Глава вторая
1942
I
Когда Франческа Коллинз впервые заметила капитана Билла Шеридана, изумительно смотревшегося в парадной офицерской форме, ее сердце неожиданно забилось в бешеном ритме. Они познакомились в самый канун Рождества на благотворительном вечере, который давали в честь славных представителей вооруженных сил США.
Вот, должно быть, что люди называют любовью с первого взгляда, подумала она тогда. Затем взяла с подноса бокал с шампанским и поздравила себя с этим событием. Не то чтобы ей не приходилось влюбляться до этого дня, но всем существом осознала, что на этот раз она вступает в новую эру — эру любви.
Он выглядел таким крупным… просто настоящим великаном. А какая у него была улыбка — победительная, вот какая! Он и в самом деле казался самым настоящим победителем. Дыхание Франчески стало затрудненным, она словно забывала, что время от времени необходимо втягивать в себя воздух. Когда же он направился к тому месту, где она по настоянию Мими изображала из себя бармена, хотя и понятия не имела, как смешивать напитки, про дыхание забыла вовсе.
— Не уделит ли, мисс, бокал этого доброго шампанского раненому моряку, пострадавшему в боях за демократические ценности?
Было совершенно ясно, что он над ней подшучивал, — и в уголках глаз у него собрались морщинки сдерживаемого смеха.
Несмотря на веселость офицера и его шутки, девушка ощутила невольное чувство вины перед ним. Она перевела взгляд на его больную ногу — он заметно прихрамывал — и сказала:
— Надеюсь, вы скоро поправитесь, правда? Я имею в виду вашу ногу.
— Врачи сказали, что все заживает превосходно, но вот сейчас, увидев вас, я стал сомневаться в том, что мое сердце пребывает в добром здравии. Выдайте мне бокал с шампанским поскорее, а то вдруг оно остановится.
Франческа от души рассмеялась. «Я ему понравилась, — решила она. — Да нет, он и в самом деле со мной флиртует!»
Она перегнулась через стойку бара и оказалась в непосредственной близости от офицера.
— Хочу сообщить вам, капитан, что шампанское у меня не из лучших. Наша хозяйка Мими несколько экономит на выпивке. С тех пор как ее родители отправились на праздники в Палм-Бич, она не переставала думать, что бы ей такое учинить, воспользовавшись их отсутствием, и вот решила закатить этот вечер. Она сказала, что самое меньшее, что в силах сделать для наших доблестных военных, — это устроить в их честь прием в одном из лучших домов на Бикон-Хилл в эти разорванные войной рождественские праздники… — Франческа хихикнула. — Да, да, именно так наша Мими изволит говорить. Впрочем, приглашения получили только офицеры и джентльмены. Она объявила, что, если в гостиной появятся обычные рядовые солдаты, которые, возможно, даже не всегда моют руки после туалета, ее благородных предков может хватить удар.
Франческа даже закатила глаза, изображая манеры упомянутой Мими.
— Но самое смешное: поставив полгорода в известность о предстоящем празднике, она отправилась по магазинам и заказала партию самого дешевого шампанского, которого можно было достать, не говоря уже о том, что по ее требованию мы все прихватили с собой кофе, сахар и прочие продукты, которые отпускаются в магазинах в ограниченном количестве.
Правда, затем Франческа задалась вопросом: какого черта она рассказывает офицеру всю эту ерундистику о Мими и ее дешевом шампанском? Разве Карлотта когда-нибудь допустила бы такое? Уж она не стала бы распространяться о какой-то там Мими, наоборот, весь вечер чирикала бы только о себе. Или, что самое умное, забросала бы этого красавца вопросами и позволила ему самому, таким образом, поддерживать беседу. Именно так и должна поступать разумная и благовоспитанная девица. Мужчины любят говорить о себе и обожают женщин, которые их слушают. При этом девушка должна изображать неподдельный интерес и демонстрировать восторг от услышанного. Вот как бы сделала на ее месте Карлотта…
— Я знаю, чем вас угостить. Я приготовлю для вас коктейль «Зомби», только что прочла его рецепт в книге «Руководство для начинающего бармена». Гарантирую, что стоит вам его глотнуть, как вы в пять секунд в этого самого зомби и превратитесь. Идет?
— Нет уж, не стоит экспериментировать. Я, пожалуй, остановлюсь на мартини. Это, разумеется, не столь экзотический напиток, зато я буду уверен в том, что ввожу в организм. Я, знаете ли, предпочитаю знать наверняка, что потребляю.
Интересно знать, нет ли в его словах скрытого намека на сексуальную сторону жизни? Франческа задумалась. Так ни до чего и не додумавшись, она изобразила губами то, что в обществе было принято называть «очаровательной улыбкой», и сконцентрировалась на процессе приготовления коктейля. Три части джина и одна часть вермута. Она тщательно контролировала свои действия, желая от всего сердца, чтобы напиток получился как следует.
— Вам положить оливку или вишенку?
— Уж лучше вишенку. Я люблю ягодки, — заявил он со значением, и Франческа вспыхнула, вспомнив, что девушек иногда называют именно так.
Затем он отпил из бокала и застонал:
— Вы очаровательная девушка, юная леди, но у вас определенно слабость к вермуту. Что и говорить, вы несколько с ним переборщили.
Сердце у Франчески упало, хотя она и догадывалась, что он дурачится. Она даже хотела предложить ему новую порцию напитка с меньшим количеством вермута, но тут на сцене появилась улыбающаяся Карлотта, вся в золотистых локонах завитых волос, которые она время от времени откидывала со лба характерным жестом. Карлотта была в новом вечернем платье ярко-зеленого цвета без бретелек. Юбка едва доходила до колен, что позволяло видеть ее точеные колени и изящные лодыжки. В тон платья были зеленые туфли на высоких каблуках.
— Я приготовлю тебе настоящий мартини, солдатик, — промурлыкала Карлотта и под наблюдением Франчески и капитана Шеридана приступила к этому процессу. Она весьма своеобразно понимала слово «коктейль», поэтому просто наполнила стакан неразбавленным джином, а бутылку с вермутом поднесла к губам и отпила прямо из горлышка, проделав довольно откровенные сосательные движения… Было видно, как у моряка стал непроизвольно открываться рот, а губы пересохли, пока он наблюдал эту достаточно показательную сцену, демонстрировавшую все достоинства вновь пришедшей. Наконец последовал финал — чуть хрипловатым, грудным шепотом она произнесла:
— Вот вам фирменный мартини от Карлотты…
Франческа, молчаливая и слегка подавленная, наблюдала за тем, как капитан Шеридан пробовал очередной шедевр Карлотты. Его глаза смотрели в упор на лицо ее сестры, и еще до того, как он произнес «Великолепно», Франческа уже знала, что, хотя она и увидела капитана Шеридана первой и вступила с ним в беседу, он стал для нее безвозвратно потерянным. По-видимому, Франческа не была единственной, кто влюбился с первого взгляда в течение вечера.
Прежде чем Билл прикончил «великолепный» мартини, Карлотта схватила его за руку и потянула на середину комнаты, где был уже убран ковер, и потребовала от офицера потанцевать с ней, словно не замечая его раненой ноги. Тот, впрочем, и не думал отказываться, и пока электрофон прокручивал пластинку с незабвенной мелодией «Будь осторожен, это ведь мое сердце», они стояли, обнявшись, в центре комнаты практически без движения. Причем его руки крепко обнимали ее за талию, а ее — замком сошлись у него на шее. Он смотрел сверху вниз ей в глаза, она также не отрывала своего взора от его лица.
Неужели Карлотта стала третьей, влюбившейся в течение сегодняшнего вечера, с грустью размышляла Франческа. Вряд ли. Скорее всего, она просто увлеклась или влюбилась слегка на несколько минут, а может быть, часов или на худой конец дней…
Сама же Франческа была уверена, что теперь ее жизнь переменилась полностью и навсегда. Наблюдая за танцующими от стойки бара, она ощутила, как в ней рождается новое, не ведомое ей доселе чувство — ревность! В конце концов, судьба к ней попросту несправедлива!
Конечно, в определенном смысле она уже привыкла, что мужчины предпочитают Карлотту, а не ее. Но до сей поры это ее не слишком волновало, поскольку она была без ума от сестры, гордилась ее красотой, умом, тем особым блеском, который та излучала. Более того, Франческа чувствовала себя старшей в семье с тех пор, как их родители умерли и они остались совершенно одинокими в этом мире. Исключением была племянница Джудит, хотя ее в силу ряда причин смело можно было за близкую родственницу и не считать. Таким образом, Франческа не слишком возражала, что ей приходится играть вторую скрипку в их семейном дуэте, но, с другой стороны, она никогда не была по-настоящему прежде влюблена в мужчину, который пал жертвой чар Карлотты. До сих пор она и представить себе не могла, насколько это болезненно!
Неожиданно она почувствовал себя виноватой. Как это она могла позволить себе дурно думать о Карлотте? Ведь не ее вина, что она такая обворожительная… Дорогая, милая, любимая Карлотта!
Юный лейтенантик уселся на высокий стул в баре и предложил Франческе приготовить ему коктейль, предварительно назвав ее «блондиночкой». Франческа лишилась былого вдохновения и предложила ему бокал шампанского.
— Откровенно говоря, лейтенант, я плохой бармен. Возможно, даже самый плохой.
— Тогда, может быть, потанцуем?
Франческа отрицательно покачала головой:
— Мне нельзя оставить бар без присмотра. Кроме того, я и танцую немногим лучше, чем смешиваю напитки. Вот моя сестра — та, рыжеволосая, танцующая с моряком, у которого повреждена нога, — и в самом деле мастер в подобного рода штуках. Да вы сами видите. А какие коктейли у нее получаются! Если вам повезет, она, может быть, приготовит для вас мартини. Гарантирую, что вы получите впечатление на всю жизнь.
Лейтенант, без всякого сомнения, принимал все ее слова за чистую монету, поскольку немедленно переключил внимание с Франчески на Карлотту, которая медленно раскачивалась в танце, прижавшись всем телом к капитану. Глаза были закрыты, а голова покоилась на его могучей груди. Губы ее неслышно двигались, по-видимому, она что-то говорила в услужливо подставленное ухо капитана.
Лейтенант восхищенно присвистнул:
— Так это ваша сестра? Черт возьми, да она настоящая красотка!
— Это меньшее из ее достоинств, — пробормотала Франческа, но лейтенант ее не расслышал. На проигрывателе надрывалась пластинка «В самом сердце Техаса», и он вскочил, чтобы застолбить за собой следующий танец с Карлоттой, прежде чем это успеет сделать кто-нибудь другой: морячок явно был не самым лучшим партнером.
Биллу Шеридану явно не хотелось уступать свою даму многочисленным представителям военно-морского флота и армии, но тут уж было ничего нельзя поделать. Карлотта меняла партнеров одного за другим, постоянно изменялся и ритм танцев, которые она исполняла. Ее юбка извивалась вокруг стройных ног, демонстрируя время от времени подвязки шелковых чулок.
Билл помедлил, а затем двинулся к бару, чтобы скоротать время, болтая с очаровательной сестрой Карлотты. Та была мила и чрезвычайно дружелюбно настроена, а Билл был совершенно уверен, что сохранить хорошие отношения с родственниками избранницы — уже половина успеха. Особенно если у тебя серьезные намерения, а именно таковые появились у него в отношении Карлотты…
Билл буквально забросал Франческу вопросами, стараясь как можно больше разузнать о сестрах Коллинз. Франческа вполне отдавала себе отчет, что он более всего интересовался Карлоттой, а ею постольку поскольку, но отвечала терпеливо и, подробно, изо всех сил стараясь, впрочем, не высказывать ничего личного. Таких же примерно отношений она придерживалась с большинством всех этих матросиков и солдат на всевозможных благотворительных вечерах и балах, предназначенных для ублажения людей в военной форме. В обществе стало принято считать, что доброе отношение девушек к этим людям, идущим на смерть, — обязательно, и все они буквально из кожи вон лезли, чтобы соответствовать недавно возникшему понятию «славная девчушка». Однако же приходилось довольно умело балансировать на тонкой грани — стараться быть милой к парням в военной форме, но то же время не позволять, чтобы их вольности зашли слишком далеко. Сейчас Франческе было необходимо ни в коем случае не показать ни Биллу Шеридану, ни Карлотте, что она столь глупо влюбилась по уши в человека, который ей только что предпочел другую.
Несомненно, она будет вести себя чрезвычайно вежливо, как вела бы себя по отношению к любому мужчине, любому смертному, а не только к человеку, который походя разбил ее сердце.
Он спросил, где они живут.
— Всего в нескольких кварталах отсюда.
— С родителями?
— Нет, наши родители умерли примерно год назад.
— Извините, не знал. Вы работаете?
— Нет, мы обе все еще ходим в школу. В Редклиффе.
— Значит, девочки из Редклиффа?
— Как я понимаю, вы кое с кем там знакомы?
— Совершенно верно. Сам я родом из Бостона. Прежде чем вступить в военно-морской флот, закончил Гарвард, факультет права. Но я, по правде сказать, никогда не относился к избранному обществу и в модных аристократических клубах не числился. Зато мог себе позволить встречаться с девочками из Редклиффа, до чего настоящий, породистый выпускник Гарварда никогда не опустится. Возможно, выпускник Йеля к ним еще и снизойдет, но только не истый гарвардец.
Сама того не желая, Франческа расхохоталась:
— Тем не менее, ни я, ни Карлотта из этого проблемы не делали. А, кроме того, хочу вам напомнить — в случае, если вы забыли, — что идет война, а она внесла кое-какие изменения в наше существование. Осмелюсь вам сообщить, что вряд ли найдется в Гарварде студент — неважно, старшекурсник или нет, член закрытого привилегированного клуба или нет, — который был бы не готов отдать здоровый зуб за одну только встречу с Карлоттой!
— Осмелюсь вам сообщить… — Билл ухмыльнулся. — Выходит, из сказанного вами я должен сделать вывод, что вашей сестре приходилось иметь дело с парнями из Гарварда, так?..
— Едва ли. — Ей ужасно хотелось его поддразнить. — Как я уже имела честь вам доложить, капитан, в мире идет война, и патриотический долг любой мало-мальски привлекательной девицы состоит в том, что она просто обязана встречаться с парнями в униформе.
Он кивнул головой, и Франческе стало ясно, что он принял ее слова к сведению. Тем не менее, он сказал:
— А ведь вам, сестрички, удивительно повезло… Вы можете себе позволить учиться и при этом не работать.
Ему-то самому пришлось работать с того дня, когда исполнилось двенадцать… Он работал, когда учился в школе, затем в колледже, а потом и в университете.
В сущности, служба в морской пехоте стала для него в полном смысле слова передышкой в тяжелой борьбе за существование, которую он вел с этим миром с самого детства.
— Скорее всего, вы правы. Нельзя, правда, сказать, что мы так уж богаты, но небольшое состояние у нас тем не менее имеется. Этих денег вполне достаточно, если, разумеется, не шиковать и не транжирить их по пустякам. Иногда по этому поводу у нас с Карлоттой случаются стычки, но обыкновенно она все-таки меня слушается… если у нее хорошее настроение.
