Вращающаяся дверь вместе со струей морозного воздуха пропустила в помещение Тома О'Нила, и он окунулся в блаженную теплоту. В это январское утро Лондон мог сколько угодно дрожать от пронизывающего холода, но здесь, в вестибюле здания страховой компании «Бритиш энд космополитн иншуренс», воздух из калорифера непрерывно поступал через незаметные для глаза вентиляционные отверстия, и в любом уголке было по-летнему тепло.

Расстегнув пальто, Том порылся в кармане темного костюма, который он иронически именовал своей «выходной униформой», и, выудив удостоверение личности, небрежно сунул его охраннику. Том не любил костюмов, не говоря уже о крахмальных рубашках и галстуках. Лучше всего он чувствовал себя в джинсах и свитере или в потертой летной куртке, доставшейся ему в наследство от отца, военного пилота. Том носил эту куртку почти всегда. Работа частного детектива в сфере страхования позволяла расслабиться, но порой случалось, что ему требовалась более строгая одежда. Срочный вызов в главное управление одной из компаний, прибегавших к его услугам, был именно таким случаем.

Не дожидаясь кивка охранника или разрешающего взмаха руки, он прошел к расположенным за спиной служащего лифтам. Один из них только что пришел. Том пропустил в лифт двух девушек из канцелярии и нажал кнопку пятнадцатого этажа. Он скорее почувствовал, чем увидел лестные для него взгляды девушек, но не обратил на них внимания. Ростом чуть выше шести футов, с копной вьющихся каштановых волос и с глазами поразительной синевы, которые достались ему от ирландских предков, Том привык быть объектом женского внимания, хотя оно и удивляло его. Свое отражение в зеркале по утрам, во время бритья, он никогда не считал особенно красивым. Нос у него был крупноват и немного свернут на сторону после сокрушительного прямого удара левой, полученного в возрасте пятнадцати лет на боксерском ринге, да и подбородок имел довольно неправильную форму. Но женщинам все это определенно нравилось, и он, разумеется, не мог запретить им любоваться собой. Том, которому уже стукнуло двадцать девять лет, был вполне зрелым мужчиной, и, конечно, он не раз использовал свой успех у женского пола.

На двенадцатом этаже девушки вышли, и лифт пошел выше. На пятнадцатом дверцы открылись, и Том ступил на толстый серый ковер коридора. Как и на двенадцатом этаже, где вышли девушки, стены здесь были лимонного цвета, но тут их украшали картины – конечно, не старых мастеров, но и не каких-нибудь современных мазил. Картины изображали сцены охоты, корабли, а также прекрасный мягкий закат над заливом. Эту живопись сочли достойной украшать этаж, где размещалось правление крупной международной компании.

Не удостоив картины взглядом, Том направился к двери в глубине коридора. Он постучал, но не стал дожидаться разрешения и вошел. Секретарша, сидевшая в приемной за письменным столом, взглянула на него осуждающе, но выражение ее лица сразу смягчилось, а щеки чуть порозовели.

– Том!

– Доброе утро, Люси. Великий Белый Хозяин желает видеть меня, я правильно понял?

– Да, все правильно. Я сообщу ему о вас. – Она нажала кнопку. – Господин Суонсборо, пришел господин О'Нил. – Она взглянула на Тома с сожалением.

– Он сказал, чтобы вы сразу же шли к нему, Том.

Том кивнул.

– Спасибо.

Провожая его взглядом до двери кабинета, Люси вздохнула. Почему-то всегда так бывает, что самые привлекательные посетители проходят, не задерживаясь, тогда как другие, вроде этого толстяка с влажными ладонями – Вика Тейтума из отдела морского страхования, вечно умудряются задержаться у нее в приемной, похотливо поглядывают, изображая любовное томление, и отпускают такие двусмысленные шуточки, что, стоит ей только захотеть, она могла бы, без сомнения, привлечь их к суду за сексуальное домогательство.

– Входи, Том, входи! – произнес Роджер Суонсборо, привстав со своего начальнического места и протягивая Тому руку. Это был крупный грубовато-добродушный мужчина с обозначившимися залысинами и энергичным тройным подбородком. «Удивительно, что из-за этого подбородка он выглядит мощным, как защитник в регби, а не жирным», – подумал Том. В офисе было слишком тепло, и Роджер сидел без пиджака, в чистой белой сорочке и, когда он протянул через стол руку Тому, тот заметил, что на жестко накрахмаленных манжетах блеснули золотые запонки.

– Мне передали, что я вам зачем-то срочно понадобился, – сказал Том.

– Точно. Снимай пальто, Том. В кабинете с каждым днем становится все жарче. Я открыл бы окно, но… – он указал жестом на две стены из цельного стекла. Низкое серое небо висело над крышами домов и отбрасывало холодный тусклый свет на улицы и видневшуюся вдали реку. С высоты пятнадцатого этажа открывалась чудесная панорама, но, к сожалению, в то утро даже она производила удручающее впечатление.

Том последовал предложению Роджера и повесил свое пальто на тяжелую вешалку резного дерева, стоявшую за дверью.

– Так что происходит, Роджер? Кто пытается надуть тебя в этот раз? – спросил он, криво усмехаясь – работа сделала его циником.

Его собеседник скорчил гримасу.

– Не пытается, Том, а надул. Нас одурачили так, что хоть плачь. Взгляни-ка. – На его столе, обтянутом тисненой кожей, лежала утренняя газета, которую он пододвинул к Тому, ткнув в заметку указательным пальцем с наманикюренным ногтем. – Ты помнишь историю с Мартином? Где тебе помнить! Это случилось двадцать лет назад, когда ты еще бегал в коротких штанишках. Представь себе: роскошная прогулочная яхта взрывается у побережья Италии. На ее борту двое Грег Мартин, владелец яхты, финансист, у которого рыльце бывало в пушку столько раз, что и не счесть, и женщина, Пола Варна, жена модельера Хьюго Варны. Взрыв был такой силы, что от яхты нашли лишь несколько обломков, а оба пассажира, по всей видимости, отправились к праотцам.

– Полагаю, что они были застрахованы в «Бритиш энд космополитн»?

– Ты совершенно прав. Причем не только яхта, но и жизни Мартина и Полы Варны – да не на какую-нибудь мизерную сумму, как тебе может показаться. Она была известной манекенщицей – одни ее ноги были застрахованы на сумму, выражавшуюся пятизначной цифрой, а после него осталось столько долгов что, будь наша компания послабее, она бы обанкротилась. Да уж, 1970 год, когда случалось то одно, то другое, нельзя было назвать благоприятным для «Бритиш энд космополита» Но таково уж наше страховое дело – мы рискуем, и все обходится довольно благополучно, при условии, что каждый играет по правилам.

