ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Алабама зубами открыл пивную банку и выплюнула жестяной язычок, оторвавшийся от нее, в огонь.
— Стоматолог не советовал тебе этого делать, — прокомментировал Кинг.
— Стоматолог спит и видит, как я мчусь вниз по горе на велосипеде, падаю и оставляю на каменистой дороге все мои зубы. Только тогда мы сможем с ним стать друзьями. Но это так же маловероятно, как научить летать по небу «порше» наравне с дикими гусями…
Алабама еще немного позлословил по поводу стоматолога, но затем примолк, наслаждаясь видом горной панорамы из окна.
— Так что мы намереваемся совершить сегодня? — вопросил его Кинг.
— Да то же, что обычно. Ты сейчас пойдешь в фотолабораторию и напечатаешь немного денег, а я пока продумаю, куда их потратить.
Кинг засмеялся и отложил в сторону газету, которую до этого читал.
— Послушай, Алабама, какой-то тип, его зовут Флинке, написал устрашающую статью в «Таймс» о печальном будущем, которое ожидает Малибу. Он привел для сравнения историю угасания такого же райского уголка — Майами. Но теперь он полностью застроен, заасфальтирован, все перекультивировано. От чудесного уголка природы осталось только чудное название «Майами», — поглядывая на своего старого друга, сказал Кинг.
Алабама передернул плечами. Он терпеть не мог этих именитых писак, которые, сидя где-нибудь на табуретке на своем заднем дворе, берутся судить о вещах, которые выше их понимания. Пока он здесь, в Малибу, не позволит сгубить природную красоту этих мест.
— Я знаю, как пишутся такие статейки. Надо кое-что кое-где вовремя услышать, приписать некоторым известным людям высказывания или попросту выдернуть их из какой-нибудь речи на детском утреннике. Привести пару сплетен, выданных за достоверные сведения — и вот материал готов. Можете потом оправдываться, что вы не говорили, что вас не интервьюировали, что вы вообще не вы… Это все потом. А сейчас готовая статья и громкая слава в случае успеха… Так обычно и создается вся эта словесная шелуха. Я все это отлично понимаю и все же каждый раз поражаюсь, как известный журналист может нести такую чушь…
Его страстный монолог прервала трель телефона. Алабама не спеша подошел к столику, сел и только после этого поднял трубку аппарата.
— Здравствуйте! С вами говорит Ричард Брильштейн из «Таймс». Могу я поговорить с мистером Беном Алабамой?
— Из «Таймс»?! Боже, да ведь мы только что о вас говорили. Да, у провода Алабама. Что вы хотите?
— Э-э… очень рад… Так вот, мистер Алабама. Мне довелось присутствовать на последней пресс-конференции Дика Латхама. Того самого, что стал владельцем киностудии «Космос». Вы понимаете, о ком я говорю?
— Да, я знаком с мистером Латхамом, — ответил Алабама, уже начиная немного беспокоиться.
— Ну-так вот… Он сделал заявление или объявление, если хотите, буквально час назад о… О Господи! Как же все это вам сказать… Короче, он намеревается построить свою новую киностудию на земле Малибу, вплотную к вашим владениям, мистер Алабама.
— Что? — рявкнул в трубку бас Алабамы.
— Я примерно так и представлял себе вашу реакцию. Рад сообщить, что она полностью совпала с моими ощущениями. Вы только представьте себе, какой урон будет нанесен живой природе! На пресс-конференции Латхам с упоением рассказывал о сотнях акров под съемочные павильоны, под звуковые студии, под склады и костюмерные… И еще там будут проложены дороги, устроена центральная канализационная система, благоустроены горные пики для удобства обслуживающего персонала и гостей… Я рад, что не ошибся в вашей реакции. Разрешите мне еще раз вам это сказать! Я счастлив, что я первый вам сообщил об этом, хотя для вас это, конечно, плохая новость, но я надеюсь, что вы понимаете, что я счастлив, что вы меня поняли, что я смог быть первым…
Брильштейн не дождался слов благодарности от Алабамы по одной простой причине: тот просто — швырнул трубку. Его отличительной стороной всегда была необузданность в гневе. Она тем более была страшна, что всегда сопровождалась ледяным спокойствием, что во много крат усиливало эффект его гнева… Люди, впервые столкнувшиеся с разгневанным Беном Алабамой, надолго запоминали это зрелище. Сейчас Алабама стоял у телефона весь багровый, застывший в каком-то оцепенении. Но это было кажущееся спокойствие вулкана, готовящегося извергнуть огненную лаву на голову любому попавшемуся под руку. Его помощник Кинг повидал Алабаму во всех переделках. Но сейчас и он ошеломленно уставился на мэтра и даже сел.
— Что-нибудь произошло? Этот Латхам опять что-нибудь учудил? — взволнованным голосом спросил он у Алабамы. Прошло какое-то время, прежде чем его собеседник смог ответить.
— Он уже труп. Он совершил самоубийство. Он уже прошлое, он уже не существует… — медленно прошептал Алабама, но этот шепот был страшнее громких слов.
