ГЛАВА 28

Красивое улыбающееся лицо Грэга было словно островок надежды в сумерках вокзала в Сан-Франциско. Взгляд его глаз сказал ей, что он скучал по ней и что он любит ее. Он обнял ее и поцеловал, и в улыбке Поппи было такое невыразимое облегчение, что он засмеялся.

– Я вижу, что ты рада вернуться домой.

– И я рада видеть тебя, – прошептала она, со слабой тенью надежды, что, может быть, даже после всего случившегося, жизнь еще не кончена для нее.

Дом Константов еще никогда не казался ей таким настоящим домом. Когда она кормила своего арабского скакуна Рани яблоком из кармана, она смотрела через изгородь загона на извилистую линию холмов и далекую голубую гряду гор и благодарила Бога за то, что он не позволил ей натворить непоправимых вещей тем безысходным утром, когда она была одна в комнате отеля в Венеции. Она была дома опять – в единственном месте, которое было ее настоящим домом, и Поппи не хотела больше никогда уезжать отсюда.

Каждый вечер, когда она ложилась спать, она говорила себе, что Грэгу совсем не нужно знать о том, что случилось, и, наконец, убедив себя в том, что она поступает верно, она сказала ему, что выйдет за него замуж.

Какими нежными были его поцелуи по сравнению с животными грубыми поцелуями Фелипе, и какими бережными чуткими были его руки, когда он ласкал ее волосы или брал ее руку. Но она чувствовала себя вялой и усталой.

Когда у нее в первый раз нарушился цикл, она подумала, что это, должно быть, из-за зверской атаки Фелипе, и беспокоилась, что это может значить; но она была слишком наивна и напугана, чтобы спросить у врача. Когда у нее не пришли месячные и в следующий раз, она решила, что это анемия, что весь ее организм пострадал. Да и потом ведь говорят, что такое бывает с новобрачной… но, конечно, она не была замужем и не могла у кого-нибудь спросить. И вот однажды, за неделю до того, как должны были приехать Энджел и Фелипе, она проснулась утром и почувствовала себя очень плохо.

Грандиозный бал был устроен в отеле «Арлингтон», на котором собралась вся семья Абреге, чтобы приветствовать возвратившуюся домой Энджел и ее заграничного мужа.

– Мы приглашаем нашего сына на наши земли и в наш дом, – сказал Ник, поднимая свой бокал в честь Фелипе. – За истинного дворянина и благородного человека!

Розалия подумала, что сегодня Ник выглядит совсем как русский – со своими густыми белокурыми волосами, в которых вспыхивало серебро, и его глаза были морозно-голубыми, словно он все еще вглядывался в заснеженные равнины России, которые видел теперь только в своих воспоминаниях и снах. Но мы – настоящие американцы, думала она, и в наших потомках будет течь смесь русской и мексиканской крови, а теперь еще и итальянской. Взглянув на бледное, немного осунувшееся лицо Поппи, она добавила про себя – и ирландской тоже, потому что, когда Грэг женится на Поппи, ирландская кровь Джэба Мэллори потечет в жилах Константов.

Поппи сидела, опустив глаза, нервно сжимая ножку бокала с шампанским, когда Фелипе произносил очаровательную ответную речь на приветствие Ника. Девочка несчастна, внезапно интуитивно почувствовала Розалия; что-то не так… хотя не было никакого сомнения, что она рада выйти замуж за Грэга; и, как она сказала на следующий день после приезда в Калифорнию, счастлива вернуться домой и больше не хочет никуда уезжать. Но все же она выглядела беспокойной, нервной… словно хотела убежать от чего-то. Но от чего?

Но тут заиграл оркестр, и Розалия стала смотреть, как Фелипе подхватил ее любимую Энджел и закружил ее по паркету, и все гости аплодировали, и в тот же момент Поппи была забыта.

Энджел, поджав под себя ноги, сидела на своей прежней кровати в слабоосвещенной комнате Поппи и рассказывала об их путешествии; о ресторанах Парижа и лондонском дожде, и о чудесах Нью-Йорка. Поппи, нервничая, придумала себе занятие у туалетного столика, без конца расчесывая волосы и глядя на отражение Энджел в зеркале.

