ГЛАВА 6

Вертолет взлетел со своей площадки рано утром и уже через пару минут был над ледником, который лежал за окраиной Джуно. Под сверкающим солнцем он низко летел над длинной рекой бело-синего, мутного, потрескивающегося льда; река врезалась далеко в долину, через которую прорубалась столетиями. Пилот снизился и посадил вертолет прямо на лед. Гид открыл дверь.

— Не уходите далеко и гуляйте только там, где прочно: здесь встречаются тонкие слои.

Эмма выбралась первой, делая большие шаги в ботинках, которые раздал им гид. Она шла до тех пор, пока не оторвалась от остальных, затем встала и обернулась. Клер и Ханна пошли за ней, и они все втроем принялись созерцать громадную реку льда, который, казалось, подрагивал, пока они стояли. С обеих сторон высились стены темных лиственниц, а над ними поднимались величавые горы, чьи серые утесы впивались в безоблачное небо.

Даже Эмма, которая всю Аляску видела в своей романтической дымке, была потрясена, и впервые, по-настоящему озирала ландшафт.

— Фантастика, — сказала она. — Правда? Совершенно невероятно. Все такое громадное и… чистое. Это странно: я начинаю ощущать себя крохотной, но как будто я часть чего-то действительно огромного. — Она поежилась. — Мне нравится это, быть частью чего-то большого. Я хочу сказать, это не имеет к нам никакого отношения, никто этого не строил и никто не может снести, и этому, должно быть, почти все равно, есть мы здесь или нет: оно будет вечно. А так как я часть этого, то и я тоже буду. В каком-то смысле.

— Очень поэтично, — заметила Ханна. Клер обняла Эмму за плечи:

— Я чувствую то же самое, только не могла сказать так хорошо.

Эмма вспыхнула, ей был приятен этот миг совершенной гармонии с матерью.

— Конечно, всегда приятно найти что-то, что длится вечно.

— Многое длится, — сказала Эмма. — Любовь, например.

— Ох, дорогая, не вечно. Возможно, это и делает ее столь восхитительной, это осознание ее хрупкости. О, посмотри на этого орла, который парит в потоке — он едва шевелит крыльями. Он выглядит так, словно небо принадлежит ему.

Эмма мечтательно посмотрела на орла.

— Брикс видел орлов в Африке.

— Хорошо, — сказала Ханна.

— Он участвовал в сафари. От него в десяти футах стоял лев, он говорит, что слышал, как тот дышит.

Ханна кивнула:

— Со мной тоже такое было. Эмма уставилась на нее:

— Ты была в Африке?

— Очень давно. До того, как туда наехали орды туристов.

— И Брикс взбирался на Килиманджаро, — она с вызовом посмотрела на Ханну.

— Ну, нет, — сказала Ханна дружелюбно. — Я, конечно, на Килиманджаро не взбиралась/

— Брикс сказал, что это действительно очень тяжело, но стоит того. — Эмма пошла обратно к вертолету, не желая больше слышать того, что может задеть уникальность Брикса.

Она пробыла с Клер и Ханной все остальное время в Джуно, гуляла по продуваемым ветром улицам, оставшимся с тех дней, когда здесь был шахтерский лагерь, и мимо современных зданий, чей рост был остановлен лесами и ледником, над которым они только что пролетали и, повсюду, горами. Вся Аляска казалась Клер краем света. Города были зажаты между лесами, горами и водой, и большая часть их, состоящая из старых деревянных домишек, многие на сваях, выглядели такими хрупкими, что дунь ветер чуть сильнее обычного, он смел бы их всех напрочь. Даже здание управления столицей штата в Джуно, с мраморными колоннами, казалось ей миражом посреди пустыни.

Ей нравилась бескрайность этой земли, ее строгость и молчаливость, ошеломляющее изобилие дикой жизни. Ничто здесь не напоминало одомашненные ландшафты Коннектикута. Теперь я знаю, зачем я здесь, думала она, я хотела чего-то дикого и свободного, более впечатляющего, чем все то, что я знала до сих пор.

Но когда корабль двинулся дальше на север и, как ей почудилось, был просто проглочен этой пустыней, она начала ощущать какую-то потерю. Везде, куда бы она ни посмотрела, стояли у перил парочки, или ели вместе, или танцевали, или играли вместе в казино по вечерам. Клер знала, что на корабле еще есть одиночки, но на них она прекратила смотреть уже давно: она видела только пары. Она хотела быть частью одной такой. Она хотела видеть себя в этой стране великанов вместе с любимым мужчиной.

Эмма так и делала. Она сообщила Клер, что влюблена в тот же вечер, когда Клер взбиралась на Оленью Гору.

— Я люблю его, а он любит меня, — сказала она. Ее глаза расширились от восхищения Бриксом и своими собственными чувствами. — И мы хотим быть вместе, а почему нам нельзя? Что в этом такого ужасного? Было бы ненормально, если бы я хотела быть с тобой и Ханной все время, а не с Бриксом.

— Это правда, — сказала Клер с улыбкой. Она наблюдала свою дочь, когда она ходила с Бриксом по палубе до полуночи в бледно-голубой шифоновой блузке и короткой юбке, с вьющимися волосами, раздуваемыми ветром.

— Какой он? — спросила она.

— О, он такой замечательный. Он очень умный, и милый, и он побывал всюду и все переделал, но во многом он все еще маленький мальчик, и ему так нужна любовь… У него никогда по-настоящему не было матери, а были только все те женщины, на которых.женился его отец. И у него никогда, никогда не было семьи.

— У него есть отец, который о нем заботится. Эмма покачала головой.

— Я не думаю, что Квентин вообще о нем заботится, и не только из-за того, что рассказывал Брикс. А Брикс к нему как-то так относится… то есть, конечно, он его любит, но он и очень зол на него, потому что чувствует, что его как будто лишили очень многого, когда он еще только рос; отца часто рядом не было, а были все эти жены, и Брикс никогда точно не знал, кому он принадлежит. Но потом, ты понимаешь, под всей этой злостью — и его такой чванливостью — я думаю, он в восторге от своего отца, и ужасно хочет, чтобы тот гордился им, и, мне кажется, хочет быть на него похожим. Он мне этого не говорил, я только так думаю. А Квентин с тобой о нем говорил?

— Немного. И думаю, что ты очень наблюдательна.

Глаза Эммы снова расширились:

— Правда?

— Наблюдательна и умна. Но мне кажется, тебе следует быть осторожней и не очень увлекаться. Я знаю, ты думаешь, что его любишь, но…

— Я на самом деле его люблю! — крикнула Эмма.

— Хорошо, на самом деле. Но молодой человек с большой злобой, наверное, не может любить полно, или даже обращаться с тобой так, как ты этого хочешь. Так, как ты этого заслуживаешь. Злоба не оставляет много места для любви.

