ГЛАВА 2
Дом уютно расположился посреди круглой лужайки, раскинув свои флигели вдоль темных холмов позади него. Архитектор, который построил его для себя, привез балки от старого сарая из Новой Англии и сосновую панельную обшивку от старых домов, чтобы воссоздать восемнадцатый век поблизости от Манхэттена. В окнах было по двенадцать стекол, а над парадной дверью – веерообразное окно.
Роберт нашел это владение, когда он еще первый раз ездил в Нью-Йорк и вернулся домой, полный нового энтузиазма. Коннектикут – вот это место! В нем было свое очарование, своя особая атмосфера. Народ здесь доброжелательный. Школы хорошие. Соседи – приличные люди. Здесь прекрасные открытые пространства. Представьте себе три акра леса вдоль узкой сельской дороги, и нет ничего в поле зрения, кроме дома прямо напротив, а сам по себе дом принадлежал сокровищам «Архитектурного Дайджеста».
Разумеется, дом был очень дорогой. Но с его жалованьем и перспективами проблем с внесением процентов по закладной не должно было возникнуть. То и дело в «Уолл-стрит Джорнал» и в журнале «Форбис» появлялись небольшие заметки о его продвижении по службе, и было ясно, куда он держит курс. Кроме того, дом, подобный этому, является капиталовложением, основой их обеспеченности – не говоря уже о том, что это вложение в счастливую жизнь для себя и своей семьи. Как только Линн увидит это место и если оно понравится ей, она сразу же займется обстановкой дома. Не должно быть никаких частичных соглашений; все должно быть сделано первоклассным художником по интерьеру.
Дом ей понравится, он был уверен, он уже видел ее в садовых перчатках и в большой соломенной шляпе возле цветочной клумбы.
Итак, они достали бутылку шампанского и, сидя за кухонным столом, поднимали тосты друг за друга, за своих детей и за «Дженерал Америкэн Эпплайенс» и его будущее.
Стояла поздняя весна, и вечерний воздух доносил ее благоухание сквозь открытые окна в гостиную. И сирень, источник этого благоухания, возносила свои розовато-лиловые шапки и густую листву своих ветвей над подоконниками.
– Послушай, это пересмешник! Я не представляю себе, когда он спит, – сказала Линн. – Я слышу его последнюю песню, когда засыпаю, и утром, когда просыпаюсь, он все еще поет.
Черные глаза Джози, слишком выделяющиеся на ее тонком лице, в котором было что-то птичье, улыбнулись Линн.
– Тебе нравится здесь, да?
– Ох, да. В самом деле мне казалось, что дом слишком большой, но Роберт был прав, на самом деле мы уютно здесь расположились. У меня еще есть некоторые сомнения относительно его дороговизны, но я оставила их Роберту.
– Моя жена бережлива, – сказал Роберт.
– Множество мужчин хотели бы иметь возможность пожаловаться на это, – заметила Джози. Она говорила быстро – это было ее привычкой. И снова Линн показалось, что даже самые нейтральные замечания Джози, обращенные к Роберту, часто имели неуловимый двойной смысл.
И опять же ей показалось, что Брюс в своей осторожной манере пытался сгладить этот смысл.
– Вы сделали чудо с этим домом. – Его взгляд был устремлен поверх головы Роберта в обширный холл, где на живописных обоях были изображены реки, деревья и горы, и затем дальше к гостиной, где смесь кремового, болотно-зеленого и грязновато-розового цветов кресел, ковриков и занавесок, вызывали в памяти сады Моне.
Линн проследила за его взглядом. Дом на самом деле являл пример утонченного совершенства. Хотя иногда, когда она, оставшись одна, пристально рассматривала эти комнаты, у нее возникало ощущение, что они застыли в своем совершенстве, как вкрапления в янтаре.
– Что касается нас, – продолжал говорить Брюс, – поверите ли вы, что эти два года у нас все еще стоят в подвале нераспакованные коробки с книгами? Мы уезжали из Сент-Луиса в такой спешке, что просто побросали в кучу все вещи; мы не ожидали, что надо будет переезжать, это было так неожиданно… – Он засмеялся. – Правда заключается в том, что мы известны своей неаккуратностью, и я, и Джози.
Джози поправила его.
– Когда ты работаешь для компании, ты один из самых расторопных людей, каких я когда-либо видела.
Роберт покачал головой.
– Мы полностью все обустроили за неделю. Лично я не могу работать, когда вокруг меня беспорядок. Мне присуща организованность. Я знаю это про себя. Если объявление гласит: «По траве не ходить!» я должен подчиниться, хотя есть люди, которые считают себя обязанными это запрещение нарушить. – Он вздохнул. – Люди сошли с ума.
– Я могу подтвердить это, – сказала Джози. – Вещи, которые я вижу и слышу в моей повседневной работе… – Она не закончила фразу.
– Как бы я хотела, чтобы вы рассказали мне о некоторых из них, тетя Джози. Я постоянно прошу вас об этом.
Все повернулись к Эмили. Воцарилось молчание, длившееся не более чем вздох, как будто четверо взрослых были одновременно поражены красотой девушки в желтом платье, с черными шелковистыми волосами, ниспадающими из-под вишневой ленты, и ее энергичным лицом, на которое упал луч вечернего солнца.
– Я расскажу, раз ты этого хочешь. Но во всем этом так много трагического, отвратительно трагического. – И с мягким любопытством Джози спросила. – Что заставляет тебя всем этим интересоваться?
– Вы знаете, я собираюсь стать врачом, а врачи должны понимать людей.
К горлу Линн подступил комок, молчаливый крик: Как она прекрасна! Как прелестны ее девочки! И она благодарила Бога за их успехи; они так хорошо перенесли переезд и нашли свое место в новом окружении.
– Эмили делает невероятные успехи в своем выпускном классе, – сказал Роберт. – Да, я знаю, тебе не нравится, когда я хвастаюсь тобой, дорогая, но иногда я не могу удержаться. Так что прости меня. Я просто горжусь тобой.
Круглое лицо Энни, окаймленное светлыми в мелких завитушках волосами, повернулось к отцу. И Линн сказала:
– Обе наши девочки много работают. Энни приходит домой из школы и сразу садится за пианино поупражняться, а затем принимается за домашние задания. Я никогда не напоминаю ей об этом, правда, Энни?
В этот момент девочка повернулась к матери. Можно мне съесть остаток суфле, пока оно не осело? Смотри, из него выходит весь воздух.
Действительно, оставшаяся часть взбитого шоколадного крема медленно оседала, превращаясь в мокрую вязкую массу на дне миски.
– Нет, нельзя, – ответил Роберт, когда Энни подтолкнула свою тарелку Линн под нос. – Ты и так достаточно толстая. Прежде всего, ты вообще не должна это есть.
Рот Энни скривился, напоминая маску трагедии, оскорбленное рыдание вырвалось из груди, она вскочила, опрокинув свой стул, и выбежала из комнаты.
– Вернись сейчас же и подними стул, – приказал Роберт.
В ответ задняя дверь со стуком захлопнулась. Каждый старался не смотреть на другого, пока Эмили не произнесла с мягким упреком:
– Ты смутил ее, папа.
– Что ты имеешь в виду? Мы здесь не чужие. Тетя Джози и дядя Брюс знали ее до того, как она родилась.
– Но ты знаешь, как она ненавидит, когда ей говорят, что она толстая.
– Она должна смотреть правде в лицо. Она действительно толстая.
– Бедное маленькое дитя, – пробормотала Линн. Маленькое дитя, которое не любило себя за свою толщину и курчавые волосы, которые она унаследовала от какого-то неизвестного предка. Кто может понять ее тайную боль? – Пойди за ней, Роберт. Она, вероятно, в своем обычном месте в сарае для инструментов.
Роберт встал, положил свою салфетку на стол и кивнул Леманам:
– Извините меня. Она невозможная… – сказал он, выходя из комнаты и оставляя позади себя подавленное молчание.
На буфете Линн разливала кофе. Роберт купил тяжелый серебряный кофейный сервиз у Тиффани как «подарок самим себе в дом». В этот момент его строгость в присутствии Брюса и Джози заставила ее почувствовать неловкость; было бы естественным принести кофейник с ситечком из кухни, как они делали всегда. Но Роберт хотел, чтобы она использовала все эти прекрасные новые вещи.
– Тогда зачем все это? – всегда говорил он, что, как она должна была признать, имело некоторый смысл. Чашечка в ее руке тряслась, и она разлила несколько капель. Во всяком случае это был нелегкий момент в воцарившейся тишине.
Эмили заговорила. В свои семнадцать она уже имела представление о светских манерах.
– Итак, вы собираетесь идти сегодня вечером на китайский аукцион для больницы?
