ГЛАВА 11
— Только еще один кусочек кекса, — сказала Ханна, прицеливаясь ножом. — Я уверена, что Клер придет буквально через минуту.
— Прекрасный кекс, — сказал Алекс. — Я от него в восторге. Но больше — не надо. Я не привык к деликатесам и не хочу начинать привыкать сейчас.
— А почему?
— Потому что дома мне некому готовить подобные вкусноты. Так зачем мне баловать себя роскошью, если это только дразнит аппетит тем, чем я его никогда больше не утолю?
— Я не верю этому. Неужели нет никакой подруги? Я думала, писатели ничего не пишут без музы.
— Перед вами такой, который научился. Ханна подлила кофе и села:
— Клер сказала, что раньше вы писали книги:
— Да.
— А почему прекратили?
— Она вам не сказала?
— Нет, а зачем бы ей было? Это ведь ваша история, не так ли?
— Да, — сказал он, смущенный. — Но обычно это людей не останавливает.
— Клер — это не «люди». Она особенная. Так почему вы больше не пишете книг? Или вы об этом не говорите?
— Не очень-то. Клер я сказал только то, что потерял всякое желание писать, и мотивацию тоже. Я начинал книгу и почти написал одну треть, когда произошло слишком много событий в моей жизни, и все — одновременно. Моя жена умерла — совершенно внезапно…
— Ох, простите. Сколько ей было лет?
— Тридцать шесть.
— Ужасно. Ужасно, — она покачала головой. — Такая молодая, такой ужас. А у вас были дети?
— Сын. Дэвид. Теперь ему четырнадцать, он живет с моей сестрой в ее семье, и нет, Ханна — я могу предугадать ваш вопрос — я не могу оставить его у себя. Я путешествую ради статей по контрактам, а ему нужен постоянный дом и семья, а не временный бродячий отец. И нет (этот вопрос я тоже могу предвидеть), я не так с ним близок, как надо. Мне хотелось бы, но я не знаю как этого добиться.
— Боже, — сказала Ханна мягко, — вы всегда ведете разговор за обоих собеседников? Я полагаю, это оттого, что вы писали в своих книгах диалоги.
Алекс усмехнулся:
— Вероятно, вы правы. Не думал, что делаю это так часто.
— Так что было, когда вы перестали писать романы? Я не уловила связь.
— Извините. Это нелегко объяснить.
Ханна проверила содержимое термоса и вылила остатки в чашку Алекса.
— Я поставлю еще кофейник, — сказала она, и пошла к раковине.
Алекс откинулся назад, безмятежно глядя на нее, прекрасно понимая, что она.отошла, чтобы дать ему время решить, хочет он говорить или нет. Он был очень спокоен, ожидая возвращения Клер, и радовался статье, которая уже начала складываться у него в голове. Но сейчас не время рассказывать о себе, как бы ни была мила Ханна, глядевшая на нее с интересом и дружелюбием.
За огромным окном тяжелые серо-стальные облака низко повисли над верхушками деревьев, и голые черные ветки окоченело вытянулись вверх% как руки молящегося. Стволы выстроились рядом с домом как темные часовые — целый отряд, стоящий на ковре из опавших, шуршащих листьев.
Модная люстра над столе, м мягко светила, отодвигая ноябрьскую мглу. Алекс подумал, что в мире сейчас нет места, в котором он очутился бы с большим удовольствием, нежели здесь.
— Лучше расскажу о настоящем, а не о прошлом, — сказал он, когда Ханна снова села. — Если вы спросите меня, что я теперь делаю, или что я думаю, мы можем поговорить об этом.
— А что вы думаете делать?
— О, много всего. Я могу попробовать стать официантом. Я смотрел на них, на лучших — это искусство, это нечто непростое.
— Вы бы стали официантом, чтобы написать об этом?
— Нет, писательство к этому не имеет отношения. Я бы стал официантом, потому что это то, чем я решил стать. Или, я мог бы быть портовым грузчиком. Я часто спускался к докам последние несколько лет, наблюдал за ними — здесь нет искусства, но есть ритм и система, в которую можно погрузиться..
— И тогда бы вы перестали писать вообще.
— Да, идея такая. Я думал и о строителях. Каждый раз, когда я вижу бригаду, которая возводит какое-нибудь здание, то думаю: насколько же они чувствуют завершенность, удовлетворение, глядя, как растет огромная постройка и зная, что они вложили в это свои усилия.
— Вы хотите прекратить писать, зная, что это лучшее из того, что вы делаете. И то, что делает вас счастливым.
Воцарилось молчание.
— Вы не можете этого знать, — сказал Алекс спокойно. — А я в этом не уверен.
— Что ж, — сказала Ханна, помолчав. — В каком-то, смысле я знаю. Однажды я подумывала стать уборщицей в каком-нибудь служебном здании. Вы понимаете, поздно вечером, когда все уходят, а свет горит на пустых столах и в коридорах. Мне представлялось, что я буду как призрак, тихо пролетающий по этим странно молчащим комнатам, отрезанная от всех людей и делового мира, эмоционально не связанная ни с кем. Я думала, что тогда, когда у меня будет время подумать, не общаясь с другими людьми, постепенно я смогу прекратить чувствовать себя призраком и стану снова чем-то целостным.
Алекс мял бумажную салфетку, как будто полностью сосредоточенный на ней, но он слышал все, что сказала Ханна.
— Призрак, — повторил он. — А что мешает вам чувствовать себя целостной?
Ханна переплела свои руки на столе.
— У меня была дочь. Ее звали Ариэль, она была милым ребенком, полным любопытства и любви. Мы жили с моей матерью в маленьком городишке в Пенсильвании. Мать была секретаршей, я учила в школе, и вместе мы накопили достаточно, чтобы купить домик, такой маленький, что вы никогда бы не поверили, но в нем было довольно места для нас троих. Мы с матерью делили одну спальню, а Ариэль была в другой, в которой окна выходили на восток, она каждое утро просыпалась оттого, что луч солнца падал ей на лицо. Нет ничего в мире чудесней, чем помогать ребенку открывать все вокруг, и его собственное тело и разум; мне это очень нравилось. Мы все делали вместе — гуляли по лесу и плавали в местном бассейне, проводили часы в библиотеке, выискивая книги для нас обеих, а однажды мы даже сели в автобус и поехали в Филадельфию, а там ходили по городу и по музеям. В те дни я очень завидовала и злилась на богатых людей, которые могли купить своим дочерям что угодно, сказочные одежды, путешествия в Европу, прекрасные дома. А мы даже не могли сменить нашу просевшую кушетку или купить обеденный стол. Да, конечно, у нас не было столовой комнаты. Но даже и без денег мы были счастливы. А потом, она умерла.