— Я могу изменить это. Я могу сделать его не таким злым. Я могу сделать его счастливым.

Клер уловила отзвуки своих собственных слов в возрасте Эммы:

— Нелегко изменить человека — я бы на это не рассчитывала. Просто будь немнег.о непредусмотрительней и тогда станет чуть легче, если все обернется не так, как ты хочешь. Ты не должна проводить с ним каждую минуту, и не должна спать с ним.

— Я и не спала.

— Хорошо.

— Но что с того, если бы и спала? Что в этом было бы ужасного? Мы два взрослых человека; мы не дети и не дураки — и сами можем о себе позаботиться.

— Эмма, мы столько раз об этом говорили…

— Мы бы не делали ничего глупого: я не собираюсь получить СПИД.или что-нибудь в этом роде.

— Это не единственное, о чем я беспокоюсь; я беспокоюсь, как бы тебе не причинили боль, и я думаю…

— Ты вечно беспокоишься! Ты всегда толкуешь о том, что надо быть осторожней и… предусмотрительней. Ты так занята своим беспокойством, что даже не живешь! Я хочу сказать, что это было замечательно, когда ты работала и заботилась обо мне одна, но ведь это все. Ты никогда никуда не выезжала, и не заводила новых друзей и не имела любовников и так далее: ты просто проживала каждый день, но не жила! Теперь ты можешь делать все, что хочешь, потому что ты богата, но теперь ты старая… — Она увидела, как у Клер поднялись брови. — Ну, не совсем старая, я не это хотела сказать, но и не молодая ведь — то есть, я полагаю, ты среднего возраста — и я не собираюсь ждать, когда тоже стану среднего возраста или старой; я собираюсь жить сейчас, пока молода. Я не хочу быть как ты, я хочу быть собой, и делать все, и жить!

Клер сидела тихо, глядя на ее сжатые руки. Слова Эммы ударяли по ней, как глыбы свинца. Эмма никогда так с ней не говорила: она всегда была спокойной, и послушной, и милой. Нет, конечно, время от времени она становилась капризной и упрямой, но даже тогда Клер чувствовала, что они были как сестры, а не как-то иначе. У других матерей были неприятности с дочерьми, но у Клер никогда не было даже маленьких проблем. До сих пор. Она глубоко вздохнула:

— Я не говорю тебе, что надо не жить. Я думаю, у тебя и так была прекрасная жизнь, и может быть не менее прекрасная жизнь без Брикса Эйгера в ее центре. Эмма, мне кажется, что если ты слишком увлечешься им, то это будет твоей ошибкой: у меня просто такое чувство.

— Но это твое чувство, а не мое! Ты так думаешь только потому, что мой отец тебя бросил, поэтому и меня должны бросить.

— Нет, я не так думаю. Кроме этого есть еще много другого, много способов причинить боль. Я не хочу, чтобы ты совершила ошибку, из-за которой будешь потом страдать…

— Ты не можешь удержать меня от всех ошибок в мире: это невозможно. Так что оставь мне мои ошибки! Ты делала что хотела — тебе повезло, что у тебя не было родителей, которые говорили…

— Повезло?

— Ой, извини, извини, я не это имела в виду. Я только хотела сказать, что никогда не отговаривали тебя от замужества.

— Друзья отговаривали — я не слушала. Не могу сказать, что жалею о том, что вышла за Теда, потому что у меня есть ты, но если бы мои родители были бы живы, то они могли мне помочь принять другое решение.

— Ты бы и их не слушала, — сказала Эмма самоуверенно. — Ты бы все равно сделала так, как хотела, так, как…

— Как ты?

— Ты должна доверять мне! — закричала Эмма.

— Я и доверяю. Но время от времени мы можем воспользоваться чьей-то помощью, кто-то нам может сказать, указать другое направление или просто посоветовать… Когда Ханна делает это, я ей благодарна.

— Ханна вмешивается, — сказала с презрительностью юности Эмма. — Она мне нравится, но ей надо знать, когда следует заниматься своими делами, а не чужими.

— Она живет с нами. Мы одна семья. И если Ханна заботится о нас и думает, что наши дела и ее, то мы должны быть благодарны. Это большой мир, но только немного людей действительно могут помочь.

— Но я — не ее дело, — сказала Эмма упрямо. — Я просто хочу, чтобы она оставила меня в покое.

Клер поняла, что это и к ней тоже относится, и как всегда с Эммой, в конце концов отступила:

— Мы обе оставим тебя в покое, если это то, чего ты действительно хочешь. Но мне бы хотелось тебя видеть хоть иногда на этом корабле: мне кажется, что было бы хорошо, если бы мы чуть-чуть, но путешествовали бы вместе.

— Конечно. — Затем, внезапно встревоженная тем, как неосторожна она была по отношению к чувствам своей матери, она сказала: — Я тоже этого хочу. Мне нравится делать что-то вместе с тобой. Ты знаешь это. Помнишь, как у Симоны? Мы здорово повеселились. Мне очень нравится быть с тобой.

Итак, Эмма присоединилась к Клер и Ханне в Джуно и провела с ними весь день. Но на следующий, их пятый день на Аляске, она и Брикс были вместе с того самого момента, как корабль вошел в Ледниковый Залив в шесть утра. Клер видела их весь этот долгий день, они все время были рядом друг с другом, их плечи соприкасались, руки переплетались, или Брикс обнимал Эмму за плечи. Впервые Клер позавидовала дочери. Она помнила еще ту искристую ясность мира, когда любовь и любовное возбуждение наполняли каждое чувство, и ей снова захотелось, чтоб кто-нибудь обнял ее за плечи. И это заставляло ее думать о Квентине. Но они не говорили с того вечера, как она ушла от него с палубы, и Клер не могла заставить себя подойти к нему. Может быть, Эмма права, думала она, после стольких застойных лет она, вероятно, уже и не знает, как нужно жить, и даже не знает, как начать.

Корабль плыл по гладкой как зеркало воде, отражающей чистое, лазурное небо. Они уходили все глубже в залив, мимо старых лесов из елей и тохти, навстречу новым лесам ольхи, а затем, в самом дальнем конце, полям из трав и мхов. Натуралисты из службы парка, которые поднялись на борт в Бартлетт-Коув, расхаживали по кораблю, все объясняя и помогая пассажирам засечь бурых медведей, горных козлов и китов. Все были на палубе с готовыми камерами, и урчание судовых двигателей и бормотание сотен голосов сливались в одно, в некий гулкий звук, как будто бы они оказались внутри огромной бутылки из ледников, чьи зазубренные стены достигали нескольких сотен футов в высоту. Внезапно с грохотом, похожим на пушечный выстрел, кусок льда величиной с дом отломился от ледника и свалился, почти в замедленном движении, прямо в залив. Брызги воды и льдинки взвились на сотни футов вверх, и хлопнули, как гром, вниз, образуя длинные волны, которые прокатились по заливу, вздымая корабль.

