ГЛАВА 51

Из большой гостиной в Numéro Seize вынесли обветшавшие столики и стулья, которые казались вполне приличными при свете свечей в годы войны, и она превратилась в изысканный дорогой интимный серебристо-голубой вечерний клуб. Посетителей теперь развлекало что-то вроде кабаре – были приглашены исполнительницы из лучших мюзик-холлов Парижа; они танцевали под музыку великолепного джазового оркестра, специально выписанного из Нью-Йорка. Появился новый сверкающий коктейль-бар, который мог поспорить с баром «Ритц» – белая кожа, хром, большие зеркала, – все это было синонимом шика. Но тихая уютная библиотека и элегантная официальная столовая сохранились прежними. Поппи по-умному удалось угодить вкусам разных поколений – старым клиентам и молодежи, помнившей ее доброту в годы войны. Но только теперь, конечно, цена возросла вдвое против прежней. Мужчина должен был быть очень, очень богат, чтобы иметь доступ в Numéro Seize.

Поппи заново отделала и ферму в Монтеспане – она должна была стать домом для Рогана. Дело было вовсе не в новых занавесках – она должна была изобрести прошлое. Она купила множество старинных английских вещей, чтобы потом сказать Рогану, что они перешли к ней из дома семьи его отца; она накупила серебряных рамок для фотографий и обегала магазины в поисках снимков с изображениями анонимных лиц, которых она собиралась назвать его родственниками; она заставила книжные полки его только что обставленного кабинета редкими книгами, собираясь сказать ему, что это книги из коллекции его отца. Поппи также приобрела вещи, которые должны были якобы напоминать ему об отце – старая перьевая ручка, которую он будто бы любил, тяжелые карманные часы – они должны были стать «дедушкиными»; фамильное золотое кольцо. Она даже раскопала где-то красивое старое седло в духе дикого Запада – она скажет, что оно принадлежало ее отцу, когда тот жил в Калифорнии. И в ее сознании они превратились в фамильное наследие Рогана.

– Для женщины без прошлого, – сказала полувосхищенная, полускорбная Нетта, когда осматривала новый Монтеспан, – ты создала изумительную иллюзию.

– А почему бы нет? – гордо спросила Поппи. – Почему Роган должен быть лишен воспоминаний – только из-за того, что он не знал своего отца? Что он умер?

Нетта встревоженно взглянула на нее – она боялась, что Поппи сама начинает верить всем этим историям.

– Но ты ведь знаешь, что он не умер, – сказала она тихо. – Между прочим, я видела Франко в прошлом месяце в Марселе.

Она не собиралась говорить это Поппи, но как-то надо было вернуть ее к реальности.

Колени Поппи ослабели; даже после всех этих лет одно упоминание имени Франко заставляло ее сердце так же бешено колотиться, как у молоденькой влюбленной девочки.

– Как он выглядит, Нетта? – прошептала она.

– Старше. Он теперь совершенно седой. Выглядит усталым, худой и беспокойный. Он окружен телохранителями, говорят, у него даже дом бронированный. Он…

Она собиралась сказать, что все его ненавидят, но Нетта не вынесла бы, если бы причинила боль Поппи.

– Он очень опасный человек, – сказала она мрачно.

– Но почему, Нетта? – спросила грустно Поппи. – Почему он не может быть таким, как все остальные мужчины?

Но она сама знала ответ.

Нетте пришлось признать, что, когда Роган приезжал на каникулы и по праздникам в Монтеспан – было ли это к лучшему, или к худшему? – Поппи удалось сотворить чудо. Мальчик держал в руках часы, про которые сказали, что их носил его дедушка, словно святую чашу Грааля.

– Я всегда буду дорожить ими, мама, – прошептал он благоговейно. – Спасибо, что ты дала их мне.

А когда она дала ему золотое кольцо, он надел его с гордостью на мизинец, радуясь при мысли, что оно принадлежало его английской семье, и заставляя Поппи нервничать, когда говорил об их генеалогическом дереве.

