Когда Стиви вернулась в Бельвю, соседняя койка уже была занята новой пациенткой.

– А что случилось с Кейт? – спросила она у сиделки.

– Переведена, – прозвучал ответ.

– Куда? – умоляюще спросила Стиви. – Ее что, взяла домой семья? Прошу вас, скажите мне, где она…

Сиделка увидела озабоченное выражение на изуродованном шрамом лице Стиви и смягчилась.

– Я не должна это говорить, – сказала она. – Это нарушение инструкций… Кейт отправлена в «Манхэттен Стейт». Тут мы больше ничего не могли для нее сделать.

«Манхэттен Стейт», с содроганием подумала Стиви. Казенный госпиталь находился на охраняемом стражей острове на Ист-Ривер. Расстояние отсюда небольшое, однако для Кейт это, вероятно, станет концом истории, местом, где она состарится и умрет. Она представила себе, как Кейт сидит на стуле совсем одна, глядит в пространство с тем же самым умиротворенным, спокойным лицом, год за годом. Потом Стиви вспомнила тот роковой день, когда заметила искру, промелькнувшую в глазах Кейт, когда та, словно ребенок, потянулась к телевизору.

«Так неправильно, – записала Стиви в свою записную книжку. – Неправильно отказываться от людей, которые не могут сами помочь себе. Я знаю, что они тут все загружены, но ведь кто-то мог бы найти время. Вот Бен находит время».

В последовавшие дни она старалась следовать советам Бена и держать себя в руках даже тогда, когда его не было рядом, одобряющего и поддерживающего. Теперь она каждое утро медитировала, а затем использовала обилие свободного времени, чтобы вспоминать всю свою жизнь. Порой ей хотелось кричать, изредка улыбаться, но всегда это рождало в ней решимость двигаться вперед.

Однажды к вечеру к ней пришел посетитель, Ли Стоун. Его руки были полны цветов, сладостей и всяких полезных мелочей вроде мыла. Один миг Стиви испытала приступ стыда – за свою поврежденную красоту и за то, что вынуждена находиться здесь в таком убогом месте. Увидев ее поврежденное лицо, Ли без церемоний высыпал все подарки на постель.

– Стиви… Прости, – сказал он. – Я много недель пытался тебя отыскать. Наконец я отчаялся… и позвонил Самсону. Он и сообщил мне, что ты здесь.

Стиви не смогла удержаться от печальной улыбки, тронувшей ее губы. Так, значит, он все-таки читал ее письма.

– Боже, Стиви… Как я себя ругаю…

Она увидела выражение вины на его лице, боль в серых глазах – и на какой-то миг почувствовала радость. Ничего этого не случилось бы, если бы Ли не ушел тогда и не бросил ее. Однако через секунду Стиви услышала собственные слова:

– Не говори глупости, Ли, ты о чем? Ругаешь себя? Да тут столько произошло и до, и после этого. Тут совершенно нет твоей вины, вовсе…

– Мне следовало бы смотреть за тобой, чтобы у тебя все было в порядке, – настаивал Ли.

– Нет, это была моя работа, – ответила она, снова удивляя себя. Ее дни, проведенные с Ли, казались ей частью прошлого, которое теперь она старалась понять, и сейчас она ощущала себя вовсе не той женщиной, которая нуждалась в нем как в защите от собственных греховных соблазнов.

Он неловко переминался с ноги на ногу, выведенный из душевного равновесия переменами в ней.

– Стиви, – начал он снова, – я хочу, чтобы ты поняла, каково мне тогда было. Я был сердит и ревновал… Я чувствовал себя обманутым. Мне не нужно было поступать так сурово с тобой…

Глядя на Ли, она видела его с расстояния тех внутренних перемен, что произошли с ней. Он был человеком с сильно выраженным чувством ответственности и сейчас был готов принять в полной мере расплату за то, что с ней случилось. Но ей вовсе не хотелось, чтобы мужчина оставался с ней из чувства долга. От этого у нее лишь появлялось желание отослать его поскорее прочь с чистой совестью.

– Ну что ты, я же понимаю, что ты не хотел меня обидеть, – мягко сказала она. – Ведь ты поверил мне – отдал мне самое ценное, что у тебя было, веру, а я злоупотребила ею. Мне казалось, что я люблю тебя, Ли, но, вероятно, не знала как. Тогда ты говорил мне, что я должна прежде всего любить себя. Вот над этим я сейчас и работаю.