– Поппи, – сказала Энджел застенчиво, – помнишь наше обещание? О том, что кто первый выйдет замуж, расскажет? Ну что ж… в общем, это ничего общего не имеет с коровами и овцами! Ох, Поппи, это так чудесно! Как я тебе могу передать… Это самое нежное, любовное… тонкое ощущение на земле – и в то же время это восхитительно. Фелипе был так чуток и понимающ… Господи, мне потребовалась неделя, чтобы привыкнуть, но он никогда не торопил меня, он просто прижимал меня теснее к себе и успокаивал, и ласкал, и когда он, наконец, сделал это, это казалось вполне естественным.

Ее глаза вспыхнули от воспоминаний, и Поппи подумала, что она говорит совсем о другом человеке, а не о Фелипе, которого она знала теперь.

– Поппи, я хочу сказать тебе раньше, чем всем остальным, кроме Фелипе, конечно, но раньше, чем маме и папе, чем всем-всем… Угадай, что? Я – беременна.

Поппи уронила свою серебряную расческу со стуком.

– Беременна? – прошептала она. Энджел счастливо кивнула.

– Разве это не чудесно? Конечно, Фелипе мечтает о сыне, который будет носить имя Ринарди, но мне все равно, кто это будет – мальчик или девочка.

Она посмотрела на побелевшее лицо Поппи с сомнением.

– Ты разве не рада?

– Не рада? – повторила все еще пораженная Поппи. – Ох, да, да, конечно, я очень рада. Почему нет – ведь это чудесная новость, Энджел. Но скажи мне… как ты себя чувствуешь?

Энджел вздохнула.

– Вот это уже неприятный разговор. Меня тошнит каждый день, как только я спускаю ноги с кровати. Честно говоря, в иные дни я борюсь с соблазном просто не вылезать из постели, чтобы опять не испытывать это чувство дурноты, но через некоторое время мне становится легче. Конечно, срок еще небольшой – всего пара месяцев, так что совсем незаметно, и поэтому я такая же сильфида, как и ты.

Скользнув взглядом вверх-вниз по худому телу Поппи, она нахмурилась.

– На самом деле, ты слишком худая, Поппи. И мама тоже так думает. Что-нибудь случилось? Что-нибудь плохое?

Поппи с несчастным видом покачала головой. За последние недели она ела так мало, как только могла, из-за невыносимой тошноты, а еще потому, что хотела остаться насколько возможно худой, чтобы скрыть свой пугающий секрет. Она просто не знала, что ей делать. Как она может выйти замуж за Грэга, когда она носит ребенка другого мужчины – и к тому же мужа его сестры? Она стала опять расчесывать волосы монотонными, автоматическими движениями. Она достигла самого дна отчаяния. От ее жизни остались только руины, и не было выхода из этого замкнутого круга. Ее мысли опять были прикованы к чудесным серебряным пистолетам в оружейной комнате.

– Поппи, я хочу попросить тебя об услуге, – Энджел посмотрела несмело на Поппи. – Я знаю, что это слишком – просить тебя покинуть Грэга опять, но, ох, Поппи, мне так хочется, чтобы ты поехала и пожила со мной на вилле д'Оро. Мне будет так одиноко там, Поппи, особенно теперь, когда я беременна и немного боюсь этого. Пожалуйста, не отвечай мне сразу, – сказала она, беря ее за руку, – потому что я знаю, что ты скажешь – нет. Просто обещай мне подумать.

– Мне невыносимо думать о том, что ты напугана, – тихо сказала Поппи. – Конечно, я подумаю, Энджел.

Той ночью Поппи лежала в постели и думала об Энджел в объятиях Фелипе в комнате для гостей около холла, и, когда она ворочалась с боку на бок, неожиданная мысль пришла ей в голову. Она обдумывала ее опять и опять, пока, с рассветом, план в конце концов не оформился в ее мозгу. Если все будет так, она будет свободна.

На следующее утро она сказала Грэгу, что ее долг помочь Энджел; будет несправедливо и нехорошо оставить ее одну в трудные месяцы ее первой беременности – без общества ее лучшей подруги и сестры, без ее заботы. Она останется с Энджел, пока не родится ребенок, а потом она вернется домой и они поженятся.

– Ты обещаешь? – спросил Грэг печально. – Ты обещаешь, что вернешься ко мне, Поппи?