У Кинга побежали мурашки по коже. А Алабама повернулся к Кингу и, глядя ему прямо в глаза, продолжал, как бы ведя внутренний диалог со своим врагом — Латхамом:
— Все-таки посмел. Ты все-таки посмел построить свою проклятую Богом студию в самом сердце моих гор…
Алабама пришел в себя и отвел глаза от Кинга. Но он произнес наконец вслух те слова, что долгое время подразумевались. Теперь они были произнесены, и пути отступления не было ни для одной из сторон. Строительство киностудии в самом центре Гор Малибу Алабама видел как расползание раковых метастаз. И переносил все автоматически и на себя. Всю жизнь Бен Алабама героически сражался со всеми проявлениями капитализма. Он был против его апостола и главного жреца — маммоны. Он ненавидел деньги всей душой за то, что они делали с людьми. Он терпеть не мог Америку, погрязшую в пороках и наслаждениях, поставившую себе целью достижение материального рая. А она всюду шла за ним по пятам. Алабама надеялся найти в горах приют от этой ненасытной Америки, но она настигала его и здесь. Более того, она не просто нашла, а руками своего классического представителя — преуспевающего дельца Ричарда Латхама, хотела отобрать и последнюю радость в его жизни. Его любимые горы… Это невозможно было понять. Невозможно забыть. Нельзя и пережить. Это не пройдет, словно зубная боль. Нет, это прямой вызов, на который надо также прямо отвечать. Этого зарвавшегося миллиардера адо остановить. При этом для Алабамы не имело никакого шачения каким способом это будет сделано. Если понадобится убить Латхама, то и это не остановит Алабаму газовая камера, которая уготована была ему в этом случае, казалось Алабаме несущественным пустяком по сравнению с миссией, которую он должен был выполнить. Алабама вихрем пронесся по комнате, расшвыривая все, что попадалось ему на пути. Кинг испарился в другую комнату и оттуда наблюдал за яростным Алабамой. А тот, побегав еще какое-то время, бросился на свою необъятную софу и притих, закрыв глаза. Но он не собирался вздремнуть. Он начал обдумывать сложившуюся ситуацию. Постепенно его эмоции поутихли, а мысли приобрели некоторую стройность. Что ему надо было сделать? И что вообще в подобной ситуации можно предпринять? Разрыв отношений с Латхамом не мог особенно повлиять на ход событий. Требовались нечеловеческие усилия, чтобы поломать дьявольский замысел Латхама. Прежде всего надо успокоиться и обдумать свои дальнейшие шаги, наконец решил Алабама, лежа на софе.
Из соседней комнаты выглянул Кинг, немного успокоенный тем, что Алабама перестал буйствовать.
— Латхам не может этого сделать, — бросил он пробный камень.
— Да, он не сделает этого. Он не будет этого делать! Я не позволю ему это сделать! — постепенно повышая голос, заявил Алабама.
В то же время, продолжал он размышлять, миллиардер не стал бы делать публичных заявлений, если бы не был уверен в своем успехе. А это означает, что Латхаму удалось добиться разрешения на строительство киностудии в горах Малибу. Может быть, официальное разрешение еще и не было получено, но уже существовала некая договоренность в местном архитектурном управлении, в мэрии и природоохранительных организациях. Если это было так, то теперь перед Алабамой стояло две проблемы. Первая — не поздно ли еще вмешаться во всю эту катавасию. Вторая была немного сложнее. Если уже поздно, что все же можно сделать для того, чтобы расстроить все планы строительства киностудии.
— А Пэт Паркер знает обо всем этом? Вернее, сказать, знала ли она об этом? — раздался неожиданный вопрос Кинга.
Алабама даже вспотел. Он как-то за всем этим упустил Пэт из виду, не думал о ней. Пэт согласилась снимать фильм. Она сошлась накоротке с Диком Латхамом и с этой несносной англичанкой, но Алабама был убежден, что Пэт ничего не знала о планах Латхама. Если бы она знала об том, то была бы самым гнусным предателем, какого свет видел. Но нет, этого не может быть, гнал от себя сомнения Алабама. Пэт была художником и не была способна на такую подлость по отношению к истинной красоте, которую везде искала и оберегала. Нет, определенно она не была соучастницей этой грязной игры. Тут Алабама с огорчением подумал о том, что даже он, кто знает тут всех и вся, не смог ничего вовремя разузнать об этом деле. Так, теперь и он все свои дальнейшие шаги будет держать в строжайшей тайне. Теперь о Пэт Паркер. Он вызовет ее к себе и она расскажет, как потрясла эта новость, как поразила ее. Она уйдет со студии не будет снимать этот фильм, разорвет контракт с «Нью селебрити» и никогда больше не будет разговаривать с Диком Латхамом. Она будет под неусыпной опекой Алабамы продолжать свое обучение в достижении настоящей красоты мира. Алабама быстренько выстроил все эти построения у себя в уме и еще раз по ним пробежался. Он вынужден был признать, что, при всей логичности его действий, этот план будет очень нелегко осуществить. Пэт Паркер была слабым звеном в этой цепи. Алабама не брался предсказать, чем закончится для нее и для него борьба добра со злом. Что предпочтет Пэт: остаться порядочным человеком или продолжить так удачно начавшуюся карьеру? В колоде была еще одна карта, которая смущала Алабаму. Это был Тони Валентино Пэт нуждалась в нем, любила его. Решится ли она пожертвовать своей любовью во имя процветания флоры и фауны гор Малибу? Черт! Алабама был почти уверен, что Пэт он не сможет удержать. Дик Латхам и Тони Велентино как магниты притягивали к себе девушку. Притягивали по разным причинам, но результат был один. Что мог Алабама противопоставить призванию и любви публики к актеру и молодому режиссеру? Своих несчастных диких оленей да песчаных змей, орлов над каньоном да речную рыбу в чистых горных ручьях?.. Но рядом с ним Пэт Паркер была бы не просто тенью великого мастера, нет. Она стала бы настоящим ангелом, на которого уже сейчас она так походила…
— Не думаю, что она знала об этом раньше. Но теперь знает, — сказал Алабама.