– Я рад, – ответил он. – Знаешь, Стиви, возможно, я не имею права говорить это теперь, но мне ты была – и сейчас тоже – дорога. Я только хотел…

– Ты только хотел, чтобы я была немножко поближе к совершенству, – все так же мягко вмешалась она. – Все правильно… тебе не нужно отрицать этого. – Говоря это, Стиви подумала про Бена, который не судил и не требовал, который не отвернулся и от тех безобразных вещей в ее прошлом и не требовал, чтобы она была лучше, чем есть на самом деле. – Ты мне тогда сказал, что не хочешь быть костылем, Ли, – продолжала она. – Ты сказал…

– Я помню, что тогда говорил, – перебил ее Ли, ежась от эха собственных слов, слыша теперь в них неприятие, отказ, о которых он тогда и не думал. – Как мне хотелось бы взять те слова назад…

– Нет, – возразила она, – ты был прав. То, что у нас было… оно было однобоким, Ли. Ты был… был как белый рыцарь из сказок. Ты намеревался спасти меня от всего плохого… и я тоже хотела этого. Я хотела, чтобы ты исправил все, что было неправильным. А сама не очень-то и старалась.

– Да нет же, – сказал он. – Ведь ты доверилась мне, Стиви.

Она печально покачала головой:

– Ты был прав во всем. Я дала тебе свои проблемы, это все, что я могла тебе дать. Я была Милая Стиви Найт, творение Самсона. Теперь она ушла, Ли… И я до сих пор стараюсь найти просто Стиви Найт.

Он кивнул, признавая это, и направился к двери. Когда ты найдешь ее, то, надеюсь, у меня будет возможность с ней познакомиться…

Однако Стиви не могла дать никаких гарантий.

– По крайней мере обещай, что позвонишь, если Тебе будет что-нибудь нужно, – сказал Ли. – На этот раз не белому рыцарю, Стиви… просто человеку, которому ты не безразлична.

– Я знаю, что ты всегда был таким, – ответила она.

Он поколебался в дверях, словно хотел что-то еще добавить, но затем повернулся и быстро ушел.

Когда последствия хирургической операции стали исчезать, и Стиви начала видеть результаты превосходной работы Бена, она все сильней и сильней испытывала потребность общения с ним. Он был для нее не костылем, как некогда Ли, а другом и учителем, помогавшим ей объективно взглянуть на собственное прошлое, отыскать внутри себя золотое обещание самопознания. Когда Бен объяснил ей, как часто детство готовит сцену для последующих драм всей жизни, Стиви впервые поняла, что ее детство, его раны, оставленные без лечения, гноились и углублялись, заражая ее жизнь мрачными ожиданиями, которым она сама помогала осуществиться. Это открытие, больше, чем любое другое, принесло с собой огромное облегчение. Она поняла, что если Адмирал неизменно проявлялся во всех ее взаимоотношениях с мужчинами, то это был не связанный с его персоной злой рок, а просто неизлеченные страхи пострадавшего ребенка.

И когда Стиви начала себя чувствовать более спокойно в своей телесной оболочке, произошли две вещи. Дни ее заточения стали тянуться не так медленно, как раньше, и ей стало легче находить общий язык с психиатром госпиталя, в руках которого находился ключ к ее освобождению. Почувствовав себя свободней, она больше проявляла интереса к другим больным, заполняя страницу за страницей своего блокнота наблюдениями и вопросами, которые затем обсуждала вместе с Беном.

Как-то вечером, когда Стиви с нетерпением ждала приезда Бена, чтобы сообщить ему новость, что она меньше чем через неделю выпишется из Бельвю, он не появился в свое обычное время. Чувствуя себя сильнее, чем раньше, как давно себя не чувствовала, Стиви придумала для себя ряд правдоподобных объяснений. Но когда прошел еще один день, потом еще, она позвонила к нему в приемную и получила сухой ответ, что доктора Хокинса нет. Пытаясь получить хоть какую-то информацию, она попыталась было спросить, когда он будет, но вместо этого ей предложили оставить свой телефон и сообщить имя. Стиви повесила трубку в невероятной тревоге, не за себя, а за Бена. Что-то было ужасно неправильно, в этом она была уверена; а она все сидела здесь взаперти и не имела никакой возможности выяснить, не заболел ли он, не ранен ли. А потом вспомнила, что выход все-таки был. Быстро набрала номер и испытала прилив облегчения, когда ей ответил знакомый голос.

– Мне очень нужна помощь, – сказала она без вступления.

