ГЛАВА 30
Светало, когда Ник добрался до своего дома вместе с Розмари и Валери. Он проводил Розмари в комнаты на третьем этаже, неся небольшой чемодан, в который перед выездом она сложила часть своих вещей. После стрельбы ее всю трясло, она заявила, что не сможет уснуть у себя в доме и ей необходимо отправиться куда-нибудь, чтобы хоть немного прийти в себя.
— Нет ничего проще, — сказал Ник и пригласил ее вместе с Валери отправиться к нему и жить в его доме, сколько они пожелают.
Он устроил Розмари на третьем этаже и, убедившись, что ей удобно, спустился в свою комнату. Когда он пришел, Валери уже лежала в кровати, он присоединился к ней, и они молча тесно прижались друг к другу, желая тепла и близости и радуясь, что, наконец, были вместе и с этого самого мгновения будут вместе всегда. Так они и уснули, заключив друг друга в объятия. Час спустя они почти одновременно проснулись.
— Нужно позвонить в больницу, — сказала Валери.
Ник уже тянулся к телефону. Он набрал номер послеоперационного отделения.
— Лили Грейс, — сказал он, — была прооперирована пару часов назад, мы хотели бы узнать, как она себя чувствует? Говорит Ник Филдинг.
Одной рукой он прижимал к себе Валери.
— Нет, не родственник, нет: у нее нет родных. Но она живет с нами, мы отвечаем за нее.
— Да, теперь припоминаю, — сказала медсестра, — состояние стабильное, мистер Филдинг. Другой информации пока нет. Если вы перезвоните часа через два-три…
— Спасибо, — сказал Ник. — К этому времени мы будем у вас.
Он откинулся на свою половину кровати, увлекая за собой Валери, ее ноги оказались между его ногами, груди плотно прижатыми к его груди, а ее полураскрытые нежные губы — перед его губами.
— Я люблю тебя, — проговорил он, медленно целуя ее. — Я мечтал проснуться однажды рядом с тобой. Конечно, я бы хотел пробуждения без наших тревог, но все равно оно бесконечно лучше других, потому что ты здесь. Я хочу, чтобы мы поженились; я сказал тебе вчера об этом?
Она улыбнулась.
— Я так и поняла твои вчерашние слова, наверное, потому, что это как раз то, чего я хочу!
Они обнялись, отгоняя воспоминания прошлой ночи. Медленно Валери высвободила свои ноги и обхватила ими Ника. Естественно, словно продолжая беседу, они соединились. Обнявшись, улыбаясь, они глядели друг другу в глаза, и этот взгляд, одновременно грустный и веселый, был обоюдным обещанием отныне и навсегда дарить друг другу любовь и наслаждение, пусть даже в гуще трагических событий; взаимное тепло и близость, которые будут поддерживать их в смутные и страшные мгновения.
Они вновь поцеловались и неподвижно лежали в тишине дома.
«Дом, — подумала Валери. — Повсюду мы будем вместе». Она улыбнулась своим мыслям: она думала о страсти к наслаждениям, которая прежде правила ее жизнью, и о том, как теперь эта страсть наполнилась новым содержанием и изменилась. Дело совсем не в том, что теперь ей меньше нравились удовольствия, а в том, что теперь они ассоциировались с полнокровной, насыщенной жизнью. Прежде она жила лишь частично, не открывая в себе всего того, на что была способна; теперь она могла работать, и работать хорошо; могла любить, и любить самозабвенно; могла отдавать себя, и отдаваться полностью. «Нужно рассказать об этом Лили: она поймет. Все ее проповеди были посвящены вере в нас самих и в то, кем мы можем быть, что мы можем быть гораздо лучше, чем сами о себе думаем, лучше, чем нас считают другие».
Она поежилась, вспомнив о Лили и тех проблемах, которые ей и Нику предстоит решить.
— Я люблю тебя, — прошептала она, прильнув губами к его сердцу, — и мне хотелось бы провести здесь с тобой весь день, но нам нужно вставать.
Он улыбнулся:
— В один из дней мы пробудем здесь, сколько нам заблагорассудится; вереница слуг будет приносить нам еду и питье, за стеной в соседней комнате будет звучать нежная музыка…
— В аранжировке телефонных звонков, — рассмеялась Валери, — мне нравятся твои грезы.
— У меня есть и другие. Но сейчас нужно подумать о Чеде, затем о Лили и Бобе.
— Нужно захватить им что-нибудь, — сказала Валери, усаживаясь на кровати. — Книги? Еду? Журналы? Как считаешь?
— Возможно, все сразу. Не могу придумать ничего, что в этой ситуации могло бы сделать его счастливым, а ты?
— Да. Впереди у него мало приятного, — она медленно покачала головой. — Страшно. Не укладывается в голове, так ужасно… — она остановилась на мгновение, тряхнула головой, отгоняя прочь воспоминания вчерашней ночи. — Через минуту вернусь.
Валери отправилась в ванную принять душ, оставив Ника сидеть на кровати наедине с воспоминаниями о вчерашних событиях.
Полиция, приехавшая на место преступления через три минуты после звонка Ника, прочесала все окрестности. Оцеплять улицы и парк было поздно, тем не менее они осмотрели все вокруг, а трое полицейских вошли в дом Валери. Ник остановил их, заявив:
— Мы отправимся в больницу. Необходимо узнать о состоянии Лили. Можете побеседовать с нами там.
Он, Розмари и Валери поехали вслед за машиной «скорой помощи», увозившей Лили и Боба Таргуса в госпиталь.
Непосредственно перед ними две машины «скорой помощи» доставили в госпиталь еще двоих пострадавших. В помещении неотложки, как показалось Нику, царили полный хаос и неразбериха. Однако, к его удивлению, доктора и медсестры как-то умудрялись во всем разобраться.
Состояние Таргуса не вызвало опасений. С пулевой раной плеча его направили в палату. Лили сразу же отвезли в операционную.
Валери, Ник и Розмари ожидали в холле больничного коридора, обставленного потертой мебелью, металлическими торшерами и журнальными полками. Журналы были истрепаны, с отрывающимися обложками, вываливающимися бланками на подписку, с наполовину разгаданными кроссвордами. Розмари, поколебавшись, взяла два журнала и села в кресло.
— Мне необходимо, — сказала она извиняющимся тоном, — мне не по себе от мыслей о Лили и о случившемся. Невозможно… Ничего подобного, никогда… — голос ее постепенно угас.
На протяжении следующих нескольких часов она то читала, то впадала в полусонное забытье.
Ник и Валери устроились на узкой кушетке.
— Скоро здесь будет полиция, — сказала она. — Придется сказать, что мы узнали голос Сибиллы, не так ли?
