ГЛАВА 4

Дальше: ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ Весна 1989 – осень 1990 года

– Что с Эмили? – снова спросила Энни. – Почему мне не расскажут?

– Да тут нечего рассказывать. Просто в эти дни она страшно много занимается. Ей же нужно учиться на «отлично», если она хочет поступить в Йейльский университет, – бодро ответила Линн.

– Она часто плачет. Вчера вечером глаза у нее были совсем красные. – Маленькие обеспокоенные глазки Энни глядели подозрительно. – Разве ты не заметила?

– Она слегка простудилась, вот и все.

Горе Эмили тяжким грузом лежало на Линн. Конечно, она плакала, бедная девочка, а как же иначе? Двойное потрясение – душевное и физическое – изменило ее и сделало старше. Ожесточило ли? – задавалась вопросом Линн.

У двери комнаты Эмили она поколебалась. Прекрасно осознавая, что ее собственная беременность бросается в глаза, Линн не могла не думать о том, как это может подействовать на раненые чувства дочери. Но она открыла дверь и уже вошедшим в привычку бодрым тоном спросила:

– Я могу войти? Или ты занята?

Эмили отложила книгу:

– Я занята, но заходи.

– Мне бы не хотелось отвлекать тебя, но я подумала: последнее время ты держишься от всех в стороне. Разумеется, учиться необходимо, я знаю. – Походив таким образом вокруг да около, она вдруг перешла прямо к сути дела: – Скажи, может, тебе нужно выговориться, поговорить о своих чувствах к Харрису? Если это так, то я всегда в твоем распоряжении.

– Спасибо, но тут не о чем говорить.

Плечи Эмили распрямились, а подбородок гордо вздернулся вверх.

– Не о чем? – мягко переспросила Линн.

– Да. Мы держимся в стороне друг от друга, поэтому, если ты беспокоишься из-за этого, то зря.

– Я не беспокоюсь из-за этого. Я знаю, что ты сдержишь слово.

– Он прислал мне поздравительную открытку ко дню рождения, а с ней кружевной платочек. А еще мы разговариваем с ним по телефону. – Тут Эмили приостановилась, словно, подумала Линн, она ожидает, что я начну протестовать. Когда возражений не последовало, Эмили гордо объявила: – Он каждый день работает. Даже по воскресеньям. Я полагаю, это часть его наказания.

– О, мне кажется, наказывать было вовсе не обязательно. Я хочу сказать… Мы считаем, что тебе нужно развлекаться, ты же знаешь. – Не получив снова ответа от Эмили, Линн продолжила: – Я знаю, что тебе звонят мальчики.

– Потому что они в курсе, что между мной и Харрисом все кончено.

– Но ты никогда не принимаешь их приглашений. Эмили криво улыбнулась:

– Даже если б я хотела, а я не хочу, у меня все равно не было бы времени, разве не так? Ведь мои дни полностью забиты.

И в самом деле. Верный своему слову, Роберт обеспечил ей какое-нибудь занятие на каждый час свободного времени. Они уже побывали в опере, на сельских ярмарках и местной выставке собак. Они катались на коньках по первому льду этого сезона в Рокфеллеровском центре и посетили выставку в музее Метрополитен. С упорством и энергией он проводил в жизнь свой план, а Эмили с не меньшим упорством и появившейся в ней холодной вежливостью подчинялась.

Но как ей должно быть больно!

Так и прошла осень – долгая и неторопливая в этом году. Земля, покрытая черными листьями, гниющими под непрерывным дождем; время года, плавно скользящее к своему закату навстречу морозной зиме, – его промозглый мрак словно олицетворял тот холод, что лежал в основе притворной любезности в этом доме.

По молчаливому соглашению, о случившейся беде больше не упоминали. За столом Роберт ограничивал беседу обсуждением последних событий дня. Наедине с Линн разговоры велись главным образом о фирме. Это выглядело так, словно для него ничего более важного не произошло. Или не происходило.

– Меня думают послать за границу, – сказал он ей однажды вечером. – Едет группа с Западного побережья, из конторы Монакко, и они хотят, чтобы я поехал с ними в Берлин на совещание. После этого я уже один буду встречаться с людьми, с которыми мы установили деловые связи в Будапеште. – Воодушевленный и возбужденный, он мерил шагами спальню, пока не остановился за спиной у Линн, которая расчесывала волосы перед зеркалом. – Меня не будет около двух недель, если я все-таки уеду. Но я почти уверен, что поеду. Это произойдет где-то в декабре. Мне так не хочется тебя покидать. – Он изучал ее лицо: – Ты выглядишь усталой.

– Я в порядке. Все будет хорошо.

– К марту ты опять станешь сама собой.

– Я уверена, – согласилась она.

На самом деле в этот раз она чувствовала непривычную слабость, чего раньше не случалось. По утрам было мучительно трудно вставать и так тяжело было разрываться между различными делами – на поезде в Нью-Йорк, на машине на сельскую ярмарку, и все в движении, все время в движении. Без Роберта у нее будет хоть какой-то отдых.

Джози заявила:

– Не в беременности дело. Ты выжата как лимон эмоционально. И, Бог свидетель, одних неприятностей Эмили было для этого предостаточно. – «Но ты и половины их не знаешь», – подумала Линн. У нее вырвался непроизвольный вздох. – Ты так вторично и не сходила к моему другу, я имею в виду доктора Миллера, – произнесла Джози обвиняющим тоном.

– Нет. – Вернуться, чтобы рассказать ему о лейтенанте Уэбере и обо всем остальном? Опять ворошить прошлое? Да и зачем? Что он может сделать, этот человек, кроме как заставить ее почувствовать свою никчемность. И, откусив нитку, которой она штопала юбку Энни, Линн лишь заметила: – Этот ребенок умудряется порвать все на свете. Обязательно за что-то зацепится.

– Как они ладят с Робертом последнее время?

– Нормально. Без особых проблем. – «Во всяком случае, не на поверхности. Он их слишком загрузил делами, – подумала она. – Но, может, это-то как раз и полезно? Полезно и благотворно? Тебе хочется так думать… Но так ли это на самом деле?» – Ты знаешь, Роберт во вторник уезжает в Европу, – сказала она, чувствуя неловкость оттого, что Брюс не ехал. Но умолчать об этом было бы еще более неловко.

– Я знаю.

Постепенно их разговор перешел на Эмили.

– Она больше не упоминает Харриса. А сама я не спрашиваю. Она сказала мне, что с этим покончено. Может, Роберт был прав, говоря, что все пройдет и шрамы зарубцуются?.. Наверное. Я не знаю. – Она задумалась. – Во всяком случае, она занимается долгими часами, грызет свою науку ночи напролет. И все добровольно. Мне кажется, что она переутомляется, но Роберт говорит, что я должна оставить ее в покое. Да, конечно, он так гордится ее успехами. Я тоже, но главным образом я хочу, чтобы она была счастлива. Мне… – Линн, отложив шитье, стиснула руки, – мне так ее жаль, Джози, ее и этого мальчика.

Брюс видел его несколько раз, когда шел мимо футбольного поля на свою пробежку. Тот каждый раз спрашивает об Эмили.

– Да, мне жаль его, – повторила Линн и добавила с легким смешком: – А Роберту – нет, как ты можешь себе представить. Он слишком далеко зашел в своем гневе. Роберт не умеет прощать.

– Начнем с того, что Роберт злой человек, – сказала Джози. – Послушай, Линн, тебе нужно поговорить с кем-нибудь. Хранить свои секреты в себе – а я знаю, что ты так и делаешь, принесет тебе в конечном итоге только вред. Бог знает, что может случиться. – Она повторила: – Роберт злой человек.

Ее комментарии только обидели Линн. Ее всегда обижали комментарии Джози. А кроме того, не подобает принижать перед женщиной ее собственного мужа, что бы ты о нем ни думала.

Однако это был единственный недостаток их долгой дружбы. И это всегда нужно было учитывать. Нужно было учитывать и все те гадости, которые Роберт говорил о Джози. Поэтому средством защиты она выбрала невозмутимость.

– Роберт всегда так выкладывался на работе. А теперь он отдает все свои силы на то, чтобы построить будущее для своего ребенка, – он уверен, что это будет сын.

– Естественно, ему хотелось бы сына.

– Ну, у нас уже есть две девочки, Джози. Иногда я боюсь, что он загонит себя до смерти.

– Если такое случится, то это будет его собственная вина.

– Нет, что ты! Его установка – жить и растить этого мальчика. У него такие планы! Послушать его – дух захватывает! Можно подумать: получить сына – самое великое событие, которое когда-либо может произойти. Но, полагаю, что так оно и есть. – Она замолчала в замешательстве, сообразив, что говорит все это бесплодной женщине.

Ответ Джози последовал незамедлительно:

– Не надо меня жалеть. Я уже давно смирилась с тем, что другие женщины могут иметь детей, а я нет. Всякий раз нужно смотреть правде в глаза, и так всю жизнь.

К Линн сразу же вернулась ее рассудительность:

– Вот ты действительно глядишь ей в глаза, – поправила она. – Я помню тебя, когда у тебя была операция. Ты держалась поразительно. – Она улыбнулась. – Слава Богу, у тебя сейчас все в порядке…

– Это утверждение или вопрос?

– Я полагаю, и то и другое. Но ты ведь сейчас в порядке, разве нет? – встревожилась Линн.

– Никто не может знать этого определенно, – спокойно ответила Джози. – Разве можно вообще что-либо знать наверняка?

– Думаю, нет. Но не хочешь ли ты сказать, что… что у тебя что-то не так?

– Нет, я просто хочу сказать, что большинству из нас очень непросто научиться смотреть в лицо действительности.

Воцарилось молчание. Никто больше не произнес ни слова, пока Джози не поднялась, собираясь уходить. Она оставила после себя в комнате атмосферу легкого дискомфорта, ощущение незаполненного пространства, холодящую струю воздуха, загадочное откровение. Линн чувствовала себя так, словно ее отругали.

В понедельник, за день до отъезда, Роберт вернулся домой рано. Он купил новый чемодан и положил его на кровать, чтобы укладывать вещи. Его паспорт и дорожные чеки лежали на туалетном столике, а новый плащ висел на дверце шкафа.

За ужином Роберт находился в приподнятом настроении, будучи весь в предвкушении новых и неизвестных событий.

– Вы понимаете, это гораздо больше, чем просто вопрос прибыли. Мир на земле, ее будущее зависят от того, сможем ли мы наладить работу Европейского Содружества. Все эти восточные страны можно как-то присоединить к НАТО. Именно поэтому так важно заложить экономический фундамент. – Он говорил и не мог остановиться.

И наверху, уже после ужина, он все продолжал говорить, складывая и упаковывая вещи. Обычно он не позволял Линн делать это за него. Каждую очередную вещь он называл вслух, и Линн вычеркивала ее из списка, лежащего рядом.

– Блокнот, фотокамера, пленка, словарь. Ну, вот и все. Готово. – Он повернулся к ней: – Боже, как я буду по тебе скучать!

– Ты будешь слишком занят, чтобы скучать по кому-либо.

– По тебе – буду, – серьезно ответил он. – Да, а девочки наши, я думаю, уже в кровати. Я их поцелую на прощание завтра утром, если только они не будут еще спать.

– Они уже встанут.

– Я уеду затемно. А где Джульетта?

– Здесь, на постели, с той стороны. Пойду выведу ее.

– Нет-нет, я сам. Ну, давай, давай, пошли отсюда, – обратился он к собаке, и та, зевая и потягиваясь, лениво направилась за ним.

Примерно через полминуты Линн услышала из кухни разъяренный голос и бросилась вниз. Роберт возвышался над Энни, дрожащей в длинной ночной рубашке, со сморщенным и залитым слезами лицом. Перед ней на кухонном столе громоздились бульонная чашка, с верхом наполненная мороженым, взбитыми сливками, молочной карамелью и орешками. Верхушка башни была выложена кружочками бананов, а все сооружение полито шерри мараскино.