Кинг молча слушал Алабаму. Сам он был немного влюблен в Пэт и идеализировал ее. Он сумел понять, что девушка была не просто красива, но и почти гениально талантлива. И теперь во многом все зависело от того, какое решение Пэт примет, на чью сторону встанет. Кинг отлично понимал, что ей это будет сделать совсем нелегко.
— Так что ты намерен предпринять? Позвонить президенту? — прервал размышления Алабамы Кинг. Он так никогда и не смог до конца осознать, что его Алабама и мистер президент были сымыми обычными друзьями. Алабама существовал рядом с ним и был во плоти. Его можно было потрогать руками, правда, рискуя заработать синяк. С ним можно было побалагурить и выпить пивка. Но президент! Он был где-то на краю реальности, примерно так же, как Господь Бог или папа Римский… Да, однажды мистер президент поехал на встречу экологистов и защитников дикой природы, прокатился на велосипеде, половил рыбку в горном ручье. Кинг даже видел фотографии, запечатлевшие это историческое событие. Но он все равно никак не мог в это поверить…
— Я бы мог прямо сейчас переговорить с президентом и с моини друзьями в конгрессе. Я мог бы провести несколько дней в телефонных разговорах с председателем ООН. Я мог бы связаться с разными газетчиками. Все это я могу сделать, но это займет время. А его-то у меня сейчас в обрез. Латхам прекрасно понимает, что такой проект может вызвать неудовольствие у многих могущественных и влиятельных людей, включая и политиков. Но если он решился объявить о своем намерении публично, это может означать только одно — что он накануне своего триумфа.
— Так что же ты будешь делать?
— Я могу его убить.
— Алабама, я говорю серьезно!
Кинг засмеялся, но смех его был нервным.
— Я говорю абсолютно серьезно. Я взорву его к чертям собачьим! Я смету его с лица земли! — бушевал Алабама.
Кинг снова примолк. Он очень не любил своего шефа в таком состоянии.
— Я могу сделать и еще что-нибудь. Я могу мобилизовать общественное движение, в защиту окружающей среды на такую высоту, что это Латхаму и не снилось. Я просто обязан сделать что-то, чтобы достучаться до сердец людей, чтобы они поняли, что происходит у них на глазах. Я могу… я могу… я могу…
Глаза Алабамы сверкнули огнем. Он внезапно понял и ясно увидел, что ему надо делать. В волнении он забегал по комнате, поднимая старые коробки, заглядывая в шкафы, проверяя что-то за занавесями.
— Где «Линхов»? — заорал он на весь дом.
— В фотолаборатории… Он там на хранении в специальном сейфе. А что? — ответил ошарашенный Кинг.
— Он в порядке? — последовал новый вопрос Алабамы.
— Да, конечно, все наши аппараты находятся в рабочем состоянии и в абсолютном порядке… Ты же сам поручил мне следить за ним.
Алабама поежился, холодок пробежал у него по спине. Он и ждал, и страшился наступления этого момента. И вот он сейчас наступил. Все его прежние причины не заниматься фотографией основывались на убеждении, что фотографов в мире — собак нерезанных. Что он не собирался быть одним из них. Что он увлекся защитой природы… Что мир наводнен фотографиями… Он мог сейчас напридумывать еще миллион причин, по которым он не будет заниматься фотографией. Но все они были придуманы, чтобы скрыть одну истинную причину. Он боялся. Он страшился, что не сможет больше делать великолепные снимки и сохранять свою мировую славу лучшего фотографа. Именно по этой причине Алабама поручил Кингу спрятать в надежное место все фотооборудование и фотокамеры… Он-вспомнил, как тогда, почти десять лет назад, впервые испугался в своей жизни. У него тогда начался период, когда все валилось из рук. Он несколько раз сделал неудачную пленку, напечатал с нее еще более неудачные снимки… Это, в общем-то, обычная вещь, и каждый фотограф, да и любой профессионал, иногда сталкивается лицом к лицу с подобными неприятностями. Но слава известного фотографа сыграла в данном случае дурную шутку с Алабамой. Так уж случилось, что за весь свой творческий век он всегда преуспевал. Поэтому у него не было достаточного опыта, чтобы справиться с трудностями, оказалось еще, что не было и достаточного мужества. Алабаме тогда показалось, что-он полностью потерял свою квалификацию, что теперь все будут над ним смеяться, показывать на него пальцем… Вот тогда-то он впервые и придумал предлог, по которому не нужно было больше заниматься фотографией. Дни вынужденного безделья превратились в недели, недели перешли в месяцы и вот уже десять лет он не брал в руки фотоаппарат. Так уж получилось, что он и сам незаметно уверовал в свои надуманные причины и вполне серьезно говорил о них, когда его об этом кто-либо спрашивал. А его мастерство и профессиональный кураж таяли обратно пропорционально прошедшему времени.
Алабаме посчастливилось встретить Кинга. Он быстро выявил у него талант печатать фотоснимки, делать великолепные фотографии даже с самых плохих пленок. Они — сработались и вдвоем даже смогли создать непроницаемый барьер, который окружал их общую тайну. Вот такая была настоящая правда об Алабаме. Он не смог забыть ее, не смог спрятаться, хотя честно и пытался это сделать. Именно этим объяснялись его героические действия по защите дикой природы горного края Малибу. Именно поэтому он был завсегдатаем всех веселых пивных сборищ его любимых велосипедистов Малибу…
Но теперь сама судьба вынудила Алабаму набраться мужества и признать, что настала пора платить по счетам. Он снова должен подтвердить делом свою славу лучшего фотографа мира.
