Узкий коготь солнца пустыни зацепился на востоке за горный хребет, когда Стиви выбралась из постели и надела купальник.

Много лет уже она не испытывала такого волнения – и такой уязвимости. Те разрозненные обрывки снов, которые она видела в эту ночь, были переполнены перепутавшимися видениями прошлого и настоящего, там были Ли и Пип, сама она и Дени, Ливи и ее мать, Адмирал и Самсон – все они переполнили мучительные сцены, полусон… а наполовину память. Ей показалось, что она погрузилась вновь в то болезненное и неприкаянное состояние, от которого искала в юности побега в краткое, искусственное счастье в какой-нибудь пилюле или порошке.

Ее ответ на временный упадок духа, недовольство собой и состоял обычно в том, что она с головой погружалась в работу либо, в случае более сильного стресса, медитировала. Однако в это утро ей требовалось что-то более сильное, чтобы изгнать демонов из души, и она решила помучить себя физическими упражнениями до изнеможения.

Она направилась в бассейн, плюхнулась в ледяную воду и поплыла с бешеной скоростью. До подъема «путниц» и начала обычной рутины Оазиса оставалось два часа. Дистанцию за дистанцией Стиви проплывала от стенки до стенки бассейна, забываясь в простом ритме, бесконечно повторявшемся действии, давая возможность телу игнорировать и отбрасывать прочь суету рассудка. Подобные интенсивные упражнения были тем средством, которое она в свое время использовала очень щедро, пока не сумела полностью овладеть собой – этому научил ее когда-то Ли…

– Как ты думаешь, а мне это тоже может помочь? Голос, обратившийся к Стиви, не сразу дошел до ее сознания. Она доплыла до мелкого конца дорожки, остановилась и оглянулась вокруг. Вода, стекавшая по лицу и попавшая в глаза, мешала ей видеть, и она разглядела лишь смутный силуэт женщины, что стояла в дальнем конце бассейна, а за ее спиной восходило солнце. Кажется, на ней было что-то длинное – вероятно, пеньюар. Видимо, ей тоже не спалось.

– Ты помнишь, как я приехала сюда впервые, Стиви? – спросила женщина. – Тогда бывали ночи, когда я вовсе не могла заснуть… Я бродила по территории и часто встречала тебя здесь, когда ты плавала взад и вперед. Тогда ты мне сказала, что это хорошее средство избавляться от забот… и пыталась научить меня плавать тоже.

Улыбнувшись, Стиви вспомнила. Теперь она узнала эту женщину.

– Я не забыла, Ливи.

– Ты тогда говорила не раз, что мне было бы намного лучше, если бы я могла плавать как рыба, а не пить как лошадь. – Мелодичный смех Ливи повис в мягком утреннем свете. – Ты все учила и учила меня, хотя плавала я как топор.

– Но там, где это действительно требовалось, ты была хорошей ученицей, – прочувствованно сказала Стиви.

Ливи направилась к ней по краю бассейна.

– Так ли это, Стиви? Ведь я все-таки не смогла усвоить твои уроки так основательно, чтобы не сделать впоследствии тех же самых ошибок.

Помогая себе руками, Стиви выбралась по лестнице из воды и схватила полотенце, висевшее на поручнях.

– Пожалуй, что и нет, – ответила она, начиная вытираться. – У тебя ведь не было особого интереса к самому важному уроку. – Она перестала вытирать волосы и в упор поглядела на Ливи. – Помнишь его? Никогда не требовать совершенства – ни от себя, ни от других. Не забывай, что все мы полны несовершенств и слабостей. Умей прощать себя, Ливи. И, – добавила Стиви, делая ударение на этих словах, – прощать других.

Стиви надеялась, что ее прозрачный намек на Энн даст Ливи возможность сказать, что она передумала, что не станет ничего сообщать про Энн – некоторое время. Не от этого ли не могла Ливи заснуть всю ночь?

Однако Ливи не подхватила этот намек. Она села на один из стульев, стоявших на бортике.