– Погляди! Ты только погляди на это! – гремел Роберт. – Неудивительно, что она никак не может похудеть! Ты свинья, Энни. Ты еще хуже, чем свинья, потому что тебе пристало иметь хоть какие-то мозги! Ты отвратительна, если хочешь знать!

Энни рыдала:

– Ты… Ты не имеешь права так говорить. Я никого не убила. Если я хочу быть толстой, я буду толстой, и это касается только меня.

– Ну, Энни, – успокаивала Линн, гладя девочку по голове. – Ты ведь плотно поужинала. Ты уже должна была быть в постели.

– Хватит тут телячьи нежности разводить! – вмешался Роберт. – В этом причина всех бед. Никакой дисциплины. Никакой силы воли. Что хотят, то и делают.

Он схватил чашку. Энни вцепилась в нее со своей стороны, и ее содержимое вывалилось через край на стол.

– Не трогай! – завопила Энни. – Я это хочу! Нет, это ужасно, – простонала Линн, я не вынесу! Роберт, ради Бога, позволь ей только попробовать, ну хоть одну ложечку! А потом она разрешит тебе это выбросить. Я уверена, что разрешит.

– «Разрешит» мне? Что ты хочешь этим сказать? В этом доме никто не вправе мне что-либо «разрешать». Я отец! И точка! – кричал он, окончательно завладев чашкой. – А это отправится куда ему следует – в мусорное ведро!

Крышка со стуком захлопнулась, и Энни закатилась в истерике:

– Это низко, подло! Ты худший в мире отец! Противный!

Может, я и противный, но ты бестолочь. Ты бы лучше взяла себя в руки. Линн запротестовала:

Роберт, это жестоко! Это правда, что Энни нужно следить за своим весом, но она не бестолочь! Она чудесная девочка и…

– Линн, хватит с ней нянчиться! Меня тошнит от этого.

– Не смей кричать на мамочку! Оставь ее в покое!

Они стояли друг против друга – высокий, подтянутый мужчина и маленькая толстая девочка, чей живот выдавался из-под ночной сорочки. Ее невзрачное, бледное личико от ярости пошло красными пятнами. Линн пришлось собрать в кулак всю свою волю, чтобы не потерять контроль над собой.

Пойдем наверх, я тебя уложу, – повторяла она спокойно. – Не принимай близко к сердцу.

Успокоив и уложив Энни, она вернулась в свою спальню, где читал Роберт.

– Ну что ж, – произнесла она, – чудесное прощание в последнюю ночь. Будет приятно вспомнить.

Куча рождественских открыток, которые нужно было надписать, лежала на столе рядом с его креслом. Он вытащил из нее фотографию семьи Фергюсонов, снявшихся на фоне венка из остролиста, стоявшего в гостиной на каминной полке. На ней все улыбались, даже Джульетта, со свисающим набок языком, выглядела счастливой. Роберт бросил снимок обратно в кучу и произнес с издевкой:

– Образцовая американская семья. Вот они все. Просто безупречные.

Выходящие из себя из-за тарелки с мороженым, – парировала Линн.

– Ты прекрасно знаешь, что все гораздо серьезнее. В корне всего лежит ее непослушание, ее вызывающее поведение.

– Ты назвал ее бестолочью. Это непростительно. Но это правда. Я занимаюсь с ней – ты ведь сама знаешь, сколько времени я провожу, пытаясь вытащить ее из плена диких привычек, я из кожи вон лезу, а она все еще приходит домой с тройками в дневнике! Я не знаю, что еще сказать.

Роберт встал, подошел к туалетному столику и принялся раскладывать ровными рядами свои расчески и щетки. Затем, отойдя к окну, аккуратно задернул занавеску, прикрыв подоконник.

Ребенок заворочался внутри Линн, и она вынуждена была сесть.

– Я этого не вынесу.

– Ну, а чего ты хочешь от меня? Чтобы я увиливал от действительности, притворялся, что не вижу того, что я вижу? Может, если бы ты тут держала все в большем порядке…

– Порядке? А что ты называешь беспорядком? Будь любезен привести мне хоть какой-нибудь пример беспорядка, кроме сегодняшнего мороженого.

– Ну хотя бы тот случай на прошлой неделе, когда она пошла в школу с десятицентовыми кольцами на каждом пальце. Она выглядела просто смешно, и я ей об этом сказал, но ты позволила ей уйти в таком виде.

– Ради Бога, Роберт, это такой стиль в ее классе. Ну и что, что это выглядит смешно? Итак, я разрешила ей сделать это, что теперь свидетельствует о том, что я не состоялась как мать.

– Не говори за меня. Я не сказал, что ты не состоялась как мать.

«Но ты так думаешь. Я знаю. С тех пор, как по моей вине утонула Кэролайн».

– Ты подразумевал это, – сказала она.

– Что мы тут словами играем? Чем мы вообще занимаемся? – Вне себя он стукнул кулаком по ладони.

Ей не следовало спорить с ним. «Только не отвечай, – сказала она себе. – Он возбужден, завтра ему рано вставать, ему требуется отдых. Энни скоро забудет об этом. Я тоже забуду, и все пройдет, если только я буду сохранять спокойствие».

Однако быстрый ответ уже сорвался с губ:

– Я не знаю, что делаешь ты, но я прекрасно знаю, что делаю я. Я пытаюсь уладить все это.

Он в изумлении уставился на нее:

– Ты? Ты пытаешься?.. Уладить?.. В то время как я, имея перед собой величайшую возможность в моей жизни – в нашей жизни, – работаю как одержимый и стараюсь сохранять спокойствие, держать себя в руках и квалифицированно выполнять свою работу, несмотря на тот кошмар, что творится у нас в доме только потому, что ты позволила этому кошмару произойти…

Она резко вскочила:

– Что, опять возвращаемся к Эмили? Это уж слишком! Да ты просто одержимый!

– Одержимый? Тебе не хочется это слышать, я понимаю. Кстати, как ты могла бы заметить, я не заговаривал об этом. Даже не упоминал из-за твоего положения, Линн. Даже не упоминал.

– Громче! Говори громче! Чтобы она уж точно услышала!

Он шагнул к двери, притворил ее и понизил голос:

– Я предупреждал тебя! Я предупреждал тебя о ней и этом ублюдке, но ты из-за своего глупого попустительства – ты ничего не предприняла! Ты не смотрела за ней и погубила прекрасную девочку! Ты разрушила ее жизнь!

Ярость охватила Линн:

– Слушай, ты, со своими дутыми обвинениями! Я могла бы и сама обвинить тебя кое в чем в свое время, если бы захотела, и мои обвинения не были бы дутыми! Ты чертовски хорошо знаешь, что…

Словно подброшенный пружиной, Роберт вскочил и, схватив ее за плечи, встряхнул:

– Если бы ты не была беременна, я знаю, что бы я…

– Убери свои руки, Роберт. Ты делаешь мне больно. А теперь оставь меня одну, слышишь?

– Проклятый сумасшедший дом, – бормотал он, уходя. – Я буду рад убраться отсюда утром.

Она легла, надеясь заснуть. Гнев был бедствием для нее. Многим людям он давал заряд энергии, но ее он изматывал. Она все еще не спала, пока Роберт раздевался и укладывал последние мелочи. Она слышала, как лопнул его шнурок, когда он разувался, сев на постель. Она слышала, как он возился при слабом свете ночника в поисках другого шнурка.

Когда он наконец залез под одеяло, она не повернулась к нему.

Утром, когда Линн проснулась, он уже уехал.

Утро было сказочное. Оно превратило вид, открывавшийся из окна кухни, в японскую гравюру: хрупкие черные ветви на гребне холма, четко вырисовывавшиеся на фоне неба. Линн смотрела на них без восторга: в этот день ничто не могло доставить ей удовольствия. Ничто не могло. Слабая тошнота подступила к горлу, и она отодвинула от себя чашку. Слишком много кофе. Слишком много тяжелых мыслей.

В доме было тихо, и гул этой тишины навевал невыносимую печаль. Она встала и неуклюже понесла свое располневшее тело к ежедневнику на столе. Ничего на сегодня, кроме ежемесячного визита к гинекологу, который будет ворчать, что она не набрала вес. Несколько лет назад вас ругали, если вы его набирали. Кроме этого – лишь несколько мелких дел и покупки. Обед с Джози вычеркнут, потому что Джози простудилась, и это было как раз кстати, так как Линн не была расположена к общению.

Доктора Руперта куда-то вызвали, и Линн пришлось идти к его коллеге, мужчине моложе ее по возрасту, волосы которого, волнами спускаясь до плеч, касались белого халата. Подобная прическа вышла из моды еще в восьмидесятых, но теперь, в девяностых, явно опять завоевывала популярность. Завернувшись в белую простыню, она сидела на краю стола для осмотра, наблюдая за врачом, пока он делал свои записи.

– Ага, тошнота в прошлом месяце. А сейчас как? – задал он вопрос.

– Все еще случается время от времени.

– Это необычно на шестом месяце.

Я знаю. В прошлые разы этого не было.

– Тут также сказано, что вы чувствуете себя непривычно усталой.

– Иногда. – Ей не хотелось говорить. Закончил бы он с этим и отпустил бы ее! – Я гораздо крупнее сейчас, чем когда носила предыдущих детей, поэтому, я думаю, что дело просто в лишнем весе.

Вид его выражал сомнение:

– Может быть. Но ваше кровяное давление этим утром выше нормы. Не слишком сильно, но все-таки. Вы можете указать какую-нибудь причину?

Встревоженная, она быстро ответила:

– Вообще-то нет. Это плохо?

– Нет, я же сказал, что не слишком. Просто должен же я поинтересоваться, почему оно вообще подскочило. Вас что-то расстроило?

Своей улыбкой он пытался убедить ее, но ни уговоры, ни хитрость не смогли бы вынудить ее признаться. Однако нужно было что-то ответить.

– Это может быть оттого, что мой муж уехал в Европу, и это меня слегка беспокоит. Ни о чем другом я подумать не могу.

Он смотрел ей прямо в глаза. Его близко посаженные проницательные глаза сузились под нахмуренными бровями, как если бы он делал математические подсчеты или решал головоломку.

Любопытно, – произнес он. – Эти отметины у вас на руках…

– Отметины? – повторила она за ним и, взглянув вниз, увидела чуть выше локтей сине-зеленые отпечатки как раз на том месте, где ее вчера вечером сдавили пальцы Роберта. – Ах, эти. – Она пожала плечами. – Не представляю, откуда они. Я легко сажаю себе синяки. Всегда найду, обо что ушибиться, а потом не могу вспомнить, откуда взялись синяки.

– Симметричные синяки. Их кто-то вам поставил, – произнес он, сверкнув той же легкой улыбкой.

Можно подумать, она не видела его насквозь! Эта его умышленно небрежная манера, уговоры, словно он разговаривал с ребенком! Отец сказал новобрачной: «Кто-то оставил тебе эти отметины. Я хочу знать, Линн, кто это был».

Вы ничего не хотите мне рассказать? – спрашивал ее теперь врач.

Думая, что уловила нотку любопытства в его голосе, она почувствовала острый укол возмущения. Это был новый стиль жизни: и с экрана телевизора, и в печати люди говорили все, что приходило им в голову, невзирая на нравы и такт, с назойливым любопытством суя нос в чужие дела без всякого уважения к личной жизни – пусть все торчит наружу.

Что вы имеете в виду? – резко возразила она. – Что я могла бы вам рассказать?

Молодой человек, перехватив выражение ее лица, должно быть, очень свирепое, мгновенно отступил.

– Прошу прощения. Я спросил вас на тот случай, если у вас что-то есть на уме. Итак, на сегодня все. В следующем месяце вас, как обычно, осмотрит доктор Руперт.

Ее сердце все еще сильно билось, когда она покидала кабинет. Лезет не в свое дело! Что за навязчивость! Интересно, напишет ли он «Два синяка на плечах» в ее медицинской карте?

