ГЛАВА 18

— Мы нападем на рассвете! — говорил Фриггид своему сброду. Они были оборванные и грязные, настоящие хищники, а не люди. Жалкие остатки его собственного войска и шайки, с которой они соединились-датчане, ирландцы и норвежцы, не поддерживающие королей и верящие только самим себе. Стервятники на земле. Но отлично подходящие для его плана. Они жестоко бьются за все, что можно присвоить.

— Волк стоит лагерем на береговой линии около скал. Мы сразим его неожиданностью.

Фриггид повернулся, посмотрел на дорогу, поглаживая грязные остатки бороды и засовывая ее концы под пояс. К нему подошел один из ирландцев с подобострастной улыбкой, обнажившей ряды разбитых грязных зубов.

— Хочешь совет, датский вождь? — спросил мужчина.

— Я всегда рад советам. Говори.

— В лесу я выследил женщину верхом на коне в золотом облачении. Я жажду отомстить ей, так как она повела войска против датского войска, с которым я был два года назад. Ирландцы называют ее Золотой Амазонкой. Она может привести войско короля Мита. Мы должны остановить ее и, возможно, использовать. Если она поверит, что мы ирландцы…

Фриггид ухмыльнулся.

— …мы позволим этой прославленной ирландке повести нас на Волка, и союз будет нарушен.

Фриггид засмеялся. Что ж! Это будет неплохо и для норвежцев, и для ненадежных ирландцев.

Он повернулся и прокричал:

— Снимите все, что выдает в вас викингов! Если вы не говорите по-ирландски, не открывайте рта. Мы ждем леди в золотом!

Эрин хорошо сознавала, что затеяла опасную игру. Она продержала Сигурда и Мойру подольше за столом, притворяясь, что пьет вместе с ними, провозглашая тосты за Доблестных королей Дублина и Тары. Она поднялась вверх по лестнице, спотыкаясь и зевая, и так хорошо сыграла, то Мойра, улыбаясь, настояла, чтобы Сигурд отнес ее в спальню на руках.

Затем она выждала время.

Среди вещей, наскоро упакованных в сундуки, которые она взяла с собой давным-давно, когда и предположить не могла, что ее отец будет запросто трапезничать с норвежцами, она отыскала искусно сделанное золотое снаряжение, шлем и забрало, завернула все это тщательно в меха и бесшумно выскользнула из комнаты.

У нее не было времени оседлать лошадь, так как она боялась, что ее услышат. Она просунула узду в рот большого гнедого мерина и накрыла себя огромным шерстяным плащом, чтобы проследовать мимо стражи в воротах под видом разносчика.

Опасаясь, чтобы ее не раскрыли, Эрин поскакала сначала в маленькую деревушку на холме. Там она предложила сонному фермеру золотой браслет в обмен на лошадь, которую она обязалась вскоре вернуть, и обещание забыть, что она здесь была.

И когда она поскакала по полям и тропам к дороге, ведущей к берегу, страх опять сковал ее. Сможет ли она на этот раз справиться с ним?

Эрин выпрямилась. Никто не подозревает, что она Золотая Амазонка. Она никогда не сражалась около Дублина во времена своих подвигов. Но что, если ее принудят открыться, когда она присоединит свои силы к Олафу?

У нее застучали зубы. Одно — мечтать о встрече с супругом на равных и совсем другое — принять на себя гнев, который последует, когда он увидит ее при свете дня. Нет, что бы ни случилось, она встретит его с высоко поднятой головой. Но потом она начала беспокоиться, что ее затея привлечь захватчиков может не удастся. Возможно, они уже слышали о ее приближении. Нет! Это было невероятно! Эти бандиты были вне закона, а Золотая Амазонка уже давно не появлялась и не поднимала своего меча, который лежал нетронутым среди ее вещей.

С наступлением рассвета она стала нервничать, однако продолжала свое опасное путешествие на север, прислушиваясь к шороху каждого листика, каждого дуновения ветра. Когда на небе появились розовые полосы и темный цвет побледнел до серого, утреннего, она увидела впереди явные признаки лагеря: дым от затухающего костра, поломанные ветки в лесу, резкие отпечатки копыт в грязи.

Она не намеревалась подходить слишком близко к людям из Мита. Она только позволит им увидеть себя, потом поскачет вперед, найдет лагерь бандитов. Но, прежде чем она сделает это, она убедится, что эти люди — ирландцы.