– А на этот раз кто-то играл не по правилам? – спросил Том. Он безуспешно пытался прочесть заметку в перевернутой вверх ногами газете.

Рука Роджера Суонсборо сжалась в кулак, и он стукнул им по столу с такой силой, что в большой хрустальной пепельнице так и подскочили канцелярские скрепки.

– Вот именно. Они играли не по правилам. Мы выплатили страховку за жизнь Грега Мартина – и вдруг оказывается, что этот сукин сын вовсе не погиб, а живет себе в роскоши в Австралии и в ус не дует.

Том тихо присвистнул.

– Целых двадцать лет? Ты уверен, что это он?

– Уверен. Он жил в Сиднее под именем Майкла Трэффорда с одной богачкой итальянкой, Марией Винсента. Сам он, правда, был только наполовину итальянцем, по-моему, его фамилия первоначально писалась «Мартино», но потом он решил «о» опустить, чтобы она звучала по-американски – «Мартин». Но у него было американское гражданство, да и родился он в Штатах, насколько мне известно.

– Тогда почему же он был застрахован в «Бритиш энд космополитн»? – спросил Том.

Суонсборо пожал плечами.

– Ты меня об этом спрашиваешь? По-моему, у этого скользкого субъекта были веские основания так поступить. Кстати, после исчезновения Мартина обнаружилось, что его дела страшно запутаны. Долгие годы он балансировал на грани нарушения закона, и крах был неминуем.

Повернув к себе газету, Том быстро пробежал глазами сообщение и убедился, что оно более или менее точно соответствует истории, которую ему только что поведал Суонсборо. Затем он внимательно изучил фотографию, сопровождавшую заметку, – три человека в одежде для уик-энда: лысеющий мужчина с худощавым лицом в рубашке с расстегнутым воротом, открывающим золотые цепочки на шее, женщина с перехваченными шарфом а-ля принцесса Грейс волосами, красоту которой не могло скрыть не лучшее качество фотографии, и еще один мужчина с типичной внешностью жителя Средиземноморья. Его лицо было наполовину скрыто под солнцезащитными очками.

– Это и есть Грег Мартин? – спросил Том, указывая на третьего человека на снимке.

– Да. С Хьюго Варной и Полой – на другой прогулке, которая, судя по всему, не закончилась катастрофой, – сдержанно сказал Суонсборо. – В те времена, как я установил, эта троица имела мировую известность. Правда, сколотив состояние, Варна начал вести жизнь отшельника. Некоторые даже утверждают, что он так и не пришел в себя после смерти жены, хотя снова женился, причем на Салли, младшей сестре Полы.

– Гм-м, – хмыкнул Том, пристально рассматривая фотографию. – А ведь госпожа Варна действительно была очень привлекательной. И когда произошел несчастный случай, находилась на яхте одна с господином Мартином. Между ними что-нибудь было?

– В то время Варна настойчиво отрицал это. Говорил, что его жена нуждалась в отдыхе, а его дела не отпускали. Мартин был близким другом семьи и вместе с тем партнером Варны по бизнесу, и тот был просто счастлив, что она смогла поехать с Грегом. Но ты волен делать свои выводы. Кстати, Пола была англичанкой, и этим можно объяснить то, что они предпочли застраховаться у нас.

– Если учесть, как все обернулось, это весьма сомнительная честь, – сдержанно заметил Том. – Итак, «Бритиш энд космополитн» обобрали на целое состояние и при этом еще сочли за полных идиотов. Каким образом, черт возьми, это случилось? Было ли предпринято тогда расследование обстоятельств катастрофы?

– Разумеется, расследование проводилось, причем весьма тщательное, можешь сам убедиться, – сказал Суонсборо, постукивая пальцами по лежавшей перед ним папке, и Том заметил высовывающуюся из нее толстую пачку документов. – Но нам не за что было уцепиться. Яхта взлетела на воздух, в этом никто не сомневался. Рыбаки сообщили о том, что слышали взрыв, и в течение нескольких месяцев после происшествия море выбрасывало обломки судна. По всей видимости, никто из пассажиров не спасся, и масса свидетелей готовы были под присягой подтвердить, что в момент отплытия на борту яхты находились Грег Мартин и Пола Варна – Мартина хорошо знали на побережье, где его яхта стояла на приколе, а Полу Варну едва ли можно было с кем-то спутать. – Он скупо улыбнулся. – Газеты писали об этом как 6 большой трагедии, в чем ты сам убедишься, когда прочтешь их. «Финансовый магнат и бывшая супермодель погибли в результате загадочного взрыва» – вот какими заголовками пестрели газеты в то время, – и уж конечно, особый упор делался на бывшей супермодели. Красавица с мировой известностью, жена талантливого модельера. Сам Бог послал такой материал падкой до сенсаций прессе. К тому же Пола была матерью – у них с Варной был ребенок, маленькая дочка лет четырех. Можешь себе представить, какая из этого получилась душещипательная история?

Том кивнул.

– Конечно, могу. Так, значит, в этом деле копались не только детективы страховой компании, но и мировая печать. Но, несмотря ни на что, Мартин инсценировал собственную гибель и чрезвычайно успешно. А как насчет этой женщины, Полы Варны? «Бритиш энд космополитн» тоже раскошелилась, возместив ущерб членам ее семейства, на что они не имели права? Полагаю, что именно члены ее семьи были облагодетельствованы? Она вправду погибла или тоже живет где-нибудь под вымышленным именем?

Суонсборо резко захлопнул папку и подтолкнул ее через весь стол по направлению к Тому.

– Именно это тебе и предстоит выяснить, Том.

В уголке салона «Империал» парижского отеля «Интерконтиненталь» Гарриет Варна, опершись спиной о величественную колонну, не отрываясь смотрела в видоискатель фотокамеры и так напряженно вглядывалась в объект съемки, что почти не замечала ни окружавшей ее наэлектризованной атмосферы, ни венских орнаментов и великолепного потолка в стиле рококо, ни жары и освещения. По подиуму длиной в сотню ярдов дефилировали грациозные манекенщицы из Дома моды Сен-Лорана, демонстрируя коллекцию одежды нового сезона.

