ГЛАВА 10

Джэб и Поппи поселились в самом экстравагантном номере, какой только мог найтись в отеле «Сэр Фрэнсис Дрейк» в Сан-Франциско. Тем временем его собственный дом заново отделывался. В одной из комнат была устроена детская. Как только переехали в этот дом, Джэб позвал свою старинную приятельницу, певичку и танцовщицу из ревю «Фоллиз» Марайю Кент, женщину с золотым сердцем, и попросил подыскать ему няню для Поппи.

Марайя задумалась на секунду.

– Я как раз знаю одну девушку. Думаю, она тебе подойдет. Я попрошу ее зайти сюда завтра утром.

На следующий день Луиза Ла Салле явилась в дом Джэба в качестве претендентки на место няни Поппи. Луиза была танцовщицей, по ряду причин оказавшейся в затруднительном положении, и Марайя оказывала ей большую услугу, предлагая постоянную работу. Она рассказала Джэбу немного о себе. Луиза родилась в деревне. Кроме нее, в семье было еще одиннадцать детей, так что она знала толк в уходе за малышами. Окончательно вопрос в ее пользу был решен благодаря одному деликатному моменту. У девушки были восхитительные карие глаза и самая соблазнительная грудь, какую только Джэб видел за последние годы.

В первую же ночь, после того, как она уложила Поппи спать в хорошенькую кроватку в ее новой, роскошно убранной детской, Луиза надела свой любимый красный шелковый халат и отправилась в комнату Джэба предложить несчастному вдовцу ряд маленьких услуг. Нечего и говорить, что они не были отвергнуты.

Джэб настоял, чтобы Луиза как няня Поппи носила униформу. Вложив пачку денег в ее маленькую крепкую ручку, он отправил ее купить все необходимое для этого. Он зашелся от смеха, когда увидел результат. Затянутая в новый черный корсет и сверкая красными шелковыми панталонами, Луиза пикантно изогнулась, натягивая красную нижнюю юбку. Положив одну ногу на стол, она стала пристегивать изящный красный шелковый чулок. Джэб застонал от желания, когда ее пышная грудь вывалилась из корсета. Не успела она взяться за пакет, чтобы показать ему новую белую атласную блузку, как Джэб уже опрокинул ее на спину и, стащив с нее весь ее новый наряд, быстро овладел ею. Если Поппи и плакала этой ночью, никто не пришел успокоить ее.

Няня дочери Джэба Мэллори, имевшая наружность шансонетки из французского ревю, стала притчей во языцах в Сан-Франциско. Она семенила, покачивая бедрами, в своих туфлях на высоких каблуках, край красной нижней юбки мелькал из-под скандально короткой юбки, знойная грудь более чем откровенно выпирала из глубокого выреза блузы. Она жеманно катила красивую английскую колясочку, в которой спала Поппи. Гордо вскинув голову, она ослепительной улыбкой отвечала на пристальные недоумевающие взгляды прохожих, размышляя, будет ли скандал способствовать получению ею солирующей роли в «Фоллиз».

Джэбу нравилась ее напористость, атмосфера суматохи, которую она привносила своим присутствием, хотя, конечно, он не любил Луизу, и она была не единственной женщиной, которая согревала одинокое ложе скорбящего вдовца. Несмотря на его презентабельную внешность и более чем щедрую плату, администрация отеля стала подозрительно коситься на разгульные вечеринки, которые устраивались в номере Джэба, и общий вздох облегчения вырвался у всех, когда пару месяцев спустя стало известно, что работы по отделке дома закончены, и мистер Мэллори вскоре собирается съезжать.

Он объявил Луизе, что она может взять выходной. Держа Поппи на коленях, Джэб покатил в открытом экипаже по Сан-Франциско к своему дому. Было раннее июньское утро.

Новый дворецкий – англичанин – бросился вниз по ступенькам, спеша помочь Джэбу выйти из экипажа, но тот жестом остановил его. Он важно сошел с экипажа, держа Поппи под мышкой, как это он обычно делал. Она была одета в белое атласное платьице с воротником из французского кружева и крошечные башмачки с пуговками. Это делало ее похожей на хорошенькую куклу. Когда он нес малышку наверх, мимо стоявших по струнке слуг, ее рыжие волосы блестели, пылая в утренних солнечных лучах, и новая экономка пробормотала себе под нос с улыбкой, что девочка похожа на осеннюю хризантему.

