Стояла темная, безлунная ночь. Мисси никогда не думала, что может быть так темно. Старые деревянные сани, запряженные тройкой лошадей, неслись в сторону леса. Сперва промелькнули белые стволы берез, и сани въехали в густой сосновый бор. Через некоторое время глаза Мисси привыкли к темноте, и она стала различать снег на ветках деревьев и маленькие кристаллики льда на прикрывавшей ее меховой полости.

Кони сами знали дорогу – князь часто ездил через лес, казавшийся с первого взгляда непроходимым. Путешественники молчали. Слышалось лишь мерное дыхание коней и скрип металлических полозьев по снегу. Впереди саней бежал любимец князя – борзой пес Виктор.

Мисси вспоминала вчерашний день, день, когда ей исполнилось восемнадцать лет. Варышня – родовое поместье князей Ивановых – была объята страхом. Миша смеялся, шутил, поднимал тосты, но Мисси прекрасно знала, чем заняты мысли князя. Все понимали, что это последний праздник в любимом доме. И что они последний раз вместе и больше никогда не увидят Барышню.

Почти все слуги куда-то пропали. Оставались лишь двое: шеф-повар и горничная Аннушки. Они были родом из Франции и считали себя выше политики – им не было дела до крестьянских восстаний, потрясших центральную Россию. Но вчера, вызвав верных слуг к себе в кабинет, Миша строгим голосом приказал им немедленно покинуть поместье, добраться до ближайшей железнодорожной станции и сесть на поезд, идущий в балтийский порт Ревель. Там они сядут на корабль и отправятся в Европу. Мисси наотрез отказалась ехать с ними. Во-первых, после смерти отца ничто не тянуло ее назад, в Англию, а во-вторых, она безумно любила князя Михаила. И вот сейчас она сидела в этих скрипучих санях, прикрывшись от ледяного ветра медвежьей полостью, и молила Бога о том, чтобы в кошмаре революции, захлестнувшей несчастную Россию, не погиб никто из ее близких. Больше всего боялась она за князя. Восставшие расправлялись с дворянами беспощадно.

Маленькая Ксения склонилась ей на плечо, и Мисси возблагодарила Бога за то, что девочка спит. Во сне она не будет испытывать леденящего страха. Было немного неудобно от того, что под тяжестью ребенка тяжелая диадема врезалась в ребра.

Княгиня Аннушка наотрез отказалась оставлять в имении сокровища. В спальне царил разгром: парижские туалеты и меха были разбросаны по полу, все шкафы раскрыты настежь. Старушка-няня – еще одна верная служанка – поспешно запихивала рубиновые кольца, сапфировые броши, бриллиантовые колье и жемчужные бусы за подкладки одежды. Даже в шерстяной передничек Ксении няня спрятала бриллианты. Аннушка остановилась в нерешительности – куда деть диадему? И тут ей в голову пришла замечательная идея: она разогнула края и опоясала ею осиную талию Мисси. Конечно! Ничего лучше и придумать нельзя! Когда много лет назад парижские ювелиры советовали князю Мише сделать диадему из платины, он все-таки выбрал червонное золото. И вот сейчас эта мягкая податливость желтого металла пришлась как нельзя кстати – диадема превратилась в драгоценный пояс.

Аннушка стянула края диадемы лентами и поправила одежду Мисси.

– Ну вот, – воскликнула она, – теперь ты хранительница самого дорогого нашего сокровища. Береги же его!

Княгиня была возбуждена, ее прекрасные глаза сверкали, как драгоценные камни, ее золотые кудри разметались по плечам, щеки пылали. Аннушка держалась молодцом, но Мисси прекрасно понимала, что она на грани отчаяния.

Аннушка села на край кровати. В спальню вбежал шестилетний Алексей и уткнулся в соболью шубку матери. Михаил считал, что для безопасности шубку надо оставить дома. Лучше одеться попроще, тогда мятежники – если, не дай Бог, они встретятся на пути – примут семью князя за крестьян.