– Я обещаю тебе, – поклялась она.

Неделю спустя Энджел и Фелипе уехали в Европу, и месяцем позже Поппи отправилась к ним. Она ехала впервые одна, почти все время проводя в каюте океанского лайнера и выходя только к обеду. Некоторые молодые офицеры пытались завязать с ней разговор, спрашивая, почему она не ходит на дансинг после обеда, но она сослалась на недомогание. Она не хотела больше никакого флирта, романов, она вообще не хотела видеть мужчин.

Она была уже на четвертом месяце беременности, когда приехала в Италию, но Поппи так изнуряла себя, что этого не было заметно. Энджел была пленительно миловидной и цветущей, и, конечно, она была безумно рада видеть Поппи, но Фелипе даже не заботился о том, чтобы скрыть свою нетерпимость. Оставив их на вилле, он уехал в Венецию, как он сказал, по важному делу.

– Даже не могу тебе передать, как все переменилось с твоим приездом, – сказала Энджел, когда они остались вдвоем в комнате Поппи. – И Фелипе ведет себя так странно. Я не понимаю, что же не так…

– Не то чтобы он был негостеприимен, – добавила она поспешно, – но я думаю, что, наверное, трудно иметь жену, которая все время больна… ох, Поппи, если б ты только знала, каково это, ты бы никогда не захотела ребенка!

– Энджел, – сказала Поппи. – Я знаю. И поэтому я здесь.

Энджел засмеялась.

– Не будь глупой, Поппи, откуда тебе знать? Подожди, пока выйдешь замуж за Грэга. Клянусь, тогда ты скоро узнаешь.

– Энджел, – повторила Поппи, схватив ее за руку и глядя ей прямо в глаза. – Как сильно ты любишь Грэга?

– Грэга, – повторила Энджел, озадаченная. – Ну конечно, я люблю его больше всего на свете.

– А меня? – потребовала Поппи, сжимая ее руку еще сильнее.

– Конечно, и тебя тоже, – вскричала встревоженная Энджел.

– Хорошо, тогда помоги нам. А теперь выслушай меня внимательно. Энджел, это тяжелая сложная история, но, к несчастью, это—правда. Я в ужасной беде, и если тебе не безразлично счастье Грэга, помоги мне.

– Но что же это? – спросила напуганная Энджел. – Господи, что случилось?

– Ты помнишь, я говорила тебе о человеке, которого встретила в Венеции? Моего тайного возлюбленного, как ты его называла? Господи, поверь мне, Энджел, он не был таким. О, я надеялась, что он мог быть таким, я была одержима им, я не могла жить без него… Я не видела его слабостей, его пороков… Ох, Энджел, – заплакала Поппи, – он оказался демоном, посланным адом. Однажды он заманил меня в свою комнату и запер за мной дверь… и… ох, Энджел… он изнасиловал меня.

Лицо Энджел побелело.

– Изнасиловал? – прошептала она. Поппи кивнула.

– Это было… это был ад. Помнишь, ты мне рассказывала о своей брачной ночи?

Энджел кивнула, ее глаза наполнились слезами.

– Так вот… ничего общего с этим… это было зверство, Энджел, кошмарное унизительное насилие презренного озверевшего мужчины. Когда он сделал все это со мной, единственное, чего мне хотелось – это умереть.

– Умереть! – повторила в ужасе Энджел. Поппи кивнула.

– О, поверь мне, я искала способ. Я думала, как мне добыть яд, ружье, нож—все что угодно, лишь бы убить себя.

Она посмотрела в остановившиеся глаза Энджел.

– Но, Энджел, я поняла, что не хочу умирать, потому что я люблю Грэга. Можешь ты проклинать меня за то, что я не убила себя?

– Проклинать тебя? – задохнулась Энджел. – Конечно, нет!

– Любя Грэга так, как я его люблю – и он любит меня – я поняла, что все это было просто глупой одержимостью дурным человеком, иностранцем, чужим человеком, который воспользовался моими девическими романтическими чувствами и вскружил мне голову. Ох, Энджел, я думала, что никто никогда не узнает об этом, что я просто выброшу это из головы, забуду, оставлю в прошлом. Ведь, на самом деле, – сказала она скорбно, – это причинило бы боль Грэгу. Но ведь это никак его не коснется. Я ведь по-прежнему такая же, как и была раньше. Ты видишь, Энджел, это не была моя вина.

