ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
В глуши Чингфорда или Уолтамстоу октябрь был золотым – в осенних лучах солнца листья медленно становились бронзовыми и медно-красными. На Бетнал Грин преобладала охра, то же самое солнце окрашивало багрянцем кирпичные стены, придавая жемчужно-розовый оттенок серым дорожкам и желтоватый – прокопченным дымом кружевным занавескам.
Во Фландрии октябрь был лишен цвета, если, конечно, не считать цвет грязи, перемешанной разрывами снарядов и солдатскими сапогами. Здесь солнце скрывалось за дымом пороха и неподвижным желто-зеленым облаком хлора.
При звуке предупреждающих сирен капрал выхватил свой противогаз, сделал шаг назад и, зацепившись за лежащее на земле тело, упал, выронив маску.
Подбежавший товарищ помог ее надеть, но легкие уже были полны отравляющего газа. Так капрал Вильям Бинз получил право вернуться на родину и был отправлен в Англию, чтобы восстановить силы, если сможет.
В октябре Артуру Банкрофту исполнялось пятьдесят девять. Он не собирался праздновать, но Люси настояла.
– Это тебя должно развеселить, па, – сказала она ему по телефону. – Нам всем не помешало бы немного радости, учитывая, как идут дела на войне. Три года! Мы с Винни решили, что обязательно приедем к тебе на целый день и возьмем с собой детей. Тебе это понравится, не так ли? Я имею в виду, увидеться с детьми?
– Лавиния… она не станет… она собирается брать с собой… того ребенка? – спросил он, говоря намеками и близко прижимая губы к трубке, чтобы не услышала Летти.
Других своих внуков он часто сажал на колени и ласково поддразнивал. «Кашка – кошка», хихикая над их возмущенным: «Нет, дедушка, к-о-ш-к-а!» А потом серьезно добавлял: «Нет, кашка». И так продолжалось, пока они, негодуя, не убегали, или пока он не соглашался, и дети радостно обнимали старика, довольные, что именно они оказались правы.
Но этот ребенок… С самого начала Артур Банкрофт не испытывал теплых чувств к сыну Летти – просто на дух не выносил, если уж говорить начистоту. Ему исполнилось два года: тонкие черты лица, обрамленного черными волнистыми волосами, темные глаза смотрят настороженно и застенчиво. Ничуть не похожий на Летти, он был вылитой копией отца – человека, который повеселился с его дочерью, а потом ушел и не вернулся. И не имело значения, была причиной война или нет!
– Ты говоришь о Кристофере? – спросила Люси простодушно. Осторожности отца при выборе слов она явно не заметила. – Винни не может оставить его одного дома.
– За ним присмотрит прислуга. – Тишина на другом конце провода, видимо, соответствовала пожатию плечами.
Артур Банкрофт продолжал настаивать:
– Это несправедливо по отношению к Летиции. Учитывая обстоятельства…
– Пора бы ей уже забыть обо всем.
– Подумай и обо мне, ведь это я живу с ней. Дуется несколько дней после того, как увидит его.
– Знаю, пап, – согласилась Люси, – но вам с Летти придется немного потерпеть. Я же не могу сказать Винни, чтобы она оставила дома одного ребенка. Если уж честно, мы с сестрой стараемся превратить твой день рождения в настоящий праздник, а из твоих слов получается, будто тебе это совершенно не нужно.
Она была раздражена и готова заплакать. Артур быстро поменял тон.
– Нет-нет, буду очень рад видеть вас всех. Дальше он равнодушно слушал, как успокоенная дочь рассказывает о последнем письме от Джека, который, к ее огромной радости, все еще был в тылу. Как она и девочки скучают по нему, и, Боже мой, когда же кончится эта война. Он машинально отвечал на вопросы о своем здоровье, уверяя, что грудь совсем не беспокоит. В конце концов, быстро попрощался и отправился сообщить Летти о грядущем семейном вечере.
Летти было все равно, будет ли отец праздновать день рождения, если, конечно, не принимать во внимание необходимость для нее в этом случае простаивать часы в очередях, чтобы купить продукты. Придется также сделать пирог, если удастся достать все необходимое для его приготовления.
