ПРОЛОГ
Дым

Маргарита Бальфур сидела на самом краешке жесткой деревянной скамьи; ее обутые в нарядные туфельки ножки висели свободно, не доставая до деревянного пола на добрых шесть дюймов. Пухлыми в ямочках пальчиками она теребила атласный поясок своего красивого нового платьица — нежно-розового и точь-в-точь такого же фасона, что и чудесное платье, которое было сегодня на ее дорогой мамочке. Платье подарили Маргарите не далее как нынешним утром на день рождения. Сегодня ей исполнялось четыре года.

С точки зрения Маргариты, с днем рождения ей в этом году не повезло: он, как назло пришелся на воскресенье, из-за чего значительную часть этого замечательного дня ей предстояло просидеть в церкви, зажатой со всех сторон дедушкиными гостями, — огромными по сравнению с ней дядями и тетями. В носу у нее уже щипало от резкого запаха одеколона, пудры и пота.

В силу того обстоятельства, что Маргарита была внучкой сэра Гилберта Селкирка, чей прапрадед построил церковь, она занимала самое выгодное по отношению к кафедре проповедника место, ибо несколько рядов скамей, отведенных семье Селкирк, возвышались над всеми остальными скамьями в церкви.

Маргарита сидела во втором ряду. Папа с мамой заранее попытались внушить ей, что она должна сидеть спокойно и ни в коем случае не вертеться — ведь ее будут видеть все присутствующие в церкви и потому она просто обязана показывать хороший пример и вести себя образцово, даже если проповедь священника покажется ей слишком длинной и скучной.

По крайней мере, Маргарита думала, что родители втолковывали ей именно это. Она не слишком внимательно их слушала, полагая, что среди взрослых, которые были очень большими, ее, такую маленькую, и разглядеть-то никто не сможет, если только кому-нибудь не придет в голову взобраться, подобно акробату, на стропила под самую крышу и, глядя на нее сверху, выкрикнуть, обвиняюще указывая пальцем: «Посмотрите-ка все на эту маленькую безбожницу — она вертится!»

По приглашению дедушки в Чертси понаехало столько его знакомых, что Маргарита решила соблюдать крайнюю осторожность, находясь в доме, чтобы на нее ненароком не наступил кто-нибудь из этих странных на вид людей, которые толкались вокруг, съедая и выпивая все, что попадалось им на глаза, с такой жадностью, будто в предвкушении этих нескольких праздничных дней они недели две морили себя голодом. Маргарите строго-настрого запретили смеяться над гостями за их старомодные манеры или показывать пальцем на их чудные наряды, столь непохожие на незатейливые, сшитые с расчетом на жизнь в сельской местности платья, которые она привыкла видеть на окружающих.

Но она, конечно же, не могла удержаться и то и дело принималась их разглядывать. Все они, и мужчины и женщины, были очень старыми. Женщины носили платья из атласа ярких расцветок, и пудрили свои до смешного высокие прически, и трепали ее по щеке, сокрушаясь по поводу того печального факта, что бабушка Маргариты, в честь которой ее и назвали, умерла до того, как «бедная милая малютка появилась на свет».

Это было очень утомительно, тем более что Маргарита нисколько не скучала по бабушке. Да и как можно скучать по тому, кого ты никогда не знал? К тому же у нее были мама с папой и дедушка, и о ней заботились все слуги в Чертси, так что ей была совсем не нужна какая-то там бабушка.

Маргарита очень любила своих родителей и дедушку тоже и всегда старалась их слушаться, потому-то она и обещала, что будет вести себя сегодня в церкви как положено, хотя это и было нелегко. Все же сегодня был день ее рождения, и дедушка намекнул, что после ленча ее ждет какой-то сюрприз, и, кроме того, воротник ее чудесного бледно-розового платья врезался ей в шею самым ужасающим образом, и ножки в парадных туфельках, ставших ей тесноватыми из-за того, что она все время росла, начали уставать, и священник все говорил и говорил о каком-то вечном проклятии, непонятно что означающем. Но оно наверняка не имело никакого отношения к дням рождения.

