В своем офисе, расположенном на двадцать пятом этаже дома на Седьмой авеню, средоточии всей нью-йоркской индустрии моды, сидел за письменным столом Хьюго Варна и вертел в руках игрушку для больших боссов, которую Салли подарила ему на прошлое Рождество. Глупая штучка, думал он, – три золотых шарика на пружинках, которые, постоянно двигаясь, наталкивались друг на друга, – но он держал игрушку на своем столе, чтобы сделать приятное жене. Но сегодня, когда его голова была занята другим и он не мог работать, руки, казалось, не могли от нее оторваться. Игрушка надоедливо щелкала, и Хьюго, отодвинув ее в сторону, развернул свое кресло и оказался лицом к окну с видом на Манхаттан.

Салон моды Хьюго Варны занимал целый этаж дома, и как только клиентка выходила из цельнометаллического лифта, она тут же попадала в атмосферу ошеломляющей роскоши. Просторное фойе было застлано ковром самого нежного, какой только можно вообразить, салатного оттенка, еще более светлые стены на первый взгляд казались белыми, а венецианские жалюзи цвета мха безукоризненно сочетались со всем остальным. Мебели почти не было – кое-где стояли лишь небольшие супермодные столики с огромными пепельницами дымчатого стекла да несколько низких кресел, – и это подчеркивало впечатляющие размеры фойе. Огромная композиция из сухих папоротников и листьев всех оттенков – от коричневого до золотого – украшала это просторное помещение. Из искусно скрытых репродукторов лилась музыка, но она так тихо звучала, что человеческое ухо едва улавливало нежнейшую дразнящую мелодию, которая умиротворяла душу и неназойливо создавала атмосферу покоя.

Этот нежно-зеленый Эдем представлял собой истинный оазис покоя в беспорядочной сумятице Авеню Моды. Снаружи мог сколько угодно грохотать транспорт, здесь же тишину нарушала лишь ненавязчивая, чуть слышная мелодия; снаружи воздух был насыщен смесью выхлопных газов, кухни Макдональдса, мусоросборочных контейнеров и пота, здесь же разносился едва уловимый, как и музыка, аромат хвои.

Суетливая атмосфера самого дома, казалось, не распространялась на этаж Хьюго Варны. Даже торговый персонал двигался с томной грацией, больше напоминающей Париж, нежели Нью-Йорк, а манекенщицы Дома моды умудрялись выглядеть как элегантная реклама Варны. Во время длительных примерок, когда приходилось стоять, не двигаясь, пока ткань накалывали, драпировали и подгоняли, даже когда вешалку с образчиками одежды приходилось перевозить через зеленый простор фойе, тщательно укутав модели в серые и черные мешки, чтобы обезопасить их от шпионского фотоглаза, пытающегося выведать секреты, даже тогда все проделывалось с «шиком», как любил говорить Хьюго.

Самую простую работу нужно делать с шиком – поучал он, когда кому-нибудь из его персонала не удавалось достичь установленного им уровня совершенства, за соблюдение которого его в равной степени ценили и клиенты из высших кругов, и его персонал.

Сам Хьюго был гибким, элегантным и привлекательным мужчиной с некоторым налетом обворожительной чужеземности, которая передалась ему от отца, выходца из Болгарии. Однако как личность Хьюго состоялся только благодаря собственному поразительному таланту.

Он уже привык принимать как должное все блага, которыми он был обязан своему таланту. Двадцать лет профессионального успеха щедро вознаградили его, и он относился к почестям и деньгам всего лишь как к воздаянию по заслугам. Но время от времени Хьюго как бы останавливался на своем пути к славе, словно удивляясь тому, что он оказался среди всего этого великолепия и роскоши, и перебирал в памяти своих самых богатых, знаменитых и могущественных клиентов и друзей. «Неплохо для сына бедного нелегального иммигранта, – думал он в таких случаях, – совсем неплохо для парнишки, выросшего в бедном городском квартале.»