Клер чувствовала себя отдаленной от всего этого. Она слышала взволнованные голоса вокруг, щелканье камер, звяканье фарфора, когда официанты разносили соки и кофе по палубе, и бормотание Ханны о том, как все было грандиозно, но резкие слова Эммы все еще звучали в ушах, и она продолжала думать, какое она место занимает в жизни дочери. Они пробыли на Аляске только чуть больше половины недельного круиза, а она внезапно перестала понимать, зачем она здесь, или зачем ей быть где-то еще. Ее жизнь казалась такой случайной, без поэзии или разумности: она купила лотерейный билет, маленький клочок бумаги, и вот теперь все, что было прежде, не будет никогда снова. Если бы она заработала эти деньги, или унаследовала бы состояние, все имело бы больше смысла. Но нет, она чувствовала, как ее несет по течению.

Никогда ей не придется работать, или смотреть за Эммой, которая будет в колледже. У нее целый штат людей, которые выполняют ту домашнюю работу, которую раньше выполняла она, а остальным занимается Ханна. Как заполнить время человеку, которому не над чем работать? Или ей путешествовать без конца? Или встречаться с людьми, на которых ей наплевать, но которые, как кажется, знают секрет этой жизни, который Клер раньше и не старалась понять?

И от этого она снова начинала думать о Квентине. Они не разговаривали уже три дня. Она видела его с остальными в обеденной зале и в комнате для коктейлей, но их взгляды не встречались. Она видела, как одной ночью Ина и Зек танцевали в баре, Ина, эффектная в зеленом шелке, и Зек, с чуть распущенным галстуком и блестящими золотыми запонками, и они выглядели счастливыми и нежными друг к другу. Ина помахала Клер, как будто они были старыми друзьями, но к ее столику они не подошли. Лоррэн остановилась поболтать однажды утром за завтраком, сказала, что им неплохо бы побывать вместе на одной из экскурсий на берегу, но это ни во что не вылилось. Казалось, что они закрыты для Клер теперь, пока Квентин снова не введет ее в их жизнь, а так как дни шли, а он, похоже, не собирался это сделать, то и их жизнь становилась для Клер все более желанной — волнующей и деловой, и экзотичной, даже со всеми этими перебранками и злобой, и ударами в спину.

Итак, виды Ледникового Залива проплыли мимо нее, пока она была поглощена своими мыслями и поисками Квентина; но не найдя его, она принялась смотреть на Эмму, и Брикса с расстояния, и за этим провела весь долгий день.

— Ты была так молчалива — волновалась за Эмму? — спросила Ханна. Они пили в комнате для коктейлей перед тем, как переодеться к ужину.

Клер слабо улыбнулась:

— Она сказала, что я волнуюсь слишком много. А еще сказала, что я старая и не жила. Она думает, что у меня нет мужества, или может быть, умения, чтобы жить по-настоящему, а не проживать каждый день.

— Дорогая, она еще молода и полна всяких убеждений, многие из которых неверны.

— Какие?

— Ты сама можешь ответить, моя дорогая. Твое мужество, во-первых, ты знаешь, что ты не робкого десятка. И твое умение, во-вторых. Ты добилась так многого, и все сама, ты всю свою жизнь себе сделала. У тебя есть друзья, у тебя есть профессия и ты собираешься добиться еще большего. — Клер молчала. — Ну, так и в чем проблема? Только Эмма? Или это Квентин? Ты с ним больше не говорила?

— Нет. Но это неважно.

— Конечно, это важно. Тебе он нравится, ты им была заинтригована, ты хотела с ним встречаться. Я полагаю, во всем этом есть светлая сторона, в корабельных романах столько банального, что ты, вероятно, была просто раздосадована, обнаружив, что попалась на это.

— Я нечто подобное сказала Эмме, и она не обратила внимания.

— Она уяснит это сама. Круизы штука мудреная, я это знаю. Они как прекрасная сказка, но как определить, что истинно и важно в отношениях, когда ты в искусственной атмосфере? Вот мы плывем мимо ледников, которые разваливаются на куски, в то время, как мы сидим в бархатных креслах, пьем французское вино и едим бутерброды с икрой. Разве это реально?

— Откуда ты знаешь, что круизы мудрены?

— Ну, так случилось, что однажды я побывала в одном. Они все похожи, где бы ни случались — роскошные оранжереи, которые не имеют ничего общего с тем, что мы делали, к примеру, на прошлой неделе, и что будем делать когда вернемся домой.

— И у тебя был корабельный роман?

— Да. Жаркий и тяжелый. Мне было восемнадцать, а ему пятьдесят, женатый итальянский промышленник с семью детьми — о, такой респектабельный, достойный мужчина, если может так быть. Я в те дни была милой девочкой, и он убедил меня, что я принцесса из сказки, нимфа, плывущая через рай. Мы были в Средиземном море, и я не видела за весь круиз ничего, кроме него. Я все еще ощущаю его руки на талии, забрасывающие меня в постель.

Клер поглядела на Ханну с изумлением:

— А где была его жена?

— На корабле, с тремя из их детей. Они все время были на другой палубе. Я уверена, что он и она уже давно заключили договор — только за счет этого браки и держатся. Но тогда я была убеждена, что он бросит ее, как только мы вернемся в порт. Как же он мог говорить такое, и касаться меня так, и глядеть, как он все время на меня глядел — Боже правый, эти итальянские глаза, как тающий шоколад — и вернуться к своей жене? В любом справедливом и надежном мире, такого не могло произойти. Но, конечно, именно так он и сделал. Даже не оглянувшись и не бросив ни одного романтического взгляда сожаления.

Наступило молчание. Клер допила вино и поставила стакан. Она вспомнила себя, восемнадцать лет назад, как она стояла у телефона, с пересохшим от страха горлом, и как безумная обзванивала всех, кого знала, кто хоть что-то мог подозревать о том, где Тед, кто видел его последние сутки, кто мог с охотой посоветовать ему возвращаться к жене и ребенку, которого она носила. Никто не знал, где он. И, насколько помнила Клер, он тоже не оглянулся и не бросил романтический взгляд сожаления. И она никогда его больше не видела.

— Ты видела его потом хоть раз? — спросила она Ханну.

— Никогда. Это такая старая, банальная история, и очень долго, когда я уже пришла в себя после нее, я стеснялась ее кому-то пересказывать. Но теперь я смотрю на нее как на одну из сказок Гримм — юная принцесса и рогатый бык, который так и не превратился в принца. Женатые мужчины без совести похожи на диких быков вне загона: их нельзя остановить разумными речами, они становятся неистовыми, и сметают все на своем пути, и никогда не оглядываются, чтобы посмотреть, какой ущерб они нанесли.

