ГЛАВА 17

Ник рассматривал маленькую рыжеволосую девочку, стоявшую у кассы кондитерского магазина мистера Прайса. Она сосредоточенно кусала губы, разглядывая блестящие баночки с анисовыми шариками и карамельками. Ошибки быть не могло – это была дочка Джэба Мэллори; она была похожа на него, как две капли воды.

– Два пакетика лакричных конфет и баночку анисовых шариков, пожалуйста, – сказала малышка, протягивая руку с монетками.

– Не хватает одного цента, девочка, – улыбнулась миссис Прайс. – Боюсь, тебе придется выбрать что-нибудь другое.

– Позвольте мне, – Ник положил недостающий цент на тарелочку. Поппи посмотрела на него изумленно.

– Но как я смогу вернуть вам, – спросила она с сомнением. – Я вас не знаю.

– Но я знаю тебя – и я знал твою маму, – ответил Ник, улыбаясь. – Тебя зовут Поппи, ведь так?

Она улыбнулась ему в ответ.

– Откуда вы знаете?

– Ты выглядишь совсем как… Ник – заколебался – ему не хотелось упоминать Джэба. – У твоей мамы тоже были рыжие волосы, – закончил он.

– Правда? Я похожа на нее? – ее глаза округлились от приятного удивления. – Никто никогда не говорил мне, что у моей мамы были рыжие волосы!

Ник нахмурился, когда услышал, что она сказала.

– А как вас зовут? – спросила Поппи.

– Ник Констант.

Она разразилась смехом.

– Но у меня была деревянная лошадка по имени Ник. Папа назвал ее так потому, что у него был друг, который… – она внезапно она закрыла рот ладошкой; ведь она не может сказать ему, что папа называл его безмозглым жеребцом. – О, это был очень красивый конь, – добавила она извиняющимся тоном, – и я очень люблю его. Он в Сан-Франциско.

Она неуверенно стояла у кассы, пока Ник делал кое-какие покупки, и миссис Прайс упаковывала их в бумажные мешочки.

– Для кого эти конфеты? – спросила Поппи, запустив свою ручку в пакетик с карамельками.

– Это – подарки для моей дочурки, Энджел.

– Энджел! – она нахмурилась. – Какое забавное имя. Сколько ей лет?

– Столько, сколько и тебе – шесть, – он улыбнулся, беря мешочки.

– Я не знаю ни одной девочки моего возраста, – сказала Поппи важно. – Я знаю только взрослых леди.

Ник вздохнул.

– В Санта-Барбаре много-много маленьких девочек. Может, ты познакомишься с ними.

– Может, я познакомлюсь с Энджел, – сказала Поппи с надеждой, потом ее лицо омрачилось. – Но я знаю, что этого не будет. В отеле Арлингтон нет детей, и не думаю, что они появятся в доме Мэллори. Но, как бы там ни было, папа сказал, что купит мне настоящего собственного пони.

Ее легкая улыбка и яркие голубые глаза были совсем как у Джэба. Нику стало больно, и он отвернулся.

– Хорошо, Поппи, – сказал он, выходя в деревянный портик.

Она взволнованно побежала за ним.

– Мистер Констант, – позвала она. – Но я действительно хочу познакомиться с какой-нибудь маленькой девочкой.

Ее грустный взгляд больно задел его, и Ник снова стал мысленно проклинать Джэба за то, что он делает с бедным ребенком.

– Посмотрим, – улыбнулся он Поппи, прощаясь с ней.

– Рада была встретиться с вами, мистер Констант, – проговорила Поппи скорбно, перегнувшись через перила и провожая его взглядом.

Ниже по улице, в винной лавке Гокса, Ник услышал подробный рассказ о финансовом крахе Джэба от человека, только что сошедшего с парома. И еще до конца дня вся Санта-Барбара знала об этом. Это только укрепило их во мнении, что Джэб Мэллори был паршивой овцой.

– Этого не может быть, – выдохнула Розалия, ужаснувшись, когда выслушала рассказ Ника. – Как он мог потерять все свое состояние? Он вернулся из Монте Карло с миллионами!