– Откуда ты взялся, Хьюго? – спросила его однажды Марджи Ллеуэллин, королева телевизионных шоу со знаменитостями, непринужденно беседуя с ним в студии, и он очаровал миллионы телезрителей, поведав свою историю. Его отец, моряк, уплыл из Болгарии в поисках лучшей жизни в 20-е годы, когда страна оказалась на грани гражданской войны. Он стал называть себя Варна по имени порта, из которого отплыл, но всю жизнь дрожал от страха перед возможной депортацией, а поэтому так и не смог порадоваться успеху своего сына, видя в этом лишь нечто, привлекающее нежелательное внимание к семейству Варны.

Хьюго был просто счастлив подробно рассказать в передаче Марджи Ллеуэллин о тех днях, когда он ребенком играл на улицах Бронкса, о том, как в столь неблагополучном месте его способности к рисованию переросли в интерес к моделированию одежды. Кроме отца, в семье Хьюго были одни женщины – мать, три сестры, бабушка по материнской линии и множество тетушек и кузин, каждая из которых (за исключением матери) изо всех сил старалась одеваться, несмотря на скудные средства, «с шиком», как впоследствии стал называть это Хьюго. Он проявлял к их усилиям гораздо больший интерес, чем, по мнению отца, следовало мальчику, а когда его старшая сестра Леони поступила ученицей к портнихе, увлечение Хьюго модной одеждой еще более возросло. От изготовления эскизов платьев, которые шила сестра, до создания собственных моделей оставался всего лишь шаг, и к моменту окончания высшей школы он твердо знал, чем ему хочется заниматься. Сестры, которые тогда уже работали, поддерживали его материально, пока он учился в Нью-йоркском институте технологии моделирования. Они безмерно гордились им, хотя и были несколько удивлены тем, что у них такой необычайно талантливый брат.

После института Хьюго сменил несколько низкооплачиваемых работ на Седьмой авеню, и оптимизм, с которым он начал свою карьеру, несколько поубавился от убийственной обыденности того, чем ему приходилось заниматься – он кроил образцы одежды из дешевых тканей, на которых наживались алчные грабители-фабриканты. Однако все это время он накапливал опыт, и вскоре его перестала удовлетворять работа, из которой извлекали выгоду другие. Он начал создавать собственные модели, раскраивая ткани на кухонном столе в материнском доме, а изготовлением одежды занялись его сестры со своими подружками из швейной мастерской, где они работали.

Конечно, это не могло продолжаться долго. Хозяйка мастерской, проведав о происходящем, уволила Леони и позвонила Виктору Никлсону, на которого в то время Хьюго работал по контракту. Расстроенная Леони пыталась разыскать Хьюго, чтобы предупредить его, но безуспешно, и он узнал о катастрофе только тогда, когда его вызвали в неопрятный и прокуренный офис господина Никлсона. Едва переступив порог, Хьюго понял, что произошло нечто ужасное. Никлсон, которого в это время нередко можно было застать за чтением комиксов, сейчас, словно лев в клетке, мерил шагами свой неприбранный кабинет. Его лицо и толстая шея безобразными складками нависали над не слишком чистым воротником сорочки.

Услыхав шаги Хьюго, он круто развернулся, налетел на хлипкий стул и чуть не опрокинул его.

– Что, черт возьми, происходит? Отвечай, кретин! Ты пытаешься пустить меня по миру, а?

Совершенно ошеломленный, Хьюго только хлопал глазами. Никлсон, протянув руки через стол, сгреб его за лацканы и подтянул к себе.

– Что застыл, как истукан? Ты знаешь, о чем я говорю! Ты меня обкрадывал, сукин сын, заставлял платить тебе за второсортные модели, а сам продавал те, что получше.

И тут Хьюго все понял. Его била дрожь, но не потому, что он физически боялся Никлсона, хотя тот был вдвое крупнее его, а потому, что он вдруг увидел, как рушится его мир. Он рискнул – и его поймали.

– Насколько я понимаю, вы хотите меня уволить, – сказал он с той степенью достоинства, которую мог себе позволить, будучи наполовину распластанным на столе, чуть не утыкаясь подбородком в недоеденную пиццу, принесенную из соседнего кафе, и картонный стаканчик с остатками кофе.