Джэб поднялся по широкой мраморной лестнице в детскую, держа сигару в одной руке, и Поппи, засунутую под другую руку.

– Держу пари, что ты думала, что я забыл, не так ли? – усмехнулся он. – Но, дорогая моя, ты ошибаешься! Никто не смеет сказать, что твой папочка забыл о твоем первом дне рождения.

Поппи смотрела на него широко раскрытыми глазами. Джэб со смехом тряхнул волосами.

– И, черт побери, могу держать пари, что ты понимаешь то, что я говорю, хотя тебе исполнился всего лишь один год. Я узнаю этот взгляд голубых глазок. Ты старой ирландской закваски, золотко. И не волнуйся – твой папочка знает, что нужно девочке как раз в твоем возрасте!

Распахнув дверь, он посадил малышку на пол посередине комнаты.

Он купил все игрушки, какие только могли понравиться ребенку. Здесь было множество кукол с фарфоровыми лицами и блестящими голубыми глазами, которые открывались и закрывались, и волосами, выглядевшими совсем как настоящие – на любой вкус: белокурые, темные, рыжие… Были куклы и совсем для крохотных малышей, которые пищали, когда Джэб брал их в руки, и тряпичные куклы с разрисованными краской лицами. Игрушечные собачки со смешными мордочками, пушистой шерсткой, на колесиках, совсем как живые смотрели на Поппи. Над всем этим возвышался кукольный домик с мебелью и солдатиками, стоявшими во дворике. Из-за домика выглядывали забавные кролики и котята. На столе лежали груды книг с яркими картинками. А в углу стоял огромный деревянный конь. Он был глянцево-черным, с шелковистой белой гривой и белой звездочкой во лбу. Его копыта были покрыты красным лаком, а седло и уздечка были серебристо-белыми.

Отбросив в сторону кукол, Поппи поползла к лошади. Держась за уздечку, она встала на ноги и смотрела завороженно на коня. Потом она вопросительно посмотрела на Джэба. Он быстро подошел к ней и посадил ее в седло.

– Так, так, папочкина девочка, – приговаривал он. – Давай посмотрим, как ты умеешь ездить.

Лицо Поппи осветилось счастливой улыбкой. Джэб отступил на шаг.

– Знаешь, как мы его назовем? – усмехнулся он. – Мы назовем его Ник. Потому что настоящий Ник – сущая тупая лошадь. Безмозглый жеребец!

Его настроение мгновенно переменилось, когда он подумал о Нике. Сняв Поппи с лошади, он позвонил дворецкому и потребовал бутылку шампанского. Поппи сидела среди груды своих новых игрушек и молча наблюдала, как он опустошил первую бутылку и велел принести вторую. Он допивал третью бутылку, когда неожиданно засмеялся.

– Черт побери, скверно пить в одиночестве, – пробормотал он. – Ну, малышка, давай-ка глоточек!

Наклонив свой стакан, он влил немного вина в ее маленький ротик. Она закашлялась, когда шипучее вино защекотало ей горло. Слезы выступили у нее на глазах.

– Что ж, у моей маленькой дочки экстравагантный вкус, как и у ее папочки! – закричал он, заходясь от пьяного смеха.

– Поппи, – сказал он, приложившись к ее пухлой щечке. – Ты ведь знаешь, кто ты? Ты – папочкина дочка. И никогда не забывай об этом.

Дворецкий-англичанин продержался в доме Джэба всего месяц. Он покинул дом, сказав хозяину, что находит ситуацию в особняке Мэллори абсолютно «неприемлемой», имея в виду разгульные вечеринки и длившиеся неделями сборища, на которых гости играли в азартные игры – все это до предела шокировало не привыкшего ни к чему подобному дворецкого. Он также был возмущен тем, что экономка называла «преступным пренебрежением со стороны Джэба своими обязанностями в отношении Поппи».

– Она растет как сорная трава, – говорила холодно экономка Джэбу. – Никакого режима… и эти… эти неприличные женщины повсюду. И эта няня, которая, мягко говоря, оставляет желать лучшего… Разве может подобная особа ухаживать за ребенком? Я не могу больше молчать, мистер Мэллори. Это разбивает мое сердце.

– Что ж, мы не можем держать в доме экономку с разбитым сердцем, миссис Дрейк. Поэтому вы уволены, и можете покинуть мой дом. Немедленно, – сказал Джэб также холодно. – Вам полагается еще жалованье за неделю вперед.