– Я ломаю голову над этим, – сообщила Джози, – и самое лучшее, что мне приходит на ум, это предложить посидеть три вечера с детьми.
– Хорошо, если вам нужны будут рекомендации, – весело сказала Эмили, – попросите их позвонить мне. Вы с дядей Брюсом сидели с нами достаточно часто.
Линн пришла в себя:
– Я предложу обед на восемь персон.
– Папа предлагает три занятия по теннису. Это для него лучше, чем тренировки к соревнованиям, которые он проводил в школе в прошлом году.
– Я слышу, что говорят обо мне, – сказал Роберт. – Он вошел, обняв Энни за плечи, и, не дожидаясь ответа на вопрос, объявил весело: – Мы разрешили проблему, Энни и я. Вот она. Один сочный и сладкий, большой десерт, такой большой, какой она хочет, один раз в неделю, и ничего сладкого, совсем ничего, в другое время. В самом деле это хорошее правило для всех нас, независимо от того, сколько мы весим. Хорошая идея, Линн?
– Очень хорошая, – ответила она с признательностью. Так же быстро, как Роберт попадал в затруднительные ситуации, он мог найти из них выход.
Роберт продолжал:
– Энни, дорогая, если ты закончишь сегодня вечером свое домашнее задание по математике, я проверю его завтра утром, и тогда мы первыми получим следующее задание, так что ты будешь на шаг вперед по сравнению с остальным классом. Ты удивишь учителя. Ну, как? – Девочка кивнула. – Ах, давай Энни, улыбнись немного. – Еле заметная улыбка появилась на ее все еще заплаканном личике. – Ну, вот так лучше. Эмили, ты сегодня вечером останешься с Энни?
– Собираюсь в кино, папа, сегодня пятница.
– Опять с этим мальчиком Харрисом?
– Да, опять с этим мальчиком Харрисом.
Роберт не ответил. Эмили, должно быть, была единственным человеком в мире, который мог заставить его дрогнуть, подумала Линн.
– Юдора собирается остаться сегодня вечером, – сказала она. – Эмили, дорогая, мне кажется, я слышу, что подъехала машина Харриса.
– Его можно услышать за милю отсюда. Нужно поставить новый глушитель, – сказал Роберт.
Через секунду Эмили открыла Харрису дверь. Это был высокий, гибкий юноша, с аккуратными, коротко подстриженными волосами, в хорошо поглаженной рубашке, с дружеской приветливой белозубой улыбкой. Линн показалось, что он принес с собой здоровье и бодрость. Теперь он держал за ошейник большую неуклюжую собаку, длинная жесткая шерсть которой напоминала по форме и цвету древесную стружку.
– Здравствуйте, мистер Фергюсон, миссис Фергюсон, мистер и миссис Леман. Я думаю, что у вашей Джульетты что-то в ухе. Она вся крутится, пытаясь потереть его о траву. Если кто-нибудь подержит ее, я попытаюсь взглянуть.
– Только, пожалуйста, не в гостиной на светлом ковре, – сказал Роберт.
– Нет, сэр. Можно в холле?
– Да, клади ее.
Было нелегко справиться с Джульеттой. Эмили держала ее за ноги, а Роберт давил ей на спину. Харрис исследовал сквозь запутанный клубок шерсти ее ухо.
– Будь осторожен. Она может укусить, – предупредила Линн.
– Харрис покачал головой.
Только не Джульетта. Она понимает, что я пытаюсь помочь ей. – Его пальцы исследовали ухо. – Если это внутри уха – нет, я не вижу ничего, разве что какая-то внутренняя болезнь, но я не думаю так – хотя если это так, ее нужно показать ветеринару – бедняжка, я сделал тебе больно? Ох, мне кажется, я чувствую – да, я нащупал – вот, это крошечный кусочек точильного камня в шерсти – ох, это причиняло вам боль, миледи, – мне нужны ножницы, миссис Фергюсон. Нужно вырезать немного шерсти.
– На ней это будет незаметно, – сказала Линн, протягивая ему ножницы. – Я никогда не видела такой волосатой собаки.
Ты мог бы стать прекрасным ветеринаром, – сказал Брюс, – или доктором медицины, или кем-нибудь еще.
Харрис, все еще стоя на коленях, посмотрел вверх и засмеялся.
– Как раз это я и планирую. Эмили и я – будущее поколение докторов Америки.
Что ж, ты определенно имеешь подход к животным. Джульетта, кажется, даже благодарна тебе, – добродушно сказал Брюс.
– У нас всегда в доме были животные, так что я привык к ним, – объяснил Харрис, поглаживая собаку по голове. – Только на прошлой неделе мы потеряли нашу старую собаку. Ей было шестнадцать, почти столько же, сколько мне, и я очень скучаю по ней.
Брюс кивнул.
– Понимаю, что ты имеешь в виду. Какой породы она была?
– Просто хейнц-57, чисто американская собака.
– Джульетта породы «бергамаско», – сказал Роберт. – Я потратил много времени, чтобы найти ее.
– Я никогда даже не слышал такого названия, пока Эмили не рассказала мне, что она собой представляет.
– Мало кто знает это. Здесь это очень редкая порода. Итальянская.
Линн засмеялась.
– Я думаю, что ей наплевать на то, что она редкой породы, правда, Джульетта?
Собака зевнула и легла, подставив спину юноше, который гладил ее. Харрис сказал ей:
– Ты чувствуешь себя намного легче, когда освободилась от этой штуки, да?
– Ох, Джульетта, мы на самом деле любим тебя, забавную, грязную девочку! – воскликнула Эмили. – Хотя мне всегда хотелось иметь ирландского сеттера.
– У всех ирландские сеттеры, – сказал Роберт. Он посмотрел на часы. – Ну, мы поедем? Оставь свою машину здесь, Брюс. Ты сможешь захватить ее по дороге к себе домой. Эмили, не возвращайся очень поздно.
Приятный юноша, – заметил Брюс, когда они сели в машину.
Линн согласилась.
– Да, у него есть чувство ответственности, и он внимательный. Я никогда не беспокоюсь об Эмили, когда он за рулем. Другие…
– Какие другие? – оборвал ее Роберт. – Мне кажется, что она всегда с ним. И мне не нравится это. Мне это не нравится вообще.
– Ты видишь в этом то, чего нет, – сказала Линн мягко. – Они просто школьники.
– Эмили, не «просто» школьница. Она исключительная, одаренная девушка, и я не хочу видеть, как она зря тратит время. Да, мальчик очень приятен, и его семья, вероятно, уважаема. Отец – полицейский…
– Именно против этого ты возражаешь? – сказала Джози резко. – Что его отец – полицейский?
Линн съежилась. Хотя у нее почти не было секретов от своей подруги, но то, что неприязнь, которую Джози испытывала к Роберту, была взаимной, было ей неизвестно. Ни одна женщина не хочет открыть ящик Пандоры.
Брюс мягко выговаривал жене за это:
– Разумеется, он не имел это в виду.
Линн казалось, что ей с Брюсом слишком часто приходилось сглаживать неловкие эпизоды. И она сказала нетерпеливо:
– Да не о чем тут говорить! Всего лишь пара семнадцатилетних.
– Ну, как знать, – неожиданно сказал Брюс. – Мы с Джози влюбились друг в друга, когда учились в средней школе.
– Это совсем другое дело, – проворчал Роберт. – Эмили совсем другая. Ей предстоит блестящее будущее, и она не может позволить себе рисковать им.
– Я думала, что ты один из тех мужчин, которые думают, что удел женщины – дом, хозяйство, а не карьера, – сказала ему Джози.
Линн опять съежилась. Но она почувствовала облегчение, так как, прежде чем Роберт смог ответить, машина подъехала к входной двери в загородный клуб.
В тот вечер среди приглашенных были не только члены клуба, но все, кто пожелал участвовать в гигантской кампании по сбору средств для больницы. И именно Роберт установил тесную связь между клубом и членами больничного совета. Замечательным было то, что за два года пребывания в этом городе Роберт стал настолько хорошо известен, что по крайней мере десять человек останавливались и приветствовали его, пока он проходил через вестибюль.
Вот-вот должен был начаться аукцион в длинной комнате, которая выходила на площадку для гольфа. Сбоку от подиума на двух столах были разложены пожертвования: стеклянные подсвечники, мебель для кукольного домика и любительская картина, изображающая уток, плавающих в пруду. С другой стороны новый норковый жакет – пожертвование от одного из лучших магазинов этого района.
Роберт остановился, чтобы посмотреть на него.
– Как насчет этого? – прошептал он. Линн покачала головой.
– Конечно, нет. Ты знаешь, как я отношусь к меховым вещам.
