Стремясь увернуться от руки Роберта, его разъяренной руки, пытающейся ударить ее по лицу, она упала и стукнулась об угол открытой дверцы шкафа. Сидя на полу, ошеломленная неожиданной болью, она прислонилась к стене, дотронулась до щеки и с удивлением обнаружила кровь на ладони.

Глаза и рот Роберта стали тремя темными, круглыми отверстиями на его лице.

– О, Боже! – Он опустился на колени подле нее. – Дай посмотреть. Нет, разреши, Линн! Слава Богу, ничего особенного. Просто царапина на коже. Несчастный случай… Я принесу полотенце и лед. Разреши поднять тебя.

– Не трогай меня, черт побери! – Отталкивая его руку, она поднялась и села на кровать между чемоданами. Ее лицо раскраснелось, в то время как ее холодные пальцы ощупывали растущую шишку на скуле. К горлу подступал комок, вызванный нанесенным оскорблением и слезами.

Роберт метался между спальней и ванной комнатой.

– Проклятье, где лед? В первоклассной гостинице, как эта, должен быть лед – ох, есть. Теперь ложись на спину. Я положу подушки. Приложи лед к лицу. Очень больно?

Его беспокойство вызвало у нее раздражение. Она закрыла глаза. Если бы она могла заткнуть уши, она сделала бы это. Его голос, такой красивый, так прекрасно модулирующий, пытался успокоить ее.

– Ты споткнулась. Я знаю, я поднял руку, но ты споткнулась. Я сожалею, но ты была так раздражена, почти в истерике, Линн, и я должен был как-то остановить тебя.

Она открыла глаза.

– Я? Я была раздражена? Я была почти в истерике? Подумай еще раз и скажи мне правду, если можешь.

– Ну, я немного потерял терпение. Допустим. Но разве ты можешь меня в этом упрекать? Разве можешь? Ведь я доверил тебе упаковку моих вещей, и ты знала, насколько это важно, ты знала, что это был мой шанс продвинуться по службе в Главном управлении в Нью-Йорке, может быть, единственный шанс в моей жизни, а я оказался здесь без смокинга.

– Я сделала это не нарочно. А теперь я говорю тебе уже в третий раз, что Китти Ломбард сказала мне, что мужчины не носят смокинги. Я специально спросила ее об этом.

– Китти Ломбард! Она умышленно сбила тебя с толку, а ты слишком глупа, чтобы понять это. Сколько раз я говорил тебе, что людям больше всего нравится выставлять других дураками? Особенно в деловом мире. Каждый хочет сорвать твои планы. Когда ты прекратишь доверять первому встречному Тому, Дику или Гарри? Думаю, никогда. – В сильном возбуждении, Роберт мерил шагами комнату. – И кстати, могу я напомнить тебе еще раз, что это называется смокинг?

– Хорошо, хорошо. Я провинциалка, провинциалка из маленького городка, да? Мой отец содержал магазин скобяных изделий. До того, как я встретила тебя, я никогда не видела смокинга. – Только на картинках. Но я никогда не встречала мужчину, который поднимает руку на женщину.

– Ох, прошу тебя, остановись, Линн! Не стоит продолжать. Уже почти шесть часов, а обед в семь. Твой лед тает. Дай мне взглянуть еще раз.

– Я позабочусь о себе сама, благодарю. Оставь меня одну.

Она закрыла дверь ванной комнаты. Большое зеркало отразило невысокую женщину с веснушчатым лицом, все еще похожую на девушку в свои тридцать шесть лет, с челкой и копной вьющихся белокурых волос. Милое, хотя ничем не примечательное личико, за исключением довольно красивых светлых глаз, было сейчас более, чем она могла себе представить, обезображено ссадиной, уже принявшей неприятный синий цвет с зеленым оттенком. Она ужаснулась. Роберт открыл дверь.

– Господи! Как ты можешь спуститься вниз в таком виде! Если только… – Он нахмурился, недовольный своими мыслями.

– Если только что, пожалуйста, скажи?

– Ну… я не знаю. Я мог бы сказать, что авиакомпания потеряла мой чемодан с одеждой и что у тебя было расстройство желудка, это часто случается после двадцатичетырехчасового перелета. Успокойся, прими горячую ванну, положи лед на лицо, ложись в постель и что-нибудь почитай. Закажи себе по телефону хороший обед в номер. Хороший спокойный обед без детей. Успокойся. Все будет хорошо.

Линн уставилась на него.

– Мистер Ловкач. Ты, как всегда, выкрутился. Все погублено – этот долгожданный уик-энд не состоится, новое платье из шелка цвета весенней зелени с хрустальными пуговицами, новый флакончик духов, маникюр – вся радость ожидания, все кончено. Полное крушение надежд. И он мог стоять здесь, уверенный, красивый и спокойный, готовый совладать с собой, чтобы снова идти вперед.

– Я ненавижу тебя, – сказала она.

– Ох, Линн, прекрати. Повторяю, я не собираюсь пережевывать это дело до бесконечности. А сейчас возьми себя в руки. Я тоже должен собраться с мыслями во имя нашего общего спасения, привести себя в порядок и извлечь как можно больше из предоставившегося мне удобного случая. Здесь будет вся руководящая верхушка, и я не могу позволить себе потерять самообладание. Я должен ясно мыслить. Теперь я собираюсь одеться. Благодарю Бога, что мой другой костюм поглажен.

– Я знаю. Я гладила его.

– Ну что же, по крайней мере одну вещь ты сделала как следует.

– Каждый день моей жизни я стараюсь, чтобы у тебя все было как следует.

– Пожалуйста, говори тише. Люди в холле могут услышать. Ты хочешь опозорить нас обоих?

Внезапно силы покинули Линн, и она бросилась вниз лицом на широкую кровать между открытыми чемоданами. Ее губы беззвучно дергались. «Спокойно, спокойно», – говорили они.

Роберт ходил из угла в угол, позвякивая ключами, пока одевался. Когда он был готов к выходу, он подошел к кровати.

– Ну, Линн? Ты собираешься остаться здесь в этом измятом уличном платье?

Ее губы снова беззвучно задвигались. «Уходи. Сейчас же уходи», – молили они.

Дверь щелкнула. И в этот момент она разрыдалась. Оскорбление, вызванное несправедливостью, унижение от беспомощного поражения – все это вылилось обильными слезами, слезами, которые Линн всегда сдерживала, чтобы никто не мог их видеть.

«Ты была всегда гордой, смелой маленькой девочкой», – обычно говорил ее отец. Ох, такая гордая, смелая маленькая девочка, подумала она и разразилась долгими рыданиями.

Линн потребовалось много времени, чтобы успокоиться. Теперь она была опустошена, и чувствовала облегчение. Она встала и подошла к окну. С высоты сорокового этажа было видно, как по улице движутся огоньки, другие огни пунктиром очерчивали контуры небоскребов Чикаго; свет от серебряного вечернего неба разливался над озером Мичиган. Небольшие темные рваные облака пронизывали серебряный свет и растворялись в нем. Стекла окон дребезжали от невидимого ветра.

Позади нее комната была совершенно тиха. Гостиничные номера, когда вы там одни, наводят такое же отчаяние, как дом, опустевший после смерти. И Линн, содрогнувшись, подбежала к своему чемодану, вытащила фотографию своих детей и поставила ее на туалетный столик, громко говоря:

– Вот!

Это создало на мгновение эффект их присутствия. И она стояла, глядя на фотографию, страстно желая видеть своих двух девочек, которых она оставила дома в Сент-Луисе только сегодня утром. Теперь, если бы она могла, она уложила бы свой чемодан и улетела обратно к ним. Ее прекрасная Эмили, точная копия Роберта, должна быть сегодня вечером на танцах студентов-второкурсников. Энни как раз сейчас собирается идти домой к тете Хелен, покидая вечеринку третьеклассников по случаю чьего-то дня рождения. Ловкая Энни, забавная, скрытная, обидчивая, трудная Энни. Да, она полетела бы домой к ним прямо сейчас, если бы могла. Но билеты и деньги у Роберта. У нее никогда не было наличных денег сверх того, что были нужны для недельного содержания домашнего хозяйства. И, кроме того, подумала Линн, вспоминая, как может она просто появиться с таким лицом и без их отца?

Тишина гудела в ушах Линн. Ощущение страха, как некой необъяснимой неминуемой опасности, нахлынуло на нее. Стены сблизились.

– Прочь отсюда, – произнесла она вслух.

Накинув свое дорожное пальто, она подняла воротник, надела на голову шарф и замотала его вокруг шеи, затем подтянула на щеки, как старая крестьянка, настолько, насколько это было возможно, однако скрыть разбитое лицо ей не удалось.

К счастью, в лифте во время долгого спуска было только два человека – пара молодых людей, одетых для гала-вечера и так нежно занятых друг другом, что они и не взглянули на Линн. В отделанном мрамором вестибюле люди или спешили от коктейлей к обеду, или еще разглядывали витрины с их роскошным великолепием, драгоценностями, кожаными изделиями, атласными одеждами и мехами.

Холодный весенний воздух обжег воспаленную ссадину. Она зашла в аптеку, чтобы купить какую-нибудь примочку, марлевую повязку или просто заживляющую мазь.