– Вчера, – сказала она, – я ужинала очень рано. Когда я вошла, там находилось всего четверо или пятеро человек. Вообще-то, я сделала это намеренно – мне не хотелось снова столкнуться с Энн. Но тут я увидела кое-кого еще, с кем приходилось не раз сталкиваться в течение многих лет по работы. Мы с ней занимаемся одним и тем же, Стиви, но обычно резко расходимся во взглядах на методы и границы дозволенного в нашей профессии. – Она наклонилась вперед. – Дени Викерс. В каких-то отношениях она великолепный работник. Но невозможно представить себе, насколько она неразборчива в средствах. И я не думаю, что она остановится перед…

– Ливи, давай не забывать про правила Оазиса, – перебила ее Стиви. – Я не занимаюсь промыванием косточек своим «путницам». В группе – да, там можно говорить все что угодно. Но не подобным образом.

– Подожди секунду, Стиви. Речь сейчас идет не о Дени. Речь о тебе и обо мне. Да еще о том, что ты просила меня – нет, приказала мне – оберегать секрет Энн Гарретсон или убираться… а теперь подвергаешь еще большей опасности эту даму.

Стиви села на стул возле Ливи, немного помедлила, чтобы собраться с мыслями и исключить всякий намек на то, что Дени Викерс играет неприятную роль и в ее жизни.

– Я полагаю, что Дени должна уважать конфиденциальность, – сказала она, желая верить, что это так. – Она приехала сюда, потому что отчаянно нуждается в помощи. И я не думаю, что она готова поставить все на карту и потерять эту помощь – еще в меньшей степени, чем ты.

Ливи внимательно поглядела на Стиви, словно обнаружила в ее голосе следы напряженности – то усилие, которое приходилось Стиви прилагать, чтобы сохранить безмятежный фасад, обсуждая Дени.

– Это еще не значит, что ты можешь не беспокоиться, Стиви… Сенатор Эл Гарретсон – самая привлекательная кандидатура на пост президента, каких у нас давно не было. За него все брамины и партийные шишки, и даже несколько зарубежных лидеров, готовых оказать ему поддержку. И получится большая сенсация, если мы сделаем достоянием гласности новость, которая свалит его с ног. И я не думаю, что Дени Викерс была способна устоять.

– Потому что не можешь и ты?

– Нет, потому что я знаю цену подобной сенсации. О чем тебе стоит подумать: если я сообщу об этом первой, я сделаю это со всей ответственностью – и приложу все свои силы, чтобы беспристрастно и щадя Энн поведать об этом. Я сообщу только правду. Если же за это возьмется Дени, она разукрасит это так, чтобы понравилось аудитории, – постарается раздуть из этого сенсацию. И Энн пострадает еще больше.

– Так вот что ты задумала? – резко спросила Стиви. – Ты хочешь, чтобы я дала добро, чтобы ты пошла и напечатала эту историю – и чем скорей, тем лучше. Так вот, такого разрешения я тебе не дам, Ливи. Твое дело, возможно, говорить правду, а мое дело создать для Энн – и для каждой, кто приезжает сюда, – самые лучшие условия для выздоровления. В этом вопросе мы стоим на противоположных позициях, Ливи. Если ты поступишь вопреки моей воле, мы больше не увидимся.

– А если это сделает Дени?

– То же самое. – А затем, словно ей требовалось доказать себе самой, что она может обращаться с Дени так же, как и с другими «путницами» и доверять ей, Стиви добавила: – Но ведь Дени не давала мне никаких оснований так думать.

– Может быть, потому, что мы с ней разные, – парировала Ливи. – Я говорю правду. – Она встала, собираясь уйти.

Стиви встала вместе с ней:

– Ливи… может быть, ты переутомилась, говоря правду.

Ливи повернула к ней лицо. Разочарованность и агрессивность исказили его, но какое бы очевидное доказательство своей правоты она ни хотела привести, Стиви опередила ее:

– Правда состоит в следующем. С того дня, как Кен умер, тебе пришлось окунуться с головой в работу, делать ее вместо него, делать все что угодно, лишь бы забыться, не горевать, что его нет с тобой, что он сам не может теперь это делать. А еще правда в том, что ты вела такую борьбу не на жизнь, а на смерть, чтобы не потерять власть, которую ты так заслуженно получила, и ради этого ты даже была готова пожертвовать собственным сыном. И об этом ты не боялась говорить… и Кари был первым, кто услышит твою правду. Вот он и ведет теперь борьбу против тебя, Ливи, потому что хочет большего – и, быть может, имеет на это право.