Миссис Дрейк задохнулась от возмущения, ее пухлое лицо побагровело от гнева.

– Согласно договору вы обязаны выплатить мне за месяц, – парировала она.

Джэб пожал плечами.

– В таком случае оставайтесь и работайте весь месяц.

Она метнула на него разъяренный взгляд, но она знала, что он одержал верх. Она молча вышла из комнаты, бормоча что-то об «аморальности и Божьем суде над грешниками».

Джэб перевел дух и послал за Марайей. Вскоре огромный дом заполонили безработные танцовщицы и певички, которые объединились в нечто подобное личному хору и кордебалету Джэба, и частенько он проводил ночи напролет, с царской роскошью угощая гостей реками шампанского, в которых вполне мог бы, казалось, с легкостью плыть океанский лайнер. Его особняк стал местом для рандеву многих театралов Сан-Франциско. Джэб устраивал роскошные вечера в честь знаменитых оперных певцов и драматических актеров, звезд варьете, музыкантов и драматургов. И азартных игроков.

Но у него было по-прежнему в изобилии шарма и денег, чтобы занимать прочное место в снобистском обществе Сан-Франциско. Он регулярно появлялся в своей ложе в театре, во фраке и белом галстуке. Его приглашали на все приемы, танцевальные и музыкальные вечера. Милые барышни из хороших семейств, заинтригованные его репутацией, слегка флиртовали с ним, в то время как Джэб флиртовал – и очень часто соблазнял – их матерей. И каждая из этих девушек считала, что только она может вернуть в стадо заблудшую овцу, сделать экстравагантного мистера Мэллори респектабельным членом общества. От него требовался лишь сущий пустяк – жениться на ней.

К Поппи в доме относились как к маленькому балованному домашнему зверьку. «Хорошенький маленький рыжий голубоглазый котенок» – так называл ее Джэб. Когда Луиза стала слишком требовательной, ее место заняла новая «няня», потом ее сменила еще одна… и так далее… Ни одна из них не задерживалась в доме больше нескольких месяцев. Джэб благополучно забыл о ее втором дне рождения, и о третьем тоже… Но, собственно, это не имело большого значения, потому что у Поппи не было маленьких друзей, которых можно было бы пригласить на детский праздник. И, кроме того, в доме и без того устраивалось множество вечеринок, на которых позволялось присутствовать и малышке. Перед ней ставили бокал с шампанским, которое она потягивала через соломинку, блюдо с раками и тарелочку с кусочками шоколадного торта. Джэб гордился тем, что его дочь не отказывалась от вина.

Когда ей исполнилось четыре года, Джэб почувствовал охоту к путешествиям, и взял девочку с собой во Францию. Когда они приехали на вокзал, Поппи во все глаза смотрела на огромные пыхтящие поезда и толпы снующих туда-сюда людей. Потом они сели в поезд, и она обнаружила, что у нее есть своя собственная маленькая «комнатка» – ее диванчик был отделен от остального пространства купе занавесями, спускавшимися с потолка. А снаружи мир мчался вперед на бешеной скорости. Через два дня и две ночи они проснулись в Чикаго, и пересели в другой поезд, направлявшийся в Нью-Йорк. Она и ее Папочка, вместе с очередной «няней» и оравой папочкиных друзей, остановились в отеле Вэлдорф на одну ночь с тем, чтобы утром отправиться в порт, где их дожидался огромный океанский лайнер. Поппи думала потом, что дорога была самой приятной частью путешествия, когда они наконец оказались во Франции, никто не понимал ни слова из того, что она говорила. Но у нее появилась куча подарков и новых прелестных платьиц из лучших французских магазинов, и постепенно мнение девочки о поездке изменилось. Наконец, после еще одного небольшого путешествия на поезде, они очутились в Монте Карло.

На этот раз Джэб снял виллу среди холмов. К этому времени очередная «няня» куда-то исчезла, и появилась новая – француженка, которая каждое утро ходила с ней к морю. Поппи была в полном восторге. Она бегала босыми ножками по мелководью, утопая в теплом мягком песке, и строила домики из песка маленьким совочком. Но она сильно скучала по папочке, потому что он часто уходил из дома один. Случалось, когда девочка завтракала в залитой утренним солнечным светом столовой, он, наоборот, только-только переступал порог своего дома. Он заходил в комнату, чтобы взглянуть на малышку – пиджак небрежно свисал с его плеч, упругий белый воротник и белый галстук торчали у него из кармана. Поппи думала, что он выглядел усталым и очень красивым, когда разговаривал с ней.