– Джэб может спустить миллион так быстро, что ты и глазом моргнуть не успеешь, – ответил Ник, пожав плечами. – Он – эгоистичный человек. Мир должен вращаться вокруг него и его потребностей. Тебе не кажется, что он похож на ребенка, Розалия? Когда он что-нибудь хочет, он хочет этого немедленно – и все ставит на карту. Ему неважно, сколько это стоит и кого это заденет, ранит, кому это повредит.

Наливая себе бренди из графина, который он взял из кухонного шкафчика, он смотрел на нее мрачно.

– У Поппи – его глаза, ты понимаешь… И его улыбка. Не может быть никакой ошибки, чья она дочь. Она – славный малыш, Розалия. И очень одинокий.

Розалия благодарила Бога за свое счастье; счастлива маленькая Энджел, безмятежно спавшая в детской; и Грэг, приехавший домой на летние каникулы; и Ник.

Она благодарила Создателя за то, что ее дом был не просто четыре стены, давшие им прибежище – это было место, где царили тепло и стабильность, любовь и безопасность; то, что так нужно настоящей семье.

– Мы должны пригласить ее к нам, – сказала она тихо. – Ведь мы не можем взваливать грехи отцов на их дочерей, ведь правда, Ник?

Поппи ворошила ногой жухлые листья, перемешанные с пылью, на площадке перед входной дверью в дом Мэллори, пока Джэб нетерпеливо звонил – вот уже третий раз, но никто не открывал. Дом выглядел запущенным и обшарпанным; белая краска облупилась, и выцветшие ставни криво свисали с мрачных окон. Плетеные ивовые заборчики вокруг разросшихся цветочных клумб Маргарэт были сломаны, и некогда изумрудно-зеленые лужайки были затоптаны и заброшены.

Послышались медленные, шаркающие шаги, затем массивные болты скрипнули, ключ с лязгом повернулся в давно не работавшем замке и наконец дверь распахнулась.

Поппи в ужасе прижалась к отцу, когда индеец, древний, как мир, уставился на них. Его орехово-коричневое лицо было испещрено морщинами, а глаза почти ничего не видели от катаракты, но каким-то образом он узнал, что Джэб Мэллори вернулся. Он поклонился. Джэб ворвался в мрачный холл и стал раздвигать все занавески, пока комната не наполнилась солнечным светом. Остановившись у стола, Поппи написала большими, неуверенными буквами свое имя на толстом слое пыли. Сказав индейцу, что Лиан Сунг, слуга-китаец, ждет в двуколке, когда ему помогут перенести в дом продукты, Джэб повел ее наверх по дубовым ступенькам.

– У ребенка, – медленно сказал им вслед индеец своим звучным голосом, – волосы ее матери.

Джэб остановился и уставился на него – старый ублюдок увидел то, что хотел, несмотря на катаракту!

– Он – второй, кто говорит мне это! – заметила Поппи радостно. – Он тоже знал мою маму?

– Что ты имеешь в виду? Кто еще говорил тебе о твоей матери? – спросил удивленно Джэб.

– Я забыла тебе сказать. Я недавно встретила какого-то человека в кондитерской мистера Прайса. Он сказал, что знает, кто я, потому что у меня мамины рыжие волосы. Папочка, почему ты никогда не говорил мне, что у нее были рыжие волосы?

– Кто говорил с тобой? – потребовал он, схватив девочку за плечо. – Кто это был?

Глаза Поппи округлились от страха, когда она отвечала ему.

– Он сказал, что его зовут Ник Констант и что у него есть маленькая дочка моего возраста. Ее зовут Энджел. Я сказала ему, что мне кажется – это глупое имя, папочка…

– Я хочу, чтобы ты больше никогда не говорила с Ником Константом! – приказал он таким ледяным голосом, что она едва узнала его. – Или с кем-либо другим из Константов. Ты поняла меня, Поппи? Никогда!

– Но он показался мне таким милым человеком… – колебалась она.

– Делай то, что тебе велено! – приказал Джэб, отпустив ее так неожиданно и резко, что Поппи упала на перила.

Она кивнула. Ее голова поникла и слезы потекли из глаз; она испугалась, она так ненавидела, когда папочка сердился, – это было даже хуже, чем когда он был пьяным и совершенно игнорировал ее, или когда он с головой уходил в игру и забывал возвращаться домой. Она отчаянно плелась за ним по длинному, мрачному коридору в свою старую детскую.