– Вот именно! Но это еще не все, – Никлсон отпустил его, так сильно оттолкнув, что Хьюго едва не упал. – Теперь слушай хорошенько и заруби себе на носу. Я по суду получу с тебя, Варна, каждый цент, который ты заработал на своих грязных махинациях, и эскизы всех моделей. Они мои – не забудь, что ты работаешь у меня по контракту.

Хьюго насмешливо фыркнул. Хотя при одной мысли о судебном преследовании его прошиб холодный пот, на выручку пришла та самая отвага, что привела его отца на борт судна, на котором тот отплыл навстречу новой жизни.

– Можете тратить свои деньги на адвокатов, если вам их девать некуда, – ответил Хьюго. – Все равно останетесь в дураках. Эти модели принадлежат мне, сделаны в свободное от работы время и изготовлены моими собственными надомницами. Вам они все равно ни к чему.

Для женщин, которые одеваются в сшитое вами барахло, они слишком шикарны.

Лицо Никлсона налилось кровью, и Хьюго показалось, что его вот-вот хватит удар.

– Убирайся! – взревел он. – И больше никогда не показывайся мне на глаза, понял? Вон!

Хьюго вышел. В тот вечер он покинул убогий крошечный кабинет, чтобы уже никогда туда не вернуться. Это был самый значительный поступок в его жизни, сказал он Марджи Ллеуэллин, и по всей стране клиентки Хьюго, богачки и знаменитости, элегантные и блестящие светские женщины искренне разделяли его чувство.

Никлсон так и не возбудил против него дела, а Хьюго провел несколько тревожных недель в ожидании судебной повестки. После этого случая он твердо решил никогда больше не работать на таких людей, как Никлсон.

Его первые попытки стать свободным модельером оказались более или менее успешными. По совету Леони он довольно долго проработал швейцаром в ресторане, чтобы заработать деньги на покупку пары старых промышленных швейных машин. Он установил их в углу гостиной в доме своей матери. Вскоре Леони и одна из ее подружек начали шить образцы, и помещение ожило от деловитого жужжания машин. Под этот аккомпанемент Хьюго разрабатывал новые модели.

Хьюго никогда не уставал рассказывать историю далеко не блестящего начала своей карьеры, потому что он имел все основания гордиться ею, ведь сначала у него не было ничего, кроме природного таланта да яростного упорства. Но о том, что случилось дальше, он не очень-то любил вспоминать. Когда Марджи упомянула о его связи с Грегом Мартином, финансистом, который предоставил ему заем для аренды небольшого салона и устройства швейной мастерской, Хьюго не только уклонился от разговора, но и ни словом не обмолвился об этом. Без сомнения, именно финансовая поддержка Грега позволила ему попасть в высшую лигу модельеров; без Грега при всем своем таланте Хьюго, возможно, навсегда остался бы заурядным модельером и предпринимателем. Но даже упоминание имени Грега Мартина было для Хьюго тягостным. Он искусно уходил от вопроса Марджи, начав рассказывать о Курте Эклунде, финансовом гении, которого он нанял после гибели Грега, чтобы тот помог ему избежать казавшегося одно время почти неизбежным краха. Именно Курт основал десятки предприятий, изготовлявших по лицензиям мужскую одежду и аксессуары, постельное белье и пляжные костюмы, мягкую мебель и бижутерию – все с эмблемой Хьюго Варны, что не только спасло его от банкротства, но и позволило заработать его первый миллион. Со временем Курт превратился из консультанта по бизнесу в верного друга. Хьюго вознаградил его 15-процентной долей участия в своем бизнесе и не пожалел об этом.

