ГЛАВА 22
…Я чувствую, меня влекут
Природы узы; ты — от плоти плоть,
От кости кость моя, и наш удел
Нерасторжим — в блаженстве
и в беде!
Джон Мильтон, «Потерянный Рай»
Он придет к ней сегодня вечером. Их единение неизбежно, подобно восходу солнца, подобно смене времен года, подобно морскому приливу во время полной луны.
Вся их предыдущая жизнь, все перенесенные ими невзгоды — и вместе и порознь — были лишь прелюдией этому.
Весь нынешний день они действовали вместе. Вместе отправились в комнату Эдмунда и вышвырнули все маленькие коричневые пузырьки с Мойниными «укрепляющими». Вместе они постепенно, как можно мягче объяснили все Эдмунду, чьи обильные слезы скорее говорили об облегчении, нежели об унижении и гневе.
Сообща они отправились и на поиски Мелани, но добились только того, что узнали, что она снова исчезла. Люсьен пришел к выводу, что она отправилась на свидание с каким-нибудь молодым крестьянином. По крайней мере, Кэт именно так объясняла ее постоянные длительные отлучки. И если это действительно так, Мелани должна вернуться к себе в спальню незадолго до обеда и оставаться там весь вечер, не испытывая голода и отсыпаясь до полудня следующего дня.
Сидя за поздним ланчем в малой столовой — довольно странной трапезой, во время которой никто так и не донес свою вилку до рта, — они с Люсьеном ввели Гарта в курс последних событий. Гарт, к которому Кэт испытывала все большее расположение, выслушал внимательно, не задавая вопросов, а лишь предлагая по мере надобности свои услуги. Он сказал, что собирался навестить днем Гая, но передумал и с удовольствием поможет Хоукинсу ухаживать за Эдмундом.
Только после этого Люсьен позволил себе вспомнить о своем состоянии (причем Кэт была уверена, что отнюдь не лучшем) и отправился к себе отдыхать. Кэт, в свою очередь, провела около часа возле Эдмунда, карауля его сон и с ужасом вспоминая о том, как не один и не два раза убеждала его в необходимости принимать лекарства. Наконец она попросила Хоукинса сменить ее и отправилась в свою собственную постель.
Таким образом, остаток дня прошел вполне спокойно. Мэри заботилась о Нодди, а Мойна по-прежнему сидела запершись в своей каморке в северном крыле.
Но уже близился вечер.
Проглотив несколько крошек хлеба и холодного ростбифа, который доставил ей в комнату добросердечный Хоукинс, Кэт надолго забралась в ванну. Она методически скребла свое тело от макушки до самых пяток, превратив очередное купание в ритуальное омовение, которое должно было смыть с ее тела прошлое, приготовив его к будущему.
Накинув на себя старую ночную сорочку, она уселась на пушистом ковре, чтобы причесать мокрые волосы возле огня, который разожгла в камине одна из горничных. Она улыбалась, следя за тем, как серебряные зубья мелькают в длинных прядях, поблескивая в огне камина. Это вновь напомнило ей о том, как заботилась о ней Эмми, и Кэт мысленно пообещала сама себе, что она обязательно снова возьмет к себе эту девушку. Эмми составляла часть ее прошлого, но теперь это прошлое стало доступным. Прошлое стало будущим.
Будущее. Какое чудесное слово. Отныне оно полностью принадлежит ей, и она вольна им распоряжаться. Она может оставаться вместе с Эдмундом, вместе с Нодди — но только если сама того пожелает. Она может вернуться в Ветлы или отправиться в Италию и прогуляться по Колизею. Отныне она свободна делать все, что захочет, жить там, где захочет.
Свобода. Еще одно чудесное слово. Свобода выбора. Свобода отдать свое сердце, свою любовь, свое тело и душу перенесшему страдания незнакомцу, вовлеченному судьбой в ее орбиту — неожиданному, непредвиденному.
Но вот нынешним вечером, исцеленный от всех своих ран, он придет к ней. И они будут любить друг друга. И на то будет ее свободная воля. И если он покинет ее завтра, если не захочет ее больше видеть, она сможет пережить это и не попасть снова в царство теней. И не он наградил ее такой силой, такой способностью жить. Она сама заслужила ее.
И будь на то их воля, вместе, благодаря прожитым рука об руку годам, благодаря детям, которых они подарят этому миру, они обретут свое право на бессмертие.
В комнате сгустились сумерки, так что была видна одна Кэт, застывшая возле угасавшего огня, лениво перебирающая пряди длинных волос, продолжающая грезить наяву — и с улыбкой ждущая.