Роган любовно рассмотрел каждую книгу из «коллекции его отца», восторгаясь их красотой и очарованием старины.

– Наверное, они стоят целое состояние, – восклицал он восхищенно. Он разглядывал лица на семейных фотографиях, ища в них сходство с собой – и находя его.

– Мне кажется, у меня глаза бабушки, – говорил он Поппи. Или:

– Мои волосы – от тебя или от дедушки?

– Ты совсем как твой отец, – говорила она ему твердо, благодаря Бога за то, что это было не так.

Когда Роган проявил интерес к фермерскому хозяйству, она купила новые акры земли для него; когда он сказал, что увлекся астрономией, она купила ему огромный телескоп; когда ему захотелось лодку, собаку, маленький пейзаж импрессионистов, которыми он восхищался, – все это было куплено немедленно.

– Я уже боюсь говорить, что мне чего-нибудь хочется, – шутя жаловался Роган. – Потому что я знаю: ты мне это купишь. Ты так добра ко мне, мама.

– Пустяки, – весело отвечала Поппи. – У меня не было возможности баловать тебя все эти годы… Вот я и даю себе волю.

– Я никогда не брошу тебя, – сказал Роган серьезно. – Ты долго была так одинока… Но придет день, когда я буду заботиться о тебе.

Поппи прислушивалась к советам финансистов и банкиров, которые были ее клиентами, и одни только инвестиции сделали ее очень богатой. А ведь у нее был еще и Numéro Seize с его огромными доходами, и наконец Поппи поняла, что стала теперь очень богатой женщиной. Но все еще не такой, какой собиралась стать. Ее нигде не афишируемые участки земли начали окупаться. Она уже продала два из них – с огромной выгодой – на окраине Парижа, где строились новые фабрики. Конечно, она продала не все земли, которые они просили, придержав пока часть из них в расчете на то, что фабрики будут расширяться, и тогда она запросит еще более высокую плату. Франко хорошо обучил ее!

Когда Роган привозил в Монтеспан своих друзей на школьные каникулы, она проводила с ними на ферме все свое время, посылая их на рыбалку или помогать собирать сено в стога, и кормила их вкусной обильной едой. Когда он уезжал, она оставалась с Неттой и Лючи, который теперь носил на лапках четыре кольца с драгоценными камнями.

– Ты тоже должен разделить нашу судьбу и удачу, – говорила она, а потом, воодушевившись, набрала номер телефона Балгари в Риме и заказала для него новую клетку.

– Золотую, – объяснила она. – Как дворец Шехерезады. Я хочу, чтобы он был просто сказочным. И неважно, сколько это будет стоить.

Поппи хотела, чтобы у Лючи было все самое лучшее – ведь он принес ей удачу. Но себе она купила лишь несколько простых украшений с драгоценными камнями.

– Настали лучшие времена, – говорила она попугаю, когда он терся своей мягкой головкой о ее шею. – И мы заслужили их, ведь правда, Лючи?

Нос Якоба Ле-Фану всегда безошибочно чуял выгодное дельце, используя связи в мире влиятельных политиков, он перебрался из скромного Алжира в особняк на лондонской Бельгрейв. У него была репутация человека, совершавшего исключительно удачные сделки, который ничего не забывает, – и еще дамского угодника. Он был необразован и своим лбом пробивал себе дорогу, и сопутствовавшая ему во всем удача открыла ему доступ во все слои общества, за исключением одного, но куда он очень стремился, – высшего. Он был маленького роста, темноволосый, с карими глазами – и в нем была левантийская чувственность, перед которой, по его мнению, женщины устоять не могли. Якоб Ле-Фану считал себя непревзойденным любовником и с гордостью думал, что ни одна женщина не может ему долго сопротивляться, особенно когда она находила бриллиантовый браслет в цветах, которые он ей посылал, или пару рубиновых сережек в шоколадных конфетах. Он знал все лазейки к сердцу дамского пола и часто ими пользовался.