– Все, что скажешь, – быстро ответил Ли, и надежда прозвучала в его голосе.

– Один мужчина… Мне необходимо выяснить, где он сейчас.

– О. – Последовало молчание, и огонек надежды мигнул и потух. – Он значит для тебя что-то особенное?

– Конечно, значит, – нетерпеливо ответила Стиви. – Если бы не Бен Хокинс, ну… словом, неважно.

– Понимаю…

– Я не видела его несколько дней, Ли. Я беспокоюсь до безумия и не могу получить прямого ответа ни от кого из его персонала в клинике… Это на Парк и Шестьдесят третьей… Ты можешь мне помочь? Мне необходимо знать, где он, что с ним случилось. Ты ведь обещал мне помочь…

– Я не забыл этого, – оборвал ее Ли, и его голос был тусклым и лишенным эмоций. – Я не оставлю тебя, Стиви… на этот раз.

Через два дня она получила конверт. Внутри находилась статья из «Нью-Йорк таймс». «Против хирурга возбуждено уголовное дело за недобросовестное лечение», – гласил заголовок. Затем шли подробности о том, как доктор Бенджамин Хокинс, известный пластический хирург, обвинялся в том, что, оперируя в состоянии алкогольного опьянения, оставил тампон внутри грудной клетки пациентки, когда выполнял операцию по увеличению груди. У пациентки развился абсцесс, потребовавший второй операции. Она требовала два миллиона долларов за ущерб. Доктор Хокинс, как говорилось в статье, не отозвался на просьбу газеты дать комментарии.

Как это могло случиться? – удивилась Стиви. Ведь она никогда не видела Бена нетрезвым. Ее собственное симпатичное лицо несло на себе подтверждение его квалификации хирурга, ее собственный опыт подтверждал, что он порядочный человек. Почему он не сказал ей, что попал в беду?

Через два дня, едва оказавшись на свободе, Стиви помчалась в клинику на Парк-авеню и потребовала, чтобы ее отвели к Бену.

– Доктор Хокинс сегодня не принимает пациентов, – ответила медсестра.

– Меня он примет, – упрямо настаивала Стиви. – Скажите ему, что я никуда не уйду. – С этими словами она уселась в приемной, скрестив на груди руки, и приготовилась ждать.

Вышедший к ней мужчина имел весьма отдаленное сходство с тем Беном, которого она знала. Его шелковый галстук сбился набок, блейзер был помят, словно он в нем спал, лицо казалось изможденным и худым, держался он неуверенно, когда проводил Стиви в свой кабинет.

– Почему вы перестали меня навещать? – спросила она, как только они остались одни. Она помахала вырезкой из газеты. – Из-за этого?

– Я решил, что будет лучше, если я перестану это делать.

– Лучше для кого?

Для вас, разумеется, – ответил он, удивившись вопросу. – У вас свои собственные проблемы, Стиви. Я не считал справедливым взваливать на вас еще и мои…

– Может, лучше мне решать такие вещи? Друзья помогают друг другу, Бен. Разве это хорошо с вашей стороны, что вы решили не рассчитывать на мою помощь? Обошлись со мной, как с объектом для благотворительности, который сам не способен ничего дать взамен?

Он взял со стола стеклянное пресс-папье, заглянул внутрь, словно это был хрустальный шар.

– Может, и нет, – сказал он. – В любом случае, тут нечего делать. Страховая компания уладит это дело… Истцы не станут доводить дело до суда, хоть я и сказал им, что не буду защищаться.

– Я не спрашиваю про суд, Бен. Я спрашиваю про вас.

– Тут тоже все уже улажено, – сказал он слабым голосом. – Я думал, что был трезв, когда делал операцию. Если я не понимаю разницу между трезвостью и опьянением, значит, мне пора сворачивать практику.

– Но ведь вы сделали чудо с моим лицом! – заспорила она. – Я уверена, что вы совершали чудеса для сотен, тысяч пациентов, Бен. Одна-единственная ошибка не делает из вас плохого хирурга.

Он откинулся на спинку кожаного кресла и закрыл глаза.