– Эй, моя крошка, как поживает папочкина дочка?

И он наклонялся, чтобы запечатлеть пахнущий виски поцелуй на ее лобике, прежде чем преодолеть ступеньки, ведущие наверх, в его комнату, где он ложился спать на весь день.

Когда Поппи было пять лет, они вернулись в Сан-Франциско. Джэб решил, что пришло время научить девочку читать. Он нанял одну молодую особу, которую звали мадемуазель Гренье – она была призвана познакомить Поппи с алфавитом и цифрами. Мамзель Гренье была парижской субреткой, которая оказалась совершенно на мели. У нее были на диво длинные и стройные ноги. Как-то раз Джэб заглянул в детскую посмотреть, как идет обучение Поппи, и девочка заметила, что мамзель спешно поправила свою прическу, покраснела и стала еще больше похожа на «француженку». Джэб улыбнулся понимающе, внимательно глядя на мамзель, и сказал учительнице, чтобы она зашла после полудня в его кабинет, в два часа.

– Ma petite, – сказала мамзель без пяти минут два, усадив спешно Поппи за стол, на котором лежала коробка акварели и кисти. – Нарисуй несколько картинок для папочки, хорошо? Я скоро вернусь.

Поппи решила нарисовать своего любимого друга – деревянного коня. Она подарит рисунок папочке, и, может, он повесит его под стеклом и в рамочке, в своем кабинете – среди всех этих скучных, мрачных пейзажей. Когда Поппи кончила рисовать, она стала рассматривать то, что у нее получилось, с чувством удовлетворения. Но где же мамзель? Ее нет уже очень долго. Девочка чувствовала себя очень одинокой в детской, даже вместе со своим конем Ником. И ей очень хотелось подарить поскорее папочке свой рисунок… но мамзель велела сидеть в детской… Она подождала какое-то время – оно показалось ей вечностью, потом слезла со стула и побежала к двери.

Устланный красным ковром коридор, ведущий из детской, был пуст. Поппи прокралась на цыпочках наверх в холл и прислушалась. В доме было тихо, и неожиданно Поппи испугалась. А что, если все ушли и оставили ее в доме одну? Она еще никогда не оставалась совершенно одна… Прижимая рисунки к груди, она отправилась дальше вверх по мраморной лестнице. В доме по-прежнему было не слышно ни звука. Поппи проскользнула по коридору к папиному кабинету – туда, куда он попросил зайти мамзель.

Большая бронзовая дверная ручка была неподатлива для ее маленькой руки, но девочке в конце концов удалось повернуть ее и открыть дверь. Она тихонько вошла в кабинет. Это была самая большая комната в доме. Рядом с большим столом из красного дерева стояло уютное кожаное кресло, которое Поппи очень любила, потому что в нем можно было кружиться, как на карусели. Стены были обиты темными дубовыми резными панелями. Мягкий диван и стулья стояли около огромного камина из серого мрамора. В высоких книжных шкафах находились импозантного вида книги в обложках из темной кожи. Тяжелые занавеси из зеленого бархата полускрывали три больших окна. В дальнем углу комнаты стоял настоящий бильярдный стол с массивными ножками, крытый зеленым сукном. Рядом с ним красивый канделябр из позолоченной бронзы, украшенный хрустальными капельками, которые нежно звенели, когда Поппи касалась их своими пальчиками.

Но сегодня они звенели по-иному. В розовато-красном свете свечей она увидела мамзель, которая почему-то сняла всю свою одежду и лежала, распростершись, на столе, и папочку, который был на учительнице.

Поппи смотрела на них во все глаза, озадаченная. Странные крики мамзель и непонятное поведение отца удивили ее. Решив, что это, должно быть, какая-то новая игра, девочка улыбнулась.

– Папа? – позвала она низким, тихим голоском. – Можно мне тоже поиграть с вами?

Мамзель взвизгнула и села, прикрывая руками свои большие, колыхавшиеся груди. Поппи зажала уши ладонями.

– Не кричите, мамзель, – сказала она твердо. – Это – грубо.