— О Господи, — тихонько вздохнула Маргарита.

Она вела себя хорошо — очень-очень хорошо — уже больше часа, что потребовало от нее немалого напряжения. Это напряжение постепенно начинало сказываться.

Маргарита вздохнула снова, на сей раз погромче, и заерзала из стороны в сторону на жестком деревянном сиденье. Попка у нее совсем затекла. Как бы ей хотелось оказаться дома в Чертси и, усевшись на кухне, снова послушать рассказ поварихи о том, как во время вчерашнего обеда Финч, дворецкий, и Снайп, один из лакеев, столкнулись в коридоре прямо у дверей в столовую. У Снайпа в руках был поднос с замысловатой и довольно тяжелой фигурой из мороженого, приготовленной специально для всех этих леди и джентльменов из Лондона, которые уже сидели за длинным столом из красного дерева. Финчу пришлось пережить минуты величайшего унижения, когда он обнаружил, что сидит на полу с быстро тающим лебедем на коленях, а вокруг стоят дамы и господа, прищелкивая языками и обмениваясь замечаниями о неуклюжести современной прислуги, а Снайп — на редкость трусливый и в целом бесполезный человечишка — ничего не предпринимает, а только причитает, заламывая руки:

Но это, увы, было невозможно. Ей придется оставаться в церкви, рискуя умереть от скуки, пока священник не закончит свою проповедь, и хор не споет еще с десяток нудных гимнов. Только после этого она обретет свободу.

Доживет ли она до этого момента?

— Ого! — еле слышно выдохнула Маргарита, наклоняясь вперед: что-то в сидевшей перед ней пожилой женщине привлекло ее внимание. Женщина эта выглядела настолько странно, что выделялась даже среди прочих старых чучел. От ее тяжелого платья исходил запах бекона, слишком долго пролежавшего в коптильне; волосы были уложены в давно вышедшую из моды прическу, достигавшую примерно фута в высоту. Этот «шедевр», созданный из просаленной шерсти, конского волоса и фальшивых локонов, был покрыт белой пудрой, а наверху громоздилась еще большая украшенная пером шляпа в виде птицы.

По мнению Маргариты, вид у женщины был самый что ни на есть дурацкий. Девочке не верилось, что ради сохранения подобной прически кто-то может согласиться претерпевать всяческие неудобства, например, спать с коробкой на голове. Но Мейзи, горничная, убиравшая комнаты на верхнем этаже, объяснила, что от многолетнего ношения париков, натиравших кожу на голове, у старухи осталось очень мало своих волос. Однако она не желала сменить прическу, на укладку которой требовались долгие часы, и поэтому прическа иной раз оставалась нетронутой неделями, прежде чем волосы «распускали».

Только вчера Мейзи тихонько провела Маргариту в комнату старой леди и показала ей красивую серебряную проволочную клетку, которую та надевала на голову на ночь. Клетка была достаточно прочной, так что ни одна голодная мышка или крыса не смогла бы прогрызть ее и забраться внутрь полакомиться салом.

Так, по крайней мере, сказала Мейзи.

Сейчас рот Маргариты округлился от удивления, она прижала ручки к щекам и крепко зажмурилась, потом снова посмотрела на то, что, как ей показалось, она увидела. Да! Она не ошиблась, и ей ничего не померещилось. Маргарита смотрела сквозь растопыренные пальцы на голову дамы, а из башни фальшивых напудренных локонов на нее смотрела крошечная полевая мышка с розовым носом.

Бедняжка, про себя пожалела ее Маргарита, вынуждена сидеть в этой волосяной тюрьме и слушать бесконечную проповедь священника о вечном проклятии. И некуда ей убежать, негде спрятаться. И днем она была как в ловушке в этом гнезде из просаленных волос, и ночью, когда выбраться ей не давала серебряная проволочная клетка.