– Я ударилась о дверь. Такая досада, – сказала она. Затем, потрясенная видом своего заплывшего глаза в зеркале за спиной мужчины, она добавила неуклюже: – И сверх всего, у меня небольшая аллергия. Мои глаза…

Глаза мужчины, когда он подал ей небольшую коробочку таблеток от аллергии и успокаивающую мазь, выражали недоверие и жалость. Преодолев стыд от свой собственной наивности, она быстро выбежала на улицу.

Далее идя к озеру, она смутно вспомнила о предыдущем посещении этого города, когда здесь было зеленое пространство с дорожками и скамейками. Было очень холодно, чтобы спокойно сидеть, но, тем не менее, она села, потуже затянула вокруг себя пальто и стала вглядываться в горизонт. Мирно беседуя, прогуливались парочки с собачками. Ей было так больно наблюдать за этим, что она разрыдалась бы, если бы уже не выплакалась раньше.

День начался так хорошо. Перелет из дома был коротким, так что оставалось достаточно времени, чтобы дойти до Мичиган авеню перед тем, как вернуться в номер и одеться. Роберт разглядывал витрины. Ему нравилось темное полированное дерево в прекрасных библиотеках, английские картины, изображавшие поля и фермы восемнадцатого века, классические скульптуры, старинные ковры, все спокойные благородные дорогие вещи. Часто он останавливался, чтобы восхититься также прекрасным платьем, подобным тому, какое они видели сегодня днем, – персиковое шелковое бальное платье, украшенное жемчужными бусами.

– Это платье подошло бы тебе, – заметил он.

– А не смогла бы я надеть его в кино в воскресенье вечером? – в свою очередь, поддразнила она его.

– Когда я стану главным администратором, тебе предоставится случай его надеть, – ответил он и добавил: – Оно подходит тебе. Воздушное и нежное, и мягкое, как ты.

Начало было таким хорошим… Их жизнь началась так хорошо…

– Почему они называют тебя «Мидж»? – спросил он ее. Он никогда не замечал ее до того дня. Но затем он стал главой департамента, а она все еще сидела за столиком машинистки. – Почему? В списке твое имя значилось Линн Ример.

– Меня всегда так называли. Даже дома. Это сокращенно от «Миджет». Я полагаю, это потому, что моя сестра высокого роста.

– Ты вовсе не крошка. – Он осмотрел ее снизу доверху. – Я думаю, пять футов два дюйма.

Именно его глаза привлекли ее, яркие синие, темные или светлые по настроению, они привлекали каждую женщину в офисе, и возможно, но другим образом, и мужчин тоже. Мужчины уважают за власть; власть может восхвалять и продвигать по службе; власть может также заставить мужчину ползти домой, чтобы разрушить его семью.

Однако благоговейный страх женщин перед Робертом Фергюсоном был замешан на трепетной, дерзкой сексуальной страсти. Эта страсть была тайной. Каждая из них стеснялась признаться в этом другой, боясь выглядеть смешной. Роберт Фергюсон был совершенно за пределами их досягаемости, и все они знали это. Он принадлежал другому миру, отличному от того, в котором они выросли и мужчины которого назначали им свидания.

Но не это было главным: не только благодаря своим живым глазам, изящному телосложению аристократа он был чрезвычайно красив. Он излучал некую ауру. Он был очень самоуверен. Его дикция была совершенна, одежда безупречна, и он требовал, чтобы все вокруг него были безупречны. Он не терпел опозданий. Бумаги, положенные ему на стол на подпись, не должны были содержать ошибок. Его инициалы должны быть точны: В. У. Роберт Виктор Уильям Фергюсон. Его машина должна находиться в легко доступном месте на стоянке. Однако, несмотря на все это, он был внимателен и добр. Когда он был доволен, он был щедр на комплименты. Он помнил дни рождения и устраивал счастливые празднования в офисе. Если кто-либо был болен, он принимал серьезное участие и оказывал помощь.

– Он загадка, – заметила как-то Линн, когда обсуждали Роберта, а его обсуждали часто.

– Я буду тебя с сегодняшнего дня называть «Линн», – сказал он в тот день и попросил каждого делать то же самое.

Она не имела представления, почему он уделял ей столько внимания, что даже выразил недоумение по поводу ее прозвища. Это было глупо. Однако она была достаточно взволнована случившимся и сказала своей сестре Хелен, что больше не будет откликаться на прозвище «Мидж».

– Почему? Что в нем плохого?

– У меня очень хорошее имя, и я не карлик. Даже мой начальник говорит, что это смешно.

Хелен взглянула на нее с удивлением, и она это запомнила ясно и надолго. Выйдя замуж и родив двух детей, Хелен приобрела матерински-покровительственную манеру обращения.

– Твой начальник? Мне кажется, что ты слишком много о нем говоришь!

– Совсем нет.

– Ох, да. Ты не представляешь себе, но это так: «У моего начальника в офисе стерео. Мой начальник угощает нас пиццей за ленчем. Мой начальник получил большую прибавку зарплаты из главного офиса…»

И вот однажды Роберт пригласил ее пообедать с ним.

– Ты выглядела так, как будто парила в воздухе, – сказала Хелен.

– Да, так. Я думала, я все еще думаю, почему он пригласил именно меня?

– Почему бы и нет? У тебя жизненной энергии больше, чем у шести человек, взятых вместе. Почему, ты думаешь, все мальчики…

– Ты не понимаешь. Этот мужчина совсем другой. Он изысканный. Его лицо похоже на лица статуй или лица, выгравированные на старых монетах в коллекциях нашего отца.

– Между прочим, сколько ему лет?

– Двадцать семь.

– А тебе двадцать. Двадцать, а ведешь себя как четырнадцатилетняя. Вся в мечтах.

Линн до сих пор сохранила платье, в котором она была в тот вечер. Чересчур сентиментальная, она хранила все – от своего свадебного платья и крестильных рубашек до засушенных цветов из букета, который Роберт подарил ей после их первого обеда, прекрасный букет из белых роз, связанных розовой лентой.

– Расскажите мне о себе, – начал он, когда они сели за стол, между ними горела свеча.

Она ответила весело:

– Мне нечего о себе рассказывать.

– Ну, что вы! В каждой жизни бывает что-то, о чем можно рассказать. Начинайте с самого начала. Вы родились здесь, в этом городе?

– Нет, в Айове. В фермерском городке к югу от города Де-Мойн. Моя мать умерла, а отец до сих пор живет там. Сестра переехала сюда, когда вышла замуж, и я думаю, что именно поэтому по окончании средней школы я тоже переехала сюда. Во всяком случае, в моем городе для меня не было работы. Это моя первая работа, и я надеюсь, что все пойдет хорошо.

– Уверен, что да.

– Я хотела увидеть город, увидеть произведения искусства, все было так интересно. Иметь квартиру, ходить на концерты…

Он кивнул.

– Оркестр мирового класса. Так прекрасен, как все в Нью-Йорке.

– Я никогда не была там.

– Когда я учился в школе в Уортоне, я часто ходил в театр. Уортон недалеко от Филадельфии.

Ее язык развязался. Может быть, помогло вино.

– Мне хочется увидеть восток. Мне хочется увидеть Европу, Англию, Францию, Рим.

Его глаза засияли и улыбнулись ей.

– Места, о которых вы читали в «Портрете леди» на прошлой неделе.

Она остолбенела.

– Как вы об этом узнали?

– Просто. Я видел эту книгу на вашем столе. Разве меня не называют в офисе «Соколиный глаз»?

Она засмеялась и покраснела.

– Как же все-таки вы узнали об этом? Никто так не говорит…

– У меня также острый слух. Она дерзко взглянула на него.

– И поэтому вы пригласили меня сегодня вечером? И то, что я читала Генри Джеймса, – это подсказало вам такую идею?

– Она не имеет никакого отношения к этому. Просто я любопытен. Вы должны признать, что остальные работники офиса не интересуются ничем, кроме журналов о кино, не так ли?

– Они мои друзья. Я не обращаю внимания на такие вещи, – сказала она преданно. – По-моему, это не имеет значения.

– Не думайте, что я сноб. Я тоже не сужу о людях по тому, что они читают. Но вы должны признать, что приятно быть с людьми, которым нравится то же самое, что и вам. Кроме того, вы очень красивы. Этим как-то надо пользоваться, правда.

– Благодарю.

– Вы не верите, что вы прекрасны? Ваши глаза говорят, что вы сомневаетесь. А я говорю вам: вы как фарфоровая кукла. У вас кожа белая, как молоко.

Она парировала.

– Разве хорошо быть похожей на фарфоровую куклу?

– Я думаю, да. Я считаю это комплиментом. Этот диалог определенно отличался от любого другого, который она вела ранее с Биллом или с кем-либо еще. И она не знала, что должна сказать дальше.

– Ну что же, продолжайте свой рассказ о себе. Вы только начали.

– Осталось не так много. Папе было не по карману платить за мою учебу в колледже, поэтому я поступила в очень хорошую школу для секретарей, где были курсы по английской литературе. Я всегда любила читать, и именно здесь я поняла, что следует читать. Так что я читала и готовила. Это мое второе хобби. Может быть, это хвастовство, но на самом деле, я очень хороший повар. И это, пожалуй, все. Теперь ваша очередь.