– Одна ошибка сводит на нет тысячу удачных операций. Я алкоголик, Стиви, – сказал он. – Я уже пять лет алкоголик, с тех пор как Пат, моя жена, умерла. Вообще-то я был осторожным пьяницей… осторожным и одиноким. Всегда поглощал свой виски один, без свидетелей. У меня есть множество средств для снятия похмелья, и если кто-либо из моих коллег замечал… ну, доктора всегда прекрасно прикрывают друг друга. Это вроде некоего правила братства – плохого, разумеется, но братство есть братство. И пока мне все сходило с рук. Но подобной дурацкой ошибки из-за беспечности, которой я не простил бы и практиканту-первогодку, я не могу себе простить тоже, Стиви, это преступление. И я могу воспринимать ее лишь как знак – возможно, посланный мне святым покровителем пьяниц, – что я не имею права экспериментировать на своих пациентах. Еще хорошо, что я не причинил чего-либо более серьезного женщине, которая мне доверилась.

Все время, пока Бен говорил, Стиви отрицательно качала головой, словно не могла поверить ни одному его слову. За все то время, что она его знала, ей ни разу не бросилось в глаза ничего, что напомнило бы ей Ирэн, – невнятная речь, остекленевшие глаза, предательский запах мяты изо рта, ничего, что могло бы сказать о том, что Бен не контролирует себя.

– Ну а как быть со всеми советами, что вы мне давали… о самоисцелении? Хорошие советы, Бен. Почему бы вам самому ими не воспользоваться?

– Древнейшая цитата из нашей древней книги, не так ли? – сардонически произнес он. – «Врач, исцелися сам». Но даже доктору требуется здоровый мозг, чтобы помочь себе, Стиви. А у меня в голове неразбериха, по крайней мере в той части, что касается моей личной…

Стиви больше не могла слушать, как Бен осмеивает себя. Она вскочила со своего места и подбежала к нему, положила ему на плечо руку.

Тогда я помогу вам, – заявила она, не колеблясь ни секунды.

Он улыбнулся, словно она сделала ему симпатичный, но не пригодный ни для чего подарок.

– И каким образом вы намерены это сделать?

– Будь я проклята, если представляю это, – честно призналась она. – Но я это сделаю. Вы помогли мне спасти мою жизнь, а теперь настала моя очередь отплатить за это.

Инстинктивно, по собственному опыту, Стиви понимала, что сейчас нельзя оставлять Бена в одиночестве.

– Позвольте мне побыть с вами, – попросила она. – Вам ведь сейчас нужен кто-нибудь, кто…

Он затряс головой, и она увидела, что он был поражен.

– Стиви, – сказал он, – нет ничего на свете, чего мне хотелось бы сильнее, чем вашего общества. Но…

– Но в чем дело? У вас уже есть подруга?

Он засмеялся без веселья, словно эта шутка уже приелась ему.

– Нет, – сказал он, – бутылка «Джонни Уокера» моя единственная подружка уже давным-давно.

– Тогда что же? – Вспомнив минуты, когда у них возникало что-то вроде душевной близости, она подумала, что, возможно, нежелание Бена было продиктовано намерением держать ее подальше от себя. – Я просто хочу быть вашим другом, – предложила она. – Обещаю, что не стану к вам приставать…

Тень пробежала по его лицу.

– Ну, это уж точно не льстит мне. Теперь настала очередь Стиви поразиться.

– Теперь я совсем ничего не понимаю, Бен. Давайте сосредоточимся пока на том, чтобы помочь вам снова встать на ноги. Приведите мне действительно вескую причину того, почему я не должна вмешиваться. Ведь мне кажется, что сейчас самое лучшее, если я побуду с вами.

– Правда в том, – сказал он после некоторых колебаний, – правда в том, что я не уверен, что смогу оставаться трезвым долгое время… особенно теперь, Стиви. И мне не хочется, чтобы вы меня видели в таком состоянии, когда я теряю над собой контроль. Мне не хочется, чтобы вы думали обо мне еще хуже, чем сейчас.

– Если вы так думаете, – заявила она, встречая его измученный взгляд огнем своих собственных глаз, – тогда вы совершенно меня не знаете. Я представляю, через что вы уже прошли, – страстно заговорила она, испытывая такое чувство, будто она сражается за душу Бена. – Я знаю, что такое терять над собой контроль, уступать искушению, которое кажется слишком сильным, чтобы ему сопротивляться. Мое ведь едва не убило меня, Бен, – но ведь вы не отвернулись. Вы помогли мне снова обрести надежду. Не отворачивайтесь же теперь от меня… Мы можем помочь друг другу. – Она импровизировала, не сознавая того, что говорила глубоко верные слова. – Я не хочу возвращаться к своей прежней жизни… и я не хочу позволить вам поскользнуться. Мы оба должны двигаться вперед… неужели вы не понимаете этого? Давайте сделаем это вместе… потому что мы уж наверняка не справимся с этим в одиночку!