Он кивнул:
— Этого не избежать. Нужно будет поговорить с Чедом, прежде чем он узнает об этом со стороны. Боже праведный! Что мы ему скажем? Так много…
— Ты уверен, что то был ее голос, Ник? Мне показалось, что ее, но…
— Несколько раз я слышал, как она кричала, — сухо проговорил он, — и у нее были причины устранить Боба. Мне следовало бы подумать об этом.
Он беспокойно заерзал, затем встал.
— Пойду позвоню ей.
С телефона-автомата, установленного в конце коридора, он набрал номер Сибиллы.
— Не отвечает, — сказал он, опускаясь рядом с Валери и снова взял ее за руку. — Наверное, еще в пути после стрельбы в Фолс Черч.
Они молча сидели, погруженные в свои мысли.
— Что будет с Лили? — спросила Валери. — Теперь ей придется жить самостоятельно. Не думаю, чтобы она знала, как.
Ник, соглашаясь, кивнул.
— Ей придется повзрослеть в большей мере, чем Чеду.
Валери задумалась.
— Не уверена. Лили знает гораздо больше, чем показывает. Она не отдает себе отчета в том, как много она знает. София как-то сказала, что Лили говорит как человек, находящийся в трансе. Думаю, примерно так она и жила. Теперь ей предстоит проснуться. Можешь представить, какой она тогда станет? Она обладает силой воздействовать на людей — хотела бы я знать, как она ею воспользуется?
— Скорее всего, ты ей поможешь. Она обожает тебя. Неужели ты действительно считаешь, что она не обратится к тебе за помощью? Бедная ты моя, любимая, тебе придется заботиться о Чеде и о Лили, прежде чем у нас появятся свои дети.
Валери улыбнулась:
— Подумаем об этом.
— Давай только поскорее. Не хочу больше ждать, а ты?
— Нет, куда же еще? Мне тридцать четыре года, и я давно хочу иметь детей.
— Когда-то ты была не так уверена.
— Когда-то я была слишком молодой и не подозревала, что для меня будет означать семья, в которой есть ты!
Они нежно поцеловались, бурное проявление страсти в этом помещении было неуместным. Затем появились полицейские.
Их интересовал лишь один вопрос: у кого были причины стрелять в Боба Таргуса и в преподобную Грейс?
Судя по ответам Ника и Валери, стрелявший хотел убить Таргуса. Таргус был один, когда в него угодила пуля. Но как только появилась преподобная Лили, прозвучал второй выстрел. Поэтому, у кого были причины желать смерти обоим?
— Мы нашли несколько свидетелей, — сказал один из полицейских. — Группа подростков слышала прозвучавший в парке крик. Возможно, вы тоже его слышали. Со слов подростков, он звучал, как «Лии», довольно похоже на «Лили». Посмотрев в том направлении, они заметили, как женщина, которая что-то несла, может быть, ружье, села в машину «тестаросса». Итальянская модель. Таких машин, наверное, не более полдюжины на весь штат. И можно биться об заклад, что любой подросток знает, как выглядит такой автомобиль. Думаю, мы легко сможем разыскать ее. Вам известно, у кого есть «тестаросса»?
— Да. — Ник почувствовал, как Валери сжала его руку. — Ее зовут Сибилла Эндербай.
— Эндербай… Вы слышали ее голос?
— Да, мы узнали ее голос.
— Кто она?
Ник почувствовал, как волна беспомощности нахлынула на него. Кто она? Телепродюсер. Бывшая жена. Мать в некотором роде. Возможно, сила, стоявшая позади Грейсвилля. Женщина, которой правила зависть. Разгневанная женщина.
— Она снимает телевизионную программу «Час Милосердия». Боб Таргус был пилотом самолета Фонда «Час Милосердия» до момента, когда несколько недель назад самолет был продан. Он приезжал к миссис Стерлинг, чтобы рассказать о возможной причастности Сибиллы… э… миссис Эндербай к авиационной катастрофе, произошедшей полтора года назад.
Полицейский, нахмурившись, произнес задумчиво:
— Не вижу связи. Преподобная Грейс и авария самолета?
— Мы все еще пытаемся разобраться, — сказал Ник, — многого не знаем сами. Поэтому не можем сказать о Сибилле Эндербай того, в чем не уверены.
— Почему? Все же говорят. Выскажите свои предположения.
— Нет, расспросите ее сами.
— Расспросим, не беспокойтесь об этом. Знаете ее адрес?
— Морган Фармс, в Мидлбурге.
Когда полицейские уехали, Валери и Ник сидели рядом. Розмари листала журналы, бормоча что-то насчет Сибиллы, вспоминая давние времена, когда мать Сибиллы была ее портнихой. Сибилла, тогда ребенок, обычно сидела поблизости, тихая, внимательная и неулыбчивая, играя лоскутами материи и прислушиваясь ко всему, о чем говорили взрослые, пристально наблюдая за тем, что происходило вокруг, вбирая все в себя. Когда Розмари дарила ей платья, надоевшие Валери, она брала их, никогда не говоря слов благодарности, и только глядела своими странными светлыми глазами до тех пор, пока мать не напоминала о необходимости поблагодарить. Тогда, словно задыхаясь, она выдавливала из себя несколько слов признательности.
— У меня мурашки бегали по коже, — прошептала Розмари, — или я начала так думать теперь, после случившегося?
Три часа спустя вышел врач. Лили поместили в послеоперационную палату. Ее состояние было удовлетворительным. Она хорошо перенесла операцию. Лили была молодой и сильной. К тому же ей повезло.
— Отправляйтесь домой, — сказал врач, — пока больше ничего сказать не могу. Сейчас ее нельзя беспокоить. Завтра, может быть. Позвоните утром.
Ник вел машину по слабо освещенным, почти призрачным улицам Джорджтауна.
«Домой», — подумала Валери.
События прошедшей ночи казались Нику более ясными теперь, когда он сидел на кровати, а Валери принимала душ, чем тогда, в госпитале. Там он был слишком поглощен случившимся, чтобы думать о деталях.
«Ее машина, — размышлял он, — «тестаросса». Сибилла всегда стремилась подчеркнуть свое богатство. Ей, видимо, не приходило в голову, что идти на такое дело и использовать уникальную иномарку — это все равно, что выйти на улицу с табличкой «Я — убийца» на груди.
— Пап, ты встал? — раздался из-за двери звонкий голос выспавшегося Чеда.
— Сейчас, — проговорил Ник, натягивая халат и открывая дверь.
Чед посмотрел мимо него на смятую кровать, на брюки и рубашку Валери, лежавшие на стуле, затем на Ника.