Спешившись, она поползла по земле так осторожно, что ни одна веточка не шелохнулась. Когда небо окрасилось в золотой и розовый цвет, ей стало легче дышать. Эти люди в самом деле были ирландцы. Только ирландцы сражались в кожаных нагрудниках и оставляли оружие перед дымящимся огнем. Вероятно, бандиты, о которых говорил Сигурд, были скандинавы, датчане, возможно, небольшое число предателей-ирландцев и норвежцев.

Эрин заспешила обратно к своей лошади, нашла маленький альков в листве и отдохнула, так как дожидалась наступления дня. Теперь пора. Она надела золотой шлем, опустила забрало, вскочила на лошадь и поскакала через лагерь.

Грузный воин поскакал к ней и быстро объяснил, где располагаются бандиты. Эрин кивнула, подождала, пока ирландский отряд оседлает лошадей, и опять поскакала на север, ведя за собой войска.

Они скакали, пока солнце не появилось на небе, распространяя в воздухе золотое тепло. Прежде чем они подъехали ко второму лагерю, Эрин начала понимать своего отца, как никогда прежде.

Это была страна, которую он любил. Роскошная и зеленая в летнем облачении, с распустившимися деревьями и растениями, со свежим трепещущим воздухом. Это была их земля, земля-красавица. Этот изумруд холмов и полей, изменчивое небо и море, и раскрывшиеся цветы. Это была страна их грез…

Она была так погружена в свои раздумья, внимая утренним крикам птиц, блеску высыхающих росинок на траве, что чуть не наткнулась на бандитский лагерь. Он был на востоке от дороги, на берегу среди скал, что было удобно для ее плана. Глубокие пещеры и галька образовывали бухту-лучшего места, чтобы укрыть ирландские войска трудно было найти.

Она двинулась к следовавшим за ней войскам, указывая им на лагерь и подавая им знаки передвигаться маленькими группами. Лошади были оставлены, и люди поползли на животах, пока не добрались до убежища в скалах. Она осталась лежать на неровном камне, чувствуя, что дышит с трудом; ей было жарко от песка и гальки.

С вершины скалы она заметила, что лагерь был значительно больше, чем она ожидала. Она со страхом ждала битвы и желала страстно, чтобы солнце не слепило ей глаза. Было трудно смотреть, оценить врага.

Она глубоко вздохнула, пытаясь побороть волну ужаса, которая вызывала тошноту, отчаянно сожалея о том, что она отправилась в это утреннее путешествие. Но было слишком поздно для проявления малодушия. Ирландцы окружили ее; ирландцы готовы сражаться, готовы умереть.

Она встала, взмахнув мечом, и увидела, что вокруг лагеря забегали люди, заметив ее фигуру в золотом на скале. Реакция была обычная. Они были озадачены: они показывали на нее друг другу. Потом они закричали, похватали оружие и побежали к скалам.

Она прижалась к земле, упав на тяжелые грязные камни, ее сердце бешено билось. Теперь наступило время уходить. Но прежде чем она смогла сползти по камням вниз, она поняла, что что-то не так.

Враг не бросался слепо в атаку, кто-то кричал, что это ловушка; скалу осторожно окружили, но не нападали. Потом до нее донеслось лязганье стали. Сражение началось.

Она должна уйти со скалы. Это самоубийство, позволить окружить себя здесь. Ее охватила дрожь, она старалась как можно лучше рассмотреть то, что происходило ниже. Вой, лязганье стали и грохот раздавались с востока. Она могла только предполагать, что ирландцы отступают, ищут лошадей и пытаются скрыться в летнем свежем лесу.

Она видела песок под ногами и сделала отчаянный прыжок, крепко сжимая меч. Но прежде чем она побежала, она увидела, что ей все же суждено столкнуться с противником.

Она слишком давно не держала в руках меч. Слишком давно, подумала она с запоздавшим сожалением. Одетый в сталь человек, появившийся сзади нее, был огромный. «Вес, — заметила она себе. — Подумай о его весе. Ты можешь только убежать».

