Маргарита в сопровождении совершенно поникшей миссис Биллингз, следовавшей в трех шагах позади нее, вошла в комнату с высоко поднятой головой. Она не повернула ее ни направо, ни налево, дабы взглянуть на дам и джентльменов света, которые все еще никак не могли решить, низвела ли себя мисс Маргарита Бальфур до положения парии своим вчерашним нарушением всех традиций.

Как будто ее это в какой-то мере заботило! Она была Маргаритой Бальфур, не какой-то там чувствительной девицей, которая предпочла бы скорее уйти в монастырь, чем предстала бы перед всеми этими хмурыми сплетницами, судящими о людях по одежде, толщине кошелька или тому, состояли ли их родители в браке в момент их зачатия.

К тому же в этот вечер она была здесь с миссией. Даже с несколькими миссиями. Записка, полученная ею сегодня от Максвелла, весьма ее приободрила. Судя по всему, оба они, и сэр Ральф и лорд Мэпплтон, заглотнули наживку с прямо-таки восхитительным энтузиазмом, а лорд Чорли был на пути к позору и, в конечном итоге, к ссылке.

Но ей обязательно нужно было увидеться с Вильямом. Она приняла бы его еще днем, не будь ее глаза такими красными и опухшими. Как бы ей ни хотелось вообще никогда его болыпе не видеть в своей жизни, она не смела отложить встречу с ним хотя бы на день, поскольку он был единственным членом «Клуба», вызывавшим у нее настоящий страх.

К тому же ей не терпелось встретиться с Донованом. Она послала ему в Пултни записку, в которой написала, что будет на музыкальном вечере у леди Саутби, куда прибудет в одиннадцать после ужина в частном доме. Последнее, разумеется, было выдумкой, но ей хотелось поговорить с Лейлхемом без помех, а это, вне всякого сомнения, было бы совершенно невозможно в присутствии Донована.

Томас Джозеф Донован. Он влезал во все, что бы она ни делала. В ее планы мести, в ее сны… даже сумбур у нее в голове, и тот был делом его рук. И, однако, без его любви, без его объятий она не мыслила теперь своей жизни.

И если подобные мысли делали ее распутной женщиной, ну, значит, так тому и быть. В аду у нее, несомненно, будет большая компания!

— Мисс Бальфур! Сегодня вечером вы совершенно обворожительны. Как я рад, что ваше недомогание теперь уже дело прошлое.

Подавив внезапную внутреннюю дрожь, Маргарита стиснула зубы и, повернувшись, присела в реверансе перед графом Лейлхемом, всегда смотревшим на нее так, будто она была вещью, которую он собирается приобрести.

— Благодарю вас, сэр, — ответила она, широко раскрыв глаза и хлопая ресницами точно так же, как делала это молодая женщина по имени Араминта, разговаривая вчера вечером на балу с Донованом до того, как он подошел к ним с миссис Биллингз. — Должно быть, вы очень смелый человек, ваша светлость, если не боитесь, что вас увидят разговаривающим со мной. Вы ведь знаете, я в опале.

Лейлхем склонился над протянутой ему нежной ручкой и слегка коснулся ее прохладными сухими губами.

— Вы ошибаетесь, мисс Бальфур, — произнес он, едва шевеля губами, что невольно приковало ее взор к его рту. — Позор навлекла на себя ваша компаньонка. Всем известно, что у вас нет матери. Поэтому, как я уже заметил в разговоре с нашей хозяйкой, всю ответственность за ваше поведение несет компаньонка. Полагаю, эта милая леди Саутби уже передает мои слова всем собравшимся на сегодняшний вечер.

— О, Боже! Я пропала, — простонала еле слышно миссис Биллингз, и Маргарита, боясь, как бы почтенная дама не упала в обморок, поспешно подхватила ее под руку и предложила пройти в дальний конец комнаты, где стояли приготовленные для музыкантов стулья.

— Может, нам найти стакан лимонада для вашей компаньонки, мисс Бальфур? — предложил, словно читая мысли Маргариты, лорд Лейлхем, когда она усадила Билли на стул.