– Ладно, я не хочу тебя принуждать. По зрелому размышлению, даже если ты передумаешь, я все равно не купил бы его. Он дешево выглядит. – Он пошел дальше. – Как насчет мебели для кукольного домика для Энни?
– У нее нет кукольного домика.
– Ну, хорошо, купи ей домик на ее день рождения. Пусть она расставит мебель сама. Энни нужны вещи, чтобы занять ее головку. Что это? Это семисвечник?
– Да, – сказал Брюс тихо. – Я получил в наследство три семисвечника от различных родственников, и, так как мне вряд ли нужны все три, я подумал, что могу пожертвовать одним. Это чешская штука изготовлена около ста лет тому назад, она должна быть очень высоко оценена.
– Я в этом не сомневаюсь. В этом клубе нет евреев.
– Однако поблизости живут несколько евреев, и они всегда бывают щедры, – твердо сказал Брюс.
– Это хорошо известно, – сказала Линн, беспокоясь, что замечание Роберта могло оказаться слишком бестактным.
Роберт проходил дальше.
– Эй, смотри сюда. Два Диккенса издания 1890. «Холодный дом» и «Большие ожидания». Это находка, Линн. – Он понизил голос. Мы должны купить что-нибудь. Это будет выглядеть нехорошо, если мы не сделаем этого. Во всяком случае, Диккенса я хочу купить.
С появлением аукциониста публика прекратила суету и суматоху. Одно за другим с одобрением и шутками были сделаны и приняты различные предложения: предложение Джози сидеть с детьми, Роберта – дать уроки по теннису, Линн – приготовить обед и еще несколько дюжин предложений. Все они проходили по высоким ценам. Восхитительная леди с крашеными в голубой цвет волосами купила норковый жакет и мебель для кукольного домика. Два тома Диккенса пошли к Фергюсонам. Семисвечник Брюса принес три тысячи долларов от перекупщика антикварных вещей.
Когда рассеялась толпа в столовой, где должен был быть сервирован десерт, Роберт сказал:
– Мне хотелось бы выпить чашку кофе. Фергюсоны заняли места для Леманов.
– Складывается слегка неприятное положение, – прошептал Роберт, когда они сели. – Нам следует поговорить здесь со многими людьми, а мне приходится быть с Брюсом.
– Он, по-видимому, чувствует себя очень хорошо, – заметила Линн, поскольку Брюс и Джози стояли в небольшой оживленной группе. – Они легко заводят друзей, – прошептала она.
– Да, когда он делает усилие. Он должен делать это почаще для своего же блага. Ну что ж, я не собираюсь зря тратить время, сидя здесь и ожидая их. Мне надо повидать дюжину людей, и, кроме того, я хочу получить квитанцию. Мы должны были заработать свыше двадцати тысяч по крайней мере. Я хочу также поймать редактора местной газеты и убедиться, что в рекламе есть мое имя и что это будет поставлено в заслугу «Дженерал Америкэн Эпплайенс». – Пальцы Роберта постукивали по столу. – Нет. Лучше сделать это завтра утром. Несколько личных слов по телефону, а не в этой толпе, сделают это лучше.
Джози, Брюс и еще один мужчина отделились от группы и подошли к столу. Брюс представил его.
– Это Том Лоренс, который купил твое предложение приготовить обед, так что, я думаю, вам следует познакомиться.
Роберт сказал радушно:
– Пожалуйста, присоединяйтесь к нам, мистер Лоренс, вы и миссис Лоренс.
– Благодарю, я присоединяюсь. Но здесь нет миссис Лоренс. Больше нет. – Улыбка на лице мужчины имела оттенок озорства, как будто ему самому было забавно. – Вы полагали, что у меня есть жена или еще кто-то, тогда зачем мне было покупать на аукционе званый обед? Не сочтите это за упрек, но дело в том, что, хотя я живу холостяком, я люблю приглашать гостей. – Он повернулся к Линн. – Брюс сказал мне, что вы потрясающий повар, и посоветовал мне поставить на ваш обед. Я так и сделал.
– Вы предложили цену большую, чем он стоит, – сказала Линн. – Но я надеюсь, вы не будете разочарованы.
– Я уверен, что нет. – Теперь Лоренс повернулся к Роберту. – А вы тот человек, я видел, который купил мои томики Диккенса. Прекрасный обмен.
– Не совсем. Это прекрасные книги. Я удивлен, почему вы расстались с ними.
– Я думаю, по той же самой причине, по которой Брюс расстался здесь со своими семисвечниками. Оба моих деда коллекционировали книги, а поскольку я не коллекционирую ничего, мне не нужны дубликаты. Кроме того, – сказал он несколько беспечно, – один из моих дедов помог мне также найти клуб и больницу, а потому это дело имеет для меня сверхособый смысл.
– Ах, да. Лоренс, Лоренс. Мемориальная доска в вестибюле Сент-Уилфрида.
Линн, наблюдая, понимала, что Роберт присматривается к нему. Он должен был почувствовать его уверенность и живость. Тогда Роберт спросил, как они познакомились с Брюсом.
– Мы встретились во время бега трусцой на дорожке средней школы, – ответил Лоренс. – Оказалось, что у нас с ним одинаковый распорядок.
Вы, должно быть, живете недалеко от школы.
– Сейчас да. Я не стал жить в большом доме после моего развода. Обычно я жил на Хэлси-Роуд, сказал он своим тем же беспечным тоном.
– Это там, где живем мы! – воскликнула Линн. – Мы купили дом Олбрайта.
– Вы? Удивительное место. Я был там на многих вечеринках.
Вы должны посмотреть на него сейчас. Мы так сильно его переделали, что вы, возможно, его не узнаете, – сказал Роберт, – требовалась большая работа.
– Неужели? – спросил Лоренс. – Я никогда не замечал.
Ему не нравится Роберт, подумала Линн. Нет, это абсурд. Почему он должен ему не нравиться? Всегда я что-то придумываю.
Внезапно Джози засмеялась.
– Сказать вам что-нибудь забавное? Посмотрите на Линн и на Тома. Кто-нибудь замечает, что я вижу?
– Нет, а что? – спросил Роберт.
– Ну, посмотри еще раз. Они похожи друг на друга как брат и сестра. Одинаковые гладкие рыжеватые волосы, короткий нос, раздвоенный подбородок. Это поразительно.
– Если так, я польщен. – И Лоренс слегка поклонился Линн.
– Я не вижу этого вообще, – сказал Роберт.
Наступившее молчание свидетельствовало об общем замешательстве, как будто бы была совершена неловкость. Но замечание Джози было совершенно безобидным.
И Линн сказала приветливо:
– Вы должны сказать мне, когда вы хотите устроить обед на восемь персон, мистер Лоренс.
– Зовите меня Том. Я составлю список и позвоню вам. Через неделю вас устроит?
– Не забудь, мы едем с Эмили в Йейль, – предостерег Роберт.
– Я не забуду. Через неделю будет нормально. Вскоре в комнате стало пусто. Люди смотрели на часы и, раскланиваясь, уходили. Вечер заканчивался.
– Между прочим, кто этот парень Лоренс? – спросил Роберт по дороге домой.
Брюс объяснил.
– Он умный парень, работает партнером в большой юридической фирме Нью-Йорка.
– Это мне ни о чем не говорит. В больших нью-йоркских фирмах много умных парней.
– А больше я и не знаю ничего, за исключением того, что он разводился пару раз, ему около пятидесяти лет и выглядит он намного моложе. И он родом из очень важной, как ты называешь, семьи, – добавил Брюс, как показалось Линн, с некоторым оттенком юмора.
– Меня не слишком-то радует, что Линн пойдет домой к чужому мужчине.
– Ох, – сказала Линн, – не будь глупым. Разве он похож на насильника?
– Я не знаю как выглядит насильник. – Роберт нарочито громко вздохнул. – Моя жена все еще невинна.
– Это будет обед на восемь персон. И я думаю взять с собой в помощницы Юдору. Так что ты будешь чувствовать себя лучше. На самом деле, Роберт.
– Хорошо, хорошо. Я буду чувствовать себя лучше, если ты этого хочешь.
– Сегодня вечером люди говорили приятные вещи о тебе, Роберт, – сказал Брюс. – О больнице, разумеется, и также о вкладе, которого ты добился от «Джи-эй-эй» для создания фонда помощи незрячим детям.
– Да, да. Видишь ли, люди обычно думают, что все это не имеет никакого отношения к маркетингу бытовой электроники, но я надеюсь, что ты видишь теперь, что это так. Важно все, что связывает название «Джи-эй-эй» с добрыми делами. И контакты, которые завязываются в этом загородном клубе, так или иначе связаны со всевозможными благотворительными фондами и их правлением. Ты действительно должен вступить в этот клуб, Брюс.