В тот январский вечер тишина замершего в ожидании зала нарушалась только непрерывным щелканьем затворов целой армии фотографов да взрывами восторженных аплодисментов, потому что Ив Сен-Лоран принадлежит к тем немногим знаменитым творцам моды, которые демонстрируют свои модели в старой манере, обходясь без создающей настроение музыки. В конце 60-х годов он заявил, что высокая мода умерла, и целиком отдался моделированию готового платья, но двадцать лет спустя вернулся к прежнему занятию, и возрожденная им высокая мода поражала великолепием с привкусом ностальгии. К Сен-Лорану ринулись толпы известных богачей и нуворишей, жаждущих роскоши и триумфа, рвущихся к престижу, который создается с помощью фирменного туалета, особенно изготовленного по индивидуальному заказу после многочасовых примерок на грани самоистязания.

Сейчас они сидели в предвкушении предстоящего шоу на изящных позолоченных стульях с сиденьями из красного бархата и старательно пытались сохранить полную бесстрастность на своих лицах с искусно наложенным макияжем. Делали краткие пометки на программках и притворялись, что не замечают, как время от времени объективы фотокамер направлялись на них, а не на манекенщиц, двигающихся по подиуму – за день до этого каждая модель уже позировала перед фотографами. Здесь бывали светские дамы из Америки и со всего мира, утомленные делами благотворительности жены крупных бизнесменов, известные актрисы кино и театра, иногда появлялись даже коронованные особы. Само собой разумеется, актрисам Дом моды нередко одалживал туалеты бесплатно, ради рекламы, которая достигала своей цели, если их фотографировали в этих нарядах, а светские дамы считали ниже своего достоинства присутствовать на модных ревю и делали заказы с видеокассет, в наши дни заменивших длившиеся по нескольку недель просмотры, причем их отказ присутствовать на демонстрациях моделей становился еще более категоричным по мере того, как парижские дома моды, соперничая друг с другом, старались уговорить их почтить своим "присутствием очередное мероприятие. Было здесь множество красивых и узнаваемых лиц из числа издателей модных журналов, пусть анонимных, но тем не менее всесильных; покупательная способность присутствующих в этом помещении была достаточно высока, чтобы расшатать основы империй, хотя ни один Дом моды не получал прибыли от эксклюзивных моделей, а скорее использовал их в целях разорительной рекламы и из соображений престижа.

Гарриет не интересовали все эти личности. Объектив ее фотокамеры был направлен вглубь салона, где небольшими возбужденными группками собрались швеи и девушки из рекламных агентств, наблюдавшие, как по подиуму проплывают под взрывы восторженных аплодисментов модели, над которыми они трудились или которые рекламировали.

В этой толпе стояла девушка, особенно заинтересовавшая Гарриет: миниатюрная, с короткой мальчишеской стрижкой и настолько выразительным лицом, что оно, казалось, отражало все эмоции, которые испытывала каждая из этих молоденьких девушек, подшивавших подолы, прилаживавших на место крючки и петельки, располагавших отделку и приметывавших ее такими мелкими стежками, что их было почти невозможно рассмотреть невооруженным глазом. Наблюдая за ней в видоискатель, Гарриет даже моргнуть боялась, опасаясь, что может пропустить момент, которого так ждала. Когда на подиуме появилась манекенщица в смелом, но романтичном платье из темно-синего шелка, этот момент настал. Лицо девушки оживилось, глаза засверкали, рот приоткрылся, и она в восторге поднесла к губам руки, чуть не плача от радости, а потом начала неистово аплодировать. Гарриет торопливо нажала кнопку, еще и еще раз. Превосходно… просто превосходно! Именно этого момента она ждала: этой неподдельной, непосредственной, совершенно естественной реакции безвестной молоденькой швеи, присутствующей при рождении волшебной сказки. В мире, где так часты тщательно срежиссированные ситуации, это было подобно глотку свежего воздуха, и Гарриет пережила волнующий миг собственного триумфа.

Будучи опытным профессионалом, она не могла позволить себе, испытывая удовлетворение от удачи, пропустить еще какой-нибудь интересный кадр, а поэтому еще несколько минут держала камеру наготове. Но интуиция подсказывала ей, что у нее уже есть то, за чем она охотилась, – кадры, которые придадут необходимую широту и глубину задуманному ею фоторепортажу о модных шоу. Она выпустила из рук фотокамеру, висевшую у нее на шее на ремешке, потерла кулачком утомленные глаза и запустила пальцы в свою густую челку.

По подиуму все еще дефилировали бесстрастные манекенщицы, профессионально скрывающие растущее с каждой минутой напряжение, все еще раздавались взрывы аплодисментов, заглушающие непрерывное щелканье затворов фотокамер, но Гарриет почти не замечала их.

Наряды, какими бы великолепными они ни были, совсем не интересовали ее. Она выросла среди красивой одежды, ее с детства одевали в наряды, придуманные именно для нее, ее заставляли стоять смирно во время примерок платья для выпускного бала, первого взрослого бального платья, и она все это терпеть не могла. Гарриет не имела ничего против платьев, так как они составляли смысл жизни ее отца, и она знала, что всеми своими привилегиями обязана платьям и тому головокружительному успеху, который они принесли отцу, но была к ним равнодушна, кроме тех случаев, когда они хорошо получались на фотографии. Фотография – вот единственное, что имело для нее значение. А в ее фотокамере была целая катушка превосходных кадров.

Гарриет оглянулась по сторонам, надеясь незаметно ускользнуть. Конечно, это было кощунством, но показ моделей, вероятно, продлится еще не менее часа – Сен-Лоран славился продолжительностью своих ревю, – а после этого начнется ужасная давка. Гарриет помедлила, но ее природная нетерпеливость взяла верх, и она тихонько проскользнула к выходу. Все взгляды были устремлены на подиум, и никто, по-видимому, не обратил на нее внимания, кроме высокой седой женщины в платье с эмблемой фирмы, которая с неодобрительным видом двинулась к ней.

Театральным жестом Гарриет немедленно прижала руку ко рту.

– Я плохо чувствую себя, – прошептала она на не очень правильном французском, и женщина поспешно посторонилась.

«Какие свиньи эти фотографы! – подумала она с отвращением. – Эта девица, по всему видать, перебрала за обедом.»

Когда Гарриет выбралась на улицу, холодный ветер ударил ее по лицу, словно пощечина, и она, приподняв фотокамеру, застегнула до подбородка молнию на своей небесно-голубой спортивной куртке и подняла вверх воротник, чтобы прикрыть уши. Несколько прядей волос попали внутрь, и она освободила их – небрежную гриву темно-русых волос, обрамлявших лицо с правильными чертами. «Тебе следует время от времени делать хорошую стрижку, чтобы приручить эту гриву», – не раз советовала ей Салли, жена отца, но у Гарриет не хватало времени ни на парикмахеров, ни на наряды. К тому же она была вполне довольна своей прической. С такими волосами она могла каждое утро просто мыть волосы, и они высыхали сами по себе. Стоит только начать пробовать разные стили – и на прическу придется тратить драгоценное время.