— Да, — ответила она и взяла его под руку, чтобы все могли видеть, что она с ним, что он принял ее. Ей было совершенно безразлично, станет или нет она парией, но если бы такое произошло, ее перестали бы приглашать во многие дома, а ей непременно хотелось видеть, как падают один за другим сраженные ее рукой члены «Клуба». — Полагаю, это было бы самым лучшим. К тому же, надо дать дорогой Билли возможность побыть одной и прийти в себя.

— О, Господи, — простонала вновь миссис Биллингз и, вздохнув, принялась рыться в своем ридикюле в поисках нюхательных солей.

Маргарита с графом прошлись по комнате один раз, приветствуя общих друзей, причем с лица Маргариты не сходила улыбка, словно она была весьма довольна собой, и наконец остановились у одного из дюжины с лишним высоких открытых окон, сквозь которые вливался из сада насыщенный нежными ароматами вечерний воздух.

— Сэр Гилберт по-прежнему избегает общества, дорогая Маргарита? — спросил Лейлхем с таким видом, будто его и в самом деле это интересовало.

— Вы ведь знаете дедушку, Вильям, — ответила Маргарита, следя за молодой парочкой, идущей по одной из едва освещаемых луной аллей. Буду ли я там вскоре вместе с Донованом? — Он скорее отправится к зубодеру, чем согласится провести целый вечер, слушая, как пиликают на своих инструментах музыканты-любители. Как и я, по правде сказать. Как вы считаете, леди Саутби будет петь сегодня? Когда две недели назад на вечере у лорда Марта она запела, я едва удержалась, чтобы не вскочить и не засунуть ей прямо в глотку свою шаль. Если бы кто-нибудь издал подобные звуки у нас на ферме в Чертси, куры, я уверена, несли бы там яйца квадратной формы на протяжении, по крайней мере, двух недель. Но довольно об этом! Как вы поживаете, Вильям? Мы так давно с вами не беседовали. Ваша рана уже зажила?

— Слухи о серьезности моего ранения, моя дорогая, были сильно преувеличены, — ответил Ренфру и, взяв ее под локоть, помог пройти через низкий порожек на террасу. — Я совершенно здоров, о чем говорит мое присутствие на сегодняшнем вечере. Но я запомнил урок. Никогда не поворачивайся спиной к американцу, поскольку все они играют не по правилам.

Маргарита с трудом удержалась, чтобы не влепить ему тут же пощечину.

— Вы хотите сказать, Вильям, — произнесла она ровным тоном, — что мистер Донован воспользовался тем, что вы настоящий джентльмен, и напал на вас исподтишка? Как это на него похоже! Я едва с ним знакома, но у меня сложилось впечатление, что он совершенно беспринципный человек.

Граф Лейлхем улыбнулся и, сделав шаг, встал прямо перед Маргаритой, лишив ее возможности пройти к одной из каменных скамей и сесть.

— Я всегда, еще в те дни, когда вы были совсем крошкой, знал, что вы весьма разумная юная леди, Маргарита. Вы помните мои визиты в Чертси… и ваши поездки в Лейлхем-холл? Чудесные были дни. Мы с вашими родителями были такими добрыми друзьями… почти одной семьей.

Маргарита почувствовала, что плечам ее стало вдруг холодно, и плотнее закуталась в свою бледно-розовую шаль. Что ему надо? Зачем он терзает ей душу, напоминая о прошлых горестях?

— Все члены моей семьи уже умерли, Вильям, кроме дедушки.

Лейлхем взял обе ее руки в свои и прижал к груди.

— Вы можете создать себе новую семью, милая Маргарита, — произнес он слегка дрожащим голосом, стараясь, казалось, проникнуть своим горящим взором ей в самую душу. В первый раз на ее памяти он, похоже, не совсем владел собой. — Мне не хотелось бы смущать тебя, дитя мое, но этот американец, Донован, болтает, будто он собирается на тебе жениться. Однако, как ты только что мне сказала, он тебе не нравится. Это хорошо, Маргарита. Очень хорошо и весьма обнадеживающе. Ты из рода Селкирков и не можешь связать свою судьбу с кем попало. Но с человеком, достойным себя, ты вполне могла бы основать новую династию.