У Клер вырвался смешок. Она уже давно пришла в себя от истории с Тедом, но ей все еще было неприятно о ней вспоминать.

— А как много времени тебе потребовалось, чтобы прийти в себя?

— О, несколько месяцев. Почти год. Я была уверена, что умру. Буквально. Я думала, что, должно быть, это моя вина — я сделала или, наоборот, не сделала чего-то, что могло заставить его решиться — и я чувствовала, как будто задыхаюсь от отчаяния, такое чувство потери и мертвой пустоты, что я и вправду думала, что мое тело не выдержит этого и все скоро кончится. Не то, чтобы я думала о самоубийстве, для этого мне не хватало воли. Просто я не понимала, как человеческий организм может существовать, настолько полным тоской и ненавистью к себе.

Да, да, так это и было. И длилось до тех пор, пока не родилась Эмма. Кажется, именно поэтому я и держалась так близко к дому все эти годы. Никаких приключений, ничего, в чем я бы не была уверена. Даже любовные связи кончались тепловатым, равнодушным тупиком, и я всегда знала это.

— Но мой организм выдержал, — сказала Ханна. — Разве не удивительно, насколько мы крепкие на самом деле? И постепенно я все это пережила и снова начала путешествовать. В те дни я много объездила. — Появился официант и она подняла глаза. — Мне, на этот раз, водки. И еще стакан вина для моей подруги. — Она снова повернулась к Клер. — Зачем я продолжаю, как будто это что-то новое для тебя? У тебя было даже хуже — ты была с Эммой. Мой роман выглядит хилым в сравнении.

— Несчастье никогда не мало. Оно всегда больше нас, по крайней мере до тех пор, пока мы не сможем на него оглянуться и превратить его в сказку Гримм.

Ханна широко улыбнулась:

— Мне это нравится. Приятно слышать, как ты произносишь мудрые слова.

— Ох. — Как странно, подумала Клер — раньше такого не случалось. Не то, чтобы у нее не возникали мысли о том, что люди делают и почему они это делают — таких мыслей было навалом. Но она всегда держала их при себе, потому что не верила, что кто-нибудь найдет их интересными. Но Ханна улыбалась. Может быть, я в этом не хуже других, подумала Клер. — Вероятно, это заразно, — сказала она весело Ханне. — Я, должно быть, подхватила это от тебя.

Прибыли их напитки и Ханна подняла свою рюмку:

— За твое здоровье и счастье и за мудрые слова. Я хочу, чтобы ты знала, как мне здесь хорошо. И как я тебе благодарна. И я надеюсь, что тебе хорошо тоже.

— Конечно.

— Но… — Ханна поглядела на нее, — этого недостаточно.

— Это больше, чем у меня когда-либо было. Я удовлетворена.

— Ну, ты не должна бы. Ты должна всегда хотеть от жизни большего, Клер. Почему ты так спешишь объявить себя удовлетворенной? Знаешь, что ты делаешь? Ты относишься к себе, как к картине: ты делаешь себе рамку — круиз, Аляска, Ханна в качестве компаньонки — и вешаешь все это на стену, вот оно, застывшее, неизменное и законченное. И совершенно нет места для неожиданностей. Ты для этого слишком молода, такое для людей моего возраста. Я очень тронута и ценю, что тебе нравится мое общество, и надеюсь, что ты будешь так же ко мне расположена еще долго, но если тебе хочется узнать других людей — Квентина Эйгера, например — то почему бы тебе не пригласить его выпить после обеда? Он тебя уже один раз приглашал, может быть, теперь твоя очередь.

— Я не могу этого. И кстати, разве не ты мне говорила только несколько минут назад, как банальны корабельные романы?

— А разве это должно быть романом? Я сказала, если ты хочешь узнать его.

Клер покраснела:

— Это не станет романом.

Ханна допустила и это. Она ничего не сказала, когда Квентин зашел в зал вместе с Лоррэн и Оззи Термэн после ужина и приветливо кивнул ей и Клер, или когда они увидели его за завтраком на следующее утро с незнакомой женщиной. И к тому времени, когда они достигли после полудня Вальдеса, последней стоянки перед Анкориджем, где круиз заканчивался, Ханна уже говорила о том, что им нужно сделать в новом доме, когда они вернутся в Уилтон, и о других путешествиях, в которые было бы очень интересно отправиться осенью, когда Эмма уедет в колледж, как будто она уже покончила с Аляской и воображала, что Клер тоже.

В Вальдесе пассажиры разбрелись по разным сторонам, к ледникам и каньонам, к водопаду по имени Вуаль Невесты, а Эмма с Бриксом отправились на экскурсию на плотах с гидом, с последующим ужином в городе. Ханна пошла исследовать город, и вместе с ней погруженная в меланхолию Клер. Круиз уже почти закончился и она испытывала разочарование. Она точно не знала, чего ожидала от него прежде — вероятно волнения, романтики, волшебства — но тогда ей следовало выбрать место поэкзотичней, чем Аляска. Может быть, я не создана для волшебства и романтики, думала она, и даже для волнения. Но тогда, что хорошего во всех этих деньгах? Казалось, что они изменят мою жизнь и меня саму. Они должны были изменить меня, для этого и деньги — превращать нас в таких людей, какими мы не могли стать будучи бедными. И пока она брела вслед за Ханной по Вальдесу, настолько далеко от блистательных европейских столиц, насколько это возможно, ее меланхолия только росла. Может быть, я именно из тех людей, с которыми никогда не происходит ничего волнующего, размышляла она, что бы они ни делали. Это была удручающая мысль.

— Я никогда так много времени не проводила, думая о себе самой, — сказала она Ханне позже, за ужином. — Это невероятно эгоистично. И должно быть, все из-за денег. Я раньше думала о чем-то основном, вроде еды и жилья, а теперь только о том, что же мне следует делать. И удивляюсь, почему же я этого не делаю. Где, как ты думаешь, Эмма? Я сказала ей возвратиться к половине девятого.

— Я ее не видела, — Ханна встретилась глазами с Клер. — Но, конечно же, они на корабле — они же знают, что он отходит в девять. Вероятно, они где-то на палубе — ты же знаешь, как всем нравится смотреть за тем, как команда готовит отплытие.

— Да, я думаю ты права. — Но Клер начала ощущать то самое знакомое чувство, будто что-то обрывается внутри, ослабляющий страх, который приходил каждый раз, когда Эмма поздно возвращалась со свидания. — Но тебе не кажется, что ей следовало отыскать нас, хотя бы для того, чтобы показать, что она вернулась.

— Она сейчас немного эгоцентрична, — нежно сказала Ханна.

— Да, но может быть, их вовсе здесь нет. Может быть, что-то случилось.