Марджи не настаивала на том, чтобы Хьюго рассказывал о Греге Мартине, хотя профессиональное чутье подсказывало: если ей удастся проникнуть в глубину их отношений, может получиться захватывающая телепередача. Но она не могла не чувствовать, как мучительны эти воспоминания для Хьюго, и, поскольку гибель его первой жены была также связана с именем этого человека, Марджи сказала себе, что акцентировать на этом внимание было бы дурным тоном. Правда же, разумеется, заключалась в том, что, какой бы дотошной журналисткой ни слыла Марджи, она попала под обаяние Хьюго, как почти любая женщина, встретившаяся с ним, и ей очень захотелось ему понравиться.

Минутная слабость не давала Марджи покоя еще несколько недель, временами ей даже казалось, что она поступила непрофессионально, упустив удобный момент выпытать у Хьюго Варны правду об отношениях – его и Полы – с тем человеком, гибель которого, как и жизнь, привлекла к себе всеобщее внимание. Но как бы там ни было, а она позволила Хьюго сорваться с крючка – он умолчал о Греге Мартине.

Хьюго старался по мере сил не думать о Греге Мартине. Когда он покинул студию после беседы с журналисткой, включился и начал действовать его хорошо отлаженный механизм самозащиты, который и оттеснил мучительные воспоминания в самый дальний уголок его мозга, где сознание не могло до них добраться.

Однако теперь, к своему огромному неудовольствию, Хьюго не видел возможности избежать мыслей о Греге Мартине. С того момента, как ему стало известно, что тот вовсе не погиб, а жив-здоров и находится в Австралии, Хьюго был не в состоянии думать ни о чем другом. Теперь отказали все привычные способы, позволявшие прогнать воспоминания, – что бы он ни делал, как бы ни отвлекал свое внимание, воспоминания неизбежно возвращались, как заблудившийся в лабиринте человек, который снова и снова оказывается на том же самом месте. Он начинал думать, что сходит с ума. Его мысли, тяжелые и мрачные, как серое январское небо над небоскребами Манхэттена, сталкивались друг с другом, словно шарики настольной игры, и разлетались, не успев облечься в какую-либо вразумительную форму.

Его внимание привлек шум в приемной. Послышался возмущенный голос секретарши:

– Извините, но господин Варна просил его не беспокоить. Туда нельзя!

Другой голос он узнал сразу же:

– Как бы не так!

Дверь распахнулась, и в кабинет влетела Гарриет. Позади нее виднелась беспомощно разводившая руками секретарша.

– Извините, господин Варна. Я не могла ее остановить!

– Все в порядке, Нэнси. Это моя дочь.

– О, господин Варна. Прошу прощения… – заикаясь, бормотала секретарша, которая пришла от своей оплошности в еще больший ужас, чем за минуту до этого, когда позволила посторонней женщине прорваться в святая святых. Нэнси Болл была секретаршей Хьюго всего несколько месяцев, а Гарриет последний раз заходила в офис отца задолго до се появления. Нэнси просто не могло прийти в голову, что молодая женщина в спортивной куртке и выгоревших джинсах, заправленных в сапоги, – дочь Хьюго Варны!

– Успокойся, Нэнси, – сказал он в утешение. – Ты не могла этого знать.

Секретарша ретировалась, бросив напоследок растерянный взгляд на Гарриет. Салли, жена Хьюго, всегда выглядела, как на картинке, тогда как эта девушка… откровенно говоря, она просто неряха! Подобных женщин, да еще и почти без макияжа, немыслимо увидеть в демонстрационных залах одного из ведущих модельеров Америки! И это дочь Хьюго! Ну и дела!

– Папа… я не могла не прийти, – сказала Гарриет, едва за секретаршей закрылась дверь. – Ты, конечно, слышал новость.

– Да. – Даже без этого односложного подтверждения она получила ответ, взглянув на его лицо, бледное и осунувшееся, как будто он спал еще меньше, чем она.

– Я пытался позвонить тебе, но телефон в твоей квартире не отвечал.

– Я была по делам в Париже. Там же прочла газету. Потом помчалась в Лондон, поменяла кое-что из одежды, оттуда – прямо сюда.

– Гарриет… мне очень жаль…

– Почему ты меня жалеешь?

– Представляю, каким это было для тебя ужасным потрясением…

– А для тебя? – спросила она взволнованно. – Столько лет прошло… это почти невероятно. Ты думаешь, в этом есть хоть доля правды?