Упрямое выражение ушло с лица Ливи. На минуту она отвернулась и посмотрела на восход.

– Как тут красиво, Стиви, – сказала она наконец, – и ты тоже делаешь такие красивые вещи для людей. Но есть проблемы, которые ты не в состоянии понять. Сейчас я трезва, как холодный камень, и все же мне порой кажется, что жизнь вот-вот взорвется вокруг меня. – Она снова взглянула на Стиви. – Если я позволю Кари переехать меня на паровом катке и выставить из «Кроникл», мне придется распрощаться со всеми своими надеждами на будущее. Я не могу представить себе, что Оливия Уолш проводит остаток дней своих в кресле-качалке, а ты можешь?

– Нет, конечно же, нет, – улыбнулась Стиви. – Но у тебя ведь есть внук, Ливи, и я не могу представить себе, как ты проведешь остаток жизни, так и не видя, как он растет, не получая от этого удовольствия. Ведь ты уже и так пропустила время, когда рос твой сын…

Какое-то мгновение Ливи еще владела собой, кивнув Стиви, как будто соглашалась с ней. Но глаза ее стали наполняться слезами, а черты лицам смягчились, расплылись.

– О, Господи, Стиви, – сказала она. – Я прямо и не знаю, что мне делать.

Стиви обняла ее, с нежностью, обещая поддержку. Так она всегда мечтала обнять свою мать.

– Ливи, не должно быть выбора между счастьем Кари и твоим. А ты так все устроила, да еще держалась за свою территорию так яростно, что Кари ничего не оставалось, как объявить тебе войну, чтобы получить то, что он хочет и в чем нуждается. Но ведь он не только твой сын, он и сын Кена – пусть даже Кен не успел вырастить его. Я уверена, что Кари хочет делать вещи, которые передал бы ему отец. А ты сохранишь за собой всю свою власть.

– Тут не может быть выбора. Или ты правишь всем, либо уходишь в сторону. – Ливи высвободилась из рук Стиви. – А что тогда останется мне?

– Ливи, если ты сама никогда не умела делиться властью, не думай, что этого не может Кари. Поговори с ним… как мать, а не как работодатель. Выслушай его, выясни, в чем он нуждается. А вдруг окажется, что он вовсе не хочет…

Ливи задумчиво кивнула и улыбнулась:

– Пожалуй, я попробую. Спасибо, Стиви. И послушай… если я столкнусь с какими-то новыми обстоятельствами – и постараюсь быть более деликатной и осторожной в их изложении, – может, я и передумаю, что мне делать с Энн…

Лицо у Стиви прояснилось.

– И тогда ты немного подождешь с публикацией этой истории?

– Да… пока то же самое будет делать и Дени Викерс.

Они снова обнялись. Затем Стиви взяла Ливи за плечи и отстранилась, глядя на нее.

– Знаешь, до завтрака остается еще час. Не хочешь ли еще поучиться плавать? Действительно, нет ничего лучше этого для…

Ливи со смехом вырвалась:

– Нет, благодарю. Ты и так уже достаточно многому научила меня для одного дня.

Глядя на удалявшуюся Ливи, Стиви вздохнула и подумала, как хорошо было бы ей и себя наставить на путь истинный так же просто, как она это делала с другими. Необходимость поговорить и выяснить отношения с Дени стала еще более безотлагательной, и все-таки Стиви не была уверена, что сможет одержать верх в этом поединке. Она не могла заставить себя оказаться лицом к лицу с женщиной, состоявшей в таких отношениях с Ли – и которая нуждалась в нем и использовала его точно таким же образом, как не щадила и себя – и постоянно жертвовала им ради своей профессии.

Она вернулась к себе и позвонила по селектору на кухню, чтобы кто-нибудь принес ей завтрак. Обычно она ела в столовой вместе с «путницами», но сейчас ей хотелось выпить кофе в одиночестве, чтобы успеть проглядеть почту.