Даже некоторое время спустя, толкая перед собой тележку по рядам супермаркета, она все еще ощущала сердцебиение. Затем на парковке, разгружая тележку, она увидала в соседнем ряду машин Харриса Уэбера и его мать. И опять ее сердце рванулось из груди. Они ее пока не заметили, и Линн пониже пригнулась над своими сумками, надеясь, что они уедут, так и не увидев ее. Она избегала этой встречи не потому, что испытывала какое-либо нездоровое чувство по отношению к ним, поскольку она почти ничего не имела против Харриса и уж совершенно ничего против его матери, а потому, что эта незнакомая женщина кое-что знала о ней, о них с Робертом… И Линн предпочла спрятаться и не видеть лица этой женщины, чтобы не прочесть на нем… А что бы она на нем прочла? Любопытство? Жалость? Презрение?

Но они так задержались, что мальчик, должно быть, уже узнал ее машину и догадался, что она согнулась, как страус, над своими покупками, только чтобы избежать встречи с ним. Что-то подсказало ей выпрямиться и обернуться в их сторону.

– Здравствуй, – сказала она и приветственно взмахнула рукой.

Он бросил на нее быстрый взгляд, тот самый открытый взгляд, мягкий и мужественный одновременно, притягательность которого она почувствовала с самого начала.

– Здравствуйте, миссис Фергюсон.

– Как дела? – обратилась она к нему через капот машины.

– Спасибо, хорошо. А у вас?

Она кивнула и улыбнулась. Его мать кивнула в ответ, одарив ее ничего не говорящей улыбкой – просто вежливой и, может быть, слегка смущенной. И все. Они уехали. Их старый автомобиль, чихая, выкатился со стоянки.

Ну вот, сказала себе Линн, это было не так уж плохо. Это нужно было сделать. Однако эта небольшая неожиданная встреча заставила ее огорчиться – не за себя, но за Эмили. Она приехала домой, убрала покупки, села просматривать почту, в основном, счета и поздравления с Рождеством и, все еще огорченная, слушала усыпляющий гул тишины.

Зазвонил телефон. Должно быть, она задремала, потому что звонок испугал ее так, что она подпрыгнула.

– Здравствуй, – сказал Роберт.

– Ты где? – вскричала она.

– В Лондоне. Я говорил тебе, что у нас дневной рейс, так что ночь мы проведем здесь, а утром вылетим в Берлин. Полет сюда прошел прекрасно.

– Отлично, – напряженным голосом ответила она.

– Линн, здесь сейчас ночь, но я не мог пойти спать, не поговорив с тобой. Я ждал, когда ты вернешься от врача. Как ты?

– Ты имеешь с виду мое здоровье или мое душевное состояние?

– И то и другое.

– Со здоровьем все в порядке. Ну, а другое – ты сам можешь себе представить.

– Линн, я виноват. Я ужасно виноват. Я сказал, что полет прошел хорошо, но это не так, потому что всю дорогу я думал о нас. О нас и об Энни. Я не хотел причинять ей боль. Бог свидетель, ни в коем случае не хотел.

– Ты причиняешь ей боль, потому что она – не Эмили. Она некрасива и…

– Нет-нет, это неправда. Я все для нее делаю, все, что могу. Но я не обладаю таким терпением, как ты. Я это признаю. Я всегда признаю, когда неправ, разве не так?

Ее подмывало спросить: «Мне сосчитать те случаи, когда ты это признаешь, и те, когда нет?» Но подобная казуистика ни к чему не приводит. Это все равно что бег на месте. Она вздохнула:

– Наверное.

– Я совершенно подавлен. Я очень многого для нее хочу, а она не понимает. Энни – трудный ребенок.

В этом она была вынуждена с ним согласиться. Однако она уклонилась от прямого ответа, жестко сказав:

– Простых не существует, Роберт.

– Это не так. Вот ты. Ты самая добрая, самая мягкая, самая рассудительная, здравомыслящая, прекрасная женщина, я тебя просто недостоин.

Тот ли этот хмурый враждебный человек, что кричал прошлой ночью на кухне, причинил ей боль, оставив на руках синяки, и повернулся к ней спиной в спальне? Конечно, это был он. И несколько презрительно она предупредила саму себя: «Только не говори опять, что ты удивлена».

– Линн, ты слушаешь?

– Слушаю я, слушаю.

– Скажи Энни, что я прошу у нее прощения. Скажешь?

– Хорошо, скажу.

– Все, что произошло, так глупо: то, как мы отвернулись друг от друга, не пожелав спокойной ночи, и то, что мы не попрощались утром. А если бы кто-нибудь из нас попал в аварию, как Ремис, и мы бы больше никогда не увиделись?

Ремисы… Они жили через дорогу. Линда и Кевин. Слова пронзили ее. У нее до сих пор стоял в ушах жуткий крик Линды, раздавшийся, когда ей позвонили, чтобы сказать об аварии. Этот крик разнесся по всему кварталу, на него стали сбегаться люди. Линда же просто помешалась. «Он уехал на работу час назад! – выкрикивала она одно и то же. – Он уехал на работу час назад!»

– Эта ночь ссоры могла стать нашей последней ночью. Подумай об этом, – произнес Роберт.

Сердечный приступ. Крушение самолета или автомобильная авария в тумане и дожде на чужом шоссе. Его искалеченное, искромсанное тело. Они привезли бы его обратно в Америку. И Роберт больше никогда бы не сел в это кресло.

– Линн, с тобой все в порядке? Ты что?

– Со мной все нормально.

Но он нанес ей болезненный удар. Ощущение было такое, словно внутри она истекала кровью. Она увидела себя одну в доме, совершенно одну, потому что, что такое дети, как не продолжение тебя самой? Эти ранимые девочки, этот еще не родившийся младенец, который будет нуждаться в ее заботе, – а он не вернется. И не будет больше ужасного голоса, тяжелых мужских шагов вверх и вниз по лестнице. Не будет сильных мужских рук.

– Боюсь, что нервы у меня совсем сдали, – сказала она. – Я должна была помирить вас с Энни до того, как идти спать. Но я просто вышла из себя. А потом, мне уже не двадцать лет, – закончила она уныло.

– Да нет же, тебе все те же двадцать, как тогда, когда я только встретил тебя. Тебе всегда будет двадцать. Скажи мне, что ты меня хоть немножко любишь. Только скажи, и мне хватит этого до самого возвращения. Скажи мне, что ты больше не сердишься.

Ее тело реагировало на вибрации его голоса.

– Я вас всех так люблю, но тебя – в первую очередь. Я ничто без тебя, Линн. Прости меня за всю ту боль, что я тебе причинил. Прости меня, пожалуйста.

– Да, да.

Эти отметины на руках, эти раздраженные слова, за которые он так горячо сейчас раскаивался, – что они, в конце концов, значат по сравнению со всеми его хорошими качествами? Ничего. Совсем ничего.

Мы за тысячу миль друг от друга, но мы накрепко связаны между собой. Вот и сейчас эта связь возродилась заново, словно нет огромного расстояния, разделяющего нас, словно он здесь, в своей комнате, или я в той незнакомой комнате в Лондоне, и мы можем дотронуться друг до друга. Поразительно!

Гнев исчез, и постепенно ее начал согревать покой.

– А ты любишь меня, Линн?

– Да, люблю, конечно, люблю. Люблю, несмотря ни на что.

– Береги себя, дорогая. Передай девочкам, что я их люблю. Я опять позвоню через пару дней.

Ее все еще переполняло облегчение, и она сидела, баюкая в руках пластмассовый аппарат, когда он зазвонил вновь.

– Привет, это Том Лоренс. Как у вас дела?

– Спасибо, прекрасно. – Она уловила в собственном голосе нотку веселья.

– Я объясню, почему я звоню. Я хочу попросить вас об одном одолжении. Ко мне приехала сестра со своей дочерью. Они живут в Гонолулу, и сестра подумала, что сейчас как раз самое время для Сибил узнать, что лежит за Гавайями. Сибил двенадцать лет. Вашей младшей дочери примерно столько же?

– Энни одиннадцать.

– Отлично! Вы нам ее не одолжите? Как вы думаете, она захочет съездить с нами в город? Мы сходим на спектакль, может, в музей или на Статую Свободы. Ну, как вам эта идея?

– Звучит великолепно.

– Тогда мы заедем за Энни завтра утром, если это подходит, а затем сядем на поезд.

– Энни с ума сойдет от восторга. Она обожает Нью-Йорк.

– Для меня будет в новинку сопровождать двух таких юных дам. Сестра хочет использовать это утро, чтобы походить по магазинам, поэтому какое-то время я буду справляться с ними самостоятельно.

– Уверена, что вы прекрасно справитесь.

– Ей понравится Сибил. Она милая девочка, даже если учесть, что она моя племянница.

Линн ощутила неясное беспокойство. Почему-то она представила его сестру похожей на тех чрезмерно умных молодых женщин, которых она встречала на вечеринке у Тома. Она, должно быть, невероятно худая, а ее дочь, скорее всего, тоже, и к тому же разодета во французские наряды и выглядит на все шестнадцать. Подобного рода девочек очень много, но Энни не из их числа.

Поэтому на следующее утро она с заметным облегчением поприветствовала компанию у своих дверей. Сестра Тома, возможно, его близняшка, была прелестная, дружелюбная и абсолютно нормальная. Как и он. Сибил не была ни худой и ни толстой, хоть и не такой красивой, как мать. Энни проведет хороший день.

Прогнозы Линн сбылись. Энни провела замечательную субботу. За ужином она повторяла торжествующе:

– Я ела шоколадный торт с малиной и сливками.

Я сказала, что папа говорит, что я слишком толстая, а Том сказал, что когда я вырасту, то сяду на диету, поэтому пока волноваться нечего.

– Том? Ты зовешь мистера Лоренса Том?

– Он сам мне сказал. Потому что Сибил называет его «дядя Том».

Мокрый снег начал подмерзать. В те моменты, когда было тихо, можно было услышать позвякивание его ледяной крупы на оконных стеклах.

– Хорошо ужинать на кухне, – произнесла Эмили. – Уютно.

И это было правдой. В столовой, когда за столом сидело только четыре человека, всегда казалось, что не хватает еще десяти или двенадцати, потому что стол – подлинный Шератон – был достаточно длинным, чтобы за ним могли усесться восемнадцать человек. Казалось, звуки в комнате отдаются эхом. Но Роберт говорил, что на то она и столовая, чтоб в ней за столом обедали.

Энни все еще была полна впечатлений.

– Я сказала ему, что ненавижу свои волосы – они такие кудрявые. А он сказал, что я смогу их выпрямить, если захочу. Я сказала, что папа мне не позволит, а он сказал, что я смогу это сделать, когда вырасту, потому что тогда я смогу делать, что захочу. Он сказал, что знает одну женщину, которая сделала так, и ей понравилось. – Энни хихикнула: – Готова поспорить, что он имел в виду одну из своих жен.

Линн и Эмили переглянулись, и Эмили насмешливо заметила:

– Ты же ничего не знаешь о его женах!

– Вот и знаю! Мне Сибил рассказала. У него их было две. Или три. – Энни, задумавшись, остановила вилку на полпути ко рту. – Знаешь что? Если ты когда-нибудь разведешься с папой, я думаю, тебе нужно выйти замуж за Тома.

– Энни! Можно подумать, я когда-нибудь разведусь с папой.

– А я думаю, ты выберешь дядю Брюса, – заметила Эмили. – Ты же его так любишь.

При этих словах уголок рта у нее вздрогнул. Юмор ли это был или цинизм, или то и другое? Линн отвела взгляд. А Энни серьезно ответила:

– Конечно, я люблю его, глупая, но у него же есть тетя Джози.

Линн сделала им обеим выговор: – Глупости! И Боже вас упаси сказать что-нибудь настолько же идиотское в присутствии папы. Он возвращается через неделю, в среду.

Еще одиннадцать дней. Всего лишь одиннадцать дней, – сказала Энни. – Я думала, что его не будет дольше.

– К тому времени он закончит свою работу, – объяснила Линн, – и ему нужно будет возвращаться.

– Но он только что уехал. Какая польза от того, что он уехал, если он сразу же развернется и поедет обратно? Не слишком же много работы у него. Надеюсь, что в следующий раз они дадут ему работы побольше, – съязвила Энни.