— Я не слышал, как вы вернулись.
— Мы приехали очень поздно. Прошлой ночью произошли серьезные события. Мы хотим поговорить с тобой. Через пятнадцать минут мы спустимся вниз к завтраку. Подожди нас, не уходи никуда.
— Конечно. Похоже, какие-то неприятности?
— Мы все обсудим через несколько минут.
— Надеюсь, это не касается вас с Валери, да? То есть с вами все в порядке?
— У нас все хорошо. Все чудесно. Мы расскажем тебе и об этом.
Чед бросил еще один взгляд на кровать.
— Думаю, «об этом» я уже знаю.
Он ухмыльнулся.
— Великолепно, до встречи внизу.
Ник посмотрел, как он прыжками спускался по лестнице, полный жизни и ожидания нового дня, расстилавшегося перед ним, так что даже перспектива грядущих неприятностей не могла затормозить его движения. Сердце Ника екнуло. Что он ему скажет?
— Ты можешь мне помочь, — сказал Ник, обращаясь к Валери, когда она вышла из ванной комнаты с полотенцем, обернутым вокруг головы наподобие тюрбана. — Боже мой, как ты прекрасна! Как мог я думать о ком-то еще, кроме тебя!
— Ты думаешь о своем сыне, — улыбаясь, сказала она, расставляя приоритеты по местам. — В чем ты рассчитываешь на мою помощь?
— Надо поговорить с Чедом, — он смотрел, как она доставала вещи из чемодана. — Мне хотелось бы сделать это вместе с тобой.
Валери остановилась. Медленно покачала головой.
— Не думаю, чтобы ты действительно хотел этого. Мне кажется, тебе лучше поговорить с ним с глазу на глаз. Я ничем не смогу помочь, Ник. Я не могу подсказать Чеду, как ему относиться к своей матери. И не могу подсказать и тебе, как говорить с ним о ней. Что бы я ни сказала — все будет неуместным.
— Ты никогда не говоришь не к месту. Однако, может быть, сейчас ты права: мы должны решить с ним все сами, между собой. Ты очень мудрая леди.
Он обнял ее, крепко прижав ее холодное после душа тело к своему теплому.
— Быстро сполоснусь и спущусь вниз. Подождешь меня здесь?
— Нет. Поднимусь наверх, посмотрю, как там мама. Спущусь вниз позже.
Через десять минут Ник вошел на кухню один, без Валери. Лицо Чеда померкло.
— Где Валери?
— Скоро будет. Доброе утро, Елена, — поздоровался Ник.
Елена закончила отжимать апельсины и протянула ему стакан сока. Ник сел рядом с Чедом на подушечку, лежавшую на банкетке около стола.
— Ее мать сегодня ночевала у нас на третьем этаже. Валери решила побыть немного с ней, чтобы она не чувствовала себя неловко, а затем спустится вниз позавтракать с нами.
— Ее мать? Что она у нас делает?
— Этой ночью у них в доме случилось несчастье. Я был у них в гостях, — Ник отсутствующим взглядом посмотрел, как Елена поставила перед ними тарелку с оладьями и термос с кофе.
Наложив блинов в тарелку Чеду, она сказала:
— Я на кухне, буду нужна — позовите.
— Какое несчастье? — спросил Чед, когда она вышла.
— Я тебе расскажу, но давай начнем с другого.
— С чего? — спросил Чед.
— С Грейсвилля, — медленно начал Ник. Он заметил, как напрягся Чед, на мгновение застыл, затем продолжал жевать. Однако Ник знал, что он внимательно ловил каждое слово. — Ты, конечно, смотрел последние репортажи о телепроповедниках и знаешь, что происходит. Появились доказательства, что фонд «Час Милосердия», строящий Грейсвилль, замешан в некоторых махинациях, возможно, и в других, более тяжких преступлениях. Мы не знаем…
— Это касается мамы?
— Мы не знаем точно. Полагаем, что да.
— Она не занимается такими делами, как Беккеры — помнишь, показывали по телевизору… знаешь, у Тамми Беккер была псарня с кондиционерами, а ее туалет размером с мою комнату, может, больше, и тот огромный канделябр… У мамы нет ничего подобного.
— Конечно, нет. Не знаю, на что она тратит деньги, но похоже, появились доказательства, что она и еще несколько человек с помощью уловки извлекали из строительства Грейсвилля через Фонд деньги для собственных нужд. Это все, что мне известно сейчас. Скоро этим делом займется куча народу, и чем больше они будут узнавать, тем больше будет сообщений в газетах и на телевидении. Ты отлично знаешь, как все происходит. Когда такое случается, никто не сможет спрятаться. Не сможет и Сибилла, не сможешь и ты. Тебе следует знать, будет нелегко.
Чед подцепил вилкой последний кусок блина и вытер ИМ тарелку, на которой оставались остатки сиропа.
— Это и произошло нынешней ночью? Этой ночью ты узнал обо всем?
— Нет, там случилось другое.
— Ты будешь блины?
Ник улыбнулся и пододвинул Чеду свою тарелку.
— Я не голоден. Пусть лучше они помогут наполнить твое бездонное пузо. Послушай, Чед, эта история началась давно. Примерно полтора года назад Сибилла хотела помешать одному человеку вылететь на совещание в Вашингтон. Он собирался срочно лететь, а она нашла человека, который налил воды в бензобаки его самолета. Но не с целью причинить ему вред, а только для того, чтобы просто задержать его вылет. Ему пришлось бы звать механика для осмотра самолета, сливать и снова заливать горючее. Это заняло бы много времени. Но случилась беда. Пилот не произвел обязательного предполетного осмотра самолета и, разумеется, не обнаружил воду. Через некоторое время после взлета самолет разбился, а пилот погиб.
— Да, — сказал Чед.
Ник видел, что мальчик весь сжался, предчувствуя, что сейчас будет главный удар.
— Погибший был мужем Валери — Карл Стерлинг. Как раз вчера Боб Таргус, человек, который налил воду в бензобаки, наконец решил признаться в этом и приехал к Валери. Сибилла узнала об этом и захотела остановить его, как когда-то хотела остановить Карла.
Чед сидел неподвижно, опустив голову и напряженно глядя в тарелку.
— Да, — проговорил он.
— Мне страшно говорить об этом, Чед, но ты должен это услышать. Если этого не скажу тебе я, скажет кто-то другой, а это будет еще хуже. Мне хочется, чтобы ты понял. Многого я и сам не понимаю. Нам с тобой вместе предстоит потрудиться над этим. Ты меня понимаешь?
Голова Чеда была по-прежнему опущена вниз.
— Да.