Лишь просидев у себя в кабинете около часа – выпив кофе и так и не притронувшись к почте, – она осознала, что истинная причина ее уединения заключалась в том, что ей не хочется видеть Дени Викерс. Разумеется, это было бессмысленно. Как могла она рассчитывать работать дальше, если среди «путниц» находилась такая, с которой ей не хотелось встречаться.

И все-таки она просидела еще с полчаса и написала, по крайней мере, благодарственное письмо в Белый Дом с подтверждением своего согласия приехать для вручения награды. Она скрепляла печатью конверт, когда раздался резкий стук в дверь. Не успела Стиви ответить, как в комнату вошла Джин Фелбер, одна из сотрудниц.

– Прости, что помешала, – сказала она торопливо, – но ты нужна, Стиви.

– В чем дело? – спросила Стиви. Редко кто-либо вызывал ее таким образом, если только в этом не возникало крайней необходимости.

– Только что приехала Канда Лайонс, – ответила Джин.

– О-о! – Больше вопросов у Стиви не возникло. Все касавшееся Канды Лайонс – ее карьера и личная жизнь – превратилось в серию сплошных несчастий и чрезвычайных происшествий. И ее решение приехать в Оазис фактически стало прямым результатом ее недавнего ареста и обвинения в воровстве, покушении на личность и хранение наркотиков. Судья Уильям Хардести из Лос-Анджелеса не поверил словам Канды, что она не собиралась брать ожерелье с изумрудом в пятнадцать каратов у Картье во время автородео, а также ее заявлению, что две унции кокаина, обнаруженные у нее в сумочке детективом при обыске в магазине, не принадлежат ей. Не поверил и ее утверждению, что она защищала себя, когда набросилась на охранника, арестовавшего ее. Или три месяца на исправление, или она отправится в тюрьму надолго – таково было решение судьи. Вот и пришлось Стиви браться за дело. Выйдя из своего офиса, Стиви направилась к входу на территорию коротким путем, мимо спортплощадки, где в разгаре была игра в волейбол. «Mens sana in corpore sano», лозунг над входом, звучал помпезно, но Стиви знала, насколько это верно, и узнала это еще тогда, в те времена, когда она, слишком юная, чтобы верить в собственную смертность, едва не разрушила свое тело – и стояла на пороге разрушения души. И теперь твердо верила в ту золотую нить, что связывает ее тело и дух; она постоянно видела, что если под угрозой физическое состояние человека, то меняется и его мышление, и наоборот. И когда она направляла эмоционально борьбу своих пациенток с пристрастием к алкоголю и наркотикам, то упражнения помогали им и излечивать их тела, ослабленные и наказанные недугом.

Пока Стиви шла, она вспоминала все, что знает о Канде Лайонс, и лишь печально качала головой от той хроники неудач и рискованных поступков, которая привела Канду сюда. Канда Лайонс записала дюжину платиновых дисков, получила приз киноакадемии за один-единственный фильм, в котором снялась. И теперь ослепительная карьера оказалась разрушенной из-за пристрастия Канды к кокаину, которое она никогда и не трудилась скрывать, миллионы долларов были украдены или рассеялись сами собой, а она оказалась обречена на бесконечную битву с судебными органами, которые наложили арест на все ее оставшееся имущество. Стиви тем более было грустно оттого, что она вспоминала, насколько музыка «Уандерс» – группы, из которой вышла Канда, – была частью ее юности, и как любила она тогда слушать Канду Лайонс. Вспомнив, Стиви стала напевать самую популярную песню конца шестидесятых, «Посмотри, что сделала со мной любовь».