«Я должна найти телефон», – думала Гарриет. Наклонив голову под напором пронизывающего ветра, она торопливо шла по парижской улице. «Как не терпится сказать Нику, что у меня в сумочке лежит материал для него. А уж потом решу, послать ли ему последние катушки пленки авиапочтой или самой доставить их самолетом в Лондон».

Эта мысль вызвала у нее новый прилив радостного возбуждения: ведь это ее первая работа для нового фотожурнала «Фокус нау», который издавал Ник, и она нутром чуяла, что снимки удались на славу. Она уже представляла себе, как это будет выглядеть… Когда они обсуждали задуманное с Ником, она предложила озаглавить репортаж «Изнанка моды». Он сказал тогда, что Гарриет, хорошо зная этот мир изнутри, сможет лучше, чем кто-либо, сделать фоторассказ на эту тему.

– Все журналы мод и колонки для женщин в газетах пишут о моде в традиционном стиле, – говорил Ник, задумчиво пощипывая рыжую бородку, украшавшую его острый подбородок. – Я же хочу чего-нибудь необычного. На том и порешим: «Фокус нау» будет принципиально другим журналом.

Гарриет кивнула. Они были знакомы с Ником уже несколько лет и встречались всякий раз, когда она приезжала в Лондон навестить своего кузена Марка Бристоу, сына Салли. Тогда она только начинала карьеру свободного фотографа, имея за душой лишь капельку таланта, огромную целеустремленность и самую лучшую фотокамеру, какую можно было купить за деньги. Он же в те дни был младшим сотрудником в одной огромной журнальной корпорации. Между ними сразу же установились хорошие деловые взаимоотношения, а когда он стал первым заместителем, а потом и редактором, то, поддерживая связь со многими журналами, при малейшей возможности подыскивал ей работу. Одно время они даже были любовниками, и Гарриет подозревала, что Ник все еще влюблен в нее. Но она никогда не принимала его всерьез. Она не могла принимать всерьез ни одного мужчину – по крайней мере из тех, что ей до сих пор попадались.

– Мне кажется, что ты меня используешь, Гарриет, – сказал он однажды полушутя-полусерьезно.

– Конечно! А как же иначе? – поддразнивала она. – Разве не для этого существуют друзья?

– Друзья! – отозвался он, и его мягкий шотландский выговор придал этому слову несколько печальное звучание. На какое-то мгновение Гарриет испытала острое чувство вины.

Но каковы бы ни были его недостатки как возможного любовника, Ник был хорошим работником – даже отличным, – и его талант в сочетании с трудолюбием были вознаграждены, когда Пол Лиман, магнат издательского дела, решил выпускать новый журнал под названием «Фокус нау». Ник получил место редактора. Он рассказал об этом Гарриет, и она заразилась его энтузиазмом.

– Ты помнишь «Пикчер пост», Гарриет? Да где тебе помнить! Ты слишком молода. Тебя еще на свете не было, когда он прекратил свое существование… К тому же это был английский журнал.

– Ну конечно, мне известно, что был такой журнал, – возразила она. – Не забудь, что моя мать была англичанкой, а этот журнал – сама классика, не так ли? Какой фотограф не слышал о «Пикчер пост»? Хотя как американка я убеждена, что все подобные журналы подражали «Лайф».

– Ты права. Ну так вот, Пол считает, что сейчас самое время начать выпускать новый журнал подобного плана. Фоторассказы, но не на заимствованном материале, как в воскресных приложениях, а истории, рассказанные самими фотографами с помощью фотографий. Возможно, даже с некоторой социальной направленностью. Как бы там ни было, но у журнала должен быть иной имидж и совершенно новый взгляд на вещи. Вот тут-то и пригодится твой талант.

– Звучит заманчиво. Но это больше похоже на фотожурналистику, чем на фотографию. Ты думаешь, я справлюсь?

Несмотря на самоуверенность, на свои двадцать четыре года, несмотря на то, что с самого раннего детства у нее было все самое лучшее, что только можно купить за деньги, была у Гарриет какая-то прямолинейность, острая потребность самовыражения. Ей хотелось проявить себя – перед отцом, перед своими друзьями, перед целым миром. Иногда то, что человек с самого рождения пользуется всеми мыслимыми преимуществами в жизни, порождает глубокую потребность создать что-нибудь исключительно собственными силами, чтобы сказать: «Это мне не преподнесли на тарелочке, а я сам, сам всего добился, своими силами!»

– Я уверен, ты справишься, – сказал Ник. – Ты чертовски талантлива, твои работы за последние пять лет подтверждают это. Необходим лишь удобный случай, чтобы ты по-настоящему проявила себя – и «Фокус нау» даст тебе такую возможность. Я уверен, что ты выдашь массу собственных идей, но для начала почему бы тебе не заняться тем, что ты действительно хорошо знаешь – миром моды?

– Мода! – воскликнула она язвительным тоном, – Богачки, гардеробы которых ломятся от нарядов, а они даже не успевают все их надеть! Мода – это когда глупая, как пробка, баба старается перещеголять остальных, потому что она бесится от скуки и не интересуется ничем, кроме своей внешности.

– Не надо недооценивать моду. Мы оба знаем, что это чрезвычайно мощная индустрия, и многие ее стороны никогда еще не освещались в печати. Остановись на них, Гарриет, представь в романтическом свете и посмотри, что получится. Материала будет более чем достаточно для одного репортажа, уверяю тебя. Возможно, наберется на целую серию. Но начни с Парижа. Как-никак, для большинства людей Париж все еще остается центром всемирной моды, солнцем, вокруг которого вращаются все другие планеты.

– Я абсолютно уверена, что мне совсем не захочется заниматься модой Седьмой авеню, – заявила Гарриет, не скрывая раздражения.

– И не надо… по крайней мере, начни с другого: Как насчет лавок сладостей в Корее или же богатых кувейтских дам, которые покупают изысканные туалеты исключительно для собственного удовольствия, а затем прячут их под своими хламидами, потому что Коран запрещает им показывать свое тело? Конечно, между этим и миром моды, как его обычно описывают, дистанция огромного размера, но материал может получиться отличный. Поезжай и сделай его для меня!