Приезжая в Париж, он бывал в Numéro Seize не столько из-за девушек, сколько из-за его посетителей. Почти все знаменитости Парижа приходили сюда. Он считал это место своим клубом, где деловые беседы проходили, не привлекая внимания, что было неизбежно в отеле или в офисе. В этом отношении Numéro Seize был очень полезен. Также ему правилось проводить время с одной из специфических девушек «из общества»: у него возникала иллюзия общения с точными копиями дам из высшего сословия, к которому он не принадлежал, – низведенными до уровня шлюх.

Но, конечно, по мнению Ле-Фану, единственной настоящей леди в Numéro Seize была Поппи. Все говорили, что она абсолютно недоступна, но он считал, что ему виднее. Он атаковал ее своими начиненными бриллиантами цветами и нафаршированными рубинами конфетами, но она отсылала их назад с маленькими вежливыми записочками, сообщавшими, что она никогда не принимает подарков. Он посылал ей корзины свежих персиков и клубники, когда для них был не сезон, но она благодарила его и писала, что отправила их в детскую больницу, где, как ей кажется, им очень обрадуются; он купил ей прелестного белого игрушечного пуделя, который, по его мнению, должен был очаровать ее, но он так и не увидел ожидаемого эффекта, потому что, как она сообщила ему в записке, к сожалению, животные не допускаются в Numéro Seize, а поскольку ей казалось, игрушки не принято возвращать, она подарила его подруге в провинции.

Якоб истощил свою изобретательность, но не отказался от борьбы; Поппи была вызовом его мужской неотразимости, и ее ускользающая тактика делала ее еще более желанной. Ведь он претендовал на роль мужчины, способного растопить любой лед.

Увидев ее в отеле, Ле-Фану был заинтригован и стал наводить справки. Его сын учился в той же школе, и Якобу не составило труда выяснить, что Роган был на год моложе его сына, что его мать была «вдовой», отец – англичанин.

В Париже Ле-Фану оказался несколько месяцев спустя, остановившись по обыкновению в отеле «Крильон», роскошь которого импонировала его собственным пристрастиям ко всему броскому. Он немедленно распорядился послать сто алых роз в Numéro Seize для Поппи, но на этот раз вместо драгоценностей он вложил записку, сообщавшую, что он счастлив опять оказаться в Париже и будет в восторге, если она согласится пообедать с ним этим вечером – здесь, в «Крильоне», или у «Максима», где ей больше нравится. Ему кажется, что им есть что «обсудить».

Когда прибыли алые розы, Поппи прочла записку и поняла, что надвигается. Она села за письменный стол, глядя на прекрасные цветы и думая, как ей поступить. Часом позже она послала лакея в «Крильон» с ответом.

Когда Якоб вернулся в отель после визита в Елисейский дворец, его уже ждала ее записка, и он прочел ее с довольной улыбкой. Поппи будет рада пообедать с ним, но только в ее личных апартаментах в Numéro Seize в девять часов вечера. Это было не совсем то, чего он ожидал. Он уже загорелся идеей показаться на публике с блистательной, недоступной Поппи; он хотел показать всему Парижу, что Якоб Ле-Фану одержал победу там, где все остальные вынуждены были ретироваться. Но все же, думал он с удовольствием, она не рискнула отвергнуть его, и очень скоро все об этом узнают – уж он позаботится.

На Поппи было платье из мягкого голубино-серого шифона со сверкавшими хрустальными бусинами. Ее матовые плечи были открыты, обрисовывалась красивая грудь – она была очень соблазнительной. Поппи выглядела очень мило, и Якоб пытался угадать, сколько ей лет, но понял, что это невозможно. Время не имело власти над Поппи; казалось, она никогда не станет старше, никогда не станет менее красивой.