– Хорошо. Я родился и вырос в Питтсбурге. У меня не было ни братьев, ни сестер, поэтому я был немного одинок. Хотя у меня был хороший дом. Мои родители были очень преданны друг другу. Я думаю, они немного избаловали меня. По-своему, они были необычными людьми. Моя мать играла на фортепьяно и учила играть меня. У меня это получается не совсем хорошо, но я играю, потому что это заставляет меня думать о ней. Мой отец был эрудированным человеком и очень тихим и добрым, обладающим старомодным чувством собственного достоинства. Благодаря своему бизнесу он ездил по всему свету. Каждое лето они ездили в Зальцбург на музыкальный фестиваль. – Он замолчал. – Они погибли в автомобильной катастрофе в то лето, когда я закончил колледж. Ее охватил ужас.

– Как это страшно! Достаточно тяжело, когда кто-либо умирает от сердечного приступа, как случилось с моей матерью. Но автомобильная катастрофа, это так… так ненужно, так нелепо!

– Да. Ну что ж, а жизнь продолжается. – Его лицо стало печальным, рот и глаза застыли в скорбном выражении.

В глубине зала как раз в это время пианист пел: «Свою сказку поведал незнакомец, он стал твоим новым возлюбленным, а кругом стояла темная синяя ночь цветущего мая».

Проникновенные слова давно ушедших сороковых годов, звучащие в момент откровений Роберта, наполнили ее грудь сильным, почти мучительным желанием, смешанным с печалью и волнующей радостью. Ее глаза наполнились слезами.

Когда он увидел ее слезы, он коснулся ее руки.

– Добрая девочка… Но довольно об этом. Идемте, а то опоздаем в кино.

Придя домой, она полночи лежала без сна. «Я хочу прожить с ним остаток моей жизни», думала она. Он у меня единственный. Но я дурочка. Провели вместе лишь один вечер, и все. Он не захочет всерьез иметь со мной дело. Как он может этого хотеть? Я недостаточно хороша для него. Я не нужна ему.

Однако именно она была ему нужна. В офисе они скрывали свое глубокое душевное волнение; когда они проходили мимо друг друга, они отворачивали глаза. Она радостно хранила их тайну. Только она одна знала обратную сторону этого человека, которого другие считали высокомерным, – ту сторону его натуры, которая была такой нежной. Только она одна знала об ужасной трагедии – смерти его родителей, а также о его мелких неприятностях.

Он сообщил ей по секрету:

– Я был женат.

Она испытала мгновенное разочарование, острую боль ревности.

– Мы встретились в колледже и поженились на той неделе, когда было присуждение степеней. Оглядываясь назад, я удивляюсь, как это могло случиться. Она была очень красива и богата, но избалованна и несерьезна, так что мы совершенно не подходили друг другу. Керида – ее мать был испанкой – «артистическая натура». Она писала акварели. Я не хочу умалить ее мастерство, но она была просто любительницей. Она поступила на работу в небольшую галерею и в выходной день работала в музее ассистентом на общественных началах. Делала все, лишь бы уйти из дома. Она ненавидела дом. В доме царил беспорядок, не было еды, белье чаще всего даже не отправлялось в прачечную, хозяйство было запущено. Я не мог никого пригласить домой из офиса, не мог укреплять контакты, которые необходимы в деловом мире. – Он пожал плечами. – Что я могу сказать кроме того, что ее образ жизни полностью отличался от моего. Мы действовали друг другу на нервы и поэтому, разумеется, ссорились почти каждый день. Ей не нравились мои друзья, а мне не нравились ее, я могу сказать вам. – Он печально улыбнулся. – Мы разошлись бы еще раньше, если бы не ребенок. Джереми. Ему сейчас шесть лет.

– Что с ним?

– Я не видел его с тех пор, как он был в возрасте одного года. Но я поддерживаю его, хотя он не нуждался бы, если бы я этого не делал. Керида вернулась к своим родителям, и он у них вырос. Она не хотела совместной опеки, говорила, что это будет слишком неприятно для ребенка, и я не хотел противодействовать ее решению.

– Все же, как ужасно для вас не видеть его! Или для него не знать вас.

Роберт вздохнул.

– Да. Да, конечно. Но он не может помнить меня, так как я полагаю, что в его возрасте для него я как будто бы умер. Однако я очень сильно надеюсь, что он захочет увидеть меня, когда станет настолько взрослым, чтобы понять ситуацию. – И он опять вздохнул.

– Я уверена, что так будет, – сказала Линн сочувственно.

– Да, узнает, как меня найти. Деньги ему поступают в банк каждый месяц. Итак, это конец моей маленькой истории.

– Это печальная история.

– Да, но она могла быть и хуже, Линн. Она кажется похожей на что-то, что случилось на целую жизнь раньше, – сказал он серьезно. – Я никогда никому об этом не рассказывал. Это совершенно секретно. И я очень скрытный человек, вы теперь это знаете.

Неизбежно связь Роберта и Линн должна была привлечь внимание. В следующем месяце она пригласила его в дом к Хелен. Дарвин, муж Хелен, был доброжелательный человек, круглолицый, с двойным подбородком. Рядом с ним Роберт блистал своим белым воротником, сверкавшим на его темно-синей спортивной куртке. Дарвин выглядел измятым, как будто он спал, не раздеваясь. Хорошо или, возможно, не так уж хорошо, но Линн была горда, что позволила Хелен видеть контраст между ними, горда и немного стыдилась этого.

На следующий день Хелен сказала:

– Конечно, ты хочешь знать, что я думаю о твоем новом мужчине. Я собираюсь сказать тебе прямо и определенно: «Он мне не очень нравится».

Линн закричала в телефон:

– Что?

– Я всегда была честной по отношению к тебе, Линн. Я знаю, я могу быть слишком резкой, но он не твоего склада. Он саркастически относится к людям, я это заметила, и у меня есть предчувствие, что он сноб. Он думает, что он лучше других людей.

Линн была взбешена.

– Что ты еще хочешь сказать приятного о человеке, которого ты даже не знаешь? Еще о каких предчувствиях?

– У него острый язык, он критически и очень резко судит о людях.

– Я никогда этого не замечала.

– Я думаю, это дурной вкус и даже бессердечно, с его стороны, говорить о той девушке в офисе и ее длинных ногтях. «Грязные длинные ногти. Можете себе представить, сколько бактерий уютно расположились под ними»? Это было унижением для нее, и Дарвин думает так же.

– О, дорогая! Я очень сожалею, но вы с Дарвином неправы. Мне в самом деле жаль.

– Не сердись на меня, Линн. Кто желает тебе больше радости в жизни, чем я? Чем мы с папой? Я просто не хочу, чтобы ты совершила ошибку. Я вижу, ты сильно увлечена. На тебе все это написано.

– Я не увлечена.

– Я нутром чувствую, что он не подходит тебе.

– А твое нутро не чувствует, что я, может быть, не подхожу ему? Роберт – блестящий мужчина. Он глава компьютерного маркетинга целого региона. Я слышала, как коммерсанты говорили…. – Из-за возмущения она стала задыхаться. – Международная компания…

– Именно это и производит на тебя впечатление? Послушай, Линн. Ты ничего не знаешь о крупных корпорациях. Сегодня ты на вершине, а завтра тебя выбросили. Лучше быть хозяином даже небольшого дела, чем зависеть от воли других людей.

Муж Хелен имел небольшое слесарно-водопроводное дело с пятью наемными рабочими.

– Ты обвиняешь меня в том, что я честолюбива? Я? Ты думаешь, что я вижу именно это в Роберте?

Нет, нет, я совсем не думаю так. Ты вовсе не меркантильна. Я плохо выразилась. Я подумала, что, возможно, ты чувствуешь что-то вроде обожания, преклонение перед героем просто потому, что ему сопутствует успех, и я только подумала, не принимай все так быстро всерьез.

– Ты знаешь, о чем я думаю? Я думаю, что ты идиотка, – сказала Линн перед тем, как повесила трубку.

Но по своей натуре она не могла на кого-либо держать зла слишком долго. Хелен была откровенна. Она, без сомнения, сама того не подозревала и даже стала бы возражать, если бы об этом узнала, но ею двигала зависть, несмотря на то, что она счастливо жила с Дарвином. Чистая и простая зависть. И Линн простила ее.

Почти три месяца прошло, прежде чем они стали вместе спать; Линн должна была ждать, когда девушки, с которыми она вместе снимала квартиру, уедут из города.

Но в один из уик-эндов это наконец случилось; две ее подруги едва успели добраться до аэропорта, как она приготовила щедрый обед, а он прибыл с цветами, альбомами дисков и шампанским. В первый момент они стояли, уставившись друг на друга, как будто эта внезапная чудесная свобода ошеломила их; в следующий момент все случилось, все пришло в движение. Цветы вместе с зеленой оберточной бумагой полетели на стол, пальто Роберта – на кухонный стул, и Линн очутилась в его объятиях.

Быстро, проворно, в тусклом свете зимнего дня он снял с нее одежду – свитер и белую блузку с кружевным воротничком, клетчатую юбку и нижнее белье. Ее сердце бешено забилось. Она могла слышать его биение.

– Я никогда… это первый раз, Роберт.

– Я буду очень нежен, – шептал он.

И он был нежным. Настойчивым, теплым и нежным, он говорил нежные, внушающие любовь слова, в то время как овладевал ею.

– Так сладко… Так прекрасно… Я очень люблю тебя.

Оправившись от легкого страха, она полностью отдалась страсти.

Много позже, когда они высвободились из объятий друг друга, Линн начала смеяться.

– Я только что подумала, хорошо, что я не включила плиту, когда ты пришел. Тогда у нас были бы угли на обед.