— Ага, — заявил он, разворачиваясь на подвижной высокой табуретке бара, чтобы лучше видеть Карлотту, самозабвенно танцевавшую в самом центре комнаты. — Значит, у вас именно так, как я и думал.
— Что это значит? Что вы такое думали о нас?
— Ну, думал, что вы старшая из двух сестер и заботитесь о Карлотте.
Франческа вспыхнула и почувствовала, как гнев медленно заполняет все ее существо, пробираясь даже сквозь привычную меланхолию. Такова была ее реакция на слова офицера, хотя она и понимала, что он абсолютно прав.
— Думаю, что вы не совсем точно представляете себе положение вещей, — заявила она. — Между нами разница всего лишь в один год. Мне девятнадцать, а Карлотте — восемнадцать. И, между прочим, капитан, у меня тоже есть имя. Меня зовут Франческа.
Тот подмигнул ей, полностью проигнорировав металл, неожиданно прозвучавший в голосе этой девушки, с виду такой мягкой.
— Вот мы и познакомились, Фрэнки. — Он взял ее за руку и поцеловал ее. — Надеюсь, мы будем друзьями, поэтому прошу вас, перестаньте именовать меня «капитан», а зовите просто Биллом. К тому же, вероятнее всего, в капитанах я пробуду не слишком долго.
С тех пор как он заполучил ранение в ногу, ему была предоставлена свобода выбора. Прежде чем снова вернуться на фронт, мог пройти целый год. До этого времени он мог или ошиваться где-нибудь при штабе, или выйти в отставку по ранению. Билл все еще не принимал решения. Но сегодня вечером, в течение каких-нибудь десяти минут, решение как-то появилось само собой. Нет, дезертиром он не станет — свой долг перед родиной он выполнил. Не его вина, что он пробыл на передовой только год. Виновата война. И пули, которые свистят над твоей головой. С другой стороны, лучше времени, чем сейчас, когда все нормальные мужчины на фронте, для начала карьеры не придумаешь. Уж слишком мало активных парней осталось дома. А он к тому же был награжден Морским крестом за исключительный героизм, проявленный в боях, так что почему бы не освободить место в строю для новичков? А теперь еще появилась Карлотта… Такая девушка, как она, не станет слишком долго дожидаться солдата с фронта…
Короче, ему предстояла большая и трудная дорога, и в самом ее начале так важен один-единственный момент, счастливый случай, который посылает тебе судьба… И было бы глупо им не воспользоваться…
Он пригласил Карлотту на вальс «Белоснежное Рождество», но, танцуя с ней, совсем позабыл и про вальс, и про рождественский благотворительный праздник. В мечтах он стоял, положив руку на Библию, и в присутствии сотен людей клялся перед Богом свято хранить Конституцию Соединенных Штатов. А за его спиной — красивая, зовущая и рыжеволосая, стояла первая леди Америки, само обладание которой он рассматривал как чрезвычайно ценное приобретение… не менее ценное, чем миллион долларов наличными…
Карлотта уселась за рояль и, аккомпанируя сама себе, стала петь «Блюзы в ночи». Хотя почти все собравшиеся знали слова песни, уже несколько недель возглавлявшей список самых популярных шлягеров, никто не отважился запеть вместе с ней. Эта вещь, казалось, была написана специально для Карлотты, и только для нее одной.
Одни из офицеров, облокотившись о рояль, пытался выяснить, отчего Карлотта прозябает в Бостоне, а не снимается в Голливуде. Ноги у нее лучше, чем у знаменитой Грейбл, лицом она под стать самой Веронике Лейк и уж куда сексуальнее, чем Рита.
— Крошка, вам просто необходимо сниматься в кино!
Карлотта привычным жестом взбодрила копну своих золотисто-рыжих волос и рассмеялась призывным смехом:
— Что ж, возможно, когда-нибудь это и случится… Она бросила скользящий взгляд в сторону Билла Шеридана, а тот подумал: «Только через мой труп!»
Как только гости затянули рождественские песнопения, показалось, что у Карлотты словно открылось второе дыхание. Она была просто неутомима.
— Давайте поедем еще куда-нибудь — веселиться, так веселиться! — заявила она Биллу.
— О’кей, я с удовольствием, — ответил он, решив про себя, что это было бы как раз самое лучшее. Больше всего на свете ему сейчас хотелось побыть с ней где-нибудь наедине.
— Собирайся, Фрэнки, — обратилась Карлотта к сестре. — Мы улетучиваемся.
Франческа заметила, как у Билла вытянулось лицо, и, не желая становиться лишней спицей в колеснице, сказала:
— Я остаюсь. А вы идите. — И снова она заметила, как Билл Шеридан испустил вздох облегчения.
— Ну уж нет! — настал черед Карлотты продемонстрировать родственные чувства. — Мы вместе пришли, вместе и уйдем. Будь добра, Фрэнки, притащи мое пальто. Мы с сестрой — неразрывное целое, — объяснила она Биллу.
Тот не знал, что и подумать. Может быть, Карлотте не хотелось оставаться с ним наедине? Или здесь скрывалось нечто другое? А может быть, эта девчонка пытается изобразить из себя недотрогу? Эдакую неприступную снежную королеву, которую совсем непросто добиться?
Он взглянул на Франческу, словно надеясь, что она поможет прояснить ситуацию, но та только пожала плечами. Если Карлотте зачем-то нужно, что бы она отправилась вместе с ними, то что здесь поделаешь? Вполне вероятно, что она просто не хочет оставаться с Биллом наедине…
Неожиданно тень надежды промелькнула перед ее внутренним взором. А если Карлотте он вовсе не так уж нравится, хотя это и невероятно? Возможно, только возможно, у нее есть еще один шанс попытаться влюбить в себя Билла. Несомненно, что несколько унизительно — играть роль резервного варианта, но это все-таки лучше, чем ничего… Лучше уж так — она не могла себе и представить, что больше никогда не увидит Билла. Иногда в жизни бывает и так, она слышала множество подобных историй… Кто в конце концов может сказать, наверное, пока живешь — всегда надеешься.
Она отправилась в гардеробную за пальто. Тем временем Билл перекинулся несколькими словами со своим приятелем Кайли. Они приехали на вечер вдвоем, и сейчас Билл предлагал ему продолжить увеселения в том же составе. Они завалятся в какой-нибудь клуб. Кайли оказался вовсе не против продолжения. Конечно, блондиночка не столь сногсшибательна, как рыжеволосая богиня, но все-таки ничего себе. А главное, сиськи у нее куда больше, чем у сестрицы.
Четверка встретила Рождество вместе. Следующие четыре дня они также не разлучались. Тридцатого Кайли совершенно разомлел, и Билл привел с собой Томми Хемингуэя, чтобы тот развлекал Франческу, которая восприняла замену совершенно спокойно. Ей было все равно. Томми ничуть не хуже умел поддерживать компанию, чем Кайли, да и как собеседник оказался куда интереснее. Так какая разница? Она участвовала в этом действе только потому, что ее упросила Карлотта, сказавшая, что ей претит сама мысль о том, что Фрэнки останется на праздники дома одна-одинешенька. Для самой Франчески также было значительно приятней кутить с Биллом и Карлоттой, с теми парнями, которых приводил для нее Билл, чем сидеть дома и постоянно задавать себе вопросы: чем, интересно, они там занимаются? Сидят ли в итальянском ресторане в северной части города, попивая красное вино и скрестив над столом руки? Или, может, расположились на заднем сиденье «бьюика» 1938 года выпуска и вовсю обнимаются?
За это время Франческа так и не смогла выяснить ничего конкретного по поводу того, как в действительности обстоят дела у Карлотты с Шериданом. Она просто боялась задавать слишком много вопросов на эту тему, опасаясь тем самым обнаружить свои собственные чувства, а Карлотта не торопилась делиться мыслями и впечатлениями с сестрой, отказываясь играть в любимую девичью игру в откровенность.
Они с сестрой одевались, чтобы отправиться на встречу Нового года в компании с Биллом и еще с кем-то — то ли Томми, то ли Кайли, а может быть, с каким-нибудь новым ухажером.
— Скажи, он тебе в самом деле нравится? — неожиданно спросила Франческа.
— Конечно, нравится. Разве бы я стала встречаться с ним, если бы не так, глупышка?
— Нет, ты ответь мне: он тебе очень нравится?
— Боже всемогущий! Фрэнки, ну как я могу тебе ответить с такой точностью, на которой ты настаиваешь? Он по-настоящему красивый парень, что и говорить, а ты ведь знаешь, что мне нравятся красивые мужчины. К тому же он от меня без ума, а мне нравится, когда меня любят. — Тут Карлотта хихикнула.
— Я думаю, что он тебя любит, Карлотта. И серьезно.
— И очень хорошо. Я довольна.
— Но ты же не хочешь, чтобы он от этого страдал, правда?
— О господи, Фрэнки! Это его личные трудности. Я, например, только и делаю, что холю себя и лелею, и тебе рекомендую делать то же самое. Беспокойся больше о себе, чем о нем. Нам всем следует уделять больше внимания себе. И еще…
— Что же еще?
— Еще два пункта моей программы, вернее, одно предложение и один вопрос. Предлагаю тебе сегодня от души повеселиться, но при этом спрашиваю: где бы нам раздобыть себе несколько пар нейлоновых чулок? Свою последнюю пару я недавно где-то зацепила, а другой у меня нет. Если мне придется натягивать на себя эти хлопчатобумажные чудовища, предупреждаю, буду реветь, как белуга!
Франческа направилась к своему персональному шкафчику, где хранила разные женские мелочи, вынула из одного из ящиков пару новеньких нейлоновых чулок в шуршащей упаковке и протянула пакетик сестре.
— Ты и в самом деле собираешься сделать мне такой ценный презент? — спросила Карлотта, вынимая тем временем чулки из пакета. — Не слишком приятно сознавать, что я лишаю сестру последнего достояния.
— Это не последние, — сухо заметила Франческа, — а предпоследние.
— Да у тебя запас! В таком случае без зазрения совести воспользуюсь твоей любезностью, милая Фрэнки. Знаешь, кого я люблю по-настоящему — от макушки до кончиков пальцев на ногах?
— Кого же?
Неужели она скажет, что Билла?..
— Тебя, дорогая. Неужели ты могла подумать, что я имею в виду Джудит?
После этих слов они обе залились веселым хохотом.
Хотя Джудит была их племянницей, примерно одного с сестрами возраста, и выросли они вместе, особой любви между ними не существовало. Впрочем, сестры и Джудит поддерживали, тем не менее, внешне дружеские отношения. Но, признаться, Джудит относилась к типу людей, дружить с которыми чрезвычайно трудно, а любить — и того трудней.
Однако же Джудит, как ни странно, нашла себе человека, который соглашался любить ее и в горе, и в радости, делить с ней тяготы пополам и тому подобное. Более того, Джудит собиралась сочетаться законным браком буквально на следующий день, в первый день Нового года.
— Ты только подумай, — насмешливо изогнула губки Франческа. — Джудит выходит замуж раньше, чем кто-либо из нас, за какого-то противного толстосума! И она прислала нам приглашение на свадьбу, хотя на протяжении последнего года мы едва перемолвились и парой слов. Удивительно!
— Знаешь, что, я думаю, по-настоящему достойно удивления? — спросила Карлотта, любуясь своим отражением в зеркале. — Это как она вообще ухитрилась заманить мужчину на такое дело…
II
Джудит росла, набиралась ума и сил, но по-прежнему не одобряла поведение Франчески и Карлотты, хотя они с детства вместе играли и ходили в одну школу. Правду сказать, Джудит инстинктивно чувствовала, что красотой ее Бог не наделил, а сестер — наоборот, особенно Карлотту. Сестры завивали волосы, украшались всевозможными оборочками, рюшечками и лентами и хорошели день ото дня, как два ярких, ухоженных весенних цветка. Кроме внешности, они обладали и другими достоинствами — беззаботным заливистым смехом, нежными звонкими голосками и легкими быстрыми ножками, которые при ходьбе, казалось, едва касались грешной земли.
Джудит же ходила тяжело ступая, волосы зачесывала гладко, а улыбаться — так вообще почти не улыбалась, не говоря уже о смехе. Платья она носила не то что не накрахмаленные, а иногда даже просто неглаженные, поскольку у Присциллы, ее матери, руки до таких пустяков не доходили — ей приходилось в поте лица зарабатывать на хлеб без мужней помощи, чтобы как можно меньше пользоваться подношениями со стороны своего отца Хью Коллинза, который по совместительству являлся одновременно отцом и Франчески с Карлоттой, а также со стороны Джейн Коллинз, матери ее сводных сестер, — по совместительству ее мачехой.
Так что Джудит приходилось не только мириться с наличием красивых и ухоженных сестричек, у которых водились в избытке игрушки и платья, но и ежедневно выслушивать злобное брюзжание Присциллы по поводу Франчески и Карлотты и их матери Джейн, что тоже не добавляло ей родственных чувств.
В тот самый день, когда Хью Коллинз привел с собой хорошенькую рыжеволосую и зеленоглазую Джейн, чтобы познакомить ее со своей семнадцатилетней дочерью от первого брака, Присцилла сразу поняла, что с отцом ей больше не жить. Никакой возможности примириться с этой женщиной — «девкой», как ее про себя называла, хотя по-настоящему не очень знала, что это значит, — она не представляла. Зато она знала, что новая «мать» была всего на год старше ее. Кроме того, она была не в состоянии освободиться от мысли, что Джейн, дочь ирландской иммигрантки-служанки, вышла замуж за отца исключительно из соображений ожидавшегося материального благополучия, которое ей обеспечило бы проживание под фамилией Коллинз.
Присцилла с ума сходила от ненависти к чужачке и ревности. В этой связи она и замуж вышла за первого подвернувшегося ей парня — счетовода отца, чрезвычайно тихого и скромного человека, который не оказал ей никакого сопротивления. Звали его Джон Тайлер. Затем она позволила своему отцу, который был втайне весьма рад избавиться от помехи в виде великовозрастной дочери, подарить новоиспеченному семейству маленький домик в Южном районе города в качестве свадебного подарка. Впрочем, получив и приняв дар отца, Присцилла решила, что небольшой размер домика и его слишком далекое от центра местоположение не соответствуют ее статусу любимой совершеннолетней дочери и затаила на дарителя злобу. Более того, чем больше она получала от Джейн и Хью, тем крепче становилась ее уверенность в собственной обездоленности. А подобное чувство в свою очередь помогало в ее душе созревать семенам неприязни к отцу и мачехе. К тому времени, когда Присцилла наконец подарила миру Джудит, а Джейн, год спустя, Франческу и Карлотту, эти семена дали обильные всходы в виде неприкрытой ненависти.
Когда муж Присциллы, человек, «невезучий по призванию», заболел дифтерией и несколько дней спустя пал ее жертвой, отец немедленно предложил дочери финансовую помощь. Но на этот раз Присцилла отвергла его «лицемерную благотворительность» и предпочла вместо этого самостоятельно зарабатывав себе на жизнь в качестве сиделки, что, по ее мнению, было куда лучше, чем прозябание в роли обыкновенной домохозяйки, живущей на доброхотные даяния родных.