В тысяча девятьсот семнадцатом году войне шел уже третий год. Лондон бомбили сначала дирижабли, затем аэропланы. Фабрика «Аллен и Хандберри», всего в полмиле от них, была разрушена до основания. Все это давало возможность хоть немного понять, как тяжело приходилось солдатам на передовой. Затем начались морская блокада, уничтожение немцами торговых судов и, как следствие, нехватка продовольствия.
Она безусловно постарается сделать все от нее зависящее, но радости этот праздник сулил мало, скорее он ее даже пугал, так как Винни обязательно приведет своих детей, а значит, и Кристофера тоже.
Летти резкими движениями намазывала маргарин на тонко нарезанные кусочки хлеба. Рядом с ее локтем на столе лежал кубик сыра и несколько ломтей ветчины – результат двухчасового стояния в очереди. И хотя магазин принадлежал отцу Билли, она просто не могла просить его сделать для нее исключение зная, сколько времени приходится тратить другим, чтобы купить хоть что-то. Мистер Бинз и так добавил лишний кусочек ветчины.
Пока руки привычно накладывали на хлеб сыр и ветчину, голова Летти была занята мыслями о Кристофере, ее сыне.
Для всех окружающих он был ребенком Винни. Бог мой, как легко они поверили, думала Летти с горечью. Решили, если долго притворяться, то она согласится с этим, не понимая, что для нее он всегда останется их ребенком – ее и Дэвида.
Мальчик знал только то, что ему сказали. Она для него – тетя, тетя Летиция, тетя Летти.
Летти принялась раскладывать бутерброды на тарелки, не слишком заботясь о том, как это будет выглядеть. Не следовало так легко отказываться от Кристофера. Но тогда она чувствовала себя беспомощной, опозоренной, сломленной своим собственным горем. Сейчас она бы позаботилась, чтобы никто не разлучил ее с ребенком… Слишком поздно! Он не поймет и наверняка испугается, если она попробует объяснить все, попробует забрать его к себе. Кристофер считал Винни своей мамой, и Летти не могла причинить боль двухлетнему малышу.
«До свидания, тетя Летти». Звонкий детский голосок, невинные глаза, так похожие на глаза Дэвида, разрывали ей сердце. Она с трудом подавляла желание схватить его па руки и расцеловать. Поэтому-то никогда и не ездила к Винни. Если Кристофера привозили к деду, она следила за всеми его движениями. Когда приходилось расставаться – с обязательным поцелуем в щечку на прощанье, – она еле сдерживалась, чтобы не прижать сына к себе.
Два года. С трудом верится, что Дэвида нет уже так долго. Боль при мысли о нем была такой же острой, как и вначале. Как-то она была у его матери, но обезумевшая от горя женщина разразилась таким потоком оскорблений, что Летти больше не осмеливалась беспокоить ее, уже не сомневаясь, что Дэвид погиб около Дарданелл.
В воскресенье они с отцом молча пообедали. Винни и Люси должны были приехать около четырех. Пока отец прилег отдохнуть, Летти вымыла посуду и принялась готовить стол, переставив временно горшок с аспидистрой на окно. Глядя на кожистые листья, Летти мельком подумала, что это растение было свидетелем многих трагедий в их семье, повидало и горе, и отчаяние, и любовь, и ненависть.
Отец так и не смог простить ей «позора». Она же выносила его нападки, потому что уехать – означало каким-то образом подтвердить свою вину, которую Летти не признавала. Ее сын был символом любви, красивой и нежной, и вечной, если бы их не разлучила война. Это другие люди говорили о «позоре» – те, кто считал их отношения грязными и постыдными.
Молчание, разделявшее ее с отцом, стало почти постоянным. За завтраком… в течение всего дня. Отец молча просматривал книги, уходил в пивную, не сказав «до свидания». Летними вечерами, выглядывая из окна, он молча попыхивал трубкой. Зимой, скорчившись около камина, он тоже молчал. Тишина царила и когда Летти занималась домашним хозяйством. А ведь она была готова отдать душу, чтобы отец сказал ей хоть одно доброе слово.
Родственники нисколько не помогали, а напротив, только подливали масла в огонь. «Как у нее хватает наглости смотреть людям в глаза?»