— Ты знаешь, что я намерен сделать? — спросил Алабама Кинга. Тот, не отвечая, смотрел на него, ожидая продолжения мысли своего шефа.
— Я сделаю новые негативы. Я сниму этот несчастный каньон Малибу, который Латхам хочет превратить в отхожее место, в бордель, в свалку отходов… Я создам такой шедевр! Я использую свое искусство, свое мастерство на благое дело. Я больше не боюсь неудачи. Да, я смогу сделать новые снимки. Я их должен сделать, и я сделаю их!
И Алабама воздел руки вверх и потряс сжатыми до боли кулаками.
Кинг увидел, как на глазах у него произошло чудо, и человек вновь уверовал в свои силы, в то, что его искусство должно вновь помочь природе…
Солнце медленно вставало из-за высоких гор.. Вот-вот оно покажется и над Седловой горой, возвышающейся над каньоном Малибу. Тени стали полуразмытыми, звезды потихоньку бледнели, то тут, то там вспархивали сонные пташки, готовясь своим пением вознести хвалу-теплому, несущему жизнь солнышку.
Алабама ожидал восхода солнца в полной готовности. Еще за несколько часов до него он растолкал Кинга, уложил в объемистый рюкзак фотоаппаратуру и они побрели в гору. Холодный и сырой туман промочил их насквозь, пока они не выбрались из долины на проветриваемый склон горы.
Алабама практически не спал всю ночь. Он мысленно уже проделал весь путь на вершину горы. Подобрал несколько удобных позиций для съемки. Все это он делал без всяких усилий, полагаясь исключительно на свою память профессионала. И она его не подвела. Он знал, куда ему следует идти, под каким ракурсом приготовить аппараты к съемке. И сейчас все было расставлено и приведено в полную готовность.
Алабама еще раз посмотрел на свои фотоаппараты, на глянцевый отблеск объективов. Почти вся предварительная работа была закончена и оставалась чисто механическая. Алабама быстро прикинул на глаз освещенность, проверил по запасному фотоэкспонометру показания своего мозга. Все совпало. За годы вынужденного безделья он не утратил профессиональных навыков. Действительно, сейчас все у него ладилось и шло как по маслу. Алабама быстро взглянул на часы. Восход начнется ровно через двадцать секунд. Он положил палец на затвор и замер, ожидая появления огненно-красной кромки солнечного диска из-за гребня горы. Вот осталось пятнадцать секунд… десять… пять… три секунды… Внезапно он услышал внутренний злобный, громовой голос, полный сарказма и яда. «Ты не сможешь! — вещал этот голос неизвестного врага. — У тебя ничего не получится! Ты все забыл! — И Алабама услышал злобный смех. — Ты помнишь, как потешался над неудачниками-фотографами, называя их бездарями и ничтожествами, а? Так ты сам теперь стал одним из них. Добро пожаловать в почетные председатели клуба неудачников, Бен Алабама. Восход солнца в горах! Закат в океане. Дети, улыбнитесь в окошечко и скажите „чиз“, сейчас вылетит птичка! Ха-ха-ха! Тебе только детские утренники снимать, неудачник! — продолжал греметь в его воспаленном мозгу голос. — Ты встал посреди ночи, вскарабкался в заоблачную высь! Зачем тебе это нужно. Ты так хорошо проводил время со своими друзьями-велосипедистами, попивая пиво, разбивая чьи-нибудь физиономии в кровь время от времени для поддержания боевого духа. Что тебе до этого каньона? До этих мышек, крыс и лягушек? Собирай-ка вещички и спускайся вниз. Твои приятели уже ждуг тебя в Рок-Хаусе, за пивным столом… Ты не сможешь вернуться к фотографии, у тебя все трясется от страха, когда ты только еще подходишь к фотоаппарату! Ха-ха-ха! Не лезь не в свое дело, Бен Алабама, живи и наслаждайся жизнью…»
— Нет! — страшно прошептал Алабама, вытирая рукой холодный пот, выступивший на лбу…
Нет и еще раз нет! Он не сдастся! Он не уступит этому чудовищному давлению своего страха и своей неуверенности. Он еще им всем покажет, каков он есть на самом деле. Так думал Алабама за три секунды до восхода солнца. Но он все еще пребывал в столбняке. Он не мог заставить себя пошевилить пальцем и сделать простейшее движение — нажать на затвор фотоаппарата. Ему нужна была помощь. Он судорожно огляделся. Но где в пустынных горах ранним утром найдешь помощь? Да еще в искусстве, где каждый предпочитал жить и наслаждаться в одиночку… Неожиданно, когда казалось, что ничто уже не может помочь Алабаме, он нашёл неожиданного союзника в образе своего же врага. Всматриваясь в каньон, лежащий в утренней мгле перед ним, Алабама вдруг отчетливо представил, как посреди всего этого дикого великолепия вдруг засветилась уродливая, крикливая неоновая надпись, оповещающая весь мир о том, что здесь находится киностудия «Космос». Он представил себе бульдозеры, разравнивающие склоны и выворачивающие с корнем деревья. Представил, как их широкие гусеницы давят сурков и зайцев. Как на чудесных, поросших кустарниками горах появляются надписи фанатов-туристов: «Я люблю Хофмана, !»
Нет, такого не будет на этой прекрасной земле. Для этого он проделал тяжкий путь на вершину горы. И он сделает все от него зависящее, чтобы не допустить бала вандалов в сердце Малибу.
Алабама понял, что одолел своего незримого противника, голос которого уже не гремел в его мозгу, а тихо удалялся и затихал… Его горы, его солнце, его каньоны будут спасены. И это сделает он.