Потом, вполне нелогично, она неожиданно позволила отцу и мачехе взять на себя все заботы о Джудит «в те часы, когда она надрывается на работе, чтобы заработать на корку хлеба». В то время она объявила, что хотя не позволит покупать для Джудит новые вещи, но согласна удовлетвориться обносками Франчески и Карлотты, чтобы пристойно одеть свою дочь, поскольку Джудит оказалась куда более мелкой, чем ее сводные сестры. Кроме того, отцу и мачехе было милостиво позволено поставлять для Джудит игрушки, от которых сестры уже отказались. «Новые вещи» она принимала исключительно как подарки на рождественские праздники или в день рождения Джудит.
Все складывалось так, что Джудит стала напоминать орудие мести, которое Присцилла избрала, чтобы насолить Джейн и Хью, словно сам вид ее дочери — в поношенном платье и с подержанной куклой в руках, у которой один глаз не открывался, — должен был служить вечным укором жестокосердным родственникам и их избалованным отпрыскам.
Согласно этой, избранной Присциллой модели поведения для Джудит, та могла посещать ту же самую дневную школу, что и Франческа с Карлоттой. Но волей матери она была лишена уроков хорошего тона, пения и музыки, не говоря уже о школе танцев, которые сестры посещали за отдельную плату. Таким образом, Джудит позволялось лишь самое необходимое, но никак не излишки.
Мысль о том, что своими действиями она, кроме вреда, ничего дочери не приносит на этой стадии развития событий, просто не приходила ей в голову — уж слишком Присцилла была занята, создавая из жизни Джудит памятник несправедливого со стороны отца и мачехи отношения к себе. В этом она настолько преуспела, что вряд ли бы обратила внимание на негативное отношение к этому своему занятию со стороны собственной дочери, если бы такое и последовало, поскольку дочь в скрытности и лицемерии ничуть не уступала ей.
Когда Франческа и Карлотта учились в школе высшей ступени, они прекратили игру в «добреньких девочек» и почти совершенно игнорировали Джудит в своих забавах и развлечениях, за исключением, пожалуй, тех случаев, когда их к этому принуждала мать. По их мнению, Джудит мельничным жерновом висела на шее у всего семейства.
«Стараешься, стараешься быть с ней хорошей, а что получаешь взамен? — жаловались они друг другу. — Самый настоящий плевок в лицо!» Джудит вела себя не только вызывающе и грубо с сестрами и прочими домочадцами, но, более того, постоянно демонстрировала окружающим свое превосходство, которым она, по глубочайшему своему убеждению, обладала перед всеми живущими.
Тем не менее Хью и Джейн испытывали определенное чувство вины перед Присциллой, которое последней удалось у них выработать путем бесконечных неустанных трудов, и они продолжали в один голос убеждать ее принять помощь, хотя бы ради Джудит. Именно этим они и занимались в тот роковой вечер, когда погибли одновременно с Присциллой. Стоял чрезвычайно жаркий июньский вечер 1941 года, когда Хью и Джейн, захватив ее с собой, отправились пообедать в ресторане при гостинице в Марблхед с надеждой уговорить упрямицу отослать Джудит в привилегированную школу в Редклиффе вместе с Франческой. До сих пор никакие уговоры не помогали, Присцилла упорно твердила, что Джудит пойдет работать, поскольку у нее нет за спиной такого богатого отца, как у Франчески, хотя и Хью и Джейн, в один голос твердили, что грешно лишать такую способную девочку возможности получить образование. Джудит и в самом деле училась лучше своих более красивых сестер.
Гостиница «Марблхед армз» представляла из себя огромное старое здание, выстроенное из просушенного леса. Поэтому, когда неожиданно вспыхнул пожар, весь дом занялся в одно мгновение, словно гигантский факел. Позднее было установлено, что все трое погибли от удушья прежде, чем до них добралось пламя. Последнее несколько примирило Карлотту и Франческу с происшедшим, хотя они и скорбели безмерно. Зато Джудит перенесла смерть матери довольно спокойно — в сущности, она недолюбливала собственную мать ничуть не меньше своих юных теток. Несомненно, у нее было за что осуждать мать — ведь та из-за глупых амбиций превратила жизнь дочери, да и свою тоже, в сущий ад, в серое, лишенное радостей существование. Она считала мать существом глупым и неразвитым и решила, что уж кто-кто, а сама будет жить по-другому и добьется успеха любой ценой. Истинная месть, рассуждала она, — это когда ты поднимешься на самую вершину и сможешь сверху вниз пренебрежительно поглядывать на своих врагов.
Джудит не впала в отчаяние, когда обнаружила, что после смерти матери осталась без гроша, да и без всякой прочей собственности, за исключением покосившегося маленького домика. Ничего другого она и не ждала. У матери не было ни цента, а в завещании дедушки о ней упомянуть забыли. Тот, составляя в один прекрасный день последнюю волю, оставил все своей жене Джейн, прекрасно зная, что та позаботится и о Присцилле с Джудит не хуже, чем о собственных дочерях. Но поскольку Джейн также пала жертвой пожара, все состояние отошло этим вертлявым потаскушкам, у которых ничего не было на уме, кроме танцулек и модных нарядов. Что ж, со временем она их поставит на место, да и вообще всем покажет, где раки зимуют. Все заплатят ей долги до последнего цента… Все те, кто позволял себе насмехаться над ней, в особенности ее милые сестрички! Она выросла в тени, они же всю жизнь нежились на солнце. И вот для Джудит настала пора выступить на передний план, а Франческу и Карлотту задвинуть подальше в темноту.
Хотя состояние отца оказалось не столь велико, как того ожидали, Франческа сказала Карлотте, что им необходимо поговорить с опекунами о выделении части средств в пользу Джудит, что позволило бы последней закончить колледж, избежав материальных затруднений.
— Не вижу в этом никакой необходимости, — заявила Карлотта, продолжая покрывать алым лаком пальчики на ногах. — Джудит не заслуживает подобной щедрости. Вечно она ходит задрав нос, да и разговаривает, словно делает тебе этим одолжение. Держит себя с нами, будто наследная принцесса, а все из-за того, что мы хорошенькие, а она нет. Кроме того, денег у нас не так уж много, и дай Бог, чтобы их хватило на наши собственные нужды.
— Перестань, Карлотта. Ты же знаешь, что дела обстоят совсем неплохо…
— Но ведь именно ты внушаешь мне мысль о бережливости: мы, дескать, не можем себе позволить покупать ничего дороже губной помады, да и то не чаще одного раза в год!
— Карлотта, ты совершенно невозможная девчонка! Вовсе я этого не говорила. Я всего-то и сказала…. впрочем, не стоит об этом! Ты прекрасно знаешь, что я имела в виду. И мне кажется только справедливым, если мы поможем Джудит — этого, по крайней мере, хотели бы и наши родители, если бы остались живы. В конце концов, она приходится нашему папочке внучкой.
— Ну и что с того? Кому какое дело? Пусть сама о себе позаботится, если такая гордая.
— Мне просто хотелось, чтобы она смогла учиться дальше.
— А зачем ей колледж? Да и вообще, что особенно хорошего в подобных заведениях? Четыре года портить себе фигуру, горбатясь над книгами, не говоря уже о зрении. Честно говоря, я и сама не слишком уверена, что мне хочется учиться дальше, да и тебе предлагаю дважды подумать, прежде чем поступать в колледж. Только подумай, сколько удовольствий мы могли бы заполучить на эти денежки вместо четырех лег учебного прозябания.
— А чем же мы в таком случае займемся?
— Брось, Фрэнки, не строй из себя пай-девочку. Мы могли бы наслаждаться! Отправились бы, например, в путешествие. В Европу или даже вокруг света. — В Европе идет война, ты забыла? Кроме того, и отец, и мама хотели, чтобы мы закончили колледж. Поэтому учиться нам все-таки придется.
— Если в Европе воюют, то мы может поехать в Калифорнию и погреться как следует на солнце. Снимем себе дом где-нибудь на побережье. Я всегда мечтала попасть в Голливуд. А вдруг нам повезет и мы станем кинозвездами? Разве тебя не устраивает такая перспектива? В крайнем случае, мы просто сможем отлично загореть. Говорят, что в Голливуде солнце жарит каждый день. Что ты скажешь на это, Фрэнки?
— Я по-прежнему настаиваю, чтобы мы поступали в колледж и предложили Джудит то же самое.
— Ну, хорошо! Если ты настаиваешь! Уж слишком ты правильная, Фрэнки Коллинз. И часто себе в ущерб. Надеюсь, нам не придется пожалеть о твоем решении, отдать уйму денег Джудит и из-за этого позабыть о Голливуде.
— Ждете благодарности? Ее не будет, — заявила Джудит, когда сестры объявили ей о своем решении дать ей денег на колледж. — Я не нуждаюсь в вашей благотворительности. У меня есть собственные средства, о которых вам неизвестно.
— В самом деле? — удивилась Франческа, решив, что Джудит говорит о деньгах.
— Да, в самом деле — Джудит похлопала себя по макушке. — И эти средства находятся здесь. Их иногда называют мозгами. Ты когда-нибудь слышала, что это такое?
Карлотта послала Франческе многозначительный взгляд: видишь, что бывает, когда пытаешься быть доброй в отношении Джудит. Одни оскорбления!
Когда они покидали домишко Джудит, то не имели ни малейшего представления, что их племянница собирается предпринять. Хотя Франческа была вынуждена отметить, что иметь дела с Джудит и тем более относиться к ней по-доброму практически невозможно. Самое лучшее — держаться от нее подальше. И видеться раз или два в год — на Рождество или День благодарения.
— Знаешь, что нам следует предпринять прямо сейчас, если мы хотим продемонстрировать миру, что наши котелки тоже чего-то стоят? — Карлотта похлопала себя по темени, как это только что сделала Джудит. — Нам необходимо кое-что отпраздновать.
— Что же мы будем праздновать?
— Мы будем отмечать день спасения наших денежек. Со стороны Джудит было очень мило немного сэкономить в нашу пользу. Почему бы нам, к примеру, не пообедать в «Копли», выпить шампанского в честь Джудит, а затем отправиться за покупками по шикарным магазинам?
Франческа засмеялась:
— Мне кажется, ты уже настроилась купить себе новое вечернее платье. Я права?
— Вот как раз сию минуту, — отрезала Карлотта, — я думала вовсе не о себе, мисс «короткие штанишки». Просто решила, что уж коль скоро ты собралась отправиться в Редклифф, тебе следует полностью сменить свой детский гардеробчик и одеться, как подобает взрослой девушке — студентке колледжа.
Мгновение спустя голос Карлотты вдруг стал нежным и по-родственному теплым:
— Мне кажется, что существо, подобное тебе, такое же чудесное, привлекательное и доброе… достойно обладать, — тут она широко раскинула руки в стороны и с чувством закончила, — всем миром!
— Какая ты милая! — На глазах Франчески появились слезы. Они потеряли родителей, а их племянница Джудит оказалась ужасной стервой, но все равно им, верно, повезло, что их было двое и они любили друг друга.
— И знаешь что еще, Фрэнки? Мне наплевать на умственные способности Джудит. Мне мнится, что она ужасная дура, по крайней мере, по той причине, что не оценила твоего щедрого предложения.
Франческа вытерла слезы:
— Должна сказать, что полностью с тобой согласна. Поедем же скорей в «Копли» и закажем шампанского, в том, правда, случае, если сможем убедить персонал, что мы достаточно взрослые, чтобы употреблять алкогольные напитки. Выпьем за то, чтобы скорее позабыть о Джудит и ее мудрой голове.
Карлотта хихикнула:
— Мы выпьем за то, чтобы настал такой день, когда наша любезная племянница приползет к нам на четвереньках и станет нас молить о забвении ее грубости и злости, а также с просьбой уделить ей несколько долларов в память старой дружбы…
— А что тогда будем с ней делать мы?
— Я знаю, как в подобном случае поступила бы я, но ты, возможно, не одобрила бы моих действий. Ты бы, несомненно, ее простила. Ведь ты вечно всех прощаешь.
III
Еще задолго до смерти матери у Джудит сложился план относительно своей будущей жизни. К двадцати одному году главная задача — стать богатой и влиятельной. В соответствии с этим она с предельной откровенностью составила список своих достоинств и недостатков, своих плюсов и минусов. Плюс — ее ум, минус — особенности характера. Странно, но свою внешнюю непривлекательность она отнесла в разряд плюсов. Это было ее секретным оружием — вряд ли кто ожидал от такой далеко не блещущей красотой девушки желание выйти замуж по расчету, хотя история военной стратегии учила тому же: удивить — победить.
Колледж не входил в генеральный план развития успеха Джудит, в отличие от школы медицинских сестер. Поэтому еще до окончания высшей ступени школы ее зачислили в центр обучения медсестер при неспециализированной клинике. Сдавая свой домик в наем, она вполне сносно обеспечивала свое существование и смогла уделить достаточное время обучению и исследовательской работе. Джудит проводила массу времени в публичной библиотеке, старательно изучая материалы по тематике «Кто есть кто», а также колонки общественной и деловой жизни местных газет. Круг ее чтения охватывал общие финансы, бухгалтерский учет, государственное управление и право. Также она прочитывала все пособия по технике секса, которые только удавалось достать.
Насколько она была непопулярна среди своих сокурсниц по школе медсестер, которые за ее спиной постоянно над ней надсмехались, как над белой вороной, или среди молодых врачей, служивших объектами безустанного флирта со стороны тех же студенток, настолько же она была любима в среде пациентов, и особенно пожилых.
Джудит производила впечатление мягкой, застенчивой скромницы. Она играла в сердечную, заботливую, преданную, неутомимую труженицу, не боящуюся никакой грязной и черной работы, которую обычно пытались избежать другие медсестры. Все это было частью ее программы по самоусовершенствованию. Кроме этого, она была квалифицированна и надежна, а постоянный персонал знал, что на нее можно положиться.
Вскоре, спустя всего лишь шесть месяцев после начала ее обучения, план Джудит, к счастью для нее, стал ускоренно реализовываться: японцы атаковали Пёрл-Харбор, и маховик войны раскручивался все быстрее и быстрее. Соединенные Штаты вступили в войну, и Джудит уже предвидела острую нехватку медсестер. Теперь юноши призывного возраста по всей стране бросились вербоваться на военную службу, так же, наверное, поступят и еще обучающиеся медсестры. Все шло один к одному: если уж будет нехватка обучающихся медсестер, что говорить о практикующих медсестрах, особенно таких компетентных, как она. Зачем тратить время на завершение обучения, когда для своих личных целей она уже вполне достаточно овладела этой профессией. Размышляя таким образом, Джудит обратилась к своим материалам, рассортированным по папкам «досье», как она любовно их называла, и выбрала имя, которое ее наиболее заинтересовало.
Джудит отрекомендовалась в особняке Дадли Стэнтона на Бэкон-стрит, примыкающей к бухте Бэк Бей, за семь дней до рождественских праздников.
Праздники — хлопотливое дело для каждого — бедных или богатых, а особенно таких богатых, думала Джудит. Они, должно быть, наверняка связаны по рукам и ногам тем, что в их доме находится старый больной человек, нуждающийся в круглосуточной помощи.