В безрассудстве она отражала удары высокого и тяжелого воина. Только безумная отвага заставляла ее двигаться, уворачиваться, нырять, прыгать, отражать удары и самой ударять. Одно лишь безрассудство заставляло ее вовлекать воина в борьбу, отойти к расщелине в скале, прежде чем он спрятал свой меч. Все, в чем она нуждалась, был один момент, достаточный для того, чтобы убежать. Подняв глаза, она обнаружила, что стоит напротив другого воина, и ее как будто ударила молния, потому что человек, на которого она смотрела, был ее мужем.

Стальные холодные глаза Норвежского Волка сверлили ее, и, обдавая морозом, и опаляя ее душу. Только тогда, в ту секунду, когда она в страхе обернулась, она поняла, что совершила ужасную ошибку.

Люди, которых она вела, были бандиты, ирландцы. Не датчане, не скандинавы. Не захватчики, а предатели своей земли, предатели союза, который заключил ее отец. Союза Ард-Рига Ирландии и Норвежского Волка. Она примкнула к предателям и повела их на собственного мужа.

Она думала до этого, что видела его в страшном гневе, но ничто из того, что она знала о нем, как о мужчине, не шло ни в какое сравнение с Олафом-воином.

Синяя сталь его глаз гармонировала с высоким мускулистым телом. Синяя сталь была и в его руках — они бесстрастно сжимали меч с эмблемой Волка, выгравированной на рукоятке. Сталь была в самом воздухе вокруг него, в золотом свечении трепета и напряжении, исходившем от него.

Он склонил свою голову.

— Ты сражалась похвально, леди, но до этого были одни игрушки. Теперь ты познакомишься с моим мечом.

У Эрин не было времени горевать по поводу своей дурацкой выходки, обернувшейся трагедией; она была вынуждена поднять меч для защиты. Он был прав: до этого она просто играла в игры. Независимо от того, как она уклонялась и изворачивалась, он был рядом, и каждый удар его стали был более чем сокрушительный. Он был ловок, гибок, хитер, и она мечтала только остаться в живых.

Смутно она заметила, что на них смотрят викинги, но это ничего не предвещало. Если кто-нибудь делал движение по направлению к ним, Олаф останавливал его, говоря, что это его битва, и он должен сражаться один. Потом она поняла, что он хочет убить ее.

Но даже это не имело значения, так как ничего нельзя было сделать. Она действовала так, как велел ей инстинкт, и даже когда силы были на исходе, она билась, как попавшая в ловушку крыса, желая только выжить или продлить свою жизнь насколько возможно. Даже когда она упала на колени от его страшного удара, она хотела отбиться. И когда ее меч взлетел высоко и упал в сторону после его следующего взмаха, она отказывалась понимать, что все потеряно. Растянувшись в грязи, ощущая острие меча, приставленное к ее горлу, она закрыла глаза и поняла, что уже слишком поздно просить пощады, слишком поздно, осталось только последний раз взглянуть на солнце и последний раз вдохнуть соленый летний воздух.

— О Боже, нет!

Это кричал Грегори. Он вопил, он прилагал все усилия, чтобы остановить Олафа.

— Нет — ты не можешь…

Олаф заговорил холодным и бесстрастным тоном, не допускающим возражений:

— Успокойся и возвращайся в лагерь. Я не собираюсь убивать ее. Все уходите.

— Но… — Это был Грегори, дорогой Грегори. Грегори, который знал, что Олаф мог прикончить собственную жену; Грегори, который испытывал непреодолимую мучительную потребность защитить, заслонить ее.

— Иди! — прорычал Волк гневно. — Я сказал тебе, она не умрет. А теперь оставьте меня.

Эрин приоткрыла глаза. Все подчинились приказу. Только Грегори-с лицом, искаженным болью, все еще колебался. Меч Олафа по-прежнему был приставлен к шее Эрин. Она вдруг ясно ощутила твердую землю под спиной, песчинки, которые впились в ее тело, жгучее солнце, суровую, холодную суровость золотого гиганта, нависшего над ее распростертым телом.

— Олаф… — взмолился опять Грегори.

— Я никогда не собирался убить мою жену, — отрезал Олаф с таким ужасающим презрением, что Эрин почувствовала себя парализованной.

— Ты… ты знаешь?.. — выдохнул Грегори. Кончик меча отодвинулся от ее шеи.

— Скажи мне, Грегори, если уж ты так хочешь остаться, — продолжил Олаф с мертвенно-холодным спокойствием, — что вы, ирландцы, делаете с предателями? Я думаю, что даже сам Аэд, если его спросить об этом, согласится, что смерть — достойное наказание. — Он посмотрел вниз. — Поднимайся, Эрин.

