ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

– Я надеюсь, что я не заразилась, – сказала Винни.

Она сидела с сестрами в гостиной, пока отец пошел проводить доктора, посещавшего мать. Доктор теперь приходил часто, и счет рос с каждым днем.

– Я надеюсь, что никто из нас не заразился. Летти посмотрела на Винни. Как это похоже на нее:

думать в первую очередь о себе. Хотя этот упрек был немного несправедлив, если принять во внимание положение Винни. Она была уже на шестом месяце, а это опасное время.

– Мама всегда была уверена, что никого из нас не заразит, как и папу.

– Если он и заразился, то это проявится не сразу, – сказала Люси, ее хорошенькое личико покрылось задумчивыми морщинками. – С тех пор, как ты уехала от нас, мама спит в твоей старой комнате, так что папа не мог заразиться. Мама всегда на этом настаивала, и…

Она остановилась, увидев в дверях отца. Услышав, что она говорила о матери в прошедшем времени, он помрачнел.

– Настаивала? Что значит настаивала? – спросил он сурово, и в его тоне Летти почудился притаившийся страх. – Мама чувствует себя лучше, чем раньше. Никогда не говори о ней в прошедшем времени.

– Конечно, папа, я имела в виду…

Пристыженная, Люси проводила глазами отца, который отправился в комнату матери и осторожно закрыл за собой дверь.

– Я совсем не это имела в виду! – взорвалась она. Ее глаза внезапно наполнились слезами. – Не это!

– Конечно, ты не это имела в виду, – поспешила утешить ее Летти, – просто папа сейчас очень расстроен. Он знает, что ты хотела сказать другое.

– Я не хочу, чтобы мама умерла… Я не хочу, чтобы она умирала!

– Она и не умрет. Мама очень сильная. У нее огромная сила воли.

– Сейчас это лечат, – сказала Винни. Ее голос был тверд и равнодушен.

Винни, посещавшая мать так редко, как это позволяли приличия, ибо ей сказали, что в ее положении надо быть осторожной, заявила со своей обычной решительностью:

– Ей надо на год поехать куда-нибудь в Швейцарию, в санаторий. Говорят, горы и свежий воздух очень помогают.

– Если бы у нас были деньги, – ответила Летти, все еще обнимая Люси, слезы которой понемногу утихали. Она чуть не спросила Винни, может быть, она даст деньги для осуществления своего ценного предложения. В конце концов, ее Альберт не особо нуждался в деньгах. Винни часто хвасталась перед родными, что может позволить себе то одно, то другое. Но она знала, что, даже если Винни и предложит деньги, отец слишком горд, чтобы одалживать их у кого бы то ни было. Впрочем, никто их и не предлагал…

– У отца нет таких денег, – резко ответила Летти в надежде, что Винни поймет намек. Но ответ Винни был, как всегда, прост и эгоистичен:

– Они будут, если он продаст магазин.

Бесчувственность Винни потрясла ее. Летти подавила желание сказать первое и самое очевидное, что пришло ей в голову, и вместо этого спросила:

– И на что они с мамой после этого будут жить?

– Тогда и нужно будет думать.

Винни не догадывалась, до какой степени Летти презирала ее.

– Отец уже стар. Он же не захочет, чтобы этот магазин вечно висел у него на шее. Если он продаст его, они с мамой смогут неплохо жить, пока она не поправится.

– За него много не дадут, – сказала Летти. Она не стала говорить о том, что без этого магазина отец сам очень быстро сдаст. Это была его жизнь, его вещи, которыми он окружил себя. Никто, кроме нее, не понимал этого, потому что она чувствовала то же самое, хотя все и считали это хламом. Без магазина отец погибнет. Но сейчас надо думать о матери. Однако где гарантия, что эти деньги ей помогут?

– Ты сможешь работать в другом магазине, – надменно сказала Винни. – У тебя это хорошо получается, и ты работала с папой больше, чем я или Люси.

– Он никогда не позволит нам работать, Винни. Винни равнодушно пожала плечами.