Джудит повезло: она пришла как нельзя кстати. Аделин Первис, старшая из трех племянниц Дадли Стэнтона, которая руководила разрушающимся дядюшкиным хозяйством, как раз находилась в затруднительном положении. Завтра они должны были ехать в Палм-Бич, но поездка в самый последний момент могла сорваться. Роз Маккарти, сиделка, дежурившая по ночам, только что утром сообщила ей, что по личным обстоятельствам не может выехать из Бостона. И кроме того, Аделин не нашла еще замену повару, который отказался ехать в Палм-Бич гораздо раньше.
В тот самый момент, когда Джудит перешагнула порог дома, Аделин сидела за большим письменным столом красного дерева в роскошной библиотеке, отделанной резными панелями, и требовала у агентства в Палм-Бич представить ей по прибытии туда несколько поваров для предварительного собеседования. По разумению Аделин, повар имел, во всяком случае, гораздо больше преимуществ, чем ночная сиделка. Она рассчитывала повеселиться в Палм-Бич, а какое могло быть веселье без повара? Действительно, что же это — значит, вообще не есть? На крайний случай она всегда могла попросить экономку, миссис Бикум, или даже горничную подежурить у кровати Дадли. Сколько там внимания потребуется этому старому канюку ночью? А повар просто необходим, и сейчас же!
Поэтому, когда миссис Бикум доложила, что прибывшая Джудит Тайлер предлагает свои услуги практикующей медсестры, Аделин восприняла это как подарок судьбы. Она уже слышала, что медицинские сестры, практикующие или еще там какие, в большой цене. Даже если бы эта просительница была полной невеждой в медицине, она все равно бы наняла ее. Даренному коню в зубы не смотрят! Что там эти ночные сиделки делают во время своего дежурства? Ну, разве поправят подушку старику Дадли, разметавшемуся во сне.
— Милая, скромная девушка, — доложила миссис Бикум свои наблюдения.
— Пригласите ее, — сказала Аделин.
Аделин понравилось, что Джудит Тайлер оказалась немодно одетой дурнушкой. Хорошенькие были, как правило, ненадежны. Хорошеньких стоило кому-нибудь поманить, и они срывались с места, исчезая безвозвратно.
— Интересно, как так случилось, что вы появились у наших дверей, подобно подкидышу в корзинке. Мы всегда нанимали сиделок по рекомендациям агентств или доктора Филлипса. Что заставило вас обратиться к нам?
Джудит объяснила, что в разговорах со своими коллегами узнала, что Стэнтонам требуется практикующая медсестра. Она не была уверена, что это соответствует действительности, но решила попробовать, тем более что искала работу.
— Знаете, как это всегда бывает, — объясняла она почтительно, — на любой работе всегда ведутся разговоры о вакантных местах и какие из них лучше, где люди более доброжелательны и искренны.
— — Да? — явно польщенная спросила Аделин. — Они так говорят о нас? Я рада слышать, что все еще есть те, кто может оценить эти качества.
Джудит рассказала, что во время учебы в центре подготовки медсестер была одной из лучших студенток, но финансовые затруднения вынудили ее оставить обучение.
— Однако я довольно много успела узнать, чтобы хорошо справляться со своими обязанностями. И если бы я так не нуждалась в деньгах… — потупилась она в смущении.
Эта девушка с каждой минутой все больше нравилась Аделин. Хотя ей и нужны были деньги, но нанять ее можно было бы дешево, что наверняка понравилось бы мужу Аделин Уоллесу, столь нетерпимому в экономических вопросах. Он ненавидел, когда ее сестры время от времени брали на себя ведение хозяйства Дадли. Он говорил, что Теодора была мотовкой, а Нэнси Ли просто дурой, когда дело касалось денег.
Больше всего ее раздражало в сестрах то, что они пытались увильнуть от своих обязанностей, всегда взваливая все на нее. Думал ли Уоллес об этом? Едва ли. Все, что его беспокоило, так это то, чтобы Дадли видел: Аделин — единственная из всех племянниц печется о его благосостоянии… и изменил бы завещание в ее пользу. Это она могла понять, но видел бы Уоллес, чего это стоило — вести хозяйство Дадли! Его единственной заботой был бизнес: подготовка бесконечных бумажных потоков за подписью Дадли. А главное — не позволить мужу Теодоры Эдди перетянуть одеяло на себя. Это было совсем нетрудно — Эдди был в этих делах без царя в голове. Что касалось Нэнси Ли, то у нее в голове было только одно: побыстрее достать себе еще одного титулованного мужа или любовника поэкстравагантнее. Удовлетворение своих плотских желаний — больше она ни о чем не думала! Откуда у нее эта бешеная кровь? Никто в их семье этим не отличался. Разве что Дадли! Но когда это было… еще до его первого удара. Поговаривали, что он путался с женщинами сомнительной репутации, но в этом ничего особенного не было, если принять во внимание то, что он никогда не был женат. Ну, слава Богу, с тех пор много воды утекло…
— У вас, наверное, есть какие-нибудь рекомендации? — спросила Аделин, хотя уже решила нанять Джудит Тайлер.
— Вы можете справиться обо мне в неспециализированной клинике. Я думаю, они смогут поручиться за меня. И к тому же я Коллинз… Моя мать носила фамилию Коллинз.
Аделин была знакома эта фамилия. Хорошая семья, пусть даже у них и не водились деньги.
— Это ваши родители погибли во время пожара в Марблхеде?
— Это были моя мать, дедушка и его жена.
— Да, теперь я вспомнила. Хью Коллинз. После него остались две дочери, не так ли?
— Мои тетушки — Франческа и Карлотта Коллинз.
— Да… да… я слышала, одна из них, говорят, очень хороша собой и легкомысленна.
Джудит скромно потупила взгляд:
— Знаете, как это часто бывает? Люди склонны распускать сплетни о привлекательной девушке за глаза.
— Что ж, может быть, вы и правы. А у вас? У вас много знакомых мальчиков?
Джудит вспыхнула:
— О нет. Даже если… У меня совсем нет времени для этого. У меня вообще никого нет.
«Прекрасно, — подумала Аделин. — Это превосходит все ожидания».
— Если вы будете приняты на работу, смогли бы вы приступить к своим обязанностям немедленно? Смогли бы вы отправиться в Палм-Бич прямо сейчас?
— Конечно, мэм. Я готова выполнить любые ваши поручения.
— Хорошо! Будем считать вопрос решенным.
Дело сделано, подумала Аделин. Она производит впечатление смышленой девушки. Было бы не удивительно ожидать от нее и большего. Возможно, если она, конечно, справится, Джудит смогла бы помогать миссис Бикум разбираться со счетами или составлять ежедневное меню с поваром. Господи, я совсем забыла о поваре! Нужно заняться этим немедленно!
Аделин с мужем еще раз просматривала план. Она уезжала завтра с экономкой миссис Бикум, дворецким Чарльзом, горничной Кларой и медицинской сестрой Хиггинс, которая подготовит для больного комнату. Потом, послезавтра, едут Дадли, медицинская сестра Вудс и эта новая девушка Джудит. Шофер Уолтер поможет посадить Дадли в поезд, а сам поедет туда на автомобиле.
— Если ты хочешь, чтобы я оставила Уолтера и «роллс-ройс» здесь, я смогу нанять машину и там?
— Нет, пусть лучше Уолтер будет там с вами. Дадли любит старика, зачем волновать его по мелочам. Главное, чтобы он был доволен и ни о чем не беспокоился.
— Ты приедешь на Рождество?
— Попробую. Ведь я все это время, как проклятый, буду летать туда-сюда, черт возьми! Пока Дадли не подпишет эту чертову доверенность, мне придется побыть при нем мальчиком на побегушках, таская эти бумажки. А ты не забывай, что тебе нужно сделать. Помни, ты там не на каникулах. Вдалбливай ему все время о доверенности, о нашей большей доле в завещании…
— Неужели, Уолли, опять все то же самое?
— Заруби себе это на носу! Постарайся по возможности изолировать его от Тедди и Эдди, как, впрочем, и от Нэнси Ли. Не позволяй ей подлизываться к нему. Как только она навострит к нему лыжи, сразу же займи ее каким-нибудь «спасателем» с аргументом побольше.
Аделин мелко захихикала:
— Правда, что ли, Уоллес?
— Мне не до шуток, Адди. Какие тут могут быть шуточки? Два с половиной миллиона долларов!
И правда, подумала Аделин. Ну, что действительно смешно, так это цифра, которую назвал Уоллес. Она всегда полагала, что у Дадли никак не меньше трехсот миллионов. Об этом не уставал повторять ее собственный папа. Может, Уоллес пытается ее обжать? Или все только лишь строят догадки о его действительном состоянии?
Когда Уолтер, который служил Дадли верой и правдой тридцать лет, довез его до поезда и разместил в вагоне, Дадли на минуту прильнул к нему. Мир Дадли Стэнтона исчезал, он чувствовал, что все ускользает от него. От него, который когда-то господствовал в этом мире, господствовал сдержанно: без фанфар и излишней помпы, как старикан Рокфеллер, или старикан Вандер-бильдт, или этот ублюдок Форд.
Уолтер больше, чем шофер, он был старый друг, а у Дадли Стэнтона их оставалось не так много. Были еще племянницы — Адди, Тедди и Нэнси Ли. Любимицей была Нэнси, потому что не жадничала и умела развеселить. Аделин с Уоллесом — настоящие сквалыги. Тедди, наверное, стала бы такой же, будь у нее побольше мозгов в голове или имей она мужа поумней. Эдди совсем не был похож на Уоллеса. Если бы он сам не недолюбливал Уоллеса так сильно, было бы забавно наблюдать, как Эдди пытается сунуть свой нос в дела фирмы, а Уоллес, хлопнув дверью, каждый раз его прищемляет. Он частенько подумывал оставить все свое состояние (по собственным грубым подсчетам — а в последнее время все труднее уследить за всем, — оно составляло около четырехсот миллионов долларов) Нэнси Ли только лишь из чистого ехидства, чтобы досадить Адди, Тедди и их муженькам. Но затем эта мысль трезво блокировалась болезненным осознанием того, что Нэнси Ли пустит по ветру и состояние, и фирму буквально через несколько лет своей беспутной жизни. Ее уже трижды надували с поддельными счетами, пользуясь ее доверчивостью.
А когда все пойдет прахом, что останется от того, что сумел достичь и ради чего жил Дадли Стэнтон?
О Боже, сейчас, конечно, уже поздно, но как жаль, что он в свое время не встретил женщину, которая смогла бы стать ему другом и компаньоном сейчас и которая подарила бы ему детей, унаследовавших бы его имя и увековечивших бы то, что он создал… Вот тогда все это имело бы смысл.
Каждый день он напоминал себе, что должен кое-что сделать, пока еще не поздно. Заложить некий фундамент, сделать ряд пожертвований, чтобы быть уверенным, что все им заработанное пойдет лучше на благо человечеству, а не станет добычей его семьи в угоду мнимой гуманности. Тогда его имя останется в веках и будет что-то значить. Он должен найти в себе силы сделать это! Но это так трудно. А все из-за успокаивающих таблеток. Все эти дни он еще меньше, чем его измученное болезнью тело, мог положиться на свои мозги. И доверять адвокатам он уже не мог, не зная, который из них более предан ему, нежели Уоллесу. Это так изматывало — быть все время начеку против их поползновений, их попыток вырвать у него из рук рычаги управления еще до его смерти.
Здоровой рукой он схватил Уолтера за локоть:
— Ты скоро приедешь, дружище?
— Конечно, мистер Стэнтон. Я сразу же выезжаю на «роллс-ройсе», как только вернусь домой.
— Хорошо. Мне будет легче, когда ты рядом.
Бедный мистер Стэнтон, думал Уолтер. У него никого нет, несмотря на все его деньги. Ни одна из трех племянниц не даст за него и цента. Он увидел, как новенькая девушка Джудит внимательно наблюдает за их прощанием.
— Хорошо позаботьтесь о мистере Стэнтоне, барышня. Вы поняли? — сказал он ей.
— Непременно, — заверила его Джудит, улыбнувшись пожилому человеку и его старому слуге. А Уолтер подумал, что, когда она улыбается так приветливо, она не такая уж и дурнушка.
Джудит сочувственно погладила руку мистера Стэнтона. Он поднял глаза и увидел не тронутое ни косметикой, ни пороком лицо с ясными доверчивыми голубыми глазами: воплощение доброты и невинности, подумал он и почувствовал себя увереннее.
Другая сиделка, Бонни Вудс, проворно суетясь в купе, выпроводила Уолтера, чтобы не мешал должным образом устроить мистера Стэнтона. Его еще нужно было переодеть в ночную рубашку, накормить обедом раньше обычного, дать успокоительного, чтобы он нормально мог отдохнуть.
— Так, — сказала она Джудит. — Ты его раздевай, а я пока поищу ночную рубашку.
Тело Дадли Стэнтона было напрочь лишено плоти — одна кожа да кости, поэтому Джудит обращалась с ним так осторожно, как будто он мог в любую минуту рассыпаться. Он застонал и отвернулся, внезапно устыдившись перед этой молоденькой девушкой своего дряблого скелетообразного тела и съежившегося морщинистого членика.
Интуитивно она почувствовала это и утешающе прошелестела:
— Все будет хорошо.
Бонни Вудс в тот самый момент появилась с ночной рубашкой и бесцеремонно закатилась смехом:
— Конечно, все будет хорошо! Почему бы и нет? Я иду в вагон-ресторан, посмотрю, смогу ли раздобыть тарелку горячей каши и рисовый пудинг. Может быть, желе. В общем, что-то, что пролетит вовнутрь со свистом и сможет там задержаться…
За спиной мисс Вудс Дадли Стэнтон скорчил рожу и, когда Джудит, не сдержавшись, тайком озорно хихикнула, улыбнулся ей в ответ, довольный своей выходкой.
После ужина мистер Стэнтон явно намеревался вздремнуть. Иногда успокоительные действовали быстро, поэтому Бонни Вудс предложила:
— Ну что, Джуди, сможешь удержать оборону, пока я пропущу стаканчик на сон грядущий в салон-вагоне?
— Конечно. Я прекрасно справлюсь. Пожалуйста, не беспокойтесь. Занимайтесь своими делами.
— Уговорила, займусь. Потом никогда не знаешь, кого можешь встретить в салон-вагоне. Может быть, даже мистера Райта.
Как только сиделка вышла, Дадли Стэнтон проснулся и увидел Джудит, которая безмятежно сидела рядом с ним и смотрела на него.
— Поговори со мной, — сказал он. И в его словах прозвучало что-то большее, чем просьба. Действительно, с ним уже давно никто не разговаривал.
— А вы не спите?
Он хитро улыбнулся:
— Иногда эти успокоительные не действуют, но я притворяюсь, что они подействовали, иначе мне увеличат дозировку.
Она понимающе кивнула:
— О чем поговорим?
— Расскажи мне все о себе.
— Хорошо. Я сирота и действительно чувствую себя совсем одинокой в этом мире. Есть у меня две тетушки примерно моих лет, но они настолько заняты друг другом, что им не до меня. Они думают, что мир принадлежит только им, потому что у них водятся деньги и они красивы. Все, что им нужно — это неплохо, провести время…
Эти слова тронули его, он протянул ей свою действующую руку — рука дрожала. Джудит зажала ее своими ладонями, чтобы унять эту дрожь, и он ощутил тепло и силу, исходящую, от них.
— Чего бы тебе хотелось, дорогая?