* * *
Плюх! Пеликан стремительно полетел вниз и нырнул, чтобы через несколько секунд вновь взлететь, держа в клюве серебристую рыбу. Он исчез также стремительно, как и появился, оставив внизу рыбака, завистливо про — водившего его взглядом. Тот уже несколько часов пытался хоть что-нибудь поймать, но тщетно.
— Что же мне делать, Элисон? — задумчиво произнесла Пэт, отворачиваясь от балкона, с которого она уже давно наблюдала за невезучим рыбаком.
Ее собеседница вытянулась в большом и удобном крес — ле, заложила ногу за ногу. Медленно водрузила на нос темные очки…
— Ну, дорогая, я не знаю, чем тебе помочь. Ты столкнулась с тем, что обычно называется моральным выбором.
Пэт не обиделась на поведение Элисон. Она отлично знала, что в высшем свете манеры уже успели стать моралью. Уже сложились неписаные законы, по которым что-либо можно было сделать, не заботясь о всех приличиях, а что-то никак нельзя. И этому нельзя было научиться в одночасье. Великосветская среда выпестовы-вала своих птенчиков с самого детства, с первых слов няньки из Шотландии, с первых пикников, с первого посещения скачек. И если каким-то образом возникал пробел в образовании, то восполнить его уже было невозможно. Пэт задала скорее риторический вопрос, чем действительно рассчитывала на помощь Элисон. Она уже знала, как она поступит. Она не могла обижаться на эту аристократку еще и потому, что Элисон Вандербильт как бы существовала одновременно в этом мире и на планете Вандербильт. Она жила, училась и работала, но не только для себя. Она должна была доказать своей семье, что может делать карьеру, пусть при этом там всех хватит удар. И сейчас она судила с позиции представителя своей аристократической семьи.
— Если ты хочешь знать мое мнение, то, как я вижу проблему, то… — Элисон замялась, стараясь подобрать нужное слово, чтобы точно охарактеризовать последнюю выходку Латхама. — То он… то он, Латхам… э-э… ведет себя как торговец крупным рогатым скотом, попавший в драматический театр… — наконец подобрала Элисон нужное сравнение. Она шумно шмыгнула носом. — Но он не одинок в том, как он поступает. К сожалению, так же поступают арабы-нувориши типа этого самого Латхама. Они считают, что деньги дают им право вести себя как заблагорассудится. Это невыносимо видеть, просто омерзительно.
Пэт добродушно посмеялась над такой трогательной наивностью своей подруги. Да, что самое удивительное, события обернулись таким образом, что Элисон Вандербильт стала ее подругой. Элисон имела все права ненавидеть Пэт за то, что она увела ее Тони, она могла ревновать Пэт. Но вместо этого она стала быстро сближаться с Пэт. По неписаному канону поведения, Элисон считала, что если кто-то еще смог полюбить вашего любимого человека, то это означает, что у соперника есть настоящий вкус. А человеку, у которого есть вкус, можно простить все.
— Ладно, Латхам крепкий орешек, его не так просто свалить. Так что же мне делать? — спросила Пэт во второй раз, уже более серьезно.
— Наверное, дорогая, тебе следует быть похолоднее к нему. Ты могла бы сказать Латхаму, что он плохо поступает, когда собирается построить киностудию «Космос» в этих горах. Алабаме ты могла бы сказать, что уже высказала все Латхаму. Тогда Алабама будет знать, что ты сделала все, что могла, и не будет на тебя сердиться. Ну а если мистер Латхам не прислушается к тебе, то что ж тут поделаешь! Ты и так старалась изо всех сил. И не твоя вина, что все так вышло, — проговорила Элисон Вандербильт своей новой подруге, потягиваясь в кресле.
Пэт фыркнула в ответ. Мысль о том, что Латхам устыдится своего плохого поступка, если Пэт ему об этом скажет, и отменит весь свой грандиозный план, была абсолютно нелепа.
— Послушай, Элисон, неужели ты думаешь, что после всего этого я смогу работать на Латхама? Я буду продолжать руководить киностудией и снимать фильмы как ни в чем не бывало, в то время как Латхам одевает окрестные горы в стекло и бетон, а бедного Алабаму хватит удар от всего этого?! — взволнованно воскликнула Пэт.
— Но, дорогая Пэт, все эти горы, это ведь не твоя боль, не твое горе, не твоя борьба, а Алабамы. Я имею в виду, что если он зажег спичку и поднес ее к фитилю, то не надо вмешиваться в это дело. Это, в конце концов, он хочет войны, а не ты, — мягко продолжала уговаривать подругу Элисон.
— Но ведь Алабама сразу поймет, что я его предала, изменила тому, что успела полюбить благодаря ему, — тихо, почти прошептала Пэт в отчаянии, что приходится объяснять такие самые обыденные вещи.
— О-о! — только и смогла выдохнуть Элисон. Больше ни звука не вылетело из ее приоткрытого в изумлении рта.
Она наклонила голову чуть набок, всматриваясь в это чудо, которое сейчас перед ней было. Да, похоже, эта идеалистка все еще верит в такие чудеса и сказки. Наконец Элисон медленно, отчетливо выговаривая каждое слово, произнесла:
— Во всей Калифорнии не найти и грамма этой самой верности.