А как она должна была вести себя? Позволить публично выпороть себя? Обрить голову или удалиться в монастырь и принять пострижение? Что еще оставалось, кроме того, чтобы жить как прежде, надеясь, что все забудется. Тетя Хетти и тетя Милдред, когда приезжали к отцу, все время бросали на нее косые взгляды. Дядя Билл, явно в сильном замешательстве, старался держаться от нее подальше. Дядя Чарли, все такой же общительный, иногда хитро разглядывал ее, как будто представляя ее в постели с мужчиной. Двоюродные сестры, достигнув возраста, когда уже могли со знанием дела обсуждать, что такое любовь, в ее присутствии все время хихикали.
Летти с трудом выносила их посещения, обычно стараясь потихоньку улизнуть. Она надеялась, что никто из них не захочет присутствовать на дне рождения отца, и была очень рада, что так и получилось и их даже не приглашали.
Люси приехала вместе с Винни и Альбертом около четырех. Извинившись за отца, Летти сама провела их в дом. Она пыталась разбудить его некоторое время тому назад, но отец, проснувшись, сделал вид, что не слышит, так что Летти предоставила ему самому решать, когда выйти к гостям.
– Как тебе удалось приготовить пирог? – спросила Люси с набитым ртом.
Только что вынутый из духовки пирог наполнял комнату необычайным ароматом.
– Ты просто волшебница.
– Рада, что вам понравилось, – ответила Летти, медленно и без аппетита съев свой кусочек.
– Где ты взяла продукты? Мне, например, никогда не везет. Так ужасно, когда ты уже первая в очереди, а они вывешивают объявление, что все закончилось и сегодня ничего больше не будет.
Летти кивнула, пытаясь сосредоточить внимание на Люси и оторвать взгляд от Кристофера, который, в полном неведении о ее мучениях, весело играет со своим «братом», стараясь связать его пальцы кусочком резинки.
Не смотри на него, заклинала она себя, смотри на других. Альберту исполнилось девять лет. Сильный и наглый. Джорджу восемь, Артуру шесть – оба маленькие дьяволы. И все трое обещают вырасти красавцами. Девочки Люси – Элизабет и Эммелин, восьми и шести лет, – симпатичные, одаренные и абсолютно уверенные, что всегда все их желания будут исполняться.
В комнате становилось жарко. Хотя день выдался теплым, отец развел сильный огонь в камине и сейчас сидел, уставившись на языки пламени, как будто намекая, что всем пора по домам.
Люси, обмахиваясь носовым платком, спросила:
– Нельзя ли хоть немного открыть форточку? – И он, не желая отказывать ей, согласно кивнул.
Ее дочки подошли и сели около окна, послушные, как маленькие монахини. Старшие сыновья Винни, заскучав от разговоров взрослых, капризничали, им хотелось или вернуться домой, или спуститься вниз на улицу поиграть с местными детьми.
– Мамуль, можно мы пойдем на улицу?
Но Артур и слышать об этом не хотел. Вынув трубку изо рта, он пригвоздил их к месту достаточно суровым взглядом. Как бы стараясь заслужить одобрение покойной жены, он заявил, что им не подобает унижать себя общением с уличными мальчишками. Его мнение было тут же поддержано Винни, которая бросила на детей выразительный взгляд, пока устраивала поудобнее Кристофера, чтобы он мог насладиться последним кусочком пирога. Летти, следя за ней, молчала.
– Почему ты моя тетя? – Эммелин отвернулась от окна и принялась разглядывать Летти.
Пойманная врасплох, Летти перевела взгляд на девочку. Неужели Люси обсуждала ее в присутствии детей?
– Потому что я сестра твоей мамы, – ответила она ровным голосом.
– Мамочка говорит, что ты незамужняя тетка. А что такое незамужняя тетка?
Эммелин всегда задавала вопросы быстро, выпаливала их не думая – настоящая дочь своей матери. Ответ Летти был таким же откровенным. На прямой вопрос надо и отвечать так же прямо – эту заповедь она усвоила давно.
– Тетя, которая еще не замужем, Эммелин.
– А мамочка говорит, что ты слишком стара, чтобы выйти замуж.
Голос Люси резко ворвался в их разговор.
– Достаточно вопросов, Эммелин, дорогая. И посмотри на свои руки, все грязные там, где ты касалась подоконника. Это настоящий бич Лондона – так все быстро пачкается.
