ГЛАВА 12

Первую неделю новая ирландская королева Дублина Эрин провела в почти не прекращающейся печали. Олаф перестал издеваться над ней и теперь не обращал на нее внимания. Он только просил ее о чем-нибудь и следил, чтобы она выполняла свои обязанности. Эрин использовала любой случай, чтобы досадить ему-заставляя штопать вместо себя других женщин, » забывала «, когда он посылал ее за едой, водой или элем. Он сдерживался, но она чувствовала нарастающий гнев внутри него. Она не смогла ничего с собой поделать. Он наотрез отказался жить отдельно. Он хотел, чтобы она была в поле его зрения. Из-за этого по прошествии недели она спала все хуже и хуже, зная, что он рядом, иногда просыпаясь от ужаса, обнаружив, что прижалась к нему, или почувствовав его руку на себе. Его же не тревожило ничто: ни его собственная нагота, ни ее случайные прикосновения. Эрин думала с негодованием, что он притворяется, будто спит с ручным волкодавом. Возможно, он был зверем, варваром, однако он оставлял ее одну, тогда как она, к своему ужасу, обнаруживала, что ненавидеть его постоянно становится слишком тяжело. Однажды заснула с фантастической мечтой, что когда-нибудь будет спасена сильным ирландским воином. В ее снах был Феннен. Но она просыпалась, вздрагивая, когда понимала, что наделяла принца из своего сна не только сильными мышцами и властным телом своего мужа, но и золотистыми вьющимися волосами и хищными чертами лица, и глазами цвета моря.

Прошла неделя пребывания в Дублине. Она избегала Мойру и откладывала свое знакомство с городом. Выстланные деревянными досками тротуары изумляли ее, как и бесконечные ряды хорошеньких, с соломенными крышами, домиков. Некоторые из них были сложены из камня, другие из расщепленных бревен, как и их фундамент. Среди домов были разбросаны лавки купцов и ремесленников. Поражало большое количество товаров. У восточной стены города были фермы и поля, где паслись коровы и лошади. Гуляя, Эрин заметила, что повернула к крепким стенам замка, и долго смотрела на них. Вдруг она услышала стук копыт приближающейся лошади. Испуганная, она оглянулась и увидела насмешливые глаза своего мужа.

— Мечтаешь о побеге? — усмехнулся он. Подняв голову, она увидела, что он пытается удержаться на черном жеребце, который становился на дыбы.

— Это только мечты, мой лорд, — резко ответила она. Он подал ей: руку.

— Пошли, темнеет. Мы поедем обратно вместе.

— Спасибо, я могу пойти пешком.

— Я совершенно уверен, что ты можешь. Но все-таки мы поедем на лошади.

Она не решилась больше возражать. Он, усмехаясь, наклонился в седле, обвил ее рукой и посадил на лошадь впереди себя. Ей не нравилось чувство, которое она испытывала, когда он притрагивался к ней, не нравилось дыхание в затылок. Олаф был подобен, стали своего меча, и его физической силе она не могла сопротивляться, она сидела молча, чувствуя под собой движения могучей лошади.

— Какая удача, что ты говоришь на нашем языке. Не зная, смеется он или нет, она ответила довольно добродушно:

— Какая удача, что и ты говоришь на нашем языке. Она почувствовала, как он вздрогнул.

— Если намереваешься завоевать и покорить землю, то мудро знать как можно больше про эту землю и про ее народ.

— А если землю завоевывают… — Эрин выделила» завоевывают «, она вовсе не хотела говорить» покоряют «, — мудро знать побольше о… захватчиках.

Он мягко рассмеялся.

— Скажи, жена, что еще ты умеешь? Она была рада, что он не видит ее лица.

— Все, что обычно умеют люди, лорд Олаф. Он снова засмеялся, но смех получился хриплым.

— Жена, напомню тебе, что ты не точно выполняешь» обычное «…

Дрожь пробежала у нее по спине, которая то холодела, то становилась влажной. Он опять издевался? Она не ответила, но он снова заговорил:

— У меня странное ощущение, Эрин Мак-Аэд, что ты не совсем обычная. Скажи мне, какие еще языки ты знаешь?

— Латынь и один из языков франков.

— Отлично. Латыни ты со временем научишь меня. Я хочу понять лучше все, что связано с Богом, которому я позволяю молиться ирландцам.