— За последний год с Сибиллой что-то произошло. Она прежде отлично держала себя в руках в любых ситуациях и при общении с любыми людьми. Однако в последний год она, видимо, переменилась, будто внутри нее сидела болезнь, которую она не могла контролировать. Прежде, когда она пыталась остановить Карла, она хотела только задержать его. Теперь, когда она захотела остановить Боба Таргуса, она попыталась убить его из ружья.
— Нет! — Чед как-то затравленно посмотрел на отца. — Она не могла… Она не пыталась у… она не могла! Ты же знаешь, тоже знаешь! Готов спорить, она не делала ничего подобного! Люди наговаривают на нее, она сама говорила мне. Она говорила, что многие завидуют ей и поэтому лгут. Она рассказывала мне обо всем.
— Я тоже не хочу в это верить! — сказал Ник. — Я бы предпочел скрыть все это от тебя. Но случившееся с Сибиллой относится к разряду таких новостей, которые невозможно скрыть, их нельзя утаить. Она всегда мечтала стать героиней большого романа и вот теперь заварила такую историю, которая сделает ее имя известным, конечно, не так, как она хотела бы, и заденет очень многих людей. Боюсь, что скоро об этом начнут говорить повсюду, и я не смогу помешать. Но в моих силах — помочь тебе справиться со всем с этим.
Чед упрямо закачал головой.
— Мне не с чем справляться. Все это — ложь.
— Нет, Чед, выслушай меня.
Ник попытался обнять его за плечи, но Чед резко сбросил его руку.
— Послушай, нам будет трудно пережить то, что произошло, не притворяясь. Сибилла притворялась всю свою жизнь, а мы с. тобой не будем этого делать. Из этого никогда ничего хорошего не получится. Сибилла старалась жить, словно мир был большой картиной, которую она постоянно дорисовывала: закрашивая одно, добавляя другое; перемещая людей и сцены из одного места в другое, а затем перерисовывая все заново, чтобы картина смотрелась так, как она в этот момент хотела ее видеть. Мы так жить не будем. Так живут только дети и те взрослые, которые так и не стали взрослыми. Такая жизнь ведет к злобе, а иногда и к трагедии, потому что в жизни всегда наступает момент, когда нельзя что-то закрасить и сделать, чтобы жизнь выглядела такой, как того желаешь ты. Когда наступает такой момент, тогда ты стремишься найти кого-нибудь, на кого можно было бы свалить вину, появляется желание наказать этого человека и причинить ему боль за то, что ты несчастен, и получается, что кто-то другой вынужден расплачиваться за твои страдания. Ты и я будем жить в мире, каков он есть в действительности. Некоторые вещи мы можем изменить, другие игнорировать, но с большинством происходящих событий нам придется примириться и жить так, чтобы они не мешали нам, но и не пытаясь переделать их. Сибилла, видимо, никогда не научится этому.
— Если она такая ужасная, почему ты женился па ней? — воскликнул Чед.
Ник колебался. Они с Чедом неоднократно говорили на эту тему и прежде. Ник знал, что дети забывают то, что им рассказывают, если они слишком малы, чтобы воспринять это через призму своего жизненного опыта. Каждый раз, возвращаясь к этой теме, Чед будет запоминать все больше и больше и однажды, усвоив все, может быть, будет удовлетворен.
— Я был молодым, и она тогда была другой, — наконец проговорил Ник и подумал, сколько миллионов мужчин и женщин произносят эти, ничего не значащие слова, пытаясь объяснить неудавшийся брак. — В ней жило страстное стремление добиться успеха, выбраться из нищеты, которую она познала с детства, сделаться известной и влиятельной. Я восхищался ею, потому что сам был таким же, и думал, что мы сможем понять друг друга. Я полагал, что она храбрая, сильная и нежная, но в то же время одинокая и нуждающаяся в защите. Ей нужно было, чтобы о ней заботились, а заботиться о ней было некому, понимаешь? — чтобы она не чувствовала себя одинокой в мире. Она говорила, что я делаю ее счастливой, а поскольку мне очень хотелось этому верить, я поверил. Мне важно было знать, что и я кому-то нужен, но тогда я не разобрался и ошибочно принял сострадание и восхищение за любовь. Потом родился ты, и я нашел в тебе все, что надеялся найти: я был нужен тебе, и я любил тебя настолько сильно, что считал, что моя жизнь может быть счастливой просто потому, что есть ты.
Чед посмотрел на отца:
— В то время она тоже совершала плохие поступки? Из-за этого ты не остался с ней?
Ник наполнил Чеду чашку из термоса, оставленного Еленой.
— В действительности у нас оказалось мало общего: гораздо меньше, чем я думал, когда мы поженились. Мы совершенно по-разному смотрели на многие вещи.
— И ты всегда смотрел правильно? А она нет? Почему же ты тогда не объяснил ей? А потом, ты же сам мне говорил сколько раз: прежде чем обвинять человека, надо его понять.
Ник обнял сына, на этот раз Чед не вырывался.
— Я старался. Помнишь, я сейчас сказал, что такое состояние подобно болезни? Сибилла — раздражительный человек, Чед, многие вещи и люди раздражают ее. При этом совершенно не важно, какого успеха она добилась, чем она владеет; она не способна испытывать удовлетворение, ей всегда надо еще больше. Сначала я считал, что ею движет страсть к успеху, затем понял, что это зависть, постоянная зависть, которая порождает такое же постоянное раздражение. Все мы раздражаемся, порой злимся; существуют вещи, которые не могут не вызывать раздражение или гнев, например несправедливость. Мы злимся, когда нас обижают, но большинство людей контролируют свое раздражение, свой гнев и не позволяют им овладеть собой. Сибилла не способна сделать этого. Раздражение, как кислота, разъедает ее изнутри, и когда боль, причиняемая им, становится невыносимой, она взрывается. Возможно, именно это и произошло сегодня ночью. Не думаю, чтобы она могла сдержать себя и не сделать того, что совершила.
Чед стоял отрешенный и напряженно глядел в сторону, словно не слыша ничего из сказанного Ником. Но Ник знал, что он все слышал и запомнит, по крайней мере, часть сказанного, затем обдумает в более спокойной обстановке и, возможно, благодаря этому иначе будет думать о своей матери: поверит правде о ней, которой не хочет верить сейчас, но, может быть, поймет и простит ее, на что Ник был не способен, но, кто знает, был ли он прав?..
Пока он размышлял об этом, мысли мальчика приняли другое направление. Он поднял голову и горящими глазами посмотрел на отца.
— А она действительно выстрелила? — напряженно спросил он.
— Да, Чед.
— И… что?
— Она ранила Таргуса в плечо и случайно попала в Лили Грейс. Они оба сейчас в больнице.