Они говорили о себе, доедая прекрасно приготовленное ею овощное рагу и нормандский торт.

– Девственница в возрасте двадцати одного года в наши дни – очень редкое явление, – сказал Роберт.

– Я очень рада, что ждала. – Она была все еще слишком робка, чтобы сказать: это делает ощущение того, что я принадлежу тебе, более полным! Но сколько это продлится? Она ему доверяла, но все же гарантий не было. Ничего не было сказано. «Но я умру, если он оставит меня», – подумала она.

Они снова вернулись в постель. На этот раз не нужно было стараться быть слишком нежным. Она преклонялась перед его силой. Для такого изящного мужчины он был чрезвычайно сильным. И, что удивительно, она почувствовала, что ее реакция не уступает по силе его желанию. Они спали, пока задолго до рассвета она не почувствовала, что он вернулся к ней, и с распростертыми объятиями она приняла его. Проснувшись, они увидели, что был сильный снегопад и вся земля покрыта снегом.

– Останемся весь день дома, – прошептал он. – Дома, в постели.

Всю субботу и воскресенье они не могли насытиться друг другом.

– Я одержим тобой, – сказал Роберт. – Ты самая эротичная женщина – я не знал женщины, подобной тебе. А ты выглядишь такой невинной в своих свитере и юбке. Никогда нельзя предположить это.

В воскресенье вечером Линн посмотрела на часы.

– Роберт, их самолет прибывает в десять часов. Боюсь, что тебе давно пора уходить.

Он застонал.

– Когда мы сможем повторить это снова?

– Я не знаю, – сказала она печально.

– Так жить нельзя! – Он почти закричал. – Я ненавижу делать это украдкой, прокрадываясь тайком в мотели на шоссе. И я не хочу также «жить вместе». Мы должны жить постоянно. Линн, ты выходишь за меня замуж.

Они назначили свадьбу на июнь и, чтобы провести медовый месяц в Мехико, воспользовались отпуском Роберта.

– Разумеется, ты должна оставить эту работу, – сказал он ей. – Мы не можем работать в одном офисе.

– Я легко найду другую работу.

– Пока не надо. Тебе еще нужно время, чтобы обустроить квартиру. Это надо сделать тщательно. Покупай вещи отличного качества, чтобы они долго служили.

Хелен щедро предложила им свой дом для приема гостей.

– Вам будет не очень хорошо в доме папы, так как теперь у него только три комнаты, – сказала она. – Если повезет и погода будет хорошая, мы сможем устроить прием в нашем саду. Дарвин планирует сделать бордюр из многолетних растений, и ты знаешь, что при его навыках в садоводстве, все будет очень красиво.

Надо отдать ей должное, с того момента, как была объявлена помолвка, Хелен не сказала ни одного пренебрежительного слова. Она поцеловала Линн, выразила восхищение кольцом, которое было действительно очень красивым, и пожелала им счастья.

– Счастья, – повторила она теперь, вероятно, слишком громко, потому что возвращавшаяся обратно пара с пуделем обернулась и посмотрела на нее. Эксцентричная женщина, съежившаяся и говорящая сама с собой, – именно такой она была. Объект, привлекающий внимание. «Ну вот, память не остановишь, стоит лишь ей начать углубляться все дальше и дальше…»

Во время той волшебной весны перед свадьбой все полюбили Роберта. Маленькие мальчики Хелен обожали его; он купил детские биты, учил их подавать, брал их с собой на игры и показывал им приемы борьбы. Когда лед окреп, они все ходили кататься на коньках, а когда стало тепло, отправлялись за город на пикник.

В кухне Хелен Линн готовила прекрасные маленькие обеды, открытые пироги, жаркое и суфле из новой книги Джулии Чайлд.

– Ты меня пристыдила, – сказала Хелен. После обеда Роберт садился за старое пианино и играл все, что его просили: джаз, мелодии из спектаклей или вальс Шопена.

По его предложению, обе пары пошли послушать симфонический оркестр Сент-Луиса. Дарвин никогда раньше не слушал симфонию и с удивлением признал, что ему это понравилось.

– Как только разовьется ваш вкус, вы не сможете жить без музыки, – сказал ему Роберт. – Для меня это та же пища. В будущем году мы достанем абонементы на концерты, Линн.

Наивный, добрый Дарвин восхвалял Роберта.

– Я не могу постичь, Линн, как он так много знает. Я просто просматриваю ежедневную газету и все. А он наперед знает, как сделать жизнь веселой и, кроме того, как приспособиться к людям. Ее отец одобрял ее замужество.

– Он мне нравится, – сказал он после того, как Линн с Робертом провели с ним уик-энд. – Хорошо иметь еще сына. А для него хорошо иметь семью. Очень тяжело для молодого парня потерять своих родителей таким образом. Что они собой представляли? Ты знаешь что-нибудь о них?

– Какой в этом смысл? Они умерли, – ответила Линн с нетерпением.

– У него есть только старая тетя в Питтсбурге?

– И дядя в Ванкувере.

– Практически один в мире, – сказа отец с сочувствием.

В магазине скобяных изделий, будучи представлен входящим покупателям, большинство из которых были фермерами, Роберт умел найти общий язык с этими веселыми и простыми людьми. Она увидела, что так же, как и ее отец, они относились к нему с одобрением.

– Он мне нравится, Мидж, – говорил постоянно отец. – Тебе достался мужчина, не похожий на ребят, которые обычно крутились вокруг тебя. Не в обиду им будет сказано: все они были хорошие ребята, но молокососы. А этот человек – настоящий мужчина. Что мне нравится, так это то, что он не позволил образованию или работе полностью поглотить себя. Я буду рад танцевать на вашей свадьбе.

Женщина помнит все, каждую мелочь, случившуюся в день ее свадьбы. Она помнила органную музыку и лица, устремленные на нее, когда она шла к алтарю.

Ее рука дрожала в руке отца. «Спокойней, – сказал он, чувствуя ее дрожащую руку. – Тебя ждет Роберт. Нечего бояться». И затем Роберт взял ее руку, когда они стояли вместе, слушая нежные, серьезные предостережения: «Будьте терпимы и любите друг друга».

Весь этот день запомнился весельем, музыкой, танцами, поцелуями, поддразниванием и немного грубоватыми дружескими шутками. Разумеется, пришел народ с работы, а также друзья из родного города. Здесь были все друзья Дарвина и Хелен, а Роберт пригласил своих друзей из Сент-Луиса; он очень давно уехал из Питтсбурга и считал, что люди, которых он почти не знал, едва ли приедут на его свадьбу.

Приехала лишь одна родственница, тетя Джин из Питтсбурга; дядя из Ванкувера был не очень здоров и не смог путешествовать. Любопытно, Линн теперь вспомнила, что такая приятная, довольно тихая маленькая женщина, с седеющими вьющимися волосами и в красивом платье из набивной ткани, должна была стать причиной одной из двух фальшивых нот, прозвучавших на свадьбе.

Это не было ее оплошностью. В этом был повинен Роберт. Они сидели за семейным столом после церемонии, когда тятя Джин заметила:

– Как-нибудь я достану пачку фотографий, надпишу их и привезу, когда приеду вас навестить. Там есть несколько фотографий Роберта, которые обязательно надо дать тебе, Линн. Ты никогда не поверишь, но его волосы…

– Ради Бога, тетя Джин, – оборвал ее Роберт, – избавь нас от описания светлых кудрей, которые были у меня в возрасте одного года. На самом деле это никому не интересно.

Отрезвленная, она ничего больше не сказала, так что Линн, нежно упрекая Роберта, произнесла:

– А мне интересно, тетя Джин. Я хочу знать все, что вы можете рассказать мне о Роберте и его семье, отце, матери, бабушке и дедушке, кузенах…

– Это небольшая семья, – сказала Джин. – У нас вообще нет кузенов ни с одной стороны.

Тогда отец, который слышал только последнее замечание, закричал:

– Нет кузенов? Черт возьми, мы будем рады одолжить вам несколько. У меня дюжина кузенов только с моей стороны в Айове, Миссури, даже два в Калифорнии. – И своим дружеским тоном он спросил, является ли Джин родственницей матери Роберта или его отца.

– Я сестра его матери.

– Он получил музыкальное образование от нее, не правда ли? – спросила Линн. – Отец его, должно быть, был замечательным человеком – об этом мне рассказывал Роберт.

– Да.

– Как трагически они погибли.

– Да. Да, конечно.

Папа заметил:

– Роберт был очень одинок, когда был ребенком. На Рождество были только его родители и вы.

– Ну, мы очень старались, – сказала Джин, – и он вырос, и вот он такой. – Она нежно улыбнулась Роберту.

– Да, здесь мы все, и будем смотреть в будущее, – ответил Роберт, после чего он погладил тетину руку.

Он заглаживал свою вину, так как был груб по отношению к ней. Эта добрая старая женщина раздражала его. А ведь она этого не заслужила.

«В день, подобный этому, в момент одинокого отчаяния, – думала Линн теперь, – ты вспоминаешь эти фальшивые ноты».

Танцевали на площадке, которую расчистил Дарвин собственными руками. Во дворе бордюр из многолетних растений изобиловал розовыми и красными цветами; пионы и флоксы, тигровые лилии и восточные маки горели в голубых сумерках. Роберт стоял у перил, глядя вниз на цветы.