Величественные ворота в королевскую резиденцию отворились перед ними. Эрин попыталась избежать его неосторожных рук и плавно соскочила с лошади.

— Если ты хочешь понять христианского Бога, лорд Олаф, поговори с моей сестрой Беде. Она ближе к нему, чем я.

Эрин была уверена, что он наблюдает, как она вбежала внутрь. Она слышала его глубокий хриплый смех и закрыла руками пылающее от ненависти лицо, не понимая, как возможно находить столько приятного и волнующего в мужчине, которого ненавидишь, в викинге, человеке, который издевается над ней, поднимает на смех, ни во что не ставит, отрывает от семьи и своего народа. Не в меру гордая принцесса оказалась под его каблуком. Она была так поглощена своими размышлениями, что чуть не сбила с ног мужчину у лестницы. Пробормотав что-то в извинение, Эрин была поражена и опечалена, когда увидела, что перед ней стоит Феннен Мак-Кормак.

— Эрин, — прошептал он тихо, почти не дыша, — я пытался застать тебя одну.

Она затаила дыхание, когда он положил руки ей на плечи.

— Я знаю, как ты страдаешь, — добавил он быстро, — и я не забыл тебя. Я еще не знаю как, но я освобожу тебя от этого кошмара.

— О, Феннен, — прошептала Эрин печально, — ничего сделать нельзя. Я повенчана с Олафом.

Побег, думала она, всегда останется только мечтой, так как она понимает, что таким образом ввергнет свой народ в войны, кровопролития, принесет великую дань смерти. Она печально улыбнулась, посмотрев в его искренние глаза. Она никогда по-настоящему не любила Феннена и не питала к нему особой симпатии. Он страдал гораздо больше нее.

— Ты должен уехать, Феннен, — умоляла его Эрин. — Ты причиняешь себе боль.

— Я не могу, — признался он честно, — я не могу оставить тебя этому варвару с севера…

— Он вовсе не жестокий, — сказала невольно Эрин и тут же призналась самой себе, что это правда, — мне здесь неплохо, Феннен, и мы оба должны смириться.

— Но, Эрин, — начал он печально, вдруг его глаза скользнули поверх ее плеч и стали суровыми. Казалось, холод ворвался внутрь нее, когда она медленно обернулась. Эрин уже знала, кого увидел Феннен.

Вошел Олаф. Он остановился неподалеку, его лицо было не выразительнее камня, из которого был выложен дом.» Боже, что он слышал?» — думала мучительно Эрин, боль и ужас охватили ее.

Но он подошел к ним, как ни в чем не бывало, не придавая значения их словам.

— Лорд Коннахта! — вежливо поклонился он Феннену. Холодные синие глаза взглянули на Эрин, он взял ее за руку и отстранил от Феннена. — Прошу прощения. Мы должны кое-что обсудить с моей женой.

Феннен отступил молча и кивнул.» Вот он, мой герой «, — подумала Эрин с нарастающей горечью. Почему даже такой бесстрашный воин, как Феннен, спасовал перед Волком?

Она чувствовала руку мужа, похожую на стальную цепь. Пока они поднимались по ступеням, ее возмущение поведением Феннена постепенно улеглось, и она снова мучительно думала, что же услышал Олаф.» Я должна быть благодарна, — думала Эрин. — Я не хочу, чтобы Феннен страдал, а Олаф по крайней мере ведет себя прилично «.

Но она не была благодарна. Она была ужасно взволнована. Олаф так часто избегал ее, но сейчас он вел ее в их покои.

— О чем ты хочешь поговорить? — спросила она, заходя вперед, с показным раздражением, когда он закрыл тяжелую дверь.

Он не сразу ответил, и дрожь, зародившаяся в позвоночнике Эрин, распространилась по всему телу. Она почувствовала, что не может стоять к нему спиной и обернулась. Ее лицо выражало раздражение.

Он прислонился к деревянной двери и скрестил руки на груди, его взгляд прожигал ее насквозь, губы вытянулись в одну тонкую белую линию, дугообразные брови поднялись.

— Я хочу сохранить мир, принцесса, — сказал он на удивление спокойно, — поэтому не хочу отдавать тебя в руки ирландского короля.

— А я и не была в его руках, — возразила сердито Эрин, но Олаф взмахом руки перебил ее и произнес неожиданно резко:

— Если ты хочешь, чтобы твой храбрый ирландец остался цел, я не должен видеть тебя наедине с ним.