Он беспомощно развел руками.

– Хотелось бы верить. Но я не могу представить, что кому-то понадобилось сочинить подобную историю.

– Может быть, та женщина не в себе?

– Все может быть. Но ведь, как ты сказала, это было давным-давно. Большинство людей уже забыли о Греге Мартине. Не понимаю, что могло заставить ту женщину вытащить на свет Божий старую историю, если все в ней сплошной вымысел. Если же у нее просто блажь сочинять подобные россказни, то я могу припомнить с десяток мужчин с дурной славой из недавнего прошлого. Но…

На мгновение он замолчал, уставившись на поблескивающие золотые шарики, а затем взглянул Гарриет прямо в лицо. – … Если заглянуть в прошлое, то вполне может оказаться, что эта женщина была знакома с Грегом. Была кое-какая связь между ними.

– Ты ее знал? – удивленно спросила Гарриет.

– Ее нет, а вот ее семью немного знал.

– Кто она такая? В газете написано, что, кажется, итальянка?

– Так оно и есть. Она из семьи текстильных фабрикантов, владевших заводами и фабриками на берегах озера Комо. Незадолго до своей… незадолго до несчастного случая Грег был в Италии – проворачивал какую-то аферу. Вполне возможно, что ее семья тоже была в ней замешана. И так он встретил Марию. Я не удивился бы, если бы она увлеклась им. – Его губы искривила горькая улыбка. – Он очень нравился женщинам, этот Грег.

Гарриет не обратила внимания на скрытый смысл сказанного.

– Но, папа, прошло двадцать лет! Если он и вправду жив, то где же он был все это время? И почему, черт возьми, ему понадобилось притворяться мертвым, если он был жив?

– Думаю, так ему было удобнее. – Хьюго оттянул пальцами ворот своей водолазки, которая вдруг показалась ему тесной и жаркой, хотя была из чистого хлопка. – Все его дела оказались страшно запущены, Гарриет.

– Ты имеешь в виду денежные трудности?

– Еще какие! Да, он явно вышел за рамки своих возможностей. Поговаривали даже о мошенничестве. Потребовались месяцы и помощь лучших финансовых умов Нью-Йорка, чтобы распутать его хитроумные аферы. В результате обнаружились громадные долги и кое-что похуже. Страшное то было время! – При воспоминании об этом глаза Хьюго потемнели. – Одно время мне казалось, что нам уже не встать на ноги. Если бы не Курт, я бы погиб. Только он спас меня, и я благодарю Господа за это. Что же касается Грега, то можешь считать меня последним дураком за то, что я ему доверился, но я же модельер, а не бухгалтер. На его удочку попался не только я, но и многие другие. Он обманул множество людей, обладающих значительно большим, чем я, опытом в подобных делах. Будь Грег в живых, когда грянул гром, он потерпел бы полное фиаско. Да вдобавок мог бы в тюрьму угодить. Ему повезло – он вовремя исчез со сцены.

Гарриет молчала, кусая ноготь большого пальца. Итак… Грег в делах был ничуть не лучше обычного мошенника. Он чуть было не потянул за собой в омут ее талантливого, но непрактичного отца. Она подозревала нечто подобное, хотя ей никогда не приходило в голову, что гибель Грега наступила не просто из-за несчастного случая. Когда-то все это, возможно, имело значение, однако теперь это ее не касалось. С помощью и поддержкой Курта Хьюго удалось тогда выстоять. Если его в чем-то и обвиняли, то только в доверчивости. Теперь же он был одним из самых преуспевающих модельеров Нью-Йорка. К тому же деловые операции не очень-то интересовали Гарриет. Но в данном случае речь шла о куда более важных сторонах жизни и смерти.

– Но все-таки с Грегом связана лишь половина этой истории, не так ли, папа? – тихо спросила она.

Хьюго прищурился и мелкие морщинки вокруг его глаз стали еще резче.

– Что ты имеешь в виду?