— Любви. Я хотела бы любить и быть любимой…
Он кивнул ей в ответ. Джудит заметила, что у него сильно пересохло во рту и губы покрылись белым налетом. Она налила немного воды в высокий стакан и дала ему сделать несколько глотков.
Через час Джудит услышала, как Бонни Вудс, хрипло смеясь, пьяно разговаривала с каким-то мужчиной. Потом они дружно, споткнувшись о порог, ввались в соседнее купе и защелкнули замок.
Поезд, яростно громыхая по рельсам, набирал скорость, и в ночной темени казалось, что он движется еще быстрее. Когда Дадли Стэнтон вдруг проснулся, перепуганный и сбитый с толку, Джудит, чтобы унять дрожь его хрупкого тела, легла рядом на его узкую кровать и крепко прижала его к себе.
IV
Почти сразу же Джудит взяла на себя в два раза больше обязанностей, чем от нее ожидали, некоторые из них она вовсе не должна была выполнять. Бонни Вудс уехала с человеком «каких мало» из поезда, и Джудит сама предложила выполнять ее работу. Аделин не больно сопротивлялась, она чрезвычайно обрадовалась, что не придется подыскивать когда-нибудь еще, поскольку достаточно уже намучилась с приходящей прислугой.
— Вы уверены, что справитесь? — спросила она строгим голосом, ожидая, впрочем, услышать только утвердительный ответ.
— Разумеется.
— Сестра Хиггинс возьмет на себя инъекции и все остальные процедуры, которые положены по медицинской части. Вам же придется преимущественно заниматься тем, что выносить судно и регулярно менять белье. Я знаю, что Уолтер с удовольствием поможет вам, когда потребуется физическая сила и он не будет занят. Потом вы сможете посидеть рядом и почитать что-нибудь дяде Дадли, если, разумеется, вся работа будет выполнена на совесть. Таким образом, вы сможете отдохнуть, даже находясь, так сказать, на боевом посту. И конечно же, за дополнительные услуги в ваш конверт будет вкладываться более существенная сумма (почему бы и нет, ведь они смогут сэкономить на другой сестре, которую пришлось бы нанять). Только не благодарите меня. Просто таким образом мы покажем уважение к вашей деятельности.
— Тем не менее спасибо. Как вы думаете, возможно ли устроить что-нибудь вроде импровизированной кровати для меня непосредственно в комнате мистера Стэнтона? Мне будет легче…
— Ни слова больше. Прекрасная мысль. Конечно же, это будет сделано. Ваша идея позволит сэкономить массу времени.
Когда они перенесли складную кровать Джудит в комнату Дадли, тот тоже решил, что идея превосходная. Он вспомнил, как ему было хорошо в ту ночь в поезде, когда она забралась к нему на полку.
Сестра Хиггинс тем более не стала возражать, что Джудит будет спать в комнате мистера Стэнтона. Наоборот, она была просто счастлива оттого, что Джудит не выпендривалась, без возражений выполняла всякую грязную работу. Ведь с недавнего времени сестра Хиггинс стала страдать ногами: они распухли и превратились в колонноподобные столбы, должно быть от перемены климата.
Тем не менее, обнаружив в рождественское утро, что Джудит помогает мистеру Стэнтону совершать упражнения для его парализованной ноги, в то время как остальные находились внизу в холле и были заняты распаковыванием рождественских подарков, она пришла в неописуемую ярость:
— Кто вам позволил это делать? Ни один врач пока еще не рекомендовал ничего подобного. Вы злоупотребляете своим положением, девушка, не говоря уже о том, что подобные упражнения могут просто повредить нервной системе мистера Стэнтона. Ну-ка, убирайтесь отсюда! — Не говоря лишнего слова, она оттерла своим мощным корпусом Джудит в сторону и принялась восстанавливать нарушенные покровы на постели больного и подтыкать со всех сторон простыни и одеяла.
Дадли тут же пытался слабо протестовать, вздевая в воздух свою здоровую руку.
— О, умоляю вас! Оставьте мистера Стэнтона в покое. Разве вы не замечаете, что у него портится настроение, — пыталась урезонить Джудит сестру. — Я никогда не позволила бы себе подобного, если бы только могла представить себе, что из этого может выйти скандал. Прекратите, прошу вас, или я уйду. Я уволюсь… Я не знаю, что я сделаю, если вы сию минуту не прекратите издеваться над мистером Стэнтоном!
— Хватит болтать! — Даже сестра Хиггинс отступила перед таким напором. — О каких это скандалах ты там толкуешь? Кто тебе сказал, что у мистера Стэнтона испортилось настроение, или отчего, Боже сохрани, над ним издеваются? И кто здесь говорит об увольнении?
— Извините, — неожиданно спокойным голосом, полным скрытого достоинства, произнесла Джудит, адресуясь к Дадли Стэнтону. — Но я не собираюсь работать там, где в ходу сцены и скандалы, когда ты всего лишь пытаешься заступиться за своего пациента. К тому же мне весьма тяжело видеть, когда вы печальны или когда у вас портится настроение. Мне придется уйти.
Слова Джудит неприятно поразили Дадли Стэнтона. Джудит оказалась первой, которая относилась к нему как к человеку, а не просто больному, немощному телу, будущему трупу. Эта девушка просто настоящий ангел! Он не хочет ее потерять. И не позволит. Ни за что! В конце концов, он пока еще хозяин у себя дома, слава Создателю! И тут он неожиданно заговорил:
— Вы останетесь! Уйти придется мисс Хиггинс.
Берты Хиггинс едва челюсть не отвалилась от удивления. Как? В течение нескольких секунд она лишилась самого доходного и теплого местечка за много лет! Это все… не говоря уже о месяцах, которые она смогла бы проводить в Палм-Бич! То, что ей было обещано давным-давно.
— Посмотрим, что на это скажет миссис Первис!
Аделин, раздававшая подарки служащим, к тому моменту уже была на взводе. Нэнси Ли была на месте, присутствовали также Тедди и Эдди, но куда запропастился Уоллес? Он нарушил обещание почтить своим присутствием церемонию. Сигарета с золотым ободком, которую только что курила Нэнси, вывалилась из массивной пепельницы черного дерева и слоновой кости и прожгла неопрятную дыру в голубом с розовым ковре от Абюссона. Аделин было совершенно наплевать, что Нэнси поднесла ей две пары нейлоновых чулок в качестве рождественского подарка. Один только Господь Бог знает, где она достает эти штуки или каким путем на них зарабатывает. Это подозрительно, всего месяц прошел с тех пор, как Штаты вступили в войну, а нейлоновые чулочки самым волшебным образом испарились из продажи. Интересно, что исчезнет следом?
Аделин слушала жалобы медсестры Хиггинс всего несколько секунд, а затем и сама впала в ярость:
— Какого черта вы огорчаете мистера Стэнтона? У меня что, мало других проблем?
Тедди и Эдди думали одинаково: поскольку сестра Хиггинс была квалифицированной сиделкой, а Джудит делала в этой сфере только первые шаги, то уволиться следовало ей, Джудит.
— Да что вы понимаете? — разъяренно напустилась на них Аделин.
Пикантность ситуации заключалась в том, что Дадли нравилась Джудит, а Уоллес изначально попросил Джудит угождать во всем Дадли, особенно в мелочах, чтобы тот не слишком злился по поводу более серьезных дел. Кроме того, сестры «с опытом за плечами» были для всех постоянной болью в голове. Как только часы били восемь, они все бросали и уходили, если даже несли больному «утку». Молодые и свежие, эти сестрички, вырвавшись со службы, первым делом мчались на свидание со своим дружком. Сестры более почтенного возраста все свободное время проводили в креслах, поедая фунтами сладости: случайно оставленная где-нибудь в гостиной коробка с шоколадными конфетами тут же подвергалась невосполнимому урону.
Аделин решительными шагами направилась наверх, чтобы лично установить, что же в самом деле происходит? Впрочем, она застала совершенно идиллическую картину.
Джудит сидела у постели больного и читала ему в полный голос биографию президента Рузвельта. Дадли же слушал ее со всем вниманием и лишь иногда посмеивался над замечаниями, которые Джудит время от времени отпускала в процессе чтения. Воистину картина, достойная кисти живописца!
Как только Дадли увидел Аделин, он тут же проблеял:
— Я больше не желаю видеть эту грубиянку Хиггинс. Настоятельно требую избавить меня от этого!
— Ну конечно же, дядюшка Дадли. Вы ее больше не увидите. В этом я совершенно с вами согласна. Таким образом, дело было улажено.
Аделин была не прочь последовать совету Джудит и вместо задиравших нос дипломированных сиделок нанять парочку приходящих, обычно не доставлявших много забот.
Джудит по собственной инициативе решила взять на себя найм и отбор сиделок. По ее словам, главное, в чем нуждался Дадли, был покой, а уж принести ему несколько таблеток и поправить подушки под головой могла и она сама. В конце концов, болезнь Дадли не требовала принятия неотложных мер в любое время суток. Дело, к счастью, о жизни и смерти больного не шло. По мнению доктора Филлипса, выздоровление Дадли протекало спокойно, и только бы его не постиг новый удар, после которого пациент довольно быстро предстал бы перед самой высокой инстанцией.
— А как быть с этими… иголочками? — Аделин решила, что пришла ее пора задавать вопросы и спросить хотя бы об инъекциях. При этом она, правда, не могла скрыть собственной неприязни к уколам и поэтому состроила маленькую гримасу.
— Знаете ли, инъекции, скорее, дело техники, — ответила ей Джудит. — Часто опытная сестра может сделать укол куда лучше любого врача. У меня на уколы легкая рука. Ведь это так просто. Для начала нужно перетянуть резиновым жгутом руку, чтобы под кожей как следует обрисовалась вена, а затем следует ввести иглу. Хотите, покажу, как это делается? — и Джудит сделала движение, словно намереваясь взять Аделин за руку.
Аделин в ужасе отпрянула:
— В этом нет необходимости. Я не сомневаюсь, что у вас все получается по высшему разряду.
Самое же интересное началось потом. Когда Джудит наняла пару местных сиделок, из Вест Палм-Бич, приходивших по скользящему графику и исполнявших не слишком сложные функции, то оказалось, что у нее появилось достаточно времени, не только чтобы ухаживать за Дадли, выкатывать его время от времени в кресле-каталке на прогулку, но и помогать Аделин вести дом и хозяйство. Джудит взяла на себя инициативу, чего никогда не делала экономка. Таким образом, у Аделин высвободилось время ходить в сауну, посещать теннисный клуб и ездить в Эверглейдс, чтобы поиграть в гольф. Она могла даже позволить себе заняться яхтенным спортом на озере Уорт в компании друзей.
Уоллес также был доволен Джудит, поскольку она взяла на себя кропотливое дело по проверке счетов, в изобилии приходивших из магазинов и от торговцев. Получилась даже некоторая экономия средств. Более всего Аделин радовало то, что в комнату Дадли она могла теперь заглядывать от случая к случаю, так как терпеть не могла больничных палат, запах лекарств и всего того, что было связано с болезнями.
Единственной ложкой дегтя в бочке меда была нехватка авиационного топлива для самолета компании, что затрудняло Уоллесу совершать челночные полеты по делам фирмы. Неожиданная атака японских императорских воздушных сил на Пёрл-Харбор изменила многие планы Уоллеса и испортила лучший сезон в Палм-Бич. Впрочем, Аделин знала, что рано или поздно Уоллес найдет выход и раздобудет горючее, сунув кому надо в лапу. А если и это не получится, то у нее под рукой была Джудит, которая, отличалась умом и проницательностью, могла дать ценный совет. Кстати, для такой молодой женщины — это редкость. Уж не соврала ли Джудит насчет своих восемнадцати лет? Но уж через секунду Аделин рассмеялась над этой глупостью. Уж слишком прямолинейна и неиспорченна была Джудит, чтобы обманывать кого-либо.
Уолтер только что вернулся из городской аптеки, и Джудит спросила, не было ли затруднений в получении лекарств, выписанных доктором Филлипсом.
— Нет, мисс Джудит, с какой это стати?
— Я подумала об этом потому, что доктор Филлипс получил диплом врача в Массачусетсе, а не во Флориде…
— Да что вы, никаких проблем. Мы имеем дело с этой аптекой больше двадцати лет. Каждый год доктор Филлипс приезжает, чтобы узнать, как идут дела у мистера Стэнтона. Полагаю, что у доктора Филлипса договор и с аптекой, и с доктором Праути, который лечит мистера Стэнтона здесь.
— Полагаю, вы совершенно правы.
Как-то она попросила у доктора Филлипса несколько незаполненных, но подписанных им рецептов вместо того, чтобы спросить доктора Праути о некоторых нужных ей лекарствах.
— Они могут мне пригодиться, в случае если… — тут Джудит заговорщицки понизила голос: — Между нами говоря, доктор Филлипс, было несколько случаев, когда я звонила Праути по поводу здоровья мистера Стэнтона, но он не слишком спешил навестить больного. Мне кажется, что он не так предан этому дому, как вы, — польстила она ему.
Джонас Филлипс только что объявил, что Дадли находится в своей лучшей форме за последние десять лет. При этом он сказал, что физиотерапия, курс которой проводит с больным Джудит, принесла значительную пользу. Раньше доктор воздерживался от похвал в ее адрес. На щеках у Дадли появился румянец, должно быть, розы расцвели на лице больного из-за того, что Джудит частенько отправлялась с ним в путешествия на кресле-коляске и подолгу оставалась на свежем воздухе.
У врача не было причины не дать преданной сиделке несколько просимых ею бланков за своей подписью. Если ей пришла в голову мысль слегка попичкать своего расслабленного питомца витаминами, о которых она читала в новомодных медицинских журналах, то греха в этом особого не было. Разве что она бы потратила малую толику из богатств Стэнтона, а у Адди и Уолли окажется в кармане на несколько долларов меньше. Да и кто в самом деле разбирается по-настоящему в медицине? Психотерапевтический эффект не стоит совсем уж сбрасывать со счетов.
— У вас в доме прячется маленькое чудо, Адди, — заявил он хозяйке, когда она потащила его на вечеринку к Сисси Биддли в Маналапан. — Постарайтесь ее сохранить.
— И не говорите, доктор. Видели бы вы, как она обмывает Дадли в резиновой ванночке! Буквально за одну секунду. А раньше на это затрачивали полчаса. Ну, скажи, разве я не умница, что откопала такую сиделку?
Как только Уолтер вышел из комнаты, Джудит осторожно отклеила этикетки с аптечных бутылочек. Витамины, конечно, приносят Дадли большую пользу, но немного стимулятора также не повредит — время от времени, разумеется. Глядишь, он вообще скоро почувствует себя, как мальчишка…
Дадли Стэнтон начал самым определенным образом чувствовать, что физиотерапия, которую проводила с ним Джудит, стала оказывать на него благотворное влияние. Пару раз ему даже показалось, будто что-то ожило на парализованной стороне тела. А уж массажи Джудит превратились в самое приятное событие дня. Все прочие сестры и массажистки, когда-либо прикасавшиеся к его телу с лечебной целью, теперь казались Дадли неуклюжими и равнодушными, а их прикосновения — неприятными и даже болезненными. Джудит вначале мыла руки теплой водой, и ее прикосновения были такими мягкими, нежными… казались лаской. Дадли не мог припомнить, когда бы он за многие последние годы был так счастлив и доволен.