Это была большая комната, расположенная в юго-восточной части дома, с длинными окнами на обеих стенах; но, даже когда занавески были отдернуты и солнечный свет залил помещение, Поппи подумала, что детская выглядит неприветливо. Она внезапно ощутила тоску по своей роскошной, обитой атласом, шелком, с кружевными подушечками и одеялом детской в Сан-Франциско, со своими любимыми игрушками и книжками, и Ником – лошадкой. Она бы даже согласилась сидеть все время с мамзель, лишь бы было можно вернуться туда. Подавляя слезы, она храбро улыбнулась, когда бродила по комнате, касаясь аккуратной железной кроватки, окрашенной в белый цвет, с одеялом из разноцветных лоскутков, и думала о том, как ей тяжело. Она грустно смотрела на маленький туалетный столик из сосны и прямые стулья с высокими спинками. Потом, увидев старое кресло-качалку у окна, Поппи подошла и села в него. Прижав к груди тряпичную куклу, она качалась медленно взад и вперед, рассматривая свой новый – старый дом. Она старалась представить себе свою таинственную рыжеволосую мать здесь, в этой комнате, кладущую ее спать в кроватку или держащую ее на руках в этом самом кресле-качалке – она знала из сказок и рассказов, что многие мамы делали так. И она опять недоумевала, почему никто никогда не говорил с ней о ее маме. Она повернулась, чтобы спросить об этом папу, но он исчез, и Поппи побежала искать его.

Он стоял в дверях большой темной комнаты. Луч света пробивался сквозь дыру в занавеске, и длинное зеркало, серое в тех местах, где отслоилось серебристое покрытие, отражало неприветливые картины. Все в комнате было темным, мрачным, думала Поппи, нервно выглядывая из-за спины Джэба, – большая резная кровать, массивный туалетный столик, пыльные бархатные занавеси… это была хмурая комната.

– Это была твоя с мамой комната? – прошептала она, потому что, казалось, комната слишком долго была молчаливой, чтобы говорить в ней нормальным голосом.

– Да, – ответил Джэб коротко, закрывая дверь. Она тихонько пошла за ним, как маленькая собачка, когда он брел по коридору, открывая двери и отдергивая занавеси. – Я буду спать здесь, – сказал он, выбрав комнату в противоположной части дома, и Поппи нервно подумала, что это ужасно далеко от ее детской.

День клонился к закату, и после странного ужина – китайского блюда из риса, приготовленного Лиан Сунгом, она свернулась калачиком в своей холодной кроватке в старой детской. Тряпичная кукла была прижата к ее груди, а глаза плотно закрыты. Папа оставил дверь открытой, ночник слабо освещал комнату. Мысли Поппи были заняты странной мрачной комнатой – бывшей комнатой ее матери, и пугающим индейцем со странными белыми глазами; и почему папа не хочет, чтобы она разговаривала с Ником Константом, когда он был таким хорошим человеком? Грусть охватывала ее все сильнее, по мере того, как она осознавала, что никогда не познакомится с маленькой девочкой, Энджел, и слезы страха и недоумения текли из ее глаз до тех пор, пока усталость не погрузила ее в неспокойный сон.

– Папа, – сказала она несколько недель спустя, когда они проходили по холму позади дома. – А где маки?

Его голубые глаза сузились, когда он взглянул на нее.

– Маки здесь давным-давно не растут… с тех пор, как ты родилась. Господи, кто рассказал тебе о них?

– Никто, – ответила она невинно. – Я просто помню.

– Не ври мне, Поппи, – сказал он разъяренно. – Это невозможно, чтобы ты помнила. Старый индеец, наверно, говорил с тобой… или, может, Ник Констант, а?

Поппи покачала головой, ничего не говоря, смертельно напуганная тем, что он мог подумать – она врет. Она гадала, почему папочка не ведет себя так, как обычно, когда все было так хорошо и славно.

– Папочка, – сказала она немного позже. – Почему мы не приглашаем всех тех твоих друзей и не устраиваем вечеринки – так же, как и в том доме? Здесь так одиноко, и я скучаю по ним. – Она посмотрела на него с надеждой, добавив: – А ты не скучаешь, папочка?