Алекс вздрогнул, как будто его ударили:
— Умерла? Сколько ей было?
— Восемь. Однажды она решила, что она танцовщица и показала мне пируэт на нашем заднем дворе, а на следующий день она умерла. Конечно, я в это не верила, я отказывалась в это поверить. Я даже отказывалась произнести: Ариэль умерла. Я выходила и искала ее, по всем местам, где мы бывали вместе. Я повторяла все наши прогулки по лесу и сидела около бассейна, и бродила по библиотеке, ожидая увидеть, как она сидит за одним из столов, точно так же, как раньше, и листает книгу, а рядом с ней еще стопка — на неделю. Я даже ездила в Филадельфию, что, конечно, вообще не имело смысла, потому что — как бы она смогла попасть туда без меня? Но я поехала, и прошла по нашим любимым музеям, и по улицам с домами еще времен революции, которые нам так нравились, а когда я вернулась домой без нее, то начала снова ходить по лесу, сидеть у бассейна, бродить по комнатам нашего домика. Он был так мал, что я обходила его за полторы минуты, но я затягивала, делала медленные, короткие шаги, как будто чем дольше я хожу, тем более вероятно, что Ариэль выйдет из-за угла, или из двери, окажется в другой комнате.
Алекс видел себя в своем доме в Нью-Джерси, как он бродил из комнаты в комнату медленными шагами, ища жену, слыша ее смех и ее мягкий голос, когда она напевала, готовя ужин. Он придвинулся к Ханне взял ее за руку:
— Отчего она умерла?
Но она словно ничего ре слышала.
— Такое жуткое время, — произнесла Ханна, медленно качая головой. — Но как-то я продолжала учить детей и жить тем, что казалось совершенно нормальной жизнью, но при этом знала, что я совсем сумасшедшая, и моя мать не понимала, что со мной делать. Через какое-то время, конечно, я успокоилась. Но на это потребовалось много времени. Вся суть в том, что мы пересиливаем жуткие времена: мы так созданы. Многие люди снова начинают смеяться и любить, отзываться на красоту и бороться с уродством, и жать руки старым друзьям, даже если и потерялась безвозвратно какая-то радость в жизни. Она остается неосвещенным углом в душе, и никакой луч туда никогда не проникнет. Там всегда будет мрак.
Она помолчала, глядя на свои сжатые руки.
— Вот почему так важно быть рядом с теми, кого мы любим, не считая это чем-то обязательным, и не сдаваться, когда становится до горечи ясным, как сложно быть понятым и как трудно понять другого человека. И вот почему вам следует открыться людям — не только задавать им свои журналистские вопросы, но и делиться своими чувствами, потому что только так мы становимся ближе друг к другу, человечней и любимей. А если нет, то однажды вы можете утром проснуться и обнаружить, что ваши шансы на любовь и близость исчезли, а это просто другой вид смерти. — Она поглядела на Алекса. — От трагедии нельзя освободиться, вы понимаете. Сколько лет ни пройдет, мы все еще оправляемся от нее.
— Да, — сказал Алекс спокойно, — Я это знаю.
Из гаража зашла Клер, держа в руках плоский кожаный портфель. — Я помешала?
— Вовсе нет, — сказала Ханна, вытягивая свою руку из ладони Алекса. — Мы знакомились. Боже, — прибавила она, посмотрев на Клер — да ты вся сияешь.
— Встреча была отличной. Извините, что я припоздала. Я думала, что просто выложу все это на стол, но торговцы пожелали обсудить каждый проект. А кофе еще остался?
— Я поставила кофейник. И есть кофейный кекс. Мы уже отведали и того, и другого: Алекс рано пришел.
— Машин на дороге было мало, — сказал Алекс Клер. Он не мог оторвать глаз от ее радостного лица: она была счастлива и взволнована, и, казалось, лучилась красотой. — И к тому же мне не терпелось.
— Тогда нам стоит сразу начать. — Клер приняла поднос, который Ханна заставила чашками, кофейником и блюдцем с кексом. — Вы уже осмотрели дом? Где вы хотели бы поговорить?
— Ханна показала мне дом, так что лучше всего нам снова пойти в вашу мастерскую.
Они взяли те же стулья, на которых сидели вчера. И опять все лампы были включены, и их яркость заставляла казаться серые облака за окном еще темнее и ниже, чем они были на самом деле. Алекс, все еще находясь под впечатлением от истории Ханны, глубоко вздохнул.
— Я рад снова очутиться здесь — комната такая спокойная, светлая. Особенно, когда весь мир кажется таким тусклым. Ханна права — вы выглядите счастливой. Им понравились ваши проекты?
— Причем все. Это неслыханно в подобном деле. И мои чертежи совершенно отличны от того, что сейчас на рынке, но никто не казался шокированным и даже не поднял бровей. Конечно, они уже одобрили первую серию, я думаю, они даже запустили ее в производство, но эта была непривычно новой, и они захотели лишь выяснить несколько чисто технических вопросов — о материалах, которые я предполагаю использовать для каждого образца, и еще как будут выглядеть цветные чертежи и шаблоны тиснений. И это все. Они просили меня продолжать в том же духе и заканчивать линию. Я не могла в это поверить. И до сих пор не могу.
— А проекты секретны? Мне можно взглянуть на них?
— Они секретны только для тех, кто связан с косметической индустрией. Что к вам явно не относится. — Клер открыла свой портфель, с которым пришла домой, и вытащила из него кипу рисунков на плотной бумаге. Каждый был переложен тканью. Она разложила их на чертежном столе, и Алекс подошел туда. Они вместе склонились над ними, и Клер отрегулировала свет.