– Разве не прекрасно, что Дарвин сделал с этим домом? – спросила Линн.

Он улыбнулся – она запомнила эту улыбку – и сказал:

– Да, это очень хорошо. Но я сделаю намного лучше. Увидишь.

Он и в самом деле так думал, но ей было больно слышать, как он отчитал тогда тетю, и потом ее задели насмешки над садом Дарвина, над маленьким домом Хелен. Мелочи запоминаются так надолго.

Каждую ночь во время их путешествия по Мехико, когда закрывалась дверь их комнаты, Роберт говорил:

– Разве здесь не прекрасно? Надо ли рыскать в поисках другого места? Мы здесь навечно и навсегда.

Да, было прекрасно, все прекрасно. Солнечные дни, когда в кроссовках и широкополых соломенных шляпах они поднимались на развалины храмов, оставшихся после индейцев Майя в Юкатане, когда они пили текилу на берегу, или проезжали мимо каменных горных деревень, или обедали в шикарных ресторанах Мехико-сити.

И было четырнадцать ночей, полных страсти и любви.

– Ты счастлива? – спрашивал Роберт утром.

– О, дорогой! Как ты можешь об этом только спрашивать?

– Ты знаешь, – однажды сказал он ей, – твой отец – прекрасный старик. Знаешь, что он сказал мне, когда мы уезжали в аэропорт? «Будь добр к моей девочке», – сказал он.

Она засмеялась.

– Что ж, это приятные старомодные слова, которые обычно говорят.

– Правильно. Я знаю, что он имел в виду. И я добр к тебе.

– Мы будем добры друг к другу. Мы на вершине мира, ты и я.

В самый последний день они пошли по магазинам в Акапулько. Роберт увидел что-то в витрине магазина мужской одежды, в то время как Линн увидела что-то в витрине другого магазина прямо вниз по улице.

– Ты иди за своей покупкой, а я за своей, и я встречу тебя там внизу, – сказал он.

И они разошлись. Так как она закончила свое дело быстро, она пошла обратно вверх по улице, чтобы встретиться с ним. Когда прошло несколько минут и он не появился, она зашла в магазин мужской одежды и узнала, что он вышел оттуда некоторое время тому назад. Удивленная, она пошла обратно. В этот момент толпа туристов, выгрузившаяся из туристского парохода, заполнила тротуары и рассыпалась по проезжей части улицы. Нельзя было ничего увидеть сквозь толкающуюся толпу. Она почувствовала тревогу. Но это было абсурдно, и, пробираясь вниз по улице, она разумно подумала: он должен быть здесь. Возможно, на другой стороне улицы. Или внизу на аллее, там, где нет толпы. Прямо сейчас он смотрит на меня. Или, может быть, он пошел другим кварталом.

Тревога опять охватила ее. Когда прошел час, она решила, что ее поиски не имеют смысла. Разумнее, рассудила она, вернуться в гостиницу, куда он, возможно, уже пошел и где он ждет ее.

Когда такси подъехало к входу, он действительно ждал ее. Она засмеялась с облегчением.

– Разве это не глупо? Я искала тебя всюду.

– Глупо? – спросил он холодно. – Я не могу назвать это так. Пойдем наверх. Я хочу поговорить с тобой.

Его неожиданный гнев привел ее в смятение. И желая успокоить его, она сказал весело:

Мы, должно быть, ходили по кругу в поисках друг друга. Пара дураков.

Говори так о себе. – Он с шумом захлопнул дверь их комнаты. – Я чуть было не пошел в администрацию и не попросил служащих вызвать полицию, когда ты приехала.

– Полицию? Зачем? Я рада, что ты этого не сделал.

– Я сказал тебе, чтобы ты ждала меня перед этим магазином, а ты не сделала этого.

Тогда, возмущенная его тоном, она стала ему противоречить:

– Я пошла вверх по улице, чтобы встретить тебя. Что в этом плохого?

Я думал, что в конце концов ты поймешь, что в этом плохого. Беспорядочные привычки, и вот результат. Говорить одно, а делать другое. Она сказала сердито:

– Не читай мне лекции, Роберт. Не делай из этого нечто значительное.

Он уставился на нее. И в этот момент она поняла, что он взбешен. Не сердит, а взбешен.

– Я не верю в это! – закричала она, когда он схватил ее. Его пальцы впились в мышцы ее руки и углубились до костей. В бешенстве он затряс ее.

– Отпусти меня, – закричала она. – Мне больно! Отпусти мои руки!

Его руки давили глубже; боль была страшная. Затем он бросил ее на постель, где она лежала, рыдая.

– Ты причинил мне боль… Ты причинил мне боль. Его гнев прошел так же быстро, как наступил. Он поднял ее и держал в своих руках.

– Я сожалею. Ох, я сожалею. Я не хотел. Но я был напуган, Линн. Тебя могли похитить – да, среди бела дня – утащить в аллею, засунуть в машину, изнасиловать, Бог знает что. В этой стране все может случиться. – Он целовал ее слезы. – Я был вне себя. Ты поняла?

Он целовал ее щеки, лоб, руки и, когда наконец она повернулась к нему, поцеловал ее в губы.

– Если что-либо случится с тобой, я умру. Я так испугался. Я очень люблю тебя.

Она обвила свои руки вокруг его шеи.

– Хорошо. Хорошо, дорогой. Роберт, забудем это, все кончилось. Мы не поняли друг друга. Ничего. Ничего.

И все было так восхитительно, как всегда, за исключением безобразных темно-синих пятен на ее руках.

Через два дня по возвращении домой они отправились навестить ее отца. Было жарко, и, забыв о своих синяках, она надела летнее платье.

– Черт возьми, что за пятна? – спросил сразу отец. Они были одни в доме.

– Ох, эти? Я не знаю. Я не помню, как это случилось.

Отец снял очки и подошел к ней ближе.

– Идентичные, симметричные синяки на обеих руках. Кто-то сделал это сильными яростными руками. Кто это сделал, Линн?

Она не ответила.

– Это Роберт? Скажи мне, Линн, или я спрошу его сам.

– Нет, нет. Ох, пожалуйста. Ничего. Он не хотел этого, он был очень напуган. – Она рассказала историю. – Это была моя ошибка, на самом деле так. Он был очень напуган, что со мной что-то случилось. Он просил меня, чтобы я подождала его на улице, а я бродила вокруг и заблудилась. Мое чувство ориентироваться…

– Ничего общего с этими синяками не имеет. Ты думаешь, твоя мать никогда меня не расстраивала? В супружестве нельзя прожить без того чтобы не рассердиться друг на друга. Но я никогда не поднимал на нее руку. Это не цивилизованно. Нет, черт возьми, нет. Мне бы хотелось немного поговорить с Робертом – ничего неприятного, просто разумный короткий разговор.

– Нет, папа. Не надо. Не делай этого ради меня. Роберт – мой муж, и я люблю его. Мы любим друг друга. Не раздувай историю вокруг этого незначительного случая.

– Для меня это значительный случай.

– Нет, ерунда, и ты не можешь встать между нами. Ты не должен.

Отец вздохнул.

– Проще когда женятся люди, живущие в одном городе. У тебя было бы довольно беспристрастное представление о том, за кого ты выходишь замуж.

– Папа, мы не можем вернуться во времена Джорджа Вашингтона.

Он снова вздохнул.

– Я понимаю, – сказал он, – но я не понимаю… как вообще можно так поступать?

– Ты имеешь в виду Роберта?

На этот раз он не ответил. И вывел ее из себя. Дело зашло слишком далеко. Она видела возможность будущих конфликтов, которые могут изменить их жизнь с Робертом. Поэтому она заставила себя говорить терпеливо и спокойно.

– Папа, это глупо. Не беспокойся обо мне. Ты раздуваешь целую историю из единичного случайного происшествия. Конечно, это не должно было произойти, но произошло. Я хочу, чтобы ты все выбросил из головы, потому что я это сделала. Хорошо? – Она положила ему руку на плечо. – Хорошо? Обещаешь?

Он улыбнулся ей так знакомо и так успокаивающе.

– Хорошо, хорошо, поскольку ты этого хочешь, я обещаю. Мы просто оставим все как есть. Поскольку ты хочешь этого, Мидж.

И они больше никогда об этом не упоминали. Однако ни у Хелен, ни у отца не было причины поднимать вопрос о женитьбе Роберта и Линн. Со стороны они всем казались прекрасной, благополучной парой.

Через одиннадцать месяцев после свадьбы родилась Эмили. Они едва успели обустроить квартиру, как Роберт купил дом – ранчо, недалеко от дома Хелен, но в два раза больший по размеру.

– У нас будут еще дети, и почему бы нам не обустроить дом сейчас, а не позже, – сказал он.

Они принялись вместе за дело. Он покупал все, что ему нравилось, а Линн только восхищалась креслом или лампой, и она едва успевала взглянуть на цену, как он уже покупал ту или иную вещь. Вначале она беспокоилась, что деньги уплывают слишком быстро. Но она видела, что Роберт все время получал дополнительные надбавки по мере того, как бизнес расширялся. И, кроме того, он постоянно просил ее не беспокоиться. Финансы – его дело. У нее никогда не было наличных денег. Она покупала вещи в долг, и он оплачивал счета, не выражая недовольства.

– Мне бы это не понравилось, – сказала как-то Хелен.