– О, господи! – воскликнул Джэб, поспешно слезая со стола и оправляя одежду. – Поппи, что ты здесь делаешь?

– Я принесла тебе мой рисунок, папочка. Я так долго ждала, когда вернется мамзель… А она… она здесь, с тобой. Она сказала, что скоро вернется…

Поппи посмотрела на него с упреком. Джэб застонал. Взяв ее за руку, он отвел девочку в другой конец комнаты. Мамзель тем временем спешно схватила одежду и начала одеваться.

– Это… это – дела взрослых, моя девочка, и они не имеют никакого отношения к тебе, – начал объяснять он Поппи сухо. – Ты должна была сидеть в детской, как тебе и сказали. Я очень сердит на тебя, Поппи.

На ее глазах выступили слезы.

– Но я просто хотела отдать тебе мой рисунок, потому что я очень люблю тебя, – прошептала она.

Джэб внимательно посмотрел на девочку.

– Очень хорошо, папочкина дочка, – сказал он, гладя ее по рыжим волосам, которые напомнили ему о Маргарэт. – Но я хочу, чтобы ты обещала мне – ты забудешь о том, что зашла сегодня в мой кабинет. И никогда больше не приходи сюда. И забудь о том, что мамзель была здесь. Хорошо?

Поппи кивнула головой.

– Обещаю, папочка, – сказала она послушно. Но она подумала, что, наверно, папочке очень нравится мамзель, если он проводит с ней так много времени. И именно поэтому первый язык, на котором ее научили читать, был французский.

У Поппи не было никакого режима. Она не должна была ложиться спать, вставать и завтракать в какое-то определенное время. Очень часто, когда устраивалась вечеринка, девочка просыпалась в полдень и ужинала в одиннадцать часов вечера. Иногда, когда она уже начинала засыпать, доносившийся из соседних комнат шум будил ее. Поппи вставала и бродила внизу, в белой фланелевой ночной рубашке, ее блестящие рыжие волосы были заплетены в две тугие толстые косички. Вокруг зеленых столов в комнате для игры в карты сидело много молчаливых сосредоточенных мужчин, куривших черуты или сигары; клубы дыма казались сизыми в свете близко стоявших свечей в массивных подсвечниках. Два стола около стены ломились от изобилия мясных блюд и пудингов на серебряных тарелочках, вазы были полны фруктов и орехов. «Горничные» в излюбленных субретками черных пикантных коротких юбочках сновали между присутствующими, предлагая освежающие напитки, и запах ирландского виски наполнял воздух, тогда как открытые бутылки прекрасного кларета и бордо стояли незамеченными.

Поппи бродила по комнатам, заходила в игорную. Она подходила к столам и отщипывала кусочки индейки, зачерпывала пальцем крем с верхушки огромного десерта, сооруженного французским шеф-поваром и его помощниками – они потратили на него уйму времени. Она запускала палец в шоколадный мусс и сковыривала глазурь с торта. Никто не обращал на нее внимания. И когда Поппи слегка тянула Джэба за его элегантные серые брюки, пытаясь что-то сказать, он раздраженно отмахивался от нее, отсылая девочку к ее очередной няне.

Джэб тратил много денег буквально на все – тысячу долларов извозчику, который быстрее всех довезет его до нужного места, когда он отправлялся куда-либо шумной и многочисленной компанией, бриллиантовое кольцо от Картье сопрано, которая дольше других протянет самую высокую ноту, рубиновое ожерелье хористке из нового ревю, у которой самые длинные ноги. Он разъезжал по стране – Нью-Йорк, Чикаго, Бостон, Филадельфия… – в поисках места, где велась большая игра в покер. Но самые большие ставки делались, когда любители азартных игр собирались в его собственном доме.

Медленно поползли слухи – вначале смутные, но потом об этом заговорили в открытую. Некоторые из заядлых азартных игроков перестали посещать его вечеринки, сетуя, что ставки стали просто безумно высокими. Поговаривали, что его денежные ресурсы истощились, что он тратит гораздо больше, чем выигрывает. А его доля на ранчо Санта-Виттория просто поддерживала его статус крупного землевладельца, никак не отражаясь на толщине его кошелька. А именно в толстом кошельке Джэб нуждался больше всего, чтобы продолжать играть. Дела его шли не лучшим образом, и после полугода неудачной игры прошел слух, что Джэб Мэллори – банкрот.