– Пустяки, Миша, – произнесла Аннушка, прикалывая к плечу букетик свежих фиалок, специально для нее выращенных в варышнинской оранжерее. Она пристально посмотрела на мужа, улыбнулась какой-то странной улыбкой и продолжила: – И потом, неужели ты думаешь, что кто-то дерзнет поднять руку на жену одного из самых знатных людей в России?

Мисси прижала к себе Ксению. Она молила Бога, чтобы княгиня оказалась права, чтобы действительно никто не тронул их.

Тройку качнуло на пригорке, и мать князя Михаила – княгиня Софья – глубоко вздохнула. В лицо бил снег, и Мисси не смогла рассмотреть лицо престарелой княгини.

Софье Ивановой было семьдесят пять лет, но выглядела она значительна моложе. Да, в черных косах княгини с каждым годом становилось все больше седых волос, но по-прежнему стройным оставался ее стан, все так же ярко блестели огромные черные глаза, унаследованные от цыганских предков. Софья просила Мишу позволить ей остаться в Варышне – она так любила это поместье, куда впервые приехала пятьдесят пять лет назад, вскоре после венчания… В крайнем случае она готова была остаться в Петербурге, где на кладбище Александро-Невской лавры был похоронен ее муж, Мишин отец.

– Старая я, чтобы куда-то уезжать, Миша, – говорила Софья, кажется, впервые признав, что она уже немолода. – Я хочу остаться с тобой, а там – будь что будет.

Но Михаил уговорил мать ехать.

– Я остаюсь в поместье лишь для того, чтобы убедиться, что его не сожгут. Уверяю, маман, мне не угрожает никакая опасность. Через несколько недель мы встретимся в Крыму.

И Софья, и сам Михаил знали, что он не верит своим словам, но мать подчинилась желанию сына.

Снегопад усиливался, Мисси уже не видела даже стволы ближайших сосен, но кони уверенно бежали вперед.

Княгиня Софья нарушила молчание:

– Мы едем уже часа полтора, – проговорила она. – Наверное, скоро будем на станции Ивановское.

И тут путешественники услышали звуки ружейных выстрелов. Мисси успела только заметить, как, обливаясь кровью, упал кучер. Тяжелые сани перевернулись. Мисси и Ксению отбросило в сугроб в нескольких метрах от дороги. Мисси видела, как мучительно умирали кони – они громко хрипели, бились в судорогах. Вскоре все стихло.

Мисси в ужасе замерла, ожидая, что сейчас раздадутся новые выстрелы, которые принесут смерть самим путешественникам. Но выстрелов не было. Мисси подняла голову и осмотрелась: Аннушка лежала шагах в двадцати – даже сквозь вьюгу было видно, что она ранена: снег вокруг был залит кровью. Алексея и Софьи нигде не было видно.

Откуда-то из леса послышались грубые голоса: люди о чем-то спорили. Вскоре из-за деревьев вышли люди. Они несли зажженные факелы, и Мисси смогла рассмотреть их. Ужас охватил девушку – это были не казаки, не красноармейцы, а простые крестьяне – человек шесть. На них были тулупы и грубые валенки. В руках они сжимали винтовки и бутылки. Крестьяне были пьяны – запах перегара заглушал даже запах хвои. Наверное, они ограбили какой-нибудь склад – на них были дорогие меховые шапки, мало подходившие к их простой одежде.

Мисси закрыла глаза и уткнулась головой в снег, надеясь, что в темноте ее примут за мертвую.

– Гляди-ка, баба, – сказал один из крестьян, наклоняясь к ней и приподнимая полу ее простого тулупчика. – От нее и запах-то бабий…

Остальные бандиты громко рассмеялись.

– Мертвая, – определил первый, – вся в крови… Но надо проверить! – Он с силой ударил ее ногой по ребрам. Диадема впилась в Мисси, но инстинкт самосохранения подсказал: молчи, и останешься жить. Мисси стиснула зубы и не издала ни звука.