– Иди выведи Джульетту, – вмешалась Линн. Ей нужно погулять.

В понедельник, когда школа снова открылась после каникул, Эмили вернулась домой без Энни, жалуясь:

– Что за ребенок! Она опять пропустила автобус. Думаю, мне теперь придется вывести машину и поехать обратно. А она все это время будет мерзнуть на улице.

Линн выглянула в окно. Шел мокрый снег. Белый склон холма был покрыт опасной ледяной коркой.

– Нет, Эмили, поеду я. Дороги скользкие, а у тебя недостаточно опыта вождения, чтобы справиться с машиной в такую погоду.

Эмили взглянула на необъятный живот матери.

– А если машина забуксует и тебе придется выходить, и ты упадешь? Нет, мам, поеду я. Я буду осторожна.

«Когда дело доходит до чего-то серьезного, она все же самая ответственная девочка», – подумала Линн, наблюдая, как машина осторожно выехала на подъездную аллею, плавно заскользила вниз по дороге и, одолевая дюйм за дюймом, скрылась из виду. Однако она осталась стоять у окна, вычисляя в уме, сколько времени понадобится, чтобы доехать до школы и обратно.

Когда зазвонил телефон – похоже, телефоны всегда имеют обыкновение звонить в самый неподходящий момент, – Линн сняла трубку. Незнакомый голос долетел до нее по проводам:

– Линн Фергюсон? Это Фэй Хеллер, соседка вашей сестры Хелен из Сент-Луиса. Вы меня помните?

Внутри у Линн все перевернулось.

– Да-да, что-нибудь с… Хелен?

– С Хелен все в порядке. Они всей семьей уехали кататься на лыжах. Я звоню, потому что их нет, а тут у меня дома ваша малышка Энни.

Линн медленно опустилась в кресло.

– Энни? У вас? Я не понимаю…

Очень спокойный негромкий голос объяснил:

– Не пугайтесь. С ней все хорошо, она цела и невредима. Она приехала на такси около трех. Я увидела, как она звонила Хелен в дверь, и, естественно, ей никто не открыл. Вышла и привела ее к себе. Сама она не хотела ничего объяснять, а я не настаивала, но…

«Боже мой, она убежала. Что же еще произойдет? Но убегать из дома бессмысленно…»

– Я представить себе не могу, что ей пришло в голову! – расплакалась Линн.

«Тебе не нужно ничего себе представлять, ты прекрасно все знаешь сама. Роберт возвращается домой…»– твердил внутренний голос.

Тот случай с мороженым был ужасен, однако… Убегать из дома… Энни, Энни…

Она усиленно соображала. Потная, холодная рука, держащая трубку, дрожала.

– Дети иногда преподносят нам сюрприз, разве не так? – Женщина пыталась хоть как-то объяснить этот поступок, хоть как-то утешить. – Я полагаю, что мы в свое время поступали точно так же с нашими родителями.

Мысли Линн скакали. Как смогла Энни купить билет и сесть в самолет? Ребенок без сопровождения взрослых – на такое расстояние? Ей бы никогда не продали билет.

– Могу я с ней поговорить?

– Я предложила ей сразу же позвонить вам, но она была немного расстроена, что вполне естественно, и я подумала, что лучше не настаивать.

– Неужели она боится поговорить со мной? Скажите ей, что я не буду ее ругать. Я лишь хочу узнать, как она. Скажите ей это, пожалуйста, пожалуйста!

– Я бы не сказала, что она боится, но дело в том, что она ужасно устала, и я отправила ее наверх прилечь. После того как она поела, разумеется. Она была голодна.

«Женщина проявляет такт. Но правда в том, что Энни не хочет со мной говорить».

– Она хочет домой. Хотите, я посмотрю, когда ближайший самолет, с которым мы могли бы ее отправить сегодня вечером?

Она хочет вернуться домой! Господи, спасибо тебе за это!

– Нет, при сложившихся обстоятельствах я бы не хотела, чтобы она летела одна. Я лучше узнаю, как я могу вылететь отсюда.

Но здесь у нас очень плохая погода. Может, вы разрешите оставить ее здесь на ночь? Кроме того, уже вечер.

На глаза Линн навернулись слезы и перехватило горло. А женщина, видимо, почувствовав это, мягко произнесла:

– Вы думаете, она будет нам в тягость, но это не так. Ей здесь хорошо. Вы же помните моих трех? Они уже выросли и разлетелись, но я еще не забыла, как обращаться с маленькими девочками. Поэтому не беспокойтесь.

Рыдания прорвались наружу.

– Я в ужасе от того, что могло произойти, если бы ее нашли не вы. Один Бог знает, на кого она могла натолкнуться.

– Но этого же не произошло. Погодите минутку, мой муж хочет что-то сказать. О, я была права. Сегодня вечером отсюда нет рейсов. Вам придется подождать до завтра.

– Тогда ладно. Я вылечу первым же утренним самолетом. И я хочу поблагодарить вас. Даже не знаю, как начать.

– Ну что вы! Вы бы поступили точно так же. Просто постарайтесь спокойно уснуть, если получится.

Нужно вытереть глаза и привести в порядок лицо, пока не вернулась Эмили. Мать должна оставаться стойкой в чрезвычайных ситуациях. Не показывать свою слабость. Мать должна скрывать свои страхи и раны. Однако она не смогла утаить их от врача в то утро…

У черного входа Эмили потопала ногами, стряхивая снег, и позвала:

– Мам? Ее там не было. Я везде посмотрела. Эта противная Девчонка, должно быть, ушла в гости к кому-нибудь из друзей. Ну уж, по крайней мере, могла бы позвонить! Что такое? Что случилось?

– Куда, по-твоему, подевалась эта глупая девчонка? – вместо своего полнейшего смятения Линн хотела показать наигранный гнев, как, например, всплеснуть руками и сказать: что она еще выкинет? Но Эмили не поддержала игру. Она сказала серьезно:

– Она очень напугана. Ее мрачные мысли пугают меня.

Женщины посмотрели друг на друга. В последнее время они частенько обменивались подобными, довольно загадочными взглядами. Ей также пришло в голову, что в таких случаях именно она первая опускала глаза или отводила взгляд.

– Энни всегда была трудным ребенком, не то что ты, – сказала Линн. – Она у тети Хелен.

Это были именно те слова, которые произнес Роберт, когда звонил из Лондона. Эмили же ответила ей точно так, как сама она ответила Роберту:

– Простых не бывает.

Линн не была расположена к спорам на философские темы, во всяком случае не сейчас.

– Завтра я вылечу первым же рейсом, на который смогу достать билет. – И поскольку Эмили стояла в нерешительности, добавила: – Я помню Хеллеров. Это хорошие друзья тети Хелен. Поэтому давай не тревожиться слишком сильно.

Эмили лишь произнесла:

– Ну что ж, у меня куча работы. Пойду-ка заниматься.

«Иногда может показаться, что Эмили внутренне неспокойна, – подумала Линн. – Порой она заставляет меня чувствовать себя неуютно, как, например, сейчас, словно это я вынудила Энни убежать из дома».

Собака, повизгивая, просилась наружу. Линн стояла в дверях кухни, пока Джульетта бегала по саду, где каждая веточка была покрыта ледяной глазурью. Собака присела, затем бегом вернулась обратно и стряхнула влагу с шерсти, забрызгав пол на кухне. Повинуясь внезапному порыву, не обращая внимания на сырость, Линн опустилась на колени и крепко прижала пса к себе. Она нуждалась в живом тепле.

– Господи, – проговорила она, позволяя собаке лизать ей руку. Но ей нужны были также слова, теплые человеческие слова. Поэтому она направилась к телефону. Она должна была рассказать все Джози.

– Ты в порядке? – спросила та, когда Линн закончила свой рассказ.

– Да. Мне лишь нужно было поговорить с кем-то. Прости, что обременяю тебя своими проблемами ты ведь больна.

– Это противная простуда, от которой я никак не могу избавиться. И ты вовсе меня не обременяешь. Подожди минутку. Здесь Брюс, и он хочет знать, о чем речь.

Сперва Линн слушала, как они совещаются, затем трубку взял Брюс.

– Успокойся, Линн, – сказал он, – я привезу ее. Погода отвратительная, и тебе нельзя рисковать. Ты можешь упасть. Я поеду за ней.

Она запротестовала, но ее возражения были отвергнуты с исключительной твердостью, и, внезапно почувствовав усталость, она поднялась наверх прилечь.

Одна в утлой лодчонке, охваченная ужасом, в нечеловеческом напряжении, потеряв из виду землю в бурных волнах океана, она внезапно увидела вспышку света и услышала голос. У ее кровати стояла Эмили.

– Мамочка, дорогая, проснись. Ты проспала уже больше часа. Тебе нужно поесть. Я приготовила ужин.

Поздним утром позвонил Том Лоренс, чтобы пригласить Энни на прощальный ужин с Сибил, которая уезжала домой.

– Энни нет. – Ее голос сорвался на высокий фальцет. – Энни убежала из дома.

Последовала пауза. Как должен реагировать человек на подобного рода новость?

Он спокойно спросил, не может ли она что-нибудь к этому добавить.

– Она уехала в Сент-Луис к моей сестре. Только сестры не было дома… – Ее голос сорвался, и ему пришлось ждать завершения фразы. – Брюс поехал за ней.

– Роберт еще не вернулся?

– Нет, послезавтра.

– С вами кто-нибудь есть?

– Никого. Я заставила Эмили пойти в школу, а Джози страшно простужена – ОРЗ или что-то в этом роде. И я не хочу, чтобы кто-нибудь еще об этом знал.

– Конечно. Но вам нельзя там находиться одной. Я сейчас подъеду.

– О, нет, в этом нет необходимости. Я в порядке, правда. – Она, должно быть, выглядит ужасно: беременная слониха с темными кругами под глазами… Странно, что в такое время она вообще беспокоится о том, какой предстанет перед этим мужчиной. – Но ваша работа, ваш офис…

– Я еду.

Дрова в камине были сложены, оставалось только поднести спичку.

Она разожгла камин, отправилась на кухню приготовить кофе и, сняв с подоконника горшочек с фиалками, поставила его на поднос, где уже стояли чашки и кофейник. Когда приехал Том, в камине горел веселый огонь, кофе испускал восхитительный аромат, а на столике перед камином стояла тарелочка с горячими сдобными булочками.

В джинсах и фланелевой рубашке Том выглядел как школьник. Роберт никогда не носил джинсы. Мысли Линн текли сбивчиво и бессвязно.

– Вы хотите поговорить о том, что произошло, или вместо этого поговорим о последних событиях дня, или, может, предпочитаете вообще ни о чем не говорить?

Она развела руками, выражая полное замешательство.

– Не знаю, что и сказать… Она трудный, замкнутый ребенок со скверным характером. – Тут ей пришлось остановиться.

Том кивнул:

– И в то же время она потрясающая малышка. Моя сестра не могла надивиться, как много она знает по сравнению с Сибил.

– А Роберт жалуется, что она глупа.

– Ваша Энни – прелестная девушка.

Легкое сочувствие промелькнуло на лице Тома. Разрез его глаз по форме напоминал лист дерева. Забавно, она этого раньше никогда не замечала.

– Вы подарили ей чудесный день. Она была в восторге.

Том взял булочку.

– Банан? Нет, что-то другое. С чем она?

– С апельсиновой цедрой. Я решила попробовать эту начинку. Ну и как? Удалось?

– Потрясающе. Я же говорил, что вам нужно заняться кулинарным искусством серьезно. Но, естественно, сейчас не время.

Пламя потрескивало, вводя в извечный соблазн наблюдать его головокружительный танец. Том заговорил снова:

– Я могу говорить откровенно? Ведь Энни переживает свою полноту и кудрявые волосы?

– Да, и с вашей стороны было очень мило переубедить ее.

Ей пришли на память слова Энни: «Тебе нужно выйти замуж за Тома»– и, вопреки ее желанию, легкая, чуть заметная улыбка тронула ее губы и исчезла. Том открыл рот и тут же закрыл его.