– Глупости, – шептали юные барышни, рассматривая его в опере в маленькие бинокли. – Он по-прежнему выглядит великолепно. Человек, который находится на грани краха, не может иметь такой спокойный и беззаботный вид. Смотрите, как он улыбается!

– Никакой он не банкрот, – решительно заявляли гости, съехавшиеся на вечеринку, которую устроил Джэб по поводу дня рождения Поппи. Ей исполнилось шесть лет. Они с изумлением рассматривали огромные вазы, в которых стояли охапки превосходных роз и гвоздик. Многочисленные букеты других цветов, специально подобранных Джэбом в тон голубых глаз Поппи, были повсюду. Длинные столы были покрыты голубой узорчатой тканью, гирлянды из голубых лент и цветов спускались с потолка, и гора подарков, упакованных в блестящую голубую оберточную бумагу, ждала, когда к ней прикоснется именинница.

Поппи сидела во главе стола, одетая в красивое голубое дымковое платье, украшенное крошечными розами, которое Джэб выписал из Парижа. Потягивая шампанское, она с любопытством рассматривала фокусника, который был их дворецким, жонглера – их лакея, и развлекавших танцами гостей танцовщиц в коротких юбочках – их горничных. Она заметила хорошеньких девушек, целовавшихся с краснолицыми стариками; Поппи прикрывала уши руками всякий раз, как барышни взвизгивали от смеха. Она наблюдала, как весело скачет танцующая толпа гостей в такт разудалой музыке, и удивлялась жадности, с которой они поедали индейку, гребешки, раков и икру… И дорогое шампанское лилось рекой – в бокалы, на узорчатую скатерть, на пол и на роскошные платья дам.

В полночь принесли именинный торт Поппи на огромном серебряном блюде. Это был самый большой торт, какой только девочка когда-либо видела. Затем случилась забавная вещь – неожиданно он раскрылся, и с верхушки его соскочили две хорошенькие девицы, на которых не было ничего, кроме нитки голубых бус и черных чулок с кричащими красными подвязками. Они начали танцевать на столе – их груди колыхались, ноги высоко взлетали в воздух, а гости и Поппи смотрели на них во все глаза и смеялись.

Когда смех и музыка начали стихать, Джэб неожиданно призвал к молчанию.

– Тост за мою дочь, Поппи, в день ее шестилетия! – закричал он, ставя девочку на стол. – За папочкину дочку!

– За папочкину дочку! – закричали хором гости. А потом Джэб протянул ей маленькую коробочку. Когда Поппи открыла ее, внутри оказалось красивое голубое искрящееся ожерелье.

– Сапфиры и бриллианты, – громко провозгласил Джэб, застегивая эксцентричный подарок на маленькой шейке девочки. – Я подумал, что пришло время самой лучшей из дочек иметь свои драгоценности.

Оценивающие пристальные взгляды мужчин, устремленные то на ожерелье, то на Джэба, и охи и ахи дам были реакцией на эту сценку. Глаза Поппи сияли, как сапфиры.

Джэб улыбался, довольный тем, что его экстравагантный жест положил конец упорным слухам о его несостоятельности и увеличил его шансы на получение кредитов. Но в глазах его была еле уловимая тревога.

Несколько недель спустя Поппи проснулась на рассвете от звука бьющегося фарфора и хлопанья дверей. Разъяренные голоса гулко раздавались по дому. Схватив тряпичную куклу, девочка побежала на свой обычный наблюдательный пункт и увидела странную сцену. Массивная дубовая дверь была распахнута настежь; мамзель и горничные усаживались поспешно в красивый экипаж, прижимая к себе корзинки и чемоданчики. Француз шеф-повар стоял посреди холла, размахивая кулаками и заходясь в проклятьях. Поппи уже достаточно хорошо знала французский, чтобы понять, что причиной его буйства были деньги. Она с удивлением смотрела, как он сгреб несколько высоких серебряных канделябров и отправился с ними под мышкой по направлению к входной двери. Другие слуги быстро последовали его примеру и стали хватать дорогие безделушки, серебряные шкатулки и фарфоровые вазы – все, что попадалось под руку, все, что только можно было втолкнуть в поджидавшие их у дома экипажи. Потом входная дверь захлопнулась, и в доме снова наступила тишина.

Поппи испуганно вцепилась в перила лестницы, ожидая, что сейчас прибежит папочка и скажет ей, что же стряслось, Куда все ушли? И почему они прихватили с собой все эти вещи?