Требовалось срочно что-то предпринять, это было очевидно.

Маргарита прикусила нижнюю губу и скосила глаза налево. Дедушка как всегда крепко спал, опустив подбородок на широкую грудь; кружевной воротник его костюма слегка шевелился от его глубокого мерного дыхания. Маргарита перевела взгляд направо. Мама, изящно державшая веер из слоновой кости, на пластинках которого были в ужасающих подробностях изображены страдания святого Петра, не замечала, судя по всему, ничего вокруг, завороженная монотонным голосом священника.

Что до папы, он, конечно, мог бы кое-что сказать Маргарите относительно поведения в церкви, но он сам не ходил на службу, предпочитая, взяв острогу, бродить в поисках «божественного отдохновения» по берегу ручья, протекавшего за рощей. Объясняя свое нежелание посещать церковь, он говорил, что лучший способ навечно сохранить Бога в сердце — это держать свою бессмертную душу подальше от организованного богослужения. Правда, сейчас Маргарита думала не об этом, хотя в обычное время она чуть ли не каждое воскресенье жалела, что не родилась мальчиком. Тогда у нее была бы собственная острога, и воскресные дни до ленча она проводила бы с отцом, растянувшись на поросшем травой берегу, бросив рядом скатанные в клубок чулки и болтая босыми ногами в изумительно прохладной воде.

Но сейчас все ее мысли были только о мышке.

Если она будет действовать быстро, решила она с уверенностью, присущей ее четырехлетнему возрасту, и если ей очень повезет, то, возможно, ей удается это сделать, возможно, она сумеет освободить милого маленького грызуна с розовым носом.

Маргарита досчитала до трех, затем сползла с твердой деревянной скамьи и встала прямо за старой леди, стараясь не вдыхать запах испорченного бекона. Вытянув руки, она стала тихонько звать мышку, надеясь выманить зверька из его на редкость неудобного убежища.

Но мышка оказалась очень упрямой и, надо полагать, непроходимо глупой. Ее голова мгновенно исчезла (что, по мнению Маргариты, выглядело так, будто какой-то эльф, прятавшийся в прическе, дернул зверька за хвост), но секунду спустя появилась снова, уже в другом месте — около правого уха женщины.

Глупое создание, подумала Маргарита. Неужели она не понимает, что я не хочу причинить ей вреда?

Она пришла к выводу, что ни в коем случае нельзя позволить мышке опять исчезнуть, потому что тогда только Господь Бог смог бы угадать, где она объявится в следующий раз.

Маргарита подпрыгнула, вытянув руки, чтобы схватить мышку, прежде чем та успеет снова скрыться в сальных недрах. Увидев, что на него нападают, маленький грызун с некоторым запозданием попытался улизнуть: он энергично заработал передними лапками с острыми коготками, раздвигая напудренные кудри, и, наконец, сумел выбраться наружу. После этого он стремительно бросился вниз по морщинистой и не слишком чистой шее старой дамы и юркнул за низкий вырез ее платья, а маленькие ручки Маргариты попытались последовать за ним.

В ту же секунду начался настоящий бедлам.

Старуха издала звук намного громче и противнее, чем расстроенный орган и, вскочив со скамьи, вцепилась в лиф своего платья. Со стороны это выглядело так, будто у нее начался какой-то непонятный припадок и она пытается раздеться догола в середине проповеди. Маргарита закричала ей прямо в лицо, что не нужно быть глупой гусыней и обижать маленькую мышку, которая, если разобраться, не причинила никому никакого вреда.

Тем временем мышка снова вылезла наружу, вскарабкавшись по узкой ложбинке между холмоподобными грудями дамы, и уставилась на нее, нервно подергивая розовым носом и усами. Дама издала еще один крик и упала в обморок, попутно столкнув в проход сидевшего рядом с ней пожилого джентльмена.