Она согласилась. Конечно же, она сделает материал с показа моделей, покорно щелкая затвором вместе с другими своими коллегами из журналов мод. Но изюминкой ее фоторассказа будут неожиданные кадры, вроде тех, которые она только что отсняла, подловив момент, когда незаметная молоденькая швея в восторге наблюдала, как платье, которое она, может быть, и не придумала, но над которым трудилась в поте лица, под гром аплодисментов появляется на подиуме.

Гарриет взглянула на часы – мужские часы с четким циферблатом, на кожаном ремешке, которые она носила всегда, предпочитая их элегантным часикам от Картье, подаренным отцом, если только какие-нибудь чрезвычайные обстоятельства не вынуждали ее надеть вечернее платье. «Может быть, – подумала она, – лучше вернуться в гостиницу и оттуда позвонить Нику? Потом позвонить в аэропорт, справиться о рейсах и лично отвезти снимки в Лондон?» Ей хотелось бы присутствовать там тогда, когда пленки проявят и вынесут из темной лаборатории. К тому же будет приятно вновь увидеться с Ником. Она подняла руку в надежде поймать такси, но парижские машины проносились мимо с обычной головокружительной скоростью. Затем она заметила телефон-автомат и решила немедленно позвонить Нику, чтобы сообщить, что работа выполнена. Гарриет бросилась к телефону, опасаясь, что кто-нибудь другой опередит ее, и начнется один из тех нескончаемых разговоров, которые, по-видимому, могут вести только французы. Она на ходу рылась в карманах в поисках мелочи и пыталась вспомнить международный код и номер телефона, по которому можно было позвонить непосредственно в кабинет Ника, минуя вечно занятый коммутатор.

«Ты так и не избавилась от детской привычки делать несколько дел одновременно», – однажды сказала ей Салли. Салли, такая невозмутимая, такая сдержанная и деловая, иногда заставляла Гарриет чувствовать себя ребенком, хотя, конечно, она никогда бы не призналась в этом.

Ее соединили со второй попытки, и она услышала звонок на другом конце линии. Затем в трубке раздался голос Ника с характерной для него мягкой, явно шотландской картавостью.

– Алло? Ник Холмс у телефона.

– Ник… это Гарриет. Работа закончена. Получились изумительные снимки. Я сейчас возвращаюсь в гостиницу и, если повезет, успею на ночной рейс. Так что буду у тебя рано утром, а возможно, даже сегодня вечером, если не возражаешь.

Последовала едва заметная неловкая пауза, и Гарриет почувствовала укол самолюбия. Обычно Ник так радовался, что ей приходилось сдерживать его пыл. А теперь, когда она горит желанием поскорее рассказать ему о работе, в его голосе что-то не слышно особого восторга.

– Если, конечно, у тебя не намечено чего-нибудь другого, – добавила она торопливо.

– Нет. И я очень рад, что ты закончила работу. Что означает эта странная нотка в голосе Ника? Совсем на него не похоже.

– Я тоже рада. Ты был прав. Знание моды изнутри очень мне помогло. Во всяком случае…

– Гарриет… ты видела сегодняшние газеты? – прервал он ее.

Она засмеялась.

– Ты, должно быть, шутишь? Да я по уши увязла в манекенщицах и в высокой моде.

– Ну так вот, мне кажется, тебе следовало бы их почитать.

Она нахмурилась, почувствовав всей кожей неловкость, которая звучала в его голосе.

– Что произошло? Кто-нибудь перебежал мне дорогу? Или… нет, только не это! Неужели Пол решил закрыть «Фокус нау», не дав ему даже расправить крылья?

– Нет… совсем другое.

– Тогда что? Ник… у меня монеты кончаются. – Она поискала в кармане мелочь, но не успела сунуть монетку в отверстие – раздался щелчок.

– Ник! – настойчиво звала она, но было уже поздно. Телефон молчал.

Она выругалась, швырнула трубку и некоторое время стояла, уставившись на нее невидящими глазами. Что, черт возьми, он имел в виду? Может, ей следует позвонить ему снова? Или лучше сначала купить газету и попытаться выяснить, о чем это он говорил? Откуда-то сзади на нее наплыло облако сигаретного дыма – стоявший у нее за спиной мужчина притоптывал ногой, не скрывая нетерпения, в ожидании, когда наконец освободится телефон. Это помогло решить мучивший ее вопрос. Она повернулась, проскользнула мимо мужчины и направилась к дрожавшему от холода продавцу газет, сидевшему у ближайшего входа в метро.

Все верхние газеты на стенде были на французском языке, и Гарриет выругала себя за то, что не знает его как следует. Возможностей было предостаточно, а вот желания… Она никогда не прилагала особых усилий, чтобы выучить французский, а теперь вовсе не хотела продираться сквозь дебри иностранных слов в поисках неизвестно чего. Однако под кипами французских на стенде оказались английские и американские газеты. Вчерашние? Нет, слава Богу, сегодняшние… по крайней мере, английские. Она указала на одну из них и расплатилась последней мелочью. Потом, укрывшись от пронизывающего ветра в вестибюле метро, раскрыла газету.

Гарриет сразу же увидела статью. Фотография словно прыгнула на нее со страницы, чтобы нанести удар.

Папа, мама. И… этот мужчина… Неожиданно ее охватила дрожь.

ВОСКРЕШЕНИЕ ИЗ МЕРТВЫХ! ПО УТВЕРЖДЕНИЮ НЕКОЙ ЖЕНЩИНЫ, ФИНАНСОВЫЙ МАГНАТ ИНСЦЕНИРОВАЛ СОБСТВЕННУЮ ГИБЕЛЬ!

Гарриет прислонилась к стене. Ей очень хотелось найти местечко поукромнее, но она знала, что не сможет двинуться с места, пока не прочтет статью до конца.

Дочитав сообщение, она стояла, тяжело дыша, и переводила невидящий взгляд с газеты на толкавших ее людей, которые пробегали мимо нее. На улице по-прежнему шумел поток городского транспорта, и его грохот то и дело прерывался звуковыми сигналами автомобилей, но она ничего не слышала. Даже бесценные катушки отснятой пленки в фотокамере, висевшей у нее на шее, и рассованные по карманам куртки, были забыты. Все это словно принадлежало другому миру, было из другой жизни.

Грег Мартин, бывший партнер ее отца, жив!

Она, конечно, едва помнила его. Он был тенью прошлого, его имя почти никогда не упоминалось, кроме тех редких случаев, когда разговор заходил о том происшествии, ужасном происшествии, унесшем его жизнь и жизнь ее матери, когда Гарриет едва исполнилось четыре года. Что касается финансового кризиса, через который им пришлось пройти, и главным виновником которого, как она подозревала, был Грег, то о нем они вообще никогда не говорили. Все случившееся было так ужасно и оставило такую глубокую травму, что ее отец предпочел начисто вычеркнуть его из памяти, по крайней мере так это выглядело внешне.