– Папа, ты прекрасно знаешь, о чем я говорю, – заявила она. – Я говорю о маме.

Он отвел глаза.

– О маме?

– Папа, не прячься, как улитка в раковину. Ты это делаешь всякий раз, когда пытаешься убежать от проблем, которые ставит перед тобой жизнь. Но проблемы возникли и не исчезнут сами по себе.

– Твоя мать погибла, – сказал он безжизненным голосом.

– Так ли это? – Гарриет медленно покачала головой. – Теперь мы не можем с уверенностью ответить на этот вопрос. Нас все время заставляли думать, что после взрыва на «Лорелее» не осталось никого в живых. А теперь оказывается, что это не совсем так. Если верить этой Марии Винсенти, Грег жив. Поэтому я опять спрашиваю у тебя: что с мамой?

– Гарриет… – он устало облокотился на стол, не глядя на нее. – Все это было так давно.

– Какая разница? Двадцать недель, двадцать месяцев, двадцать лет… Но вопросы все те же и все так же требуют ответа. Если не мы, то кто-нибудь другой задаст их. Люди из страховой компании уже что-то пронюхали. Один из них приходил ко мне вчера вечером, когда я прилетела из Парижа. Интересовался, когда я в последний раз видела маму.

Хьюго побледнел.

– Подонки! Я боялся именно этого. Так они думают… Ну конечно, а как же иначе? Что ты ему ответила?

– Разумеется, я сказала, что с того дня никогда больше ее не видела. Но теперь этого, видимо, недостаточно? Ради Бога, скажи, что произошло, когда взорвалась «Лорелея»? Что было потом? Неужели тебе не хочется знать? Папа… перестань же вертеть в руках эту чертову игрушку, выслушай меня!

Он вдруг выпрямился, круто повернулся к ней и стал очень похож на прежнего Хьюго, который много Лет назад одержал победу в схватке с Виктором Никлсоном: куда-то подевалась его нерешительность и сдержанность. Глаза были полны любви и боли.

– Нет, Гарриет, это ты послушай. Есть вещи, которых лучше не касаться и о которых лучше не знать.

– Но тот взрыв, возможно, был не случаен, – настаивала она на своем. – Ты об этом подумал? Это, может быть, объясняет, почему Грегу удалось уцелеть, когда от «Лорелеи» осталась куча обломков. А если то, что ты рассказывал о его финансовом положении, правда, то у него были веские основания инсценировать собственную гибель, чтобы избежать банкротства. Но это не дает ответа на мой вопрос. Что произошло с мамой?

– Твоя мать погибла.

– Ты твердишь одно и то же, словно хочешь уверить в этом себя самого.

– Может быть, и так, – сказал он устало. – Может быть, лучше это, чем думать, что она просто решила исчезнуть, чтобы мы считали ее умершей.

– Но, папа…

– Как бы ты чувствовала себя, если бы оказалось, что дело обстояло именно так? Что она решилась бросить тебя, четырехлетнюю кроху, решилась никогда в жизни не увидеть тебя снова? Ты это хочешь услышать?

– Нет, конечно, нет!

– Я надеялся, что о некоторых вещах ты никогда не узнаешь, Гарриет, – сказал он. – Но теперь уже ни к чему скрывать их. Теперь ты взрослая, правда может выйти наружу независимо от того, скажу я тебе об этом или нет. У твоей матери была любовная связь с Грегом Мартином. Он вскружил ей голову. Думаю, что она последовала за ним в Италию, уже решив бросить нас и уйти к нему навсегда. Вот почему то, что случилось на яхте, в сущности ничего для меня не меняло. Погибла она или нет – не имело значения. Для меня она умерла тогда, когда за ней хлопнула дверь нашего дома.

Гарриет подошла к окну. Башни Манхаттана, казалось, вонзались в холодное серое небо. Далеко внизу, на противоположной стороне улицы виднелась высокая статуя Портного, пропорции которой были странно искажены при взгляде с такой высоты. Вокруг статуи, на постаменте, сидели, невзирая на холод, похожие сверху на муравьев фигурки бродяг и бездельников. Гарриет долго смотрела вниз невидящими глазами.