С внезапным уколом боли Джэб вспомнил о записке, полученной от Розалии, в которой она спрашивала, может ли Поппи приехать к ним, и он быстро и размашисто написал отказ. Но, черт возьми, он тоже ощущал одиночество. Он устал от ранчо и устал от Поппи, и он скучал по своему обычному экстравагантному образу жизни… ему нужна была женщина… и ему была нужна игра в покер! И ясно, что он не найдет ни того, ни другого на ранчо Санта-Виттория.

– Скажу тебе, Поппи, – сказал он неожиданно, – что то, что тебе действительно нужно – это пони. Да, резвый маленький пони, такой как Ник – лошадка, но, на этот раз, настоящая. Как ты смотришь на то, чтобы твой старик-папочка научил тебя ездить верхом?

Ее голубые глаза заискрились, и она запрыгала на месте от радости.

– О, да, да, папочка, да! А когда? Когда он у меня будет?

– Я поеду прямо сейчас и куплю тебе его, – ответил он, сажая ее себе на плечи и сбегая вниз по холму.

– Можно я поеду с тобой? – закричала она, вцепившись ему в волосы и смеясь.

– Нет, не в этот раз, – ответил он, спуская ее на землю. – Будет лучше, если папочкина дочка подождет его здесь, дома. Так будет даже еще интереснее. Сюрприз, ведь правда?

Поппи смотрела на него, разочарованная, когда он, позвав Лиан Сунга, отдавал ему распоряжения, а потом велел индейцу заботиться о девочке. Затем он уселся в обшарпанную маленькую черную с желтым двуколку и взглянул на Поппи.

– Будь хорошей девочкой. Я скоро вернусь, – крикнул он, махая рукой. Но Поппи еще долго сидела на ступеньках, смотря, как облако пыли, поднятое колесами, постепенно осело. Дорога опустела.

Лиан Сунг подметал пол в холле, когда она, наконец, вошла в дом.

– Можно, я вам помогу? – спросила она, надеясь, что сможет рисовать узоры по пыли, но он только пожал плечами и Поппи вспомнила, что китаец говорит на таком забавном английском, который понимал только папочка. Все еще надеясь, она попробовала сказать несколько слов на французском, но Лиан просто продолжал подметать пол.

В животе у нее урчало от голода, и она заглянула на кухню, но молчаливый индеец спокойно сидел на своем обычном месте у огня, и Поппи пошла прочь. Детская казалась пустынной и даже более молчаливой, когда она села в кресло-качалку и стала думать о своей маме. Папочка сказал ей, что она умерла, когда Поппи была совсем малышкой, и девочка грустно размышляла, как это несправедливо по отношению к мамочке. Внезапно она встала и потихоньку, на цыпочках, пошла по коридору в ту загадочную комнату.

Большой медный ключ был в замке, и, используя весь свой вес, двумя руками, Поппи удалось повернуть его. Полоска света выбивалась из-за занавесей; девочка прокралась через комнату и отдернула их, оглядываясь по сторонам. Комната была теперь залита солнцем, и Поппи стала бродить по ней в поисках фотографии своей матери, думая о том, как она могла выглядеть, как она говорила и любила ли она Поппи. Но в комнате не было ни фотографий, ни портретов на стенах – лишь несколько деревянных фигурок, похожих на святых мужчин и женщин.

Под окном стоял небольшой стильный письменный стол из какого-то дорогого темного дерева, инкрустированный узорами из перламутра. Поппи провела рукой по его поверхности, позволив своим пальцам сбежать вниз к маленькому золотому ключику. Она знала, что это нехорошо – дотрагиваться до чужих вещей, но, в конце концов, ведь это была ее мама… Быстро повернув ключик, она заглянула внутрь стола. Она рылась в груде старых бумаг и писем, но не нашла ничего, что бы ее заинтересовало, а потом перенесла свое любопытство на полки шкафчика, висевшего над столом. Там стояло множество папок, полных хорошеньких маленьких акварелей с видами дома и садов, и Поппи с интересом рассматривала их какое-то время. Потом она заметила простую коричневую книжечку в дальнем углу шкафчика и узнала фамилию Мэллори, написанную золотыми буквами. Мэллори! Ее собственная фамилия! Затаив дыхание, она разобрала имя Маргарэт… и под ним – ее дневник. Дрожа от волнения, Поппи прижала драгоценную книгу к груди… это была собственная книжечка ее мамы, наверно, в ней она писала о том, что делала, что она чувствовала, каким был ее мир… может быть, она даже говорила о ней.