Пройдя мимо фонтана, бившего в выложенной плиткой чаше, и приближаясь к красиво выгнутой арке входа в Оазис, Стиви позабыла про музыку, услышав голоса, поднимавшиеся до злобного крика. Она оценила ситуацию. У входа стояли два местных такси. Чарли Мэтью, таксист, часто возивший Стиви, разговаривал с заместительницей Стиви, Пам Делане, старавшейся его успокоить. Чтобы вывести Чарли из себя, требовалось что-то чрезвычайное, подумала Стиви. Он был сдержанным человеком, с таким неиссякаемым запасом добродушия, что она часто говорила ему – почти серьезно, – что если его когда-нибудь заинтересует работа с ее клиентками, то она с удовольствием предоставит ему должность в Оазисе. На что он обычно отвечал:

– Мис'Найт, иногда бывает трудно справиться с вашими пациентками у меня в кабине. А вы думаете, что я еще захочу видеть их каждый день с утра до вечера?

Стиви подошла к спорящим. – В чем дело, Чарли? – спросила она. – День сегодня слишком хороший, чтобы так повышать свое давление и нагружать сердце.

– Утро доброе, мис'Найт, – ответил он, снизив тон. – Происходит то, что Дейв Хиггинс и я подобрали одну… из ваших… в аэропорту. Она заявила, что ей нужны два автомобиля, один для нее самой, а другой для багажа. Мы согласились. Дейв очень бережно обращался с ее сумками, я заботился о леди так же, как и со всеми остальными вашими. Ну и вот леди приехала, – водитель махнул рукой на вторую машину, – и не желает платить.

– Это недоразумение, Чарли, – успокаивающим тоном сказала Стиви. – Сейчас я разберусь. Вы же знаете, как я вам признательна за то особое внимание, которое вы оказываете… так что потерпите, а я сейчас распоряжусь, чтобы вам заплатили.

Через миг открылась дверца второго такси. Оттуда появилась высокая, очень стройная, почти истощенная чернокожая женщина, одетая в темно-зеленый костюм; ее длинные ноги были облачены в тонкие чулки и зеленые замшевые туфли-лодочки. Грива дико всклокоченных черных волос обрамляла тонкое, почти высохшее детское личико, покрытое тяжелой косметикой. Глаза были прикрыты огромнейшими солнечными очками, однако лицо было столь же узнаваемым, как и голос, который звучал с него.

Когда Канда скользила по мощенному плиткой тротуару по направлению к Стиви, ее облик казался королевским, но чем ближе она подходила, тем сильней развеивалась иллюзия. Стиви видела, что классический костюм индивидуального заказа был весь в пятнах, что у шелковой блузы загрязнился воротничок, и внезапно испытала острую волну сочувствия, которую, как понимала, нужно не обнаруживать, по крайней мере сейчас.

– Добро пожаловать, Канда, – сказала она, протягивая руку. – Я Стиви Найт. В чем у вас проблема?

– У меня нет проблем, – заявила высокомерно Канда. – Это у этих таксистов проблемы. Они грубо и бесцеремонно держали себя в аэропорту, но этого еще мало, вон тот мужик обзывал меня черной обезьяной! – Она указала на Чарли Мэтью, который подошел ближе, чтобы слышать беседу.

– Этого не было, мис'Найт! – запротестовал Чарли, и его гнев смешался с удивлением. – Клянусь Богом. Вы знаете меня, мис'Найт… всегда если кому-то из ваших требуется такси, они зовут Чарли Мэтью. И ни одной жалобы, хотя я мог бы сообщить вам кое-что о некоторых леди, которых сюда привозил… Но я считаю так – живи сам и давай жить другим. Я не обижаю своих пассажиров, мис'Найт, и не понимаю, почему эта леди наговаривает на меня.

У Стиви не было сомнений, что она слышит правду. А вот некоторых «путниц» она могла уличить во лжи. Однако инстинкт подсказал ей, что нужно делать все возможное, чтобы Канда не подумала, что тут против нее созрел заговор.

Стиви повернулась к Пам:

– Заплати Чарли и Дейву из нашей текущей кассы. А мы с мисс Лайонс разберемся потом.

Когда Пам повела обоих мужчин внутрь здания, Стиви показалось, что Канда собирается возразить против такого решения, однако та просто пожала плечами и сказала:

– Так вы начальница этого исправительного заведения…

Ладно, подумала Стиви, теперь раздражение обращается на нее, ведь Канду привел сюда арест.