Как только Бен капитулировал перед решительным напором Стиви, она перешла к действиям. Совершив торопливую поездку в свою собственную квартиру, она упаковала только один чемодан с самой скромной одеждой и небольшим количеством других необходимых вещей. И когда закрывала дверь за всеми этими выставочными экземплярами, что некогда окружали ее своей стерильной роскошью, знала, что больше сюда не вернется.

Она зашла за Беном в клинику и пошла вместе с ним в его городской дом, находившийся за углом.

С фасада трехэтажный особняк из красного кирпича походил на соседние дома; внутри же отражал историю человека, которого она узнавала. Мебель была сплошной эклектикой, вся подлинная, от китайского ковра на темном паркетном полу в гостиной до африканских масок на стенах его потрясающей библиотеки. Все предметы, от английской скамьи XVII века в прихожей до сельских буфетов из Франции на кухне, заботливо собирались годами, а не подбирались в спешке высокооплачиваемым декоратором. Она представила, как Бен и его покойная жена счастливо наполняли свой дом этими красивыми предметами, воображая, что впереди их ожидают годы радостной жизни.

И тем не менее, продолжая осмотр дома, Стиви находила красноречивые следы, которые не изгладились из ее памяти с тех пор, когда она еще жила с Ирэн, – пятна на коврах, кучи мусора в каждой комнате, отпечатки мокрого дна стакана на поверхности мебели, слой пыли и запущенность.

Увидев свой дом глазами Стиви, Бен объяснил:

– Я отпустил экономку, когда… когда все это началось.

Стиви поняла. Отсутствие постороннего человека, одиночество облегчали для Бена погружение в его собственное, приватное отчаяние.

На кухне она нашла остальные улики – пустые бутылки, которые прежде вмещали излюбленную отраву Бена.

– Я видела все это и раньше, – сказала Стиви, – чаще, чем хотелось бы вспоминать. Но сейчас имеет значение только то, что лежит у нас впереди, – добавила она, подчеркивая своим бодрым оптимизмом, что надеется смягчить его потрясение. – Где вы храните эту гадость? – спросила она.

Молча Бен подвел ее к старинному английскому музыкальному шкафчику, скрывавшему от глаз ряды бутылок виски.

– Вы понимаете, что мы должны с этим сделать, не так ли? – спокойно осведомилась она.

Мускулы на его скулах дрогнули. Он выдавил из себя беззаботный тон:

– Стиви, вообще-то эта дрянь чистое золото, только жидкое. Не знаю, смогу ли я…

Ее так и подмывало уговаривать его и умолять, но что-то остановило ее – воспоминание о том, как она некогда старалась, и безуспешно, остановить пьянство Ирэн, пряча от нее бутылки.

– Все зависит от вас, – сказала она, встретив взгляд его темных глаз. – Я все равно останусь с вами… Но решение остается за вами, оно должно быть вашим собственным, вашим побуждением.

Казалось, ей пришлось ждать целую вечность. Ответ донесся до нее в виде хриплого шепота:

– Ладно, детка. Да поможет мне Бог, не знаю, осилю ли я это… но попробую. – Он устремил на нее развеселившийся взгляд. – Нет, что значит попробую – я уже и так напробовался, мы просто сделаем старое доброе коллективное усилие.

Он схватил четыре бутылки за горлышки, потащил их на кухню и стал опустошать в раковину одну за другой. Стиви, увидев, что он сам начал это, присоединилась к нему. Стоя рядом с ним у раковины, она смотрела на его лицо, когда янтарная жидкость кружилась в водовороте и затем исчезала в стоке. Он казался теперь таким волевым…

Интересно, неужели он действительно покончит с этим? Или у него есть, как у Ирэн, свои секретные места – под кроватью, за книгами, наверху шкафов, на верхних полках? Всего понемногу, сказала она себе, переживая борьбу Бена так, будто боролась сама.

Она сварила крепкий кофе и поставила кофейник на кухонный стол вместе с двумя фарфоровыми кружками.

– Теперь ваша очередь, – сказала она Бену. – Вам известно все обо мне, что только можно узнать… все существенное. Теперь расскажите мне, какого черта вы погрязли в этом, – сказала она вспоминая те слова, что он произнес, когда впервые увидел ее.

Улыбка на его лице сказала Стиви, что он тоже вспомнил о них.