– Сейчас мы должны думать о маме.

Она мягко погладила рукой явственно выступающий под ладно скроенной крепдешиновой юбкой живот.

– Нищие не должны быть слишком разборчивыми.

Летти хотелось крикнуть, что папа не нищий и никогда им не будет. Но Винни была права. Нужно обсудить все, что может помочь маме выздороветь. Но как предложить отцу продать магазин, который он построил, и провести остаток дней в праздности или подчиняясь чьим-либо приказам. Хотя, он бы сделал это ради мамы.

Поскольку ни Винни, ни Люси не хотели говорить об этом с отцом и Винни колебалась, стоит ли вмешивать сюда Альберта, это ложилось на Летти. Она знала, что не сможет вынести выражения его лица. Она переговорила с доктором Раддом и получила печальный и сочувственный ответ: болезнь зашла слишком далеко, чтобы санаторий мог помочь, и продажа магазина с этой целью бессмысленна.

Рождество было невеселым. Дэвид, вынужденный проводить его с родителями, все же ускользнул вечером, в день, когда слугам дарят подарки, но как раз в этот вечер Летти пришлось остаться дома. Маме стало хуже, и она не вставала с постели; Летти чувствовала, что не вправе ехать куда-то развлекаться.

Разговоры велись вполголоса. Дэвид заехал на пару часов, чтобы переговорить с Джеком; заглянул дядя Уилл, чье богатырское здоровье только подчеркивало бедственное состояние сестры. Обычное рождественское веселье ушло, в квартире царила гнетущая атмосфера, несмотря на то, что и дядя Уилл, и дядя Чарли были здесь вместе со своими семействами. Казалось что каждый чего-то ждет, не смея сказать – чего.

Отец говорил мало и большую часть времени проводил с женой. Он просто до неприличия не обращал внимания на Дэвида. Летти предпочла не замечать этого, убеждая себя, что он почти так же ведет себя с Джеком. Несомненно, для него сейчас было бы лучше, если бы в доме не было посторонних.

К январю нервы у Люси были в таком состоянии, что она начинала плакать в самый неподходящий момент: накрывая на стол, вытряхивая половики, иногда – читая книгу. Однажды она разревелась, когда мылась на кухне, и Летти пришлось успокаивать ее.

– Тише! Мама услышит!

В такие моменты она совершенно забывала о произношении. В горе она была обыкновенной кокни, но это не заботило ее.

– Я… я не вынесу этого! Не вынесу! Без мамы… Слова прерывались рыданиями.

– Мама еще долго будет с нами. Смотри, чтобы она не услышала таких разговоров. Ей сейчас нужны силы.

Сама она весь день старалась держаться. Ночью же все было по-другому. Ночью в ее голове рисовались картины, в которых мамы уже не было с ними и папа пытался справиться с горем; бедный папа! Она зарывалась лицом в подушку, но это приносило лишь временное облегчение.

Сейчас ее опорой стал Дэвид.

– Не нужно сдерживать себя, – сказал он, когда она, смущаясь и стараясь подавить слезы, вдруг разрыдалась, уткнувшись ему в руки. Она думала, что никогда не остановится. – Пусть все выходит наружу, дорогая.

Только Дэвид, который однажды прошел через это и чье горе уже успокоило время, мог утешить ее.

Даже дядя Уилл начинал теряться, когда упоминали о маме.

Отец продолжал совершенно игнорировать Дэвида. Но он так же игнорировал всех вокруг. Он редко спускался в магазин, и все дела в нем легли на Летти.

Во всяком случае, это позволяло ей как-то занять себя в течение дня. Словно услышав их недавний разговор, отец сам заговорил о продаже магазина и о необходимости отправить маму в санаторий. Тогда Летти пришлось сказать ему, чтобы он сначала поговорил с доктором Раддом. После их беседы отец больше не заводил об этом разговора и стал еще более тихим и замкнутым.