Клер подняла голову, обнаружив, что к ним идет Квентин.

— Я ищу Брикса, — сказал он. — Вы его не видели?

— Нет. Мы как раз волновались, где они могут быть. — Она отодвинула стул и встала: — Я пройдусь по палубе…

— Я уже там искал. И во всех других открытых местах. — Не спрашивая, он взял стул и сел.

Страх Клер раздулся до невероятности, сердце начало колотиться.

— С ними что-то случилось.

— Не так уж много чего может случиться в Вальдесе. — Но они плыли на плоту.

— Брикс сказал мне, что там будет гид. А гид никак не заведет их в опасное место и не вернет их поздно.

— Разве они не планировали поужинать в Вальдесе? — спросила Ханна.

Квентин бросил на нее быстрый взгляд:

— Да. Брикс не сказал мне, куда они пойдут.

— Вероятно, мест не так много, — сказала Клер. — В подобном городке. Мы можем обзвонить все рестораны и выяснить, где они были и когда ушли?

— Мистер Эйгер? — капитан корабля стоял около столика. — Нам позвонили для вас. Мистер Брикс Эйгер.

— Где он?

— И также для миссис Годдар от Эммы Годдар, если вы знаете, кто это…

— Да, — сказала Клер. — Это моя дочь.

С ней все в порядке. С ней все в порядке. Не утонула и не была похищена или убита где-то в лесу, не потерялась. С ней все в порядке.

— Где они? — снова спросил Квентин.

— В Вальдесе. Молодой человек сказал, что они опоздали на корабль и теперь в отеле Вестмарк Вальдес. Вы понимаете, мистер Эйгер, и миссис Годдар…

— Вы должны дать нам телефон, — перебил его Квентин.

— Ваш сын сказал, что вам не стоит волноваться. Вы понимаете, мистер Эйгер и миссис Годдар, это очень серьезно. Мы, конечно, объясняем пассажирам, что всегда отплываем точно по расписанию и что это их, обязанность приходить на корабль вовремя, а не наша — разыскивать их, но я знаю, что юная леди несовершеннолетняя, и это приносит нам много проблем.

— Я позабочусь об этом, никаких проблем не будет, — Квентин встал. — Я собираюсь позвонить Брик-су, — сказал он Клер. — Хотите пойти со мной?

— Да. Я зайду позже к тебе в каюту, — сказала она Ханне, и затем отправилась за Квентином в его каюту.

— Дурак проклятый, — бормотал Квентин. — Чертов дурак: ему следовало знать.

— И Эмме тоже, — сказала Клер.

— Он старше. Он отвечал за нее.

Клер промолчала. Конечно, Брикс отвечал за нее. И Эмма, желая посвоевольничать перед матерью и Ханной, могла отправиться за Бриксом Эйгером в любое место, потому что думала о нем, как о каком-то совершенстве.

В гостиной Квентин сел за стол, позвонил в отель Вальдеса и попросил Брикса.

— Садитесь, — сказал он Клер, которая застыла посреди комнаты.

— Я хочу поговорить с Эммой, — сказала она.

— Привет, пап, — сказал Брикс из Вальдеса. Его голос слегка дрожал и он говорил громко, пытаясь скрыть это. — Я извиняюсь, я тут немного спятил…

— Что, черт возьми, происходит? — потребовал Квентин.

— Ничего, пап, мы опоздали на корабль, вот и все. Я не знаю, как это случилось; мы ужинали и я думал, что у нас еще куча времени в запасе. Да ведь ничего страшного: мы завтра утром наймем самолет и встретимся с вами в Анкордиже.

— Как?

— Пап, я об этом позабочусь. Или самолет, или вертолет. Они тут везде: люди так и передвигаются. Денег достаточно, кто-нибудь подвезет нас до Анкориджа. Это всего около сотни миль, я узнавал. Никаких проблем, пап, не волнуйся за нас.

— Ты отвечаешь за эту девушку. Это ты понимаешь?

— Боже, пап, конечно. Она в порядке. Все отлично. Тебе не о чем беспокоиться. Встретимся завтра в аэропорту.

— Я рассчитываю, что ты прибудешь раньше нас. Я не собираюсь переносить полет до дома ради тебя. Это ясно? Ты должен быть в Анкоридже до девяти.

— Пап, послушай, я постараюсь сделать это как можно быстрее…

— До девяти. И никак иначе. Где Эмма?

— В своей комнате.

Квентин поднял брови. Он собрался что-то сказать, но потом одумался. Поглядел на Клер:

— Эмма в своей комнате, попросить оператора соединить с ней?

Клер встретилась с его глазами:

— Да, спасибо. — Она взяла аппарат, который претянул ей Квентин и села за его стол, слушая все повторяющиеся гудки.

— Привет, что, долго звонило? — сказала Эмма. — Я была в душе.

Клер вслушалась в голос дочери, медленный, чувственный, чуть сонный. Это был голос любовницы. Она едва узнала ее.

— Эмма, — сказала она.

— Мама? А, ты получила наше сообщение. Я собиралась звонить тебе, как только выйду из душа. Я не могла поговорить с тобой раньше, потому что Брикс не хотел беседовать с отцом и просто оставил сообщение для вас обоих. Но, по крайней мере, ты узнала, где я.

Не ругай ее: сейчас не время.

— Ты заставила нас поволноваться, — сказала Клер, стараясь, чтобы это прозвучало легко.

— Знаю, знаю, извини. Я знаю, что ты волновалась. Я вправду очень сожалею. Я не знаю, как это случилось; мы были в этом «Тотем Инн» — там огонь в камине, было так тепло и уютно, и мы просто с голоду умирали, и замерзли, конечно, после плота, и сначала было, семь тридцать, а потом вдруг — больше девяти. Это не вина Брикса, ты не можешь его осуждать: это просто случайность. Брикс сказал, что мы встретимся завтра в Анкоридже, он обо всем позаботится. Я правда извиняюсь, я знаю, как ты беспокоилась, но со мной все отлично, не о чем волноваться. Мы просто вернулись поздно, и корабль уже отплыл. Я хочу сказать — мы его даже видели — разве это не невероятно, что солнце светит так поздно? То есть, было больше девяти, а светло, как днем — и поэтому мы видели, как вы отплывали, но ничего не могли поделать. Ведь капитан ради нас бы не вернулся. Я очень разволновалась, пока Брикс не сказал, что он возьмет билеты на самолет или вертолет и мы встретимся с вами завтра. Так что все отлично, и я отлично, и не о чем беспокоиться. Мне очень жаль, что я заставила тебя понервничать, но мы же это не нарочно, и, кстати, никакой трагедии здесь нет; ты понимаешь. Это с каждым может случиться. Наверное, так часто и происходит.