Господи, неужели он предлагает ей брак? Нет, этого не может быть. Вильям вдвое старше ее — даже больше, чем вдвое! Но, секунду! Его несомненно слишком занимает ее родословная, словно он и в самом деле надумал породниться с семьей Селкирков. Не он ли был тогда в лабиринте с ее матерью? Не он ли предлагал ей руку и сердце? Это было вполне возможно. Все было возможно… Маргарита открыла рот, не вполне еще сознавая, что собирается сказать, и тут услышала слетевшие с ее губ слова:

— Династию? В самом деле? Ту самую, какую вы хотели создать с Викторией?

Она застыла, не в силах оторвать взгляда от его мгновенно побледневшего лица.

— Я могу объяснить твои слова лишь тем, что ты еще не совсем оправилась от своего недомогания. Как ты могла такое подумать?! Я был другом Жоффрея. Его очень близким и хорошим другом.

— Да-да, Вильям, я знаю об этом, — согласилась поспешно Маргарита, вспомнив записи в журнале отца и слова матери о том, что он покончил с собой. Она постаралась запрятать на время свои подозрения в самый дальний уголок памяти, чтобы потом, оставшись одна, как следует над всем этим поразмыслить. В конечном итоге, в тот день в лабиринте вполне мог быть и Вильям. Это должен был быть кто-то из них. Почему же тогда не граф? — Вы, должно быть, были ужасно потрясены, когда папа тогда так внезапно умер?

Лейлхем все еще держал ее руки в своих. Он стоял так близко от нее, что Маргарита почувствовала на своем лице его дыхание, когда он открыл рот и сказал то, что, как она сразу же поняла, было ложью.

— Я всегда думал, что у него хрупкая конституция поэта… но его смерть была все же весьма неожиданной. Твоя дорогая мама так никогда, в сущности, и не оправилась от этого удара, не так ли?

Будь осторожен, имея дело с человеком без слабостей. На мгновение Маргарите показалось, будто она слышит, как отец произносит эти слова. Он не внял своему собственному предостережению, но она к нему прислушается. Она не станет лично участвовать в сокрушении Лейлхема. За нее это сделает сэр Ральф, одержимый страхом смерти и жаждущий вечной жизни. Ради того, чтобы получить «Щит непобедимости», Ральф выдаст все свои секреты, а заодно и секреты Вильяма, своему наперснику Максвеллу, дав ей тем самым в руки оружие, с помощью которого она уничтожит Ренфру.

Но как же трудно было удержаться от того, чтобы не назвать Лейлхема в лицо лжецом, как же невыносимо трудно было стоять рядом, улыбаться и выслушивать его уверения в дружбе… и довольно прозрачные намеки на брак с ней. Династия? О, Господи… может, у Вильяма все же была одна слабость?

Маргарита поспешно моргнула и звенящим от едва сдерживаемых слез голосом проговорила:

— Господи, Вильям. Вы были таким хорошим, давним другом, и, однако, вам неизвестно… Я думала… я всегда думала… Вильям… Мне жаль, что приходится говорить вам об этом… но папа не скончался мирно во сне, как вам сообщили. Он… он повесился в саду. Дедушка рассказал мне об этом в прошлом году, когда умерла мама. Видите ли, именно она и обнаружила его там. И после этого ее постоянно мучили боли в сердце…

Лейлхем отпустил ее руки, которые все это время сжимал в своих ладонях, и привлек Маргариту к груди.

— Дорогое, милое мое дитя! Конечно же, я обо всем знал. Но сэру Гилберту не следовало говорить тебе об этом. Что хорошего могло это принести? Только лишнее горе. Ты невинна, моя дорогая… невинна! Такие ужасы не для тебя.

Невинна? Теперь ей стало ясно, что Лейлхем сумасшедший. Она утратила всю свою невинность прошлой весной, когда умерла ее мать, и она поняла, на что могут быть способны люди. Виктория потеряла сознание в лабиринте в саду у Лейлхема, умерла в его поместье. Разумеется, он все знал об этом! А прошлой ночью тайной для нее перестала быть и любовь. Она собиралась поставить на колени пятерых за их причастность к смерти ее родителей. Какая уж тут невинность!

Осторожно Маргарита высвободилась из объятий графа — объятий, которые вовсе не выглядели отеческими, особенно ввиду его слов о «династии». Не поднимая глаз, поскольку боялась смотреть на него, но в то же время мысленно спрашивая себя: «Не он ли виновник? Не он ли был с мамой в лабиринте?» — она сказала:

— Полагаю, мне лучше вернуться сейчас к миссис Биллингз, Вильям. Мне хотелось бы подумать о том, о чем мы с вами говорили.