– Я боюсь за папу, – сказала Летти Дэвиду.

Видя, как она похудела и каким изможденным стало ее лицо, он повез ее на фарс в театр Уайтхолл в надежде, что это как-то развлечет ее.

– Тебе нельзя сдаваться, Летиция, – сказал он. – Твоему отцу нужна твоя сила. Видит Бог, ему неоткуда будет ждать помощи, когда Люси выйдет замуж.

Да, ее силы нужны отцу. И эти силы она берет от Дэвида. Когда они возвращались домой на такси – Дэвид любил этот вид транспорта, в нем было уютно и тепло, – она сказала, как сейчас тяжело отцу, как бы извиняясь за его неучтивость. Она рассказала ему про идею Винни продать магазин, чтобы на эти деньги отправить маму в санаторий, и услышала, как он сердито вздохнул:

– Это абсурд!

– И я так думаю, – мрачно ответила она. – Но что еще мы можем сделать? Я сама не могла сказать ему об этом. Он так любит свой магазин. Все кончилось тем, что я попросила его поговорить с маминым доктором. Наверное, он объяснил ему, как безнадежно положение мамы, потому что папа стал очень тихим и больше не заговаривал о продаже магазина.

Конечно, подавленное состояние отца было связано с тем, что сказал ему врач.

Дэвид некоторое время молчал, погруженный в свои мысли, потом наконец произнес:

– Мне кажется маловероятным, что магазин удастся выгодно продать, но, может, я смогу чем-нибудь помочь? Мне следовало предложить это раньше, но я боялся вмешиваться в ваши семейные дела. Но сейчас я должен это сказать. В конце концов, я скоро стану членом вашей семьи, так ведь? Мы же помолвлены?

– Помолвлены?!

Мир вокруг вдруг перестал для нее существовать.

– Я прошу тебя выйти за меня замуж, дорогая, – сказал он спокойно.

– О Дэвид! О, этого не может быть!

У нее закружилась голова, в горле пересохло. Увидев ее смущение, он улыбнулся.

– Может.

Он прижал ее к себе. Ее слезы капали на воротник его пиджака. Она боялась поверить.

Наконец она немного успокоилась, и он слегка отпустил ее. Лицо его стало серьезным.

– Послушай, любимая. Наверное, не стоит пока рассказывать об этом Люси, или Винни, или отцу. Да, мы поженимся где-то в пределах года. Но послушай, – поспешно продолжал он, потому что она сделала попытку прервать его. – Если бы я мог помочь твоей матери… Я имею в виду финансовую помощь, чтобы она могла поехать за границу на лечение. Я сделаю это, Летиция. Я неплохо зарабатываю. А если твой отец будет считать, что должен потом вернуть деньги, – мне не к спеху. Я не ставлю никаких условий, ты же понимаешь, дорогая.

Пока он говорил, радость постепенно исчезала с ее лица, и она грустно ответила:

– Не думаю, что он возьмет деньги. Отец никогда не был твердым человеком, за исключением случаев, когда дело касалось его гордости. Он никогда ни у кого не одалживает денег.

Последние слова она сказала не без гордости.

– Но речь идет о жизни твоей матери. Он не сможет отказаться, – сказал Дэвид решительно и не стал слушать ее возражений.

В воскресенье, когда Люси и Джек, несмотря на холодный сырой ветер и начинающийся снег, отправились на прогулку, Дэвид подошел к отцу.

Летти решила не мешать и ушла на кухню. Сидя около узкого, покрытого толстой скатертью стола, она бесцельно смотрела вокруг. На этой плите мать обычно готовила изумительный пудинг; сейчас этим занималась Летти. В нише за плитой, в кухонном шкафу на крючках висели чашки. Рядом одна над другой располагались несколько полок. На них лежали массивные чугунные сковородки, перевернутые дном кверху, чтобы кухонная грязь не оседала на них. На газовой конфорке стоял еще не остывший тяжелый железный чайник. В углу находился медный котел, а рядом, под мутным зеркалом, – раковина, в которой не только мыли посуду, но и умывалась вся семья.