– Господин Ле-Фану, – сказала она весело, – приятно видеть вас опять в Париже. Прошло столько времени с тех пор, как мы встречались… в Женеве, не правда ли? Я слышала, что ваш сын в школе Ле-Росан. Почему бы вам не рассказать мне о нем за обедом?

Якоб был слишком умен, чтобы показать ей, как он удивлен, что она упомянула о той встрече, когда он видел Поппи с сыном. Он считал, что именно этой темы она будет изо всех сил избегать, пока он не припрет ее к стенке.

– Когда человек трудится так напряженно всю жизнь, как я, – ответил он, – приятно сознавать, что его сын унаследует плоды этого труда. Но, конечно, мне нет нужды объяснять это вам.

Поппи очаровательно улыбнулась, взявшись за колокольчик. Она подозвала Уоткинса.

– Я выбрала блюда для обеда сама, – сказала она. – Надеюсь, вам понравится. Насколько я помню, вы особенно любите трюфеля. Я специально выписала их из Перигора сегодня днем. И Уоткинс принесет шато-брийон, которое вы всегда заказываете, бывая у нас. Как видите, Якоб, Numéro Seize даже лучше, чем «Гранд-отель»; мы всегда помним, что вы любите больше, и стараемся предложить вам.

Она продолжала мило и непринужденно говорить, когда Уоткинс подал мясное консомэ со сдобным тестом; она смотрела, как Якоб вынул пробку и стал разливать ароматное вино. Вкусная еда была его слабостью, и Поппи использовала все, что могло привести его в хорошее расположение духа – пока ей не станет ясно, в чем заключается его игра и каковы в ней ставки.

Она видела, как Якоб таял под влиянием чудесной пищи и отличного крепкого вина. Сама она ела мало, подперев подбородок рукой и слушая с легкой улыбкой его рассказ о встрече в Елисейском дворце; она уже знала, где был Якоб сегодня днем и почему. У нее тоже были связи.

– Немного бренди? – спросила она. – Или, может, портвейн 1895?

Якоб стоял у камина, поглядывая на нее так, словно уже был владельцем этой комнаты, а потом он поставил бокал на каминную доску и схватил ее руки в свои.

– Поппи, – сказал он быстро. – Вы знаете, что я испытываю к вам.

– Это честь для меня, Якоб, – ответила она спокойно. – Но многие мужчины испытывают то же самое. И я уверена – это потому, что я единственная недоступная женщина в Numéro Seize. Я слышала, что некоторые даже заключают пари, насколько быстро они соблазнят мадам Поппи. Это своего рода игра.

Она улыбнулась ему.

– Иногда взрослые мужчины ведут себя совсем как дети.

– То, что я чувствую, не ребячество, – простонал он, притягивая ее ближе к себе. – Вы самая желанная женщина в мире, Поппи. Вы единственная женщина, которая мне нужна.

– Пожалуйста, отпустите меня, Якоб, – сказала она тихо. – Уоткинс придет с минуты на минуту.

Он неохотно отпустил ее, когда появился дворецкий с подносом, на котором были птифуры и кофе. Уоткинсу было наказано нарушить их уединение через десять минут после того, как он принесет обед.

– Конечно, я понимаю, вам не хотелось бы, чтобы некие факты получили огласку, – сказал Якоб, подцепляя клубнику, купавшуюся в шоколаде, и жадно направляя себе в рот. Затем он вытер пальцы салфеткой.

– Я решил снять квартиру на рю-де-ла-Кэр. Это очень милая улочка на правом берегу, и очень фешенебельная.

Недалеко от правительственных зданий – так же, как и от Numéro Seize.

– Я вижу, вы собираетесь пробыть в Париже подольше, – спокойно проговорила Поппи.

– Это зависит от вас, Поппи, квартира – ваша. Я купил ее для вас сегодня днем.

Она смотрела на него молча, на его лицо с энергичными скулами, на его широкий лоб и вьющиеся волосы, блестящие карие глаза, впившиеся в нее, и на мясистые губы, слегка приоткрытые в ожидании.