Эрин приподняла голову.» Мне надо быть осторожнее «, — предупредила она себя, но она не могла быть осторожной, когда гнев нарастал внутри с пугающей быстротой. Олаф свободно общался со своей шлюхой, а она даже не могла перекинуться парой слов со старым другом, человеком, который был законным королем.

— Мне казалось, я королева Дублина, — сказала она мягко. — Заявляю тебе, мой господин, что буду поддерживать дружбу с ирландскими лордами так же, как и с норвежскими.

Олаф помолчал, на мгновение слабая улыбка появилась на его губах. Он, вздохнув, встретился с ней глазами, повалился на кровать, положив руки за голову, и продолжал смотреть на Эрин.

— Ирландка, — прошептал он, — до тебя все плохо доходит.

Эрин оставалась мертвенно спокойна, ее взволнованность нарастала при виде его едкой улыбки.

— Подойди, — приказал он спокойно.

— Как скажешь, — прошептала она, подошла к кровати, как бы скучающе пожав плечами, и остановилась в нескольких шагах от него.

— Подойди ко мне, Эрин, — настаивал он.

Эрин помедлила, заметив нотки жесткости во внешне спокойном голосе, и столкнулась с холодным огнем его глаз.

— Я не желаю подходить ближе, — с трудом выдавила она.

Он повернулся, опираясь на локоть, и она почувствовала, как его взгляд пронзил ее.

— А… вот в чем дело. Ты не хочешь призадуматься… и, кажется, ты не понимаешь, что тебе сделали много уступок. — Он продолжал неестественно улыбаться. — У меня жутко чешется спина, принцесса. Если ты сделаешь мне одолжение…

Она стояла молча, размышляя, успеет ли добежать до двери.

Улыбка Олафа стала еще более пугающей.

— Я прошу невозможного, принцесса? Если бы я хотел поступить так, как ожидают от настоящего варвара, я бы должен был спрыгнуть с кровати и повалить тебя.

Его голос смолк, и Эрин гордо приблизилась на два шага к нему и тяжело опустилась около него на кровать. Он поднял брови, осклабился и задрал рубаху над головой, подставив ей свою спину. Она начала отчаянно скрести ее ногтями, раздирая его тело до крови, с остервенением в глазах, встречаясь с его едкой усмешкой.

— Интересно, жена, — сказал он спокойно, — почему ты называешь меня варваром? Я поразмышлял, мне говорили, что недостаточное внимание делает девушку сердитой, а жену неверной. Я желаю только мира, Эрин Мак-Аэд. Мне кажется, я тебе оказываю медвежью услугу.

Он прижал ее к кровати, и глаза Эрин расширились в тревоге.

— Нет! — возразила она быстро. — Ты не оказываешь мне медвежьей услуги!

Но ее протест опоздал. Она увидела суровый блеск его глаз и почувствовала, как он грубо поцеловал ее. Она отвернулась от отвращения. Он запустил пальцы в ее волосы и сжал их на затылке, так чтобы она не могла увернуться. Она начала молотить кулаками по его спине; он схватил ее кисти, сжал их одной рукой и снова схватился за ее волосы.

Она почувствовала, будто прикоснулась к огню. Его рот казался жаровней, и даже когда она сопротивлялась, жар постепенно охватывал ее, лишая сил. Он был властным и страстным, подавляя ее слабые попытки бороться. Он раздвинул ее губы своим хищным языком, глубоко проникая в ее рот. Эрин с трудом дышала, она была не способна двигаться, сопротивляться, и ее уносило в бездну бесчувствия, она уже не сдерживала дрожи и не контролировала рвущийся сквозь нее жар. Он действовал решительно, но нежно, ласково и страстно, и она еще глубже погружалась во тьму бессознательности. Он не держал ее за волосы больше, а гладил ими свои щеки, горло, грудь.

Вдруг он отпрянул. Она уставилась на него, пораженная, а он сухо и холодно улыбнулся и дотронулся кончиком пальца до ее влажного рта.

— Я думаю, дорогая жена, ты будешь слушаться меня, и мудро поступишь, если перестанешь кокетничать с мужчинами, норвежцами или ирландцами. Если мне еще раз покажется, что ты страдаешь от мужского невнимания, ты узнаешь, что тобой вовсе не пренебрегают.