За закрашенной стеклянной дверью была лоджия, огороженная железными перилами, там стояла машина для отжима белья, на побеленной кирпичной стене висел жестяной бак, за деревянной стенкой находился туалет.

Летти поглядела на часы, стоявшие на отдельной маленькой полке. Два тридцать, без двадцати три, без четверти… Дэвид уже полчаса разговаривал с отцом, и не только о маме, но и об их женитьбе. Она знала, что отец согласится со вторым предложением, хотя ей так хотелось надеяться, что он примет оба. Она вспомнила, как Джек ходил разговаривать с отцом, и как они оба появились, сияющие, перед задыхающейся от счастья Люси. Летти ждала, когда и для нее наступит эта удивительная минута. Скоро, очень скоро. Она изо всех сил прислушивалась, пытаясь разобрать, что они говорят. Она слышала тихий голос отца и чуть более отчетливый Дэвида, но оба говорили так негромко, что через закрытую дверь гостиной она ничего не могла разобрать.

Один раз ей показалось, что Дэвид повысил голос, и у нее упало сердце. Отец, как всегда, оставался спокоен. Но он мог быть страшно упрямым. Наверное, он отказался от денег, которые ему предлагал Дэвид. Голос Дэвида изменился, и у Летти появилась надежда.

Она пребывала в лихорадочном возбуждении, и когда Дэвид вошел на кухню, вскочила ему навстречу. Только тут она сообразила, что он вернулся один, и его глаза печальны.

– Твой отец – хороший человек, – произнес он, сделав Летти знак сесть на стул. – Он сказал, что благодарен за то, что я пытаюсь сделать для твоей матери, но…

Он остановился и отвернулся к закрашенной двери на балкон.

– Ты знаешь, – сказал он, не поворачиваясь, что ее болезнь зашла слишком далеко, чтобы надеяться на выздоровление и на то, что деньги ей помогут?

Она знала, но отказывалась верить.

Дэвид резко повернулся, и Летти посмотрела ему в глаза. Какая-то тяжесть навалилась ей на грудь, и ей трудно стало дышать. Она прижала руку ко рту, в глазах все помутилось от слез.

– Скоро?

– Доктор сказал отцу перед Рождеством, что речь идет о нескольких месяцах.

– И он ничего нам не сказал?!

– Может быть, он думал, что так будет лучше, а, может, просто не мог вам этого сказать.

– О бедный папа! Что он будет делать?

Она встала и, шатаясь, сделала несколько шагов. Дэвид подошел к ней, чтобы поддержать ее. Она уткнулась головой ему в грудь, и слова ее стали невнятны.

– Дэвид, я не могу думать о том, что ты и я… о свадьбе… Это кажется так…

– Вот поэтому я ничего ему и не сказал, – ответил Дэвид, когда она умолкла.

Летти выпрямилась и сквозь слезы посмотрела на него.

– Ты ничего не сказал отцу? Он кисло улыбнулся.

– Сейчас неподходящий момент.

– Но ты все еще хочешь на мне жениться? – Она тут же пожалела, что спросила об этом. – О Дэвид, прости. Я не знаю, почему я сказала это. Я не хочу быть такой эгоисткой, когда…

К ее удивлению, он крепко обнял ее, его губы прижались к ее губам.

Он поцеловал ее, как тогда в такси, когда она просила, чтобы он познакомил ее со своими родителями. Но тогда рядом был шофер, и поцелуй Дэвида не мог быть таким долгим. А здесь, за плотно закрытой кухонной дверью, они были одни. Конечно, ей не следует позволять ему так целовать себя. Наверное, порядочная девушка не позволила бы, чтобы ее так целовали до свадьбы?

– Мы не должны… – попыталась сказать она, но из-за поцелуя слова ее были неразборчивы.