Гарриет прижала руку к губам и закрыла глаза. Ей казалось, что пронизывающий ветер у входа в метро доносит до нее запах, который всегда напоминал ей о матери, – запах, который невозможно забыть, – нежный, дразнящий и сладкий, как аромат летнего сада на исходе дня, запах, воспоминание о котором вызывало у нее слезы даже много лет спустя, когда она уже забыла, как выглядело лицо матери.

«Мама… Мама… почему ты ушла?» По ночам она плакала, уткнувшись в подушку, по-детски надеясь, что слезы обладают магической способностью все поставить на свои места, что утром мама снова будет рядом с ней.

Но мама, конечно, не вернулась. Она погибла во время взрыва на роскошной яхте, как ей объяснили. Постепенно она с этим смирилась, приняла это как факт, хотя, подобно эху в ночи, печаль продолжала жить в ней и иногда заявляла о себе.

Но сейчас…

Если был жив Грег Мартин, то, возможно… может быть, есть хоть какой-то шанс надеяться, что и ее мать жива?

Чудовищность этого предположения потрясла ее. Она простояла у входа в метро довольно долго, неотступные мысли хаотически напирали друг на друга. Они были лишены здравого смысла… Однако это газетное сообщение было доказательством того, что все связанное с тем трагическим происшествием было не таким уж понятным. Впервые за долгие годы Гарриет охватила тоска по дому, но не по Нью-Йорку, а по тихому раю ее лондонской квартирки, убежища, устроенного ею для себя. Она кое-как сложила газету, сунула ее в сумку и, словно под гипнозом, вошла в метро. Как можно скорее оказаться дома – только это теперь было для нее важно. Добраться до дому. А потом, возможно, она сумеет все обдумать и решит, что делать.

Салли Варна, неохотно расставшись с нежно пахнущей пеной, вышла из ванны и завернулась в огромную розовую купальную простыню, приготовленную для нее горничной. Усевшись на низкую скамеечку, она внимательно посмотрела на свое отражение в зеркалах, с двух сторон обрамлявших ее ванную комнату.

Смотревшее на нее лицо было гладким, чуть раскрасневшимся после теплой ванны, и уж, конечно, не выглядело на свои сорок шесть лет. Даже использование наилучших косметических средств, которые только можно достать за деньги, не могло сделать его красивым, однако… «И такое лицо было не так уж плохо для гадкого утенка», – подумала Салли с кривой улыбкой. Она подняла руку и откинула в сторону закрывавшие уши белокурые пряди волос. Да, тоненькие шрамы уже почти исчезли, как и обещал ей хирург. Совсем не обязательно, чтобы кто-нибудь узнал о том, что она делала подтяжку лица. Она решила никому не говорить об этом. Было разумно сделать операцию заблаговременно, пока еще не появились заметные морщины и одутловатости. Что бы там ни было, а своим благоразумием Салли всегда могла гордиться.

Рассудительная Салли. «Салли – это та из них, которая благоразумна», – так говорили о Салли в детстве, сравнивая ее с сестрой Полой. «Салли умница, у нее такая светлая головка», – говорили о ней, а на самом деле это означало, что Пола красавица, а она, Салли, настоящая дурнушка, поэтому приходится в утешение найти в ней хоть что-нибудь хорошее. Она знала, что это делалось по доброте душевной, но ей все равно было очень обидно. Ей не хотелось быть ни рассудительной, ни благоразумной. Ей хотелось быть красивой, как Пола, она отдала бы все, чтобы хоть немного походить на сестру, изумительная внешность которой привлекала и очаровывала людей повсюду, где бы она ни появлялась. Но если волосы Полы были упругими и блестели, словно отражая лучи утреннего солнца, то волосы Салли были прямыми и тусклыми; если глаза Полы были яркого изумрудного цвета, то ее глаза были самыми заурядными – карими, черты ее лица были такими же, как у Полы, но казались смазанными, и выглядела Салли более приземистой – пока еще не толстой, но более крупной. Поэтому рядом с Полой она всегда чувствовала себя громоздкой, хотя была на целых четыре дюйма ниже ее ростом и почти на два года моложе.

– Мамочка, почему я не выгляжу так, как Пола? – спрашивала она, с самым несчастным видом разглядывая свое отражение в зеркале в пятилетнем возрасте, но ее мать, сама в недоумении от того, что произвела на свет такую красавицу – старшую дочь, не могла дать Салли вразумительного ответа.

Девочки подрастали, но ситуация не менялась. Что бы ни делала Салли, чтобы улучшить свою внешность, она всегда знала, что у нее нет ни малейшей надежды сравниться с Полой, и эта мысль настолько лишала ее уверенности в себе, что ей всегда казалось, будто окружающие, встречаясь с ней впервые, восклицают за ее спиной: «И это сестра Полы? Эта дурнушка? Боже мой, когда раздавали красоту, она, наверное, была где-нибудь в заднем ряду!» То, что лишь немногие из знакомых девочек могли соперничать с Полой, совсем не утешало. Ведь им не приходилось жить рядом с богиней, не надо было соперничать с общепризнанной красавицей.

Несмотря на все это, Салли обожала Полу. Когда другие девочки, завидовавшие ее внешности и тому, что красота открывает перед Полой многие двери, а особенно тому, что вокруг нее всегда увивалась целая толпа молодых людей, отпускали ехидные замечания, Салли выступала в роли самой рьяной заступницы сестры. Кто бы мог подумать – и меньше всего сама Салли, – что красота Полы ее погубит! Ведь Пола для нее была не только сестрой, но и сверкающим золотым идолом, и Салли испытала настоящее потрясение, когда наконец была вынуждена признать, по крайней мере наедине с собой, что другие девочки, возможно, и правы, осуждая Полу.

Салли встала, уронив купальную простыню, и накинула шелковый халатик. Он слегка прилип к ее все еще влажной коже, и она снова внимательно посмотрела на свое отражение в зеркале, на сей раз в полный рост. Долгие годы диеты и упражнений навсегда устранили некоторую грузность фигуры; теперь ее тело выглядело гибким и упругим, но все-таки было более округлым, чем когда-то тело Полы. Как и лицо, тело опровергало возраст Салли. Иногда те дни, когда она жила в тени Полы, казались далеким прошлым, а иногда – будто это было только вчера. Салли понимала, что ей никогда не сравниться с непревзойденной красотой сестры, но она, по крайней мере, являла миру неплохую ее имитацию. У нее было все, о чем она когда-либо мечтала, и даже больше. Этот дом на Сентрал Парк Саут, ранчо в Колорадо, дом в Монтего-Бей, собственный реактивный самолет, возможность покупать все что душе угодно. Неплохо для девушки, выросшей в микрорайоне, застроенном муниципальными домами!