— Да-да, конечно, — с готовностью согласился Лейлхем, словно и ему тоже требовалось побыть одному и поразмыслить, и вошел вместе с ней снова в ярко освещенную комнату. — Я не хотел шокировать тебя, мое дорогое дитя. Но я наблюдал за тобой внимательно все эти годы, наблюдал и испытывал гордость, видя, как постепенно ты превращаешься в прекрасную молодую женщину. Мало-помалу, в последний год в основном, я проникся мыслью, что наша маленькая Маргарита готова к замужеству. И ты должна была и сама заметить, что тебя влечет общество зрелых мужчин, а не таких юнцов, как этот болван Донован! Тебе нечего бояться меня, моя дорогая. У тебя есть время подумать над тем, что я сказал. Я очень терпелив.

— Спасибо, Вильям. Я благодарна. — Внезапно в голову ей пришла одна мысль. — Вы ведь не скажете сэру Гилберту о Доноване и… вообще о чем-либо, Вильям?

— В этом нет никакой необходимости, — коротко ответил он, и она невольно подняла на него глаза, пораженная его внезапной холодностью. Взгляд графа был устремлен мимо нее и, даже не поворачивая головы, она поняла, что прибыл Донован. — Идемте, моя дорогая, — повелительно сказал Лейлхем. — Я возвращу вас вашей компаньонке. Я остался бы с вами на концерт, но, к сожалению, я вдруг вспомнил о приглашении, которое не могу проигнорировать. Вы меня простите, не так ли?

Простит ли она его? Да она с восторгом проводила бы его под звуки фанфар, если бы они у нее были! Все что угодно, только бы он ушел сейчас и не столкнулся бы с Донованом, который сегодня вечером выглядел особенно красивым и особенно сердитым.

— Конечно, Вильям. Возможно, я увижусь с вами снова на маскараде у леди Брилл в пятницу? Дедушка разрешил мне пойти туда, хотя и с явной неохотой. Должно быть, там будет очень весело. Я никогда еще не была на маскараде.

Граф остановился подле миссис Биллингз и, усадив Маргариту на стул, склонился над ее протянутой в прощании рукой.

— Если вы собираетесь там быть, мисс Бальфур, я не пропущу этот бал ни за какие сокровища в мире. Я даже не стану спрашивать вас, в чем вы будете, поскольку уверен, что узнаю вас в любом наряде.

С этими словами он повернулся и направился к выходу из зала, не увидев, как она вытерла ладонь о свои шелковые юбки в стремлении уничтожить даже память о его прикосновении.

— Боюсь, мисс Бальфур, — произнесла миссис Биллингз спустя мгновение необычайно официальным тоном, — у меня нет выбора, и по окончании сегодняшнего вечера я вынуждена подать в отставку. Я подвела вас, как верно заметил его светлость, и подвела тем самым себя самое. Мне следовало бы проявлять большую твердость, но, к своему несчастью, я всегда была робкой. Женщине, не имеющей никаких иных доходов, кроме жалованья, ничего другого не остается, как только всячески угождать своей хозяйке. Вы желали, чтобы я была вашей тенью, не имеющей своего голоса и мнения, — я так и поступала. К моему большому огорчению. И теперь для меня все кончено. У меня нет другого выхода, как только уехать в Шотландию или Уэльс, или еще в какое-нибудь такое же Богом забытое место и начать все сначала. Но прежде, чем уехать, мисс Бальфур, я хочу вам сказать кое-что.

Она уселась поудобнее на стуле и с жаром произнесла:

— Маргарита Бальфур! Вы самое возмутительное, дерзкое и ужасное создание, за которым мне когда-либо приходилось присматривать, и я ничего так не желала бы сейчас, как окунуть вас с головой в океан, просто чтобы посмотреть, как вы там станете барахтаться! — Она резко вздернула подбородок, и ее тюрбан едва не сбился набок. — Вот! Я сказала, что хотела, и ничуть об этом не жалею!