Прошло бессчетное количество секунд, а она не могла двинуться. Он наклонился, и она глупо подумала, что он собирается помочь ей, но он просто небрежно смахнул шлем с ее головы, вырвав прядь волос.

Слезы навернулись у нее на глазах, и со слезами вернулось желание жить. Она встала, собрав крупинки достоинства, все, что осталось в ней, и попыталась отчаянно объясниться.

— Я не собиралась нападать на вас. Я думала привести ирландцев для борьбы с бандитами, которые хотели устроить вам засаду…

Его рука дернулась, чтобы схватить ее за волосы, его жестокие пальцы запутались в шелковых эбеновых завитках.

— Замолчи! — приказал он грубо. Он повернулся к Грегори, опять приняв спокойный вид. Единственным проявлением его страшного гнева была сильная хватка, которой он держал волосы Эрин на затылке и этим причинял ей боль. — Это, мой друг, самый хитрый враг мужчин. Женщина. Она прекрасна, не так ли, Грегори, твоя кузина? Ее глаза могут растопить арктический лед, ее волосы подобны прекрасному шелку, ее лицо как чистейший мрамор, ее формы совершенны, как у богини. Она может улыбаться, и ее губы тогда похожи на лепестки летней розы, но в то время как она улыбается, она строит планы твоего убийства. И теперь, бедняга, она попалась. И что же? Конечно, она изобразит невинность, и ты поверишь ей, очарованный сладкой прелестью ее женской красоты…

— Олаф! — пронзительно закричала Эрин. — Я не… я не собиралась идти против…

Она осеклась, так как вскрикнула от боли, которую он причинил ей, грубо дернув за волосы, вызывая прилив теплых слез.

— Я однажды обещал тебе, моя жена, — проскрежетал он, — что если ты еще раз доставишь мне беспокойство, то за этим последует ответ. Я всегда выполняю свои обещания.

Глядя на нее ледяными глазами, Олаф отклонил назад голову и громко свистнул. Через секунду два норвежца обогнули скалы и остановились, ожидая, в пятидесяти шагах от них, ведя могучего черного жеребца Олафа. Рукой он приказал людям не подходить ближе, чтобы они не увидели Эрин. Жеребец подошел к Олафу один. И тут Эрин все поняла. Огромное животное подошло к хозяину, тот отвязал от седла железные кандалы, висевшие на пеньковых веревках. Он намеревался вести ее за собой, как это сделала она в тот первый день, когда они встретились. У нее не было сил и стойкости, и ее тело вовсе не было грубым и мозолистым, подходящим для такого испытания.

— Ты не можешь, — начал Грегори, но Эрин прервала его, подхватывая испуганно и унизительно.

— Олаф, пожалуйста! Я умоляю тебя, я твоя жена! Он улыбнулся, и она еще не видела более холодной улыбки в своей жизни, эта улыбка резала по живому. За его негодованием она не могла разглядеть глубочайшие мучения, терзавшие его.

— Поэтому-то ты и жива.

— Если ты только выслушаешь… — взмолилась Эрин.

— Выслушать! — заорал Олаф. — Мне не надо слушать, когда я все вижу. Ты узнаешь цену жизни сегодня, принцесса. Люди, которые боролись за Улстер для твоего брата, умерли из-за твоего предательства.

Он схватил ее руки, увидев ужас в ее глазах и зная, что она может инстинктивно попытаться вырваться, и быстро застегнул наручники.

— Нет, — выдохнула Эрин, пытаясь укусить его.

Его рука опять схватила ее за волосы, крепко сжала, потом вдруг освободила ее, толкнув к Грегори. Он словно был напуган своим собственным гневом.

— Отдай ей забрало.

Грегори сделал последнюю храбрую отчаянную попытку спасти Эрин, он вертел в руках шлем и забрало, собираясь отдать их Эрин.

— Олаф! Накажи меня за нее!

. Олаф бесстрастно оседлал своего жеребца, его золотые брови высоко поднялись, его глаза были бесчувственно холодны.