Пятьсот девяносто восемь других пассажиров вернулись вовремя, подумала Клер, но вслух этого не сказала. Она слушала возбужденное чириканье Эммы и размышляла, какой же секрет она старается скрыть. Ей хотелось знать, закрыта ли дверь в ее комнату и останется ли она закрытой. Но способа это выяснить у нее не было.

— Я буду ждать тебя завтра в аэропорту, — сказала она. — Я рада, что у тебя все в порядке. Спокойной ночи, дорогая.

Квентин был около бара:

— Стакан вина? Или чего-нибудь покрепче?

— Вина, спасибо.

Он налил себе скотч и протянул ей стакан вина, а затем сел на кушетку.

— Я рад вас видеть. Я скучал по вам. Клер не слушала его.

— А не мог бы Брикс спланировать что-то в этом роде?

— Мог. Но только если он был с согласной на это девушкой. Эмма такая?

— Я так не думаю. Эмма любит, чтобы было по ней, но она не особая искательница приключений. Я не думаю, чтобы она сделала что-нибудь подобное. А Брикс привезет ее утром в Анкоридж?

— Да. За это ручаюсь. А мать Эммы любит приключения?

Клер поглядела на него долгим взглядом.

— Не знаю.

— Мы можем это выяснить. — Он подошел к ней и взяв за руку, сдернул со стула, так, что она оказалась стоящей рядом. — Я думал о вас все это путешествие, Клер: я скучал. Однажды я сказал вам, что вы милая женщина и умная, а вы ушли от меня, и я так и не понял, что же вы хотели услышать. — Его лицо было так близко. Клер попыталась проникнуть внутрь него и понять, что было за глазами, но они были гладкие как стекло, как вода в Ледниковом Заливе — отражали ее лицо, но ничего не открывали. — Так хорошо, — пробормотал он, и обхватив ее лицо руками, поцеловал ее, открывая ее губы своими.

На этот раз поцелуй был горячим, с настойчивостью, которой в нем не было раньше. В Клер пробудились старые страхи. Она обвила Квентина руками, а он прижал ее ближе к себе, положив руку ей на грудь и настойчиво действуя языком у нее во рту. У Клер закружилась голова от желания. Она очень давно не была с мужчиной, но в этом было что-то большее: она хотела именно Квентина, со всей его запутанностью, со всем тем, что она не понимала в нем, даже с тем, что ей не нравилось. Ее влекло к нему, так же как и его друзей, и она раньше не осознавала, как была возбуждена рядом с ним, и какое одиночество испытывала, когда он не замечал ее все последующие дни. Все это время она думала, что поглощена дикой красотой Аляски, а на самом деле, видимо, желала его, и взвинченная до крайности, ждала.

Вот почему он сторонился ее четыре дня, так он поступает с неуверенными в себе женщинами. Заставляет их жаждать его еще до того, как он делает хоть какое-то движение в их сторону.

Она выскользнула из объятий и отступила назад до стола. Она хотела его так сильно, что вся дрожала и при этом злилась, сознавая под всей своей бурей желаний, что если в этот раз ему все удастся, то последующие встречи будут проходить как он захочет. И, вероятно, они не понравятся ей так сильно, как эта.

— А теперь что такое. — Квентин был недоволен, но больше изумлен, чем сердит, и Клер поняла, с внезапным приливом гордости, что он не может ее постичь и это его тревожит.

— . Я не верю в корабельные романы, — сказала она. — Они похожи на добрую сказку, но совершенно невозможно разобраться, что истинно и важно, когда вокруг все так искусственно. — Спасибо, Ханна, сказала она про себя. — Это одна из причин, по которым я волнуюсь за Эмму.

Воцарилось молчание. Квентин пошел к бару и налил себе.

— Еще вина? — спросил он.

— Нет, спасибо.

Он снова уселся на кушетку, положил руки на спинку и вытянул вперед ноги, скрестив их в лодыжках. Он расслаблялся, но по-прежнему излучал силу, и его фигура словно подавляла все в комнате:

— Что истинно и важно в нас, Клер, так это то, что мы нравимся друг другу, мы тянемся друг к другу и хотим друг друга. И будь вы хоть чуточку поавантюрней, не было бы никаких препятствий делать то, чего нам хочется. Так что может быть важнее? Какая вам нужна другая истина?

— Я хотела бы знать, какое ко всему этому имеют отношение ледники, — сказала Клер просто.

— Ледники, — повторил он.

Его тихий голос снова вскружил ей голову, но она справилась с собой и продолжала, надеясь, что он поймет:

— Все в этом путешествии так ново для меня, что я просто не могу перечувствовать все сразу. Может быть, это значит, что я не рисковая, а может быть, только то, что я не знаю, вдруг вся эта невероятная красота заставляет нас видеть более прекрасным и волнующим и желанным каждого другого человека.

— А Ина показалась вам красивее, после того, как вы глядели на ледники целый день?

Она улыбнулась:

— Нет.

— А Зек показался желанным? У нее вырвался смешок:

— Нет.

— А я — да. — Да.

— Что ж, это честно. Так что происходит что-то другое.

— Думаю, да. Мне кажется, это я сама. Прямо теперь я так многого в себе не понимаю. И я думаю, будет лучше подождать, пока я не пойму, что для меня важно, а что нет.

Он выдохнул с долгим вздохом:

— Если вы не знаете, что важно, позвольте мне рассудить. Если это действительно для вас так ново — вы же не путешествовали? Никогда?

— Никогда.

— Невероятно, в наши дни все путешествуют. Ну, итак, вы жили всю жизнь в маленьком городке и растили дочь и, я подозреваю, прочли много книг. Вы ничего не знаете о мире, так как вы можете понять что-то о себе, или о себе и обо мне? Вам стоит пойти со мной, куда бы я ни повел, и открыть тот мир, который вы никогда себе и вообразить не могли, и стать такой женщиной, какой стать и не мечтали. Даже со всеми вашими деньгами вам одной это не удастся. Один из нас должен управлять нашей дружбой, Клер, и этим одним не можете стать вы, потому что не знаете, как. Я думаю, вам это понятно.

Конечно, понятно. Я просто не знаю, как это делается.

— Мне просто нужно подумать об этом, — сказала она, надеясь, что слова прозвучали уверенно и сильно.

— А если вы упустите шанс, со мной?

Она поглядела на него твердо:

— Тогда я никогда этого не узнаю.

— Но так нельзя. — Он прошел к двери и открыл ее: — Спокойной ночи, Клер.

Она снова разозлилась. Не сказав ни слова, она прошла мимо него и вниз по коридору на другую сторону корабля к своей каюте. Черт возьми, думала она, чего я боюсь? Почему я не могу легче относиться к подобным вещам, менее серьезно, почему я просто не могу повеселиться?

Ты должна всегда хотеть от жизни большего, Клер. Зачем ты так спешишь объявить, что удовлетворена?