Несколько мгновений Маргарита, не отрываясь, смотрела на миссис Биллингз, лицо которой постепенно заливала краска, затем с улыбкой произнесла:

— Похоже, Билли, у тебя в конечном счете все-таки есть характер. Отлично! Думаю, я попрошу дедушку повысить тебе жалованье и дать также рекомендательное письмо, столь лестное, что при его чтении у тебя на глаза слезы навернутся.

— Повысить… повысить мне жалованье? — Миссис Биллингз поспешно бросила взгляд налево, затем направо, словно ожидая, что вот-вот прямо посреди музыкального вечера леди Саутби в зале взорвется шутиха, и вновь уставилась на Маргариту. — И рекомендательное письмо? Почему?

— Почему? — повторила Маргарита, по-прежнему улыбаясь. — Все очень просто, Билли. Ты и так уже убеждена, что я погибла окончательно, без всякой надежды на спасение, поэтому я могу больше не слушать твои бесконечные проповеди о том, как следует вести себя юной дебютантке. К тому же, ты прекрасно знаешь, что ожидает того, кто осмелится мне в чем-либо препятствовать. И последнее, но не менее важное обстоятельство. Мне не хочется утомлять себя поисками такой же знающей и весьма сообразительной леди, которая всегда смотрит в другую сторону, когда я занимаюсь тем, что гублю себя. Короче говоря, я не могу тебя потерять, Билли. Ты сама компетентность, и, боюсь, мне не удастся найти тебе замену.

— Вы ужасное, ужасное создание, Маргарита Бальфур, — проговорила с чувством миссис Биллингз. — Я буду молиться за вашу бессмертную душу.

— Сделай это, Билли, — ответила Маргарита, видя, что Донован идет к той же балконной двери, сквозь которую они с Лейлхемом прошли несколько минут назад. — Но ты останешься?

— Увы. Грехи мои заставляют меня сказать «да».

— Хорошо. Я вижу, мисс Клеммонз подходит к арфе, собираясь начать первый номер нашего концерта. А теперь, почему бы тебе не посидеть здесь, как и подобает хорошей компаньонке, позволив мне избегнуть того, что явно будет не самой удачной интерлюдией? Пожалуйста, молись, сколько угодно, пока меня не будет… присоединив свои молитвы к молитвам Мейзи, которая, вне всякого сомнения, стучится в этот самый момент в дверь доброго Боженьки, умоляя Его о милосердии. Или займись подсчетом тех денег, которые ты получишь дополнительно, делая вид, что не замечаешь моих проделок.

Миссис Биллингз схватила Маргариту за юбку, остановив ее в тот самый момент, когда Донован скрылся на террасе.

— На этот раз, — простонала она, — вы ведь сами придете за мной, не так ли? Не то чтобы мне не нравилось общество мистера Донована… поскольку он весьма обходительный и веселый джентльмен…

— Да, Билли, так все говорят. И не волнуйся, я сама приду за тобой… через какое-то время. А теперь улыбнись и сделай вид, что тебе нравится игра мисс Клеммонз. А я отправляюсь бросать на ветер остатки своей репутации.

Пройдя вдоль стены, так что почти никто не обратил на нее внимания, Маргарита проскользнула сквозь высокие застекленные двери на террасу. Сумерки быстро сгущались, и, помедлив несколько мгновений, чтобы дать привыкнуть глазам к полумраку, молодая женщина спустилась по широким каменным ступеням лестницы в сад леди Саутби.

— Донован? — громко прошептала она, оглядываясь. — Где, черт побери, ты прячешься? Я не могу отсутствовать более тридцати минут.

Едва она успела сделать несколько шагов по мягкой траве, как кто-то схватил ее за руку и увлек в кусты.

— Донован! — воскликнула она, обнимая его крепко за плечи.

— Я получил твою записку, — проговорил он, пожирая ее глазами, словно не видел тысячу лет. — Маргарита, не может быть, чтобы ты написала мне об этом серьезно.

Она облизала внезапно пересохшие губы.

— Но это так, Донован. Я извиняюсь от всего сердца. И, да, я хочу, чтобы мы были вместе, но о браке не может быть и речи. Я… у меня есть дела, которые я должна закончить, прежде чем думать о будущем.

— «Клуб», — сказал Донован, и в его глазах она увидела сталь. — Ты все еще за ними охотишься. И не собираешься сказать мне, почему. Я прав?