— У дизайна две цели. Первая — это донести информацию, коротко, быстро, недвусмысленно и запоминаемо. Вторая — это произвести впечатление, заставить человека поразиться, так, чтобы среди всего он заметил именно эту вещь или чтобы дизайн оставил долговременное впечатление. Везде теперь такая заполненность — на полках в магазинах, на витринах, в журнальных и газетных рекламах, на афишах, даже на желтых страницах телефонных книг — что нелегко сделать что-нибудь выдающееся, особенно если делать это традиционно. Поэтому я решила попробовать нетрадиционно.
Ее голос изменился, подумал Алекс, мысленно отмечая это для своей статьи — она увлечена и в своей стихии, а не застенчива и задумчива, как была вчера, когда мы говорили о деньгах. Это — ее область и здесь она чувствует себя уютно, здесь она не задумывается о самой себе.
Он сосредоточился на рисунках. Некоторые были в карандаше, другие — в разноцветной туши, а немногие оказались акварелями. На каждом листе было представлено два рисунка продукта в натуральную величину, виды спереди и сзади, иногда вид сбоку. Клер почти не комментировала, пока Алекс медленно переворачивал листы; еще один признак профессионализма, подумал он, она предоставляет говорить за себя своей работе. И эта работа его впечатляла — своей силой. Упаковка — флаконы, бутылочки — были янтарного оттенка, но их разнообразие было необычайным: были здесь баночки, вылепленные в виде женского торса, бутылочки, формой напоминающие турецкую кривую саблю с ручкой, украшенной камнями, тюбики, испещренные золотыми и серебряными лентами, баночки таких волноподобных форм, что казалось, они выплескивались за границы листа, и другие, похожие на слезинки. Одна из самых интригующих, подумал Алекс, была упаковка для того, что было обозначено как Глазной Восстановительный, плоская вытянутая баночка янтарного цвета с шарнирной крышкой, украшенной одиноким камушком.
— Они все очень разные и очень красивые, — сказал он, перевернув последний лист. — А большинство косметических упаковок совсем не такие, правда ведь?
— Нет, большинство из них выглядят так, словно их вынесли прямо из лаборатории, так что именно этого чаще всего не хватает большинству компаний. Но ведь неважно, сколько научных изысканий потребовалось провести перед производством, в пользовании косметикой по-прежнему остается много волшебства и какого-то ри-гуала — большинство людей пытаются убедить себя, что то, что они покупают, совершит для них любые чудеса, которые они только пожелают, а эта убежденность начинается тогда, когда они берут баночку, бутылочку или тюбик с утра, и ощущают ее материал и форму, прежде чем открыть. Вот с чего начинаются их фантазии. Я думаю, они хотят, чтобы с этого начиналась и красота.
— Вы думаете — что это фантазии, когда люди пытаются убедить себя, что нечто подействует должным образом?
— Большей частью так. — Клер бросила взгляд на свои рисунки. — Вы собираетесь спросить, как я могу помогать приманивать людей, чтобы они тратили деньги на то, во что я не верю?
— Я бы не выразил это так грубо.
— А как бы вы сказали?
— Я спросил бы вас: насколько важны, вы думаете, эти фантазии для людей, и не поэтому ли вы вкладываете так много энергии и мастерства в ту работу, что делаете.
— Ваш вопрос гораздо интересней, чем мой. — Клер взяла карандаш — мне знаком этот инстинкт, подумал Алекс, нам обоим лучше размышляется с карандашом в руках — и пролистнула свои чертежи. — Я думаю, что фантазии — это основа нашего благополучия, — сказала она тихо. — Вот почему я покупала лотерейные билеты: это была игра с самой собой, фантазия, нечто вроде искорки в очень спокойной жизни. Я думаю, что лучший дизайн всегда имеет какое-то отношение к фантазии. Но причина того, что я вкладываю все, что имею в эти рисунки, в том, что я не думаю о продукте, когда рисую контейнер для него. Я просто люблю дизайн. Я обнаружила это, когда бросила свою работу. Я скучала по ней. Возникла пустота, и поначалу я не знала, отчего так. Но как только я снова начала заниматься дизайном, то поняла, что пустота была тем самым местом в душе, которое я перестала" заполнять, создавая красоту.
Алекс кивнул, почти самому себе. Возникла пустота. Он тоже знал это. Он ощущал ее каждый день, когда не писал, не мог писать книг, которые так любил писать. Пустота. Нужда, которую не удовлетворит ничто иное.
— Что ж, вы создаете красоту, — сказал он наконец. — Я очень рад, что вы смогли к этому вернуться.
Расслышав боль в его голосе, Клер быстро взглянула на него:
— Может быть, вы тоже вернетесь, — поспешно сказала она. Затем, давая ему время, она отвернулась и возвратилась к своему стулу. — И еще кое-что сегодня произошло. Мне позвонили, когда я была в «Эйгер Лэбс» — от президента сети ресторанов; очевидно, Квентин показал ему копии одного-двух моих предварительных набросков, и теперь он хочет, чтобы я занялась дизайном рекламных брошюр и меню для его ресторанов. Он говорил о новом фарфоре и стекле. Я никогда этим не занималась.
— Так вы согласились?
— Я сказала, что поговорю с ним, когда закончу эту работу. Мне это нравится, но если я соберусь работать на другие компании, то придется думать о помощи секретаря и дизайнеров, а это означает создать свою собственную фирму. Я не уверена, что прямо сейчас способна на это.
— Вам хочется еще немного позабавляться. Она улыбнулась:
— Думаю, так. Мне нравится, когда я могу делать то, что хочу.
— И еще вы любите дизайн.
— Да, и если мне повезет, я смогу рассматривать и выбирать.
Алекс сел снова рядом и, вытащив маленький диктофон, нажал на кнопку включения.
— Что вы чувствуете, когда работаете, теперь уже не для того, чтобы себя обеспечивать?