Большие часы из резного дерева мерно тикали в холле. Девочка услышала тихий скрип механизма – они готовились пробить время.

– Un, deux, trois, quatre, cinq, six, – сосчитала она вслух. По удару на каждый год ее жизни. Слабое эхо отозвалось в комнате и стихло. Поппи бросилась через холл по коридору к папочкиным комнатам. Маленькая гостиная с позолоченными стульями и высокими зеркалами в стиле итальянского рококо была пуста. Папочка всегда наказывал ей не беспокоить его, когда он спит, и поэтому Поппи осторожно приоткрыла дверь его спальни и еле слышно проскользнула внутрь, стараясь дышать как можно тише. Но широкая кровать из красного дерева была аккуратно накрыта черным шелковым китайским покрывалом, расшитым разноцветными драконами. Не было никаких признаков, что на кровати спали. Она вспомнила, что иногда, когда папочка возвращался домой очень поздно и изрядно напившись, он просто стаскивал с себя одежду и засыпал прямо на диванчике в туалетной комнате. Обрадовавшись неожиданно появившейся надежде, девочка прокралась туда, но и там не было никого.

Поппи прижала ко рту крепко стиснутый кулачок, подавляя подступавшие рыдания. Где же папочка? Неужели он уехал – вместе с теми, другими? И что же она будет делать, если он никогда не вернется? Быстро пронзившая ее паника заставила девочку броситься назад в холл и помчаться по ступенькам вниз. Она распахивала каждую дверь, попадавшуюся ей на пути, все еще надеясь отыскать Джэба.

Во всех комнатах был настоящий разгром и хаос – стулья и столы перевернуты, оконные занавеси оборваны, изящная лепнина местами сколота, дорогие безделушки, не ставшие добычей слуг, разбиты. В ужасе Поппи вбежала на кухню. Мешки, в которых хранилась мука, сахар и другие сыпучие продукты, были пустыми – их содержимое рассыпано по вымощенному каменной плиткой полу, огромный бак для молока был опрокинут, и белая грязноватая лужа растеклась во все стороны. Большие печи, которые были горячими обычно все сутки напролет – на случай, если гости Джэба потребуют еду – были холодными и безжизненными, остывшая зола грязными следами отпечаталась на полу. Когда Поппи широко раскрытыми глазами смотрела на весь этот разгром, маленькая коричневая крыса вылезла из-под шкафа. Она медленно засеменила под ногами ошарашенной девочки. Громко взвизгнув, Поппи бросилась по коридору, думая только об одном – как скорее добежать до входной двери. Распахнув ее отчаянным рывком, девочка за секунду слетела по ступенькам и оказалась на улице.

Она бежала вперед без оглядки, задыхаясь от плача – ужас гнал ее все дальше и дальше от дома. Ее маленькая тряпичная кукла была по-прежнему зажата под мышкой – точно так же, как когда-то носил ее саму папочка, в те времена, когда Поппи была еще совсем малышкой. Было еще только половина седьмого утра, и жаркое солнце Сан-Франциско еще не успело иссушить ночную прохладу и свежесть. Сквозь туман и слезы девочка не могла разглядеть шедшего ей навстречу мужчину, пока не налетела на него со всего размаху.

– Ну, ну, маленькая леди, – услышала она спокойный мужской голос, вежливый и уверенный. – Что случилось? Как могла такая крошка оказаться одна на улице в такой час? Босиком и в ночной рубашке?

Взяв ее за руку, он заговорил с ней ободряюще.

– Ничего, ничего, пойдем со мной, все будет хорошо… смотри, твоя кукла не плачет.

Огненно-рыжие волосы Поппи растрепались, лицо ее стало багровым от испуга и истерики. Она слишком долго плакала, чтобы быть в состоянии что-нибудь сказать.

– Все хорошо, малышка, – приговаривал он ласково, гладя девочку по голове. – Ты просто потерялась – и больше ничего. Видишь – вон там полицейский участок. Почему бы нам с тобой не пойти туда и не поговорить с этими милыми людьми о том, как тебе помочь?

Прошло несколько часов, прежде чем Поппи успокоилась настолько, что смогла назвать свое имя. Сержант-полицейский слегка присвистнул.

– Дочка Джэба Мэллори, – пояснил он значительным голосом. Между всплесками кашля и слез Поппи рассказала им, что произошло. Ей дали выпить стакан молока.