— Да, Донован, не собираюсь. Как не собираюсь спрашивать тебя, почему ты ведешь дела с ними, вместо того чтобы действовать через дипломатические каналы, как поступают остальные посланники Мэдисона. Мне кажется, мы должны просто довериться друг другу… или разойтись в разные стороны и забыть, что была прошлая ночь.

Она почувствовала на своих плечах его руки.

— Не могу, ангел. — Он покачал головой. — Не могу я забыть этого. Называй меня лжецом, называй меня дураком, но я люблю тебя, Маргарита, и никогда об этом не пожалею. Даже если мы с тобой больше никогда не поцелуемся, даже если я никогда тебя больше не обниму, я буду любить тебя до самой смерти… и даже после.

У Маргариты защипало глаза, и она поспешно моргнула. В последние двадцать четыре часа слезы лились у нее из глаз с необычайной легкостью. И это после стольких лет жесткого самоконтроля, когда она ни разу не позволила своим чувствам вырваться наружу, боясь, что окружающие догадаются о глубокой незаживающей ране в ее сердце.

— Я вела себя прошлой ночью просто отвратительно, Донован, тогда как ты был необычайно добр ко мне. Я даже не подумала о возможности появления ребенка… как и о том, что могу причинить боль тебе или вообще кому бы то ни было. Я просто действовала. Эгоистично, не думая о других. Я не всегда была такой, поверь мне. Я едва узнаю себя в этот последний год. Только что я вела себя с Билли совершенно возмутительно, хотя она такая, какая есть. Прости меня. С изумлением она увидела на лице Томаса улыбку.

— Ты знаешь, ангел, мне доставляет огромное удовольствие видеть тебя такой смиренной. Интересно, доведется ли мне еще когда-нибудь увидеть подобное?

Она улыбнулась ему в ответ.

— Весьма в этом сомневаюсь, Донован, но ты все же не теряй надежды.

— Могу я надеяться когда-нибудь завоевать твою любовь?

Маргарита закрыла глаза. Пора было сказать ему то, что подсознательно она знала почти с их первой встречи, но в чем лишь недавно… совсем недавно осмелилась признаться себе. Она открыла глаза и с необычайной серьезностью произнесла:

— Моя любовь уже принадлежит тебе, Донован. Тебе остается лишь решить, хочешь ли ты сохранить ее.

Больше ей не удалось сказать ни слова, так как Томас заключил ее в объятия и закрыл поцелуем рот.

В следующий момент она слегка прикусила ему нижнюю губу, и он ответил ей тем же. Губы их раскрылись, и его язык скользнул ей в рот.

Она почувствовала, как руки Донована стискивают ей ягодицы, прижимают ее к его возбужденному члену, залезают ей в вырез платья и грубо, лихорадочно впиваются ей в груди, и сама вжималась в него все сильнее и сильнее.

Это было безумие. Это был голод, какого она никогда прежде не знала. Это был жар, и свет, и страсть, и желание, слитые воедино. Это значило больше, чем воздух, вода или еда. Это была ее жизнь, ее единственная реальность, ошеломляющее разум объяснение того, почему она вообще существует на свете.

Это была любовь.

Она погладила Томаса по спине, ощущая с восторгом, как перекатываются под плотной материей сюртука его мышцы. Затем провела рукой по его волосам и, притянув к себе его голову и впившись в его рот жадным поцелуем, принялась легкими круговыми движениями тереться о него, чувствуя, как его член, касающийся внизу ее живота, с каждым мгновением увеличивается в размерах. Внезапно она сунула одну ногу между его ног и прижала его член к своему бедру, с восторгом говоря себе, что совсем сошла с ума, — как, несомненно, и он.

Он оторвался от ее рта, и она застонала было с чувством невыносимой потери, но тут его губы коснулись ее горла, и она тяжело задышала, когда он начал покрывать горячими, страстными поцелуями ее плечи и грудь.

В следующую минуту ноги ее оторвались от земли, и она поняла, что он увлекает ее в самую глубь кустов, подальше от льющегося из окон особняка света. Она никак не облегчала ему эту задачу, покусывая его слегка за ухо и проводя по нему влажным языком, что исторгало из груди Донована совершенно восхитительные, на ее взгляд, стоны.