Униженная, Эрин понимала что он говорит с ней холодно и бесстрастно. Его горячий поцелуй был не что иное, как урок, преподанный мужчиной, искушенным в делах любви, напоминание, что она в его власти, и, что если она попытается сопротивляться, он будет держать ее в узде.

Он уже не удерживал ее, но его пальцы потянулись к ее груди. Она почувствовала головокружение, и ее лицо зарделось от ярости. Она подняла руку, чтобы ударить. Он перехватил ее, и мягкость исчезла из его голоса.

— Ирландка, — прорычал он, — ты самая отчаянная или самая глупая женщина из всех, с которыми я имел счастье встречаться. Неужели ты ничего не поняла? Посмотрим, увижу ли я тебя когда-нибудь еще за беседой с королем Коннахта?

— Нет, — отрезала она холодно. — Но ты глуп, мой господин. Тебе не стоило напоминать мне о моей покорности. Это мой крест, и я должна одна нести его, и я не хочу, чтобы другие страдали, даже умирали из-за меня.

С этими словами Эрин встала с постели, гордо и с достоинством подняв голову. Она повернулась, чтобы уйти, но Олаф схватил ее за руку, повернул лицом, пристально посмотрел, и она опять еле сдерживала дрожь, пробивающуюся сквозь ее нежное тело.

— Это нетрудно, ирландка, — сказал он спокойно. — Ты сейчас свободна. Но я заставлю тебя слушаться, и слушаться хорошо. Я держу тебя на не очень крепкой цепи, но когда она постоянно натягивается, естественно, что когда-нибудь я дерну ее на себя. Возможно, мы поняли друг друга.

— Взаимная уступка, — горько сказала Эрин.

— Вот именно, ирландка, взаимная уступка. Она повернулась, чтобы уйти, заговорив, только когда ее рука коснулась двери.

— Ты понимаешь, викинг, это лишь соглашение. По ирландским законам я все еще могу потребовать отделения или развода.

Она быстро закрыла за собой тяжелую дверь, подумав, что у нее никогда не хватит сил хлопнуть ею, даже если бы она отчаянно стремилась оставить за собой последнее слово.

Эрин втянулась в работу по дому, находя удовольствие в общении с Фрейдой и Ригом. Она рада была обнаружить, что хорошо выбирает говядину и множество других блюд, а также рассаживает многочисленных ирландских и норвежских лордов так, чтобы никто не остался в обиде. Напряжение в женской солнечной комнате спало, когда ирландские женщины присоединились к норвежским, и Эрин почувствовала, что она не так одинока. Ее печалило, что Мойра остается в тени, прислуживая, но Эрин не могла заставить ее поступать по-другому, так как это еще более осложнило бы ее положение.

Работа кипела, но вдруг Эрин поняла, что распоряжения, которые она отдавала в кухне, уничтожались Мэгин. Все стало ясным, когда она, остановившись у входа в солнечную комнату, где надеялась отыскать Беде, услышала шепот.

— Жаль, королева так старается…

— Если бы она была норвежкой, было бы все понятно…

— Он не любит ее, и поэтому ничего не делает… Послышалось хихиканье.

— Бедняжка! Дочь Аэда, принцесса Тары пала так низко.

— Гренилде бы никогда не позволила…

Эрин привалилась к стене, чувствуя, как замирает ее сердце. Господи, они сплетничали о ней безжалостно, потому что она ничего не значила в своем собственном доме. Олаф не смог бы унизить ее больнее.» Возможно, он пытается «, — думала она мрачно, вспомнив, как он посмеялся над ней, когда она смотрела на землю за Дублином.

Со своей стороны Эрин пыталась выполнять все, что он желал. Она руководила работами по дому и со времени разговора в их спальне не доставляла ему хлопот.

— Довольно, — твердо сказала она, возвращаясь в свою комнату с гордо поднятой головой. Она в этот день ничего больше не делала, просто смотрела в закрытое окно. Олаф упражнялся в искусстве владеть оружием с другими мужчинами. С ним были братья и кузен Грегори. Грегори, которого она почти не видела с тех пор, как жила здесь. Ее кузен, вместе с которым они сражались, перешел на сторону Волка, потому что тот обещал отдать ему Клоннтайрт, когда Грегори возмужает.

Спустились сумерки, вошла Мойра и взволнованно напомнила, что наступило время трапезы.

— Мне нехорошо. Передай, пожалуйста, мои извинения му… Олафу.

Тревога появилась на лице Мойры.