– Надо послать кого-нибудь. Пусть посмотрит – вдруг мистер Мэллори уже вернулся домой, – отрывисто произнес сержант.

Но когда часом позже молодой полицейский вернулся, он сказал, что не застал там никого. Мистер Мэллори по-прежнему неизвестно где. Он оставил дом без присмотра, дверь не заперта. Все это очень странно. Разве можно доверять кому-нибудь в такие времена?

Поппи провела всю ночь в полицейском участке. Она спала в забавной для нее небольшой комнатушке с решеткой и большим висячим замком на дверях. Девочка пила лимонад и уплетала разные вкусные вещи, которые полицейские принесли для нее из салуна напротив. Она бы даже радовалась своим новым впечатлениям, если бы не беспокоилась так о папочке.

Когда наконец Джэб ворвался в участок, требуя, чтобы ему вернули его девочку, сержант в недвусмысленных выражениях высказал ему все, что он думает об отце, который оставил совсем одну свою шестилетнюю дочь.

Пробормотав невнятно что-то – мол, это длинная история – Джэб вложил пачку долларовых бумажек в руку сержанта.

– В полицейский пенсионный фонд, – сказал он с улыбкой. Затем он взял Поппи за руку и они вышли на улицу.

– Ну вот и все, дорогая девочка, – сказал он ей, не объясняя, что же все-таки произошло. – Мы переезжаем из этого дома. В конце концов, он слишком большой для нас двоих, не так ли? Может, мы опять поедем за границу. Как ты на это смотришь?

– Монте Карло? – спросила она радостно.

– А почему бы и нет? – ответил он, усмехнувшись.

Поппи вздохнула, прижимая крепко к груди тряпичную куклу. Все было опять на своих местах.

Скандальная история о забытой маленькой дочери Джэба Мэллори, проведшей ночь в полицейской камере, в то время как он играл в покер, о том, как слуги опустошили его дом и ушли, потому что он не платил им жалование в течение нескольких месяцев, мгновенно облетела весь Сан-Франциско. Без конца муссировались слухи, что Джэб пустил по ветру все свои деньги. Имя Мэллори было у всех на устах на каждом званом обеде, в каждом салуне и баре во всем городе.

Джэб и Поппи сидели тихо вместе в большом, тихом, неказистом доме, избегая всех. Поппи думала о том, как чудесно, когда папочка всецело принадлежит ей, хотя ей было и странно, что никто не приходит прибираться у них в комнатах. Джэб без конца откупоривал бутылки шампанского – из тех, что еще оставались от его некогда огромных запасов. Он пил и пил, в промежутках поджаривал яйца, варил их вкрутую, всмятку, в мешочек… пока Поппи не стала жаловаться, что не может больше взять в рот ни одного яйца. Тогда он соорудил непонятное блюдо из картофеля и ветчины. Все это было очень странно, но забавно.

Однажды утром, неделю спустя, раздался оглушительный стук в дверь, и свирепого вида человек вручил Джэбу какой-то листок бумаги. Поппи с удивлением наблюдала, как папочка пытался всучить эту бумажку назад пришедшему, но тот только отступил на шаг.

– Эта, как вы ее называете, бумажка – из суда, мистер Мэллори, и лучше бы вам не игнорировать ее. На вашу собственность официально претендует мистер Бад Мэйхью в счет уплаты вашего карточного долга. Очень сожалею, сэр, но это так.

Взяв Поппи за руку, Джэб пошел наверх упаковывать вещи. Несколькими часами позже они стояли на улице с чемоданами и сундуками, сложенными горкой. Джэб закрыл большую дубовую дверь накрепко и положил ключ в карман. Затем он отыскал кэб и велел извозчику везти их на пристань. Они отправлялись на пароме в Санта-Барбару.

Еще чуть позже, уже на палубе, Поппи в изумлении смотрела, как Джэб достал ключ из кармана, долго его рассматривал, а потом резко швырнул в воду, молча наблюдая, как он тонет.

– Все в порядке, моя девочка. Все хорошо. Все хорошо, – проговорил он с усмешкой. – Еще не все потеряно. Еще многое осталось. Все, что мне нужно – это немного удачи. У нас еще есть источник дохода. Мы вместе – ты и я, ведь так? И у нас все еще есть половина ранчо Санта-Виттория!