— Она хотела его убить?.. Если это правда, я не смогу ее больше любить и не хочу никогда ее больше видеть!
— Пожалуй, ты чересчур суров, — сказал Ник. — Почему бы тебе не подождать некоторое время, прежде чем принимать решение? Быть может, ты передумаешь? Если она, например, нездорова, ты же не оттолкнешь ее за это, не так ли?
— Ну, не знаю… Она же не больная!
— Я не был бы столь категоричен. Когда кто-то стоит в темноте и стреляет человеку в спину, мне кажется, что он серьезно болен.
— В спину?
— Она находилась на другой стороне улицы, а он звонил в дверь, поэтому он стоял к ней спиной.
Последовало долгое молчание, в течение которого Чед пытался привести в порядок свои мысли.
— Не знаю.
— Подумай, что я говорил раньше, насчет того, что она раздражена.
— Да, но ведь даже если ты с ума сходишь от злости к кому-то, ты же не идешь и не стреляешь в этого человека!
— Ты — нет, я — нет, к счастью, и большинство людей — нет. Вот почему, с моей точки зрения, такое состояние подобно болезни. Большинство людей способно обуздать свой гнев и понимает, что невозможно перерисовать мир заново по своей прихоти, если что-либо вдруг окажется не так. И ты уже усвоил это, Чед. Ты начинаешь жить в мире, как взрослый человек.
— Но я еще не взрослый!
— Пока нет, но ты уже встал на свой путь. Ты учишься множеству взрослых вещей и сталкиваешься со множеством ужасно трудных фактов. Я горжусь тобой, мой друг. И очень сильно люблю тебя.
Наступила тишина.
— Да, — сказал Чед, кивая. — Да, я тоже люблю тебя, па. Больше всего на свете!
Он резко скользнул вниз и вытянулся во весь рост на банкетке, уткнувшись головой в колени Нику. Ник положил руку ему на голову и нежно гладил волосы сына.
Так они просидели несколько минут, пока в Дверях не показалась Валери. Она посмотрела на Ника, затем окинула взглядом комнату.
— А разве Чеда нет? Я думала, вы разговариваете.
Чед резко вскочил.
— Я здесь!
Чед переживал трагедию. Сибилле грозила тюрьма. Таргус и Лили были в больнице. А Ник был счастлив. Он был счастлив в этот момент, увидев радость, появившуюся на лице сына при появлении Валери.
Лили занимала отдельную палату на верхнем этаже госпиталя. Ей нравилось сидеть у окна, глядя на город сверху. Медсестры показали ей здания и достопримечательности, в особенности Фолс Черч, где в свое время членом приходского управления был Джордж Вашингтон, и Фонтан Веры, воздвигнутый в честь четырех священнослужителей, добровольно пошедших воевать и отдавших свои жизни в первые годы второй мировой войны, чтобы спасти четырех солдат. «Я не достойна быть членом приходского совета, — подумала Лили, — я никогда ничем не жертвовала. Я никогда даже не знала, что значит быть одинокой: кто-нибудь всегда брал на себя заботы обо мне».
Сибиллу арестовали и отпустили под залог.
Боб Таргус находился дома и, ожидая суда и приговора, принимал процедуры для простреленного плеча. Он сказал Лили, что надеется не попасть в тюрьму или во всяком случае попасть ненадолго, так как собирается дать следствию показания против Сибиллы. Однако он потерял работу на новом месте и, похоже, после случившегося никто не собирался его нанимать. Он был так расстроен, что не будет больше летать, что Лили подумала — он уже сурово наказан.
Она тоже скоро отправится домой; здоровье быстро шло на поправку.
— Молодая, сильная, — сказал ей врач в то утро во время обхода, который он делал обычно по утрам, — и очень везучая. Если бы пуля прошла на дюйм выше, то угодила бы прямо в сердце.
«Мне вновь повезло, — подумала Лили. — Но теперь я не особенная, не спасенная во имя высших целей, а просто везучая.
Что же мне теперь делать? Мне необходимо во что-то верить и на этой вере строить новую жизнь. Верить в то, к чему у меня есть страсть. И я пока не знаю… не знаю, что это будет. Что делать? Куда идти, когда меня выпишут отсюда?»
— Ты останешься со мной, — сказала Розмари в тот вечер, когда пришла навестить Лили, — Мне было так хорошо, когда ты жила у нас. Мне нравится быть полезной кому-нибудь. Валери стала такой независимой, особенно после катастрофы, что я чувствую себя ненужной. Я даже подумываю найти работу, можешь поверить? Я поговорила с несколькими художественными галереями, и в одной из них мне, возможно, предложат место. Но пока ты останешься со мной.
— У вас слишком тесно, — сказала Лили. — Вы очень добры, и я не хочу стеснять вас.
— Скоро здесь не будет тесно. Не думаю, чтобы теперь Валери проводила здесь много времени. Ты действительно нужна мне, Лили. Этот небольшой уголок, в котором я буду одна, скоро начнет казаться мне огромным.
Каждый вечер телевидение передавало сообщения о набиравшем обороты расследовании в Фонде «Час Милосердия». В начале недели передавали длинные репортажи о том, что стреляли в Лили Грейс. Рассказывая, репортеры обычно занимали позицию в кустах сумаха или перед дверью дома Валери, на различный манер повторяя то немногое, что им было известно. Они расспрашивали соседей об отношении к происшедшему, демонстрировали фотографии «тестароссы», шикарной итальянской машины Сибиллы, которую они умудрились сфотографировать в гараже ее поместья, подкупив садовника.
К концу недели объем информации о Лили постепенно уменьшился до кратких упоминаний о репортажах о Грейсвилле и Фонде. Отмечалось, что она поправляется, отказывается от интервью, и никто не знал, когда она возобновит свои проповеди.
В воскресенье, спустя восемь дней после ранения, после многих часов раздумий и молитв, Лили приняла решение. А так как она постоянно имела дело со средствами массовой информации, то точно знала, что и как нужно организовать. Она позвонила репортерам на радио, телевидение и в газеты, сообщив, что намерена сделать публичное заявление.
Она никому ничего не сказала, кроме медсестер, которые разрешили ей использовать для пресс-конференции комнату для отдыха.
Вечером, когда Ник и Валери, захватив Чеда, пришли навестить ее, она сказала, что очень хочет посмотреть семичасовые новости, в которых будет блок с ее участием.
— Лучше мы просто посидим и поговорим с тобой, — предложила Валери. — Мы принесли тебе несколько новых книг, фрукты, — она выложила их из сумки, — игру в слова, в которую можешь играть сама или с кем-нибудь на пару.
Лили покачала головой.