Люсьен вылез из ванны и потряс головой, стряхивая воду, словно спаниель после купания, прежде чем принять из рук Хоукинса подогретое полотенце. После того как он принял ванну, Хоукинс счел возможным проинформировать его о состоянии Эдмунда, остававшемся практически неизменным. По-видимому, требовалось время, чтобы организм успел вывести все яды.
Он отослал Хоукинса, предпочитая одеваться без посторонней помощи, остановив выбор на светло-коричневых брюках и простой белой сорочке с мягким воротом. Перед высоким зеркалом он тщательно причесался, а потом взял кольцо с рубином и надел его на палец.
На выходе из гардеробной он принял от Хоукинса бокал кларета, выпил его, стоя возле камина, устремив вдаль рассеянный взор.
Не чересчур ли это скоро? Не торопит ли он события, не давит ли на нее, не требует ли слишком многого? Она может все еще находиться под впечатлением прошлого вечера, когда он явился, по ее выражению, «насильничать», и не в состоянии понять, что он чувствует на самом деле.
Как давно он полюбил ее? Час назад? Неделю? Целую вечность? Она была первой, кого он увидел в Тремэйн-Корте после возвращения с Полуострова, первым человеком, чье присутствие он проклял, сочтя ее в какой-то степени ответственной за его мучения, за его боль. Ее рука была первой, чье холодное прикосновение он ощутил в горячечном бреду. Ее глаза были первыми, которые призвали его вернуться к жизни. И она же первая была готова презирать его за слабость, если он не заставит себя продолжать жить, думать, задавать вопросы.
И от нее же исходила та преданность и сила, что научила его способности прощать, что показала ему: единственный путь в будущее пролегает через способность жить со своим прошлым.
Не прекращая борьбы со своими собственными тяготами, она нашла в себе силы, чтобы встать на защиту Эдмунда и Нодди, в то время как любая другая более опытная женщина на ее месте постаралась бы поскорее убраться из Тремэйн-Корта подобру-поздорову.
И она не побоялась столкнуться с ним, она стояла с ним нос к носу и не отступала ни на дюйм.
Она полюбила его. Нет и не может быть иного объяснения, иной причины ее желанию помочь ему прошлой ночью, помогать ему всякий раз, когда он нуждался, хотя бы у него и не хватало духа просить о помощи.
Скоро этому будет положен конец. Мелани, больная, с помутненным разумом женщина, не сможет больше вмешиваться в их жизнь, хотя и неприятно заточить такую красавицу на всю ее жизнь. Эдмунд поправится — он просто обязан поправиться, ведь он нужен Нодди. Сын наверняка даст ему силы и волю, чтобы вернуться к жизни.
А леди Кэтрин д'Арнанкорт будет вольна покинуть их или остаться — как ей заблагорассудится.
Люсьен понимал, что не станет удерживать ее; он не стал бы удерживать ее даже в том случае, если бы имел на то власть — ибо она заслужила право самой избирать свое будущее. И если в этом будущем нет места ему — что ж, он не будет прекословить ей.
И если она оставит его в своем стремлении к свободе, если он вновь останется одинок и предоставлен самому себе — он не рухнет в пучину отчаяния. Этого не случится. Никогда не случится вновь. Он стал теперь намного мудрее, на сотню лет мудрее — и на тысячу лет сильнее.
И все же, увы, он будет скучать по ней.
Люсьен поставил пустой бокал на каминную полку и направился к двери, понимая, что не имеет права заставлять ее ждать слишком долго. Она знает, что он придет к ней этим вечером. Он должен прийти к ней — пусть даже после того он будет обречен на разлуку до конца своих дней.
Он хотел бы остаться с ней навсегда, он хотел бы, чтобы она полюбила его навсегда. Но даже если этому не суждено осуществиться, ничто в мире не лишит их этой ночи.
Прежде чем Люсьен успел произнести хоть слово, Кэт уже знала, что он вошел в комнату. Ручка ее двери тихонько щелкнула, как только пробило одиннадцать. Она осталась сидеть как сидела, на пушистом ковре у камина, в старой сорочке, перетянутой шнурком на талии, голые ноги откинуты в сторону, длинные волосы распущены и свисают на спину. Она ждала.
Он подошел к ней вплотную. Его шаги были почти неслышны. Она не пошевелилась, даже не обернулась.
— Кэтрин? Все в порядке, не так ли? Я уйду, если ты хочешь. Или мне остаться?