Элисон знала, что это звучит не очень прилично, но это и в самом деле было так. Здесь проживали люди, которые гордились своей жестокостью и резкостью. Здесь не было места сентиментальности, проявлению простых человеческих чувств. Если же такое ненароком и случалось, то виновный всячески пытался это скрыть от окружающих. Здесь не было ни школьных друзей, ни семейных друзей, а любое простое проявление дружелюбия подвергалось высочайшему презрению. На всем этом фоне белой вороной ярко выделялся Алабама с его неистребимым дружелюбием, правда, к тем, кого он успел полюбить, и его честным и порядочным отношением к людям. Но и он жил обособленно, отгороженный своим домом, своей прислугой от реальности жестокого окружающего мира. Его огороженный рай создавал некоторую иллюзию оаг зиса. Да. Он был великолепен сам по себе. Он был талантлив. Он был драчлив, когда защищал свою честь, когда вступался за сломанную березку. Но он был вроде реликтового мамонта, который неведомо как пережил свое время. Он был человеком, который не требовал ничьей верности, он просто считал это само собой разумеющимся. И было нечто странное в том, что Пэт Паркер принимала это как должное. И это при том, что она родилась в беспощадном Нью-Йорке, который не баловал своих детей, которому было абсолютно все равно что с ними случится.
Пэт продолжала смотреть на пенящиеся волны, разбивающиеся о берег. Она вдруг поняла, что Элисон была абсолютно права. Как интересно иногда случается в жизни. Муравей, который не видит дальше травинки, смог охватить взором всю картину и объяснить ее дальнозоркому, соколу, к тому же сидящему на самой вершине высокого дерева… Да, это жестокая Калифорния, Лос-Анджелес, а не тихий и патриархальный, сохранивший человеческую Доброту Линчбург в Вирджинии… И это был мир кино, мир, в котором постоянно кто-то выигрывал, а кто-то проигрывал. Кое-кто из таких неудачников осел недалеко от Карбона, где Латхам снял ей домик для продолжения съемок. Она их всех знала — Брюс Виллис, Макинрой, Джеф Катценберг. Актер на все роли — Фредди Филдс, владелец рок-кафе Петер Мортон. А ведь они отдали кино свою жизнь. Черт, жалость была не в моде в этом райском краю моря, солнца и больших денег. Пэт проводила взглядом большую волну, которая набегала на берег, поднимаясь все выше и угрожающе закручиваясь. В тот момент, когда она готова была обрушиться на берег, яростным ударом разбиваясь на мириады брызг, Пэт приняла свое решение. Она поняла, что если она выберет харакири, то никто ей особенно в этом деле мешать не станет. А Тинсел просто не оторвется от камеры, чтобы заснять все до мельчайших подробностей. Если она поссорится с Латхамом, то уже вряд ли получит возможность продолжать работу в Голливуде. И что она этим добьется? Признательности от экологистов и защитников дикой природы? Да они даже и не вспомнят, как ее зовут! Признательность от престарелого человека, который не может найти в себе мужества вновь начать творить… Моральное удовлетворение от того, что она поступает правильно?! Пэт поняла, что в любом случае она ничего изменить не могла. Горы все-равно подвергнутся набегу и разорению, с ней ли, без нее ли. Пэт глубоко вздохнула, как перед прыжком в холодную воду…
— Ты абсолютно права, Элисон. Это дело Алабамы сражаться за эти холмы, а не мое. Почему я должна бросать свою работу? В знак солидарности с ним? А откуда я знаю, что после того, как я порву с Латхамом, он не найдет на мое место кого-либо другого. Он запросто может найти другого режиссера. А если у него все получится так, как он задумал, а я отвернусь от него? Что тогда будет с тобой, Элисон, а что будет с блестящим будущим Тони?.. Он вряд ли во второй раз сможет получить такой шанс… — Пэт неосознанно переключилась на мысли о Тони, что не добавило ей решительности.
— Боже! Я об этом как-то не подумала! Тони не сможет жить без кино. — Совершенно неожиданно для себя Элисон приняла живейшее участие в разговоре. Абстрактные понятия мгновенно ушли в никуда, едва только за ними появилось вполне конкретное и земное лицо Тони Валентино Элисон прямо-таки побелела. Сайчас она напоминала застигнутую врасплох голодным котом мышку…
— Пэт, может ты ничего не будешь говорить Латхаму, — попросила она изменившимся трепетным голосом.
Проявления слабости, мольбы были нехарактерны для нее, но сейчас все это не имело решительно никакого значения. Сейчас стоял вопрос о жизни и смерти. Вот так!
— Нет, я все ему скажу. Я скажу ему, что у него отвратительные манеры мелкого шулера, что он грубо надул меня, поставив в крайне двусмысленное положение. Я скажу, что бандиты честнее ведут себя, чем он. Да, вот так и прямо ему в глаза. А на следующее утро продолжу работу как ни в чем ни бывало. Он должен получить сдачу. По-моему, ему нравится, когда он встречает отпор. Но я его не покину, и я абсолютно уверена в том, что он поймет меня, оценит должным образом, и сделает нужные выводы.
Элисон слушала Пэт с широко раскрытыми то ли от ужаса, то ли от изумления глазами. Она сейчас ни в чем не была уверена. Но ей нужна была опора, хотя бы Пэт Паркер.
— Что бы ты ни сделала, я надеюсь, что Тони это не повредит, — наконец выдавила она из себя, почти умоляя Пэт, чтобы это на самом деле было так.
— Ты так сильно его любишь?
Элисон только кивнула головой, сил у нее почти не оставалось справиться с неожиданно нахлынувшей бедой.
— И я люблю Тони. Правда, он думает, что я его использую только для карьеры. Да и ты, Элисон, думаешь также, я знаю. Так вот. Все совсем не так. Я очень люблю Тони, может быть больше всех…
— Да, я знаю… По крайней мере, мне кажется, что я знаю. Ты так похожа на него! Тебе есть дело до всего. Ты любишь красивые вещи, тебе много чего надо. Я это уважаю, но понять не в состоянии. У меня все по-другому. Я люблю и делаю то, что он хочет, что ему нравится.