Маргарита не преминула воспользоваться представившейся возможностью. Подобрав юбки, она ловко перепрыгнула через спинку скамьи (ее длинные — до талии — морковного цвета волосы разметались при этом в разные стороны, а нижнее белье оказалось открытым для обозрения любому любопытному), схватила мышку, восседавшую на сиденье, и довольная тем, что ей удалось осуществить задуманную спасательную акцию, гордо подняла ее вверх, так чтобы все присутствующие в церкви смогли ее разглядеть.

Поступок этот имел целый ряд последствий. Еще с полдюжины дам, сидевших неподалеку, попадали в обморок, джентльмены, которые, надо полагать, обрадовались этой возможности избавиться от необходимости дослушивать до конца проповедь священника, бросились на защиту дам от гнусного маленького вредителя, и едва не столкнулись друг с другом, а дед Маргариты, который проснулся как раз вовремя и успел стать свидетелем этой несомненно, весьма забавной сцены, громко расхохотался.

Даже мама Маргариты, — которая незадолго до всего случившегося поделилась с дочкой своей сокровенной надеждой на то, что сегодня, в виде исключения, Маргарита сумеет в течение нескольких часов вести себя так, чтобы не стать причиной какой-нибудь катастрофы, — лишь улыбнулась слабой благожелательной улыбкой и незаметно одернула задравшуюся дочкину юбку, прикрывая маленький задик.

Не прошло и часа, как Маргарита, освобожденная от слишком узких туфелек, красивого, но неудобного бледно-розового платья и от необходимости соблюдать правила, определяющие поведение взрослых четырехлетних молодых леди, спешила к речушке, горя желанием поведать своему любимому папочке историю славного спасения одной бедной заблудившейся полевой мышки.

Жоффрей Бальфур встретил дочь с улыбкой и вручил ей в качестве своего личного подарка ко дню рождения маленькую острогу. Теперь Маргарита сможет самостоятельно поймать рыбку-другую, а повариха потом сварит их и, гарнировав свежим лимоном, подаст ей в детскую на обед. Чуть позже отец повел ее на луг, где каждую весну раскидывали свой табор цыгане, и девочка танцевала с ними вокруг костра.

Спустя много лет именно об этом дне своего рождения Маргарита будет вспоминать как об одном из самых замечательных за всю свою жизнь.

— Папа? Правда ли, что на Луне живет человек? Я знаю, что смогу увидеть черты человеческого лица, если прищурю глаза и буду смотреть очень-очень пристально — два глаза, рот, даже нос, — но где же он прячет свое тело?

Маргарита, повернув голову, посмотрела на отца, который лежал рядом с ней на мягкой земле. Оба они смотрели в усыпанное звездами небо. Оба заложили скрещенные руки за голову и согнули ноги в коленях, чтобы было удобнее лежать на склоне холма. За последний год или около того у них вошло в привычку проводить под открытым небом, по крайней мере, один вечер в месяц в период полнолуния.

За это время Маргарита выучила названия всех созвездий, а заодно многое узнала о своем отце — а эти вечерние часы, проведенные наедине с дочерью, Жоффрей Бальфур свободно и без утайки говорил о самых разных вещах, делясь с единственным ребенком, которому исполнилось уже десять лет, своими своеобразными жизненными воззрениями.

— Папа?

— Тише, котенок, я думаю над твоим вопросом. Если на Луне есть человек и ты можешь видеть его лицо, то где же находится его тело? Но, Маргарита, милая моя девочка, почему ты думаешь, что у него вообще есть тело? Разве можно подходить с жалкими земными мерками к тому великому, что творится на Луне и звездах?

— Но, папа, это же естественно. Если у человека на Луне есть голова, у него должно быть тело.