— Я чувствую большую уверенность в себе, — сказала она тут же. — Я думаю, самая большая проблема в работе на кого-то еще в том, что нет времени за работой подумать, что ты делаешь, и как это делать лучше. А когда люди начинают об этом размышлять, их обвиняют в мечтательности. Вы счастливы: у вас таких проблем нет, вы работаете на себя и можете тратить много времени на обдумывание.
— Да. Больше всего я смотрю, думаю, мечтаю, и только потом пишу. Но отдача есть — если мысли приходят хорошие, то и писание удается. Вы еще не рассказали мне, почему вы решили снова начать работать.
— Чтобы знать, к чему я принадлежу, — сказала Клер, неожиданно угрюмо. — Иногда, когда я бродила по Нью-Йорку с подругами по магазинам. Напротив. Дело было только в том, что когда я этим занималась, то начинала чувствовать себя бездельницей, праздношатающейся, и мне становился нужен якорь. Когда Эмма росла, она была моим якорем, даже больше, чем работа. Но наши жизни так изменились… а где сейчас Эмма? Она сказала, что будет с утра дома, и поговорит с вами.
— Ханна сказала, что она еще спит.
Клер поглядела через комнату, как будто надеялась заглянуть в комнату Эммы в другом конце дома.
— В последнее время она так много спит. — пробормотала она.
Алекс ничего не сказал, выжидая. Через секунду она повернулась к нему.
— Ну вот, поэтому я и работаю. Ведь когда я сижу за чертежным столом или за компьютером или даже прогуливаюсь ночью и раздумываю над проблемой дизайна, у меня есть нечто, за что можно зацепиться, и место, где я знаю что делать и как. Где я точно знаю, зачем я там, и как я себя там чувствую.
— Ну и как же?
— Прекрасно. Я делаю нечто, что умею и что люблю, и это — мое, а не чье-то. Я занимаюсь собственным делом, и когда что-то получается, и я понимаю, что получается хорошо, то лучшего ощущения в мире не найдешь. Должно быть, у вас было нечто подобное с вашим писательством. Вот почему я не понимаю, как вы могли бросить свои романы. Они давали вам так много возможностей строить и создавать, творить… а журнальные статьи мне кажутся маленькими комнатками, в которых особо ничего не построишь, тогда как роман — целый мир.
— Да, это так, — пробормотал Алекс. Он сидел, расслабившись, в этой светлой мастерской, говорил с женщиной, которая была так чутка, и чей мозг работал точно так же, как и его, и он каким-то чудом ощущал себя дома. Вам следует открыться людям; не только задавать свои журналистские вопросы, но и делиться с ними своими чувствами, потому что именно так мы становимся ближе друг к другу, и человечней, и любимей.
Наконец он тихо произнес:
— Я не принимал решения прекратить писать романы, Клер. Просто однажды никаких романов внутри меня не было, и ничто не ожидало своей очереди быть написанным. Я был пуст.
Клер подумала, что бы она стала делать, случись с ней такое. И поежилась:
— Это немного похоже на смерть. Он бросил взгляд на нее:
— Да. Немногие люди это понимают.
— Но они и вправду все исчезли?
— Вероятно, нет. Хотя так случается — писатели никогда не знают, когда они внезапно опустошатся и иссякнут. — Он сделал паузу, все еще находясь под впечатлением слов Ханны и Клер, и почувствовал, что теперь говорит с большей легкостью, чем когда-либо раньше.
— Со мной слишком много чего случилось сразу, несколько лет назад. Я говорил вам, что моя жена умерла — это было так внезапно, совершенно неожиданно. Она была здорова и деловита — она работала дизайнером на фаБрикс и как раз получила крупный заказ — и вдруг однажды утром она почувствовала усталость, прилегла немного вздремнуть… и не проснулась.
Клер сдержала дыхание:
— Что это было?
— Инфаркт. Никаких предупреждений, ничего в историях болезни ее родственников, никаких ключей. Она просто исчезла. И если было что-то, что осушило меня для писательства, то именно это. Я отослал своего сына к сестре и ее мужу, продал дом, уехал от всего, что давало мне смысл в жизни… все это было очень плохо. Но что было хуже всего, так это внезапное ощущение, что мне не на что больше рассчитывать. Я не мог представить себе, что снова начну писать создавать истории, которые разворачиваются в упорядоченном мире, когда я сам не верил в упорядоченный мир. Я не мог с этим примириться.
— Вы хотите сказать, что невозможно предугадать, что случится?
— Даже больше. Было время, когда я верил, что знаю, какой будет моя жизнь, как она сложится, и много лет все шло точно так, как я и думал. Мои рассказы публиковали в литературных журналах еще когда я учился в школе; я выиграл стипендию в школе и в колледже; я получил премию Пен-клуба за свой первый роман в двадцать восемь лет. Я женился на женщине, которую любил; у нас был сын, были хорошие друзья, мы купили дом и собаку и подобрали пару бродячих кошек, которые стали прекрасными домашними зверьками. И моя жена делала карьеру дизайнера. Все было точно по моему плану, происходило по некому расписанию, как будто кто-то где-то выполнял всю пьесу по моим ремаркам, и спектакль все длился и длился, — Не находя себе места, он вскочил и прошелся по мастерской, потом застыл у чертежного стола Клер, рассеянно уставившись на ее рисунки. — А затем кто-то опустил занавес. Вся прекрасно спланированная жизнь погибла и вместе с ней моя вера в свои силы. Греки называли это «губрис», вы знаете — гордыня. Отрицание богов: вы воображаете, что сами выбираете жизнь себе и тем, кого вы любите. Я был виновен в этом, я думал, что могу контролировать судьбу.
Он вернулся и сел снова в кресло, склонившись вперед, уперевшись в колени локтями.
— Я чувствовал, что меня колотят со всех сторон невидимые силы, злые и мстительные, и мне ничего не оставалось делать, как сдаться. Это было тогда, когда я отослал Дэвида и продал дом.