Как-то во время массажа Джудит, словно невзначай, взяла в руку его старый и довольно уже увядший член, — тут Дадли едва не хватил новый удар счастья, так приятно было оказаться его дряблой плоти в нежной и теплой руке. Более того, Джудит принялась массажировать его. Поначалу Дадли чуть не задохнулся — широко открытыми глазами он молча уставился на Джудит. Она нежно улыбнулась ему. Да, это был не сон, и он закрыл глаза и застонал, целиком отдаваясь неге полузабытых ощущений. Ее пальцы очень мягко и нежно двигались вверх и вниз по трепещущему отростку его тела. Дадли застонал, снова всей душой желая пережить оргазм, но в следующую секунду от страха болезни горячо попросил провидение, чтобы этого не произошло.
Но он опоздал. С криком удовольствия и боли об изверг семя, и его тело задрожало в конвульсиях наслаждения. Неожиданно для себя зарыдав, он потянулся неокрепшей, трясущейся рукой к той, другой руке, которая принесла ему наслаждение. Десять лет Дадли не испытывал оргазма, поэтому он сжал пальцами ладонь Джуди и покрывал ее поцелуями до тех пор, пока Джудит не высвободилась и не стала целовать его худые и сухие руки. Дадли снова застонал, но на этот раз уже от переполнявших его эмоций и благодарности.
Так Джудит впервые в жизни поцеловала мужчину (вернее, его руку), уже не говоря о том, что коснулась его гениталий. С каждым днем она все более совершенствовалась и в поцелуях и в ласках.
Она научилась нежно тереться губами о его губы, сосать его нижнюю губу, а затем запускала свой язычок ему в рот, и уже язычок выполнял основную работу — он ласкал и касался каждого миллиметра внутри рта и добирался до самых глубин и, казалось, вот-вот пропадет в водовороте его миндалин и альвеол. И когда Дадли уже находился почти в полном экстазе, она переключалась на его член, начиная двигать по нему рукой вверх и вниз — поначалу медленно, а потом все сильней и сильней, все быстрей и быстрей, увеличивая силу и давление до тех пор, пока Дадли не начинал молить о пощаде.
Но однажды днем, когда солнце заливало комнату и теплый ветерок шевелил шторы, настал момент, когда она не смогла довести его до оргазма, привычно используя руку, и Дадли разрыдался от огорчения.
— Не расстраивайтесь, — шепотом сказала она. — Джудит все устроит как надо.
Она опустила голову вниз и поцеловала его там точно так же, как перед этим целовала его губы, — мягко, нежно, тщательно и сосредоточенно, как и все, что делала, общаясь с Дадли. Она слегка укусила его за член, прежде чем втянуть его глубоко в себя, а потом ласкала языком до тех пор, пока Дадли не истек в нее с пронзительным вскриком.
Когда она обмыла его и приготовила к дневному отдыху, он неожиданно сказал:
— Я люблю вас!
— А я вас…
Дадли поверил Джудит. Впрочем, он был не так глуп, чтобы поверить, что Джудит полюбила его в романтическом смысле этого слова, то есть как юная девушка любит молодого человека, равного с ней возраста и пылкого. Он не питал иллюзий насчет того, что Джудит видит в нем сильного мужчину, эдакого защитника и опору. Зато он был просто убежден, что она, как чувствительная и заботливая женщина, привязалась и привыкла к нему, как привыкают к доброму старому другу, которого жалеют и которого боятся потерять.
Что же касается его любви, то это уже отдельная история. В его чувстве сочетались благородность и уважение, но главное — он питал страсть к телу очаровательной юной девушки, едва созревшей для любви, готовой встретить здорового и умного мужчину, отца ее будущих детей.
Но, независимо от природы ее чувств, Дадли не был готов дать Джудит свободу и так просто от нее отказаться. Господь свидетель, он еще жив! И кроме всего, именно Джудит побудила в нем интерес к жизни.
Дадли велел Уолтеру отправиться в самый дорогой ювелирный магазин на Уорт-авеню — признаться, он уже не знал, какой из них самый дорогой, — и купить для Джудит браслет. Поскольку нужно было дать Уолтеру хоть какие-то инструкции для покупки, он ограничился только одной, понятной им обоим, — обойтись десятью тысячами долларов.
— Как прикажите заплатить сэр? Наличными?
— Нет, — величественно произнес Дадли. — Я лично выпишу тебе чек, и ты сам проставишь необходимую сумму. Некоторые полагают, что я уже вроде мертвеца, и уже подбираются к моему состоянию, но я все еще хозяин собственных денег, старина Уолтер. Там, на столе… в верхнем ящике. Принеси мне одну из моих чековых книжек.
Он не подписывал чеки года три и тут почувствовал, насколько, оказывается, это приятно делать снова, пользуясь здоровой рукой. Уолтер же в тот момент прижимал своей рукой чековую книжку к столешнице.
Тем не менее, некоторые сомнения Дадли все-таки испытывал: возможно, когда Уолтер будет покупать, кто-нибудь — продавец, а может, случайный наблюдатель — сообщит об этом Адди. Но он волновался не слишком. Сейчас он чувствовал себя сильнее, чем когда ему было пятьдесят… нет сорок, а пожалуй, и тридцать пять! Он по-прежнему в состоянии разобраться с этой жадной шайкой!
Когда Дадли поднес Джудит алмазный браслет с цейлонским сапфиром в середине, к его удивлению, она расплакалась и наотрез отказалась принять его:
— Да неужели вы думаете, что я возьму от вас подарок за то, что я делала ради любви?
Но еще более он удивился, когда Джудит так и не приняла подарок и сама лично вернула браслет в магазин. После этого Дадли решил, что она не только добрая и чудесная молодая женщина, но еще и обладающая неистощимыми запасами любви и щедрости, в отличие от его алчных родственников.
V
Вскоре после возвращения в Боогон Аделин решила отдохнуть от всех домашних дел и обязанностей. Получив приглашение от своей старинной подружки Люси Коул из Атланты, она им воспользовалась.
— Вряд я там пробуду больше четырех недель, — сказала она Уоллесу, который возражал против ее поездки.
— В Палм-Бич и шагу не ступишь без доверенности этого старого ублюдка, и завещание он менять не хочет: все по-прежнему разделено на три равные части, и это после всего, что мы для него сделали! А если после твоего отъезда он даст дуба? Что тогда?
— Не даст, — парировала жизнерадостно Аделин. — После того как Джудит стала за ним ухаживать, он просто расцвел.
— А это хорошо?
— Это дает нам время. Обещаю, что когда вернусь, то буду при нем денно и нощно. А пока я в отъезде, Джудит за ним посмотрит. Тедди и Нэнси Ли здесь вообще делать нечего, впрочем, как и тебе. Лучше поживи пока в нашем доме, а здесь ты и так сможешь держать все под контролем, подписывая бумаги или что-либо обсуждая с Дадли.
Джудит решила использовать отсутствие Аделин для своих определенных целей. Поскольку она нуждалась в поддержке персонала, поэтому по любому поводу относилась ко всем слугам почтительно, скорее прося, а не требуя от них помощи. Прежде всего она высказала Дадли, что его слуги вознаграждаются далеко не по заслугам. Уоллес и Адди так скупы, когда нужно расплачиваться, и вряд ли это правильно. Как одному из самых состоятельных и привилегированных людей в Америке, ему следует быть гораздо щедрее остальных.
— Пусть имя Стэнтона станет синонимом справедливости и благотворительности. Всем известно, благотворительность начинается у порога твоего дома. Возьмем Уолтера или миссис Бикум. Они служат вам многие годы, не раз доказывали свою преданность, гораздо большую, чем… ладно, неважно. А их жалованье ниже всяких стандартов. Цены же за время войны очень выросли…
Дадли никогда не задумывался над этим, все его мысли были о собственном здоровье и благополучии. Но теперь, когда он чувствовал себя гораздо лучше, слова его ангела-хранителя внезапно возымели действие.
— Конечно же, Джудит, ты, как всегда, права. Определи, сколько положено каждому, и скажи в конторе, что это все делается от моего имени. Если Уоллес будет возражать, я поговорю с ним!
Джудит сама объявила о прибавке, дав всем без лишней скромности понять, кому они обязаны этим. Она каждому говорила, как яростно ей пришлось отстаивать их интересы, как страстно защищала именно их честность и преданность, в отличие от Тедди и Нэнси Ли, которые только что и делали, что клеветали на них, при этом добавила:
— Я просто отчитала их, как когда-то миссис Первис, когда она попробовала сказать мне о вас что-то подобное. Всем трем я сказала, что не хочу ничего такого слышать о вас.
Результат не замедлил сказаться: по указанию Джудит всякий раз, когда Нэнси Ли и Тедди приходили, им вежливо говорили: «Мистер Стэнтон спит», «Мистер Стэнтон на прогулке с мисс Тайлер» или же: «У мистера Стэнтона сеанс массажа, его нельзя беспокоить».
Эдди довольно-таки просто отвадили и по делам фирмы. А с Уоллесом Джудит решила заняться сама:
— Мистер Стэнтон только что заснул, и, честно говоря, мне не хотелось бы его будить. Он так плохо спал ночью.
Плохой сон мистера Стэнтона можно было скорее объяснить тем, что Джудит всю ночь крепко сжимала его в объятиях, и стоило ему пошевелиться, как она покрывала его тело бесчисленными поцелуями, но этим она едва ли с кем-нибудь хотела бы поделиться.
— А почему бы вам не оставить эти бумаги? Когда мистер Стэнтон проснется, я ему их покажу, а потом отошлю их вам.
Поначалу Уоллес и не настаивал, чтобы Джудит разбудила пожилого человека. Но когда этот отказ повторился три или четыре раза подряд, он потребовал пропустить его к дяде. У него были кое-какие вопросы, требующие безотлагательного решения. Но Джудит тоже была готова к этому:
— Если вы мне изложите суть этих вопросов, я передам ему информацию…
Нахальная девчонка! Много о себе стала понимать!
Уоллес оттолкнул ее и поднялся наверх в спальню Дадли. Джудит бросилась за ним, чтобы уже там вы
крикнуть:
— Я говорила мистеру Первису, что вы отдыхаете, мистер Стэнтон! Я пыталась остановить его, но он и слушать не захотел, просто оттолкнул меня!
Ее голос сорвался, она растирала руку, с трудом сдерживая слезы от боли.
Это не ускользнуло от внимания обоих.
— Я ее не трогал! — закричал Уоллес.
— Я знаю, что вы не хотели причинить мне боль…
— Убирайся! — закричал Дадли. — И больше никогда не появляйся! Отныне все свои бумаги оставляй у двери.
— Это было очень мужественно, Дадли, но я должна уехать.
— Нет! Никогда! Я не допущу этого!
— О, мой бедный Дадли! Они сделают мою жизнь невыносимой, но это все не то… Что меня действительно пугает, так это что они могут сделать с тобой…
— Что они могут сделать со мной? Я все еще на коне. У них нет моей доверенности. Я пока единственный, кто может подписывать бумаги. Они ничего не могут сделать без меня.
— Они найдут способ, ты не сможешь выиграть. Ты инвалид, и тебе их не одолеть. И все законники на их стороне.
— Я становлюсь сильнее день ото дня. И у меня есть ты. Ты поможешь мне!
— Как я смогу тебе помочь? Они сильнее нас обоих. И потом, что я из себя представляю? Мне едва девятнадцать, и я чуть больше, чем служанка.
— Не говори так! Я женюсь на тебе! Знаю, что я старый, больной человек, и могу предложить только деньги, но, по крайней мере, они у тебя будут, и к тому же — имя и положение в обществе. После моей смерти ты сможешь найти себе настоящего мужчину, в прямом смысле этого слова. Выходи за меня, Джудит, мы вместе дадим им бой!
Она предчувствовала, что Дадли сделает ей предложение, но сразу принять его не могла. Если выйти замуж за старого, больного человека, у которого проработала всего несколько месяцев, она будет легко уязвима со стороны закона. На нее навесят ярлык стяжательницы. Дадли объявят неправомочным, а брак несостоявшимся.
— О, Дадли, как ни хочу выйти за тебя замуж и заботиться о тебе, я этого не смогу сделать. Они обратятся в суд, объявят тебя неправомочным. Да Уоллес уже наверняка готовит почву у законников.
Сердце Дадли затрепетало, он испугался, и чем больше рос в нем страх, тем меньше он способен был соображать. Все, что он знал — это что он не хотел потерять Джудит.
— Скажи, Джудит, что мы можем сделать?
— Думаю, прежде всего, надо найти надежную фирму, лучшую в городе, которая не имела бы ничего общего с компаниями Стэнтона или Уоллеса. С отменной репутацией.
Джудит читала список наиболее престижных юридических фирм в городе, потом фамилии старших компаньонов этих фирм. Читала и ждала, какое же из них отзовется в памяти Дадли. Уоллес и Адди старались по возможности изолировать его от старых друзей и приятелей по бизнесу. Но в свое время Дадли был одним из уважаемых городской элитой людей в Бостоне и знал всех, кто хоть чего-то стоил. Она надеялась, что какое-нибудь их этих имен принадлежит тому, кто вспомнит о Дадли с любовью и уважением.
Когда она произнесла имя Фэнтона Хардвика из фирмы «Хардвик. Хардвик и Линдсей», Дадли воскликнул:
— Фэнни!
Она уже знала, что это тот, кто им нужен.
— Фэнни? Так ты знаешь его?
— Знаю его? Да мы с ним старые друзья! Сокурсники по Гарварду. Мы оба носили зеленые галстуки, заляпанные жирной свининой!
— Что? — вскрикнула Джудит в нетерпении. — Заляпанные свининой галстуки?
— Это галстук моего клуба «Порселлиан» в Гарварде. Этот клуб был основан в 1791 году, и его называли «Свиным клубом», потому что его первые члены — Фрэнсис Кабот Лоуэлл и Роберт Пэйн — были большими любителями жареной свинины, — радостно хихикнул Дадли.
— И вы оба с Фэнни принадлежали к этому «Свиному клубу»? Как здорово!
Да, подумала Джудит, Фэнни как раз тот, кто нам нужен.
Фэнтон Хардвик основал юридическую фирму «Хардвик, Хардвик и Линдсей» еще до своей службы в Массачусетском верховном суде, а после выхода в отставку занялся работой фирмы вплотную. Имя его было одним из самых почитаемых в городе. Разве что Франклин Делано Рузвельт не был членом клуба «Порселлиан»! Какой суд в Бостоне посмеет отказать старому другу и клиенту бывшего судьи Фэнтона Хардвика?
Джудит позвонила в фирму и попросила назначить время для встречи мистера Стэнтона с его старым другом где-нибудь на неделе. Затем пригласила в дом портного снять с Дадли мерку для шести новых костюмов, один из которых должен был быть уже готов на этой неделе.
— Просто позор! — говорила она Дадли. — Человек вашего положения не имел годами нового костюма! — Затем она наняла парикмахера, хотя обычно она сама брила и стригла Дадли, который стал приходить каждое утро, тщательно выбривая его и подравнивая по последней моде подстриженные волосы.
Однако Дадли чувствовал некоторое смущение.