— Пожалуйста, Валери, я действительно очень хочу посмотреть новости.
— Они не хотят смотреть новости из-за меня, — сказал Чед. — Трудно, понимаешь, когда каждый вечер говорят о твоей матери. Поэтому они не включают телевизор. А я смотрю его каждый вечер в одиннадцать часов у себя наверху.
Ник удивленно поднял брови.
— Смотришь один?
— Да, я бы с удовольствием смотрел с тобой и с Валери, но вы всегда слишком опасаетесь за меня.
Ник усмехнулся.
— Что ж, с этого момента будем смотреть вместе. Во всяком случае, в одиннадцать часов ты должен уже спать.
Лили взяла в руки блок дистанционного управления.
— Ничего, если я включу телевизор?
— Конечно, — по-взрослому сказал Чед, но Валери заметила, как его руки непроизвольно сжались в кулаки. Она присела на ручку кресла, обняв Чеда за плечи.
Лили начала с канала Эн-Би-Си, там шла информация о Советском Союзе. Нервничая, она включила Си-Би-Эс, там передавали ту же информацию, аналогичная программа шла и по Эн-Би-Си. Она судорожно переключала каналы один за другим, пока не услышала голос диктора, говорившего:
— …продолжается в финансах фонда «Час Милосердия». Еще два члена правления Фонда — Арч Ворман и Монт Джеймс — подали вчера в отставку, через три дня после того, как ее потребовал преподобный Ларс Олсен. Однако сегодня основное место в нашей программе мы отвели преподобной Лилиан Грейс. Преподобная Лили, так она известна большинству телезрителей, была ранена на прошлой неделе в результате сложного стечения обстоятельств, имеющих отношение к деньгам, инвестированным в Грейсвилль. Сегодня она провела пресс-конференцию в госпитале и сделала настолько необычное заявление, что мы передаем его для вас полностью.
Валери и Ник переглянулись.
На экране появилась Лили — бледная и хрупкая, сидящая в большом кресле-качалке, в синем шелковом халате, купленном для нее Валери.
«Всем вам, незнакомым, друзьям и моим прихожанам, — начала она высоким голосом, хорошо знакомым миллионам телезрителей, — решила я сказать, что оставляю деятельность проповедника. Я не могу быть такой священнослужительницей, какой всегда мечтала стать, до тех пор, пока не познаю лучше себя и мир. В настоящий момент я мало что понимаю.
Люди, которые обращались ко мне за помощью и ответами на свои вопросы, все люди, которые верят своим священникам, проповедникам, раввинам, заслуживают честного, серьезного отношения к себе и любви. Воистину, ужасно злоупотреблять их доверием.
Знаю, во всех сферах деятельности человеческой есть махинаторы и мошенники, но я не думала, что они были в Грейсвилле. Однако, судя по всему, они там есть. Мне сказали, что они использовали деньги, которые вы присылали мне, крупные суммы, для собственного удовольствия, вместо того чтобы обратить их на помощь нуждающимся. Я не знала об этом, но это не оправдание, потому что я была обязана знать. Я знала тех, кто работал в Фонде «Час Милосердия», тех, кто готовил телевизионные программы «Час Милосердия» и «Дома с преподобной Лили Грейс». Я знала их очень хорошо. Одну из них, мне казалось, любила. Доверяла ей и восхищалась. Но я не присматривалась ни к ней, ни к происходившему вокруг. Я не требовала предоставить мне информацию. Я была наивна и глупа; я была не вправе давать кому бы то ни было советы и утешать.
В проповедях я всегда призывала людей обратиться внутрь себя и найти корень доброты, сокрытый там. Я всегда говорила, что люди могут быть лучше, чем они сами о себе думают или какими их считают окружающие. Но, видимо, прежде всего мне следовало вглядеться в себя саму.
Пожалуйста, простите мне, что я не лучше, чем есть. Пожалуйста, помните, что есть много хороших проповедников и много религиозных организаций, помогающих людям, оказавшимся в нужде. Они не должны пострадать от бури, порожденной несколькими себялюбивыми и циничными людьми.
Я думаю, что самая серьезная проблема с проповедниками, особенно с телепроповедниками, состоит в том, что вокруг них есть много возможностей, которыми могут воспользоваться недобрые люди. Слишком многие из них обещают сделать вас счастливыми, обещают позаботиться о вас. Вы начинаете ощущать себя зависимыми. Но когда люди чувствуют себя зависимыми и беспомощными, тогда другим легче использовать их!
Вы не должны чувствовать себя беспомощными! Не позволяйте никому называть вас беспомощными! Найдите в себе добродетель и силу, создавайте их в себе сами, сами управляйте своими жизнями! И если вам потребуется помощь, найдите тех, кто поможет вам поверить, что вы способны стать мудрыми, добрыми и великими.
Сейчас я хочу сказать вам — до свидания! Мне будет не хватать всех вас. Я буду скучать по всем по вам, по вашим письмам, вашей любви. Я буду думать о вас и молиться о вас и, может быть… может быть… однажды… я смогу возвратиться к вам».
Слезы блестели на глазах Лили, и слабая улыбка играла на ее губах, когда на экране телевизора медленно гасло ее изображение.
Голос комментатора сообщил:
— Преподобная Лилиан Грейс сегодня оставила деятельность проповедника. Тем временем расследование деятельности Фонда «Час Милосердия» продолжается. Как только она выпишется из госпиталя, что, возможно, произойдет на следующей неделе, ей предстоит ответить на вопросы следствия.
Лили выключила телевизор и откинулась на подушку.
— Ну как, что скажете? — спросила она.
— Да, — произнес Ник, — весьма волнующе.
Лили посмотрела на Валери.
— Ты такая спокойная. Я что-то неправильно сказала?
— Да нет. Ты сказала то, что было нужно сказать.
— Но тебе что-то не понравилось, — настаивала Лили.
— Да, — ответила Валери, — в твоем выступлении кое-что немного беспокоит меня. Ты вела себя спокойнее, чем я ожидала, более… профессионально. Особенно если принять во внимание, что ты, как я полагаю, действительно сильно огорчена.
Губы Лили задрожали.
— Знаю, и ничего не могу с этим поделать. Сибилла наняла массу инструкторов, они учили меня всем этим премудростям: как дышать, когда сделать паузу, когда улыбнуться, когда понизить голос, как придать ему задушевность… И я неплохо преуспела. Теперь все это само проступает на поверхность, словно я или Сибилла нажимаем потайную кнопку, и слова сами текут наружу. Я едва слышу их. Ты очень умна, Валери, ты заметила. Думаешь, и другие обратили внимание? Я хотела бы позабыть все, чему меня научила Сибилла, хочу снова стать самой собой… если смогу понять, что это такое. Хочу поступить в колледж, находиться в кругу сверстников, изучать мир и просто размышлять о различных вещах. Я не хочу, чтобы люди считали меня… ненастоящей. Сейчас на экране я была ужасной? Мне хочется, чтобы люди верили мне!