— И никаких книг уже не было? Он кивнул:
— Писание книги — это движение веры и возвещение любви. Вы верите, что можете изложить на бумаге все те идеи, которые так ясно и живо представляются в голове, вы даете себе право творить с такой любовью, которая неповторима ни в каком другом деле, вы верите, что кто-то опубликует вашу работу, а кто-то прочтет, а библиотеки закупят ваши книги, так, что и будущие поколения смогут их открыть. Вы верите, что способны написать такую историю, которая найдет отклик в умах современных и будущих ваших читателей, что вы сможете отыскать универсальную тему и представить ее так, что дадите людям надежду и большее понимание или редкое удовольствие ускользнуть из мрака окружающего их мира. Или даже подняться над ним. Другими словами, вы верите в будущее и в вашу способность найти себе в нем место, на своих собственных условиях. Так вот, я прекратил в это верить.. . Диктофон щелкнул. Алекс уставился на него:
— Черт, снова то же самое. — Он покачал головой. — Такого не должно быть, вы понимаете: у меня есть сроки, а на этой кассете гораздо больше меня, чем вас.
— АО чем вы бы хотели поговорить еще? — спросила Клер мягко. Она переживала за него, она мучилась за его печаль, и пустоту и за всю его утраченную любовь и потерянные привязанности к его жене, сыну, книгам. — Как вы думаете, мы управимся за час? У меня после и вправду будет много работы.
Алекс вставил еще одну кассету в диктофон и положил в карман записанную.
— Часа вполне хватит. Давайте начнем с этого дома и различных стилей вашей жизни. И мне хотелось бы услышать еще немного о вашей работе. А потом, если Эмма уже проснулась, я хотел бы поговорить с ней.
Клер, налила в обе чашки кофе и откинулась в кресле. В комнате было тихо, приглушенно. Взглянув за окно, она увидела, как крупные хлопья снега несутся сквозь побелевшие веткХ трущиеся о стекло. Мастерская стала казаться еще более светлой уютной гаванью, и Клер слушала шум голосов ее и Алекса, как будто была сторонним наблюдателем, стоявшим где-то у двери: звук их смеха, тихое позвякиванье чашек. В этом теплом месте она чувствовала себя необычайно комфортно, не надо было ничего подтверждать и проходить какие-то испытания. С ним было легко разговаривать, он мягок, но не лукав в своих вопросах, и быстро все понимает, когда она подыскивает нужное слово. Она осознала, что ей хорошо и приятно вот так сидеть, а когда, ей пришла мысль о работе, то она позволила эту мысль смыть потоком их беседы.
Телефонный звонок все испортил. Они оба слегка вздрогнули. Когда Клер подняла трубку, Алекс остановил запись.
— Да, — сказала она, и Алекс расслышал неожиданное напряжение в ее голосе. — Я думала, что нужно к восьми, — сказала она, помолчав. — Хорошо, ладно, я буду готова к семи. — Красной ручкой она выписывала кружки на клочке бумаги под рукой, круг за кругом. — Мы пойдем к Роз и Хейлу?… Нет, я не знала, но это отлично, мне у них нравится. Ты прав: туда ехать по крайней мере час. — Она соединила круги еще меньшими, образовывая цепочку, которая извивалась по всей странице. Она слушала, и на ее губах появилась улыбка:
— Да, конечно. Я буду. До семи! Она повесила трубку:
— Извините. На чем мы остановились?
Алекс ощутил странное чувство потери. Ни в одной из их бесед в ее голосе не появлялась такая чувственная нотка, и не бывало такой внутренней улыбки, все это — лишь для ее телефонного собеседника. Они ее изменяли, она становилась для него менее исключительной, и даже — менее интересной. Он меланхолически ощутил, что что-то уходит.
— Мы говорили об этом доме, — сказала Клер. — Но, вы понимаете, мне, собственно, кажется, что мы все уже обговорили. — Она поглядела на часы. — Пойду посмотрю, не проснулась ли Эмма.
Она вышла из комнаты, и Алекс не попытался ее остановить. Она была права: они все уже обговорили.
— Ты была занята — сказал Квентин. Его фары высветили низкую изгородь, которую он и искал, и автомобиль повернул на неразмеченную, грязную дорогу, которая вела к ферме Роз и Хейла Йегеров. Перед ними на свежем снегу виднелись следы шин.
— Да, — ответила Клер, потому что она отказывала ему во встрече дважды за последние четыре дня. Она думала о нем и скучала, но была так занята все время, что ей хватало и одной мысли, что она увидит его в пятницу. — А у тебя хорошо прошла неделя? — поинтересовалась она.
— Ничего особенного. Одна забавная история: мы получили почту для Эммы.
— Почту? Не поняла. От кого?
— От женщин, которые видели ее в рекламе.
— Какой рекламе?
— Первого выпуска. Ты же знаешь, что мы уже начали их публиковать.
— Нет. Нет, понятия не имела. А Эмма знает?
— Я полагал, что Билл или Хейл ей скажут. Это была предреклама, там говорилось, что «Эйгер Лэбс» в марте выпустит нечто особенное, некий ПК-20, революция, останавливающая время… и тому подобное. Ты понимаешь, как все это делается. Мы и раньше делали нечто подобное, но только с картинкой банки и написанным от руки именем или формулой и кучей пустого места. А на этот раз мы решили использовать Эмму с прототипом одного из твоих дизайнов. Я думал, что ты знала:
— А где эта реклама появилась? — холодно спросила Клер. Она была в ярости. Она была уверена, что Эмма сказала бы ей про эту рекламу, если бы сама знала, так что похоже, что никто не счел достаточно важным держать их в курсе выполнения программы, символом которой была Эмма, а дизайнером — Клер.
— Успокойся, — сказал Квентин рассеянно, ища выезд на дорожку. — Ты воспринимаешь это как какое-то личное оскорбление. Кто-то чуть ошибся, вот и все. Если бы ты знала побольше о том, как функционирует компания, ты бы не была так удивлена.
— Где она появилась? — повторила она.
— В декабрьском выпуске «Вог» и «Эль» и еще в паре других. Они еще пока не в продаже, но подписчикам уже поступили. И мы получили почту для Эммы. — Снежинки заплясали на фарах, когда они — высветили белые воротца и белую с золотым вывеску, возвещавшую: "Ферма «Ясная Долина», и Квентин свернул на дорожку, следуя за отпечатками шин впереди. — Хейл может рассказать тебе больше, чем я. Только не напирай на то, что ты не знала о рекламе.
