дорогу через толпу служащих и секретарей. Идя к лифту, Элиз слышала, как Дон Рид, который был и исполнительным директором фирмы, говорил Биллу: «Зайдите ко мне в кабинет. Нам нужно поговорить».

Стараясь не стучать каблуками, Элиз приблизилась к дверям спальни своей матери и тихо приоткрыла их. Сиделка, ухаживающая за ней, встала и улыбнулась.

– Здравствуйте, миссис Атчинсон. А мы тут как раз вас вспоминали. – Сиделка подошла поближе и тихо добавила: – Боюсь, она уже забыла, что вы приходили. Мне пришлось напомнить ей. Бедняжка, она сегодня целый день впадает в забытье. – Потом в дверях сказала: – Я буду тут рядом. Позовите меня, если будет нужно.

Элиз подошла к матери и положила руку на одеяло, стараясь не касаться шнура капельницы, который был вставлен в очень тонкую, до боли худую руку. Элиз никогда не знала, сознает ли мама то, что витает в снах и мечтах о прошлом.

Элиз прикоснулась к ее щеке, и мать открыла глаза.

– Мама, это я, Элиз.

– Да-да, разумеется, сегодня ведь понедельник? Элиз перевела дух и присела.

– Да, правильно. Сегодня понедельник, и приходит Элиз, – произнесла она и улыбнулась. Потом наклонилась вперед и поцеловала мать в лоб. – Ну, как ты, мама?

– Я старая и уставшая, дорогая. А ты? – спросила она, глядя Элиз прямо в лицо. «Старая и тоже уставшая», – подумала про себя та. – И ужасно одинокая. Надеюсь, я не выгляжу слишком плохо, и она не заметит моей тоски».

– Прекрасно, мам. И я кое-что тебе купила.

В последний раз, когда Элиз была здесь, мать была очень возбуждена и кричала: «Нет, моя Элиз – просто маленькая девочка!» Элиз ранили эти слова. Она достала из сумки плоский предмет, завернутый в коричневую бумагу. Развязав узелок ленточки, она открыла пакет и достала фотографию в серебряной рамке. Элиз надеялась, что ее взрослое лицо на фотографии поможет матери не забывать дочь. Элиз было очень горько и больно, когда мама не могла вспомнить ее.

– Ты можешь видеть без очков?

– Да, конечно.

Мать сощурилась, пытаясь разглядеть фотографию как следует. На ней была изображена Элиз. Она сидела на лужайке перед их домом в Ист-Хэмптоне.

– Это ты. Спасибо, мне очень приятно.

– Да, это мы снимали прошлым летом. Мне кажется. Я выгляжу довольно неплохо, правда?

– Это для фильма?

Элиз вздрогнула от неожиданности.

– Фильма? – спросила она.

– Ты ведь все еще бываешь в Голливуде? Отвратительное место. Ты должна быть очень осторожной.

– Я уже сто лет не была в Голливуде. Это было, когда я еще была очень молодой, помнишь? А сейчас я живу здесь, в Нью-Йорке. И я никуда не выхожу.

Мать закрыла глаза и покачала головой из стороны в сторону.

– Они охотятся за твоими деньгами, Элиз. Они хотят, чтобы ты вкладывала деньги в свои картины, но ты не должна делать этого. Это недостойно.

Холодок пробежал по спине Элиз. Она знала, что эти провалы в памяти приходят и уходят помимо воли матери, но она должна попробовать, хотя ни к чему хорошему это не приведет.

– Мамочка, дорогая, я уехала в Голливуд много лет назад, но теперь я вернулась. Я здесь. И я теперь гораздо старше.

– Многие прекрасные женщины попадают в ловушку, расставленную мужчинами в Голливуде, – продолжала говорить мать, не слушая Элиз, – у богатой и красивой женщины нет никакого шанса уберечься. Они попользуются тобой, будут говорить, что любят тебя, родная. Но все дело в деньгах. Всегда только в них.

Элиз задержала дыхание, пытаясь подавить подступившие слезы. Потом с трудом сглотнула и произнесла:

– Я осторожна, мама, но иногда мне кажется, что я слишком осторожна.

– Ты никогда ничего не изменишь, Элиз. Они унизят тебя, отнимут все деньги, а потом выбросят. Посмотри, что они сделали с твоей кузиной Барбарой. Бедняжка, живет где-то в Африке, вокруг нее крутятся подозрительные типы. Снабжают ее наркотиками и забирают все деньги.

Голос матери стал громче, она открыла глаза и внимательно посмотрела на дочь.

– Не позволяй им увлечь тебя на дно. Сохраняй свое достоинство. Это все, что у тебя есть, в конце концов. Твоя честь. Всегда поступай правильно.

У Элиз ком застрял в горле. «Если бы она только знала, то была бы очень разочарована во мне», – подумала Элиз. Ее очень тронула доброта и удивительное понимание мамы, поэтому она ни за что не позволит ей узнать о предательстве Билла и о своем недостойном поведении в номере 705 отеля «Карлайл». И то, что беречь свою честь, – значит быть одинокой.

Элиз посмотрела на мать. Та начинала клевать носом, ее прозрачные веки дрожали. Очень мягко Элиз произнесла:

– Мама, уже поздно, тебе следует отдохнуть.

Она поставила свою фотографию в рамке на ночной столик рядом с горкой таблеток и пилюль.

– Увидимся на следующей неделе, родная. Может быть, я что-нибудь могу для тебя сделать, пока не ушла?

Мать пробормотала, не открывая глаз:

– Скажи дедушке, я хочу покататься на моем пони. Элиз встала и поцеловала ее в щеку, чувствуя себя одинокой, как никогда в жизни.

– Да, я скажу. Я скажу ему.