Заскрипели по снегу шаги. Высоко держа факелы, бандиты подошли к Аннушке. Белокурые волосы княгини разметались по снегу, соболья шубка распахнулась, и огонь факелов заиграл на жемчугах княгини. Вдруг она подняла голову, приоткрыла глаза и, обведя взглядом крестьян, проговорила:

– Я узнаю вас. Вы лесники из поместья Ивановых. Ты – Микоян. Ты приходил в Варышню на Пасхальной неделе. А ты – Рыбаков…

– Заткнись! – заорал Микоян. – Хватит! Не будет у вас больше Пасхи! Все теперь принадлежит нам – революционному народу! – Он нагнулся и схватил Аннушку за волосы. – И такие, как ты, будете ублажать наших героев!

Мисси видела, как исказилось болью лицо Аннушки. Микоян с силой приподнял за волосы ее прекрасную голову и в упор посмотрел на нее.

– Но сначала надо бы нам самим поразвлечься. Чем мы хуже князя? Как вы считаете, товарищи?

Бандиты снова рассмеялись и сунули ему в руки очередную бутылку – Микоян отпустил Аннушку и присосался к горлышку. Казалось, хмель отвлек разбойника от несчастной княгини. Но, допив самогон, он отбросил бутылку и хищно оглядел Аннушку.

Тишину ночи разрезал пронзительный крик. Это Алексей выбежал из-за деревьев и бросился к матери:

– Нет!… Нет!… Нет!… – кричал мальчик. – Оставьте в покое мою мамочку, убирайтесь прочь отсюда!

Бандиты повернулись на крик и подняли винтовки. Мисси горько расплакалась; как хотелось ей в этот миг зажать уши, чтобы не слышать хохот пьяных мужиков – увы, она не могла позволить себе даже этого – стоило ей пошевелиться, настал бы конец и ей, и маленькой Ксении, которая так же тихо лежала возле нее и которую разбойники по счастливой случайности не заметили. Один из крестьян схватил Алешу за воротник и поднял вверх, как куклу. Алеша плакал, умоляя озверевших бандитов не причинять вреда его матери.

Микоян приставил острие штыка к груди мальчика – в глазах Алексея застыл ужас.

– Ах вот оно что, – заплетающимся голосом процедил бандит, – юный князь изволили к нам пожаловать. Что же надо их светлости? За мамочку просят?

– Не смейте трогать моего сына! – произнесла слабым голосом Аннушка. Мисси удивилась, что даже сейчас, когда ее жизнь полностью зависела от этой озверелой шестерки, она говорила с тем же достоинством, что и всегда. – Если хоть волос упадет с его головы – клянусь, мой муж сумеет отомстить вам. Сначала вас высекут на конюшне, а потом повесят на самом высоком дереве в Барышне! Вас всех повесят.

Микоян громко расхохотался:

– Смотри внимательно, княжеский щенок, – процедил он, поворачивая голову Алеши в сторону матери. – Сейчас мы тебе кое-что покажем. Во дворцах такому не учат, а вот мы – научим! Это будет урок настоящей жизни. Ты сейчас узнаешь, что такое злоба, которая на протяжении тысячи лет копилась в сердце простого мужика!

Микоян штыком разрезал шерстяное платье Аннушки от ворота до подола – Алеша вздрогнул, но не отвернулся.

Микоян онемел, он никогда не видел таких женщин. Аннушка зажмурилась – Микоян протянул волосатую руку к ее груди и рванул кружево…

– Это что?! – воскликнул он при виде упавших на снег бриллиантовых колец и брошей. Какое-то мгновение бандиты молча смотрели на сокровища, потом с криками восторга кинулись подбирать их.

– Богатенькие, богатенькие! – приговаривали крестьяне, засовывая трофеи в карманы тулупов и штанов. По случаю неожиданной наживы были откупорены еще несколько бутылок водки.

Переглянувшись, разбойники решили продолжить поиски драгоценностей. Они сорвали жемчужное ожерелье с шеи Аннушки, вырвали из ушей серьги, принялись колоть штыками соболью шубу. Наконец, обшарив все складки одежды княгини, бандиты убедились, что больше ничего не найдут. Аннушка лежала, свернувшись клубочком на рваной шубе. Она была обнажена и дрожала от холода и страха.

– Пускай мальчишка смотрит! – рявкнул Микоян. Бандиты снова окружили Аннушку, в их глазах сверкала похоть.