– Вы собрались что-то сказать, Том.

– Я передумал.

– Почему? Говорите, пожалуйста.

Он покачал головой:

– Однажды у меня были из-за этого неприятности, помните?

– Да, потому что то, что вы говорили, не было правдой.

Она должна была сказать ему это. Должна была. С оправленной в серебряную рамку фотографии на нее смотрел Роберт. На его руке красовалось обручальное кольцо. Это была его идея – носить одинаковые обручальные кольца.

Том проследил за ее взглядом. И, словно приняв окончательное решение, продолжал:

– Я лишь собирался сказать, что Энни несколько раз повторила, что отец расстраивается из-за ее полноты. И все. Я думал, это может оказаться полезным ключом к тому, что произошло.

«Расстраивается». Эта ужасная сцена. «Ты – бестолочь!» Все в пятнах детское личико, залитое слезами. А потом: «Я никогда не обижу ее. Я всех вас люблю».

– Не знаю, что и думать, – пробормотала она так, словно Тома не было рядом.

Не торопясь, он отхлебнул кофе, поставил чашку, опять взял ее, снова поставил на место и только после этого сказал:

– Я ваш друг, Линн. Мы знаем друг друга не так давно и не так близко, но, я надеюсь, вы считаете меня своим другом.

Несомненно он пытался вытянуть из нее какое-то признание, осознание его необходимости, обращение за помощью. Даже в разгар сумятицы этого дня она оставалась достаточно бдительной, чтобы понять это. Однако, как ни странно, его попытка не возмутила ее, а поскольку было необходимо как-то отреагировать на его великодушие, она пробормотала:

– Я знаю, что вы помогли бы мне, если бы это было в ваших силах. Тот факт, что вы здесь, уже говорит о многом.

– А вы уверены, что я не в силах помочь?

Она покачала головой:

– Нам надо самим терпеливо во всем разобраться. Роберт всегда старался отвлечь Энни от ее настроений, но в последнее время у них сложные отношения. Что ж, она растет. А для некоторых детей расти совсем непросто.

– О да. Вообще-то не мне об этом судить. У меня никогда не было детей – одни жены.

Она радостно ухватилась за возможность переменить тему.

– А сколько их у вас было, могу я спросить?

– Две с половиной.

– С половиной?

– Ну да. Я жил с одной целый год. Можно назвать ее женой наполовину. – Он рассмеялся. – Все это было очень по-дружески. Мы приняли обоюдное решение считать, что мы в расчете.

Линн подумала: «Если бы он принадлежал мне, не думаю, что я так легко смогла бы его отпустить». И она вспомнила, как, увидев его впервые, почувствовала исходящую от него легкость, яркость, ощущение полного счастья.

Он насмешливо взглянул на нее и спросил:

– Не одобряете?

– Я? Не мне судить. Но Роберт никогда бы… – Она осеклась.

Это было неправильно. Неправильно было упоминать о конфликте между Робертом и Энни. Проблемы нужно было держать внутри семьи, не вынося сор из избы. И она опять взглянула на фото Роберта, которое, будучи обычного размера, казалось, главенствовало в комнате. И в этот раз Том проследил за ней взглядом:

– Я разговаривал с Питом Монакко. Он хотел, чтобы я знал, какое впечатление на них всех произвел Роберт. Он, конечно, считает, что мы с Робертом очень близкие друзья.

При словах «близкие друзья» Линн вспыхнула и быстро произнесла:

– Да, Роберт впечатляет. Не знаю, откуда он берет свою энергию. Плюс ко всему, что он делает. Он еще взял на себя новый проект поиска средств для финансирования исследований СПИДа.

– Невероятная энергия.

Последовала пауза, словно оба они подошли к той черте, которую никто из них не должен был переступать. Разряжая атмосферу, зазвонил телефон.

– Да? Брюс? Слава Богу! Да, поскорее. Не пропустите его. – Она положила трубку. – Это Брюс из аэропорта. Они едут домой. Энни веселая, и мне не следует беспокоиться. – Она вытерла глаза. – Не беспокоиться. Можете себе представить?

– Но вам же сейчас намного лучше.

– Да. Я очень серьезно поговорю с Энни. Вы же говорите, что она смышленая девочка. Я поговорю с ней по душам. Я смогу до нее достучаться. – Пока она говорила, ей казалось, что она нашла правильный подход к этой проблеме. Обсуждая ее вслух, можно достичь понимания. Правда, Энни убежала, повинуясь какому-то безумному импульсу, но она же вернулась.

Следовательно, это еще не конец света. – Да, мне действительно легче, – повторила она. Том поднялся со словами:

– Раз дело обстоит таким образом, я вас покидаю. Моя сестра сегодня здесь последний день.

– Конечно! Просто замечательно, что вы пришли.

– Вы удивительная женщина, Линн. Но вы безнадежно устарели. О, я не имею в виду ваши наряды. Когда вы в обычной форме, вы выглядите так, как на Пятой авеню. Я имею в виду, в вас еще осталась старомодность небольших городков. Я выражаюсь туманно?

Отвечая на его улыбку, она сказала:

– Пожалуй.

– Я хочу сказать, что доверие нынче не в моде. – Он взял ее руку и поднес к своим губам: – Это то, чему я научился в прошлом году в Вене. Там они все еще это знают. «Целую вашу ручку, почтенная леди».

У входной двери, озадаченная и слегка растерянная, она повторила единственное, что пришло ей в голову:

– Это замечательно, что вы пришли. Огромное вам спасибо.

– Я здесь, когда бы вам ни понадобился. Помните это, – сказал он и вышел на дорожку.

Она осталась в том же замешательстве. Было ли это проявлением необычайной любезности с его стороны или нечто другое? В конце концов она была так неопытна. С двадцати лет ей почти не случалось разговаривать или оставаться в комнате наедине с каким-либо другим мужчиной, кроме Роберта. Но в любом случае она чувствовала себя польщенной. А для беременной женщины, озабоченной тяжелыми мыслями, это было приятное ощущение.

– Ну, вот и мы! – закричал Брюс, когда Эмили открыла входную дверь.

Линн раскрыла руки, и Энни бросилась в ее объятия. Брюс поглядел на них с улыбкой, и его очки влажно блеснули.

– Почему ты это сделала, дорогая моя? – воскликнула Линн. – Ты всех страшно перепугала. Почему? Тебе нужно было сперва поговорить со мной.

– Не сердись на меня. Я сама испугалась. Я испугалась, когда уже села в самолет. Я так хотела, чтобы все осталось как прежде, чтобы я этого не делала, но я уже не смогла бы выйти из самолета, ведь правда?

– Нет, радость моя, без парашюта не смогла бы. – И Линн прижала ее к себе еще крепче. – Но как ты в твоем возрасте вообще смогла купить билет?

– Там были большие девочки, которые ехали в колледж, и они разрешили мне сказать, что я их сестра. А когда я туда прилетела, у меня уже не было денег, чтобы вернуться обратно. Я израсходовала все, что было в моей копилке, на билет в один конец. Поэтому мне пришлось ехать к тете Хелен. Я позвонила в дверь, а там никого не было, и… – Повествование завершилось громким плачем. – Я хотела домой!

– Ну конечно! И теперь ты дома!

Но какой храбрый ребенок! Придумать такой план!

Энни оторвалась от матери, вытерла хлюпающий нос тыльной стороной ладони и тряхнула головой. Слезы прочертили полосы на ее лице. Смятый воротник загнулся под горловину пальто. Если б девочка была красивой, сказала себе в этот момент Линн, она не чувствовала бы к ней такой мучительной, такой покровительственной жалости. И она мягко повторила:

– Ну почему ты не сказала мне ни о чем?

Энни прорвало:

– Ты бы все равно не ответила! Здесь ужасно! В этом доме одни секреты. Ты больна…

Тут Линн вынуждена была прервать ее, возражая:

– Родная, я не больна. Иногда, когда женщина в положении, ее желудок ведет себя странно, вот и все. Это не значит, что я больна. Ты это знаешь. Я тебе все объясняла.

– Но я имею в виду не ту болезнь. А кроме всего, с Эмили тоже что-то не в порядке. Она изменилась. Она всегда в своей комнате. Она больше со мной почти не разговаривает.

Теперь уже наступила очередь Эмили вмешаться.

– Это не так, Энни. У себя в комнате я учусь. А кроме того, я же всегда с тобой разговариваю.

– Ты не разрешаешь мне заходить. И я знаю почему. Ты плачешь и не хочешь, чтобы я это видела. Никто не говорит мне правды. Когда ты поехала в больницу, ты сказала, что что-то съела, какую-то информацию…

– Кишечную инфекцию, – подсказала Линн.

– И это так и было, – подтвердила Эмили.

Я тебе не верю! Хочешь знать, что я думаю? Это папа что-то сделал.

– Что за безумная идея! – вскричала Линн. Может, им нужно было прислушаться к Джози и сказать Энни всю правду? Дети сегодня в курсе всего. Они знают об абортах и выкидышах, гомосексуализме и СПИДе, обо всем. Но Эмили не захотела бы. А это, в конце концов, была частная жизнь Эмили.

– Как ты могла такое подумать? – снова вскричала Линн.

– Потому что он противный. Тебе не нравится, когда о нем так говорят, но я не хочу, чтобы он возвращался домой. Не хочу! Не хочу!

Вот что породило его буйный гнев. К чему все его постоянные и упорные усилия научить ее играть в теннис или на пианино? Линн хотелось разреветься, но она знала, что не должна этого делать.

Как чужаки на незнакомой улице, не знающие, в каком направлении им свернуть, они в растерянности стояли в холле. Брюс прервал неопределенное молчание:

– Давайте, по крайней мере, разденемся и присядем.

– Вы, должно быть, умираете с голода, – быстро среагировала Эмили. – Я могу приготовить что-нибудь через пару минут.

– Нет, – ответил Брюс, – мы поели в самолете. Думаю, что вместо этого нам нужно поговорить.

Все последовали за ним в уютную гостиную, где Линн весь день поддерживала огонь. Брюс направился к камину и на секунду остановился. Он опустил голову, погрузившись в свои мысли, словно видел нечто, сокрытое в неровной дрожи огненных языков. Затем повернулся и с тем же серьезным выражением на лице начал говорить:

– Мы перекинулись парой слов обо всем этом по пути домой в самолете. Но самолет – не место для откровенных разговоров. Поэтому давайте открыто поговорим сейчас. Я хотел объяснить Энни то, что она уже сама отчасти поняла, а именно, что все люди разные, каждый имеет свои привычки и наклонности. У каждого свой характер. Один хорошо играет на фортепиано, другой обладает чувством юмора, третий вспыльчивый, четвертый, наоборот, спокойный. Но ясно одно: мы должны быть терпимее друг к другу.

В комнате стояла полнейшая тишина. Не привыкшие видеть Брюса столь серьезным, все его внимательно слушали.

– А когда люди объединяются в семью, живут в одном и том же доме, они каждый день сталкиваются с этими различиями. У меня дома Джози думает, что я неряшливый, и я такой и есть. У меня на одежде и в карманах полно древесной стружки. Я прихожу домой, сажусь на диван и оставляю стружку между подушками. Джози этого не выносит. Поскольку я не считаю, что диван – это настолько уж важная вещь, то мне кажется, что Джози поднимает слишком много шума, но она считает наоборот и думает, что и я должен понимать, насколько диван важная штука. То есть в этом наше с ней различие, и тут уж ничего не попишешь.

Он остановился, сдвинув брови, и строго оглядел их.

– И каждый из вас здесь находящихся делает вещи, которые другие не могут выносить. – Он поднял руку, словно предупреждая чью-либо попытку заговорить. – Нет, я не жду откровений. Я просто хочу выразить свою позицию. Энни, ты понимаешь, в чем заключается моя позиция? Я имею в виду, почему мы с Джози не таскаем друг друга за волосы из-за стружек? Или почему никто из нас не убегает из дома?

Энни несмело улыбнулась.

– Это смешит тебя, не так ли? Ответь мне. Почему, по-твоему, мы так не поступаем?