— Сожалею. Эрин и я до этого шли по одной дороге. Она по-прежнему думает, что будет жить по своим собственным законам. Ей надо внушить, что я не бросаю слов на ветер, и я не хочу, чтобы моя жена угрожала мне каждый раз, когда я повернусь к ней спиной. Возвращайся в лагерь, Грегори. Если ты не сделаешь это по своей воле, я пришлю стражу помочь тебе.

Сквозь слезы Эрин видела отчаяние Грегори. Она сделала ему знак, чтобы он уходил, давая понять, что будет лучше, если за все ответит она одна., — Иди, Грегори, — прошептала она.

— Я не могу.

— Ты должен.

Эрин видела, как се кузен повернулся и, пошатываясь, побрел по скалам. Ее глаза следили за его неровной поход-кой, потом она обернулась к золотому Олафу, охваченному ледяной яростью, возвышающемуся над ней. Его своенравный жеребец бил копытами, когда он потянул за веревку, привязанную к наручникам на ее запястьях.

— Это справедливо, принцесса — отрезал Олаф. — Даже у ручья я не сделал тебе ничего плохого, жена, и с тех пор, как ты вошла в мой дом, я не отвечал тебе таким же злобным взглядом. Довольно, принцесса. Теперь этому положен конец. Тебе воздадут по заслугам, и с этого дня это будет твоя судьба.

— Ты не выслу…

Она не смогла закончить. Его губы крепко сжались, и он вонзил пятки в бока жеребца. Лошадь двинулась, и Эрин начала задыхаться, так как была вынуждена бежать, чтобы не упасть. Несколько минут она пыталась приноровиться к бегу лошади по неровной поверхности под ногами. Она посмотрела, куда он ведет ее, и споткнулась, в ужасе закрыв глаза. Они двигались к лагерю.

Люди были заняты различными делами — седлали лошадей, собирали вещи, заботились о мертвых. Они замер-Ли при виде ее. Ирландцы смотрели на нее с недоверием и с печалью, потому что она предала их, норвежские лица были злые.

Ни один человек не сдвинулся с места — ни ирландцы иные из которых жалели женщину, некогда скакавшую вместе с ними и почитаемую, как богиня, ни норвежцы, чьи сомкнутые губы и свирепые взгляды говорили, что с нее надо содрать кожу заживо, а не наказывать и не унижать перед ними. Она желала провалиться под землю, чтобы не слышать, как зло посмеиваются над ней воины, которых она так хорошо знала, кроме того, это унижение не шло ни в какое сравнение с болью от осознания того, к чему привела ее безрассудная выходка. Олаф со злостью тянул ее вокруг лагеря, мимо людей, которые были убиты. Даже если ей суждено прожить больше века, она никогда не забудет остекленевших лиц этих мертвых людей.

Наконец пытка закончилась, Олаф развернул жеребца, дернув ее резко.

— Мы возвращаемся в Дублин! — крикнул он. — Я поведу мою пленницу впереди.

Решение Олафа, воина и короля, никогда не оспаривалось, его авторитет был непререкаем. Его люди вернулись к своим делам, готовые следовать позади на такой дистанции, на какой будет приказано.

Был только один человек, который нарушил его приказ. Брайс Мак-Аэд, который все еще скакал рядом со своим зятем, был ранен в грудь во время схватки. Его рану перевязывали, когда Золотая Амазонка в первый раз прошлась по лагерю, и когда он наконец увидел ее, он онемел от изумления.

Когда Волк двинулся вперед, его тело вновь наполнилось жизненной силой. Не думая больше о своей ране, он напряг свои мускулы и стремительно помчался по лагерю. Эрин! Он потерял Лейта и теперь снова был охвачен отчаянием, когда увидел, что взбешенный викинг уводит его сестру.

Он почти достиг главного костра, но был сражен быстрым ударом в ноги и повалился на землю. Готовый к борьбе, он немедленно обернулся и увидел Грегори.

— Уйди, Грегори! Ты что, с ума сошел? Это Эрин…

— Тихо! — взмолился Грегори, сплевывая песок с губ, когда он и Брайс поднялись на ноги. Он вцепился в плечи своего кузена, который был старше и сильнее его, и встряхнул его отчаянно. — Слушай меня, Брайс. Слушай меня хорошенько. Он знает, что это Эрин. И он не собирается убивать ее. Но она выступила против него, Брайс. Ни один закон ни в одной стране не будет отрицать, что ей полагается возмездие. Почему она сделала это — я не знаю. Но он действительно защищает ее. Если бы он действовал по-другому, все окрестили бы его трусом, и все обернулось бы еще хуже. Они бы содрали с нее кожу и избили до полусмерти, уж они бы проявили свое великодушие. Эрин должна сама разрешить эту проблему, Брайс. Если мы вмешаемся, это повлечет несчастье. Мы должны ждать. Мы должны посмотреть, как она поведет себя в Дублине.