Через узкую щель приоткрытого окна до них доносились крики играющих внизу детей.
Джордж протиснулся между своими двоюродными сестрами и с тоской прилип к стеклу, повторяя свою просьбу:
– Можно мне спуститься, мам?
Внизу стоящие в кружок неряшливо одетые дети считали, кто будет «водить».
– Раз, два, три, четыре, пять, выходи, тебе играть… – Они повторяли это снова и снова, пока их не осталось только двое. – Раз, два…
– Мам, можно… Ну, пожалуйста! Оставшаяся последняя девочка зажмурила глаза, и дети разбежались, прячась в подъездах и за мусорными баками.
– Готово. Иду искать! – раздался на улице громкий крик.
Девочка, костлявые колени которой проглядывали через дырки в черных колготках, а потертое платье превратилось в серый мешок от бесконечных стирок, осторожно отошла от смятой консервной банки, лежащей у ее ног.
Джордж задержал дыхание, увидев, как из-за мусорного бака показалась фигура мальчишки. Ему хотелось крикнуть: «Берегись», но в этот момент девочка заметила другого игрока и пронзительно закричала:
– Я тебя вижу! Вижу тебя, Анна Валлас! Выходи!
Обнаруженная встала. Остальные дети все еще прятались, и мальчик подобрался ближе, внимательно наблюдая за сторожившей жестянку девочкой. Она увидела его слишком поздно и кинулась назад. Он так же быстро бросился вперед, успев схватить банку прежде, чем его осалили.
– Банка моя! – Услышав этот победный крик, отовсюду появились фигурки детей.
Девочка была в ярости.
– Я тебя осалила! Я тебя коснулась первая!
– Вот уж нет! – мальчишка по-хозяйски прижал банку к груди. – И близко тебя не было!
– Нет, была! Я тебя коснулась! Клянусь!
– Нет, не коснулась!
– Ты жульничаешь! Ты обманщик!
– Корова!
– Не смей называть меня коровой, ты обманщик.
– Корова, глупая корова!
Девочка топнула ногой, вкладывая в это движение весь свой гнев.
– Это нечестно. Я больше с тобой не играю. Ты жульничал, Томми Аткинс!
– Ты вонючка.
Она сильно ударила его по щеке.
Джордж совершенно забыл о своем желании спуститься вниз, он был в восторге от предоставленного ему развлечения.
Оставшиеся дети безмолвно наблюдали, как брошенная жестянка звякнула, упав на землю. Мальчишка протянул руку, но девочка опередила его. Развевающийся, как флаг, фартук, просвечивающиеся через колготки белые колени, двигающиеся вверх-вниз – она неслась по улице, выкрикивая на ходу оскорбления, а за ней бежал безнадежно отставший Томми. Когда они исчезли из виду, дети снова стали в кружок и принялись считать, кто следующий будет «водить».
Джордж вспомнил о своем желании поиграть.
– Мам, можно мне пойти на улицу? К нему присоединилась Эммелин.
– Можно мне тоже, мамуль?
Люси, до того поглощенная разговором с Винни, крайне резко выразила свое неодобрение.
– Нет, нельзя. Ты не можешь играть со всяким отрепьем.
Летти, уязвленная предполагаемыми намеками Люси о том, что она старая дева, бросила на сестру язвительный взгляд.
– Когда-то ты играла с такими же оборванцами. Хотя, я предполагаю, иногда бывает полезно забыть о чем-нибудь.
Люси густо покраснела.
– Надеюсь, моя жизнь изменилась с тех пор. Я старалась стать лучше.
– Хорошо, когда есть возможность изменить свою жизнь к лучшему, – едко заметила Летти, – некоторым из нас повезло не так сильно.
– Никто не просил тебя оставаться с отцом.
Нет, действительно никто не просил. Просто подразумевалось само собой, что именно она останется здесь, лишенная возможности создать свою семью – ведь забота об отце отнимала слишком много времени. А что взамен? Восьмилетняя выскочка называет ее старой девой.
– У некоторых из нас не было выбора, – сказала она медленно, – кроме как стать незамужними тетками из чувства долга по отношению к другому человеку. А ты такая же эгоистка, как и он.
Она немедленно раскаялась в своих словах, заметив, как напрягся отец, зная, что ее слова задели его. Но Люси увидела в этой вспышке только оскорбленную гордость. Около ее губ появились морщины.