– Я полагаю, – слабым голосом сказала она, – это потому, что вы любите друг друга.

– Ты правильно предположила, Энни. Ты говоришь, твой отец «противный». Но если он иногда и говорит неприятные вещи, то он также говорит и очень хорошие вещи, правда? И также делает хорошие вещи. – Не получив ответа, Брюс настойчиво повторил: – Ну, давай. Ведь правда?

– Я думаю…

– Эх, Энни, ты это знаешь. Я достаточно часто бываю здесь. Я видел, как вы вместе играли на пианино в четыре руки, и это прекрасно. Я видел, как он учил тебя играть в теннис, и я встречал вас по субботам в библиотеке, когда вы выбирали книги. Неужели, по-твоему, он делает все это, потому что он «противный»?

Линн редко приходилось слышать, чтобы Брюс говорил так долго и с такой убедительной силой; он был известен своей лаконичностью. Когда они собирались вместе, именно Джози, серьезная и положительная, вела беседу.

– Ты утверждаешь, что он часто ругает тебя. Но, Энни, что ты можешь с этим поделать? Вряд ли он изменится. Люди редко меняются, Энни. Большинство из нас остаются такими, какими они были сотворены. Поэтому побеги из дома делу не помогут. Это твой дом, здесь твоя мать, здесь твоя сестра. И ты должна преуспеть именно здесь.

Эмили смотрела прямо перед собой. Ее лицо носило следы печали, приоткрытые губы сложились в усталую складку. Какие мысли прочертили эту морщинку на ее лбу? Действительно ли Брюс имел в виду то, что говорил, думала Линн.

– Все возвращается к любви, как ты только что сказала обо мне и Джози. Ты должна помнить, что люди ругаются, кричат, но все-таки любят. Твой отец любит тебя, Энни. Он все сделает ради тебя. Всегда думай об этом, даже если иногда это очень нелегко. Попытайся не давать словам ранить тебя, даже если они кажутся несправедливыми, а иногда и являются несправедливыми. Если иногда он разговаривает грубо и резко, что ж, это его недостаток, вот и все, и тебе нужно смириться с этим.

Все это время Брюс стоял на ногах, но теперь он сел, вытирая лоб, словно проделал тяжелейшую работу. И опять Линн заметила, как влажно блеснули стекла его очков. Сегодняшний день, подумала она, мне бы хотелось позабыть. Это несчастный день, однако Брюс вложил в него частицу своего сердца.

– Я подумал, – медленно проговорил он, обращаясь как к Энни, так и к Линн, – может, Энни неплохо было бы поговорить с кем-нибудь, когда она опять почувствует беспокойство? Есть доктор Миллер, приятель Джози…

– Это могло бы здорово тебе помочь, Энни, – поддержала Линн. – Я согласна с дядей Брюсом.

Энни немедленно запротестовала:

– Нет! Я знаю, что вы имеете в виду! Психолога. Я все знаю об этом, и не пойду, не пойду! Нет, нет, нет!

Линн ждала, что ответит Брюс. Казалось абсолютно естественным предоставить решение ему. Он мягко проговорил:

– Тебе не нужно решать сию минуту. Просто хорошенько обдумай это и, когда передумаешь, дай знать своей маме.

– Я не передумаю, – заявила Энни.

Этот протест звучал очень похоже на Роберта. Любопытная мысль. Хотя, если бы Энни согласилась, стала бы неминуемой стычка с Робертом и категорическое возражение с его стороны, которым почти невозможно пренебречь. Однако, подумала Линн, если возникнет такая необходимость, я этим пренебрегу.

– Ну хорошо, хорошо, – сказал Брюс. – Никто не собирается ни к чему тебя принуждать. Ты дома, и ты рада этому. Твоя семья не может без тебя, Энни. Даже мы с тетей Джози не можем. Мы целиком зависим от тебя по утрам в воскресенье, когда ты помогаешь нам возиться с мебелью.

Брюс работал над проектом ремонта старой мебели для неимущих, мирный проект, который не встретил одобрения. И, как часто случалось, Линн опять вспомнила старое выражение своего отца: «Он соль земли».

Пламя постепенно превратилось в кучу белого пепла, но его жар только еще начал угасать. Брюс стоял перед камином, протянув руки к его теплу. Странная мысль вдруг пришла в голову Линн: «А что, если я сейчас встану и обниму его? Что за причуда! Я что, с ума сошла? Ради всего святого, этот мужчина – муж Джози. А я – жена Роберта. И именно Роберта я люблю».

Вслух же она весело произнесла:

– Вы голодны, что бы вы мне ни говорили. Побудьте здесь минутку. Я приготовила овощной суп сегодня днем, пока вас ждала.

– Что бы там ни было, звучит неплохо, – признал Брюс, – еда в самолетах оставляет вас голодными.

Они устроили небольшое пиршество на кухне – суп с гренками, блюдо горячих фруктов и тарелка шоколадного хвороста. К удивлению Линн, Энни отказалась от печенья. Могло ли это быть оттого, что раз сладости предлагаются открыто и без ограничения, Энни не хочется их так сильно, как когда в них отказывают? Надо бы это обдумать.

У входной двери она взяла руку Брюса в свои ладони.

– Уже во второй раз ты являешься нашим спасителем. Ты сам это понимаешь?

– Именно для этого и существуют друзья, Линн.

– Я так богата друзьями. – Побуждаемая неизвестной причиной, она рассказала ему, что утром приходил Том Лоренс. – Я была так удивлена.

– Почему? Он о тебе исключительно высокого мнения, – сказал Брюс. – Впрочем, как и все мы.

Когда он ушел, а Энни поднялась наверх, Линн спросила Эмили:

– Что говорил Брюс, пока я была на кухне?

– Ничего особенного.

– Вы внезапно прервали свой разговор, когда я вошла. Ничего не скрывай от меня, Эмили.

– Ну, что ж. Он лишь сказал, что ты нуждаешься в нас. Что нехорошо все время находиться в стрессовом состоянии – ни для тебя, ни для ребенка.

Линн нахмурилась.

– Ради Бога, я меньше всего хочу казаться инвалидом. Словно в моем присутствии вы не можете вести себя естественно. Я этого не хочу.

– А о ребенке – это правда?

– Не знаю.

– Я никогда не видела его таким жестким, – сказала Эмили. – Он казался почти злым.

– Почему? Что ты имеешь в виду?

– Он сказал, что мы должны сохранять мир в доме, независимо от того, что кто-либо… что кто-либо говорит или делает. Всегда. Мы должны сохранять мирную и счастливую обстановку. – Эмили задумалась. – Правда, я никогда не видела его таким суровым. Он почти что командовал нами. Не похоже было на обычные разговоры дяди Брюса. – Она прижалась щекой к щеке матери. – Мы обе очень серьезно отнеслись к тому, что он сказал. Энни больше ничего подобного не выкинет. Он очень помог ей. Не беспокойся, мам.

– Раз ты так говоришь, то не буду.

– Обещаешь? Обещаю.

«Но это все так просто произнести, – подумала про себя Линн. – Но насколько искренне он говорил», – подумала она опять. Линн не могла знать, что же он думал на самом деле.

Тем не менее, когда Роберт вернулся домой, предыдущие два дня словно стерлись из памяти.

Задержавшись на таможне, чтобы оплатить все те подарки, которые он купил, он приехал домой поздно. Понадобились усилия двух человек – шофера и самого Роберта, чтобы пронести по дорожке высокую картонную коробку и поставить ее в холле.

– Боже, что ты купил? – воскликнула Линн.

– Увидишь.

Его глаза блестели; долгая поездка, отнявшая столько сил, только воодушевила его. Объятия и поцелуи у него были для каждого. Когда он притянул к себе Энни, то Линн, наблюдавшей за ними, на какой-то момент показалось, что она увидела в глазах девочки отказ, но потом это выражение исчезло, да и, возможно, она его себе вообразила. Смеясь, Роберт взял ладони Линн в свои и отступил назад на длину вытянутой руки, чтобы оглядеть ее.

Ты у меня еще больше стала! Посмотрите на свою маму, девочки! Готов поклясться, там у нее двойня, а то и тройня! Если так, нам придется пристраивать дополнительные помещения к этому дому или переехать в другой. Но как ты, дорогая? – И, не дожидаясь ответа: – Как она, девочки? Она хорошо себя чувствовала? Она ведь все равно мне не скажет, даже если что-то не так.

– Она чувствовала себя прекрасно, – заверила его Эмили.

– Значит, вы о ней хорошо заботились. – Он потер руки. – На улице морозно, но ни в какое сравнение не идет с Центральной Европой. О, у меня миллион разных вещей, чтобы рассказать вам. Даже не знаю, с чего начать.

– А как насчет того, чтобы начать с ужина?

– А, ужин! Ах, как хорошо быть дома!

Для зимнего вечера Линн приготовила настоящий пир со вкусными, горячими блюдами: грибной суп, коричневые кусочки рыбы, плавающие в золотом бульоне, утка с вишнями, суфле из шпината с травами и луком и яблочный пудинг в винном соусе.

Шампанское покоилось в ведерке со льдом, и в этот вечер пили все, кроме Энни, которая попробовала глоток и состроила гримаску. Даже Линн, несмотря на беременность, пригубила немножко.

Стол был сервирован тончайшим китайским фарфором и хрусталем баккара, который купил Роберт. В центре стола Линн поместила низкую вазу с букетом белых роз. Все это великолепие не прошло незамеченным. Его оценили по достоинству:

– Ваша мама! – воскликнул Роберт. – Это все ваша мама! Вы только посмотрите на это! – ликовал он. – Конечно, это была тяжелая поездка, работа допоздна, разговоры и переводы, встречи со всякого рода людьми, некоторые из них готовы и стремятся сотрудничать, другие – упрямые и неподатливые, но такова жизнь, не правда ли? Однако, в целом, должен сказать, это был огромный успех. Когда гуляешь по старым кварталам, Будапешт, на наш взгляд – довольно темный и какой-то выцветший, но в то же время необычайно причудливый. А затем внезапно оказываешься перед современной башней из стекла. Офис компании такой же современный, как и у нас в Нью-Йорке. Идешь обратно – и тут тебе китайский ресторанчик, там пиццерия.

Роберт прервался, чтобы отрезать кусок утки, и едва смог его прожевать – так ему не терпелось продолжить свой рассказ.

– Венгрия теперь полностью демократическая страна. Зная историю ее прошлого, можно только подивиться чуду произошедших в ней перемен. Кстати, они войдут в НАТО или какую-либо ассоциацию при НАТО. В этом нет сомнения. Что сейчас нужно стране, что нужно всем этим странам, так это обученный руководящий состав, и тут Запад, – мы, – приходим им на помощь. О, кстати, чуть не забыл. Я привез настоящий венгерский струдель. Я купил его вчера утром. Он у меня в сумке. Что ж, мы съедим его завтра. После такого десерта это будет уж слишком. Тебе нужно увидеть их маленькие кофейни, Линн. Все виды выпечки! Ты бы могла собрать урожай рецептов! Я сидел в одной из них и глядел на площадь с дворцами и огромным готическим собором. Чудесно. Вы полюбите это, девочки.

– А колледж? – с тревогой спросила Эмили.

– Не беспокойся, твое дело – поступить в Йейль. Этому ничто не помешает, – улыбнулся Роберт. – Ты просто будешь прилетать туда на каникулы. Я буду зарабатывать достаточно, чтобы ты смогла себе это позволить.

– А я как же? – спросила Энни.

– И ты не беспокойся. У тебя там будет замечательная школа, куда ходят дети дипломатов и других интересных людей, и…

Вместе с Робертом домой вернулась его бьющая через край энергия и магия очарования. И по лицам дочерей Линн увидела, что они тоже поддались общему воодушевлению.

– И, конечно, мы не ограничимся Венгрией. Ведь это так быстро и легко – объехать Европу, и у вас будет шанс увидеть ее всю. Вы увидите Грецию и Парфенон, и ты поймешь, почему я хотел, чтобы ты изучала античность, Энни. Рим, конечно же, Париж, и, – он широко развел руки, – весь мир! А почему бы и нет?