Огонь безрассудного страха и испуга понемногу исчез из глаз Брайса, и его широкие плечи устало опустились.

— Она моя сестра, Грегори, — сказал он мрачно. — Как я могу…

— Ты должен позволить им уйти и поверить в мужчину, рядом с которым мы сражались так долго. Он странный человек, этот викинг, которого мы зовем братом. Сильный, но не беспощадный, непреклонный, но не жестокий. Эрин гораздо лучше поможет себе сама.

«Почему она пошла против него?» — мучительно думал Брайс. Он не мог осуждать Олафа, но не мог не думать о том, что обрушится на его сестру. Он подождет возвращения в Дублин. Но если Эрин плохо себя покажет, он наперекор всему прикажет убрать ее.

Олаф не переставал натягивать поводья. В противном случае Эрин сразу бы упала, и ее протащило бы по земле. Но он и не сбавил темпа. Она задыхалась, пока они не остановились около скал и добрались до дороги. Он не смотрел в ее сторону, пока они не вышли на дорогу. Тут он остановился и повернулся, чтобы взглянуть на нее.

— Олаф! — выдавила Эрин, отчаянно хватая ртом воздух. — Неужели тебе недостаточно? Неужели ты не видишь, что мое сердце разрывается от страданий? Подумай, что ты делаешь! Я никогда не прощу тебя…

— Простить меня! — прогремел его голос. — Жена, никогда прежде я не слышал таких глупых речей!

Снова жеребец перешел на легкий галоп. Когда он скакал через лагерь, это было только началом, детской игрой в сравнении с тем, что ей пришлось испытать сейчас. Эрин ощущала, как жестоко он дергает ее запястья и инстинктивно напрягала свои натруженные мышцы, чтобы поспеть за животным. Каждый раз, когда ее ноги касались земли, ей казалось, что они натыкаются на мечи. Перед глазами у нее все поплыло. Удары ее сердца были как всепоглощающий гром, она дышала так шумно, что перекрывала ветер. До сих пор она удерживалась на ногах, хотя, чтобы поспеть за Олафом, должна была мчаться, наставляя себе синяки.

Он остановился ненадолго под тенью могучего дуба. Эрин столкнулась с жеребцом и повалилась на землю. Несколько минут она приходила в себя, потом подняла глаза, одновременно и гневные и умоляющие.

— Олаф! Я не нападала на собственного отца!

— Благородный поступок, принцесса, — сказал он холодно. — Твой отец уже не со мной. Мы разделились давно, на севере. Вероятно, ты знала об этом. Если ты знала, где располагаюсь я и где находится эта шайка, ты определенно знала и то, что я один.

— Нет…

— Вставай.

— Я не могу… — Она издала вопль, когда он дернул за веревку. С большим трудом она встала на ноги, и как раз в тот момент могучие копыта жеребца застучали опять.

Черный жеребец пошел галопом. Опять все вокруг Эрин закружилось и задрожало.

— Я презираю тебя! — выкрикнула она. — Лучше бы ты убил меня…

Внезапно жеребец остановился, и резкие синие глаза опять обернулись к ней, и взгляд этот был подобен взлету холодной стали.

— Нет, принцесса, — сказал он мрачно. — Боюсь, я не убью тебя. Ты, как ты мне напомнила, моя жена. Я не намереваюсь убивать тебя и даже избивать до синяков. Я не люблю смотреть на шрамы.

Резкий холод его взгляда ворвался в ее горячее задыхающееся тело.

— Нет, — возразила она слабо, боясь его холодных глаз. Он не собирался подойти к ней, взять ее, нет. Сейчас, когда между ними встала преграда страшной ненависти. Лучше бы она упала и переломала кости под копытами лошади.

— Так или иначе, моя леди, теперь у тебя нет права голоса.