Она не в силах была вымолвить ни слова, ответила на его вопрос лишь легким кивком, но и этого было вполне достаточно. Она слышала, как с шелестом падает на пол его одежда, потом он встал на колени подле нее.
Она затаила дыхание, когда он откинул за спину ее длинные волосы и положил руки ей на плечи, лаская ее шею большими пальцами, казавшимися страшно горячими на ее прохладной коже. И она ответила — она откинула голову назад и прижалась к его обнаженной груди, а он наклонился, и его губы легонько прикоснулись к ее шее.
Она облизала внезапно ставшие совершенно сухими губы, а потом прикусила нижнюю, чтобы заглушить глухой блаженный стон. Она не чувствовала никакого нетерпения. Все, что она ощущала, — это присутствие Люсьена, его близость, его любовь. Ни страха, ни сопротивления, одна лишь расслабленная мягкость, готовность отдать ему все. Он тихонько погладил ее, от чего у нее по спине побежали мурашки.
— Кэтрин. — Она услышала его шепот, в то время как его руки не спеша сняли сорочку с ее плеч, обнажив ее грудь. Она проглотила застрявший в горле комок и зажмурилась, а его руки скользнули вниз, и вот они уже подхватили ее груди, и его пальцы легонько гладят соски. — Моя милая Кэтрин…
Ей казалось, тело ее растворяется под его ласками. А его дыхание участилось, выдавая его волнение, опасение повредить ей, напугать ее.
Она приподняла голову, открыла глаза и зачарованно смотрела, как его правая рука оставила ее грудь, чтобы опуститься ниже по животу, описывая на нем маленькие круги. Казалось, он открывает ее для себя, наслаждаясь одним видом ее тела. Она не ожидала такого, она даже надеяться не могла на такое, но вскоре она ощутила у себя в животе словно некую тяжесть, которая все росла и превратилась в желанный, знакомый жар, который спустился вниз. И совершенно естественным движением она раздвинула ноги, позволяя ему проникнуть повсюду, куда он хотел.
Она доверилась ему полностью. Она поверила, что он не причинит ей зла, не повредит ей, и она дала ему знать об этом доверии. Она продолжала наблюдать за тем, как его пальцы скрылись у нее между бедер, как они ласкают самые потаенные уголки ее тела. И это не смущало ее. Наоборот, приводило в восторг.
Она повернулась поудобнее, стараясь не выскользнуть из объятий его левой руки, и поцеловала его в плечо, молчаливо прося обнять ее еще крепче. Прижать ее еще сильнее. Научить ее, как надо его любить.
Он повернул ее, не выпуская из рук, так, чтобы она улеглась на теплом пушистом ковре, и лег рядом, подперев рукой голову. Он казался ей невообразимо прекрасным, юным и влюбленным.
— Здравствуй, моя милая Кэтрин, — сказал он, и от его полной любви улыбки сердце ее растаяло. И тогда, к собственному удивлению и стыду, она разразилась слезами. — Не надо плакать, любовь моя. — Его голос звучал ласково, он гладил пальцами ее щеки. — Я никогда не обижу тебя.
Кэт потрясла головой, шмыгнула носом, и постаралась объяснить:
— Я знаю. Я плачу потому, что это нечестно по отношению, к тебе. Я должна была быть девственной. Ты заслужил девственницу. А я родила ребенка, Люсьен, — ребенка, которого не хотела, но которого любила и оплакивала. И ты не сможешь об этом забыть, даже если захочешь. На моем теле остались позорные шрамы от прошлого.
Она знала, что ее слова ранят его, но все равно взяла его руку и положила на два синеватых шва, пересекавших ее живот с правой стороны — пожизненная мета на теле женщины, чье тело было колыбелью для новой жизни.
Его пальцы погладили эти шрамы, и он так долго не сводил с них взгляда, что Кэт невольно съежилась. Судя по всему, одно дело было говорить об этом, и совсем другое — вот так поставить его лицом к лицу с ее прошлым.
— Ты не права, Кэтрин, — наконец прошептал он осипшим голосом, заглянув ей в глаза, словно придя к какому-то решению. — В этом нет никакого позора, как нет позора в шрамах, полученных в давнем бою. И я лишь хотел бы оказаться с тобой в тот момент, чтобы биться вместе, бок о бок.
Дыхание Кэт прервалось от глухого рыдания. А он, продолжая смотреть ей в глаза, опустился на колени, а потом наклонился над ней, и его губы осторожно, почти нечувствительно пробежались по всему ее телу.