– Конечно, нет, – выдохнула Энджел.

– А потом я поняла, что беременна, – проговорила медленно Поппи. – И мне было страшно даже подумать о том, что же делать теперь.

– О, Господи! – воскликнула Энджел. – И как же теперь тебе быть?

– Вот еще и из-за этого я здесь. Выслушай меня внимательно, Энджел. Пожалуйста, не говори ничего, пока я не закончу. Просто разреши мне все тебе объяснить.

Энджел грустно кивнула.

– Я поселюсь в пансионате—где-нибудь в глубине Италии, подальше отсюда, в тихом месте, где никто не знает меня. Я пробуду там, пока не родится ребенок.

– Но ты ведь не собираешься отдать его кому-нибудь? – в ужасе выдохнула Энджел.

Поппи покачала головой.

– Энджел, ты обещала ничего не говорить, пока я не закончу, – сказала она тихо. – Теперь, пожалуйста, слушай внимательно, Энджел, потому что это касается и тебя. И Фелипе, – добавила она мягко.

Помни остановилась, а потом заговорила опять.

– Мы обе беременны; наши дети родятся почти в одно и то же время. Энджел, я прошу тебя взять моего ребенка, вырастить его как своего… понимаешь? Никому нет нужды это знать – ну… словно у тебя родились близнецы.

Голубые глаза Энджел расширились от изумления, и Поппи поспешно заговорила дальше:

– Энджел, ведь это просто ребенок – еще одна милая, чудесная крошка… мое дитя, Энджел. Как я могу отдать его чужим людям, когда он должен быть членом нашей семьи? Пожалуйста, Энджел, я умоляю тебя… возьми моего ребенка. Освободи меня от этого страшного бремени… я просто не знаю, что мне делать, если ты скажешь – нет, – добавила она скорбно.

Энджел в ужасе взглянула на нее.

– Ты не можешь думать… о самоубийстве, – прошептала она.

Поппи опустила глаза и смотрела в коврик.

– А что еще мне остается?

– Моя бедная, бедная любимая Поппи! – закричала Энджел, порывисто обнимая ее. – Конечно, я хочу тебе помочь. Я должна тебе помочь. Но что же мы скажем Фелипе?

– Фелипе – милосердный человек, – мягко проговорила Поппи. – Просто спроси его, Энджел, и увидим, что он скажет. Мне кажется, что он любит тебя, и, может быть, он согласится.

Но вместо Энджел с ответом пришел Фелипе.

– Энджел настаивает на том, чтобы взять ребенка, – сказал он Поппи холодно.

– Твоего ребенка, – сказала Поппи тихо.

– Как ты знаешь, это невозможно доказать. Но, как бы там ни было, чтобы ты не вносила раздор в семью Константов, я согласился.

Поппи посмотрела на него.

– Я согласился, чтобы ребенок остался и вырос как наш собственный.

– Как это и должно было быть, – ответила Поппи холодно.

Фелипе усмехнулся.

– Но есть одно условие, – проговорил он, – и Энджел на него согласилась. После того, как ребенок будет передан нам, ты должна уехать и никогда не возвращаться.

Поппи кивнула.

– Конечно, я поеду домой. В Санта-Барбару. Фелипе опять усмехнулся.

– Я вижу, что ты не поняла, – сказал он зловеще. Поппи взглянула на него встревоженно.

В глазах Фелипе был отблеск триумфа, когда он ответил:

– Это совсем не то, что я имел в виду, Поппи. Ты исчезнешь! Ты никогда не объявишься, чтобы докучать нам опять. А если ты когда-либо попытаешься вернуться, я сделаю все, что в моих силах, чтобы раскрыть твоей семье глаза на тебя – что их так называемая дочь оказалась паршивой овцой, ничем не лучше, чем ее папочка! И будь уверена – Грэг Констант никогда не захочет видеть тебя опять. Он узнает правду, Поппи, о том, как ты пришла ко мне в ночь перед свадьбой твоей любимой подруги – твоей сестры и предложила мне себя… как ты соблазнила меня своими уловками… Нет, Поппи, ты никогда не вернешься домой!