Поппи старательно вглядывалась в пожелтевшие страницы, но то, что было написано, было слишком трудно для девочки – она еще очень плохо умела читать. Она грустно водила пальцем по строчкам – ей так хотелось ощутить присутствие своей мамочки! И вдруг, в самом конце страницы, она разобрала одно слово – Поппи. Ее имя, написанное ее мамочкой!

Она опять нежно прижала книжечку к груди. Это теперь ее сокровище, ее радость – навсегда, и когда-нибудь, когда она вырастет, и научится хорошо читать, она узнает, что думала о ней ее мама. А до тех пор это будет ее тайной – она не скажет о ней даже папочке, потому что он, наверно, захочет отобрать у нее ее сокровище.

Спрятав дневник под передник, где никто не мог его увидеть, она прокралась по коридору в детскую и спрятала его в самом дальнем углу старого шкафчика для игрушек. С облегчением вздохнув – никто не заметил ни ее, ни ее маленькой «кражи», она вымыла запылившиеся руки и побежала на свое прежнее место – на ступеньки дома – ждать возвращения папочки.

В первую ночь, когда Джэб не вернулся, она сказала себе, что, наверно, папочка еще не нашел для нее пони. Поппи сидела на своем обычном месте на ступеньках до заката, пристально глядя на дорогу, и не уходила, пока совсем не стемнело и было уже совершенно ничего не видно. Даже теперь она старалась внушить себе, что папочка задерживается оттого, что хочет выбрать для нее именно того пони, который ей может понравиться, но все было бесполезно – она горько заплакала. Поппи пошла в детскую и плакала до тех пор, пока не уснула. Следующий день казался бесконечным. Лиан Сунг поставил перед ней завтрак, но она даже не могла есть. Она просто сидела на ступеньках, до самой темноты и ждала. Неожиданно, словно из ниоткуда, появился старый индеец и взял ее за руку. Поппи закричала от испуга, когда он повел ее в дом. Глядя на плачущую девочку, он покачал головой.

– Мистер Джэб вернется тогда, когда он вернется – это его дело. А ты – ребенок, и тебе пора спать.

Никто не зажег ей ночник, не принес стакан молока. Сдерживая подступавшие слезы, Поппи ворочалась с боку на бок в темноте, прислушиваясь к вою койотов на холмах и отдаленному уханью сов, в результате ей стало казаться, что странные, кошмарные существа снуют по ее детской.

Наутро бледная, дрожащая, она была на ступеньках с первыми лучами солнца. Она сидела, крепко обхватив руками колени, прижав почти до боли подбородок к груди. Она уже не смотрела на дорогу. Она просто ждала, закрыв глаза.

Когда Джэб, наконец, приехал, Поппи лежала, свернувшись калачиком, на площадке около двери, и крепко спала.

– Эй, папочкина дочка! – позвал ее Джэб со своей обычной беззаботной усмешкой. – Разве тебе не хочется встать и посмотреть на своего нового пони?

– Папочка! – громко завопила Поппи, вскакивая и бросаясь вниз по ступенькам в его объятия. – О-о, папочка! Я думала, что ты уже никогда не приедешь. Я думала, что ты уехал совсем и бросил меня – навсегда, навсегда…

Ее руки крепко обвились вокруг его шеи, она прижималась к нему все теснее, теснее, и слезы облегчения текли по ее лицу.

Джэб с горечью взглянул на окно бывшей комнаты Маргарэт, подумав – зачем она умерла? Черт побери, она переложила всю ответственность на него. Конечно, и он любил Поппи, но не может он быть постоянно связан маленьким ребенком!

– Не надо было так волноваться, Поппи, – сказал он, ставя ее обратно на землю. – Папа всегда возвращается. А теперь давай пойдем и посмотрим на пони, хорошо?

Но когда они шли к лошадке, Джэб решил, что, как только ему улыбнется удача, он найдет девочке новую няню и гувернантку, а сам опять отправится путешествовать. Не родился еще такой человек, неважно, ребенок или женщина, который смог бы удержать его так долго на одном месте, скрутить его!