По щекам Алеши текли крупные слезы, цепкие руки бандитов не позволяли ему вырваться и убежать подальше от этого страшного места. Когда Микоян начал расстегивать тулуп, Мисси снова расплакалась, понимая, что сейчас произойдет что-то ужасное. Как хотелось ей не слышать этот пьяный хохот, матерную брань, крики Аннушки! Но она не могла пошевелиться – она отвечала за маленькую Ксюшу.

– Мамочка, мамочка! – причитал Алексей. Мисси знала: если ей суждено остаться в живых, она никогда не забудет эти крики.

Их было шестеро. И все они ждали очереди надругаться над княгиней. Аннушка молча терпела унижение и вдруг дико расхохоталась.

Мисси поняла, в чем дело. Она уже слышала этот смех и знала, что княгиня страдает какой-то непонятной душевной болезнью. Но сейчас она была рада – рассудок Аннушки помутился, значит, она не чувствует больше страданий, значит, ушла в другой, ей одной ведомый мир.

– Заткнись, сука! – закричал крестьянин, приготовившийся вскарабкаться на княгиню, но она продолжала хохотать.

Микоян поднял винтовку и приставил ствол к самому лбу княгини:

– А ну-ка заткнись! Слышишь? – прорычал он, дыша на Аннушку винным перегаром. Но она не слышала его слов, не слышала щелчка затвора, не слышала выстрела, превратившего ее прекрасное лицо в бесформенную кровавую массу…

Бандиты в ужасе уставились на Микояна, по-прежнему сжимавшего в руках дымящуюся винтовку. Человек, державший Алешу, отпустил свою жертву, но мальчик никуда не побежал. Он неподвижно стоял, окруженный убийцами, и остекленелым взглядом смотрел на то, что какое-то мгновение назад было лицом его матери.

– Что приуныли, ребята? – проговорил Микоян, опуская винтовку. – Да, красивая была баба. Вообще-то она еще теплая, так что, кто не успел – может попробовать, – и он громко расхохотался. На этот раз остальные не подхватили смех своего главаря.

Мисси закрыла глаза и стала молиться. Она молилась об успокоении души Аннушки, о спасении Алеши, хотя, по правде, ей казалось, что для мальчика было бы лучше умереть, чем стать свидетелем такого надругательства над горячо любимой матерью.

Микоян велел своим людям открыть еще три бутылки – они охотно подчинились и вскоре все шестеро громко хохотали, отвратительно ругаясь и желая столь же страшной смерти всем буржуям и помещикам. Они торжествовали свою страшную победу, радовались злодеянию, уверенные в своей полной безнаказанности.

До слуха Мисси донесся стук копыт – она с надеждой обернулась в сторону леса: может быть, это Миша спешит им на помощь?

На тропинке показались трое всадников – красный командир в длинной кавалерийской шинели и папахе и двое казаков с красными бантами на полушубках. Командиру было с виду лет тридцать. Он был гладко выбрит, уверенно держался в седле. Холеные длинногривые кони были, скорее всего, отбиты красноармейцами у одной из отборных царских частей.

– О, Господи, – прошептал командир, забыв на мгновение, что он безбожник и должен верить только новому режиму и вождю мирового пролетариата Ленину.

Командир достал из кобуры наган, приказал вполголоса своим людям спешиться и прицелился. Вдруг он заметил Алешу.

– Не стрелять! – приказал он. – Здесь ребенок. Микоян и остальные бандиты лежали на снегу, пили из горла и громко распевали похабные песни.

Вдруг из-за дерева выбежал красный командир с наганом в руке. Он ударил сапогом ближайшего к нему бандита:

– Встать! Руки за голову! – прокричал командир.

В ужасе крестьяне повскакивали со снега и выполнили приказ. В тот же миг на дорогу выбежали двое красных казаков с карабинами. Бандиты поняли – сопротивление бесполезно.

Как бы очнувшись от обморока, Алеша побежал к Мисси. Он встал на колени возле нее, взял своими ручками ее холодную руку и заплакал:

– Мисси, Мисси, – молил Алеша, – помоги мне, пожалуйста, помоги мне, я так боюсь.