– Ты знаешь, я не могу вступить в этот клуб.
– Это отвратительно, – воскликнула Линн. – Мне хочется вскочить и затеять драку.
– У тебя может быть такое желание, но лучше не делай этого. Я постоянно напоминаю тебе, – сказал ей Роберт, – что надо жить в реальном мире. Брюс достаточно умен, чтобы понять это. Вступи в еврейский клуб, Брюс. Есть пара таких клубов прямо на Вестчерской линии. А компания заплатит. Она будет рада этому.
Линн, оглянувшись, увидела, что Брюс пожал плечами.
– Мы с Джози никогда не были ни в каком клубе, еврейском или другом.
– Самое время сделать это сейчас, – решительно сказал Роберт. – Ты должен войти в правление одного из клубов, посещать обеды, а твоя жена должна ходить на женские чаепития. Это надо и для фирмы, и для вас обоих.
– Я делаю то, что могу, – ответил Брюс.
– Ладно, подумай о том, что я тебе говорю. И ты тоже, Джози.
Линн вмешалась в разговор:
– Джози работает. И во всяком случае я не могу представить себе, как она сплетничает с женами служащих компании. Все время приходится быть начеку. Они обсуждают все – твое мнение, твою одежду, все. Иногда эти сборища совершенно изматывают.
– Это цена, которую ты платишь за то, кто ты есть и где ты. Согласись со мной, что это небольшая цена, если она приведет к большой работе в Европе, признался Роберт.
Внутри у Линн все похолодело. Она знала, как обычно происходит продвижение по службе: два или три года в каждой из нескольких европейских стран, затем, возможно, свой офис в Нью-Йорке. Или несколько лет на Дальнем Востоке с еще одним возвращением. И никакой стабильности, никаких корней, никакого постоянного места, где можно посадить молодое деревце клена и наблюдать, как оно растет. Здесь есть бесчисленное множество людей, которые отказались бы от тысячи таких саженцев, чтобы получить такую возможность, и это очень хорошо для них, но она не из их числа.
Однако Роберт был именно таким человеком. И он вполне был достоин вознаграждения, если бы оно было ему дано. «Никогда, никогда, – думала она, – не должна я ни малейшим поступком, ни словом удерживать его».
Как бы читая мысли Линн, Брюс тут же заметил:
– Я уверен, что для тебя найдется достойный пост за границей: как только события в Европе повернутся так, что там нужен будет наш представитель, я уверен, что ты именно тот человек, который получит этот пост, Роберт. Все знают это.
Позже, перед тем как лечь в постель, Роберт спросил:
– Что ты делаешь завтра?
– Я принимаю Джози и нескольких друзей к ленчу, помнишь? Это ее день рождения.
– Пропускаешь женский теннисный турнир?
– Я должна. Джози работает всю неделю, так что суббота – единственный день, когда мы можем устроить это.
Через секунду, отложив в сторону книгу, Роберт сказал решительно:
– Джози слишком упряма. Я всегда это говорил. Меня удивляет, как она ему не надоела, – единственное объяснение этому его мягкость, благодаря которой он не может ей противостоять.
– Она ему надоела! Боже мой, да он обожает ее! А что касается того, что она упрямая, так это неверно. Она просто честная, вот и все. Она искренняя.
Ладно, ладно, пусть будет так. Полагаю, я просто шовинист, испытывающий неловкость в присутствии искренних женщин. Линн засмеялась.
– Наша Эмили – хорошенькая искренняя женщина, я могу утверждать.
– Ах, это другое дело. – И Роберт засмеялся. – Она моя дочь. Она может делать все, что ей вздумается.
За исключением того, чтобы выбирать себе друга?
– Линн, я только хочу для нее самого лучшего. Разве я не отдал бы свою жизнь ради нее? Ради всех вас?
– Дорогой Роберт, я знаю это.
Он взял свою книгу, а она вернулась к своей. Вскоре Роберт отложил ее снова.
– Между прочим, ты привела в порядок крыло машины после того, как поцарапала его?
– Да, сегодня утром.
– Хорошо сделали?
Ты никогда не узнаешь, где была царапина.
– Хорошо. Не стоит ездить в поцарапанной машине. – Затем он подумал о чем-то еще; как будто у него в голове была записная книжка, как часто говорила Линн.
– Ты послала моей тете подарок на день рождения?
– Конечно. Прекрасную летнюю сумку.
– Хорошо, если учитывать, что она вяжет все эти свитеры для наших девочек.
В этом замечании было что-то злобное, меркантильное, так что Линн не могла проигнорировать его.
– Роберт, я думаю, ты обращаешься с ней очень плохо.
– Абсурд. Я был очень внимателен к ней в прошлом году на Рождество.
– Ты казался вежлив, только и всего, причем это было не в прошлом году, а в позапрошлом. Она потому и не приехала в прошлом году, что чувствовала твое нежелание. Ты, а не я. Я на самом деле люблю ее. Она добрая, благородная леди.
– Она может быть доброй и благородной, но она болтливая старая дура и действует мне на нервы.
– Болтливая! Она едва открывает рот, когда ты рядом.
Он не ответил. Линн упорствовала.
– Эмили очень любит ее. Когда Джин была последний раз в Нью-Йорке в прошлом месяце, они встречались с Эмили за чаем.
– Ладно. Оставь меня в покое со своей тетей Джин, хорошо? Это неважно.
Он повернулся и, натягивая одеяло на себя, уронил с громким стуком книгу на пол.
– Извини. Проклятье! Я встревожен. Она положила свою руку на его.
– Скажи мне, что конкретно тебя тревожит.
– Ладно, ты можешь думать, что это глупо с моей стороны, ты, вероятно, будешь так думать. Но я говорю тебе, мне не нравится идея, что ты собираешься идти и готовить обед в дом мужчины, у которого нет жены. Я чертовски хочу, чтобы ты придумала что-нибудь другое для вклада в аукцион.
– Но приготовление пищи – это то, что я делаю лучше всего. Это забавно. Ты наблюдал торги? Он заплатил тысячу долларов за мою работу, я хочу, чтобы ты это знал.
– Брюс натолкнул его на тебя. Вот как это случилось.
– Я надеюсь, что ты не собираешься сердиться на Брюса за это. Роберт, как ты можешь быть таким глупым?
– Мне не нравятся взгляды этого мужчины. Разведен и снова разведен и…
Пытаясь вывести его из этого настроения, она сказала:
– По-видимому, он похож на меня, а ты…
Он повернулся снова, на этот раз к Линн, чтобы встретиться с ней глазами, так что она могла видеть близко его темно-голубые радужные оболочки темные ресницы, белые веки и ее собственное отражение в его зрачках.
– Ты становишься все более очаровательной с каждым годом. Такое бывает лишь с немногими женщинами.
Она была довольна.
– Я действительно верю, что ты ревнуешь.
– Конечно. Разве это не естественно? Особенно если я ни разу в нашей совместной жизни – клянусь тебе – не был неверен тебе.
И, бросившись к ней, он уткнулся головой в ее плечо.
– Ах, Линн, ты не знаешь. Ты не знаешь.
То, что он все еще желал ее с таким неудержимым приступом страсти, а она могла ответить тем же, казалось чудом, которое поражало ее каждый раз, как сейчас…
Шторы колыхались от ветра, около постели тикали часы, и дверца машины, легко щелкнув, быстро закрылась. Роберт очнулся от дремоты.
– Эмили?
– Она дома. Я не спала, чтобы не пропустить ее возвращение.
– Она слишком поздно возвращается домой.
– Тише. Иди спать. Все хорошо.
Убедившись, что Эмили и Энни спят в своих кроватях, Линн наконец-то могла отдохнуть. Ее сознанием овладевал сон, ее тело согревалось телом, рядом с которым она спала тысячи ночей. Тысячи.
Снова закричал пересмешник. Он заливался трелью, как будто его сердце просилось наружу, подумала она, а затем заснула.
Том Лоренс спросил:
– Вы уверены, что я вам не мешаю? Усевшись на стул в своей блестящий черно-белой кухне, он наблюдал, как Линн готовила обед.
– Нет, совсем нет.
– Это новый опыт для меня. Обычно, когда я принимаю гостей, я жарю мясо на улице. Куски мяса и мороженое на десерт. Быстро и легко.
Поскольку это было новым опытом и для Линн, она должна была подыскивать слова, пусть банальные, чтобы избежать упорного молчания.
– Жаль, что нельзя использовать все эти прекрасные вещи более часто, заметила она, наполняя серебряное блюдо зеленым виноградом.