Но важнее всего то, что она вышла замуж за человека, который был мужем Полы. Это окончательно убеждало, что она все-таки была не настолько хуже сестры, как ей казалось.

…Только эта тень прошлого, глубоко запрятанная в тайниках сердца, омрачала жизнь Салли, и изгнать ее не мог даже призрачный блеск окружавшей ее роскоши. На мгновение преследующая ее тень омрачила мысли Салли, но она с привычной уже легкостью отогнала ее от себя и направилась в гардеробную. Сегодня вечером они с Хьюго ужинали с важным сенатором, который обычно включал в число своих гостей деятелей шоу-бизнеса, а Салли еще не решила, что надеть. Ступая по палевому ковру, она подошла к одной из вешалок, расположенных вдоль каждой из обитых муаровым шелком стен, и, выбрав черное платье, приложила его к себе. У платья был скромный круглый вырез, красивые длинные рукава до запястья, на спине – разрез от ворота до талии, а короткая юбка придавала наряду задорный вид. Если надеть к нему бриллиантовые серьги и браслет, оно будет выглядеть очаровательно. «Да, – подумала Салли, – надену-ка я черное… а может, все-таки бархатное, цвета клубники…»

Ей показалось, что кто-то вошел в ее спальню, примыкающую к гардеробной, и Салли обернулась, все еще прижимая к себе платье и недовольно хмуря брови. Она приказала слугам не беспокоить ее, потому что очень дорожила возможностью побыть в одиночестве. Было нелегко привыкнуть к тому, что ее жизнь проходит на глазах. Очень приятно сбросить нижнее белье и знать, что оно будет выстирано и возвратится на свое место в ящик комода выглаженным и надушенным, еще приятнее было не беспокоиться о том, что нужно убрать со стола и вымыть посуду, но ее все-таки слегка смущало, когда молчаливые горничные подобострастно выполняли при ней свои обязанности.

– Кто там? – спросила она несколько раздраженно.

Дверь гардеробной отворилась, и, к своему удивлению, она увидела Хьюго. Брови, которые она слегка подкрашивала, чтобы они больше выделялись на лице, удивленно приподнялись. Салли ожидала, что он возвратится домой, по крайней мере, через час. В это время дня он обычно находился в своем офисе на Седьмой авеню.

– Хьюго! – воскликнула она. – Почему ты вернулся так рано?

Хьюго вошел в гардеробную и закрыл за собой дверь. Это был мужчина средних лет и среднего роста в сером костюме и белой водолазке. Когда он повернулся и верхний свет, который Салли включила, чтобы осмотреть свои туалеты, упал прямо на его лицо, она заметила, что он бледен. Лицо его осунулось, резко обозначились обычно незаметные морщины, пролегшие от крыльев носа к уголкам рта, глаза лихорадочно блестели.

– С тобой все в порядке? – спросила она. – Ты не заболел?

Муж не ответил. Просто стоял и смотрел на нее, словно не решаясь начать разговор.

– Хьюго! – Она шагнула к нему.

– Грег Мартин жив, – сказал он. Она остановилась, не расслышав.

– Что ты сказал?

– Грег Мартин жив. Он в Австралии. Он не погиб на «Лорелее». Вся эта проклятая история была обманом.

– О Боже! – воскликнула Салли, не веря его словам.

– Я понимаю тебя. Я тоже сначала не поверил. Но я все проверил, Салли. Нет сомнения, что это правда. Я должен был прийти домой и все рассказать тебе немедленно. Ты понимаешь, что это значит? Если Грег жив, то есть шанс, что Пола тоже жива.

– О Боже! – снова вырвалось у нее.

У Салли потемнело в глазах, будто кто-то выключил свет, и она почувствовала, что вот-вот потеряет сознание. Она застыла на месте, все еще прижимая к себе черное платье и глядя на мужа, но ей казалось, что у нее на глазах рушится весь ее мир.

Салли всегда знала, что этот момент когда-нибудь наступит. Теперь он настал, и все-таки она понимала, что так же не готова к нему, как и раньше.

В Лондоне шел снег. Первые крупные снежинки растаяли на тротуарах, а теперь снег повалил плотной стеной. Он скапливался на подоконниках, в углублениях и трещинах, превращался в слякоть на дорогах, где его месили колеса уличного транспорта.

В маленьком ателье на верхнем этаже старого ветхого склада в Уайтчепеле. Тереза Арнолд, дрожа от холода, зажгла еще одну конфорку портативной газовой плиты. По правде говоря, она не могла позволить себе такую роскошь, потому что, когда ей требовался новый баллон, его приходилось втаскивать наверх по трем пролетам лестницы, а это всегда создавало сложности, поскольку нужно было звать на помощь кого-нибудь из приятелей. Но когда Тереза мерзла, у нее немели пальцы и превращались в белые бескровные обрубки, казалось, не имеющие никакого отношения к ее рукам. Тогда она не могла работать в полную силу, а работать ей было совершенно необходимо, в противном случае ее новая коллекция ни за что не будет готова вовремя.

Тереза потерла руки, чтобы хоть немного вернуть их к жизни, и наклонилась над разложенными на рабочем столе листами бумаги, пытаясь забыть о холоде и сосредоточиться на эскизах. Она обязана придумать хорошие модели – не просто хорошие, а блестящие, – не то она предаст всех, всех тех, кто верил в нее – ее крошечную армию рабочей силы, состоящую из закройщиц, швей-надомниц, друзей из художественного училища, которые заглядывали к ней, чтобы предложить помощь и поддержку, а прежде всего предаст свою мать, которой пришлось заложить в банке собственный дом, чтобы помочь дочери основать собственное дело.