— Как я смогу пойти к Фэнтону в офис? Почему бы его не попросить самого прийти меня проведать?
— Потому что пусть и в инвалидном кресле, но нужно, чтобы ты появился на людях здоровым, бодрым и в прекрасной форме. И потом, при чем здесь инвалидное кресло? — возбужденно спросила она. — Президент Соединенных Штатов тоже инвалид, но у него нет никаких трудностей в управлении страной и ведении войны, не так ли?
Несмотря на то, что Дадли доказывал, что президент минимум на пятнадцать лет моложе его и хотя и инвалид, но не болен, он никогда не видел Джудит такой оживленной и взволнованной. Бог свидетель, он не мог подвести ее! Он не мог позволить лопнуть ее мыльному пузырю энтузиазма и надежд.
Утром дня назначенной встречи Джудит увеличила ежедневную дозу стимулянта. На немного, чуть-чуть, не настолько, чтобы причинить ему вред, но достаточно, чтобы он почувствовал себя бодрым, полным энергии. Она не могла не сделать себе комплимента, когда вкатила Дадли в офис Фэнтона.
Дадли являл собой картину цветущего здоровья, с румянцем после массажа, с хорошей стрижкой и ухоженными ногтями, на несколько фунтов тяжелее, чем он был до ее прихода на работу, в своем новом костюме и ярком галстуке. Даже Уолтер, который помогал ей поднять Дадли на этаж, был под впечатлением.
— Вы выглядите, как миллион долларов, мистер Стэнтон, — и затем добавил: — Вы тоже, мисс Тайлер, довольно хорошо выглядите.
— Спасибо, Уолтер, — она улыбнулась.
Хотя она знала, что выглядит не очень-то хорошенькой, но «довольно-таки», в своем новом черном костюме, вполне приличном и продуманно не столь неряшливом и старомодном, как обычно. Впервые в жизни она попробовала помаду — чуть-чуть, бледно-розовую. Она производила впечатление скромной молодой женщины, которая определенно знает, что хочет.
Старина Фэнни не мог поверить своим глазам, настолько хорошо выглядел его друг, который, как он слышал, стоял уже одной ногой в могиле. Но что было более впечатляюще, чем вид Дадли, так это его почти девственная память. Надо же, этот сукин сын помнил их эскападу в восемьдесят восьмом году! Приключение, о котором он не вспоминал, по крайней мере, лет тридцать, нет, сорок, кажется. А Дадли помнил во всех деталях!
Когда-то они вдвоем, еще совсем зеленые, боясь запятнать себя посещением домов с нехорошей репутацией в Бостоне, отправились в знаменитый нью-йоркский квартал Тендерлойн и посетили не менее известный Хэй-маркет, самый одиозный бордель тех дней, где и столкнулись нос к носу с одним из уважаемых профессоров — Джаспером Лэйтоном.
— Не знаю, как ты, а я никогда не забуду выражение лица Джаспера, — сказал Дадли. — Помнишь, как он бежал по коридору в своих подштаниках, таких же ярко-красных, как и бархат обивки стен Хэймаркета?
Фэнни был откровенно сражен. Ему было невдомек, что Джудит перед тем часами расспрашивала Дадли об этой поездке в Нью-Йорк, от которой у Дадли самого было весьма смутное воспоминание, и предложила ему «обить» стены красным бархатом и «нарядить» профессора в подштаники. Она с ним еще и еще раз прошлась по всем деталям, пока, наконец, он и сам не поверил в то, что рассказывал. Дадли смог пересказать эту историю так уверенно и без запинки, что Фэнтону ничего не оставалось, как только досадовать, что у него самого память не столь цепкая. А ведь им обоим было по семьдесят два. Чертовски жаль, что Дадли ограничен в движении своим инвалидным креслом, когда он еще такой острый, как шило, думал Фэнтон. Почему бы ему и не быть во главе собственной компании, лишний раз доказывая, что он один из самых лучших финансистов государства? Черт возьми, стране нужны такие люди, особенно сейчас, во время войны! Вот почему он сам после отставки вернулся к работе. Потому что человек в семьдесят может еще показать, на что он способен, его рано сбрасывать со счетов и менять на тех, у кого нет и одной десятой его опыта и мудрости.
— Они такие жадные, я боюсь за мистера Стэнтона, — доверительно сообщила Джудит Фэнтону. — Я думаю, они ни перед чем не остановятся. Убеждена, что за их попыткой взять у мистера Стэнтона доверенность скрывается желание объявить его неправоспособным.
Фэнтон самодовольно улыбнулся:
— Думаю, что я получу громадное удовольствие, посмотрев на их потуги это сделать. Ну что ж, перейдем к делу.
Первое, что требовало внимания, было завещание Дадли. Он захотел полностью исключить из него Адди и Тедди и оставить какие-то крохи Нэнси Ли. Но Джудит, сохраняя имидж справедливой и доброй девушки, попросила его оставить хоть что-то всем трем племянницам.
— Когда-то ведь они вам нравились…
В конце концов было решено оставить Адди и Тедди по двадцать пять тысяч каждой, а Нэнси Ли — пятьдесят в надежде, что она использует деньги для того, чтобы начать новую жизнь, и найдет себе респектабельного мужа.
— И слугам, — напомнила ему Джудит. — Особенно Уолтеру и миссис Бикум. Вы должны быть щедры по отношению к ним.
— Ты обо всех подумала, Джудит, но только не о себе самой.
Дадли хотел быть уверенным, что Джудит не осталась без внимания, несмотря на ее такое безразличие к собственной судьбе. Он заявил Фэнтону, что половину своего состояния хотел бы использовать для учреждения некоего фонда, а половину отписать Джудит, лучшему другу, которого ему доводилось встречать в жизни.
Джудит выглядела прямо-таки обескураженной:
— Это неправильно. Вы ведь знаете меня всего лишь несколько месяцев…
— Всю жизнь, — поправил ее Дадли.
— Нет, Дадли, я не могу позволить вам сделать это. Я, наверное, даже не знала бы, что делать с таким количеством денег. Это огромная ответственность. Если бы вы мне оставили несколько тысяч долларов, я бы смогла их принять. И неустанно бы повторяла, как вы добры и справедливы. Но я даже не могу подумать о времени, когда…
Фэнтон, размышляя о том, как повезло Дадли, что он нашел такую необычно для своих лет здравомыслящую девушку, к тому же так обеспокоенную его благосостоянием, не мог не согласиться с Джудит. Оставить такую огромную часть состояния на благотворительность — это было одно, а оставить половину Джудит — это совсем другое. Он мог быть абсолютно уверенным, что сможет отстоять в споре с семьей Дадли его правомочность, но доказать обоснованность завещания, где такая сумма денег оставлялась женщине, которую Дадли так мало знал, было под вопросом… Есть три пути оставить наследство Джудит, если так хочет Дадли. Он мог бы сделать ей просто крупный дар прямо сейчас, он мог бы назначить ее своим душеприказчиком вкупе с юридической фирмой, или он мог бы сделать ее доверенным лицом фонда, который назначил бы ей парочку миллионов долларов на содержание.
Дадли сказал, что он принимает все три предложения Фэнтона, хотя Джудит пыталась протестовать против этой слишком большой суммы. Но Дадли уверял, что сумма недостаточна для женщины, вернувшей его к жизни и придавшей ей смысл. И он не успокоится, пока… она не станет его женой.
Фэнтон решил про себя, что Дадли попросту счастливчик: их наверняка связывают более чем служебные отношения. Что задумал старикан Дадли? Как он там еще справляется? У него уже лет семь не было эрекции.
Согласились на том, что у Джудит будет доверенность от Дадли, чтобы она могла увереннее общаться с Уоллесом Первисом до тех пор, пока его не уволят с фирмы.
Обдумав положение дел, Джудит решила, что лучшим было бы избавиться от «Стэнтон интерпрайзиз» и одновременно от Уоллеса и его команды. Убедить Фэнтона, что Дадли сам способен руководить фирмой, было бы нетрудно, но надо придумать кое-что другое. Она не была настолько глупа, чтобы понимать, что успех не будет зависеть от числа людей, на которых можно было бы положиться. Вообще ни на кого не хотелось полагаться, кроме себя, потому что еще совсем некому доверять. Она вполне бы управилась с инвестированными средствами, но не с многопрофильной фирмой.
«Стэнтон интерпрайзиз» была единой огромной частной холдинговой компанией, служащей как бы зонтиком для множества других, занимающихся железными дорогами, транспортировкой грузов, добычей минералов, нефти, производством пиломатериалов и мануфактуры. Джудит предложила Дадли продать все, а вырученныеденьги вложить в акционерные общества, где инвесторы лишь получают чистую прибыль, а все другие работают. Сначала этот план расстроил Дадли — поменять свою фирму на кучку акций, и чего ради? Его здание — «Стэнтон билдинг» — самое высокое в городе с тысячами служащих, и это все тоже продать?
— Не обязательно. Оно может быть включено в состав Центра Стэнтона, где разместится ваш фонд, и более того… более того! Театр Стэнтона театр сценических искусств, может быть, музей Стэнтона или библиотека Стэнтона… а возможно, даже госпиталь Стэнтона. Почему все это должно ждать вашей смерти? Почему бы не начать прямо сейчас, как можно быстрее? Пусть имя Стэнтона стоит больше, чем деньги в ваше время, Дадли! Это то, что вы должны были делать десять лет… двадцать лет назад. Разве вы не понимаете этого? Эта мечта может воплотиться в жизнь при вас. Мечта, объединяющая желания миллионов! И вы сможете увидеть это!
Дадли из-за потоков слез, струящихся по его лицу, видел только Джудит. Она была его воплощенной мечтой!..
Джудит легла с ним в постель и поцелуями осушила его слезы, хотя, по соображениям экономии силы, она определяла ему сексуальное вознаграждение до одного раза в неделю, но сегодня она решила сделать исключение, чтобы отпраздновать их договоренность.
Не успела она взять его орган себе в рот и нежно провести по нему языком, как он, спустя всего лишь несколько секунд, забился в истомных оргастических конвульсиях. И Дадли снова разрыдался.
— Боже, почему это не могло произойти двадцать лет назад? — сетовал он сквозь слезы.
Она прижала его голову к своей груди:
— Мы попробуем, Дадли. Мы попробуем повернуть время вспять.
Она знала, что действовать ей нужно быстро. Не пытаться повернуть время вспять, а гнать его во всю мочь вперед.
VI
Первым распоряжением Джудит как полномочной главы «Стэнтон интерпрайзиз» было увольнение Уоллеса и его шурина Эдди. Их служба заканчивалась предуведомлением «в течение часа освободить занимаемое место». Она проследила за этим лично, вполне насладившись яростью Уоллеса. В предвкушении расправы семья немедленно обратилась в суд с просьбой освидетельствования на правомочность их бедного дядюшки, который пал жертвой зловредных чар Джудит Тайлер. Освидетельствование было назначено на осень, а тем временем Джудит приводила свой план в действие. Она уволила часть исполнителей, наиболее приверженных Уоллесу, тем самым дав понять оставшимся, кто им платит деньги. Потом наняла команду экспертов для осуществления своих целей, начав распродавать различные отделения фирмы.
Для того чтобы облегчить инвестирование прибылей от продаж, она купила небольшую, но с хорошей репутацией брокерскую контору, которая занялась покупкой огромных партий обычных акций в дополнении к акциям тех отраслей промышленности, которых, по ее мнению, в послевоенные годы ждал быстрый расцвет. Это были акции фирм, производящих телевизоры, бухгалтерское оборудование и самолеты. Она считала, что настанет новое время, когда большинство людей смогут так же легко и часто пользоваться самолетом, как сейчас автобусом.
Дадли одобрял ее деятельность, настолько восхищаясь не по годам зрелой деловой проницательностью Джудит, насколько он вообще готов был сделать для нее все, чего бы она ни пожелала.
Как и вся воюющая страна, Джудит напрягла все силы в борьбе за свое выживание. Она сражалась на своем домашнем фронте. Начав поиски подходящего места для предполагаемого «Стэнтон Центра», она встречалась с архитекторами, заказывали рисунки и чертежи. Последовав примеру президента, она наняла для реабилитационных занятий Дадли тренера по плаванию в закрытом бассейне на первом этаже дома Стэнтона. Теперь никто в суде не посмел бы встать и обвинить ее в том, что она действовала из личных корыстных побуждений.
Она устраивала еженедельно два вечерних приема. Один — салон по вторникам, куда приглашался весь цвет бостонского браминского общества — теологи, проповедники, художники, покровители искусств, как, впрочем, и те, кто блистал всего лишь в стрижке купонов. Субботние вечера были предназначены для старых друзей и приятелей Дадли, которых он еще помнил по дням расцвета своих дел и сил, и беседа в эти вечера тоже бывала легкой и светлой.
Для этих случаев ей доставляло истинное удовольствие одевать Дадли, наряжая его, как свою куклу. Он носил только светлые, а не мрачные темные костюмы, яркие галстуки и «бабочки». Иногда она добавляла к его костюму еще шелковый или бургундского бархата жилет. Восседая во главе обеденного стола, он даже выпивал несколько унций вина с гостями, так же как и все, находясь в прекраснейшем расположении духа и добром здравии. Подаваемая еда всегда была изысканна, и вряд ли кто-нибудь мог заметить, что Дадли ел что-нибудь отличное от других.
Собравшиеся разговаривали о чем угодно: о состоянии Бостонского общественного фонда, политике президента Гарвардского университета, даже немного сплетничали о том, кто кого видел… Все неизбежно находились под впечатлением от Джудит, особенно жены друзей Дадли, которые были старше ее, по крайней мере, лет на сорок. Ее юность их совсем не пугала, как это могло бы быть, будь она мила и очаровательна. Наоборот, они ей сочувствовали: такая молоденькая — и взвалила на себя такую ответственность.
Что еще выставляло ее в выгодном свете, так это всегда приличный и невызывающий туалет — никаких коротких юбок или длинных разрезов. На самом деле, она одевалась настолько скромно, что даже не позволяла себе и маленькой нитки жемчуга, считавшейся просто обязательной. И это при том, что выполняла функции хозяйки дома Дадли. Предполагалось, что это меньшее, что мог бы Дадли подарить ей при случае.
Состав гостей варьировал от субботы к субботе, но он почти всегда включал в себя судью Хардвика и его жену Алису, которая сказала как-то Фэнтону:
— Если бы у меня и была дочь, то мне бы хотелось, чтобы она как можно больше походила бы на Джудит Тайлер.
Дела шли настолько отлично, что Джудит с неохотою ехала в Ньюпорт на короткий летний сезон Новой Англии. Но уже там, в коттедже Стэнтона (летние резиденции знати назывались коттеджами), она поняла, что, если бы никогда и никуда больше не выезжала, этого было бы достаточно. Как обычно, тщательно изучая литературу по Ньюпорту, она прочитала высказывание русского великого князя Бориса о Ньюпорте: «Я и мечтать никогда не мог о такой роскоши… таком большем в глаза богатстве. Это все равно, что ходить по золоту!»