Она вскрикнула опять от боли, когда железные наручники вонзились в ее запястья и чуть не выдернули руки из суставов, когда жеребец снова двинулся. Снова галоп. Она хотела упасть, разозлить его, но продолжала бороться с ужасной болью от бешеного бега по кочкам. «Все, я больше не могу, — думала она, спотыкаясь. — Я больше не могу бежать».

Сумерки наступали с поразительной быстротой. Она не могла больше дышать. Каждая мышца в ней содрогалась в пылу агонии. Она упала.

Жеребец остановился, прежде чем веревка натянулась. Олаф спешился, но когда он тенью проплыл перед ее глазами, она не дождалась от него пощады и помощи. Она ощутила кончик лезвия у своего горла.

— Вставай, моя леди, — прошептал он. Ее губы пересохли. Она даже не могла открыть их, чтобы произнести что-нибудь.

— Ирландка, — сказал он тихо, — ты поднимешься. И с этого времени ты осознаешь боль, которую причинила другим. Я не могу убить тебя, хотя мои люди полегли сегодня, но у меня в руках стальной меч. Возможно, я был несправедлив к тебе. Если бы я отколотил тебя в нашу брачную ночь, возможно, ты бы поняла, что я не буду терпеть ненависть и предательство. Но я больше не допущу ошибки.

Она слышала его, но очень смутно, и все, о чем была в силах подумать-это то, что она никогда по-настоящему не знала его. Он ни разу не усомнился, не дал ей шанса объяснить. Она не могла стоять, она не могла даже открыть глаза и побороть тьму перед глазами. Она могла только молиться, что не унизилась еще больше, повалившись в грязь и опорожнив желудок.

— Вставай, моя леди. Я хорошо тебя знаю. Ты проворна, как кошка.

Эрин смутно заметила, что кончик меча больше не приставлен к ее горлу. Она чувствовала, как дрожала под ней земля, но еще не могла открыть глаз. «Приближается лошадь», — подумала она вяло.

— Что ты здесь делаешь, друид? — услышала Эрин гневный голос Олафа.

— Я пришел, чтобы остановить тебя, Повелитель Волков! — крикнул Мергвин, спешившись. Несчастье, которое он предчувствовал! Он увидел воочию несчастье, которое брало начало от теней на луне. Он видел, но видел недостаточно четко.

— Друид, я имею дело с предательницей, которая погубила сегодня много народу. Ирландцев и норвежцев.

— Ты должен сейчас же прекратить это! — потребовал Мергвин, подойдя к норвежскому королю.

Олаф посмотрел на него, с трудом сдерживая гнев.

— Она пошла против нас, друид. Я не могу прекратить.

Она пошла против него, желая его смерти. Долгими ночами он мечтал о ней, вспоминая ее нежную кожу, паутину эбеновых волос, отдававших голубизной на ее плечах, вспоминал, как она заманивала его в ловушку, сотканную из ее страстности, невинности и запаха. Все другие женщины померкли в сравнении с нею. Она лишила его сна, и он жаждал взглянуть в глубины ее изумрудных глаз, окутывающих его соблазном, когда он погружался в шелковую западню между ее бедер. И все это была ложь, даже когда она сделала шаг навстречу, особенно когда она сделала шаг навстречу… Обман. Ложь. Она хотела только его смерти.

— Ты не прав, ты ошибаешься…

— Двенадцать человек умерли, и они не смогут подтвердить, что я прав.

— Ну так давай, продолжай, и ты убьешь ее.

— Нет, друид, я не хочу ее смерти.

Они оба замолчали, когда Эрин тихо застонала. Мергвин смутно заметил, что норвежец резко вонзил ногти в свои ладони с такой силой, что они содрали кожу, и показалась кровь.

Мергвин заколотил кулаками в грудь Олафа и посмотрел свирепо в холодные нордические глаза властелина Дублина.

— Ты должен разрешить мне позаботиться о ней. Она беременна.

Олаф удивленно поднял дугообразные брови, потом посмотрел на друида, не скрывая подозрения, и — что было очень необычно — почувствовал себя неуверенно.

— Откуда ты знаешь, друид? Если ты так много знаешь, какого черта ты не предсказал то, что случилось этим утром? Почему ты не пощадил нас…

— Я не пророк. Я вижу только то, что мне разрешено увидеть. Но я говорю тебе, король дураков, ты убьешь своего наследника…

Эрин мало что понимала. Мир как будто кружился в водовороте. Она попыталась двинуться, ее мучила тошнота, и ей было так плохо, что она даже не чувствовала нежных касаний Мергвина, который разорвал рукав своей робы, и стал промывать ей лицо.