— Разве? Подумай как следует, котенок. Возьмем такой вполне обыденный пример: если у человека есть кошелек, значит ли это, что у него обязательно есть деньги? Возможно, но не обязательно. Одним словом, Маргарита, не следует думать, что во вселенной все происходит так, как мы могли бы ожидать, основываясь на собственном ограниченном опыте. Посмотри на каждое встреченное тобой живое существо, задумайся над каждой ситуацией, с которой ты сталкиваешься, и постарайся увидеть их неповторимость, их разнообразие, их плюсы и минусы.

— Очень хорошо, папа, если ты хочешь быть таким скучным, я последую твоему совету. — Маргарита встала на колени и посмотрела на отца. — Сейчас, например, я вижу перед собой самого красивого, самого замечательного, самого доброго и, несомненно, самого блестящего джентльмена в мире, во всей вселенной. — Смутившись, она нахмурилась. — Что, по-твоему, я проглядела, папа?

Жоффрей Бальфур улыбнулся дочери. Улыбка была печальной и тронула ее сердце.

— Ну вот, ты начинаешь понимать. Ты видишь только то, что я позволяю тебе увидеть. Подобно человеку на Луне, котенок, я ведь могу скрывать кое-какие части самого себя. Или, возможно, мне и скрывать-то нечего, и я так же неглубок, как наши чертсейские речушки в разгар жаркого лета. Но нет, я отвечу на твой вопрос. Я скажу, чего ты не видишь, чтобы ты поняла, что ничто не является тем, чем кажется на первый взгляд. Ты, Маргарита, не можешь заглянуть внутрь моего очень красивого и вполне пустого кошелька, о котором я говорил совсем недавно. Ты не видишь моих недостатков, моей лени, моих неудач. Также как и твоя мать, благослови ее Бог. Твой дедушка… что ж, терпит меня, так ведь? С другой стороны, за столом я блестящий собеседник, и я не ковыряю столовым ножом в зубах, и делаю все от меня зависящее, чтобы всем угодить. Так что видишь, котенок, если ты присмотришься повнимательнее, заглянешь вглубь, ты увидишь не только положительные стороны, но и недостатки. Когда любишь, на недостатки закрываешь глаза, но при необходимости недостатки другого человека можно использовать к собственной выгоде. Возможно, поэтому человек на Луне скрывает от людских взоров большую часть себя. Ради собственной безопасности. Видит Бог, каждому из нас есть что скрывать.

Маргарита снова опустилась на землю, приняв положение, в котором удобно смотреть на звезды. Отец высказал ей что-то очень важное и глубоко личное, и она чувствовала, что должна как-то на это откликнуться.

— У меня ужасный характер, папа, — сказала она, прерывая наступившее молчание, которое — впервые на памяти Маргариты — становилось неловким, — но я очень стараюсь сдерживать себя.

— Да, котенок, ты и вправду стараешься, и у тебя это неплохо получается, — ответил отец. — Не то чтобы я не знал об этом твоем недостатке. Не забывай, что я знал тебя всю твою жизнь, а маленькому ребенку трудно скрыть свою истинную сущность, особенно когда он кричит, лягается и кидает игрушки в голову любящего папочки. Но в последние годы ты научилась сдерживать эти приступы ярости, за что, должен добавить, мама и я тебе бесконечно благодарны, хотя нам и известно, что если на тебя должным образом надавить, твой вулканический темперамент даст о себе знать. Мы любим тебя и поэтому не будем оказывать на тебя подобного давления. Но недоброжелатель, тот, кто желает тебе зла или ищет способа одержать над тобой верх…

— …будет искать тело, которое так хорошо спрятал человек на Луне, — закончила за него Маргарита, испытывая некоторое самодовольство от того, что так хорошо усвоила последний урок отца.

— Если у человека на Луне действительно есть тело, — добавил Жоффрей, снова озадачив дочь, но ненадолго.