Она лишь крепче зажмурила глаза, изо всех сил стараясь победить желание обнять Алешу, утешить его, постараться хоть немного облегчить его страдания. Мисси знала, что вооруженные всадники – тоже враги. Это были не пьяные озверевшие крестьяне, они были трезвы и наверняка не допустили бы столь циничной расправы. Но все равно, это были враги. Они уже схватили Алешу и теперь, стоит Мисси пошевелиться, в их руках окажется и Ксюша. Мисси знала, что красные не пощадят детей светлейшего князя – в лучшем случае, их ждут тюрьмы и лагеря. Она собрала волю в кулак, убеждая себя в том, что Алеше все равно уже не помочь. Мальчик поднес ее холодную руку к своим губам, и Мисси почувствовала, как по ладони потекли горячие слезы Алексея.

– Грязные ублюдки! Пьяная сволочь! – кричал командир. – Ваше место в свинарнике среди таких же, как вы! Постройте их! – приказал он своим людям, и они, подгоняя пошатывающихся крестьян, выстроили их в неровную шеренгу между двумя соснами.

– Привести сюда мальчика! – распорядился командир.

Красные кавалеристы подвели Алешу к своему начальнику. В глазах мальчика по-прежнему был страх – командир внимательно посмотрел на ребенка:

– Я знал твоего отца, – сказал он. – Если бы я мог, я помешал бы тому, что сделали эти негодяи с твоей мамой. Но сделанного не вернешь. Ты мужчина и должен понимать это. А теперь, мальчик, я хочу, чтобы ты увидел, как Красная Армия расправляется с убийцами и насильниками. Мы отомстим за твою мать. – Он с отвращением посмотрел на стоявших в десяти шагах от него бандитов – тех самых людей, ради счастья которых он пошел в революционную армию – и кратко скомандовал – Огонь!

Алеша зажал руками уши, чтобы не слышать душераздирающие крики и ругательства, но глаза его были по-прежнему широко раскрыты. Он видел, как дергались в предсмертных конвульсиях тела тех, кто только что надругался над его матерью. Наконец шестеро бандитов затихли. Алеша опустил руки и вопросительно посмотрел на командира.

– Пойдем, – сказал командир, протягивая Алексею руку, – надо уезжать отсюда.

Но Алеша стремглав бросился к телу матери. Опустившись на колени, он прикрыл обнаженное изуродованное тело обрывками собольей шубы. Обеими руками он крепко схватил правую руку Аннушки и покрыл ее жаркими поцелуями. Потом он упал ничком, зарывшись головой в мех на груди матери, все еще сохранявшей запах фиалок, которые так любила несчастная княгиня. В нескольких сантиметрах от тела Аннушки лежало на снегу рубиновое кольцо – как походило оно сейчас на каплю крови! Инстинктивно Алеша дотянулся до кольца и зажал его в кулак.

Вдруг лесную тишину нарушил грохот отдаленного взрыва, в зимнем небе взметнулись ярко-оранжевые всполохи.

– Они взорвали Барышню! – воскликнул молодой кавалерист.

– Болваны! – с гневом вскричал краском Соловский. Крестьянский бунт вышел из-под контроля. Если мы хотим чего-либо добиться, их надо остановить немедленно. Самыми крутыми мерами!

Алеша молча взглянул на далекое зарево. По лицу его ничего нельзя было прочесть. Он медленно опустил руку в карман и разжал кулак – кольцо упало на дно кармана.

– Пойдем, – сказал Соловский. – Тебе надо забыть обо всем этом. – Его взгляд встретился с взглядом мальчика. – Тебя ждет новая жизнь. Кто знает, может быть, и ты примешь участие в созидании новой, великой России. – Краском иронически улыбнулся. – Кто знает, вдруг ты тоже станешь революционером, революционером нового поколения.

Алексей послушно пошел за Соловским. Они подошли к лошадям, и краском посадил мальчика в седло впереди себя.

– Оставьте тела волкам, – бросил Соловский своим красноармейцам, – думаю, к утру не останется никаких следов.