— Эрин, ты…

— Мойра… — В первый раз Эрин заговорила со своей подругой как со служанкой. — Я сказала, что я желаю.

Она была уверена, что Олаф вряд ли заметит ее отсутствие; в крайнем случае, будет слегка раздосадован. Но когда он придет в спальню, она будет готова встретить его. Как! Она не должна разговаривать с Фенненом, в то время как он не только сам удовлетворяется Мэгин, но и позволяет ей принижать Эрин!

К ее удивлению, Олаф ворвался в комнату через минуту. Когда Эрин увидела, как зажегся синий огонек в его глазах, она на секунду раскаялась в своем поступке, но потом подавила страх и встала, приготовившись к защите.

— Что, по-твоему, происходит?

Она даже смогла мило и простодушно улыбнуться.

— Взаимная уступка, мой лорд. Я не желаю ужинать с твоей шлюхой.

— Что?

— Я не хочу больше ужинать с тобой в трапезной зале. Я принцесса Тары, лорд Олаф. Ты хотел, чтобы я смотрела за твоим домом. Это, чтобы не разрушить соглашение, которое заключил мой отец, я делаю для тебя. Но больше я ничего не буду делать, лорд Олаф. Пока ты позволяешь своей шлюхе оскорблять меня.

К ее величайшему удивлению, он рассмеялся.

— Ты сейчас пойдешь со мной, — сказал он.

— Только если ты меня принудишь силой. В зале есть ирландцы, которые защитят мои права. И я уверена, что даже среди твоих людей найдутся те, кто считает, что жену следует уважать.

Он положил руки на бедра, наклонив слегка голову. Его синие глаза сверкали предостерегающе.

— Я думаю, жена, — рявкнул он, — ты забываешь, кто здесь победитель.

— Нет, Олаф, — сказала холодно Эрин, — этого я никогда не забываю.

Олаф посмотрел на нее тяжелым взглядом.» Что это случилось с сучкой?» — думал он. После всего, что произошло, он приложил все усилия, чтобы дать ей возможность приспособиться к новой жизни. Он заставлял себя игнорировать ее колкости, и он так мало требовал от нее.» Почему?» — не мог понять он. Она очень красива. Чем больше он смотрел на нее, тем больше убеждался в этом. Эрин была совершенна. Ее глаза были как бесконечные зеленые поляны, когда солнце высвечивает росу на траве; ее лицо было такое правильное; а ее тело, такое гладкое, словно слоновая кость, такое мягкое и тугое было будто создано для любви. И все-таки, он оставался к ней равнодушен, хотя она была более привлекательной, чем все женщины, которых он знал. Ответ пришел быстро. Она презирает его. Она была его женой, а он всегда мечтал, что ею будет только Гренилде.

Теперь она надменно бросала ему вызов, сверкая глазами, с гордо поднятой головой. Она все еще не понимала, что была всего лишь игрушкой, без права голоса, и что он был не только королем норвежского города, который он снова завоевал, но и человеком, пытающимся установить мир между норвежцами и ирландцами.

Его челюсти сжались, полные чувственные губы изобразили усмешку.

— Если ты хочешь, чтобы тебя притащили, — проговорил он мертвенно-спокойным голосом, — значит, я так и сделаю.

Он шагнул к ней, она перепрыгнула кровать и посмотрела на него; царственный холод исчез из се глаз.

— Ты можешь пороть меня, бить до потери сознания, но я не буду заботиться о твоем доме, пока ты не усмиришь свою шлюху.

Не обращая внимания на ее слова, он приблизился, обойдя кровать, и прижал ее к стене.

— Нет! — завопила Эрин, вцепившись ему в волосы с невероятной силой. Она укусила его в плечо так сильно, что он вздрогнул от неожиданности и отпустил ее, на его лице было написано, что он разъярен.

— Обращайся со мной, как с принцессой Тары, — кричала Эрин, не осознавая, что просит, — по крайней мере так, как ты обращаешься со своей любовницей.

Олаф был недвижим. Как только Эрин выпалила эти слова, она тут же пожалела о них. Она никогда ни у кого не видела такого разъяренного лица; в совокупности с его громадным ростом и страшной силой оно вызывало паническую дрожь.

Олаф больно ударил ее, едва сдерживая силу. Секунду она еще стояла. В следующее мгновение он схватил ее за лицо и швырнул через кровать. У Эрин закружилась голова, глаза наполнились слезами. Она с трудом сохраняла равновесие. У нее не было сил парировать следующий удар.