Поппи держала в руках пучок свежей травы, чтобы угостить коричневого пони. Ее руки слегка дрожали от волнения и радости.

– Если ты хочешь научиться ездить верхом, ты должна стараться, – сказал ей Джэб, сажая ее в седло.

Два дня он держал пони за уздечку, сначала пуская его шагом или рысью по кругу, чтобы Поппи научилась приподниматься и опускаться в такт движения лошадки, пользоваться коленями, чтобы контролировать ее бег и держать поводья легко, как перышки, а не тянуть, чтобы не сделать больно нежному рту пони. Вскоре она уже ездила по загону самостоятельно, легко сидя в седле, с прямой спиной, расслабленно, смеясь от радости, когда лошадка начинала бежать быстрее.

Она назвала его Спайдер из-за его длинных, как у паучка, ножек. Поппи вставала на рассвете, чтобы покормить его, ухаживать за ним и чистить его стойло, и думала, что с папой, который был дома и никуда не уезжал, и своим новым пони – с этими двумя существами, которых она любила, она – самая счастливая девочка на свете.

Когда Джэб сказал ей, что он собирается в Санта-Барбару по делам и вернется на следующее утро, Поппи. даже не заволновалась – так она была занята Спайдером. Но когда он не вернулся до сумерек на следующий день, она ощутила старый, привычный страх около сердца. На третий день, когда стемнело, ее одинокие, испуганные глаза были опять полны слез. Пытаясь успокоиться, она выскользнула из дома и свернулась калачиком возле Спайдера, почувствовав себя увереннее в тепле, среди запахов чистого стойла. Бежали дни, и она потеряла счет времени. Она уже даже не знала, сколько отсутствовал Джэб. Она просто скакала в одиночестве на Спайдере вокруг дома, боясь отъехать дальше, чтобы не потеряться.

Когда он, наконец, вернулся, он даже не усмехался своей обычной беззаботной ухмылкой – его яркие голубые глаза искрились добрым юмором. Он спросил, как идут ее дела с верховой ездой. Он никак не объяснил свое отсутствие и не обмолвился ни словом о том, что он делал или собирается делать.

Когда подобное повторилось в третий раз, Лиан Сунг вышел из дома и на своем странном английском сказал, что это – нехороший дом. Поппи молча ехала за ним на Спайдере, пока он шагал по песку со своими скромными пожитками, уложенными в котомку за спиной, и остановилась на вершине холма, когда он исчез в зарослях сикоморов. Потом она медленно тронулась назад к большому молчаливому дому, почти совсем опустевшему теперь, если б не старый слепой индеец.

Шли дни, и даже индеец, казалось, забыл, что она существует. Он едва поворачивал голову, чтобы взглянуть на нее своими опаловыми глазами, когда Поппи заглядывала на кухню в поисках куска хлеба, сыра или яблока.

Каждое утро она седлала Спайдера и ехала на вершину холма. Она смотрела сначала на пыльную равнину, надеясь увидеть, как папочка весело едет в двуколке назад, домой, а потом – на песчаную дорогу, которая, как говорил Джэб, вела к дому Константов. Поппи грустно размышляла о том, как бы она себя чувствовала, если б имела такого отца, как Ник, и какая счастливая Энджел, и ей опять было интересно, как же выглядит эта маленькая девочка.

День за днем она стояла в нерешительности на вершине холма, смотря напряженно на дорогу и мысленно рисовала себе Энджел, и ее охватывало тоскливое желание поехать по этой дороге и найти девочку, но Джэб заставил ее дать обещание никогда не разговаривать с Константами. Но все же, решила она, никто не запрещал ей просто посмотреть на них, разве не так? Тронув коленями мягкие бока Спайдера, она быстро поскакала по дороге.

Казалось, дорога будет тянуться вечно, и Поппи начала тревожиться, что она заблудится, но, неожиданно, за дубами она увидела красные крыши, и среди долины показался самый хорошенький домик, какой она только видела.

Дом Константов даже отдаленно не напоминал ей собственный – серый, исхлестанный непогодой дом, со старой индейской хижиной, превращенной теперь в кухню. Он был белым, полным солнечного света, окруженным прелестным двориком; с большими воротами-аркой, железные створки которых были украшены узором и напоминали лебединые крылья. Фонтан, выложенный голубыми изразцами, весело разбрызгивал капельки воды, сверкавшие на солнце, как бриллиантовая россыпь, и удобные стулья с высокими спинками на веранде, казалось, манили отдохнуть в тени в такой жаркий день.