– Моя история не так хороша, как ваша…

– Хороша? – с негодованием вмешалась она. – Что же хорошего в моей истории?

– Ну, – начал он, осторожно выбирая слова, – я ощущал себя так, словно нет мне прощения… кроме слишком большого самодовольства. Жизнь подавала мне один удачный мяч за другим, Стиви.

Я рассчитывал, что так будет всегда. А потом Пат заболела… Прогноз был плохим, но я надеялся, был уверен, что вместе мы сотворим чудо. Мы боролись против той болезни, Стиви. Боже, как мы боролись. Но она умерла, – сказал он, и его голос надломился, – она все равно умерла… Все, что мы делали, оказалось недостаточным. Я не мог поверить в это… не хотел верить. В тот день, когда я ее похоронил, я почувствовал, что моя жизнь, по крайней мере та жизнь, которую я любил, прошла. Я вернулся домой и напился… Таким вот образом я платил дань уважения Пат, Стиви. Я приходил домой и напивался в стельку, до беспамятства.

– Но тут нет ничего ужасного, – пробормотала она. – Вам ведь было больно, Бен.

– Так оно и было, – сказал он, и в его темных глазах промелькнула память о той боли. – Я использовал алкоголь как лекарство, чтобы утолить боль, облегчить печаль и одиночество. И я не помню, когда это переменилось, Стиви, – сказал он упавшим голосом, – но наступило время, когда я стал пить просто для того, чтобы напиваться.

– То же самое произошло и со мной, Бен, – сказала она, вспоминая, как они с Пип играли, проглатывая разные пилюли, просто чтобы посмотреть, кто из них первой впадет в беспамятство. – Мы не должны больше этого делать, – заявила она, снова пускаясь в импровизацию. – Чем дольше мы сможем удержаться от искушения, тем лучше будем себя чувствовать. А чем лучше будем себя чувствовать, тем меньше поддадимся соблазну.

– Ты говоришь будто проповедник, – заметил он с улыбкой.

– А я себя такой ощущаю, – призналась она. – Мне не хочется потерять тебя в бутылке… Я уже и так потеряла многое из-за спиртного и пилюль. Не дай потерять тебя тоже, Бен. Обещай мне…

– Я не могу, – тихо сказал он, и его лицо отразило разочарование Стиви. – А если бы я сейчас что-нибудь и пообещал, ты все равно не должна мне верить.

Только она хотела нажать на него понастойчивей, как вспомнила, что Ли извлекал из нее такие же обещания – и как легко она нарушила их, когда столкнулась с искушением.

– Ты прав, – сказала она, – абсолютно прав. Давай проживем день сегодняшний, а о завтрашнем будем беспокоиться потом…

Действуя инстинктивно, Стиви припомнила свое детство и ту военную дисциплину и порядок, против которых когда-то бунтовала. Если раньше они давали ей ощущение тюрьмы, то теперь она надеялась, что они помогут создать устойчивость быта и надежность для их жизней, стоящих на грани развала.

В последующие дни она старалась устроить дело так, чтобы она и Бен делали все вместе – покупали продукты, готовили еду, совершали долгие прогулки по Центральному парку, варили и пили кофейниками черный кофе, часами разговаривали, обмениваясь воспоминаниями, которые до этого таили в себе, из стыда или гордости. Лишь когда наступало время сна, Стиви шла в свою комнату, напомнив Бену, что разбудит его, если почувствует тревогу или угнетенность, и прося его сделать то же самое.

Понимая, насколько стыдится Бен своего пагубного пристрастия, Стиви старалась отвлечь его ущемленное чувство собственного достоинства, увлекая его проектами, которые напоминали ему, кто он такой. Каждый день она делала что-то, чтобы восстановить его дом в былой красоте. Следила, чтобы все его костюмы отправились в чистку, чтобы он каждый день брился, чтобы его густые серебряные волосы были аккуратно подстрижены. А что более важно, она вовлекала его в поиски признаков той дороги, по которой они решили идти вместе. И каждый день, который Бен не пил, становился победой для них обоих – этот день они праздновали церемониальным изображением красного квадрата на календаре и вечерним тостом искрящейся водой, приправленной лимоном.

Вместе они обшаривали городские библиотеки в поисках материалов, касающихся алкоголизма и пристрастия к наркотикам, добавляя их к коллекции книг и медицинских журналов в кабинете Бена. Почти с религиозным трепетом они читали каждый день по меньшей мере три или четыре часа, делясь информацией. Если Стиви чего-то не понимала, то просила Бена объяснить; в конце концов, это было и его сражение.