Но он не последовал. Олаф вышел из комнаты. Этой ночью он не пришел.

Утром Риг принес ей поднос со свежим хлебом, копченой семгой и сыром. Он увидел ее бледное лицо и красные следы побоев. Он возмутился, он негодовал на господина, которому прислуживал много лет. Как мог Олаф, милосердный ко всем, так дурно обращаться с этой нежной девушкой? Он обязательно скажет Волку, что он думает по этому поводу, даже если это разозлит его.

Риг заметил, что Эрин пытается закрыть щеки волосами и улыбнуться. Он поставил поднос на кровать, взглянув на Эрин. Ничего страшного. Днем все пройдет.

— Я вижу, что ты не совсем хорошо себя чувствуешь, моя леди, — прошептал Риг, покачиваясь, как всегда, — я позабочусь, чтобы тебя не беспокоили.

Ее прозрачные изумрудные глаза излучали благодарность.

— Спасибо, Риг. Я останусь в своей комнате. Риг налил ей бокал свежего коровьего молока из рога. Ему не хотелось покидать ее.

— Я останусь с тобой ненадолго и расскажу немного о том, откуда все пошло. — Он не дал ей возможности возразить. — Вначале не было ничего, кроме огромной бездны, называемой Гиннунгагап. Спустя много веков по обеим сторонам выросли два мира. Нифльхейм — на темной стороне и Муспелль — на жаркой и светлой. В месте, где они сходились, появился гигант Имир. Имир сотворил себе корову изо льда и назвал ее Аудумла, и у него появилась пища. Она лизала соленый лед, чтобы изваять первого человека. Бури. Имир породил злых темноволосых гигантов; Бури родил Бора, Бор родил Одина, нашего Верховного Бога. Сыны Бора убили Имира, и Один начал творить землю. Из крови Имира он создал реки, из плоти — землю, из костей — горы. Свет, чтобы освещать землю, был взят из Муспелля. Потом сыны Бора сотворили первого мужчину и первую женщину — они вдохнули жизнь в два дерева, и те превратились в Аска и Эмблу. Люди начали населять землю, жили они в крепости, сделанной из бровей Имира, и называлась она Мидгард. Эрин засмеялась.

— Люди из деревьев?

— Да, конечно! — Риг улыбнулся в ответ, приводя в порядок и без того чистую комнату. — Но не все гиганты были убиты, и когда-нибудь они должны померяться силами с богами. Сурт охраняет Муспелль с огненными мечами, и он сам вступит в схватку с богами в последний день мира — Рагнарек.

Эрин взглянула на него, подняв эбеновые брови.

— Боги и целый мир погибнут?

— И да, — сказал Риг насмешливо, — и нет. Я расскажу тебе о Рагнареке в другой раз. Теперь запомни три имени: Один, он бог мудрости и бог смерти, со своими валькириями он выбирает тех, кто должен умереть на полях сражений; Тюр — бог воинов и битвы; и… Фрейр-бог земли и растительности. Амулет, вырезанный из даров Фрейра, говорят, приносит много детей супругам.

— О! — Эрин выпрямилась и протянула поднос Ригу. — Большое спасибо, Риг, я наелась и хочу еще вздремнуть.

Риг жалел о том, что она его прогоняет. На несколько минут он рассмешил ее. Что он такого сказал? Он покачал головой, с сожалением покидая ее и проклиная глупого Олафа, который получил красивейшую жемчужину Ирландии и так плохо с ней обращается.

Эрин заснула. Она не спала всю ночь, но когда Риг пообещал объяснить ее отсутствие, она легла в изнеможении на подушку и погрузилась в сон. Она так сильно хотела спать.

Когда она очнулась, то почувствовала, что набралась сил. Она коснулась щек и с облегчением обнаружила, что следы побоев полностью исчезли.

На нее опять накатил приступ отчаяния, и она чуть не разрыдалась. Она могла только угрожать законами Брегона, которые, она знала, ничем ей не помогут. В Ирландии мелкий слуга или раб, мужчина или женщина могли завоевать свободу. Крестьянка могла нанять брегона и привести мужа к судье. Чем выше положение человека, тем к более влиятельному судье он мог обращаться в поисках справедливости. Она бы предстала перед королем провинции — своим собственным мужем-и, если она попросит более авторитетного судью-допустим, что Олаф согласится! — она предстанет перед Ард-Ригом. Своим собственным отцом. Человеком, который, скрепя сердце, передал ее Волку на серебряной тарелочке.