Это очень хорошая идея положить фрукты в это блюдо. Я забыл про него. Знаете, когда мы разошлись и я ушел, мы с моей бывшей женой решили разделить все имущество, которым мы владели, имущество ее семьи и мое плюс вещи, которые мы приобрели вместе. Все это было сплошной неприятностью. Переезды. И прочее… – Внезапно он соскользнул со стула. – Ох, разрешите мне помочь вам. Где его поставить?
– В центре стола. Осторожно, ручки отделяются.
Обеденный стол стоял вдоль стены огромной комнаты с каминами в двух противоположных концах. Можно было видеть, что в доме не было ничего, кроме прекрасной кухни, и, возможно, двух спален, примыкающих к этой большой комнате. Быстрый взгляд улавливал картины, книжные шкафы, длинную стеклянную стену, отделяющую ее от террасы, и густую листву за ней, плотную, как лес.
Какой изящный маленький дом! – воскликнула она.
– Вы так думаете? Да, после трех лет я наконец могу сказать, что чувствую себя здесь как дома. Когда я впервые въехал в него, моя мебель казалась мне чужой. Я едва узнал ее.
– Я понимаю, что вы имеете в виду. Когда прибывает мебельный фургон и выгружает ваши вещи в чужом месте, они выглядят заброшенными, правда? Как будто им недостает их собственного дома. Затем, когда пустой фургон уезжает, ох, в этом есть что-то непоправимое, остается печальный осадок. – И на некоторый момент она перенеслась в маленький домик в Сент-Луисе – маленький, по сравнению с их теперешним, – с приятными соседями на знакомой, уютной улице. Затем она сказала оживленно: – Однако, разумеется, каждый переходит через это. Его ответ был совершенно неожиданным:
– Я понимаю, что вы заставляете себя «переходить через» некоторые вещи очень быстро. Вы заставляете себя делать то, что правильно.
Изумленная, она взглянула вверх и увидела, что он внимательно изучает ее. Опустив глаза, Линн поняла, что этот человек совершенно не похож на нее; у него острый и практический ум, которого у нее определенно нет; он может видеть человека насквозь, если этого захочет.
– Что заставило вас это сказать? – спросила она с любопытством.
Он улыбнулся и пожал плечами.
– Я не знаю. Иногда на меня находит внезапное прозрение вот и все.
Может быть, вы чувствуете, что я немного волнуюсь в предвкушении вечера. Я надеюсь, что не взялась за непосильное дело.
Он последовал за ней обратно в кухню.
– Пожалуйста, не волнуйтесь. Сегодня вечером будут простые люди, несколько старых друзей, уехавших из Нью-Йорка, и среди них нет пустозвонов. Они будут ошеломлены, когда увидят этот стол. Я уверен, что они ожидают увидеть обычные бумажные тарелки Тома Лоренса.
На полках холодильника были расставлены вазы и блюда с едой, которую Линн приготовила дома: темно-красная ветчина в соусе шампань, фаршированные грибные шляпки, пухлые черные маслины, бледно-серебристые артишоки, разбросанные по зелени, золотая маринованная морковь, розовые персики, приправленные корицей и гвоздикой. Она двигалась из кладовой к холодильнику. Затем к духовке, в которую она поставила противень с хрустящими картофельными шариками, а затем к миксеру, чтобы взбить крем для большого миндального торта.
Когда все было закончено, Линн вновь вернулась к доверительному разговору:
– Кухня совершенно идеальна, – сказала она Тому, который все еще спокойно наблюдал за ее работой. – Плита по размеру как в ресторане, холодильник тоже. Я и на самом деле завидую.
– Ну, вы заслуживаете идеальной кухни, вы прекрасная кулинарка. Вы когда-нибудь думали стать профессиональным поваром?
– Я иногда об этом думаю, надо признаться. Я даже думала о названии «Вкусные обеды». Но что делать со всевозможной добровольной деятельностью, с родительским активом, а также с уборкой, отнимающей много времени каждый день, я не знаю как… – Она замолчала, а потом закончила: – Роберт очень требователен относительно дома. – Она опять замолчала и затем добавила: – Как бы то ни было, я не спешу. – И вдруг осознала, что ее слова звучат как оправдание. – Мне нужно бросить последний взгляд на стол, – произнесла она резко.
– Простите меня, – сказал Том извиняющимся тоном. – Но серебро… я имею в виду, не лежат ли вилки и ложки вверх ногами?
Линн засмеялась.
– Когда серебро имеет чеканку на задней стороне, вы должны ее показать.
– Ох? Это для меня новое, – сказал он. Его глаза улыбнулись ей.
Они были похожи на глаза Брюса, подумала она. Но больше ничем, кроме глаз, он не походил на Брюса. Ее руки двигались, разглаживая прекрасную скатерть, поправляя подсвечники. У немногих людей глаза могут улыбаться так.
– Вы внезапно о чем-то задумались, Линн. Могу я спросить, о чем?
– Конечно. Ох, задумалась? Я вспоминаю, – сказала она весело, – когда Роберт купил книгу об этикете, я должна была изучить, как давать соответствующие обеды, когда мы переехали сюда. Я подумала, как это глупо с его стороны, но потом я поняла, что все может пригодиться.
Зазвонил дверной звонок.
– О, эта Юдора. Она убирает дом и сидит с детьми. Я попросила ее помочь мне. Я открою ей.
Когда Линн вернулась, Том сказал:
– Мне хочется, чтобы вы устроили еще одно место за столом для себя, особенно теперь, когда у вас появилась на кухне помощница.
– Я пришла сюда, чтобы работать. Я не гостья, – напомнила ему Линн. – Но все равно, я благодарю вас.
– Почему вы не должны быть гостьей? Сегодня вечером все будут парами, кроме меня. А мне действительно полагается иметь женщину, сопровождающую меня, правда?
– Мы об этом не договаривались.
Он перестал улыбаться, по мере того как снова быстро и внимательно ее оглядывал.
– Я понимаю. Вы думаете, что если бы вы были моей гостьей, то ваш муж тоже должен был бы здесь быть.
Она кивнула.
– Во всяком случае, я не могу положиться на Юдору на кухне. Она хорошо справится с тем, чтобы принести тарелки после того, как я их приготовлю, и убрать их вместе со мной после обеда.
Она поспешно вышла на кухню. Почему она взволнована? На самом деле он не сказал ничего удивительного. И она повернулась к Юдоре, которая ожидала указаний.
– Они будут здесь через минуту. Включи духовку на слабый уровень, чтобы подогреть закуску. Я промою салат. Он пойдет на голубые тарелки – нет, не эти, возьми другие.
– Они не теряют времени зря, – сказала Юдора немного позже.
Раздвижная дверь закрывалась и открывалась, и из столовой слышался веселый смех.
– Я никогда не видела людей, которые съедали бы все на тарелке.
– Хорошо. Теперь внеси торт, так чтобы его могли сначала увидеть. Потом ты можешь принести его обратно, и я разрежу его.
– Вы наверняка повар, миссис Фергюсон. Я довольно стара, по возрасту гожусь вам в матери, но никогда даже и не слышала о блюдах, которые вы приготовили.
– Ладно, я тоже никогда не видела твоих искусных ямайских кушаний, пока не узнала тебя.
Несмотря на то, что Линн целый день провела на ногах, она внезапно ощутила прилив сил. Обед явился испытанием, и она его выдержала. Ей заплатили за ее искусство, и она чувствовала себя счастливой. Итак, когда дверь открылась и Том сказал, что гости хотят видеть повара, она была к этому готова.
Только разрешите мне сначала привести в порядок лицо. Оно пылает от плиты.
– Да, ужасно гореть как роза, – возразил он, увлекая ее за собой.
В секунду она оценила присутствующих: это были умудренные опытом, добившиеся успеха, веселые жители Нью-Йорка, люди, которые носят драгоценности с голубыми джинсами, когда они хотят этого. Они женятся и разводятся одинаково легко, когда они хотят этого. Добродушные и сговорчивые, их ничем не удивишь. Роберт презирает такой тип людей.
Они были добры, осыпая Линн похвалами.
– Какой талант… Вы можете работать в ресторанах «Цирк» или «Лягушка»… Сегодня вечером я нарушила свою диету… Просто чудо.
Вечер близился к своему апогею. Разогретые едой и вином, гости встали из-за стола в веселом настроении. Том включил плейер, мужчины отодвинули лежащие ковры, и танцы начались. Том протянул руки к Линн: – Идемте, присоединяйтесь к гостям.
Это рок-н-ролл. Я от него в ужасе, – запротестовала она.
Тогда сейчас как раз время, чтобы вы научились, – ответил он и вытащил ее на середину комнаты.