— Я люблю тебя, Люсьен Тремэйн, — произнесла она, когда он снова поднял к ней лицо. Она простерла к нему руки, чувствуя, как навсегда покидает ее всякий стыд после его целительных слов. Она закинула руки ему на плечи и привлекла его к себе. — Я люблю тебя всем сердцем. А теперь, пожалуйста, научи меня, как я должна любить тебя телом.
Люсьен глубоко, прерывисто вздохнул, поскольку нервничал в этот момент не меньше, чем она.
— Прошлое осталось позади, милая Кэтрин, — сказал он, прижимаясь к ней. — Ты — моя целомудренная невеста, и я клянусь, что никогда не обижу тебя. И я всей своей жизнью постараюсь доказать, что ты не ошиблась, доверив мне свою любовь.
А потом он целовал ей веки, скулы, кончик носа и мягкую округлость подбородка, прежде чем наконец припасть к ее губам в нежном поцелуе, в котором было больше обещаний, нежели грубой страсти. Его руки огладили ее мягкие плечи, его осторожные пальцы скользили по всему ее телу, по каждой ложбинке, словно стараясь запомнить его — и каждое его прикосновение было радостным.
В свете угасавшего камина они молча ласкали друг друга, и их ласки становились все более горячими, поцелуи — глубокими, пока наконец Кэт не почувствовала, что настал миг, когда Люсьен может сделать ее полностью своей… сейчас…
И он поднялся над ней, и вошел в нее медленно, медленно, навсегда изгоняя последние следы ее страха от прежнего насильственного знакомства с физической любовью. Как она ни любила его, как ни хотела, но то невыразимое блаженство, которое она испытала, чувствуя, как он движется где-то глубоко в ее теле, буквально поразило ее.
Люсьен так любил ее, их слияние было настолько естественным и полным, настолько одухотворено истинной любовью, что, когда все было кончено, они еще долго оставались вместе, не в силах разделиться на двух разных людей, и Кэт была уверена, что увлажнившие ее щеки слезы были не только ее.
— Люсьен? — спросила она, когда они все еще лежали, не размыкая объятий, словно кроме друг друга у них на всем свете не осталось ничего.
— Хм-м-м? — Он смотрел на потолок, но она понимала, что он улыбается. Он выглядел очень довольным — ведь он сумел сделать ей приятное.
— Я сейчас поняла одну вещь. Она не такая уж и важная, ведь тебе и не надо было говорить ничего особенного. Я пошла на это исключительно по своей собственной воле. Правда. Но я только что вспомнила — ты еще ни разу не сказал, что любишь меня.
Он засмеялся — сначала тихонько захихикал, потом расхохотался во все горло, словно она сказала Бог весть какую глупость.
— Люблю тебя! — наконец смог выговорить он, целуя ей кончик носа. — Мадам, это намного больше, чем просто любовь. Я вас обожаю! И я собираюсь обожать вас до самого конца нашей жизни — если на то будет ваша воля.
— Обожать меня? — Она вздохнула и положила голову ему на грудь. Ее пальчики доверчиво гладили его, и она улыбалась оттого, что может вот так свободно прикасаться к нему. — Мне кажется, что я была бы более счастлива, если бы ты признался, что будешь нежно любить меня до окончания нашей жизни. Точно так же, как я буду любить тебя. Впрочем, эти тонкости мы успеем еще не раз обсудить, мой милый. Понимаешь, вряд ли тебе удастся постоянно делать меня счастливой.
— Да неужели? — Он опрокинулся на спину, а ее положил поверх себя, так что ее темные волосы рассыпались вокруг них, укрыли их, снова создавая благословенное уединение от остального мира. — Я смог бы сделать тебя очень счастливой, Кэтрин, вот прямо сейчас, если ты меня захочешь, — предложил он, подхватив ладонями ее нежные ягодицы и дразняще прижимаясь к ней животом.
Она с радостью отвечала на его ласки — оказывается, любовью можно заниматься и шутя.
— Очень счастливой, Люсьен? Это как же? Научи-ка меня!
Его улыбка угасла, он опять стал серьезным.
— Я никого еще не любил по-настоящему, милая Кэтрин. Для меня это так же ново, как и для тебя. Но мне кажется, что мы могли бы учиться вместе.
Когда робкий рассвет занялся над Тремэйн-Кортом и теплые солнечные лучи проникли сквозь окна спальни Кэт, они наконец-то смогли заснуть, все еще обнимая друг друга.