— Ах, папа, отсутствие тела все же является недостатком само по себе, — возразила она, когда отец помог ей подняться на ноги. — Любой человек, реальный или воображаемый, обладает какой-нибудь слабостью, которую, если присмотреться повнимательнее, можно распознать и использовать в своих интересах. Разве не так, папа? Разве не этому ты пытаешься научить меня? Видеть очевидное — да, но также и то, что скрыто.

Жоффрей крепко прижал к себе дочь и запечатлел поцелуй на ее гладком лбу.

— Ты смышленая, котенок, может, даже слишком смышленая для меня, а ты еще даже не носишь высокую прическу. Боже, помоги молодым денди, когда мы повезем тебя в Лондон — ты им всем вскружишь голову.

— А мне они не нужны, — объявила Маргарита ровным голосом, упрямо вскинув свой слегка заостренный подбородок, отчего ее длинные, толщиной в руку косы хлопнули ее по локтям. — У меня в жизни есть только одна настоящая любовь, и это мой собственный дорогой папочка!

Жоффрей откинул голову назад и расхохотался.

— Ах, котенок, тебе еще столько предстоит узнать. И со временем ты это узнаешь. — Он, словно оратор, выкинул вперед правую руку и продолжал: — Леди и джентльмены! Вот перед вами мисс Маргарита Бальфур — может, она и не подожжет мир, но наверняка заставит его дымиться.

Спустя два года Жоффрей Бальфур неожиданно скончался.

Деду пришлось взять на себя печальную обязанность сообщить о случившемся Маргарите, когда та в одно ясное апрельское утро спустилась по лестнице, одетая в костюм для верховой езды, громко зовя отца, с которым они собирались отправиться на прогулку. Мать девочки, не обладавшую крепким здоровьем, ужасная новость потрясла настолько, что ее уложили в постель, поручив Мейзи за ней ухаживать.

Сердце отца, его чистое, любящее сердце, просто перестало биться, сказал сэр Гилберт Маргарите, которая смотрела на него, дрожа, словно от холода, и ненавидя деда за то, что он ей говорил. В ту минуту она ненавидела всех, кто был жив, тогда как ее отец умер.

Мертв! Нет! Не может быть! Только не ее папа. Ни в коем случае не ее папа.

Но сэр Гилберт повторил то, что сказал, будто Маргарита не слышала его в первый раз. Смерть его была быстрой и безболезненной, заверил он Маргариту. Жоффрей встретил ее, сидя после полуночи в своем кабинете с книгой на коленях. Маргарите не следует погружаться в печаль, добавил сэр Гилберт, нужно продолжать жить, вспоминая с любовью отца, который был очень хорошим человеком.

— Твой отец хотел бы именно этого, дорогая моя девочка. Теперь ты должна быть сильной и заботиться о своей матери.

Маргарита кивнула, не в силах вымолвить ни слова. Она стояла совершенно неподвижно и глубоко дышала, стараясь не расплакаться, как какой-нибудь ребенок-несмышленыш, не понимающий, что предаваться горю бессмысленно… что живые должны жить… что нужно заботиться о маме… и что сказанное дедушкой было правдой — именно такого поведения и ожидал бы отец от своего «котенка».

Потом она молча поцеловала сэра Гилберта в щеку и медленно побрела к конюшне, где ее ждала лошадка Луна. Избегая встречаться взглядом с грумами, в глазах которых читалась жалость и которые сопели и вытирали рукавами рубашек мокрые щеки и носы, Маргарита влезла на лошадь и галопом поскакала в простиравшиеся вокруг Чертси поля.

Только осознав, что она того и гляди загонит свою любимую лошадку, Маргарита остановилась в центре недавно вспаханного поля и соскользнула с седла. Упав на колени и широко раскинув руки, она взглянула на небо. Горе и отчаяние разрывали ей сердце. Обращаясь к незримому Богу, она снова и снова выкрикивала вопрос, на который, увы, не было ответа: почему? Почему ее самый замечательный папочка покинул ее? Почему?