Сначала она почувствовала себя в глупом положении. Если бы Эмили, которая танцует, как дервиш, могла увидеть свою мать, она умерла бы от смеха. Самое лучшее, что могла делать Линн, это наблюдать бешеные твисты и вращения других и пытаться им подражать.
Затем, через некоторое время, барабанный бой, примитивный, заставляющий пульсировать кровь барабанный бой, нашел в ней отклик. Совершенно неожиданно она уловила его ритм.
Ну, вот, вы уловили ритм! – закричал Том. Уловили!
Кружение, которое должно было быть изнуряющим, неожиданно явилось возбуждением. Когда Линн увидела в дверях уходящую Юдору, она с удивлением обнаружила, что уже почти одиннадцать часов. Она полагала, что сейчас не более девяти. Вкладывая несколько купюр в руки Юдоры, она прошептала:
– Ты не забыла, что не следовало мыть хрусталь?
– Ох, мне не хотелось оставить его вам, миссис Фергюсон, но мне еще больше не хотелось ответственности.
– Верно, Юдора. Я его хорошо вымою и поставлю на место.
Возвратившись на кухню и надев опять фартук, Линн полоскала бокалы, когда Том в веселом настроении пришел за ней.
– Эй! Что вы здесь делаете?
– Юдора боялась дотронуться до вашего баккара. Она знает, сколько это стоит.
– Ох, оставьте. Мы собираемся пойти танцевать в сад. Удивительный вечер.
– Я не могу. На самом деле. Не могу.
– Нет, вы можете. Я настаиваю. На десять минут. Пойдемте.
Фонари снаружи производили эффект лунного света, тускло освещая границу темноты, где стена из болиголова ограждала небольшую полянку, на которой располагалась терраса. Днем шел дождь, поэтому запах влажной травы был терпким.
Один мужчина пожаловался: – Старость влезает ползком потихоньку, Том, поэтому я выдохся. Как насчет медленных старых танцев пашей золотой поры для разнообразия?
– Нет проблем. У меня есть мелодии, под которые танцевали твои родители. Да, это действительно приятно, – сказал он, притягивая Линн ближе к себе. – Если уж сравнивать, то старые танцы лучше.
В отличие от Роберта, он был ненамного выше ее, так что их лица почти касались. Их ноги двигались умело в унисон с ритмом сентиментальной музыки.
– У вас прелестный рот, – произнес Том внезапно, – и прелестные глаза.
Тревожное чувство охватило Линн, и он почувствовал это сразу.
– Вам не понравилось, что я сказал, да?
– Я этого не ожидала.
– Почему же? Если комплимент искренний, его следует говорить и принимать.
– Хорошо, тогда благодарю вас.
– Вы все еще чувствуете себя неловко. Вы думаете, что я просто льстивый болтун. Но вы на самом деле какая-то особенная, должен сказать вам. Освежающая. Непохожая на других.
Она чувствовала его дыхание на своей шее. Рука на талии прижимала ее так близко к нему, что она могла слышать биение его сердца. И полное грез очарование ночи перешло в нервное беспокойство.
– Уже больше одиннадцати, – закричала она. – Я должна сейчас же уйти. Пожалуйста…
– Вот где ты!
Прогремел грубый голос, и Роберт вышел из-за угла дома на свет. Сразу же прекратилась музыка, танцоры также перестали танцевать, остановившись в движении, и все повернулись на голос.
– Я звонил по телефону, но ответа не было, я пришел сюда и звонил в дверной звонок, но ответа также не было.
– Это мой муж, – сказала Линн. – Том Лоренс… но как глупо с моей стороны! Конечно, вы знаете друг друга. Я не подумала. – И она облизала губы, почувствовав внезапно необычный, соленый вкус, подобный вкусу крови, как будто кровь бросилась вверх к ее лицу.
– Я сожалею. Мы вышли из дома, и музыка заглушила все звонки. Входите и присоединяйтесь к нам, – сказал Том сердечно. – Ваша жена приготовила чудесный обед. Вы получите немного десерта. Я надеюсь, что еще осталось немного, Линн?
– Благодарю вас, однако торт едва ли то, в чем я нуждаюсь. Сейчас почти двенадцать часов, и я в такой час обычно не выхожу из дома, чтобы разыскивать свою жену на танцах.
Безумные мысли пронеслись в голове Линн: он выглядел мрачным, фигура в маске и накидке из старой мелодрамы, черный от злости, почему он не мог улыбаться, я умру от стыда перед этими людьми. Звонким и беспечным голосом она воскликнула:
– Какая я идиотка, я забыла надеть часы, все эти прекрасные люди заставили меня выйти из кухни и танцевать с ними, я сейчас возьму мои миски и вещи…
– Да, ты сделаешь это, – сказал Роберт. – Ты сделаешь именно это. Я подожду перед входной дверью. – Он повернулся и пошел по аллее, обсаженной деревьями.
Том и вся компания, и мужчины, и женщины, вошли в кухню вместе с Линн. Болтая, она позволила им помочь собрать вещи и загрузить их в машину, в то время как Роберт сидел в напряжении на колесе своей машины, и ужасный стыд охватил ее.
– Едем, домой, – приказал Роберт.
Его машина летела со скоростью пули. Она понимала, что он был взбешен, и, сознавая это, она сама становилась еще злее. Какое он имеет право? Что он о себе вообразил?
– Проклятье! – закричала она. Чтобы этот вечер, начавшийся так прекрасно, мог закончиться такой досадной неразберихой.
Он уже поставил свою машину в гараж и ждал ее на аллее, когда она подъехала к дому. «Я хочу заговорить первой, и я это сделаю», – подумала Линн.
– Ты был невероятно груб, Роберт. Я почти не узнала тебя, – произнесла она с полным самообладанием.
– Груб, ты сказала? Груб? Я пришел туда как муж, разыскивающий свою жену.
– Ты ужасно меня смутил. Ты знаешь это.
– Я был обеспокоен. Почти полночь, и ни слова от тебя.
– Если бы ты был так обеспокоен, ты мог бы позвонить по телефону.
– Я звонил, я же говорил тебе. Разве ты не слышала меня? И затем я пошел искать тебя, и не нашел на кухне. И где же ты была? Ты танцевала? Представь себе, танцевала! Танцевала!
– Я танцевала пару минут, и я собиралась уйти в ту самую секунду, когда ты пришел.
– Ты танцевала намного дольше, чем пару минут. И не пытайся отрицать этого, потому что я был там.
Пойманная на лжи, нет, не на лжи, а на безобидной выдумке в общем-то безобидном деле, в которое они были вовлечены, она разразилась гневными упреками:
– Ты стоял там за деревьями и выслеживал меня? Это унизительно. Мне бы хотелось думать, что тебе стыдно, Роберт. Когда ты прямо выскочил из темноты, ты чуть ли не испугал людей до смерти. Тебе не кажется, что они все подумали, что ты, должно быть, шпионил? Ты был ужасен. Ты не ломал бы комедию, подобную этой, если бы кто-либо из них был полезен тебе в твоем деле. В противном случае тебе безразлично, что ты говоришь людям.
– Это неправда. Однако правда состоит в том, что я и гроша ломаного не дам за кучку псевдоутонченных пустозвонов. Я узнаю этот тип с первого взгляда. Я ни чуточки не доверяю ни одному из них, в том числе Лоренсу.
– Ты всех критикуешь. Ты всегда недоброжелателен. Ты ни с кем не согласен.
Фары ее машины, которые она забыла выключить, освещали фигуру Роберта.
– Выключи фары, – рявкнул он, – или у тебя сядет аккумулятор. – И, повернувшись спиной, он поднялся по ступеням на заднее крыльцо.
Она выключила фары. Она настолько устала, что ей трудно было переставлять ноги, и ей трудно будет выдержать эту словесную войну, которая, как она прекрасно понимала, была еще далека от окончания. Глубоко вздохнув, она последовала за ним на крыльцо.
– Псевдоутонченные пустозвоны, – повторил он.
– Что это, Роберт? – спросила она. – Скажи мне, что заставляет тебя презирать людей, которых ты даже не знаешь? Что заставляет тебя так сердиться? Сам-то ты себе нравишься? – И, сказав так, она почувствовала слабый ожог от подступающих слез.
– Пожалуйста, – сказал он, – избавь меня от своей доморощенной психологии, миссис «Фрейд».
Он вытащил ключи и открыл дверь дома. Джульетта бросилась к ним, лая неистово, однако, увидев хозяев, прыгнула на Роберта и завиляла хвостом. Он оттолкнул ее.
– Не в настроении, Джульетта. Лежать! – И, резко повернувшись к Линн, он потребовал: – Я требую извинения. Сегодня ночью ни один из нас не сможет заснуть, пока я не получу извинения.