— А если он захочет меня? — резко спросила Пэт. Элисон притихла. Это было испытанием — чья любовь окажется сильнее, чье чувство возобладает. Наконец она, тяжело вздохнув, сказала:
— Я бы позволила Тони любить тебя. Я бы даже постаралась помочь получить тебя. Но только в том случае, если он действительно этого хочет…
Это было правдой. Тони стал для девушки навязчивой идеей. Но ее чувства сейчас были выше собственнического инстинкта, выше мелочной ревности и женского эгоизма. Она готова была пойти на все, отказаться от всего во имя ее Тони, во имя его счастья.
Пэт тихо, почти на цыпочках, подошла к Элисон и мягко опустилась на колени рядом с ее креслом. Она взяла руку девушки в свою, словно это было сломанное крыло раненой диковинной птицы…
— Мне кажется, Элисон, что он меня все еще любит. В глубине души я это точно знаю, — прошептала Пэт почти в ухо Элисон.
Элисон сидела в кресле прямая и напряженная, глаза ее смотрели куда-то вперед. И она знала, что от нее просят немного, ее помощи.
— Я увижусь с ним сегодня вечером в музее Гетти, — ответила Элисон. Пэт едва смогла унять сердцебиение. Ничего не было произнесено вслух, но в то же время Элисон дала свое согласие помочь Пэт…
Так, одной заботой меньше, но оставались еще и другие дела. Она тоже была приглашена принять участие в таинственной встрече в музее Гетти. Придет туда и кое-кто еще, в том числе и Алабама. Там он будет на презентации своих новых работ. Тех самых, что он сделал еще в шестидесятые годы, а теперь при помощи Кинга выдавал за свои самые последние откровения. И не было никакой возможности уклониться от встречи с Алабамой. Он заставит ее принять решение и сделать свой выбор. К концу вечера они станут заклятыми врагами. Там же будет и Латхам. Более того, на вернисаж прибудет и мистер президент Соединенных Штатов Америки в качестве личного друга Алабамы, возвращаясь с кратковременного отдыха в горном домике в Сьерра-Мадре. Присутствие президента на презентации придавало особый вес церемонии и привлекло внимание множества журналистов и фотокорреспондентов. Так что можно было ожидать много от такого впечатляющего собрания. Это будет первая встреча Дика Латхама и Бена Алабамы с тех самых пор, как Латхам объявил о своих планах построить киностудию в горах Малибу. Пэт не могла даже себе представить, чем все это закончится. Одно было для нее ясно — фирменное блюдо праздничного стола будет называться «фейерверк»! Но это все меркло перед другим, действительно важным известием для Пэт. Тони тоже будет на этом вечере, и она сможет с ним увидеться. Сможет ли Элисон помочь своей подруге наладить отношения с лю — бимым? Станут ли Пэт и Тони вновь любовниками? — вот что в действительности заботило Пэт Паркер.
Дик Латхам потянулся и повернулся боком, подставляя свое тело под сильный напор воды, бьющей из его большой круглой ванны, устроенной в стеклянном фонаре спальни. Через панорамное окно Дик Латхам, нежась в шипящих пузырьках, наблюдал, как чайки носились над дельфиньим косяком, резвившимся у самого берега. Будучи представителем нового поколения богачей, Латхам отличался от представителей старых финансовых и промышленных династий. Унаследовавшие свои деньги обычным, законным путем, они твердо соблюдали уроки, полученные еще во времена Французской революции. Тогда аристократия была наказана жестокостью крестьян в ответ на безумное расточительство потребления знати… И сейчас они не стремились выставить напоказ свои миллиарды, считая это проявлением капитализма со звериным лицом. Так думали Мелоны, Вандербильты, Рокфеллеры. Нувориши же предпочитали открыто наслаждаться своими миллиардами.
Зазвонил интерком. Латхам дотянулся до трубки. Ему было приятно и пока забавно вести дела, лежа в ванне с видом на Брод-Бич до самого города Зумы… Это ему казалось высшим калифорнийским шиком.
— Я слушаю, — прогудел он в трубку.
— Это Томми. Могу я подняться на пару минут?
— Поднимайся.
— Отлично, уже лечу!
Латхам дотянулся до пенной жидкости «Джой де Бэн» в красивом хрустальном графинчике. Кто это решил, что пенящаяся жидкость для ванн годится только женщинам? Черта с два! Ему она подойдет тоже. Латхам, рассуждая таким образом, вылил изрядное количество шампуня в воду. Мощные струи воды мгновенно покрыли его переливающейся воздушной пеной. Он устроился поудобнее, выставив только нос из воды. Какие новости сейчас он услышит от Томми Хаверса? О том, что он заработал еще миллионы для Латхама? Или сколько врагов сразил во имя славы Латхама?
Раздался шум шагов, и появился Хаверс. Он пересек спальню и остановился слегка растерянный перед большой черной ванной, покрытой белой пеной. Он увидел движение и угадал очертания обнаженного мужского тела. Ему стало немного не по себе. Он очень не любил выглядеть идиотом. Латхам же забавлялся ситуацией. Всегда было непростым испытанием созерцать мужскую наготу.
Как бы добавляя хлопот Хаверсу, Дик Латхам слегка приподнялся и почти весь вылез из пены и воды, выставив себя как некое морское диво перед слегка смущенным Хаверсом. Но Латхаму всегда нравилось ставить мужчин в нелепое положение, чем бы оно ни вызывалось…
— Так что у вас, Томми, — наконец прогудел Латхам.