И повсюду стояли терракотовые горшки герани и лобелии, бегоний и фуксии, гибискуса, амариллисов и роз, создавая буйство красок, которое радовало глаза Поппи. Она видела садовников, работавших в тени деревьев на цветочных клумбах около дома, кто-то собирал овощи с огороженных низеньким заборчиком-бортиком грядок. И наконец Поппи увидела небольшой, поросший густой изумрудной травой загон, где маленькая девочка, с такими светлыми красивыми волосами, что они блестели как белое золото на солнце, сидела верхом на черном пони, и прыжки этой маленькой смешной лошадки становились все выше и выше на глазах восхищенной Поппи.

Она мгновенно подумала, что это, должно быть, Энджел, и даже с такого расстояния Поппи увидела, как она красива. Но там был кто-то еще – высокий темноволосый мальчик в клетчатой рубашке; он подошел к Энджел и, ласково гладя пони по голове, стал разговаривать с девочкой. Счастливая Энджел – у нее есть брат, и отец, и мать… о-о, счастливая, счастливая Энджел! Держась в тени дубов, Поппи тронула коленями Спайдера и подъехала поближе, пытаясь уловить звук их голосов – ее охватило тоскливое желание понять, о чем они говорят, от всей души мечтала она о том, как было бы хорошо, если б она тоже участвовала в этой очаровательной сцене. Неожиданно зазвенел колокольчик, и Спайдер испуганно вздрогнул, когда Поппи натянула поводья.

Невысокая темноволосая женщина стояла посреди двора и звонила в серебряный колокольчик, ее голос звонко и чисто доносился до вершины холма, когда она позвала: Энджел… Грэг… ленч готов. Vamos almorzar!

Соскользнув со своего пони, Энджел ослабила подпругу и сняла седло. Ее брат ласково слегка шлепнул пони по боку, и они засмеялись, когда лошадка взбрыкнула копытами и выбежала из загона. Затаив дыхание от любопытства и восхищения, Поппи смотрела – вот они перелезли через забор загона и, взявшись за руки, пошли к красивому дому, где мать ждала их во дворе.

– Поторапливайтесь, вы, неразлучная парочка! – звала их Розалия. – Я, конечно, понимаю, что лошади для вас важнее, чем еда!

И она с любовью погладила волосы Энджел, когда они входили в свой хорошенький дом.

Поппи долго сидела, просто глядя на дом и думала о его обитателях. Ощущая голод, она гадала, едят ли они ленч каждый день в одно и то же время, и что они едят. Ей было интересно, выйдут ли они из дома после ленча и будут ли кататься на пони, или же мама Энджел велит им отдыхать. И когда она наконец развернулась и пустила Спайдера рысью, она была совершенно уверена, что мама и папа Энджел заботливо уложат ее вечером в кроватку, и каждое утро, когда она откроет глаза, они будут около нее.

Потихоньку пробравшись в дом, чтобы не будить индейца, Поппи грустно посмотрела на свой собственный ужин. Она откусила кусок черствого хлеба и налила себе стакан густого молока, которое индеец принес этим утром, подоив корову, пасшуюся в яблоневом саду. Потом она пошла на свое привычное место на ступеньках и медленно села, внимательно глядя на дорогу и мечтая о том, что папочка вдруг волшебным образом неожиданно очутится перед ней. Но, конечно же, он не появился, и когда наконец совсем стемнело, она устало поплелась в большой молчаливый дом.

Она присела на краешек кровати, потом взобралась на нее и села поудобнее, прижав подбородок к коленям. Она снова стала думать об Энджел Констант, вспоминая ее блестящие волосы и веселый звук ее звонкого смеха. В ней было что-то свежее, и чистое, и удивительно красивое – словно вокруг нее было сияние, как вокруг настоящего ангела. Поппи слезла с кровати и пошла к зеркалу. Ее голубое хлопчатобумажное платье было неряшливым, на груди – пятна от молока. На ее лице были полосы сажи, и бледный белый ободок от молока окружал рот Она не могла припомнить, когда в последний раз расчесывала волосы, потому что никто никогда не напоминал ей об этом, и теперь они свалялись на затылке, а косички не заплетались уже много дней. Поднеся руку к лицу, Поппи стала рассматривать свои обломанные ногти, с черными полосками грязи под ними, а потом сравнила свои исцарапанные, без чулок, ноги в стоптанных пыльных башмаках с хорошенькими ножками Энджел. И она еще раз вспомнила весь облик Энджел – прелестное белокурое видение.