Ее удивило не то, что отец рассказал ей о любовной связи матери. Хотя для посторонних Грег был просто близким другом семьи, даже ребенку было ясно, что так говорилось для отвода глаз, а она уже очень давно была не ребенком, возможно, с той самой далекой ночи, когда она, четырехлетняя, стояла, никем не замеченная, у двери, ведущей в спальню… Слова отца потрясли ее. «Для меня она умерла», – сказал он, и она поняла, что так оно и есть. Она привыкла к его манере вести себя, как страус, к его способности зарывать голову в песок и отгораживаться от всего, что ему не нравилось или было неприятно. Но как же так… Гарриет тряхнула головой, не в состоянии поверить, что отец так хладнокровно отказывался узнать правду.

– Хочется чего-нибудь выпить, – попросила она.

– Кофе? Я сейчас позвоню Нэнси.

– Нет, только не кофе. А спиртное у тебя есть? – Усмехнувшись, она замолчала. – Не смотри на меня так, папа. Возможно, для тебя сейчас только полдень, а для меня уже вечер… и конец очень долгого дня.

– Виски? Бурбон? – спросил он, отпирая элегантный, отделанный черным лаком бар.

– Если можно, виски. Шотландское, если у тебя такое водится… или ты размахиваешь зеленым ирландским флагом, чтобы ублажить какого-нибудь подающего надежды ирландского политика?

– У меня есть и то, и другое. – Он налил немного в стакан и протянул ей. – Не скрою, мне неприятно видеть, как ты пьешь, Гарриет. Да, да, ты взрослая, но взрослыми были и те другие, которые скатились вниз по отнюдь не усыпанной розами дорожке в клинику Бетти Форд.

– Папа! – Она подняла вверх руки, пытаясь заставить его замолчать.

– Знаю, знаю, что я ворчун. Но я знавал многих, которые не удержались на наклонной плоскости, – среди них были светские дамы, звезды, вдовы вашингтонских политиков.

– Дурачье!

– Ты слишком уверена в себе. Алкоголь завладевает человеком, Гарриет.

– Хорошо, хорошо, папа, ты высказался. Я уже жалею, что попросила выпить. Но я ведь сказала, что мой организм еще не приспособился к разнице во времени. Обещаю тебе, что до ужина не возьму в рот ни капли спиртного. Впрочем… – Она замолчала, допивая остатки виски, и поставила стаканчик на стол Хьюго, – впрочем, я не предполагаю пробыть здесь так долго, чтобы успеть приспособиться.

Он не смог скрыть огорчения.

– Возвращаешься в Лондон?

– Нет. Собираюсь в Австралию.

– В Австралию?! Она кивнула.

– Да. Поеду туда, чтобы попытаться разыскать Грега Мартина. Извини, папа, но я не могу оставаться равнодушной. Не могу сидеть сложа руки и делать вид, что ничего не случилось. Для меня это очень важно… и, как мне кажется, для тебя тоже. Ведь речь идет о маме, а не о какой-то незнакомке, которую удостоили двух строчек в криминальной хронике. Слишком много неясного и запутанного в истории ее исчезновения или гибели, на многие вопросы до сих пор нет ответа. Если жив Грег Мартин, то он, возможно, является единственным человеком в мире, который мог бы что-то прояснить.

– Но, Гарриет, похоже, он снова бесследно исчез. Его не может разыскать полиция, а ты уверена, что тебе это удастся? Как только его разыщут, то арестуют, и тебе не разрешат с ним увидеться.

Губы девушки сжались в такую знакомую отцу упрямую линию.

– Возможно, ты прав. Но я должна попытаться. Может быть, ты просто не хочешь узнать правду – по крайней мере, мне так кажется. Но я хочу ее узнать.

Хочу выяснить, что же случилось. И я, черт возьми, сумею до всего докопаться. Он покачал головой.