После ужина они распаковывали его чемоданы. Стоя в центре круга из стульев, Роберт разворачивал и раскладывал свои находки. Он выбирал подарки с особой тщательностью. Для Энни там были часы с кукушкой.

– Помню, однажды ты сказала, что хочешь такие, а эти часы просто прелесть.

Для Эмили он привез акварель с видом замка на холме. Для Линн – изящные статуэтки, исполненные в зеленом и белом цветах: кенгуру, слон и единорог.

– Я было подумал, не стоит ли купить только красные или только зеленые. Как ты думаешь, я правильно выбрал? – обратился он к Линн.

И, не дожидаясь ее ответа, он расставил фигурки на каминной полке, затем отошел назад, рассматривая их слегка нахмурившись. – Нет, не так. – Он передвинул их. – Их нужно сдвинуть все на одну сторону. Симметрия наводит скуку.

Линн заметила:

– Ума не приложу, как ты нашел время для покупок.

– Я сам ума не приложу. Но если хочешь что-то сделать, то всегда найдешь время. Вот так.

Вечер давно перешагнул за тот час, когда Энни нужно было ложиться спать, а Эмили готовить уроки.

– …И нам обязательно надо будет проводить хотя бы несколько дней в Шамони, катаясь на лыжах. Я прочел, что Французские Альпы обладают особым очарованием. О, я смогу выкроить выходные, – смеялся Роберт. – Босс всегда может заполучить несколько свободных дней, особенно если все остальное время он будет работать сверхурочно. Ну и ну! Посмотри-ка на часы! Сказывается разница во времени. Не пойти ли нам спать?

В спальне, раздеваясь, Роберт сказал:

– Это все выглядит так здорово, Линн, так здорово. Знаешь, что они говорят о песке в туфлях? Что тебе захочется вернуться. У меня, может, и нет никакого песка в ботинках, но я уже жду-не дождусь, когда поеду обратно.

Разбирая чемодан и рассортировывая его содержимое, он быстро передвигался и быстро говорил, перепрыгивая с предмета на предмет.

– Я отправил по факсу отчет Питу Монакко и получил очень одобрительный ответ… я отметил сегодня ночью, что Эмили изменилась. Тот погруженный в себя взгляд, который у нее был в последнее время, исчез. Она казалась теплее по отношению ко мне. Да, как я и предполагал, она покончила с этим парнем. Слава Богу… А Энни была просто душка сегодня, и я думаю…

Он развешивал галстуки на перекладины и вдруг воскликнул, повернувшись:

– Но как я по вас скучал, я был словно в лихорадке. А ты по мне так же сильно скучала, Линн?

Она сказала себе: «Он обязан узнать, поэтому я могла бы покончить с этим прямо сейчас». И она принялась как можно более кратко излагать историю Энни, старательно избегая высказываний девочки о нем.

Роберт был испуган, встревожен и раздосадован одновременно.

– Боже милостивый, – сказал он, – стоит мне отвернуться, как с моими детьми случается какое-нибудь несчастье.

Сердце Линн ухнуло вниз.

– Я не хотела портить твое возвращение, и я надеюсь, что не испортила его – ты же сам видишь, у нас теперь все в порядке. – И она принялась импровизировать, так как изложение этой трагической истории со всеми подробностями неминуемо спровоцировало бы ссору. – Кажется, она была обеспокоена моим состоянием. По-моему, для нее было вполне естественно запутаться в своих чувствах. А кроме того, она была расстроена этой летней историей с Эмили. Она подумала, что Эмили была серьезно больна и что мы скрывали от нее истину. И, кажется, все вместе взятое сильно угнетало ее, и она…

«А почему я сама скрываю истину? – спросила она себя, внезапно замолчав. – Неужели я все еще так терзаюсь из-за Кэролайн, что боюсь быть обвиненной в чем-либо еще? Он уже заявил, что несчастье, случившееся с Эмили, – целиком моя вина…»

– А Брюс привез ее домой…

– Да, это было так замечательно с его стороны, не правда ли?

Роберт тяжело опустился на стул. В слабом свете ночника на прикроватном столике его лицо казалось болезненно-желтоватым, словно вся его энергия внезапно иссякла. Линн в тревоге принялась объяснять, повторяясь:

– Это было просто замечательно. Он так чудесно поговорил с Энни, с ними обеими.

– О чем он говорил?

– О, о жизни в целом, о сложных проблемах, с которыми сталкиваешься, об оптимизме, о взаимопонимании. Он им сделал так много хорошего.

– Может быть, но я этому не рад.

– Тут нечему радоваться. Я действительно считаю, Роберт, что Энни нужна помощь, нужен совет.

– Чепуха. Я уже высказал свое мнение по поводу этой ерунды. В любом случае, Энни не первый ребенок, который убежал из дому из-за того, что ей что-то взбрело в голову. Это случается постоянно. Я уверен, что она стала раскаиваться уже на полпути отсюда.

Да, в этом он был прав…

– Но я думаю о Брюсе. Он мой подчиненный в конторе, а он в курсе самых частных дел моей семьи – неприятностей с Эмили прошлым летом, а теперь и этого. Черт бы побрал все.

– Он был очень любезен, – сказала Линн, а затем, желая полностью стереть у него воспоминания об этом факте, она добавила: – Том Лоренс тоже был очень любезен. Он заходил сюда тем утром.

Ради Бога, и он тоже? А его-то каким ветром занесло?

– Когда он услышал о том, что произошло, то не захотел, чтоб я оставалась одна. Ты не должен возражать, Роберт. Они настоящие друзья.

– Настоящие друзья, но слишком много знают.

– Это порядочные люди. Они не станут болтать о наших детях, ты же сам знаешь.

Того, что они сами знают, уже вполне достаточно, проворчал он.

Она наклонилась, чтобы снять туфли, но едва смогла до них дотянуться. Видя ее потуги, он поднялся ей помочь. Ребенок заворочался очень активно: его шевеление под ее легкой сорочкой было заметно и Роберту, и она увидела, что это его разжалобило; во всяком случае, он больше не будет спорить.

Бедная девочка, – сказал он. – Что за время у тебя было, пока я отсутствовал! Бедная девочка. Теперь я дома, а ты расслабься и позволь мне позаботиться обо всем.

Ребенок все ворочался и ворочался. В течение этих безумных последних дней она вряд ли была способна думать о нем. Теперь же осознание его скорого появления на свет поразило ее. Еще всего восемь или девять недель – и он будет разлучен с ней, разлучен, и в то же время станет ей более близким из-за постоянного внимания к себе, которое должно быть и будет отныне стоять во главе угла. Она должна, она просто обязана ради него сохранять спокойствие и не терять надежду.

Спокойствие и надежду. Ну что ж. Расслабься и позволь Роберту обо всем позаботиться. В любом случае, ему самому этого хочется.

Роберт В. У. Фергюсон родился ранним ветренным утром. Он весил девять фунтов и был первым из младенцев Фергюсонов, кто не родился совсем лысым. Волосы его были песочного цвета, а лицо обещало вытянуться и стать похожим на лицо Роберта.

– Все вместе – прекрасный компромисс, – сказал Роберт. Он стоял на фоне весенних букетов, выставленных на подоконнике. – Ты сосчитала цветы? Та корзина зеленых орхидей – от Монакко. Он переслал их из Калифорнии. – Он взглянул на сына. – Просто боксер-тяжеловес! Ты только посмотри на этого парня!

Не в силах сдержать ликования, он заставил Линн почувствовать себя королевой.

– Ты не будешь ни о чем беспокоиться, ты будешь отдыхать, и мы тебе будем во всем помогать, по крайней мере до конца этой недели, – настоял Роберт.

Кроватка, закрытая белой сеткой, стояла подле их кровати, и Линн поблагодарила Джози за голубые банты:

– Она пришла сюда в ту же минуту, как мы услышали от Роберта, что родился мальчик, – объяснил Брюс. – И я хочу, чтобы ты знала, что то, что банты голубые – это только моя заслуга.

– Он так печется о соблюдении различия полов! – ввернула Джози.

– Но ты же не собиралась повесить на нее розовые банты? – спросила Линн.

– А почему бы и нет? – последовал веселый ответ Джози. – А вообще-то я сделала то, что приказал мне муж.

Их шутливая перепалка позабавила Линн. Тот короткий час, который она провела дома, уже наполнил ее ощущением благополучия. Новые книги в ярких обложках были сложены в стопку на столике у кровати рядом с коробкой шоколадных конфет – они больше не в «черном» списке – и букетом лилий в крошечной вазочке. Муж, дочери, друзья – все, очарованные младенцем, собрались вокруг нее. Энни и Эмили шепотом переговаривались.

– Вам не нужно шептаться, дорогие мои, – обратилась она к ним. – Разговор ему не помешает.

Энни тревожно спросила:

– А когда нам можно будет его подержать?

– Когда он проснется, я разрешу вам его подержать.

И Энни, смущаясь, проговорила:

– Разве не забавно? Я его совсем не знаю, но уже люблю.

Глаза Линн наполнились слезами.

– О, Энни, но это же чудесно.

– Почему? Разве ты думала, что я не буду его любить? Я уже слишком старая, чтобы испытывать детскую ревность к младенцу.

Все расхохотались. Брюс потрепал Энни по спине, а Эмили сказала:

– Энни, а где те коробки, что прибыли этим утром?

– Здесь, за дверью. Открой их, мам. Наверное, это опять ползунки. У него их уже семь штук. А внизу есть большой ящик, который принесли вчера. Я его еще не открывала.

Роберт сошел вниз и несколько минут спустя вернулся с детским креслицем с подголовником, обитым материей с ручной вышивкой.

– Королева Анна! Разве это не прелестно? Трон для нашей гостиной, – воскликнула Линн. – Кто додумался до этого?

– Открытка от Тома Лоренса, с наилучшими пожеланиями. – Роберт нахмурился. – Отчего такой щедрый подарок? Мы едва с ним знакомы. Он не является близким другом.

Жар разлился по всему телу, но Линн надеялась, что он не выплеснется на ее щеки. Том превзошел себя. Подарок был оригинальным, изысканным и дорогим.

Словно прочтя ее мысли, Брюс пришел ей на помощь:

– Это не слишком щедро для человека в положении Тома. Дорого – это понятие относительное. И совершенно очевидно, что вы ему оба нравитесь.

– Я просто не люблю чувствовать себя обязанным, – объяснил Роберт.

Озадаченное выражение появилось у него на лице. Линн знала, что мысленно он вернулся в тот выходной в штате Мэн, перебирая в уме все, что уже сделал для него Том, и те слова, что Том за него замолвил.

– Не позднее завтрашнего дня тебе нужно написать ему, Линн.

– Вряд ли я буду в состоянии сделать это. Я, оказывается, устала гораздо больше, чем я думала, – солгала она. Писать Тому, если у Роберта возникли какие-то подозрения, – а чем больше она об этом думала, тем вероятнее это казалось, – писать ему, – могло быть неразумным. Нет, только не писать. – Напиши ты, – обратилась она к Роберту, – а я подпишусь вместе с тобой. И она обернулась к Эмили, словно внезапно вспомнив о чем-то. – А тетя Хелен не звонила?

Энни, Эмили и Роберт переглянулись между собой.

– Нет? Как странно. Я не понимаю.

– О, – сказал Роберт, – это должно было стать сюрпризом, но, пожалуй, мы можем тебе рассказать. Они оба едут сюда. Они будут здесь через час или два. Они возьмут напрокат машину в аэропорту.

– И Дарвин тоже? – Линн была тронута. – Как славно, с его стороны, найти время!

– Время! – рассмеялся Роберт. – Умывальники и унитазы! Тоже мне, важный бизнес.

– Я бы на его месте без сожаления оставил и то и другое, заметил Брюс, смеясь.

А Джози сказала:

Мне нравится Дарвин. И всегда нравился. Он добрый.

– О, да, добрый, хороший, прекрасный, – согласился Роберт. – Ну прямо алмаз.

«Если бы только Роберт никогда, никогда не говорил подобных вещей!» – подумала Линн.