Сердито стянув с себя платье, Поппи полезла в шкаф за свежей ночной сорочкой. Потом она расплела косички и атаковала их расческой, пытаясь расчесать спутанные места. Сосуд с водой стоял слишком высоко, чтобы Поппи могла достать его, да и потом он был слишком тяжелым, и она все равно не смогла бы налить из него воды. Она встала на стул и сначала одной рукой, а потом двумя плескала себе холодной водой на лицо, смывая грязь и вытираясь белым льняным полотенцем. Наконец, она встала на колени около кроватки и, сложив руки, стала молиться, но этим вечером она просила не только о том, чтобы вернулся папа, она молилась Богу, чтобы он сделал ее такой, как Энджел Констант. И этой ночью ей снился хорошенький черный пони, который резвился в загоне, и брат и сестра, идущие рука об руку к даме с ласковым голосом и серебряным колокольчиком, но только в этом сне не было Энджел – сестрой была сама Поппи!

Когда папочка наконец вернулся, на лице у него не было обычной беззаботной усмешки и мешочка с подарками. Поппи молча стояла на ступеньках, когда он поднимался в дом. Лицо его было бледным и разъяренным.

– Черт побери, Поппи, – простонал он, заметив девочку. – Я совсем забыл о тебе!

Она ошеломленно уставилась на него… Как папочка мог забыть о ней… Это невозможно… Ведь она о нем никогда не забывает…

Он опять вдохнул.

– Все в порядке, – сказал он с усмешкой и, даже не поцеловав ее, прошествовал в дом – в детскую. Поппи шла за ним. – Думаю, ничего не остается, как взять тебя с собой.

Поппи молча наблюдала, как он открыл шкаф и стал укладывать ее вещи в маленький чемодан. Она была так расстроена тем, что он забыл о ней, что даже не спросила, куда они собираются ехать.

– Готовься ложиться спать, – сказал Джэб резко, когда закрывал за собой дверь детской. – Мы выезжаем завтра на рассвете.

Поппи лежала без сна в своей холодной кроватке, дрожа от страха – не от мысли о том, куда они едут, или даже почему, но оттого, что он забыл о ней. Еще до рассвета она встала и оделась, и стала ждать, выйдя из детской со своим маленьким чемоданчиком и тряпичной куклой под мышкой, как носил ее папа, когда она была совсем маленькой. Когда Джэб, наконец, открыл дверь своей комнаты, он едва не налетел на нее.

– Я не хочу, чтобы ты забывал обо мне, папочка, – сказала ему Поппи, глядя на него широко раскрытыми от страха глазами.

Он молча смотрел на нее. И так было скверно, что он проиграл дом и свою долю ранчо Санта-Виттория паршивому ковбою из Монтечито, так надо же, теперь его достает еще и Поппи! Дьявол, только хнычущего ребенка еще не хватало азартному игроку, собравшемуся в дорогу на дело!

Схватив ее чемодан, он понесся по коридору так быстро, что Поппи пришлось бежать, чтобы поспеть за ним.

– А как насчет Спайдера? – спросила она, затаив дыхание. – Он поедет с нами?

Господи, он совсем забыл об этом проклятом пони!

– Он будет дожидаться, когда ты вернешься, – солгал он равнодушно. – Давай, давай, поторапливайся! Ну что ты плетешься еле-еле?

Индеец, завернувшись в серапе, ждал его у входной двери.

– Мы больше не увидимся с вами, мистер Джэб, – сказал он не своим обычным звучным голосом, а каким-то странным шепотом. – Вы и я – мы оба уходим из этого дома.

Джэб внимательно посмотрел на него. Старый индеец всегда был прав. Он был здесь с самого начала, а теперь это – конец.

Индеец склонил свою седую голову.

– Теперь уже недолго осталось, – пробормотал он, когда они прошли мимо него и растворились в сумерках.