«Как прекрасное лицо может стать таким безобразным!» – думала она. В полутемноте ее щеки были бледно-голубыми, а глаза утонули во впадинах.
– Извинись, Линн.
– За что? За то, что я задержалась на час позже? За то, что я немного развлеклась? Ты мог бы войти и присоединиться к гостям. Том просил тебя.
– Ох, разумеется, если Том просит.
– Что означает этот саркастический тон, мне хотелось бы знать?
– Это означает, что мне не нравится то, как он смотрит на тебя, вот что.
– То, как он смотрел на меня, – сказала она с насмешкой. – Я не знаю, как он смотрел, потому что я не изучала выражения его лица, уверяю тебя. Однако если, – закричала она возмущенно, – однако если ему или кому-нибудь еще придет в голову немного повосхищаться мной, ты не имеешь права возражать. Не имеешь. Только не ты. Ты любишь, когда женщины увиваются вокруг тебя. Не говори мне, что не любишь, потому что я видела это тысячу раз.
Теперь ты послушай меня и не меняй тему разговора. Ну нет, с другой стороны, если ты уж затронула эту тему, я скажу тебе, что я никогда не поощрял ни одну женщину. Никогда. А также во всяком случае не делал ничего, чего я не смог бы делать при тебе. Клянусь Богом!
Богом! Когда ты последний раз был в церкви?
Не имеет значения! Я верую, у меня есть свои моральные устои. Одна ошибка, один неверный шаг вниз по скользкому склону, и ты не сможешь…
– Что это? Кто сделал неверный шаг? О чем, ради всего святого, ты говоришь? Я не могу понять тебя.
– Черт побери, если ты перестанешь меня прерывать, я тебе растолкую.
Пересмешник на острие крыши начал петь страстное крещендо, затем раздались грустные трели. Это сладостное пение проникло в самое сердце Линн.
– Давай на этом остановимся, – сказала она, задрожав. – С меня достаточно. В этом нет никакого смысла. Я пойду в дом.
Он схватил ее за рукав.
– Нет, ты не пойдешь. Сначала ты меня выслушаешь.
Она дернулась и, услышав, что рвется рукав, прекрасный рукав ее изумительного платья, пришла в ярость.
– Сейчас же отпусти меня, Роберт.
– Нет.
Когда она стала вырываться, рукав оторвался на плече.
Приглушенный крик вырвался из его горла. И он угрожающе поднял руку. В следующее мгновение его рука больно ударила ее по плечу, и Линн покатилась со ступеней вниз головой в колючую изгородь из боярышника. Она услышала свой собственный крик, слышала, как завизжала собака, слышала громкий крик Роберта и подумала: «Мое лицо!» И поняла, что не следует смягчать падение при помощи рук, а вместо этого лучше защитить глаза.
– О, Боже, – простонал Роберт.
Когда он поднял ее, она кричала. Она содрала кожу с тыльной стороны рук, ног, она ободрала щеки… Она кричала.
– Я должен поднять тебя, – сказал он сквозь стиснутые зубы. – Если ты не можешь вынести боль, я вызову «скорую помощь».
– Нет, нет. Мы попытаемся… Мы попытаемся вытащить иголки сами. Я потерплю.
Энни не было дома, она осталась на ночь у подруги. А Эмили, должно быть, еще не было дома, в противном случае она уже услышала бы и прибежала. И Линн благодарила Бога за то, что дети не видят все это.
Она лежала, плача и всхлипывая, пока Роберт не принес из машины фонарь и не принялся обрабатывать ее пораненные руки и ноги, и пыталась не кричать. Он вытаскивал из ее тела одну колючку за другой. Только раз или два она громко вскрикнула.
Когда наконец он поднял ее и она стояла, покачиваясь в траве, они оба были покрыты потом и забрызганы каплями крови. Они молча смотрели друг на друга. Пытаясь двинуться с места, Линн случайно натолкнулась на узкую ступеньку и слабо застонала.
– Я вывихнула ногу. Я почти не могу идти.
– Я отнесу тебя.
Он поднял ее и нес легко, как ребенка. Он положил ее на постель и снял с нее одежду.
– Сначала мыло и воду, – сказал он. – Не бойся, я буду очень осторожен. Затем крем-антибиотик. Это все я сделаю до того, как вызову врача завтра утром.
– Я не собираюсь вызывать врача. Ты не вызвал бы врача для себя из-за растяжения связки ноги или какой-то колючки.
– У тебя было восемнадцать колючек. Я сосчитал.
– Все равно я не собираюсь вызывать врача, – настаивала она. Ей хотелось заставить его почувствовать свою вину, вину за израненные руки, сложенные на голой израненной груди, вину за ее разорванное желтое платье, которое лежало на полу, подобно грязному белью, вину за весь ужас этой ночи.
– Ладно, поступай так, как тебе нравится, – сказал он.
Когда она накрылась одеялом, он все еще стоял и смотрел на нее.
– Что ты хочешь? – прошептала она. – Ты хочешь что-то сказать.
Он опустил глаза и глубоко вздохнул.
– Да. Я был сердит. Однако я не толкнул тебя на изгородь.
– Ты толкнул меня. Ты собирался ударить меня, ты был в нескольких дюймах от моего лица.
– Я не был.
– Ты собирался, Роберт.
– Ты ясновидящая, что ли? Можешь предсказать, что кто-то собирается что-то сделать?
– Ты внезапно схватил меня за плечо и толкнул меня. И я видела твое лицо. Оно было искажено от ярости.
– Прежде всего, было слишком темно, чтобы ты могла видеть, искажено мое лицо или нет. Это ерунда, Линн.
Все, что хотелось ей, это лежать в темноте и отдыхать.
– Почему ты не оставишь меня одну? – заплакала она. – Есть ли у тебя сострадание? По крайней мере, позволь мне попытаться заснуть, если я смогу.
– Я не хочу беспокоить тебя, Линн. – Он направился к двери. – Я надеюсь, что ты сможешь заснуть. Я сомневаюсь, что смогу заснуть. Ужасная ночь. Эти ужасные недоразумения. Иди вниз, Джульетта. Перестань надоедать.
– Оставь собаку здесь. Я хочу, чтобы она была со мной.
Затем темнота заполнила комнату. Слабые звуки ночи были нежными, шелест листьев дуба под окном и легкое позванивание бирки на ошейнике Джульетты. Собака подошла к постели, поднялась и лизнула воспаленную руку Линн, как будто намеревалась успокоить ее; как всегда, успокоение принесло самые благодарные слезы. И Линн лежала спокойно, позволяя слезам стекать по щекам, чувствуя их прохладу. Через некоторое время собака с шумом бросилась на пол около кровати, слезы прекратились, и Линн закрыла глаза.
Но сон не приходил. Эмили еще не было дома. Возможно, очень поздно, думала она. Однако боль не позволяла ей повернуться и посмотреть на часы. Снизу доносился острый запах трубки, и она знала, что Роберт сидит на софе и смотрит телевизор или читает, или, может быть, просто тупо уставился в пространство. Не имеет значения. Она не хочет думать о нем вообще. Пока не хочет.
Через некоторое время она услышала слабый глухой звук закрывающейся дверцы машины, после чего последовали шаги Эмили, пробирающейся по холлу в свою комнату. Где же была дочь так поздно? Однако она дома и в безопасности.
Наконец ей показалось, что, возможно, приходит блаженный сон.
Линн еще не заснула, как Роберт вошел в комнату и лег в постель, но она сделала вид, что спит.
Утром, все еще притворяясь спящей, Линн ждала, пока он не оделся и не спустился вниз. Потом она встала и захромала к зеркалу, которое подтвердило то, что она ожидала увидеть: опухшее лицо с маленькими покрасневшими глазами, утонувшими в оплывших щеках. Некрасивое распухшее лицо, и на нем темные капельки сухой крови на длинных царапинах. Даже видеть это было еще одним незаслуженным наказанием.
Она стояла, тщетно пытаясь скрыть случившееся под макияжем, и соображала, помогут ли ей черные очки или следует бравировать этим, когда вошел Роберт.
– Я надеюсь, ты чувствуешь себя лучше, – сказал он с беспокойством.
Мне хорошо. Мне совсем хорошо. Разве ты не видишь?
– Я вижу только, что тебе больно. И это причиняет боль мне, даже несмотря на то, что сейчас ты, может быть, думаешь, что это не так. Однако я сожалею, Линн. Очень сожалею о случившемся. Я не могу тебе передать.
– Это не просто случилось: я не собиралась больше признавать этот вздор. Это случилось из-за кого-то, но не из-за меня.