— Я хотел бы вас познакомить с последними сообщениями о том, как продвигается проект «Космос» в местном земельном управлении. Как решается вопрос о районировании и с выделением участков под застройку. Мне кажется, что вам надо узнать еще до начала вернисажа у Гетти.
— Да, это хорошая мысль. Вся эта оппозиция мне сейчас напоминает домашних кошек. Они даже не договорились выступить единым фронтом. Вместо того, чтобы мобилизовать все силы, Алабама целуется с президентом и устраивает какие-то совершенно немыслимые фотовыставки. Он должен бы сейчас просто рвать и метать!
— Вот об этом-то я и хотел рассказать. Я связался с Финглтоном из районного архитектурного управления. Они там уже повесили нос и приготовились к самому худшему. Но ничего не случилось, если не считать двух-трех выступлений конгрессменов, нескольких писем от разных политиков и двух-трех статеек. И больше ничего! Необычно, но никто не кординировал на этот раз контрмеры. Я совершенно не узнаю Алабаму. Он сделал свое заявление, что не оставит это дело безнаказанным и исчез, словно сквозь землю провалился. Что же, пока он где-то таится, нам надо успеть завершить все свои дела. Нам надо две-три недели на подготовку и столько же на земляные работы. Тогда мы уложимся в срок.
Дик Латхам нежился под шипящими струями теплой воды, слушая своего верного Томми Хаверса. Он слушал его и смотрел на океан, лежащий прямо под его панорамным окном. Какая-то точеная женская фигурка в красивом купальнике выделывала чудеса эквилибристики на виндсерфе. Картина была почти пасторальная, умиротворяющая. И все же что-то в глубине души Латхама не давало ему полного покоя. Не давало ему расслабиться и хоть на пару часов позабыть обо всем. Он всегда чутко прислушивался к своей интуиции. И на этот раз он мгновенно распознал ее голос. Нельзя недооценивать своих врагов, говорил этот голос сейчас Латхаму. Алабама был его главным врагом, а каков он в гневе, Дик отлично знал. Знал он и то, что Алабама что-то готовит. Не такой он человек, чтобы так вот просто отступиться, сдаться. И наверняка то, что он готовит Латхаму на десерт, будет совсем не похоже на сладкое…
— Что у нас запланировано на конец недели? — постарался отогнать мрачные предчувствия Дик.
— Намеченная встреча с Эммой Гиннес и редакцией журнала «Нью селебрити». Они хотят получить одобрение из уст главы компании. Я должен честно признать, что они добились феноменального успеха. Журнал идет просто нарасхват.
— Это работа Эммы. Все благодаря ей. А она появилась благодаря мне.
— Да, Дик. Ты очень удачно нанял ее на работу. Это была настоящая находка! — восхищенно поддакнул Хаверс.
— Послушай, Томми. Сделаем так. Все мои служащие, с кем я должен буду встретиться завтра, пусть прибудут к ланчу. Мой обед зарезервируй для Эммы Гиннес. Мы с ней пойдем в уютное местечко над берегом океана — «Ла Скала». Там под грохот волн я с удовольствием послушаю все, что Эмма думает по поводу последней вечеринки… А как дела идут в «Космосе», — спросил он немного нервно. — Нам крайне необходимо найти подходящего человека для руководства студией. Я уже послал вам список людей. Вы просмотрели его? — спросил Хаверс.
— Да, я сделал его совсем коротким. Я всех вычеркнул. Вся беда этих людей, которых вы предложили, что они умеют произносить всего два слова «нет» — для тех, кто стоит ниже их, и «да» — тем, кто выше. Адвокаты и коммерческие агенты грамотные люди, но они не хотят рисковать. Те же, кто называет себя сильными натурами, творцами, не принимают риск в расчет и не всегда в состоянии правильно оценить последствия своей активной деятельности. Похоже, что придется вновь поискать среди громких имен. А они по крайней мере, хоть понимают, что делать и как при этом соблюсти все интересы…
— Кстати говоря, сегодня на вечере у Гетти можно будет отыскать пару таких людей. Они придут на встречу с президентом, — вставил Хаверс.
— Интересно, а каким ветром занесло сюда президента? — задумчиво спросил Дик Латхам.
— А разве вы не знаете, что он с детства увлечен фотографией? — изумился Хаверс.
Латхам ничего не ответил. Хаверсу совершенно не обязательно было знать, что старик президент еще много лет назад устроил свою первую фотовыставку в Галерее Коркоран в Вашингтоне, в бытность свою еще сенатором. Латхам тогда попал на ее открытие и, пожимая руку этому политику, впервые познакомился с ним. Ладно, этот фотолюбитель тоже может быть другом и поклонником таланта Алабамы. Может даже поддержать его. Но оставалось совершенно непонятным присутствие этого самого влиятельного в западном мире человека на простой выставке в одном из респектабельных музеев Малибу.
— Ладно, если мне выпадет случай перекинуться парой слов с президентом, то что я могу ему сказать? Может напомнить о лицензиях на телепередачи в Чикаго? Или они уже получены, а?
— Не знаю точно, надо проверить. Но в любом случае полезно напомнить об этом. Председатель лицензионного комитета по телевидению окончил Йель вместе с президентом. Он его, кстати говоря, и назначил на эту должность. Пробуй все. Ведь ты не знаешь, в чье ухо и какие слова сейчас нашептывает Бен Алабама.
Дик Латхам кивнул этим правильным словам и мыслям. Сила слова была ему знакома, она могла сотворить добро и зло. Важно было знать, в — какую сторону обернет эту силу Алабама.