Я мог бы сообщить еще новость, – добавил он, – тетя Джин тоже желает нас лично поздравить.

– Не смотри так мрачно! Я считаю, что это так мило с ее стороны захотеть посмотреть на малыша. Я рада, что она приедет, и я собираюсь показать ей свою радость. Но где они все будут спать? И что они будут есть? Я уверена, что они пробудут здесь пару дней…

– Не беспокойся, – уверила ее Эмили. – Я поставила отличную кровать для тети Джин в комнатке на третьем этаже, а тетя Хелен с дядей Дарвином разместятся в комнате для гостей, и у нас тонны еды. Сегодня утром, пока вы не приехали, дядя Брюс ходил с нами за покупками, чтобы помочь все донести. Еды хватит на целую армию.

– А обеденный стол уже накрыт, – сказала Энни. – Мы даже поставили в центре те цветы, что ты привезла из больницы.

Энни привела наверх Джульетту, чтобы дать ей обнюхать кроватку.

– Пусть привыкает к запаху ребенка, – объяснила она.

Роберт принес поднос с ужином.

– Разве из меня плохой дворецкий? – спросил он, напрашиваясь на похвалу.

А затем пришли Хелен и Дарвин, он – низенький и добродушный, как всегда, она, как всегда, приветливая.

– У меня такое чувство, словно мы не виделись целую вечность, – воскликнула Линн, когда они крепко обнялись.

– Ну, почти два года. Что бы там ни говорили о самолетах, которые доставляют людей туда и обратно всего за пару часов, это долгий путь. Целое путешествие.

– Наша семья будет привыкать к путешествиям, – объявил Роберт, положив руку на кроватку. – Этот малыш повидает весь мир. – А когда Хелен озадаченно на него взглянула, спросил: – Ты хочешь сказать, что Линн тебе ничего не говорила? Да, мы какое-то время будет жить за границей. Два года, три, пять – кто знает? И он рассказал о своих планах.

– Как получилось, что ты ничего мне не сказала? – спросила Хелен, когда они остались вдвоем. И тут же еще до того, как Линн смогла ответить, она произнесла в своей быстрой, резкой манере, так походившей на манеру Джози: – Потому что у тебя голова была занята совсем другим.

– Должна признаться, что эта беременность была не из легких. Но разве он не душка? У него головка такой красивой формы, как, по-твоему?

Хелен улыбнулась.

– Он очарователен. Мои где-то в течение первого месяца выглядели, как маленькие обезьянки. Но я подразумевала не беременность. Я имела в виду… Ты сама знаешь, что я имела в виду Энни.

Линн не горела желанием делиться своими сомнениями и беспокойствами относительно Энни. Особенно ей не хотелось признаться в них Хелен. Поэтому она легко произнесла:

– Энни уже все это преодолела.

– Да, до следующего раза.

Хелен всегда улавливала главное, все сигналы и тревоги, – конечно же потому, что ей никогда не нравился, да и до сих пор не нравится Роберт. Но Хелен была слишком хорошо воспитана, чтобы произнести это вслух.

В голосе Линн прозвучало раздражение. Она сама его уловила, и даже угадала его причину: «Я сказала, что все изменилось, но я и раньше достаточно часто говорила это: я не хочу, чтоб мне сегодня об этом напоминали».

– С Энни все в порядке, Хелен. Она в восторге от Бобби, разве не видно?

Молчание Хелен сказало ей, что та ей не верит.

– Ты можешь спросить Брюса, если не доверяешь мне, – угрюмо добавила Линн. – Он хорошо знает Энни.

– Я хочу доверять тебе, – сказала Хелен, ее губы сложились в складку, которая всегда придавала ее милому личику проницательное выражение. – Я, правда, хочу. Но я знаю, что, даже если дела плохи, ты этого никогда не признаешь.

«Прощупывают, прощупывают», – подумала Линн возмущенно.

– Ты всегда такая скрытная. Должен же кто-нибудь побеспокоиться о тебе.

Нетерпение Линн возросло:

– Посмотри на меня. Что ты видишь? Пройдись по дому – что ты видишь?

– Я вижу, что ты выглядишь, как всегда, и что в доме у вас все самое лучшее.

Снизу до них донеслись звуки фортепьяно.

– Это играет Роберт, а девочки поют. Они сочинили забавную песенку, чтобы встретить меня ею из больницы. Разве это тебе ни о чем не говорит?

– Это говорит мне… что мы все тебя любим. – И Хелен, принимая поражение, изменила тему. – Знаешь что? Я умираю с голоду. Пойду вниз, взгляну, что можно съесть.

– Я могу войти или я тебя утомлю? – Джин была нерешительна, как всегда. По крайней мере, всегда, когда она находилась в доме у Роберта.

– Конечно, заходи. Я ничуть не устала, и это просто смешно лежать в постели, но врач сказал: категорически два дня полного отдыха.

После того, как Джин полюбовалась на младенца во второй раз, она села в кресло-качалку подле кровати. Какое-то время она ничего не говорила, улыбаясь Линн улыбкой, которую Роберт называл «кроткой». Линн же, напротив, всегда видела, и увидела сейчас, не кротость, а подавленную печаль.

Джин положила на колени свои сморщенные руки.

– Очень мило, что я смогла побыть с тобой вдвоем, Линн, – сказала она. – Вероятно, это в последний раз. Я переезжаю в Ванкувер.

– Так далеко? Но почему?

– Я собираюсь жить с братом. Мы оба уже довольно старые, и все, что мы имеем, – это друг друга.

– У вас есть мы. Вы могли бы переехать сюда, поближе к нам.

– Нет, моя дорогая. Давай будем честными. Роберту не нравится наше соседство.

Такое заявление требовало честного ответа. Или более или менее честного ответа.

– Роберт иногда всех раздражает, тетя Джин, когда ему шлея под хвост попадет. Но ты должна знать, что его лай страшнее, чем его укусы.

– Я знаю. Он был прелестным маленьким мальчиком, и таким умненьким. Мы раньше играли вместе в разные игры – в шашки, в домино. Ему нравилось побеждать меня, но, когда он проигрывал, он выходил из себя, и это выглядело ужасно. Нам было весело друг с другом… но времена меняются. Жаль, не правда ли? После того, как умерла моя сестра, и он уехал… Тебе бы понравилась Френсис, – коротко сказала Джейн. – Она была мягким человеком. А ей понравилась бы ты в качестве дочери. Ты всегда напоминала мне о ней. Ты такая же мягкая и милая, как она. Чрезвычайно тронутая, Линн просто сказала:

– Спасибо.

– Мне жаль, что мы с тобой виделись не так часто, Линн. Но я рада видеть, как хорошо у тебя все складывается. Ведь все хорошо?

– Ну, да, – удивляясь, ответила Линн.

– А Роберт все еще хороший муж тебе. Утверждение это было или вопрос?

– Ну, да, – снова сказала Линн. Джин кивнула.

– Я буду думать, что ты – здесь, в этом милом доме, и мне будет приятно. Я вставила фото Эмили и Энни в украшенную цветами рамку. Мне нравится, когда повсюду цветы. Но, думаю, что ты это уже за мной заметила. Надеюсь, ты когда-нибудь пришлешь мне прелестную фотографию Бобби.

Как только у него вырастет побольше волос. Я обещаю.

– И вы по-прежнему будете звонить мне каждую неделю – даже в Ванкувер?

– Конечно, будем. Ты же знаешь.

– Мне нравится твоя сестра, – продолжала Джин, – и твои друзья Джози и Брюс. В них есть что-то особенное, хотя я пока не поняла что.

Линн улыбнулась:

– Мне кажется, тебе нравится все.

– Нет, не все. Но я действительно по возможности пытаюсь найти хорошее в людях. Френсис была такой же. Ну хорошо, скажи мне, ребенку нужен будет шерстяной платок для коляски? – Разговор перешел в другое русло, в более безопасную область человеческих взаимоотношений.

Но тот уют, который Джин принесла с собой в комнату, был неожиданно потревожен.

«Я бы хотела, чтобы люди не были такими… такими загадочными», – сказала себе Линн.

Теперь пришла Эмили и присела на краешек постели:

– Мам, ты по-особому красива, когда ты счастлива, – сказала она.

В ее глазах всегда отражались все ее переживания. Сегодня волосы ее были собраны на макушке, в ушах золотые сережки в форме сердечек, которые подарил ей Роберт на последний день рождения. Взглянув на нее, Линн почувствовала радость.

Я счастлива, когда счастливы все. – Ребенок сопел во сне. – Поверни его головку на другую сторону для разнообразия, – сказала она.

– О, Господи, я не знаю как. Я панически боюсь к нему прикасаться.

Линн рассмеялась:

– Я понимаю. Когда ты родилась, я боялась взять тебя на руки, боялась, что ты сломаешься. Просто мягко приподними его головку, – подсказала она, – и поверни ее. Он не такой уж и хрупкий.

Он вздохнул, – сказала Эмили. – Ты слышала? Это прозвучало так, будто он вздохнул, когда она его поворачивала.

Наверное, он озабочен международным положением, – весело пошутила Линн. Но Эмили была серьезна.

– Мам, – сказала она, – я никогда не представляла себе, насколько это важно.

– Важно?

– Я имею в виду, заботиться о ребенке. Человеку нужно начать думать об этом задолго до того, как заводить детей.

Она говорила очень тихо, не глядя на мать, отвернувшись к окну, где уже начинался темно-синий вечер. И Линн поняла глубинное значение ее слов: то, что произошло прошлым летом, никогда не должно случиться опять.

Все еще говоря в темноту, Эмили продолжала:

– Нужно все приготовить для него, заранее подумать о его здоровье, его обучении. Создать уютную комнату, куда его принесут, и спокойный дом. Все эти планы нужно строить заранее, разве не так?

Линн поставила себя на место дочери, пытаясь представить себе глубину ее раскаяния, почувствовать тот испуг, который должен был ее охватить, когда ей пришлось рассматривать те или иные возможные повороты в жизни. И, поколебавшись, она мягко сказала:

– Еще придет твое время, Эмили. Ты и сама это знаешь, разве не так?

Эмили обернулась к ней.

– Я знаю. И со мной все в порядке, мам. Действительно, все в порядке. Верь мне.

Она была борцом, сильным борцом. «Молодая женщина, знающая свою цель, – как всегда, подумала Линн, – совершенно очевидно, что это не обычная старшеклассница».

– Да, – сказала она, – да, я тебе верю. – А затем, чтобы смягчить остроту момента, добавила: – А ты уже пообедала?

– Наполовину. Я подумала, что, может, тебе не захочется оставаться одной.

– Я совершенно не против. Спускайся вниз и доканчивай обед. Только сначала передай мне Бобби. Могу тебе сказать, что через минуту он проголодается. – И в ту же секунду, как бы в подтверждение ее слов, младенец проснулся с жалобным плачем. – Зажги мне лампу перед уходом. Спасибо, дорогая.

Эмили вышла, и все стало на свои места. Линн с облегчением вздохнула. Снизу доносились приятные знакомые голоса. Она могла представить себе, как они все сидят за столом, во главе стола Роберт нарезает мясо и раскладывает его по тарелкам. Хлопнула задняя дверь: кто-то выпустил на улицу Джульетту. Кто-то шел по коридорам, каблуки стучали, попадая на голый паркет между коврами. Это были звуки семьи, ее ритмы, ее родной дом.

Пусть Хелен высматривает и вынюхивает, у нее добрые намерения, так и не стоит обращать на нее внимание. И не нужно обращать внимания на старую добрую Джин– «А что, Роберт все еще хороший муж?» Это естественное любопытство одинокой женщины, вот и все.

Последние несколько дней и последние несколько месяцев были настолько богаты событиями! Перед этим был трудный год. Бог свидетель, но разве боль не является частью нашей жизни?

Рядом с ней лежал младенец. Маленький человек! Такой крошечный, но одним своим появлением он принес так много радости в этот дом! Линн почувствовала счастье, спокойствие и умиротворение.

Назад: ГЛАВА 3

Дальше: ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ Весна 1989 – осень 1990 года