— Они поверят тебе, потому что хотят поверить, — сказал Ник. — Ты была очень хороша, а большинство людей не так проницательны, как Валери. Во всяком случае, главное заключено в словах, и мы восхищены ими. Думаю, тебе не следует беспокоиться.
— Пап, можно тебя на минуточку? — позвал Ника Чед.
Он стоял около двери, переминаясь с ноги на ногу.
Когда Ник приблизился к нему, он, понизив голос, спросил:
— Как ты думаешь, мама видела?
— Возможно. Не ты ли говорил мне, что она смотрит три телепрограммы одновременно?
— Да, но, быть может, не сейчас.
— Думаю, что именно сейчас. О чем ты думаешь, мой друг?
— Я подумал, может быть… ну, мне стало не по себе, понимаешь, думать, что она видит, как Лили говорит все это. Наверное, она одна: у нее нет друзей; и я подумал, что, может быть, ей очень тяжело от слов Лили, которую она очень любила и которой доверяла. Поэтому я подумал, может быть, понимаешь, потому что у нее никого нет…
— Хочешь поговорить с ней?
— Да, понимаешь, ей не с кем поговорить… просто хочу… быть рядом…
Ник прижал сына к себе, взъерошил ему волосы.
— И ты имеешь в виду не телефонный разговор. Ты хочешь поехать к ней в Мидлбург, верно?
Чед взглянул ему в глаза.
— Спасибо, пап.
— Знаешь, Чед, я не буду заходить к ней в дом.
— Да, не стоит, она просто с ума сойдет, если ты зайдешь. Мог бы подождать меня в машине? Я ненадолго. Мы с ней никогда долго не разговариваем, ты же знаешь.
— Да.
Ник подошел к Валери, сидевшей в кресле около кровати Лили.
— Чед хочет поехать в Мидлбург. Это займет, по меньшей мере, часа два.
— Я побуду с Лили, — мгновенно ответила Валери, — а вы оба поезжайте. Когда вернетесь, я буду здесь.
Ник наклонился и поцеловал ее.
— Спасибо, любимая.
Они с Чедом вышли из палаты, чтобы отправиться в Морган Фармс.
Все окна сияли. Дом Сибиллы выглядел празднично. Каждое окно походило на яркое, добродушное солнце; вдоль аллеи, ведущей к дому, светили фонари.
— У нее гости, — неуверенно проговорил Чед.
— Не думаю, — ответил Ник. — Не видно ни одной машины.
— Но…
— Мне кажется, ей не хочется находиться в темноте.
— А…
Ник припарковался недалеко от дома.
— Давай, иди. Побудь с ней. Торопиться незачем.
— Хорошо.
Чед открыл дверцу машины, но выходить не торопился.
— Как ты думаешь, она обрадуется мне?
— Не знаю, — ответил Ник. — Может быть, обрадуется, но не сумеет выразить свою радость. Может быть, ей будет стыдно за себя и тяжело сознавать, что тебе все известно. Мне кажется, тебе не следует ожидать, что она будет настроена дружелюбнее, чем обычно.
— Да, так я и думал. О'кей, — и ничего не добавив, Чед вышел из машины и направился к парадной двери.
Он позвонил. Звонок прозвучал необыкновенно громко.
— Входи, — сказал открывший дверь привратник. — Твоя мать в телевизионной комнате.
— Спасибо.
Чед прошел мимо него и поднялся по лестнице в комнату, располагавшуюся рядом со спальней Сибиллы. Когда-то в этой комнате Валери держала свой гардероб. Теперь здесь располагались четыре телевизора, два больших кожаных кресла и круглый столик для кофе, заваленный книгами. Рядом с Сибиллой стояли бутылка коньяка и стеклянный сифон.
— Привет, — сказал Чед, остановившись в дверях, ожидая, когда Сибилла повернется к нему, оторвавшись от четырех телеэкранов, настроенных на различные каналы.
Увидев Чеда, Сибилла удивленно подняла брови.
— Ты что здесь делаешь?
— Подумал, что, может быть, составлю тебе компанию. Можно войти?
— Компанию? — повторила она. — Зачем?
— Я… ну… я смотрел… я видел… можно войти?
Она пожала плечами. Чед расценил этот неопределенный жест как разрешение. Он устроился в одном из огромных кресел, стараясь не скользить по мягкой коже и не утонуть в его необъятной глубине. Появился привратник, держа поднос с легкими напитками и тарелкой с хрустящим печеньем, поставив его на кофейный столик ближе к Чеду и безмолвно удалился. Чед скользнул по креслу вперед, налил бокал золотистого эля. Взял из корзиночки, стоящей около Сибиллы, кубик льда и с тарелки два печенья.
— Благодарю, — сказал он.
Сибилла смотрела на экраны телевизоров, ее глаза перескакивали с одного на другой и обратно. Чед ждал, нервно похрустывая печеньем и стараясь подцепить крошки, упавшие на колени.
— Ты говоришь, смотрел? Что? — наконец спросила его Сибилла. Она продолжала следить за экранами, хотя уже нажала кнопку дистанционного управления, отключившую звук.
— Лили. По телевидению. Я подумал, что тебе плохо, потому что она сказала…
— Знаю, что она сказала. Зачем ты пришел сюда?
— Я же сказал… Я думал, что тебе плохо.
— И что, ты полагаешь, мог бы сделать?
— Просто… — Чед съежился на кресле. Ему вдруг захотелось оказаться… неважно где, но совершенно в другом месте. Ему было невыносимо больно видеть напряжение, с которым мать держала голову. У нее был очень несчастный вид. В то же время он был немного напуган, так как в ней проглядывалось нечто неизвестное, жесткое и неприступное.
— Просто сказать, что я тут, — выпалил он. — Мне не нравится быть одному, когда случаются неприятности. Вот я и подумал, может быть, тебе тоже. Я не хочу, ну, чтобы ты была одна.
Губы Сибиллы пришли в движение.
— Очень приятно.
«Люби меня, — беззвучно молил Чед. — Пожалуйста, люби меня, пожалуйста, ну, хоть совсем немного!»
Она сидела неподвижно, глядя на экраны.
— Ты становишься совсем большим мальчиком. Таким же высоким, как отец.
— Да. Или выше, он говорит.
Плечи Чеда опустились. «Мне кажется, она не умеет любить. Может быть, никто никогда не учил ее любить. Кроме… Не думаю, что этому нужно учиться».