— Ну, я не удовлетворена, ответила она про себя Ханне, заходя в свою каюту. И не знаю, когда буду, при таких условиях. Она посмотрела на закрытую дверь каюты Эммы. Может быть, я делаю все это только потому, что надеюсь, что и Эмма делает так же. Наверное, я спрошу ее завтра утром. Я ускользнула из кровати Квентина, а ты ускользнула из кровати его сына?

— Мама звонила, — сказала Эмма, открывая дверь и пропуская Брикса.

— Мой отец тоже. — Он положил руки ей на талию. — Все отлично. Я нашел пилота, он захватит нас в семь. Боже, я по тебе соскучился. Я не видел тебя два часа. — Эмма доверчиво, как ребенок, подняла голову, и он поцеловал ее. — Ты так прекрасна. Что это на тебе?

— Постельное покрывало. Я принимала душ и выстирала кое-какие свои вещи, теперь они сохнут.

— Ох, — он поглядел на себя вниз. — Думаю, я не представителен.

Она рассмеялась, влюбленная в эту встревоженную нахмуренность его бровей, в робкое звучание его голоса.

— Конечно, ты представителен. Мы же не собираемся выходить?

— Боже, конечно, нет, я хочу остаться здесь. Но мне хочется произвести на тебя впечатление.

— Тебе удалось, — сказала Эмма очень тихо.

— Хорошо. — Он снова привлек ее к себе. — Ты так прекрасна. Моя самая прекрасная куколка.

Эмме стало немного неприятно. Она не куколка. И не его. Но руки, которые обнимали ее, были такими сильными и ей было так тепло и безопасно в их кольце, а он целовал короткими поцелуями все ее лицо, что она закрыла глаза, ощущая, как растекается, будто вдруг стала маленьким, чистым потоком, сливающимся с мощной рекой — Бриксом. Ведь он любит ее. Он так заботился о ней, когда они оказались одни в чужом городе. Все остальное неважно.

Брикс засунул руку под покрывало, которым Эмма себя обернула и начал его открывать. Не задумываясь, Эмма подняла руки и положила их на его торопливую кисть, останавливая.

— Эй, — сказал он мягко, — это я, Брикс, ты помнишь?

Она поглядела на него.

— Слушай, куколка, сколько раз подобное уже происходило? Это же должно случиться, правда? Нас здесь двое на краю света, и мы совсем одни. Только мы, и все для нас. Мы же не можем превратить этот вечер в самый обыкновенный. — Эмма молчала, и он нахмурился: — В чем дело? Твоя мать? Она сказала что-нибудь по телефону? Что-нибудь, вроде: «Не позволяй ему воспользоваться собой?» Боже, воспользоваться. Это достаточно старомодно для моего отца. Она сказала что-то в этом роде?

— Нет, — прошептала Эмма.

— Но подумала, правильно? И ты это знала. И ты хочешь быть такой, как она.

— О, нет совсем не то…

— Что?

— Я не хочу быть как она. То есть, она замечательная, но слишком робкая и многого не делает: она не ищет для себя ничего нового. Я всегда хотела быть другой, но не знала точно, как. Я хочу сказать, я все время думала: хочу, хочу, но не знала, что это значит…

Пальцы Брикса заскользили по ее лицу и шее, и он легко поцеловал ее:

— Ты вовсе на нее не похожа. Ты изумительная женщина. И ничего не боишься.

Эмма знала, что это неправда. Но ей так хотелось, чтобы было так. Ей хотелось, чтобы Брикс так думал. И он назвал ее женщиной, а не куколкой, поэтому она должна действовать как женщина и говорить так же. Она поглядела на него, пытаясь придумать, что же сказать.

— Я помогу, — сказал он. — Ты не боишься, но, может быть, тебе иногда нужно помогать? Правильно?

Эмма выдохнула. Брикс всегда говорит правильно.

— Да, — сказала она. — Я хотела бы.

— Что ж, тогда делай, как я, — сказал он проникновенно. — И расслабься.

Снова он скользнул рукой под покрывало. На этот раз она не остановила ее, и он сбросил ткань с ее плеч на пол. Эмма попыталась задержать саму себя, но не смогла, ее руки сложились, закрывая грудь.

— Ну нет, нельзя, — сказал Брикс весело. Он взял ее за руки и развел их. — Погляди на себя, полюбуйся, какое тело. Ты роскошная женщина.

Лицо Эммы горело:

— Нет, — прошептала она.

— Что нет? — уставился на нее Брикс. — Эмма, ради Бога, что, никто на тебя раньше не смотрел?

Она покачала головой.

— Боже, — пробормотал он. — Что же это я? Как это я не просек?

Он держал руки Эммы разведенными и вдруг, без предупреждения, наклонился и поцеловал сначала один сосок, потом другой, и пробежал языком по ним, медленно, как кошка по теплому солнечному месту.

Эмма издала низкий стон. Она была в смятении, голова шла кругом, она боялась, но как-то еще и была возбуждена, ее тело казалось совершенно отделенным от разума. Ей не нравилось стоять голой перед Бриксом, но после первого шока это оказалось не так уж ужасно; ей не нравилось, что он держит ее за руки, так, что она оставалась беспомощной, но нравилась его сила, и она обожала этот его взгляд, когда он нагнулся, чтобы поцеловать ее груди. У меня хорошее тело, Брикс так сказал. Ему нравится смотреть на меня. А он очень опытен, если он сказал, что я роскошна, значит, так и есть.

Брикс отпустил ее руки и быстро сдернул с себя одежду. Эмма отвернулась. Она была мокрая, ей было тяжело и страшно.

Брикс снова прижал ее к себе, и она ощутила тепло прикосновения кожи к коже, твердые бугры его мускулов, изгиб бедра и живот, прислоненный к ее животу. Было так хорошо, что она прижалась теснее, вдавливая свои соски в черные, курчавые волосы его груди.

— Вот моя малышка, — сказал он хрипло. Он положил руки на ее ягодицы и стал, их растирать, прижимаясь еще тесней. — Моя прелестная куколка.

Эмма почувствовала его горячий, твердый пенис прямо у своего влажного лона и попыталась отстраниться, но Брикс сжал ее крепче. Он поцеловал ее снова, и закрывал ей рот своим, пока она не начала задыхаться, а затем развернул ее и вместе с ним она упала на кровать.

Эмма закрыла глаза. Она особенно не хотела делать этого, но также и не хотела сердить Брикса, чтобы он думал о ней как о ребенке. Ей хотелось, чтобы он снова назвал ее женщиной. Он может делать что хочет и это будет хорошо, потому что он знает намного больше ее и он любит ее, и она его любит, а это часть любви. Если она отстранится сейчас, он может подумать, что она его не любит.