– Тут говорится, что алкоголизм болезнь, – сказала она как-то вечером. – Если это так, почему же алкоголиков не лечат как… ну, диабетиков?

– Хороший вопрос, – с улыбкой ответил Бен. – Медики уже давно стараются найти на это ответ. Очень давно. – Он встал, провел кончиками пальцев по корешкам аккуратно подобранных книг, затем вытащил одну. – Вот, – сказал он, найдя нужную страницу. – Читай вот это… Это написано в 1784 году доктором Бенджамином Рашем, одним из людей, подписавших Декларацию о независимости.

Стиви стала читать трактат, озаглавленный «Исследование воздействия спиртных напитков на человеческий мозг и тело». Он определял алкоголь как пристрастие и утверждал, что если появлялся к нему аппетит, то пьющий терял контроль над своим потреблением спиртного. Еще доктор Раш утверждал, что пьянство можно считать виной пьющего лишь на ранней стадии болезни, до того, как алкоголь подчинит его себе.

– В этом утверждении есть смысл, – говорила Стиви, вспоминая с уколом вины слезливые признания Ирэн в беспомощности. – Но если алкоголиков можно считать больными, почему же тогда трудно их лечить?

– Это, – сказал Бен со вздохом, – вопрос на миллион долларов. – Он подумал еще немного. – Твое сравнение с диабетиками верно, Стиви… Не существует настоящего «лекарства» ни от одной из этих болезней, и все же существует возможность выжить при обоих заболеваниях, а лечение помогает держать их в рамках.

– Но ведь больные должны делать то, что им невредно, – тут же подхватила его мысль Стиви. – Иначе болезнь у них усилится и они умрут, верно?

Бен невольно засмеялся:

– Ты не оставляешь человеку никаких лазеек, верно?

– Верно, – ответила она. – Никаких лазеек и никаких извинений.

Когда Стиви нащупывала свой путь среди лабиринта фактов, смешанных с мифами, удача или судьба подсунули ей историю Анонимных алкоголиков. Она восхитила ее воображение… та судьбоносная встреча между Биллом Уилсоном, биржевым брокером без медицинского образования, и доктором Бобом Смитом, страдавшим от алкоголизма терапевтом. Как они повстречались в Акроне, штат Огайо, в 1935 году, одержимые решимостью исправить свои разрушенные алкоголем жизни. Читая, она видела во всем такую же судьбу, какая свела ее и Бена Хокинса вместе.

Ограниченная своим скудным образованием либо из-за того, что ее мозг не был загроможден сложными теориями, Стиви ухватила для себя важный принцип: это невозможно сделать в одиночку. Вспоминая, что она чувствовала после ухода Ли, какой беспомощной была перед соблазнами и насколько легче ухватить дьявола, если знаешь его, она поняла, что Бену необходима поддержка кого-то, кто понимает природу его борьбы. Больше чем когда бы то ни было ей хотелось быть таким человеком. И все же, пока Стиви размышляла над успешной динамикой общества Анонимных алкоголиков, новая идея начала возникать у нее в голове. Теперь источником ее озарения стал Адмирал. «Определи свою задачу, – сказал он, – а стратегия придет сама».

– Что ты скажешь, если мы уедем из города? – спросила Стиви у Бена.

– Ты имеешь в виду какую-нибудь поездку?

– Нет. Я думаю, что нужно уехать. Куда-нибудь поближе к природе.

– У меня большой дом на острове Шелтер, – сказал Бен, – только в это время года там довольно пустынно…

– Вот и замечательно, – ответила Стиви. – Но сначала мне нужно кое-что сделать.

Вечеринка в городском доме Самсона была в полном разгаре. Обстановка отличалась от Забегаловки, была более элегантной и шикарной, но музыка гремела так же оглушительно, и атмосфера казалась такой же декадентской. После всего, через что ей довелось пройти, Стиви показалось удивительным, как только она могла находить удовольствие, изнуряя себя так, как те люди, которых она сейчас видела перед собой.

– Милая Стиви! Какой радостный сюрприз, – воскликнул Самсон, словно она никуда и не уходила. Но она ушла – и в этом была разница. – Ты выглядишь ослепительно, – изливал свои чувства Самсон, – лучше, чем прежде! Твое лицо…

– Мне повезло… И я больше не отталкиваю свое счастье, – ответила она спокойно. – И теперь выбрала себе прямую дорогу. Знаю, что ты скорее всего сочтешь это эксцентричным…

Самсон продемонстрировал свою мальчишескую улыбку, которую она всегда считала такой прелестной, но теперь, с черными тенями под глазами, его лицо выглядело несообразно старым.