Клер захотела возразить, что она сама знает, как вести себя у кого-то в гостях, но опомнилась — когда она злилась, ей было лучше молчать. Следы шин перед ними, свернули и исчезли за сараем, но Квентин поставил машину на площадке, предназначенной для экипажей гостей, за передней дорожкой. Перед ними был дом с черно-белыми ставнями, изящными своей симметричностью, с ярко сияющим фонарем на крыльце и со светом в каждом окне. Крыльцо украшали тыквы, початки маиса и стальная чистка для обуви в виде таксы, а когда Хейл открыл дверь, первое, что заметила Клер — был уютный огонь в камине прихожей. А затем она увидела Джину.
— Почти как член семьи, — сказал Хейл, когда Джина и Клер обнялись. — Она здесь все время, по крайней мере, так кажется, так же помешана на уходе за лошадьми, как и Роз. Клер, позволь я возьму твою шубу. Знаю, что у Квентина ее нет и никогда не было. Единственный человек из тех, кого я знаю, которому никогда, не бывает холодно. Там кое-кто в гостиной хотел бы тебя повидать. Там еще ждет много выпивки, как всегда.
Роз обняла Клер:
— Я рада видеть тебя: такие непредвиденные вечеринки, по-моему, самые лучшие. А я тебя еще не благодарила за Джину? Она отличный специалист по лошадям. Просто отличный, и точка. Я сделала столько всего из того, что планировала годами и никак не могла подступиться. Приходи как-нибудь днем и посмотришь, что мы тут делаем. И покатаешься на лошадях, чего ты так и не сделала.
Она говорила немного возбужденно, и Клер подумала, отчего она так нервничает?
— Девочки, вы идете? — спросил Хейл, закрывая дверцу гардероба и разворачиваясь по направлению к гостиной.
— Секундочку, — сказала Роз. — Я хочу кое-что сказать Клер. .
— Сплошные секреты, — сказал он с шутливым вздохом. — Все время что-то случается, а я не знаю и половины из этЪго. Я приезжаю из Нью-Йорка на день или на два и едва ощущаю, что это мой дом.
Роз и Джина посмотрели на него.
— Ну да, да, я знаю, такого никогда и не было, — сказал он, рассмеявшись. — Роз купила его на свои деньги и управляет им на свои деньги. Мне не позволительно о таком забывать. Клер, принести тебе что-нибудь выпить?
Она покачала головой:
— Чуть позже. И я хочу поговорить с тобой насчет посланий для Эммы, пришедших в «Эйгер Лэбс».
— Для Эммы? — спросила Джина. — Как могло та-, кое случиться?
— У меня даже несколько в портфеле, могу тебе показать, — сказал Хейл Клер. — Они немного скучноваты, эти дамы, но, по крайней мере, мы теперь знаем, что Эмма производит впечатление. А ты же знаешь, этого-то мы и хотим, это нам и нужно. Эмма замечательна, я думаю, мы скоро предложим ей контракт и очень неплохой. Хороший контракт. Для хорошей фотомодели и хорошей девушки. Ты скажешь, когда будешь готова и я передам тебе все эти письма.
Клер проследила, как он удалился в гостиную.
— Почему все вокруг так нервничают? — спросила она.
— Пойдем-ка вот сюда, — сказала Джина и провела ее вниз в маленькую каморку с пятнистым леопардовым ковром и резной зеленой, обитой бархатом кушеткой. В мраморном камине горел огонь, и тяжелые, с бахромой шторы были задернуты. Джина подбросила дров в огонь, немного пошуровала там, а затем сказала:
— Давай сядем. Ты уверена, что не хочешь выпить? — А может потребоваться? — спросила Клер. — Что случилось?
— Ну, я просто хочу, чтобы ты знала обо мне и Хей-ле, — Оказала Роз. — Если тебе охота узнать, почему он так взволнован, так это из-за того, что его последняя подружка позвонила этим утром из Нью-Йорка и потребовала объяснить, почему я отказываюсь давать Хейлу развод, чтобы он мог жениться на ней. Я сказал ей, что никаких проблем нет, если она хочет выйти за Хейла, она может уже начинать подготовку.
— Ты разводишься, — сказала Клер. — Я очень тупая или что? Я не замечала, что к этому идет.
— Ты не тупая, Клер, ты видишь гораздо больше всех остальных. Но никто нЪ замечал, что к этому все идет. Я думала, что, вероятно, такое когда-нибудь случится, но ручаться за это не могла, да и Хейл ничего не гарантировал. Но он и не будет. Он говорит всем своим женщинам, что я с ним не разведусь — это его мера предосторожности.
— Но что-то случилось? — спросила Клер. — Почему ты решилась именно теперь?
— Когда уже смогла. Я собираюсь сказать ему сегодня, когда…
— Он не знает?
— Ну, возможно он и способен различать то, что написано на стене, но если ты имеешь в виду — не говорила ли я ему, то — нет. Но скажу, сегодня, когда вы разъедетесь по домам в свои мирные постельки.
— И что ты будешь делать потом?
— Останусь здесь, в моем самом любимом доме. Этот дом мой, ты знаешь, и Хейл всегда на это обижается. Сначала он обижался на то, что я провожу здесь все время: он хотел чтобы я была в городе вместе с ним. Но затем он начал свои похождения — а это было лет десять назад, когда оба наших ребенка уже уехали — и тогда ему стало наплевать, где я. Но ему не нравилось, что я вкладываю в ферму деньги: он всегда думал о них, как о наших, хотя я и держу их на своем счете. Может быть, он ожидал, что я ему их все завещаю. Но это не значит, что он считал, будто я не переживу его. Или что он вообще об этом задумывался.
— Звучит весьма неприятно, — заметила Клер.
— Ну, если так, то значит, я преувеличиваю. Мы действительно жили неплохо. У нас даже не было ссор в последнее время — я не помню, когда они вообще были. Мы даже не поссорились, когда сегодня утром позвонила эта тупица. Может быть, в этом одна из проблем. Никто из нас не тревожится о другом настолько, чтобы мы могли поссориться. Во всяком случае, я остаюсь здесь, и живу здесь. Мне нравится, а Джина помогает мне тут справляться с делами, и я чувствую себя намного лучше, чем раньше.