– Почему я должна возражать? – спросила Линн, оглядывая красивую детскую, где хорошенький ребенок проснулся после недолгого сна. – У меня есть все. Это главное. – И она взяла на руки свою дочь, дочь, которая по своему телосложению уже была похожа на Роберта – черные шелковые волосы и темно-голубые глаза.

Поскольку для Роберта имя было очень важно, она выбирала имя ребенка с особым вниманием.

– Имена имеют цвет, – говорила ему она. – «Эмили» значит голубой. Когда я произношу его с закрытыми глазами, я вижу очень высокое безоблачное небо.

Кэролайн родилась через восемнадцать месяцев. Кэролайн – золотая, такая легкая, почти невесомая.

И память, подобно кинофильму, раскручивалась в обратном порядке…

– Какой сказочный дом! – воскликнула Линн.

Дом принадлежал родителям ее соседей, отмечавших день рождения их внучки, которой исполнилось пять лет. Терраса была окаймлена газоном, простирающимся до дальнего луга, а луг подходил к пруду, едва видному у подножья склона.

– Какой прекрасный день для праздника! – воскликнула она опять.

И это был чудесный летний день, прохладный, все было в цвету, легкий ветерок шелестел в листьях дубов. Под этими дубами были расставлены столы для ленча, столы для детей были украшены гофрированной бумагой, а к каждому стулу был привязан воздушный шар. Это выглядело как сцена в одном из английских фильмов, думала она, где женщины, одетые в шелка или белый лен, двигались на фоне покрытых плющом стен. Она, чьей повседневной одеждой были шорты или джинсы, была в желтом шелковом платье, а ее девочки – в одинаковых розовых платьях и белых гольфах.

– Они выглядят как близнецы, – заметила одна из женщин. – Кэролайн высокая для своего возраста, правда?

– Мы иногда думаем, что в свои три она почти как десятилетняя. Она сильная и быстрая и очень сообразительная, – сказала Линн спокойно.

Вероятно, родителям ничто не доставляет большего удовольствия, чем знание того, что их детьми восхищаются. Ни книга, ни симфония, ни произведения искусства – она знала это определенно – не могут соперничать с радостью, которую давали ей ее девочки.

Радость ее еще больше возрастала, когда она думала о своих бездетных друзьях. И постоянно во время ленча и приятных разговоров она в глубине души ощущала эту радость. Жизнь была хороша.

После ленча прибыл клоун, чтобы развлекать детей. Некоторое время матери наблюдали за детьми, но так как те были поглощены и очарованы представлением, они вернулись за свои столы в тень.

– А еще говорят об ослаблении внимания у детей, – сказал кто-то. – Он развлекает их уже более получаса.

Наступило время, когда гости стали расходиться. Эмили подбежала к Линн с пакетом, полным подарков, и воздушным шаром.

– Где Кэролайн? – спросила Линн.

– Я не знаю, – сказала Эмили.

– Но вы сидели вместе.

– Да, – сказала Эмили.

– Ну, где же она может быть? – спросила Линн, чувствуя слабое беспокойство.

– Может быть, она пошла в ванную комнату. Они искали ее внизу в ванной комнате и повсюду в доме; они обыскали все кустарники, где она, возможно, спряталась, чтобы поддразнить их. Потом беспокойство перешло в панику. Похищение? Но как мог кто-либо" проникнуть сюда, где столько людей, и не быть замеченным? Они обыскали поля, притаптывая высокую траву. И тогда они подумали, хотя никто не смел произнести это вслух, что, возможно, Кэролайн, так любящая приключения, пошла к пруду.

И она лежала здесь, лицом вниз, в своем гофрированном розовом платье. Она лежала в воде совсем близко от берега, там было так мелко, что она могла бы встать и вернуться вброд.

Одна из женщин была спасательницей общества Красного креста. Положив Кэролайн на траву, она принялась за работу, в то время как Линн упала на колени, горько рыдая… нет, нет, это невозможно.

Женщины увели детей, чтобы они этого не видели. Кто-то вызвал скорую помощь; кто-то послал за доктором в соседний дом. Люди действовали поспешно, сохраняя при этом полное молчание. Можно было почти слышать тишину и следующий за ней долгий общих вздох.

Пришли двое мужчин; два молодых человека в белых халатах. Линн, пошатываясь, схватила за белый рукав санитара.

– Скажите мне! Скажите! – умоляла она. Вместо ответа он обнял ее за плечи. Так она поняла.

– Это невозможно. Нет. Я в это не верю. Нет, – беспрестанно твердила Линн.

Она взглянула на лица людей, полные удивления и жалости. И вдруг закричала.

Линн обезумела от отчаяния. Ее привели в дом, положили и дали успокоительного.

Когда она очнулась, она оказалась в своей гостиной. Дом был полон народа. Казалось, будто говорят тысячи голосов; двери открывались и закрывались, телефон постоянно звонил, на звонки отвечали, и он звонил опять.

Хелен сказала:

– Оставь ее одну, Роберт. Она еще не проснулась. Роберт произнес:

– Как можно быть такой глупой, такой беззаботной? Она никогда себе этого не простит.

Она не могла решить, просыпаться ей или нет. С одной стороны, сон был непереносим, так что, возможно, было бы лучше открыть глаза и проснуться; но, с другой стороны, возможно, это был не сон, тогда было бы лучше погрузиться в такой глубокий сон, чтобы ничего не знать.

Она слышала по-прежнему рыдания Роберта, повторявшего:

– Она никогда себе этого не простит.

Затем она услышала другой голос, принадлежавший кому-то, кто держал ее запястье:

– Тише, пожалуйста. Я слушаю ее пульс, – сказал он резко, и она узнала Билла Уайта, их семейного врача.

– Перестаньте твердить о прощении, – сказал Билл Уайт. – Во-первых, это вздор. Это могло случиться так же легко, если бы вы были там, Роберт. Во-вторых, перестаньте, если не хотите иметь тяжело больную жену до конца ее жизни. Она и без ваших разговоров достаточно терзает себя.

И Линн действительно терзала себя, и сейчас она все еще продолжала терзать себя здесь, на берегу озера Мичиган. Ей отчетливо вспомнился тот роковой день. Кэролайн, смеющаяся над клоуном, Кэролайн – несколькими минутами позже – мертвая в воде. Маленькое лицо Эмили, сморщенное от слез и ужаса. Она сама, которой пришли на помощь добрые руки и нежные слова во время душераздирающих похорон.

– Я не знаю, почему должна приехать моя тетя, – выразил недовольство Роберт. – Кстати, кто посылал за ней?

– Хелен взяла ее номер телефона из моей записной книжки. Она член твоей семьи, кроме нее, у тебя никого нет, и ей полагается здесь быть.

Было странно, что он никогда не хотел, чтобы приезжала Джин. Она раздражала его, говорил он. Ну, может быть. Может быть, ее доброта раздражала его. Мужчины иногда бывают такими. Однако Джин очень помогла в эти первые ужасные дни, успокаивая Эмили в своих теплых руках и убирая комнату Кэролайн, в которую, как Линн, так и Роберту было тяжело войти.

Тем не менее они все это пережили.

– Если супружеская жизнь может перенести это, – утверждали люди, – она может перенести все. Представьте, какое ужасное чувство вины!

Однако Роберт принял к сердцу слова Билла Уайта. Многие ужасные ночи он держал ее в своих объятиях. И в течение долгого времени они тихо двигались по дому, разговаривая шепотом; она ходила на цыпочках, пока он не привлекал нежно ее внимание к тому, что она делала. Именно он уберег ее от тяжелого психического заболевания. Она должна об этом помнить всякий раз, когда дела не ладились…

Однако как мог человек, прощающий так, как он, беспокоящийся о своей семье, дать волю своей ярости? Подобно этому вечеру, подобно всем другим внезапным вспышкам ярости в течение многих лет? Казалось, ее жизнь с Робертом была подвержена погодным колебаниям: то все кругом многие месяцы залито солнечным светом, то вдруг поднявшийся шторм повергает все в темноту. И так же быстро, как возникал, шторм проходил, оставляя память, ослабевающую на расстоянии, вместе с надеждой, что на этот раз это последняя вспышка.

Дети никогда этого не знали и не должны были знать. А то как же она могла им объяснить то, чего сама не понимала?

Особенно Энни, Энни так ранима, она никогда не должна знать! Она была сделана из другого теста и с самого начала была трудным ребенком. И хотя она уже выросла, но до некоторой степени осталась все такая же: ребенок настроения, который мог быть по-детски добрым или странным образом взрослым; каждый чувствовал тогда, что она видит его прямо насквозь без малейших уловок и отговорок. Однако она очень плохо училась в школе. У нее был излишек веса, и она была неуклюжей в спорте, хотя Роберт делал все возможное и пытался с трудом учить ее. Втайне она была его разочарованием, Линн это знала. Его ребенок, которому не было еще и девяти, вообще не выражал ни малейшего желания и старания делать что-либо хорошо!

Все обилие его любви было направлено на Эмили, так похожую на него, крепкую, уверенную, компетентную во всем от математики до тенниса. Кроме того, в свои пятнадцать лет она уже очаровывала мальчиков. Жизнь должна быть легкой для Эмили.