– Но я не нуждаюсь ни в какой квартире, Якоб, – сказала она наконец. – Я думала, что уже объяснила вам мои правила – никогда не принимать подарков ни от одного мужчины. От любого мужчины.

– Но я не «любой мужчина», – возразил он, легкая улыбка приподняла уголки его губ. – Я мужчина, который знает о вас больше, чем другие. Я был очень удивлен, когда узнал, что у нас есть кое-что похожее в Ле-Росан. То, что могло бы нас сблизить. О, конечно, я сам не болтлив – когда решаю быть таковым.

– Вы ошибаетесь, мистер Ле-Фану, – сказала холодно Поппи. – Я никогда не путаю бизнес с развлечениями. И не собираюсь делать это в дальнейшем. Более того, мои семейные дела касаются только меня одной. И я совершенно уверена, что миссис Ле-Фану не обрадовалась бы, если бы узнала об этом… любовном гнездышке на рю-де-ла-Кэр.

Якоб разразился смехом, наливая себе бренди.

– Господи, да вы не сможете шантажировать меня, Поппи, – сказал он, многозначительно усмехаясь. – Вы только подумайте – если станет известно, что мадам Поппи угрожает своим клиентам выдать их секреты их дражайшим женам или даже деловым конкурентам – о-о!.. Numéro Seize опустеет быстрее, чем крысы успеют сбежать с тонущего корабля! Там не останется ни одного мужчины! Как вы сами понимаете, у вас нет выбора, моя дорогая, не так ли? Почему бы тогда нам не стать близкими друзьями, Поппи? Я щедрый мужчина; я буду ухаживать за вами с размахом.

Якоб вопросительно приподнял свои густые черные брови, но у него был вид человека, который уже знает ответ, и повадки удовлетворенного мужчины, который наконец победил.

Поппи смотрела ему прямо в глаза.

– Это великодушное предложение, – сказала она холодно. – Но вы не первый, кто мне его делает. Я всегда отказываю и не вижу причин менять свое решение и на этот раз.

Она молила Бога, чтобы Ле-Фану не уловил скрытую нервозность в ее голосе или не почувствовал ее участившийся пульс, когда она продолжала:

– И… видите ли, у меня тоже много друзей в очень высоких сферах – например, в Елисейском дворце. Я уже объяснила им щекотливость своего положения. И они смогли убедить меня, что человек, дорожащий своей честью и репутацией, подобно вам, Якоб, никогда не станет принуждать даму к тому, чего ей не хочется. Но, конечно, если он попытается, – она выразительно пожала плечами, – он больше не будет принят в их кругах. Во Франции для вас, Якоб, все будет кончено.

Он неловко вскочил на ноги, опрокинув поднос со сладостями.

– Вы умная женщина, Поппи, – его лицо побелело от ярости.

– При моем бизнесе мне приходится принимать меры, чтобы обезопасить себя, – ответила она. – Я скажу вам кое-что еще, Якоб. Никто, кроме вас, не знает о моем мальчике. Если поползут слухи о нем или Роган когда-нибудь услышит что-нибудь о Numéro Seize, я буду знать, от кого все это пошло. Я предупреждаю вас, Якоб, сейчас – это будет очень опрометчиво.

Он взял в руки бокал с бренди и осушил его.

– Давайте покончим с этим, Поппи, – проговорил он, сумев выдавить из себя свою обычную улыбку. – Я должен был бы знать, что вы слишком роскошны для меня. Вы единственная женщина, которая может сказать, что победила Якоба Ле-Фану.

– Но, конечно, я никому об этом не скажу, – улыбнулась она, делая вид, что потрясена.

– Ну что ж, тогда – друзья? – спросил он, протягивая руку.

– Друзья, – согласилась она с улыбкой.

Но, хотя еще несколько дюжин алых роз и были присланы с извинительной запиской на следующий день, Поппи знала, что он стал ее врагом.