— Она лгала, — равнодушным тоном произнесла Сибилла. — Они все лгут про меня. Помнишь, я рассказывала тебе, что люди лгут?
Чед молчал.
— Помнишь?
— Да, — произнес он.
— Я извлекла ее из ниоткуда и превратила в одну из известнейших проповедниц в стране. И я брала себе только небольшую толику денег, присылаемых на строительство Грейсвилля, это причитающаяся мне компенсация. Я обо всем ей рассказывала: она сказала, что я могу поступать, как мне заблагорассудится, даже взять больше денег, если возникнет потребность, потому что я заслужила все это. Она знала, чем обязана мне. Но кто-то ее похитил и отравил ложью. Она сказала, что думала, будто любила меня! Заявила об этом по телевидению.
— Да, — сказал Чед. — Я только хотел, чтобы ты знала, что я рядом. И если тебе захочется поговорить или еще что-нибудь, например, пообедать, ты всегда можешь позвонить, и мы могли бы сходить куда-нибудь. Я мог бы просто сидеть и слушать, если ты захочешь поговорить. Потому что ты, ну, одна. В любой момент, когда захочешь.
Сибилла, казалось, внимательно следила за автогонками, которые показывали на одном из экранов.
— Мы никогда много не беседовали.
— Нет… пожалуй, нет. Но мы могли бы, ну, что ли, начать учиться.
— Я скоро буду в тюрьме, — вдруг взорвалась она. — Я лишилась всего, ради чего работала всю жизнь, ты знаешь? Не знаю, как это произошло, все так хорошо начиналось, а потом просто… рассыпалось. И вот теперь я отправлюсь в тюрьму. Ты будешь ненавидеть меня, когда я окажусь там.
— Можешь, ну, хотя бы посмотреть на меня? — попросил Чед.
Медленно Сибилла повернула голову. Они долго молча смотрели друг на друга.
В огромном кресле мать выглядела очень маленькой. Чеду почудилось, что она сморщилась. Волосы не были убраны с прежней тщательностью. На ней был махровый халат. Он ни разу не видел ее в халате; она всегда носила костюмы и платья, отделанные мехом, с яркими золотыми пуговицами или другими украшениями. «Она выглядит такой одинокой, — подумал он, — и только телевизоры составляют ей компанию».
Чед вдруг почувствовал, что он сейчас заплачет. Выскочив из кресла, он подошел к Сибилле. Сам того не ожидая, погладил ее рукой по голове, словно ребенка.
— Никогда не буду я ненавидеть тебя, я не смогу. Ты моя мать, я буду заботиться о тебе. Знаешь, я сделаю все, что в моих силах. Буду навещать тебя, звонить, посылать тебе книги, цветы и… знаешь, все, что пожелаешь. Я… я просто хочу…
Она посмотрела на него; ей пришлось смотреть на него снизу вверх. Ее бледно-голубые глаза остановились на нем, возможно, она хотела сказать, что любит его, а может быть, и нет. Чед никогда этого не знал. Он все время мечтал услышать слова любви, но она ни разу не произнесла их.
— Я буду звонить тебе. О'кей? — вымолвил он прерывающимся голосом. — Каждый день, если пожелаешь.
— Если хочешь, звони, — сказала Сибилла.
— Но ты… ты хочешь, чтобы я звонил?
— Почему бы нет? Ты сможешь рассказывать мне, как течет жизнь, пока я буду в тюрьме.
— Может быть, еще не будешь!
Она молчала, не в силах произнести ни слова.
— Что ж, — сказал Чед, — пожалуй, я пойду.
Она кивнула и повернулась к экранам телевизоров, так и не поинтересовавшись, как он до нее добрался.
— Я позвоню.
— Хорошо.
Помолчав, она добавила:
— Спасибо, что зашел.
Около минуты у нее внутри происходила борьба.
— Я… я рада, что ты пришел.
Чед просиял. Ей действительно приятно видеть его, он ей нужен. Нагнувшись, он поцеловал Сибиллу в обе щеки.
— Я позвоню завтра, — взяв еще одно печенье со стола, он поспешил из комнаты.
Когда они возвратились в госпиталь, Лили спала. По дороге Ник купил Чеду гамбургер. Войдя в палату, они увидели Валери, она сидела в кресле и читала журнал. Оторвавшись от чтения, она посмотрела на заспанное лицо Чеда.
— Ты очень хорошо поступил, — сказала Валери, подходя к ним, — я горжусь тобой.
Чед обнял Валери, уткнувшись носом ей в шею.
— Было совсем не просто.
— Не сомневаюсь. Но бросать тех, кто оказался в беде, еще хуже. Если бы ты не поехал, то корил бы себя потом.
Взяв ладонями его голову, она сказала:
— Я люблю тебя, Чед. Мне ужасно приятно знать, что ты хочешь, чтобы я осталась с вами.
— Да, я тоже люблю тебя, Валери. Я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя.
В этом мощном всплеске любовь, которая была лишь намеком в общении с Сибиллой, вновь обрела всю свою силу. «Должно быть, совсем не трудно любить», — подумал он, но ему слишком хотелось спать, чтобы развивать эту мысль.
— Мы останемся здесь? — спросил он у Ника. — Я бы не прочь отправиться спать.
— Через минуту выезжаем, — ответил Ник.
Когда они собрались выходить, оказалось, что Лили не спит.
— Ну как, все в порядке? — спросила она Чеда. — Должно быть, было трудно?
— Да, но все в порядке. Если хочешь, как-нибудь расскажу.
— Хочу.
Приподнявшись на больничной койке, в том же синем халате, что был на ней во время пресс-конференции, Лили посмотрела на Валери и Ника, которые сидели рядом, взявшись за руки.
— Мне хотелось бы поженить вас. Это было бы чудесно! Но после того, что произошло, я не могу. Через несколько лет может быть… но не станете же вы столько ждать.
— Ни за что, — с чувством произнес Ник. — Мы и так ждали тринадцать лет. Ни дня больше, и я об этом позабочусь.
— Однако ты можешь нас благословить, — сказала Валери и посмотрела на Ника.
Он улыбнулся в ответ.
— Да, было бы чудесно. После стольких бурь нам хотелось бы начать с твоих молитв.
Лицо Лили просияло. Она села на кровати и простерла руки перед собой. Валери и Ник вложили свои руки в ее.
— Да благослови и сохрани вас Господь, — мягко проговорила Лили. Голос ее был спокоен и уверен; голос женщины, начавшей поиск собственного пути.
— Да воссияет над вами Его благодать… И дарует вам мир.
Назад: ГЛАВА 29
На главную: Предисловие