– Не понимаю, как ты можешь так говорить! Ты сто раз могла выйти замуж. Неудивительно, что он уехал и оставил тебя! Кому нужна женщина, которая ценит себя так низко, как ты.
– Он меня не оставил. Дэвид убит на войне.
Как она могла так спокойно говорить об этом? Неужели она уже ничего не чувствует? Нет, боль, пустота, ужасная горечь не исчезли, только на этот раз они были вызваны той бездумностью, с которой Люси наносила удары.
Отец набивал табак в трубку, не поднимая головы, не смотря на нее, лицо его было хмурым. Она увидела, как он поднял руку, шаря на каминной полке в поисках спичек.
– Около часов, пап.
Удивительно, что ей удавалось говорить как ни в чем не бывало. Больше всего Летти хотелось бросить эти спички ему в лицо и убежать из дома. Но она вела себя как разумная женщина. Правда, ей тотчас пришлось раскаяться в этом, так как отец взял спички и зажег трубку, сделав вид, что не слышал ее слов.
Винни, полуобняв Кристофера, встревоженно посматривала то на нее, то на Люси. Люси презрительно вскинула голову и, фыркнув, встала. Прошествовав к своим дочерям, она резко закрыла окно, и крики детей на улице мгновенно стали тише.
– Осенью, – сказала Люси, – так быстро налетает холодный ветер. Становится весьма прохладно. Пап, я положу побольше угля, хорошо?
Само внимание, медовый голосок, и отец смотрит с такой гордостью, как никогда не смотрел на Летти. Как все это отвратительно!
Билли вернулся домой, и Летти заглянула к ним узнать, можно ли повидаться с ним.
Его мать как будто усохла, а выражение глаз отца, хотя он и смотрел куда-то за ее плечо, когда говорил с ней, заставило Летти бегом подняться наверх.
Увидев Билли, она схватилась рукой за горло. Одетый в пиджак и брюки, которые казались слишком большими, Билли сидел в кресле около огня – человек, в котором она едва могла узнать того, кто так весело отправился на призывной пункт три года назад.
– Ты выглядишь неплохо, – заметила она слишком бодро. – Я думала, будет хуже.
Внешне он был таким же стариком, как и отец, правда, волосы у того – седые, а у него – все еще светлые, хотя и потерявшие блеск. Старыми были глаза и рот, сжатый так, будто он потерял способность улыбаться. Газ, попавший в легкие, заострил черты лица, сделал их бесцветными. Дышал он хрипло, с присвистом.
– Выглядишь не так уж и плохо, – повторила она. Билли удалось улыбнуться.
– Жаль, что ты видишь меня не в лучшей моей форме, – сказал он со слабой усмешкой. Ему, видимо, не хватало сил говорить долго. Когда он кашлял, это был сухой, не приносящий облегчения кашель. – Надо было подождать несколько недель. Доктора говорят, что я поправлюсь. Несколько недель – и ты могла бы разглядеть во мне и что-то положительное. Могла бы даже потерять голову. Через несколько недель. Летти порывисто коснулась его плеча.
– Я уверена, что со временем тебе станет лучше. Глаза Билли скользнули по ее руке – по ее левой руке – вниз к пальцам. Она уже давным-давно сняла кольцо, подаренное Дэвидом, и убрала его в шкаф. Носить его казалось кощунством.
– Значит, ты тогда не вышла замуж? Летти быстро убрала руку за спину.
– Его призвали в армию. – Она надеялась, что не расплачется. – Он был убит.
Вот! Она сказала это без слез, спокойно глядя на Билли.
Он первым отвел глаза – когда-то ярко-голубые, а сейчас все в красных прожилках.
– Почти два года назад – в пятнадцатом. Губы Билли сложились в какое-то подобие улыбки.
– Значит, у меня есть шанс, хотя я вряд ли сейчас представляю хоть какую-нибудь ценность для девушек.
– Ох, Билли, не говори так! – воскликнула Летти, чувствуя, как по щекам потекли слезы.
Горькие слезы – о себе и сыне, для которого она стала тетей, о молодом человеке, превратившемся в старика, о другом человеке, чье тело лежало непогребенным на залитой солнцем равнине, о бессмысленности всего этого.