Олаф мог заставить ее сделать все что угодно. Но он ни к чему ее не принуждал. Он ударил ее, оставил и не возвратился.

Эрин ничего плохого не хотела сказать и тем обидеть его. Несмотря на это, Гренилде была единственной из викингов, которой Эрин невольно восхищалась и которую уважала все эти годы. С ее уходом Олаф потерял всякий интерес к женщинам. Исключая Мэгин, которая выставляла напоказ свое влиятельное положение.

Эрин снова подумала, как хорошо было бы увидеть мать и рассказать ей обо всем. Она не могла говорить с Беде, потому что, несмотря на веселость сестры, она строго придерживалась своих обязанностей и христианской морали, согласно которой каждый с честью должен нести свой крест.

В отчаянии она громко прошептала:

— Отец, как мог ты так поступить со мной?

Она закрыла глаза. Как ей хотелось снова оказаться в Таре, стать снова ребенком, забраться к отцу на колени, чтобы получить игрушку из цветного стекла или какой-нибудь подарок после его долгого отсутствия.» Я уже не ребенок, — напомнила она себе, — и помощи ждать неоткуда. Я должна учиться жить по-новому, или я сойду с ума «.

Вдруг раздался стук в дверь. Эрин решила крикнуть, что хочет побыть одна, но потом вздохнула. Если она сказалась больной, Беде непременно захочет увидеть ее. Кроме того, не могла же она скрываться в своих покоях вечно. Женщины все равно найдут время похихикать за ее спиной.

Эрин расправила плечи. Она была принцессой Тары. Она должна постараться держать голову высоко, чтобы ни у кого не возникло мысли насмехаться над ней.

Стук стал настойчивее. Эрин поднялась повыше на своей подушке и холодно сказала:

— Войдите.

Как она и ожидала, в комнате появилась Беде в сопровождении норвежской женщины по имени Сирган, которая с первого же дня более приветливо отнеслась к Эрин, нежели другие. Она стала любимицей Беде, так как интересовалась христианством, что было довольно странно с тех пор, как она вышла замуж за Хейдла, одного из самых свирепых берсерков. Все норвежцы были жестокими бойцами, но берсерки держались особняком. Ирландцы считали их сумасшедшими. Они кричали и выли, как животные, в сражении, лихорадочно вращая глазами, про них говорили, что они могли выбить свои собственные зубы, яростно молотя щитами. То, что Сирган, спокойная и безмятежная, вышла за такого человека, было странным. Возможно, она привыкла жить, зная, что каждое сражение ее мужа может быть последним.

— Сестра, я беспокоилась за тебя, — сказала Беде, присаживаясь на кровать и беря Эрин за руку. — Если ты больна, я должна выяснить причину и позаботиться о лечении.

Эрин приветливо улыбнулась Беде.

— Я чувствую себя гораздо лучше, Беде. И скоро встану.

Беде улыбнулась в ответ, потом взглянула на Сирган, стоявшую у двери. Беде почувствовала облегчение: с Эрин было все в порядке, и проблема, мучавшая ее, исчезла.

— Сирган хочет поговорить с тобой, Эрин, — сказала Беде.

Эрин взглянула на Сирган с любопытством и улыбнулась.

— Чем я могу помочь тебе?

Сирган подошла к Эрин, ее брови были нахмурены от волнения. Она была немолода, черты ее лица напоминали о былой красоте, но она еще и сейчас была милой и привлекательной.

— Меня беспокоит Мойра, — к удивлению Эрин проговорила Сирган, в замешательстве слегка приподняв руки. — Она с нами уже давно. Она терпеливо выносила даже тех, кто недолюбливает ирландцев. А сегодня, когда Грюндред грубо сделала ей замечание по поводу ткацкого станка, она разрыдалась и выбежала из комнаты. — Сирган остановилась на мгновение. — Грюндред — злая женщина. Я боюсь за Мойру, так как очень люблю ее.

Эрин слушала Сирган, удивленная и расстроенная. Среди норвежцев были очень добрые люди — такие, как Риг, Фрейда, Сирган. Она не могла презирать их, но в то же время не могла допустить, чтобы над Мойрой издевались и впредь. Ей надо что-то предпринять.