Шли годы, и постепенно острота горя Маргариты притупилась. Маргарита выросла и была уже не девочкой-подростком, а молодой девушкой, любимицей всех обитателей Чертси. Хотя мать с дедом во всем потакали Маргарите, она, в общем-то, не была испорченным ребенком. По натуре она была не злой, хотя озорства и вредности, по словам Мейзи, в ней было предостаточно.

Длинные морковного цвета волосы Маргариты потемнели за время, прошедшее с того памятного дня рождения, когда ей исполнилось четыре года, и приобрели теплый каштановый оттенок с рыжевато-золотистым отливом. Они прекрасно гармонировали с ее матовой бархатистой кожей и колдовскими зелеными глазами. Маргарита была высокой, на добрых полфута выше своей миниатюрной матери.

Из пухленькой девчушки она превратилась в очаровательную девушку с высокой грудью, тонкой талией, изящными бедрами и длинными стройными ногами.

Одним словом, Маргарита Бальфур была неотразимо, дьявольски, интригующе красивой молодой женщиной.

Однако достоинства Маргариты не исчерпывались ее красотой и очарованием. Она получила образование, какое сэр Гилберт дал бы сыну, если бы Господь послал ему сына, а не дочь, которую, как было принято, обучала его покойная жена. По мнению сэра Гилберта, можно было смело сказать, что после такого обучения научные познания Виктории были практически равны нулю.

Он, правда, не стал посылать Маргариту в школу, но нанял ей лучших учителей, так что она свободно говорила на французском и итальянском, читала на латыни, хорошо разбиралась в математике и естественных науках, могла со знанием дела поговорить о современной политике, без труда вспомнить подходящую к случаю цитату из Шекспира или другого не столь значительного поэта.

Кроме того, она ездила верхом не хуже любого мужчины, прекрасно фехтовала и умела стрелять из любого огнестрельного оружия с необыкновенной быстротой и меткостью. И она помнила все, чему учил ее Жоффрей Бальфур, чьи высказывания бывали подчас противоречивы, но всегда заставляли думать. Весной она почти ежедневно ходила к цыганам, которые по-прежнему приходили в Чертси, и играла в пыли с цыганскими детьми, постигая одновременно сомнительное искусство цыганок — мастериц по срезанию кошельков и предсказанию судьбы.

В четырнадцать она совершила свою первую кражу — украла цыпленка. Это был самый восхитительный цыпленок из всех, что ей довелось пробовать.

Смягчающему влиянию матери следовало приписать такие качества Маргариты, как любовь к красивым туалетам, искусное владение иглой и кистью, умение петь приятным, хотя и не сильным, голосом и грациозно танцевать, пусть даже ее единственным партнером до сих пор был дед.

Маргарита росла в окружении взрослых и потому в некоторых отношениях повзрослела раньше времени, но кое в чем осталась ребенком. Нельзя сказать, что выполнялись все ее желания без исключения, но все же она получала столько, что со временем поверила: добиться можно всего чего угодно, стоит только очень сильно этого захотеть.

Когда Маргарите исполнилось восемнадцать, она лишилась матери, которая однажды во время послеобеденного чаепития у соседей упала без чувств и умерла. В то же самое время Маргарита неожиданно поняла, что она хочет делать, и не медля объявила о своем намерении уехать в Лондон. Только просьбы деда, убеждавшего ее соблюсти внешние приличия, заставили ее отложить поездку до следующей весны, когда истечет срок траура.

Впрочем, дело тут было вовсе не в послушании. Маргарита редко кого слушалась, хотя почти всегда и со всеми бывала добра. Просто она с некоторым запозданием осознала, что эта отсрочка даст ей время, необходимое для того, чтобы, как поведала она потрясенной Мейзи, «найти тело Лунного человека».