Слегка оторвав губы, Дэвид прошептал:

– Ведь ты же любишь меня, дорогая. И я люблю тебя. И мы поженимся, моя милая, сладкая, бесценная…

Ей казалось, что все это происходит не с ней, Летти Банкрофт, восемнадцати с половиной лет от роду, не ведавшей до сих пор страсти, бурлящей в жилах влюбленных, заставляющей их забыть все на свете. В этот момент она чувствовала себя старой и мудрой, как сама жизнь, и в то же время молодой и сильной. Прижавшись губами к его губам, она хотела, чтобы он задушил ее в своих объятиях.

Когда Дэвид вдруг отпустил ее, она слегка покачнулась, пытаясь обрести равновесие, пока повседневный вид их грязной кухни не принял четкие очертания. Она рассмеялась.

– О, Дэвид, я так люблю тебя, – выдохнула она, удивляясь, каким мрачным стало его лицо, и понимая, что он думает о ее матери.

В этот год Артур Банкрофт увидел, как его младшая дочь из смешливой девчонки, за которой бегали все местные ребята, превратилась в женщину с мечтательным взглядом. Летти была влюблена, и эта любовь сделала ее печальной.

Отец тоже был печален, печален и опустошен. Он не хотел отдавать свою девочку никакому мужчине, но таков закон природы, и с этим ничего нельзя поделать.

– Я знаю, что ты и Дэвид собираетесь пожениться, – сказал он. – Летиция, я хочу, чтобы ты была счастлива, но сейчас я могу думать только о твоей маме.

Безутешный голос отца стал тише, и Летти обхватила руками его сгорбленные плечи.

– Я знаю, папа. Не беспокойся о нас. Тебе достаточно забот с мамой.

– Не подумай, что я не хочу видеть вас счастливыми. Просто я чувствую, что для меня в жизни ничего не остается. Когда… – Он внезапно остановился, потом продолжил: – Если с твоей мамой что-нибудь случится, моя жизнь тоже кончится.

У Летти комок подступил к горлу.

– Не говори так, папа. С мамой все будет хорошо.

– Люцилла скоро выйдет замуж, – продолжал он горестно, – а я не знаю, что нужно делать. Кто поможет подготовить свадьбу?

Летти нежно обняла его.

– А я здесь зачем, папа? Я сделаю все, что нужно, и Люси тоже поможет. Если она хочет по-настоящему хорошую свадьбу.

Было приятно видеть, как облегчение появилось в серо-голубых глазах отца.

– Не беспокойся, – решительно сказала она и так же решительно выбросила из головы все мысли о своей свадьбе с Дэвидом. Это может подождать. Есть более важные дела, к тому же подготовка свадьбы Люси, назначенной на апрель, отвлечет ее от пугающих мыслей о быстро угасающей жизни матери.

Со свадьбой Джека и Люси особых хлопот не было. Все шло само собой и лишь сопровождалось слезами почти всех, кто в этом участвовал. Это было вызвано даже не столько сочувствием из-за постигшей семью утраты, сколько временем свадьбы. Всего три недели назад, прежде чем похоронная процессия отправилась на Восточное кладбище на Мейнор Роуд, гроб матери стоял в проходе церкви Святой Троицы на улице Святого Николая, а теперь по этому проходу, стараясь выглядеть гордой и веселой, шла Люси.

Но беда не приходит одна. На следующий день после смерти матери Винни родила мальчика. Чувство вины – ведь она не смогла быть последние дни рядом с матерью – настолько подорвало здоровье Винни, что она не в силах была пойти и на похороны и пролежала в постели в течение всего времени подготовки к свадьбе Люси.

Смерть матери и отсутствие Винни так подействовали на Люси, что во время произнесения свадебной клятвы ей стало плохо, и ее усадили, дав ей возможность прийти в себя.

– Нам нужно было отложить свадьбу, – говорила Летти, глотая текущие по щекам слезы, расстроенная не меньше, чем Люси. Она почувствовала, как Дэвид сильно, почти до боли сжал ее руку. Его сила передалась ей, и, вытерев слезы, она высоко подняла голову и распрямилась, как это делала мама.