– Нет… – медленно произнес он, – я не считаю это эксцентричным. Но как тебе это удалось, Стиви?

– Я хорошенько вгляделась в конец той дороги, Самсон. И он не был привлекательным… так же, как мало привлекательного во всем этом, – произнесла она, сделав жест, который объединил и вечеринку, и весь образ жизни. – Я решила прекратить все эти полеты, – продолжала она, – и быть обычным человеком…

– Ах, это. – Он вздохнул, закатывая глаза. – Ну, тебе ведь известно, что я думаю насчет реальности, Милая Стиви. Ты переоцениваешь свои силы, и если ты пришла обратить меня в истинную веру, то просто теряешь…

Внезапно и без предупреждения кто-то подошел к Стиви сзади и так сильно толкнул ее, что едва не сшиб с ног. Она повернула голову к нападавшей – ею оказалась молодая женщина с лиловыми волосами и дикими глазами.

– Я знаю, зачем ты сюда явилась! – неистовствовала она. – Ты хочешь, чтобы он бросил меня и взял тебя назад, но этого не будет, Стиви Найт! Тебе лучше бы унести свою задницу подальше и поскорее – пока я не изуродовала твою смазливую рожу раз и навсегда! – И с этими словами она достала нож с выпускным лезвием из голенища высоких сапожек. Стиви застыла, и крик ужаса слетел с ее губ.

Самсон быстро шагнул между женщинами.

– Ну-ка назад, Беби Джин, – рявкнул он. – Я сказал тебе: отойди – или выгоню! Я уже сыт по горло твоими выходками – сыт, слышишь меня?

Стиви глядела на нее, не веря своим глазам. Неужели это та самая Беби Джин, которую она видела раньше, та невинная девочка-подросток, что заменила; ее в привязанности Самсона… и это бешеное существо, которое теперь съежилось от его гнева?

– Беби Джин безобидное существо, – объяснил он, когда девушка крадучись отошла прочь. – Ей нравится изображать бешенство, но она слишком тупа, чтобы сделать свою роль достаточно убедительной…

Стиви вовсе не была уверена, что девушка так уж безобидна, не больше, чем верила, что безобидны игры Самсона.

– Ты можешь передать, чтобы Беби Джин не беспокоилась, – заверила она. – Я пришла сюда не для того, чтобы остаться. – Она повернулась к группе завсегдатаев, собравшихся вокруг них после сцены, устроенной Беби Джин.

– Пришла я сюда для того, – сказала она, возвышая свой голос, – чтобы напомнить всем вам, что Филиппа Мейсон – наша Пип – умерла четыре месяца назад. Она была красивой, она была талантливой, была богатой, как большинство из вас… и ее жизнь оказалась растраченной впустую. И никто не в силах ее вернуть… так же как никто не может отдать мне назад годы, которые я выбросила. Мы считали себя холодными и умудренными, мы с Пип… такими холодными, что теперь она мертва, а я закончила всю эту историю в Бельвю.

Я явилась сюда, потому что подумала, что, может, просто кто-то из вас устал от такой паразитической жизни, от беспрерывных безобразий и балдежа. Я подумала, что, может, кто-то найдется, кто не захочет закончить свой путь очень скоро смертью или безумием… кто нуждается в помощи и не хочет отправляться в госпиталь. Я прошу вас пойти со мной прямо сейчас. И даю вам слово, что вы не пожалеете.

Последовало длительное молчание, потом раздалось приглушенное бормотание. Говорила ли Стиви Найт серьезно этот новый шаблон – или же это одна из новых игр Самсона? Какая-то женщина пьяно захихикала, но Стиви твердо стояла на своем, всматриваясь в их лица. И в конце концов она ушла не одна. Сначала пошел Джонни Лондон, рок-звезда, со своей подружкой Нэнси. За ними последовала фотограф Мэри Сарстерс, а также актер Бобби Риз. Вот и все, но этого оказалось достаточно, чтобы создать группу, суррогат семьи – такой, которая поможет ее членам расти, а не объединяться в саморазрушении.

– Ну и ну, – заметил Самсон, когда маленькая группа покидала его дом. – Милая Стиви Найт исполняет роль Крысолова. Интересно только, доберется ли эта труппа до Бродвея, а?