«Мои дети… О, Боже, если бы не они, – кричала Линн про себя, – я вообще не вернулась бы домой. Я села бы в самолет и полетела, полетела – куда-нибудь, в Австралию». Но это глупо. Глупо рассуждать о невозможном. А если бы она запаковала его костюм, ничего бы этого не случилось. Это ее собственная ошибка…

Становилось холоднее. Сильный ветер подул внезапно с озера. Он стремительно промчался сквозь деревья и принес с собой острый аромат северной весны. Засовывая руки еще глубже в карманы от холода, Линн сильнее запахнула пальто на груди. Ее щека дрожала.

Вот уж глупо, с ее стороны, сидеть здесь, дрожа от холода, и дожидаться, когда ее ограбят. Но у нее было очень тяжело на душе, и она не могла или не хотела сдвинуться в места. Если бы здесь была другая женщина, чтобы увидеть сегодня вечером ее горе! Хелен или Джози, мудрая, добрая Джози, лучшая подруга, которая когда-либо была у Хелен или у нее. Они называли себя «тремя мушкетерами».

– К нам переводят нового человека в качестве помощника по маркетингу, сказал Роберт однажды более чем семь лет тому назад. – Брюс Леман из Милуоки. Еврей, и очень приятный, но я не в большом восторге. Он удивляет меня своей неделовитостью! Слабак. Трудно описать, но, когда я вижу это в человеке, мне становится не по себе, хотя тебе он понравится. Он много читает и коллекционирует антикварные вещи. Его жена социальный работник. Детей у них нет. Ты позвонишь им и пригласишь к нам домой. Это будет правильно.

Это стало началом их дружбы. «Если бы я только могла поговорить с ней сейчас, – подумала Линн. – Однако если бы такой случай представился, я, вероятно, не смогла бы сказать Джози правду. Что касается Хелен, то доверить ей это было невозможно. Она предупреждала меня о Роберте однажды очень, очень давно, и я не хочу хныкать ей или кому-нибудь еще. Я справлюсь сама, хотя, Бог знает, как».

Линн вся продрогла. Ее сердце бешено колотилось. Из фиолетовой тени за светом ламп появилась неряшливая женщина, пьяная или наркоманка. Она подошла к ней, шаркая, и остановилась.

– Сидишь одна в темноте? У тебя подбитый глаз, – сказала она, всматриваясь пристальнее. Когда она дотронулась до руки Линн, Линн, сжавшись от ужаса, всмотрелась в старое, печальное, грубое лицо.

– Я полагаю, ты налетела на дверь. На дверь с кулаками. – Женщина засмеялась и уселась на лавочку. – Ты должна быть осторожней, моя дорогая.

Линн встала и побежала к улице, где еще продолжалось движение. Женщина так испугала ее, что, несмотря на холод, она вспотела. Ей ничего не оставалось как вернуться в гостиницу. Когда лифт остановился на ее этаже, она почувствовала импульсивное желание повернуться и спуститься вниз. Но не могла же она ночевать на улице. А, возможно, Роберт так сердит, что не может даже находиться в комнате. Она вставила ключ в замок и открыла дверь.

Роберт сидел на кровати, закрыв лицо руками. Увидев Линн, вскочил.

– Я искал тебя повсюду. Уже полночь, – закричал он. – Далеко за полночь. Ради всего святого, где ты была? Я искал тебя везде в гостинице, вверх и вниз по улицам, везде. Я подумал – я не знаю, что я подумал. – Его лицо было измучено, а хриплый голос дрожал. Он обезумел от горя.

– Какая разница, где я была?

– Я не знал, что ты могла сделать. Я был в ужасе.

– Напрасно. Со мной все в порядке, – сказала она.

Когда Линн сняла шарф и подошла к лампе, Роберт отвернулся. Он встал и подошел к окну, вглядываясь в темноту. Внезапно она почувствовала стыд за него, за себя, за мистера и миссис Роберт Фергюсон, почтенных и уважаемых родителей и граждан.

Через минуту, все еще стоя к ней спиной, он сказал:

– Я вспыльчив. Иногда я чересчур реагирую. Но я никогда на самом деле не причинял тебе вреда, правда? Иногда небольшой шлепок, только и всего. И как часто я делал это?

Достаточно часто. Хотя и не слишком часто. Однако муки унижения продолжались гораздо дольше, чем мгновенная физическая боль. Следы унижения в душе оставались гораздо дольше, чем синяки на ее руках. Глубокий вздох вырвался из глубины ее сердца.

– Когда это случилось в последний раз? – спросил он, как бы оправдываясь. – Я не думаю, что ты можешь даже вспомнить, это было так давно.

– Нет, нет, я могу вспомнить. Это было на последней неделе Благодарения, когда Эмили не было дома до двух часов дня и ты был в ярости. И после того, как мы обсудили это подробно и ты был так огорчен, я думала, что это, должно быть, на самом деле последний раз и что мы покончили со всем этим.

– Я очень хочу, чтобы было так, – ответил он, все еще оправдываясь. Но мир, в котором мы живем, несовершенен. Происходят вещи, которые не должны произойти.

– Но почему, Роберт? Почему?

– Я не знаю. Каждый раз я ненавижу себя потом.

– Не хочешь ли ты пойти к доктору и поговорить? Попытаться получить помощь. Выяснить причину.

– Я не нуждаюсь в этом. Я буду сдерживаться своими собственными усилиями воли. – Поскольку она молчала, слушая этот знакомый ответ уже в сотый раз, он продолжал: – Скажи мне правду, Линн. Ты знаешь, в другое время я любящий, хороший муж, а также и хороший отец. Ты знаешь это. – Он повернулся к ней, оправдываясь. – Правда?

Она продолжала молчать.

– Сегодня вечером я поступил плохо, хотя отчасти это было несчастным случаем. Я ведь говорил тебе, как это важно. Нью-Йорк с пятьюдесятьюпроцентным повышением зарплаты. А после этого, ты знаешь? – Его руки крепко сжались вокруг деревянной спинки стула, как будто ему хотелось сломать ее. – Он продолжал оправдываться. – Линн, трудно бороться каждый день. Я не всегда говорю тебе, я не хочу огорчать тебя, но в этом мире все ненавидят друг друга. Вот почему та женщина дала тебе неверный совет относительно костюма. Люди делают такие вещи. Ты не можешь представить себе этого, потому что ты очень честная, очень порядочная, но поверь мне – это правда. Каждую минуту своей жизни ты должна быть настороже. Нет ни минуты, чтобы я не думал о нас – о тебе, обо мне и о наших девочках. Мы – единое целое, связанное маленькое единое целое в равнодушном мире. В конце концов только мы одни на самом деле заботимся друг о друге.

Пока он приводил эти доводы, она постепенно шаг за шагом возвращалась к действительности. Дети, семья, дом. И мужчина, стоящий здесь, с которым связана вся ее жизнь. Мысль о самолете, летящем на край света, о плавании, свободном и новом, – все это не было реальностью… Дом, дети, друзья, работа, школа, дом, дети…

– Что ты сказал Брюсу? – вдруг спросила она, прерывая свои размышления.

– То, что я говорил всем: мой чемодан со смокингом был потерян.

Она представила себе, как он легко шутил над этим. «Мой костюм, может быть, на пути к острову Фиджи или, что более вероятно, ждет меня в Сент-Луисе». Он смеялся, заставляя всех смеяться вместе с ним.

– Я не это имела в виду. Что ты сказал обо мне?

– Просто сказал, что ты себя не очень хорошо чувствуешь. Я высказался об этом неопределенно.

– Да, я полагаю, тебе ничего больше не оставалось делать, – сказала она с горечью.

– Линн, Линн, можем мы покончить с прошлым? Я обещаю, обещаю, что буду сдерживаться и никогда, никогда, помоги мне, Господи… – Его голос оборвался.

Измученная, она села на кровать. «Скорей бы проходила ночь, – молилась она. – Скорей бы наступило утро, и мы покинули бы эту ненавистную комнату».

Он сел рядом с ней.

– Я зашел в аптеку и купил лекарство, – сказал он, держа в руке бутылочку.

– Я не хочу его.

– Пожалуйста, разреши.

Она слишком устала и не могла сопротивляться. Он кончал курсы первой помощи и знал, как осторожно ощупать ее щеку. Затем мягко-мягко его пальцы намочили ее виски чем-то холодным.

– Тебе лучше?

Не желая, чтобы он остался довольным собой, она нехотя уступила:

– Все хорошо.

Линн легла на подушки и сквозь полузакрытые глаза видела, как он распаковал ее чемодан и, как всегда аккуратно, повесил ее халат и ночную рубашку в стенной шкаф.

– Твое бедное, дорогое, любимое лицо. Я хочу, чтобы ты ударила меня. Сожми руку в кулак и ударь меня.

– Какой в этом смысл?

– Может быть, тебе станет лучше.

– Я не хочу сводить счеты. Это не для меня, Роберт.

– Я знаю. Я знаю, это не для тебя. – Он закрыл бутылочку. – Вот и достаточно. Не будет ничего видно, я тебе говорю. Однако у этой проклятой двери чрезвычайно острый угол. Следует сказать об этом в управлении. Здесь легко зацепиться.

Это правда. Она зацепилась. Но разве с ней случилось бы это, если бы он не пригрозил ей своей рукой? Трудно быть точным в описании несчастного случая. Событие происходило в прошлом в течение нескольких секунд, и в памяти все мешается.

Она печально вздохнула.

– Я очень устала. Я не помню, чтобы я когда-либо так уставала.

– Повернись и дай мне снять с тебя платье. Я помассирую тебе спину.