Тереза вздохнула: холод действовал на нее угнетающе и лишал ее обычного неукротимого оптимизма. Когда-то все казалось простым и волнующим. По окончании школы модельеров ей удалось продать всю дипломную коллекцию в маленький дорогой бутик в Уэст-Энде, где ее модели были приняты на «ура», и она поверила, что способна завоевать мир и что успех не за горами. Размечтавшись, она решила стать независимым модельером. Но в действительности все оказалось значительно труднее. Возможно, думала она, сначала все выглядело легко и просто, потому они строили планы вместе с Марком… Марк Бристоу был молодым, энергичным служащим рекламного агентства, с которым она познакомилась и в которого влюбилась в те дни, когда охотилась за заказами в Сомерсете. Марк, хотя и был англичанином, прожил в Соединенных Штатах достаточно долго, чтобы заразиться типично американским энтузиазмом и энергией, которыми он, в свою очередь, заражал окружающих. Он вдохновлял ее и хвалил, поругивал, когда она того заслуживала. Его любовь и поддержка даже в самые мрачные минуты, когда ее одолевали сомнения в собственных силах, вселяли уверенность, что она справится со всеми трудностями. Это Марк убедил ее обратиться в банк за кредитом. Марк посоветовал ей объединиться с ее старинной приятельницей Линдой Джордж, окончившей школу бизнеса в то самое время, когда Тереза получила диплом модельера, чтобы та занималась коммерческими делами ее предприятия. Именно Марк внушил ей такую уверенность в своих силах, что она позволила матери заложить дом в обеспечение кредита, правда, Тереза противилась этому, даже сознавая, что другой возможности получить необходимый заем у нее нет. Но важнее всего было то, что Марк заставил ее почувствовать себя любимой и единственной. «Я очень горжусь тобой, леди», – говорил он, и она сияла от счастья, опьяненная своей уверенностью в том, что благодаря своему таланту завоюет мир.

Но Марка уже давно не было рядом. Он исчез из ее жизни внезапно, без объяснений, и Тереза, как она ни старалась, не Могла примириться с этой потерей. «Почему… почему… почему? – спрашивала она себя снова и снова. – Почему все так кончилось? Мы были так близки. Мы любили друг друга… Что же произошло? Разве я могла предположить, что такое случится?» Искать ответы на эти вопросы было бессмысленно. Оставалось лишь смириться и признать, что, как бы ни хотелось ей думать иначе, Марк просто бросил ее и не собирается возвращаться. Она уже почти свыклась с этой мыслью, но в глубине души все еще тосковала по Марку. Его отсутствие вызывало у нее ноющую боль в сердце. Казалось, даже ее предпринимательская деятельность пострадала, потому что с уходом Марка Тереза утратила и веру в свою удачу, словно она стекла по ее щекам вместе со слезами.

Когда рядом был Марк, любое дело было ей нипочем. Без него жизнь почти утратила для нее свою прелесть. Работа наводила скуку, хотя она пыталась не смешивать эмоции с работой. Несколько магазинов и модных бутиков заинтересовались ее моделями, но их еще предстояло создать, учитывая новейшие модные веяния, в надежде на то, что на них найдется покупатель, если одежда будет не слишком дорогой и хорошего качества. Во многом это напоминало заколдованный круг: если сшить уникальные модели, это обойдется значительно дороже, а для серийного производства требовался капитал и оптовые покупатели. К тому же ей не давала покоя мысль о том, что в случае неудачи ее мать останется без крова.

Разумеется, ей был совершенно необходим спонсор, который вложил бы в ее дело достаточно денег, обеспечил бы ей финансовую основу и позволил посвятить себя исключительно творчеству. Но пока такой джинн почему-то не появлялся, как бы усердно она, так сказать, ни терла волшебную лампу. Линда тоже старалась изо всех сил. «Будем надеяться, что ей что-нибудь удастся сделать в ближайшее время, – Думала Тереза. – А если ничего не выйдет, не знаю, сколько еще времени я смогу продержаться».

Звук шагов по хлипкой лестнице, которая вела в ее ателье, заставил Терезу оторваться от эскизов – в ней вспыхнул крошечный лучик надежды, не желавшей угаснуть окончательно. Так или иначе, при звуке шагов на лестнице у нее всегда мелькала мысль, не Марк ли это возвращается – так же неожиданно, как и ушел. Надежда умерла, как только мгновение спустя на пороге появился высокий молодой человек в старенькой куртке и коричневой кожаной фуражке.

– Уэсл! Привет! – сказала она с приветливой улыбкой, надеясь скрыть свое разочарование. – Что ты здесь делаешь?

Вопрос не требовал ответа: Уэсл был ее приятелем по художественному училищу и частенько забегал к ней без предупреждения.

– Черт побери, как здесь холодно, Терри, – сказал он, притопывая ногами. Его дыхание вырывалось в виде облачка белого пара.

– Тоже мне открытие! – фыркнула Тереза. – Если хочешь кофе, поставь чайник на огонь.

– Я, конечно, хочу кофе, да и ты, думаю, не откажешься, только не здесь. Собирайся, я приглашаю тебя в то маленькое кафе у дороги… как оно теперь называется?

– По-моему, теперь оно называется «У Марио». Его название то и дело меняют. Но я не могу уйти ради кофе: так много еще нужно сделать. Мы не вольны распоряжаться своим временем, не то, что вы, свободные художники: вы же живете за счет общественных заказов.

– А нельзя ли без ехидства? Со временем кто-нибудь оценит мои скульптуры, вот увидишь. А пока я берегу здоровье, чтобы насладиться успехом, когда он придет, и ты будешь умничкой, если последуешь моему примеру.

– Но мне необходимо это закончить.

– Тебе это не удастся, если схватишь воспаление легких. Поторапливайся, надевай пальто… или оно уже на тебе? Я тебя приглашаю и не принимаю никаких отказов.

– Хорошо, хватит меня ругать. – Тереза накинула на плечи толстую шерстяную шаль, завязала ее узлом. Как заметит Уэсл, пальто она надела еще раньше, пытаясь согреться. Она выключила газ и свет – надо экономить! – и, заперев дверь, вышла вслед за ним на лестничную площадку.

– Вижу, дела идут по-прежнему не блестяще, – сказал Уэсл, когда они спускались по лестнице, ловко избегая подгнившие ступени.

– Боюсь, похвастать нечем.

– Осторожно, здесь скользко, – предупредил Уэсл, когда они пересекали площадку, на которую через разбитое слуховое окно намело снегу.

– Да знаю я, знаю. Надеюсь, здесь не заколотят окна, не то на лестнице станет совсем темно.

Уэсл спустился вниз и распахнул дверь на улицу.

– Что вам действительно необходимо, мисс супермодельер-1991, так это приличное помещение для работы.

– Что мне действительно необходимо, так это чудо, – ответила она, скорчив гримасу.

В сточной канаве валялась брошенная кем-то утренняя газета. Она размокла от снега и слякоти, так что можно было прочитать лишь часть заголовка: ВОСКРЕШЕНИЕ ИЗ МЕРТВЫХ!

Проходя мимо, Уэсл пнул газету носком своих «луноходов». А Тереза вообще ее не заметила.