Она почти вызывающе взглянула на Клер.
— Я рада, — сказала Клер, раздумывая, как странно то, что Роз, похоже оправдывается за этот развод, как будто они оказались в прошлом веке, а не в нынешнее время, когда все, кого они знали уже развелись по разу или больше. — Я сделаю все, чтобы тебе помочь.
— О, мне нужна только любовь и поддержка — вот и все, прямо сейчас. А с тобой и Джиной я буду в полном порядке. И я надеюсь, что Эмма не станет думать обо мне хуже. То есть, я имею в виду, она была здесь только один раз, но мне хотелось бы, чтобы она приезжала часто и на самом деле поучилась езде, а, если она решит, что здесь что-то изменилось…
— Думать о тебе хуже? Конечно, она не станет. Боже правый, Роз, я сама в разводе; Эмму нелегко удивить тем, как нынче живут люди. И она будет любить тебя ничуть не меньше, чем раньше. Если, конечно, у нее найдется время подумать о ком-нибудь, кроме Брикса.
— Она вообще с ним много встречается? — спросила Роз..
— Она никогда не встречается с ним чаще раза в неделю или в десять дней, пару раз это случалось — в две недели. Но когда она не с ним, то замыкается и думает над его молчанием, или над тем, что он сказал, или не сказал на последнем свидании, или на тему еще чего-нибудь, что ее тревожит в нем. Иногда я думаю, что она боится. Не того, что он ее бросит, хотя я, уверена, она и этого боится тоже, но чего-то более серьезного. Я не знаю, что это может быть, но я чувствую.
— Она совсем с тобой об этом не говорит? — спросила Джина.
— . Она пыталась пару раз, но так, как будто она была заранее уверена, что я буду его бранить, а ей не дам и слова вымолвить. Думаю, что она права — я буду его ругать. Ты ей сказала, чтобы она поговорила со мной?
— Я сказала ей, что будет гораздо лучше для нее, если вы будете вместе.,
— Да, мы не очень-то связаны. И я не знаю, когда мы снова станем близки.
В дверях появился Квентин: — Там люди, которые хотят с тобой познакомиться, — сказал он Клер.
— Извини, — она пошла к нему, потом вернулась к Роз и Джине. — Спасибо, что сказала мне, — произнесла она, и направилась вслед за Квентином к гостиной.
— За какой рассказ ты ее благодарила?
— Об их совместном проекте. Он потерял к этому интерес.
— Хейл пригласил этих людей для меня, — сказал он, подводя — ее к гостиной. — Их фамилия — Коллоп и они владельцы маленькой пищевой компании в Нью Хэмпшире.
— Джем «Коллоп». Я его покупала. Очень хороший. Они еще производят хлеб, и, думаю, пирожные, печенья, хотя этого я не покупала. И у них прекрасно оформленный каталог.
— . Тебе стоит об этом упомянуть в разговоре. Они подумывают продать компанию, а я могу решить её купить. Я хочу, чтобы ты — выяснила все, что сможешь, о ней и о них. Дизайн — это хорошее начало.
— Подожди-ка. — Клер поглядела в гостиную, где человек двадцать стояли маленькими группками, или сидели около камина. Я на вечеринке. Я не на работе, и Квентин тоже. Не время и неподходящее место для него давать мне указания. И кроме того, я дизайнер, а не шпион. — Хейл собирается показать мне те письма, — пробормотала она, и быстро зашла в гостиную. — Можно мне их посмотреть? — спросила она у Хейла, который стоял у кофейного столика, почти целиком заполненного бронзовой лошадью в галопе.
— Ну конечно. Славно поговорила с девочками?
— Да. Хейл, если тебе сегодня неудобно оставлять гостей…
— Нет, нет, все в порядке, пойдем, займемся этим сейчас.
Он повел ее в библиотеку в углу дома/ освещенную другим камином. — Роз любит огонь, — сказал Хейл. — Как будто живешь в восемнадцатом столетии, как будто никто еще не изобрел печей и электрических лампочек, так и.ждешь, что появятся пилигримы. Возможно, чтобы поджарить кого-нибудь на костре, — прибавил он мрачно. Затем открыл портфель, — Я принес около дюжины, в конторе есть еще. Ты можешь их все забрать, если хочешь. Эмма, должно быть, придет в восторг от них.
Он поглядел, как Клер вскрыла конверт и просмотрела письмо.
— Слушай, Клер, твой дизайн ПК-20 — это что-то потрясающее. Я знаю, мы тебе уже это говорили, но я гляжу в будущее и думаю, тебе стоит призадуматься и о других клиентах. Ты можешь не беспокоиться насчет Квентина: он всегда считает, что покупает нас, когда мы на него работаем, так что ему этого знать не нужно. Но если ты надумаешь, Клер, у меня есть пара клиентов, огромные компании, не всякая мелкота, и им понравились твои работы. Тебе не нужно отвечать прямо теперь, но подумай. Ты знаешь, ведь ты была настолько лучше двух других фирм, которых нанял Квентин, что даже соперничества не возникло…
Клер нахмурилась:
— Двух других фирм?
— Он тебе не говорил? Что ж, это Квентин. Он никогда никому не доверяет делать то, что он хочет, он всегда берет для чего-то двоих или троих, по крайней мере, если он в них абсолютно не уверен. Он доверяет мне и Тоду Толленту теперь… но, понимаешь, ручаться я за это не могу. Он, вероятно, получает предложения от всех, когда начинает новую кампанию; насколько я знаю, я только помощь по найму.
— Ты его друг.
Он пожал плечами. Клер положила письмо обратно в конверт и засунула стопку в свою вечернюю сумочку.
— Нам пора возвращаться.
— Роз собирается меня бросить? — спросил он резко.
— Хейл, единственный человек, который может ответить — это сама Роз.