В ее груди все еще кипел гнев. Однако физическое облегчение начинало стирать этот гнев. Сильные руки Роберта медленно, даже очень медленно и крепко облегчали напряжение в ее шее и между лопатками. Ее глаза были закрыты. Как загипнотизированная, она плыла по течению.

Как хорошо он знал ее тело! Как будто он знал его так же, как знала его она, как будто он знал его так же, как знал свое собственное, как будто они были единое целое. Единое…

Проходили минуты, прошло, может быть, несколько, или много или даже полчаса, она не знала. Но когда наконец он перевернул ее на спину, она не сопротивлялась. Она открыла ему свои объятия.

Когда Линн проснулась, он был уже одет.

– Я вернусь примерно через час. Сегодня ясный прекрасный день. Я видел лодки далеко на озере. Хотелось бы тебе прокатиться по озеру? Мы всегда можем взять билеты на более поздний рейс на самолет домой.

Она видела, что он проверяет ее настроение.

– Как ты хочешь. Я не возражаю.

Это было неважно. Она проверяла свое собственное настроение, что было более важно. Прошлой ночью внизу у озера темнота была ужасна. Однако эти болезненные мысли не покидали ее. И что-то, о чем она только читала совсем недавно, пришло теперь ей на ум: большинство американок, даже в настоящее время, не видят ничего ужасного в том, что иногда получают пару зуботычин от своих мужей. Конечно, было очень любопытно, что она это вспомнила именно теперь. Возможно, это для нее урок. Что ты хочешь от жизни, Линн? Могла бы она спросить себя? Совершенства? И она уговаривала себя: будь взрослой, будь реалистичной, смотри только вперед.

К тому же, ты любишь его…

Он сел рядом на кровать. Он гладил ее волосы.

– Я знаю, ты, может быть, думаешь, что выглядишь ужасно, однако это не так, поверь мне.

Осторожно она пощупала щеку. Казалось, что опухоль спала.

– Иди и сделай макияж. Я закажу завтрак в номер. Ты, должно быть, умираешь от голода.

– Вчера я съела только сандвич.

– Тогда я закажу большой завтрак. Бекон, яйца, булочки.

Когда она вышла из ванной комнаты, он двигал стол, на котором был накрыт завтрак.

– Эти официанты никогда не сделают как следует. Ты думаешь, они догадаются поставить стол так, чтобы можно было любоваться видом из окна? Здесь лучше. Как только мы закончим завтрак, я хочу, чтобы ты пошла со мной. У нас есть дело в городе.

– Что такое?

– Сюрприз. Увидишь.

В лифте они встретили Брюса Лемана:

– Я думал, что ты уже уехал домой, – сказал Роберт.

– Нет, я собираюсь сначала кое-что приобрести. Помнишь? Как ты себя чувствуешь, Линн? Вчера нам тебя не хватало. – Он избегал смотреть прямо на нее.

Роберт ответил.

– Она упала и была слишком расстроена, поэтому не пошла на обед с синяком на лице.

– Ты такая красивая, что синяк тебя не может испортить, – сказал Брюс, теперь уже прямо глядя ей в лицо.

Джози любила говорить, что она вышла замуж за него, потому что у него дружеский огонек в глазах и он любит кошек. Этот огонек был виден даже из-за очков. Он напомнил Линн о снимке в рекламе деревенской жизни; крепкий мужчина в ветровке, идущий тяжелой поступью с парой маленьких мальчиков или больших собак.

– Ты не возражаешь, если мы пойдем с тобой? – спросил Роберт. Вчера вечером ты подал мне очень хорошую идею.

– Конечно, нет. Пошли вместе. Я купил вчера браслет для Джози, – объяснил Линн Брюс. – Я хотел, чтобы мне выгравировали ее инициалы, и сегодня утром это будет готово.

– Я собираюсь сделать сюрприз Линн, – добродушно проворчал Роберт. – Ну ладно, все равно мы через минуту там будем.

Она была взволнована. Она считала, что для того, чтобы дарить и получать подарки, время неподходящее. Она стала возражать.

– Роберт, я ни в чем не нуждаюсь. Правда.

– Никто никогда не нуждается в драгоценностях. Однако если Брюс может получать удовольствие, почему я не могу?

В магазине, который сам по себе представлял небольшую ювелирную вещь из полированного дерева, бархатных ковров и хрустальных светильников, Брюс показал узкий золотой браслет, который он заказал.

– Тебе нравится, Линн? Как ты думаешь, Джози понравится?

– Он очарователен. Она будет просто счастлива.

– Ладно, конечно, это не может компенсировать ей страдания, которые она перенесла при операции груди, но я думал – может, в какой-то степени…

Его голос задрожал, и он замолк. Роберт отошел в другую часть магазина и позвал Линн.

– Пойди сюда, я хочу, чтобы ты посмотрела на это.

Драгоценные камни – рубины, сапфиры и изумруды были вставлены в сплетение из золотых нитей.

– Вот это, – сказал Роберт, – я называю браслетом.

– Византийский, – объяснил продавец. – Ручная работа. Оригиналы в музеях.

– Примерь его, Линн.

Цена на этикетке была указана слишком мелко, чтобы ее можно было прочесть, но она достаточно хорошо разбиралась в этом и не спрашивала.

– Он слишком дорогой.

– Разреши мне судить об этом, – возразил Роберт. – Если я собираюсь что-то купить, я не буду покупать хлам. Или самое лучшее, или ничего. Примерь его.

Подчинившись, она подошла к зеркалу. Непривычная к такому великолепию, она почувствовала некоторую неловкость; у нее был вид молодой девушки.

Когда подошел Брюс, Роберт попросил:

– Покажи Брюсу, что ты приобретаешь.

– Это идея Роберта. Я на самом деле не… – начала она.

Брюс положил свою руку на ее и как-то странно, подумала она, поправил браслет.

– Это прекрасный браслет. Возьми его. Ты заслуживаешь этого. – И добавил, обращаясь к Роберту: – У нас хорошие жены. Они заслуживают самого лучшего.

Итак, покупка была сделана.

– Полежи браслет в свою сумочку, – сказал Роберт. – Он еще не застрахован, а чемодан может потеряться.

– Как твой вчера, – сказал Брюс.

– Тебе не хотелось, чтобы я купил этот браслет, – сказал Роберт, когда они летели домой, – потому что ты думаешь, что я хотел замолить свою вчерашнюю вину. Но ты ошибаешься. И это не идет ни в какое сравнение с тем, что я подарю тебе когда-нибудь. – Он ухмыльнулся. – С другой стороны, по сравнению с тем, что это ничтожество купило для Джози.

– Почему ты называешь Брюса ничтожеством? Он один из самых интеллигентных людей среди наших знакомых.

– Ты права, и я использовал неверное слово. Что я имел в виду, так это то, что он никогда с неба звезд не хватал. Я только это хотел сказать.

– Может быть, он этого и не хочет, – возразила она, немного возмутившись.

– Он делает свою работу в офисе очень хорошо и производит хорошее впечатление, но, по моему мнению, ему не хватает блеска, что-то вроде того, что заставляет человека все время задерживаться поздно в офисе и приходить в субботу, когда все другие не усердствуют.

– Он должен был оставаться дома с Джози, когда она была очень больна, ты знаешь об этом. Теперь, когда ей немного лучше, все будет по-другому.

– Ну что ж, во всяком случае, они очень странная пара. Она шипит как шампанское, а он необщительный человек.

– Это неправда. Он просто неразговорчив. Он любит слушать. – И она добавила спокойно: – Ты никогда не любил Брюса и Джози, да?

– Нет, это не совсем так. – Роберт сжал ее руку, лежавшую на подлокотнике. – Ох, наплевать на всех, кроме нас; так или иначе, Линн, у меня есть серьезное подозрение, что нам скоро предстоит большая перемена в жизни. Прошлым вечером мне и обо мне говорили разные вещи, что заставило меня понять, что меня назначат на новую должность в Нью-Йорк, что ты скажешь об этом?

– Что я не удивлена. Если кто-либо заслуживает этого, так это ты.

– Я буду заведовать маркетингом всей нашей фирмы от Миссисипи до Атлантики.

У нее появилась собственная причина беспокойства, смутная тоска: «Я потеряю Хелен и Джози».

– Может быть, отсюда пошлют еще одного или двух человек под мое начало. Происходит общая перестановка по всему географическому району.

– Я надеюсь, что Брюс тоже поедет.

Из-за Джози, естественно. Ты очень сильно от нее зависишь, Линн.

– Я вовсе от нее не завишу. Я не знаю, как ты можешь так говорить.

– Я могу так говорить, потому что я вижу это. – Через минуту он задумчиво заговорил: – Нью-Йорк. Затем, кто знает? Международный отдел. Заграница. Лондон, Париж. Вверх и вверх на самую вершину. Президент компании в пятьдесят лет. Это возможно, Линн. Только ты должна в меня верить.

Он был исключительный человек, неколеблющийся.

Все это знали, и она, его жена, знала это лучше всех. Он опять схватил ее за руку, повернув к ней свое лицо с заразительной яркой улыбкой.

– Любишь меня? Со всеми моими недостатками? Любит его. Связана с ним, несмотря ни на что.

С самого первого дня. Несмотря ни на что. Объяснимо ли это? Коль скоро объяснима сила морского прилива.

– Любишь меня? – настаивал он.

– Да, – сказала она. – Ох, да.