С этим Джудит была полностью согласна. Стэнтон-Хиллс, гордо стоящий на улице «золотых» домов вдоль побережья Атлантики Белевью-авеню, более подходил бы королевской семье, нежели скромным гражданам демократической республики, сводчатые потолки, витражи, экстравагантный неоготический стиль. Она часами бродила по дому, недоверчиво трогая полированное дерево резных панелей стен, заглядывая в оранжерею с видом на море в рамке буйной тропической зелени, останавливаясь в картинной галерее, заполненной работами старых голландских мастеров. В этом доме были императорский фарфор, музейной редкости образцы Севрской фабрики, мраморные камины, целиком вывезенные из старинных французских замков, бархатно мягкие от древности персидские ковры. К Джудит пришла еще большая, чем когда-либо, решимость. Если это замок Стэнтона, то она будет в нем правящей королевой. А если она будет королевой, у нее должен быть если не король, то тогда уж наверняка принц. И именно здесь он должен родиться… в Стэнтон-Хиллс, в родовом замке.
Она старалась, как никогда, сделать Дадли счастливым, испытывая к нему благодарность, перерастающую в любовь, — это будет именно он, кто воплотит ее желания. И хотя день ото дня он становился счастливее и сильнее, Дадли все-таки чувствовал, и довольно остро, свою некоторую ущербность. Мужчина может дать женщине все деньги мира, но он не почувствует себя мужчиной, пока женщина не почувствует с ним себя женщиной.
— Мне бы хотелось сделать для тебя то, что ты делаешь для меня, — сказал он ей однажды, когда они сидели на частном пляже Стэнтон-Хиллс. Он лежал на песке, а не сидел, как обычно, в коляске.
Она поняла, что он имел в виду: довести ее до высот оргазма. Это было еще одно, на что она должна была пойти ради Дадли Стэнтона. Прямо на песке она раздела его и разделась сама, усевшись на него сверху. Он был поражен и испуган.
— Но я не смогу… — крикнул он, как от боли.
— Нет, ты сможешь! Где есть любовь, там нет ничего невозможного!
Ничего ему не говоря и взяв его член в свою руку, она медленно провела им по губам влагалища, потом еще и еще раз, пока не ввела его в себя, несмотря на его неуверенность. Дыхание Дадли стало прерывистым и учащенным — он явно возбудился. Сладострастно стеная и учащенно дыша, Джудит вся отдавалась поступательным движениям вверх-вниз, пока через несколько минут этой неистовой пляски ее стон не перерос в крик оргастического наслаждения. Как только это случилось с ней, Дадли тоже излился своей скупой лужицей семени.
После этого он стал еще более, чем раньше, благодарен. Он смог доставить женщине — своей любимой Джуди! — удовольствие, на которое способен только настоящий мужчина! А Джудит отметила про себя, что маленькое притворство — не такой уж большой подарок мужчине, который тебе собирается отдать все!
— Выходи за меня замуж, Джудит! Выходи за меня! — умолял он. И хотя это было именно то, что она намеревалась сделать, еще было не время.
Предстояло всего лишь освидетельствование на правомочность, а не судебное разбирательство нашумевшего убийства. Но поскольку это был Бостон, где публику вообще не баловали отчетами о громких процессах, газеты готовились разрекламировать это судебное разбирательство по полной программе. Состав действующих лиц был очень интригующий: медсестричка, девятнадцатилетняя девушка-мышка, даже еще и не медсестра, старый, больной, парализованный человек, чье состояние, по слухам, доходило до полумиллиарда долларов, три племянницы, две из которых с безупречной общественной репутацией, а третья — трижды побывавшая замужем и успевшая развестись с мужьями, титулованными европейцами. Все пытаются завладеть дядюшкиным состоянием и фирмой, которая распродавалась прямо у них под носом. Трое обратились с иском, что эта мышка незаконно воспользовалась их бедным, дряхлым дядюшкой для достижения своих корыстных целей.
Поскольку на предстоящем судебном разбирательстве на карту ставилось не только состояние умственных способностей Дадли Стэнтона, но и репутация Джудит Тайлер, то позвонила Франческа и спросила, может ли она чем-либо помочь в этом случае. Если нужно, они с Карлоттой приедут, чтобы выступить на суде и рассказать, какой у Джудит прекрасный характер. Но Джудит была полна сарказма:
— Мой прекрасный характер скажет сам за себя. Вы думаете, суд воспримет серьезно то, что вы расскажете с Карлоттой? Скорее, все, что кто бы из вас ни сказал, будет мне во вред, а не на пользу, так как для суда важнее источник этой информации.
Франческу эти слова полностью убедили, и они с Карлоттой на слушании не присутствовали. Рядовой публики в зал правосудия набилось до отказа, все надеялись услышать какие-нибудь колоритные или пикантные подробности из жизни высшего света.
Джудит, обутая в слегка затасканные цвета морской волны туфли-лодочки на низком каблуке и одетая в вискозное, такого же цвета платье с огромным белым отложным воротником, с тускло-желтыми волосами, стянутыми в узел на затылке, вкатила своего работодателя в зал заседания суда. Он был опрятно одет в жемчужно-серый тонкой шерсти костюм, идеально подходящий его гладко причесанным седым волосам. Красный шелковый галстук был того же оттенка, что и торчащий из нагрудного кармана носовой платок. Он совсем не глядел в сторону своих племянниц, явившихся в мехах, так как заседание проходило в ноябре. Нэнси Ли с черно-бурой лисицей в три четверти длины, Адди с более простенькой темно-коричневой норкой, а Тедди с черным персидским каракулем, уверенная, что черное ей больше к лицу.
Все трое рассказывали одно и то же: они годами выказывали преданность своему дядюшке, окружили его заботой и комфортом, стараясь сделать последние годы его жизни как можно более приятными, пока в их жизнь не вползла Джудит Тайлер и не сумела сбить с толку старого, больного человека.
— О, как я проклинаю тот день, когда наняла ее! — всхлипывала Аделин, прикладываясь льняным платочком к уголкам глаз. — Дядя Дадли так одурачен, он просто воск в ее руках. Она настроила его против нас…
Уоллес Первис клятвенно утверждал, что при нем фирма процветала. Он привел схемы, диаграммы, финансовую отчетность, и даже те, кто совсем ничего не понимали в финансовой отчетности, не могли не поразиться цифрам, витавшим в воздухе, — не сотням тысяч, миллионам! Уоллес горестно обратился к суду с вопросом: мог ли человек в здравом уме позволить Джудит Тайлер уволить исполнительного директора, приносившего такие доходы?
Психиатр, приглашенный племянницами, отделался в основном общими фразами. Доктор Праути из Нью-порта свидетельствовал в пользу сестер, заявив, что пожилой человек частенько бывал дезориентирован и неадекватно воспринимал реальность. Но бостонский врач, доктор Джонас Филлипс, со всей ответственностью утверждал, что он нашел физическое состояние мистера Стэнтона гораздо улучшившимся после поступления мисс Тайлер на работу, а его ментальные способности значительно активизировавшимися. А психиатр, приглашенный Дадли Стэнтоном, так даже пошутил, что он сам хотел бы иметь финансовую сообразительность мистера Стэнтона, признавшись, что однажды попросил его как опытного финансиста дать ему совет по фондовому рынку, и, застенчиво улыбнувшись, добавил, что этот совет принес прибыль.
Шофер Уолтер свидетельствовал, что он, по крайней мере, дважды в неделю играл с мистером Стэнтоном в шахматы и мистер Стэнтон, как правило, в пух и прах разделывал его.
— Я бы сказал, что у мистера Стэнтона все шарики в порядке, а некоторые…
Далее Уолтер рассказал, как однажды он получил поручение от мистера Стэнтона купить браслет ценою в десять тысяч долларов для мисс Тайлер в знак благодарности. Тут по залу суда прошелестел ропот, сменившийся вздохом уважительного удивления, когда он добавил:
— Но она сама вернула его в ювелирный магазин, сказав при этом, что не может его принять, так как всего лишь выполняет свой долг.
Затем он, совершенно не побуждаемый вопросом судьи, заявил:
— Эти племянницы… Они не стоят и десятой доли такой женщины, как Джудит Тайлер. Конечно, она молоденькая девчонка, но по-настоящему заботится о мистере Стэнтоне, а если они о чем и заботятся, так только о деньгах мистера Стэнтона.
Адвокат племянниц заявил протест, но слова уже были сказаны, и исходили они от простого человека из рабочего класса, а не от кого-то из богатых. Слова были искренни, в них чувствовалась неподкупная правда.
Мисс Бикум, экономка, свидетельствовала:
— Мисс Тайлер — святая, а они, все эти, они — та еще компания.
Остальные из прислуги, один за другим, так или иначе подтвердили эту мысль, не забывая упомянуть о неустанной заботе Джудит. Затем выступили несколько завсегдатаев салона по вторникам и рассказали, насколько хорошо Дадли обо всем информирован и как прекрасно он во всем разбирается, начиная от положения на фронтах и кончая последними веяниями в искусствах. После настал черед старых друзей, ужинающих по субботам, изложить свои соображения:
— Такой обаятельный человек!.. Такая живость ума!.. Блистателен, как всегда!..
Алиса Хардвик, жена судьи, сообщила суду о Джудит:
— Всегда так скромно одета. Никогда не видела на ней даже булавки с камешком или крохотной нитки жемчуга. Все, что я видела, — это полная преданность Дадли.
Наиболее пространными были свидетельские показания судьи Фэнтона Хардвика, партнера по гольфу председателя суда Лукаса Сэфайера.
Фэнтон, доверив процессуальное ведение этого дела младшим компаньонам своей фирмы, сам выступил на суде с речью, в которой он поведал о том, что Дадли помнил об их юношеской эскападе в мельчайших подробностях. И это было в 1888 году!
Далее он рассказал, что Джудит Тайлер очень твердо отказалась от половины наследства, предложенной ей Дадли Стэнтоном.
— Скорее ей надо было бы пройти психиатрическую экспертизу, — выкрикнул кто-то из зала суда, снискав себе лавры шутника дня.
Дадли Стэнтон был в своей лучшей форме.
— Я сам решил вложить все свое состояние в фонд, все, потому что Джудит Тайлер, мой лучший друг, отказалась что-нибудь принять для себя. Она сказала: «Зачем ждать? Сделай это сейчас! Построй сейчас „Стэнтон Центр“! Людям Бостона он нужен сейчас!» Своим пожертвованием она вдохновила и меня. Какие у нее планы создания Центра! Какая широта охвата! Госпиталь! Музей! Библиотека! Она полагает, что Бостон должен иметь лучшую частную библиотеку в мире! И если считать, что планы Джудит Тайлер по улучшению жизни в Бостоне и продажа моих коммерческих фирм для осуществления этой цели — сумасшествие, значит, я сумасшедший!
Потом он воздал должное своему преданнейшему другу, сравнив ее с Элеонорой Рузвельт, женой президента, которая, как и Джудит, была его ногами.
Звенящая тишина наполнила зал суда. И уже не было необходимости доказывать, что Джудит распродавала «Стэнтон интерпраизиз» для того, чтобы вложить вырученные деньги в американские общественные акционерные общества и тем самым увеличить прибыль до нескольких миллионов долларов, которые пошли бы на создание фонда Стэнтона и общественное благо.
Результаты этого процесса не только обернулись поражением племянниц Дадли Стэнтона и Уоллеса Первиса, но и показали силу Джудит Тайлер, которая теперь была готова стать невестой.
Планируя свою свадьбу, Джудит решила, что церемония должна пройти, как у любой девятнадцатилетней девушки, выходящей замуж за молодого, богатого и здорового жениха. И, конечно же, в белом подвенечном платье! А почему бы и нет? Это ее первый брак, и она так же девственна, как и должна быть любая невеста. И так же как у любой невесты с замирающим сердцем, у нее должно быть прекрасное белое подвенечное платье. Это ее день! День, когда она становится одной из самых богатых женщин Америки. Она заказала подвенечное платье и свадебный костюм для Дадли, самым придирчивым образом исследовав все детали как его костюма, так и своего платья.
Свадебная церемония должна состояться в Стэнтон-Хаузе на Бич-стрит первого января 1943 года. Для этой цели в гостиной будет освобождено от мебели место для приема более трехсот гостей. Судья Хардвик будет ее посаженым отцом, а его жена Алиса — главной подружкой невесты. А кто будет шафером? Джудит на минуту задумалась. Наконец, решение было найдено. Ну конечно же Уолтер, с которым Дадли вот уже вместе тридцать лет. Прекрасный штрих! Да, и она пригласит для совершения обряда его преосвященство Говарда Йэтса Смита, одного из самых почитаемых священнослужителей, посещавших ее салоны по вторникам.
Затем она обдумала список приглашенных. Естественно, никаких родственников: у Дадли — только племянницы, у нее — две тетки. Прислуга! Прекрасная идея. Вся прислуга будет их гостями, и тогда прислуга по найму понадобится всего лишь на один вечер, а именитые гости не преминут отметить ее демократический образ мыслей. Затем она тщательно отобрала этих именитых гостей среди многих, побывавших у них в доме с начала действия ее салонов по вторникам и ужинов по субботам.
Практически в последнюю минуту — за два дня до свадьбы — она все-таки решила пригласить Франческу и Карлотту. Безусловно, это могло показаться странным — ведь Джудит не общалась с ними с того времени, когда отказалась от их предложения поступать в Редклифф, конечно, если не считать телефонного звонка Франчески перед слушанием дела, ну и что из этого? Она скажет им, что так как это ее свадьба и празднуется она на Новый год, то хочется по-новому наладить с ними отношения. Что же может быть более естественным, тем более в преддверии обретенного ею счастья, протянуть руку дружбы единственным во всем мире близким людям, которые у нее остались, если не считать, конечно, ее великолепного нового мужа?
Вполне понятно, Джудит не простила бы себе, если Франческа и Карлотта не стали бы свидетелями ее триумфа — ее элегантного особняка, ее высокопоставленных гостей, ее подвенечного платья, стоившего две с половиной тысячи долларов. Наконец, ее изумительного свадебного подарка от жениха — двадцатидвухкаратного бриллианта, просто прикрепленного к золотой цепочке вокруг ее шеи (она сама его купила, съездив в Нью-Йорк на аукцион Парк-Берн). Этот камень был из фамильных драгоценностей белого русского офицера, бежавшего от красных в Париж, а затем от нацистов — в Нью-Йорк, где он умер, оставив сказочные сокровища давно прошедших времен. Так же был приобретен на распродаже и кроваво-красный рубин.
Джудит позвонила своим сестрам Коллинз. Трубку взяла Карлотта., которая всегда ее раздражала. Она предпочла бы разговаривать с Франческой, но делать было нечего, пришлось пространно излагать цель своего звонка.
Карлотта, выслушав, расхохоталась:
— Ты смеешься?
— Совсем нет, — ответила Джудит и пустилась в заранее заготовленные объяснения, как ей хотелось бы, чтобы они все втроем стали дружить.
— Думаю, это было бы очень интересно. Мы с Фрэнки обязательно приехали бы, но у меня свидание с этим красавцем моряком, а я не могу расстраивать наших мужчин в форме, не так ли?
— Во что бы то ни стало бери его с собой, — сладко заприглашала Джудит. — И потом, какое сейчас празднество обходится без военнослужащих?
Действительно, подумала Джудит, список приглашенных премиленько закруглился: бравый военный в форме и две ее тетушки. Она вполне искренне полагала, что они сдохнут от зависти.