— Спасибо, Сирган, — сказала она, — за то, что ты мне все рассказала. Я поговорю с Мойрой и подумаю, чем могу помочь ей.

Беде, почувствовав облегчение, вместе с Сирган вышла из комнаты. Эрин, нахмурившись, встала с постели. Ей следовало привести себя в порядок. Она не знала, где искать Мойру, и попросила Рига разыскать ее.

Эрин решила забыть на время о своих бедах. Ей предстоял разговор с Мойрой. Хотя она немного успокоилась, ее щеки были отекшими, а глаза воспаленными.

— Прости, что я не пришла к тебе утром, — поспешно извинилась Мойра, — но Риг сказал, что ты больна и не хочешь, чтобы тебя тревожили. Как ты себя чувствуешь?

— Спасибо, хорошо, — прошептала Эрин, чувствуя вину за то, что Мойра страдает, — я хотела видеть тебя, чтобы спросить, что с тобой происходит.

Верхняя губа Мойры задрожала, и она опустила голову.

— Ничего, Эрин. Думаю, я переутомилась. Эрин улыбнулась.

— Поменяемся сегодня местами, Мойра. Садись, а я буду причесывать твои волосы.

Мойра запротестовала, но Эрин усадила ее и начала расчесывать волосы, поглаживая пальцами ее виски. Она заговорила о том, что видела на улицах и чем отличается Дублин от Тары. Потом она сказала серьезно:

— Пожалуйста, Мойра, скажи мне, что беспокоит тебя. Я слышала, что Грюндред рассердилась на тебя, я должна знать, в чем дело, так как хочу, чтобы все жили мирно. — Эрин помолчала и решила, что должна использовать главный козырь. — Пожалуйста, Мойра, — говорила она нежно, — кто больше всех страдает из женщин, так это я, уж поверь мне.

Мойра разрыдалась. Эрин опустилась рядом с ней и взяла ее руки в свои, стараясь успокоить. Она почувствовала, что у нее разрывается сердце. В тот ужасный для Эрин день Мойра была рядом, утешая ее, заставив понять, что все могло быть и хуже. Мойра, стойко переносившая все невзгоды…

Наконец Мойра начала говорить, захлебываясь:

— Я беременна и пыталась отделаться от ребенка. Это грех, конечно, но я не хочу… не хочу рожать внебрачного ребенка, ни ирландца, ни норвежца… презираемого всеми… ни свободного, ни раба.

Ее плач стал тише, но не прекращался. Эрин продолжала успокаивать ее, затем встала.

— Твоего ребенка не будут презирать, Мойра, обещаю тебе. Послушай. Я потребую от Олафа, чтобы тебя отослали к моему отцу в Тару. Там много мужчин, потерявших свои семьи. Красивых молодых мужчин, которые полюбят тебя и примут твоего ребенка как христианина. Я прослежу, чтобы Сигурд никогда больше не прикасался к тебе…

Смех Мойры заставил Эрин остановиться. Холод пробежал по ее сердцу. Сможет ли она сделать то, что задумала? Мысль попросить что-нибудь у Олафа — безрассудна. Но она должна помочь Мойре и, вероятно, должна выпросить это у Олафа и у своего отца в обмен на обещание не убегать.

Она снова присела рядом с Мойрой.

— Пожалуйста… не кричи и не смейся, ты все преувеличиваешь! Ты должна верить мне, Мойра. Я освобожу тебя от этого страшного викинга.

Мойра продолжала нервно смеяться. Потом она, взяв себя в руки, произнесла:

— О, Эрин, Боже упаси. Я не хочу покидать Сигурда. Меня беспокоит только ребенок. Я люблю этого страшного человека.

Пораженная, Эрин опять встала. Ее голос звучал отстраненно, как будто говорил кто-то другой, бесстрастно и самонадеянно.

— Если ты любишь Сигурда, — сказала она, — и ждешь от него ребенка, он должен жениться на тебе. Мойра заплакала и засмеялась снова.

— Я нравлюсь Сигурду, но он не возьмет в жены ирландку. Он же не король, нуждающийся в союзниках.

— Оставайся здесь, Мойра, — сказала холодно Эрин. — Я скоро вернусь, и мы начнем готовиться к свадьбе.

Мойра наблюдала, как Эрин покидала комнату, одержимая благородным порывом. Она не могла понять, откуда у ее госпожи взялась такая самоуверенность, и молилась, чтобы произошло чудо.