Вокруг нее все родственники были в черном в знак уважения к той, что недавно ушла от них, и когда Люси мужественно встала и слегка дрожащим голосом закончила клятву, церковь наполнилась всхлипываниями женщин и стыдливым сморканием мужчин.

Рядом с Летти в первом ряду сидел отец. Он не издал ни звука, но она видела, как слезы непрерывно катятся по его впалым щекам. Она восхищалась тем, как он вел по проходу Люси, как гордо передал ее Джеку. Лишь сев на скамью, он вдруг расслабился, и его спина сгорбилась. Летти почти все время держала его руку, стараясь, как могла, утешить его.

Гости возвратились из церкви в дом скорее из чувства долга, чем для того, чтобы праздновать свадьбу. Свадебный завтрак был, на удивление, гораздо печальнее, чем три недели назад, после похорон. Тогда даже отец усмехался редкому остроумию дяди Чарли. Тяжесть утраты еще не была осознана до конца; это пришло позже. Мейбл Банкрофт – любимая жена, сестра, мать, тетя – ушла от них навсегда.

К несчастью для Люси, все это проявилось на ее свадьбе. К еде почти не притронулись, разговаривали шепотом. Никто не смеялся, даже дядя Чарли. Поздравляя Люси и Джека с самым счастливым днем их жизни, гости запинались, вытирали платками навернувшиеся слезы и вместо «счастья вам» говорили «о Боже».

Люси больше времени провела в своей старой спальне, где муж приводил ее в чувство, чем в гостиной. К пяти часам они уже отправились в свой новый дом. Гости сквозь слезы желали им счастья, и Люси снова чуть не стало плохо. Затем все разошлись настолько быстро, насколько позволяли приличия.

В доме вдруг стало тихо. Отец, не сказав ни слова, пошел в спальню, которую от столько лет делил с матерью, и плотно закрыл дверь.

Летти понесла ему чай – бесполезный знак внимания, – но застала его свернувшимся под одеялом на своей половине двуспальной кровати, словно половина, принадлежавшая когда-то его жене, отныне стала священной.

Он спал. Редкие ресницы касались бледных щек, рот под свисавшими усами казался еще более впалым, на лице застыла печаль. Люси взглянула на него, и слезы вновь хлынули у нее из глаз. Ей показалось, что она подсмотрела его горе. Она осторожно поставила чашку на маленький столик рядом с кроватью и тихо вернулась в гостиную.

– О, Дэвид, – только и могла произнести она и спрятала лицо на его груди, ища в нем успокоения.

Гостиная с пустыми стульями, толстыми стенами и заброшенными вещами, казалось, никогда больше не наполнится звуками. Что-то ушло из дома, он словно умер. Точно такое же впечатление произвела на нее квартира Дэвида, и теперь она поняла, в чем дело. Дом впитал любовь, но больше не мог отдавать ее назад.

И хотя старая мамина подруга, миссис Холл, все еще прибирала остатки свадебного пиршества, так же, как она это делала после поминок, и энергично вытряхивала половики, ее присутствие не меняло дела.

– Я немножко помогу тебе, – сказала она тихим шепотом и печально кивнула Летти. – Ты выглядишь очень усталой. – Потом она обратилась к Дэвиду: – А ты хорошенько заботься о ней, сынок. Она стоит всех девушек на свете.

– Я знаю, – ответил он тихо.

Закончив уборку, миссис Холл стала собираться домой.

– Ты нашла хорошего парня, милая, – сказала она Летти, когда та спустилась проводить ее. – Не дай ему ускользнуть из твоих рук.

– Не дам, – со спокойной улыбкой ответила Летти.

– Я была очень рада вам помочь, как раньше помогала твоей бедной маме, пусть земля ей будет пухом.

Летти сидела на диване, за окном темнело. Держа шляпу в руках, в комнату вошел Дэвид и остановился перед ней. Он собрался уходить, но почему-то медлил. Отчаяние заставило ее самой проявить инициативу.