Она услышала легкий шорох и открыла глаза. Брикс сидел рядом с ней, открывая маленький пакетик. Ох, подумала она; я забыла. Но Брикс всегда знает что делать. Она закрыла глаза опять и подождала его, а потом почувствовала, как он раздвигает ей ноги и как его руки забираются к ней между бедер.

— Роскошная куколка, — сказал он снова и лег на нее. Эмма вздохнула от удовольствия, ощутив его горячий, тяжелый вес, а Брикс, думая, что она вздохнула от страсти, чуть приподнялся, и погрузился в нее.

Эмма резко вскрикнула, затем закусила губу, устыдившись и испугавшись, что он рассердится. Но он не рассердился. Он поднял голову и поглядел на слезы в ее глазах.

— Это невероятно, знаешь? У меня никогда не было девственницы. Боже, Эмма, ты такая куколка.

Он изогнулся и принялся посасывать ее соски, кусая их и теребя языком. На этот раз Эмма едва ощущала его рот. Ей казалось, что раскаленная кочерга раздирает ее на части, и груди заболели, когда он лег на нее снова. Ей хотелось сжаться в маленький комочек, уткнувшись лицом в подушку, но Брикс держал ее всю раскинутой и она не могла пошевелиться. Затем она подумала, что должна сделать что-то, что осчастливит Брикса и попыталась поднимать бедра навстречу ему, но он был слишком тяжел, и от движения боль стала еще мучительней.

— Все в порядке, — пробормотал Брикс. — Расслабься, куколка. Я обо всем позабочусь.

Эмма смахнула слезы с глаз и обвила Брикса руками, впиваясь ногтями в спину и надеясь, что он решит, что это от страсти.

— Брикс, — сказала она, так, чтобы он вспомнил, что они занимаются этим вместе. — Я люблю тебя.

Ее голос был тонок и дрожал, и казалось, исходил откуда-то издалека. Брикс задвигался в ней быстрее, его дыхание было громким, и звучало почти как рык:

— О, Боже, как ты хороша, — сказал он. — Так хороша, отличная девочка. Я мог бы остаться здесь навсегда. Так офигительно хорошо.

Слово было как колючка, пронзившая Эмму сквозь боль, но она скоро пропала, потому что слово означало, что Брикс счастлив. Брикс просто сказал, что она хороша, и он хотел быть с ней всегда.

— Я люблю тебя, — сказала она снова, это прозвучало как рыдание.

Брикс пробивался в нее с какой-то яростью, снова и снова, а затем разразился стоном, за которым последовала целая серия других стонов, все слабее и слабее, пока, наконец, он не замер, в молчании лежа на Эмме. Его дыхание замедлилось. Через несколько минут он повернул голову, чтобы поглядеть на нее. Он улыбнулся.

— Ну вот, это был настоящий способ познакомиться с Аляской, — сказал он.

Глаза Эммы расширились. Она сжалась. Брикс скатился с нее и сел, вытираясь краем простыни. Он повернулся к Эмме, которая не шевелилась, и склонился, чтобы запечатлеть поцелуй на кончике ее носа.

— Ты изумительная куколка. Я мог бы играть с тобой все время. — Он бросил взгляд на пятна крови на простыне. — Наверное, это будет самым потрясающим, что увидят горничные за всю неделю в этой дыре. — Он потянулся и глянул за окно. — Господи, как удивительно, что все еще светло. Хочешь что-нибудь съесть? Полночное обжорство? Может быть, в баре есть кренделя или что-то в этом роде. — Он поглядел на нее. — Бедная куколка. Слушай, я знаю, что в первый раз это больно, но потом будет гораздо лучше, обещаю. — Он провел рукой по ее волосам, медленно спустился по плечам и обнял грудь. — Почему бы тебе просто не расслабиться, а я пока смотаюсь вниз и посмотрю, нет ли чего-нибудь в баре. В следующий раз мы сделаем это медленней, — тебе больше понравится. Ну же, Эмма, роскошная Эмма, улыбнись — ты же знаешь, как мне нравится, когда ты веселая. Ты же знаешь, что я люблю тебя веселой.

Эмма сложила на губах улыбку.

— Вот так лучше, — сказал Брикс. Он нагнулся и поцеловал ее, медленно, лениво толкая ее язык своим.

Расширив глаза, Эмма поглядела на потолок. Брикс вынес свои рубашку и брюки в ванную, оставив жакет и носки на полу, и через мгновение вышел оттуда, уже одетый, ботинки болтались на босых ногах, как тапочки. — Я вернусь очень скоро, — сказал он, и вышел из комнаты.

Эмма натянула на себя простыню и одеяло и уставилась сухими глазами на потолок, думая, когда же ей станет хорошо. Восторг, который она испытывала с ним каждый день круиза, ощущение, что ее разрывает от счастья и волнения, пропали, и она не знала, как их вернуть. Она любила Брикса с ослабляющей беспомощностью, хотела, чтобы он всегда был рядом. Но счастливой она не была.

Но я буду, подумала она. Все будет лучше. Так сказал Брикс.

Ей хотелось, чтобы она могла поговорить об этом с матерью, но, конечно, этого делать нельзя. Ее мать не хотела, чтобы она проводила много времени с Бриксом; она сказала ей, что не хочет, чтобы Эмма с ним спала. Она будет в ярости, если узнает. И разочаруется? Эмма забеспокоилась, но не могла даже представить себе, что мать разочаруется в ней: это был слишком невыносимо. Во всяком случае, Эмма точно не знала, насколько ее мать разбирается в мужчинах — у нее время от времени были с кем-то свидания, но представить ее с этим кем-то в кровати Эмма не могла — и она казалась словно загипнотизированной отцом Брикса в ту первую ночь, когда они вместе пили в комнате для коктейлей, как будто не могла спокойно перенести его присутствия. Она робкая и так много не делает — она не ищет чего-то нового.

Итак, она меня ни за что не поймет, решила Эмма. Даже если не разозлится, она не сможет сказать ничего полезного. И я не могу пойти к Ханне: она перескажет маме. Нет никого, с кем бы я могла поговорить. Я просто должна представить все это сама — как надо быть счастливой и как сделать Брикса счастливым и быть счастливой всегда.

Она поднялась, слегка дрожа, и, взяв покрывало с пола, опять обернула его вокруг себя. Когда она села на кровать, то увидела пятна крови на простыне. Она уставилась на них и почувствовала легкое сожаление: вот это и произошло. Она оставалась девственницей, пока ее подруги в старших классах пересказывали постоянно все свои приключения; теперь она потеряла невинность и никогда больше не вернет ее. Думаю, я ждала Брикса, решила она. И тогда, значит, все в порядке, все и должно быть в порядке, все должно быть весело и волнующе и чудесно, снова. И всегда.

Потому что они любят друг друга.

Потому что так должно быть.