– Я представляю себе, как ты себя чувствуешь. – Роберт был теперь терпелив, он каялся. – Я представляю это себе, хотя, должно быть, ты думаешь иначе. Я был в ярости – мы сможем поговорить об этом когда-нибудь в другой раз – я испугал тебя своей яростью, что было несправедливо с моей стороны, и поэтому ты побежала, и тогда… Она прервала его.
И тогда я не хочу больше ничего слушать.
Хорошо. Спустись вниз и позавтракай. Пусть все останется, как обычно, хотя бы для девочек. Энни только что привезли домой. Я рассказал им о твоем инциденте, так что они подготовлены.
– О моем инциденте. Ах, да, – передразнила его Линн, стирая с глаз тушь, которая придавала ей вид больной совы. Она должна просто честно показать девочкам, что она плакала. Во всяком случае они увидят ее раны.
Эмили приготовила стол для завтрака. Кофе кипел в кофейнике, а хлеб жарился в тостере. Очевидно, она выходила в сад и сорвала ветку сирени для зеленой вазы. Эмили была заботлива.
– Для кого-то, кто лег спать так поздно, ты рано встала, – пошутила Линн.
Наша компания едет на озеро, – сказала Эмили, стараясь не смотреть в лицо матери, – там у родственников Харриса стоит лодка. Что случилось с твоей ногой? Ты ее также повредила?
Ничего серьезного. Я просто не могу надеть туфли, поэтому я сегодня останусь дома. Энни уставилась на Линн.
Ты выглядишь ужасно, – сказала она. – Ты еще и плакала.
Эмили сделала сестре замечание.
– Займись своим делом, глупая, – с досадой произнесла она.
Заговорил Роберт.
– Ваша мама ушиблась. Разве вы не плачете, когда ушибаетесь?
Никто не ответил. Все подавленно молчали, чувствуя, однако, что молчание надо прервать, но боялись сделать еще хуже.
– Было двадцать минут первого, когда ты пришла прошлой ночью, – начал Роберт, обращаясь к Эмили. – Ты знала об этом? – спросил он, обращаясь к Линн, которая кивнула в ответ.
– Я забыла посмотреть на часы. Наша компания занималась у Салли дома, – объяснила Эмили.
– Этого нельзя делать, – сказал Роберт. – Ты вредишь своей репутации, если не сказать хуже, приходя домой в такой час.
– Мы поговорим сегодня утром, Эмили, – сказала Линн.
– Нет. – Роберт посмотрел на часы. – Я должен бежать. Эмили, сегодня вечером ты не должна уходить из дома. Я хочу поговорить с тобой. Я собираюсь поговорить с тобой очень серьезно, начиная прямо с плечиков, воспользоваться которыми ты забыла в спешке. Когда я освобожусь, ты будешь знать, что от тебя требуется.
Ударение на «я» было направлено на Линн; она понимала это ясно, поскольку он достаточно часто ей говорил, что она не проявляет достаточно твердости, не соблюдает видимости уважения, и девочки ничему у нее не научатся.
– Ох, какое ужасное настроение, – сказала Эмили, когда Роберт вышел.
Энни встала.
– Я обещала папе, что сегодня утром потренируюсь, а так как он в плохом настроении, то я полагаю, что будет лучше сдержать обещание, – сказала она покорно.
– Это не причина, почему ты должна сдержать обещание, – сказала Линн мягко. – Ты должна это сделать, потому что… ну, потому что ты должна это сделать, – закончила она, улыбаясь.
Когда Энни была в гостиной, выстукивая менуэт, Линн сказала Эмили:
– Посиди со мной, пока я выпью вторую чашку кофе. Ты не должна приходить домой так поздно. Ты это знаешь без меня. Вы действительно были все время у Салли?
– Да. Веришь или нет, мы готовились к экзаменам, мама. – С лица Эмили на нее невозмутимо смотрели голубые глаза Роберта.
– Я верю тебе. – И задумчиво, будто она взвешивала, задать вопрос или нет, она осмелилась спросить: – Тебя привез Харрис?
– Да.
– После двенадцати, как сказал отец.
– Он сидел в темноте, когда я вошла в дом. Потом он вошел в холл и стоял, просто уставившись на меня. Он не сказал ни слова, и я тоже.
– Ты поступила плохо.
– Я сожалею, мама. Но он не должен смотреть на меня так свирепо. Я понимаю, я должна была позвонить, но я забыла посмотреть на часы. Это не преступление.
– Я полагаю, матери Салли там не было, как обычно?
– Да, она пошла на свидание. – Снова ее голубые глаза встретились с глазами Линн. – Так что, нет, ее не было.
– Плохо. Все плохо, – сказала Линн. – А Харрис… он хороший мальчик, я вижу это, и мы не то что не доверяем тебе, но…
– Но что, мама?
– Твой отец очень-очень сердит. Ты должна попытаться поступать честно, ты понимаешь, или он не разрешит тебе встречаться с Харрисом. Ты на самом деле должна поступать честно, Эмили, и я ничего с этим поделать не могу.
Наступило молчание, только слышался спокойный ритм менуэта Энни.
Эмили протянула руку через стол и коснулась руки Линн.
– Мама? – И теперь ее ясные, честные, блестящие глаза были беспокойны. – Мама? Что случилось с папой? Я хочу, чтобы он был похож на других отцов. Он становится злым. Это странно.
Линн держалась теперь настороже и ответила, как будто она не придавала значения недовольству мужа:
– Почему? Потому что он собирается дать тебе нагоняй, которого ты заслуживаешь?
– Нет. Совсем не поэтому.
– Тогда почему?
– Ох, мелочи. Просто мелочи. Иногда он так злится по мелочам.
– Все могут раздражаться время от времени. Он очень много работает. Иногда он бывает ужасно уставшим, и, как ты сказала, это только иногда.
Эмили покачала головой.
– Я не это имею в виду.
У Линн были опасения, хотя она не хотела думать особенно о том, чего она опасалась. Поэтому она сказала с некоторым нетерпением:
– Приведи хоть один пример, поскольку я не имею представления, о чем ты говоришь.
Эмили все еще колебалась, глядя на Линн недоверчиво и с сомнением. Наконец она сказала:
– Помнишь, когда я встретила тетю Джин в городе и она пригласила меня на чай? Случилось такое, о чем я тебе не рассказала.
– Да?
– Не пугайся, ничего страшного. Мы разговаривали – ты знаешь, как она любит вспоминать про старые времена, когда сгорел дом соседа и каким умным мальчиком был папа, – и затем вдруг она проговорилась про первую женщину папы… Мама, как это случилось, что мы не знали, что папа был прежде женат?
Итак, только и всего. Ничего или почти ничего… Линн осторожно объяснила:
– Я на самом деле не понимаю, почему это должно быть таким секретом, но это жизнь твоего отца и он хочет, чтобы было именно так. Это, должно быть, было для него ужасно тяжелое время, и он просто не хочет, чтобы ему напоминали о нем. Люди часто так делают; он просто предает забвению плохие воспоминания.
– Проговорившись, тетя Джин в тот же миг страшно испугалась, и мне стало ее жаль. Она несколько раз повторила, как она огорчена, и просила меня дать обещание не рассказывать об этом, забыть о том, что я услышала. И, разумеется, я обещала. – Эмили на мгновение отвернулась и затем, повернувшись снова к Линн, призналась со стыдом, что она нарушила обещание. – Я сдерживалась так долго, как могла, но на прошлой неделе я рассказала папе.
– Ох, это плохо, Эмили.
– Я понимаю и чувствую, что плохо. Ты спросила меня, почему папа так сердит на меня, и…
– И что? – подбодрила ее Линн.
– Он был абсолютно взбешен. Я никогда не видела его таким. Безумен, мама! Я не могла поверить в это. Он уставился на меня: «Это не твое дело, – сказал он мне, – и я не хочу, чтобы этот вопрос когда-нибудь еще возникал. Ясно?» Это меня ошеломило.
– Я надеюсь, он не отыгрался на бедной тете Джин.
– Он обещал мне, что все будет в порядке. Я так надеюсь.
Теперь Линн хотела узнать, сказала ли Джин нечто большее, например о сыне Роберта. В его утрате было для него больше страдания, чем он мог когда-либо предположить; поэтому было естественным, что ему хотелось забыть о существовании сына. И с беспокойством она спросила:
– Это все, что сказала Джин?
– Да, еще два или три слова – и закрыла рукой рот. – Эмили насупилась и покачала головой в сомнении.
– Разве тебе не было когда-нибудь не по себе? Если бы я была на твоем месте – я думаю, ты могла бы пройти мимо той женщины на улице и не узнать ее.
Маловероятно. Это большая страна. Кроме того, почему мы должны узнать друг друга? Часто развод – законченная глава.