– К чему это может привести, Гарриет? Ты подумала об этом? Если мама жива, и ты найдешь ее, неужели ты думаешь, что это будет та, прежняя мама? Конечно же, нет. Поверь, я действительно убежден, что ее нет в живых. Я уже давно смирился с этим.

– Если это так, то тем более важно узнать правду, – сказала она спокойно.

– Зачем? Что это даст?

– Похоже, что Грег все подстроил для того, чтобы инсценировать собственную гибель. Об этом заявила та женщина, а твой рассказ подтверждает, что это вполне вероятно. Но на борту яхты с ним была мама, это не вызывает сомнения, не так ли? Значит, если он жив, а мама погибла – неужели непонятно? – значит, он убил ее.

– Гарриет… ради Бога!

– Извини, папа, но это так. Признайся, что это не исключено. Именно поэтому я должна увидеться с Грегом Мартином, чего бы это мне ни стоило.

Взгляд Хьюго стал отрешенным. Он вдруг показался дочери стариком, и она поняла, как сдал отец со времени их последней встречи. А может быть, постарел со вчерашнего дня? Он никогда не был полным, но за последние сутки его тело стало каким-то болезненно хрупким, а круглый ворот водолазки не скрывал ставшую вдруг жилистой шею. Она обняла отца.

– Не хотелось расстраивать тебя, папа, но я должна тебе сказать… Ты должен понять, что… – Ее речь прервал сигнал зуммера. Высвободившись из рук дочери, Хьюго нажал кнопку.

– Да?

– Извините за беспокойство, господин Варна, но пришел некий господин О'Нил. Говорит, что он из страховой компании «Бритиш энд космополитн». Настаивает на встрече с вами.

– Это тот самый человек, который вчера вечером чуть ли не силой ворвался в мою квартиру, – мрачно сказала Гарриет. – Что он делает в Нью-Йорке?

– Очевидно, он приехал, чтобы встретиться со мной, – сухо ответил Хьюго и улыбнулся так напряженно, что Гарриет встревожилась: отец показался ей вдруг очень измученным и постаревшим.

– Позволь мне с ним поговорить, папа. Я от него отделаюсь.

Том О'Нил стоял в приемной, разглядывая одну из висевших на стенах фотографий: Рина, любимая манекенщица Хьюго, стояла в свободном плаще, накинутом поверх блузки мужского покроя и замшевых брюк.

– Господин О'Нил, прошу вас, постарайтесь не слишком беспокоить моего отца. Он ничего не сможет добавить к моему рассказу: мы убеждены, что моя мать погибла более двадцати лет назад.

– Возможно.

При смешанном освещении – наполовину естественном, наполовину неоновом – его глаза казались еще более синими, напоминая ледяную воду залитого солнцем залива.

– Тем не менее я вынужден настаивать на встрече с ним, мисс Варна.

– Послушайте, он не совсем здоров… – возразила Гарриет. – Почему бы вам не поехать в Австралию и не поговорить сначала с этой Винсенти, а уж потом беспокоить нас?

– Сидней – следующий порт моего захода, – охотно ответил он. – Но сейчас я здесь. Поэтому не будете ли вы любезны сказать своему отцу…

– Господин О'Нил, прошу вас…

– Перестань защищать меня, Гарриет, – сказал Хьюго, появляясь в дверях своего кабинета. – Понимаю, ты пытаешься помочь мне, но чем скорее мы покончим с этим делом, тем лучше. Я готов к разговору с господином О'Нилом. Мне нечего скрывать.

– Папа!

– Отправляйся домой, Гарриет. Увидимся за ужином. Будь добра, предупреди Салли, что я могу немного задержаться!

– Папа!

– Прошу вас, господин О'Нил.

Дверь за ними закрылась. Гарриет беспомощно смотрела им вслед. Черт бы побрал этого О'Нила! Он дождется, что на него пожалуются в какую-нибудь вышестоящую инстанцию, курирующую детективов по делам страхования. Если он расстроит отца, то она позаботится о том, чтобы насолить ему.

Не переставая возмущаться этим бесчувственным и самонадеянным типом, Гарриет повернулась и вышла из офиса.