Вдруг Эрин почувствовала, что ее обхватили. Она захотела сопротивляться, но была бессильна. Она попыталась открыть глаза, и ее ресницы затрепетали. Она видела синее. Синее без следа нежности, синее, которое все еще осуждало. Ее глаза закрылись снова, и она ослабла в сильных руках, несших ее, как будто она весила не больше птицы.

Она то приходила в сознание, то ныряла в мир темноты. Она желала темноты. Темнота уносила боль из ее членов, избавляла от страха перед жизнью. Но темнота не приняла ее.

Ее положили под тенистым дубом, и ее глаза, наконец, открылись. Он возвышался над ней снова, на этот раз, прикасаясь к ней, его пальцы впились в ее плечи. Черты его лица были напряженными и суровыми, его бронзовую плоть плотно облегала крепкая броня, а губы жестоко сжались.

— Это правда?

Что, правда? Она не знала, о чем он говорит. Все шло кругом, даже его гневное лицо то расплывалось, то становилось четким.

Он встряхнул ее.

— Ты беременна?

Ее глаза расширились. Откуда он узнал?

— Да?

Она не могла произнести ни слова своими пересохшими губами, закрыла глаза и кивнула. Мир продолжал плыть перед ней, но боль отступила. Даже его скрипучие слова успокаивали. Мир ускользал куда-то.

Он отпустил ее. Кто-то еще был с ним. Кто-то со старыми, огрубелыми, но нежными пальцами. Кто-то прикасался к ней, заставляя ее выпить сладкий обезболивающий напиток…

Она открыла глаза. Кривая улыбка заиграла на ее губах.

— Мергвин, — выдохнула она шепотом. Он кивнул, но его взгляд, струившийся из глубоких впадин на морщинистом обветрившемся лице, был тяжелым.

Но это не имело значения. Эрин была в его руках. Она опять впала в бессознательное состояние. Откуда-то издалека она услышала голос Олафа.

— Благодари своих богов, моя леди, что ты носишь моего сына. Ты получишь передышку на пять месяцев. После этого ты будешь страшно избита за то, что рисковала жизнью, которая зародилась в тебе, моей жизнью, из-за твоего злого намерения отомстить.

Ей хотелось ударить его, обругать, выцарапать ему ногтями глаза. Но у нее не было не решимости, ни сил, чтобы сказать что-нибудь в свою защиту. Зелье Мергвина связало ей язык, и она погрузилась в темноту.

Только десять выживших человек он мог назвать своими. Большинство наемников, называвших его своим вождем, стали трупами. И, тем не менее, Фриггиду Кривоногому столкновение принесло мрачную победу.

Объединенные войска ирландцев и Белого Олафа покинули скалы на берегу за несколько минут до того, как Фриггид вышел из своего убежища в пещере, чтобы посмотреть, как отбывают войска.

Он невольно достиг большего, чем разрыва норвежско-ирландского союза, и его смех слился с топотом лошадей, отступавших в отдалении. Он натравил норвежца на его ирландскую жену. Знаменитая Золотая Амазонка была не кто иная, как супруга Волка, дочь Верховного ирландского короля.

Фриггид замолчал и задумался. Он глубоко вонзил меч в сердце Волка. Викинг убил бы любого — мужчину, женщину, незнакомца, жену, сестру — за такое предательство. Олаф обошелся со своей согрешившей женой мягко. Возможно, Волк обожает свою ненаглядную супругу больше, чем позволено истинному воину. Олаф был известен как вспыльчивый человек, способный на страшный гнев и страшную кару, которые могут иссушить любовь и преданность. Боги давно установили, что у каждого человека есть свои слабости. Фриггид теперь был уверен, что знает слабое место Волка.

Он мог подождать удобного случая, возвратиться на родину, чтобы восстановить силы, посмотреть… и подождать. И тщательно все обдумать. Он никогда не надеялся, что сможет быть равным Волку по силе. Но этот человек все равно должен быть низвергнут. Ирландскую принцессу можно использовать снова, и это даст ему преимущество.

Фриггид позаботится о том, чтобы предсмертный вой Волка прокатился эхом по земле.