Внезапно она почувствовала, что падает, но не испугалась, и лишь крепче обхватила обеими руками Донована за спину. В следующее мгновение она оказалась на чем-то шерстяном, вероятно, пальто или плаще, который захватил для нее ее неизменно предусмотрительный Донован. Похоже, он ничуть не сомневался в своей способности вновь завоевать ее сегодня вечером.

Он лег рядом и, подложив ей под голову одну руку, другой стал поднимать ее юбки. Когда их губы вновь встретились, она быстро протянула руки к пуговицам на его бриджах и поспешно начала их расстегивать. Их потребность друг в друге была слишком велика, чтобы чего-то стыдиться, и само их нахождение в этом уединенном месте среди кустов еще более усиливало испытываемое ими наслаждение.

Рука его коснулась ее бедра там, где кончались белые шелковые чулки, и она улыбнулась, когда он вдруг замер, осознав, что под юбками на ней не было ничего, кроме тонкой полоски материи, на которой и держались эти чулки.

Последняя пуговица на бриджах Донована расстегнулась под ее пальцами и, помедлив секунду, она запустила руку внутрь. Прошлой ночью она увидела мельком мужское естество Донована и была поражена его размером и красотой. Живя в поместье, она не раз видела половые органы животных и однажды даже была свидетельницей того, как на огороженном забором дворе жеребец сквайра Хэдли взгромоздился на кобылу-рекордистку сэра Гилберта, но никогда прежде она не находила во всем этом никакой красоты.

До вчерашней ночи.

До Донована.

Она коснулась жестких курчавых волосков и ощутила несказанный восторг, почувствовав под пальцами шелковистый на ощупь, бархатистый и, однако, удивительно твердый член. И все это время его пальцы двигались у нее между ног, скользя внутрь, лаская ее, пока она не поняла: еще мгновение, и она закричит.

Она приподняла голову и укусила его в плечо.

— Господи, Маргарита! — хрипло воскликнул Донован, опуская голову меж ее грудей. — Не могу этому поверить. Я должен был бы быть лучше… сильнее. Но я не могу ждать, ангел. Я должен иметь тебя сейчас же или, клянусь, я опозорюсь…

Он лег на спину и втащил ее на себя, так что теперь она стояла на коленях, как бы восседая на нем.

— Донован? — вопросительно прошептала она, пытаясь разглядеть в почти уже кромешной тьме черты его лица.

— Сегодня тебе не удастся исчезнуть незаметно, как ты сделала это в прошлый раз, — произнес он, спуская до колен свои бриджи, и приподнял ее юбки, так что волосики в низу его живота защекотали ее обнаженные ягодицы. — Так что это единственный способ сохранить тебе приличный вид.

Маргарита приподняла одну бровь, на мгновение задумавшись над его словами, затем улыбнулась. Идея ей скорее понравилась, особенно когда она вновь почувствовала у себя между ног его пальцы, ищущие тот небольшой бутон, который расцвел в первый раз прошлой ночью.

Почувствовав давление его члена у входа во влагалище, она слегка приподнялась, помогая ему, направляя его, затем вновь опустилась, с наслаждением ощущая его член внутри себя.

Он начал двигаться в ней, слегка приподняв бедра.

Она уперлась ему в живот, балансируя на коленях, откинула назад голову и закрыла глаза, наслаждаясь пронизывающими все ее существо ощущениями. Голод, зародившийся где-то глубоко внутри ее, побуждал ее двигаться вперед, назад, влево, вправо. Каждое ее движение, каждое изменение в положении ее тела сближало маленький расцветающий вновь бутон с телом Донована, вызывая в ней целую бурю восторга.

Его бедра ритмично двигались, выводя мелодию любви и желания, страсти и самоотвержения, и ее тело пело в ответ. Они создавали новую великую музыку, которая была слышна только им двоим, — наслаждаясь ее красотой, слушая своими сердцами, как она поднимается крещендо, достигает кульминации и, наконец, взрывается мощными аккордами симфонии, сочиненной тысячелетия назад.

Маргарита упала без сил на грудь Донована и стала покрывать ее поцелуями, мгновенно задрожав от наслаждения, когда он прижал ее к себе и начал нежно гладить.