— Ну да. Я просто боюсь спрашивать. Она думает, мне наплевать на нее, потому что я… время от времени гуляю, ну, ты понимаешь, как бы испытываю, работает все как надо, или нет, и если я… черт, ну ты понимаешь, желанен, какое идиотское слово, ничего не означает, ты понимаешь, это как игра, это же ничего не значит — я с ума схожу от Роз, и это никогда не менялось.
— Клер. — сказал Квентин, из дверей.
— Прошу прощения, — сказала она, и пошла к нему. Квентин слегка обнял ее, и она ощутила томительную волну желания, которая поднималась в ней при легчайшем его прикосновении. — Спасибо за письмо, — сказала она Хейлу, когда Квентин увлек ее за собой, и они покинули комнату.
— Я не собиралась отходить надолго, — сказала она и подумала, почему ей приходится извиняться.
— Для меня важно, чтобы ты была со мной, — сказал он. — Не просто по соседству, но совсем близко. Я же говорил тебе это раньше.
— Я знаю.
— Он просил тебя работать с ним? Клер смутилась:
— Он сказал, что у него есть несколько клиентов, которьгм понравилась моя работа.
Квентин остановился рядом с огнем в камине фойе, до того, как они достигли двери в гостиную:
— Ты работаешь на меня, Клер. У меня достаточно работы, чтобы занять тебя надолгд, особенно не на целый день. Я не хочу, чтобы ты работала весь день, я говорил тебе это, когда мы только начинали.
— Да, но ты не говорил мне, что сказал двум другим фирмам о линии ПК-20, в то время, как уверял меня, что я стану главой дизайна.
— Конечно, нет. Я еще не сошел с ума. Неужели ты думаешь, что я могу поручить целый проект кому-то, кто никогда раньше не занимался делом подобного масштаба?
— Ты говорил, что тебе нравились мои идеи.
— Говорил. Боже, Клер, не веди себя как ребенок. Ты все сводишь к личным отношениям. Никакого значения не имеет, думал ли я, что ты хороша или нет, дело было только в том, как сделать хороший дизайн за самое короткое время. Ты такой человек, который лучше всего работает, когда думает, что все зависит только от него: ты более творчески подходишь, и работаешь напряженней. Я так много поставил на это…
— Гораздо больше, чем на то, чтобы мы были вместе.
Что, черт возьми, ты хочешь сказать?
— Ты мог мне сообщить. Если тебя волнует, что я чувствую, ты должен был объяснить это мне, и я бы поняла. Я неплохо разбираюсь в бизнесе — я слишком много времени провела в жизни, занимаясь подобным делом. Но даже если бы я не была столь опытна, ты должен был мне милостиво сообщить о том, что ты делаешь. И я думала, что ты хочешь делиться со мной своими мыслями и тревогами…
— Я не делюсь мыслями с людьми, которые на меня работают.
Клер отскочила от него, яростно, заблестев глазами:
— Я работаю на «Годдар Дизайн». И в настоящий момент ты…
— «Годдар Дизайн»? — он усмехнулся. — Тебе это действительно нужно, Клер? Это чтобы отомстить мне? Тебе не нужно собственное дело, твоя работа — г — отлична и ты необычайно милая женщина, а ничто из этого не имеет отношения к эмблеме фирмы.
В настоящий момент ты — мо1нелиент, — продолжила Клер. Она понимала, что ведет себя безрассудно, создавая компанию из воздуха, за последние двадцать секунд, и внезапно ощутила тревогу из-за этого, что потребовало от нее дальнейшей защиты, — и если я решу, что у меня есть время на других клиентов, или захочу нанять свой штат, то я это сделаю. Мы ведь даже не подписывали контракта, Квентин. Его веселость куда-то исчезла:
— А что, он так необходим?
— Нет, конечно, нет. — Она съежилась внутри, когда увидела, как мрачнеет его лицо. — Нет. Но мне стоит подумать…
— О чем? — спросил он, когда она внезапно умолкла.: — О том, чтобы заиметь что-нибудь, на что можно опереться.
— У тебя есть я. У тебя есть друзья, и дом, и твоя. Дочь. Ты достаточно обеспечена, чтобы работать в удовольствие, а не вкалывать. Почему ты никакие можешь научиться вести себя как женщина с деньгами?
Клер поглядела на огонь. Языки пламени были низкие, похожие на извивающиеся длинные пальцы вокруг остатков дров. — Это не называется вкалывать. Кое-кто сказал мне сегодня утром, что писать — это значит совершать движение веры и возвещать о любви. Я не осознавала этого, пока он не сказал, но к дизайну это тоже относится.
— Не могу понять, о чем ты.
— Мне жаль это слышать. Ты ничего такого не чувствуешь, когда работаешь? Что когда ты создаешь нечто новое, то это в чем-то похоже на страсть?
— Я не использую такие слова для работы.
— Да, — сказала Клер тихо, — я это вижу.
— Тебе, что, не хватает страсти в жизни?
Клер вздохнула. Был только один возможный ответ на такой вопрос:
— Конечно, нет, Квентин. Он снова обвил ее рукой:
— Если ты настаиваешь на создании собственной компании, мы можем устроить все так, что это удовлетворит нас обоих, возможно, как вспомогательную компанию при «Эйгер Лэбс». Разберемся с этим завтра. А теперь я хочу тебя представить этим людям, и хочу уехать сразу после ужина: я, хочу побыть дома, с тобой.
Клер прижалась к нему. Она тоже этого хотела. Но это долго не продлится. Она знала это, потому что ее сексуальное желание было так сильно переплетено с глупым комфортом, который она все еще находила в подчинении его власти, и как только она восстанет против него, то и ее желание угаснет. Но теперь она не могла его не замечать, или даже уменьшить.
Эмма и я, подумала она, а интересно, осознает ли Эмма, что случилось у нее с Бриксом — она досталась мужчине, который казался таким сильным, что она не могла превозмочь свое собственное желание и становилась ему покорной. Я должна поговорить с ней об этом, подумала Клер. Но она понимала, что не сможет, пока не порвет с Квентином.
Вот о чем я должна подумать, как это сделать, говорила она себе, когда они присоединились к обществу в гостиной. Но сначала, завтра же утром, я должна заняться фирмой «Годдар Дизайн», и это не будет вспомогательной компанией.