– Дэвид, оставайся сегодня у нас. Мне одной страшно.

– Здесь твой отец, – сказал он. Он понял, что аура опустошенного дома страшит ее. Раньше дом был полон жизни: сестры деловито сновали по квартире, слышался смех, громкие разговоры, мать поддерживала порядок.

– Это так глупо, – жалобно сказала она. – Мне вот-вот девятнадцать, но я страшная трусиха. Папа закрылся в комнате, и я…

Она посмотрела на него умоляюще, как ребенок.

– Пожалуйста, Дэвид, останься. Ты можешь пойти в комнату Люси, а я буду в своей.

Летти проснулась и обнаружила, что плачет. Комната была залита утренним светом. Вошла мама и сказала, что, чем лежать в кровати, лучше бы ей встать и подготовиться к школе. Ей снова было хорошо. Летти отлично помнила ту весну, когда отец открыл свой магазин. Хотелось жить, все было впереди.

Она села на кровати, пытаясь защититься от рук матери, но… она уже снова плакала: что-то подсказало ей, что это всего лишь сон. В комнате было пусто, темно и тихо, она осознала горькую реальность, с которой ничего нельзя было поделать.

Осторожный стук в дверь оборвал ее рыдания. Затаив дыхание, она поспешно прошептала:

– Кто там?

– Дэвид, – раздался ответ. – Я знаю: ты плачешь. Она не подумала, что он может услышать ее. Но из-за тонкого потолка в комнате Люси был слышен каждый звук. Ей вдруг стало жалко себя – это было ее личное горе. Она не хотела делить его даже с Дэвидом.

– Мне просто приснился плохой сон, – сказала она, удивляясь, как резко звучит ее голос.

– Я думал, что ты нуждаешься во мне, – донесся его шепот. – Ты так расстроена. – Затем, после некоторого колебания: – Можно войти, Летиция?

Она замерла в нерешительности. Папа понятия не имел, что Дэвид здесь. Он ужаснется, когда узнает, что он приходил к ней в спальню. Это будет нехорошо. Но вдруг ей стало все равно.

Дэвид вошел в комнату, и она закрыла лицо руками, больше от смущения, чем от горя. На ней была только ночная рубашка. Она благодарила Бога, что свет от газового фонаря с улицы лишь едва проникал в комнату. Все равно, она не осмеливалась взглянуть на него.

Летти не слышала, как он подошел, пока край ее кровати не прогнулся под тяжестью его тела. Его руки коснулись ее рук, осторожно отнимая их от лица, и, хорошо это или нет, она почти непроизвольно обняла его и подняла лицо, позволив ему нежно поцеловать ее. Они молчали. Прижавшись всем телом к нему, она ощущала комфорт, заполнивший пугающую ее пустоту. Вдруг инстинктивный страх заставил ее отпрянуть.

– Нет… Мы не можем. Мы не должны!

Он смутился и тоже слегка отодвинулся. Она не должна была позволять ему входить в ее спальню. Но, когда он уже был здесь, как она могла прогнать его.

Он почти не касался ее. Ласки, которые ее так напугали, прекратились. Тихо, почти шепотом, Дэвид сказал:

– Спи, моя дорогая. – Он пошел к двери, край ее кровати распрямился. – Я лучше пойду домой. А завтра приеду снова.

Но она не хотела, чтобы он так ушел.

– Я ужасно глупа.

– Совсем нет.

Он снова был около нее.

– Летиция, дорогая моя. Я тебя люблю всем сердцем. Поэтому я не могу быть столь эгоистичным, чтобы позволить себе… я хочу, чтобы ты стала моей женой, а до этого… Летиция, ты понимаешь, что я хочу сказать, милая?

Да, она понимала. Его собственное горе научило его сопереживать и сочувствовать и не сделало его эгоистом. Перед тем как уйти, он снова нежно поцеловал ее, и она знала, что в эту ночь больше не будет плакать.