— Ах, ангел, — шепнул он ей на ухо, когда она, наконец, успокоилась и положила ему на плечо голову. — Моя дорогая отважная Маргарита. И ты еще была так глупа, что спрашивала меня, оставлю ли я тебя когда-нибудь?

— Всегда… всегда ли так будет у нас с тобой, Донован?

По тому, как дрогнула его грудь, она поняла, что он усмехнулся.

— Если так будет всегда, то не пройдет и года, как я умру от истощения. Но хочешь верь, хочешь нет, медлительность в любви тоже имеет свои преимущества. Мне кажется, я мог бы провести вечность, просто целуя тебя.

— Правда? — Она приподняла голову, собираясь его поцеловать, и вдруг нахмурилась. — Донован! Я чувствовала, что-то в тебе изменилось. Твои усы. Их нет!

Он улыбнулся, и на щеке его, у самых губ, появилась ямочка, которую из-за усов она прежде не видела.

— Конечно же! Если мы и дальше собираемся скрываться, словно воры, как я могу позволить, чтобы ты появлялась в ярко освещенных комнатах с царапинами.

Она провела кончиком пальца по его гладкой коже над верхней губой.

— Донован, да ты, похоже, еще больший интриган, чем я, тебе это известно?

Он слегка прикусил ее палец своими ровными белыми зубами.

— Разумеется. Это часть моего очарования, разве ты не знала? — бросил он, после чего помог ей подняться, и внимательно осмотрел ее платье в поисках приставших листьев, присутствие которых могло бы выдать их с головой.

В молчании смотрела Маргарита, как он расправил свою собственную одежду, затем сложил то, что оказалось одеялом, и сунул его подальше в кусты, вероятно, для того, чтобы позже забрать его оттуда.

— Но это только одна часть, Донован, — произнесла она наконец, когда они направились назад к дому. — Другая — это твоя способность отвернуться, когда я занимаюсь своими делами, — ты не задаешь никаких вопросов. Это одна из причин, почему я тебя так люблю.

— Да, что касается последнего, Маргарита, — сказал он, становясь прямо перед ней с тем, чтобы она не могла подняться по ступеням и войти в дом. — Какое-то время я буду довольствоваться половиной буханки, но не всегда. Про меня многое можно сказать, но только не то, что я терпеливый человек.

А вот Вильям терпелив, подумала Маргарита и тут же пожалела, что не может выбросить из головы мысли о мести хотя бы в эти столь прекрасные моменты, когда она с Донованом.

— Ты не станешь влезать в мои дела, Донован, — проговорила она, вздернув с вызовом подбородок, — а я не буду мешать тебе. То, что каждый из нас делает, не имеет никакого отношения к тому, какие чувства мы питаем друг к другу. Ты обещал. Ты сказал, что не будешь врать мне.

— Я, попрошу Пэдди освежить мою память в отношении того, что мне сказать на исповеди, когда в следующий раз отправлюсь очищать от грехов свою душу, — сказал Донован и отступил в сторону, чтобы она могла вернуться в дом. — Но пока я буду вести себя как пай-мальчик.

Маргарита поднялась на две ступени, затем повернулась и посмотрела на него. Он выглядел таким молодым, таким красивым, таким удивительным, что ей до боли не хотелось его покидать.

— Донован, — прошептала она дрожащим от волнения голосом. — Я беспокоилась о том, что в действительности я не люблю тебя по-настоящему… что я путаю страсть с любовью. Но я ошиблась. Ты знаешь, почему теперь я так уверена, что люблю тебя?

Он покачал головой и ухмыльнулся.

— Нет, но мое сердце жаждет это услышать, моя дорогая, — проговорил он с таким невероятно сильным ирландским акцентом, что она едва разобрала его слова.

— Я это знаю, — серьезно ответила она, отказываясь реагировать на его дурачество, — так как, хотя ты и доставляешь мне одни только неприятности, я совершенно уверена, что буду любить тебя до самой смерти… и даже после этого.

С этими словами она повернулась и, приподняв юбки, взбежала по каменным ступеням на террасу. Там она на мгновение остановилась, чтобы собраться с духом и стереть с лица улыбку и, переступив через порожек, вошла в комнату, где воздух уже сотрясался от носового сопрано леди Саутби.