– У нас в Оазисе нет начальниц, – ответила она. – Это не то, что вы думаете… не такое место, где вы будете сидеть бесконечно, если не захотите воспользоваться тем, что мы вам предложим. Хотя я уверена, что вам это известно.

Вслед за этим большие очки были убраны с лица, и Стиви увидела, что огромные черные глаза покраснели и опухли, то ли от слез, то ли от обильного употребления наркотиков, сказать было трудно. Она почувствовала, что взвешена и измерена.

– Тогда ладно, – заявила Канда, вставая в позу, ее тоненькая, почти паучья лапка уперлась в остро торчавшее бедро, – если тут нет начальницы, то какова программа этого заведения? – Ее манера обращения, казалось, говорила о том, что Стиви была для нее чем-то едва ли более важным, чем коридорная в гостинице.

– Во-первых, мы вас поселим, – любезно сказала Стиви. – Потом вы получите список правил распорядка. Мы…

– Мне было сказано, что я должна пробыть тут шесть недель, – резко перебила ее Канда. – Как я полагаю, ваши… гости получают какое-то свободное время за… за хорошее поведение?

– Это все-таки не то место, о каком вы думаете, – весело сказала Стиви. – Здесь шесть недель обязательны для каждого. И мы не наугад взяли этот срок, не вытащили эту цифру из шляпы… Просто он нам представляется самым удачным.

– А если я захочу уехать отсюда раньше? – настаивала Канда. – Вы известите об этом власти?

– Я уже сказала вам… Я не тюремщик, не надзиратель. И не доносчик в данном случае. Вы уедете в любое время, когда захотите. Возьмете какое-нибудь такси до аэропорта, если хотите. Только потом не рассчитывайте снова сюда вернуться. В следующий раз место будет предоставлено тем, кто просит об этом.

Стиви затаила дыхание. Ей хотелось помочь Канде Лайонс, может, больше, чем кому бы то ни было, но – черт побери! – Канда должна быть ее союзницей тоже, а не просто пройти через Оазис как заключенная, отбывающая срок.

Хрупкие плечики Канды, казалось, поникли на миг, когда она поковыряла землю кончиком дорогой туфельки. Затем выпрямилась.

– О'кей, мисс Стиви, я поняла картину. Я вас не очень интересую, поскольку вы договорились с судом, что возьмете меня бесплатно. Я думаю, что вы гораздо больше были бы во мне заинтересованы, если бы я вам за это… ваше лечение могла заплатить.

Терпение, только терпение, напомнила себе Стиви, прежде чем ответила ровным тоном:

– Вы можете называть меня Стиви. И вы абсолютно ошибаетесь насчет денег. Когда позвонил ваш менеджер и сказал, что вам требуется помощь, для меня этого было достаточно. Черт побери, этого было бы достаточно для всякого, кто любит ваш талант и вашу музыку так, как я! Почему вы хотите все это профукать… и все из-за какого-то паршивого белого порошка…

Певица улыбнулась странной улыбкой.

– Все из-за этого паршивого белого порошка, – повторила она, но больше не добавила ничего. Она встала рядом со своим косметическим чемоданчиком от Луи Вюиттона, приехавшим с ней, словно ждала, что появится портье и унесет ее багаж. Она ничего не делала для себя годами, ее всегда окружали люди, готовые услужить, она их едва ли запоминала и помнила, людей, которым она платила, чтобы те убирали за ней, удовлетворяли ее потребность в порции мороженого или понюшке кокаина.

Стиви без труда подняла чемоданчик.

– Давайте я вам помогу, – сказала она четко, чтобы гостья не поняла как-то превратно ее жест. – Ну, а что касается всего остального, – она кивнула на гору однотипных чемоданов от Вюиттона, – в вашей комнате не хватит для них места. Оазис хоть и не тюрьма, но и не «Плаза Атене». Возьмите себе то, что сможет уместиться в трех ящиках для белья и половинке шкафа. Остальное будет дожидаться вас на складе.

Стиви показалось, что она уловила тень улыбки, однако секундой позже поняла, что ошиблась. Выражение, появившееся на лице Канды, было гримасой боли, словно она держала себя в руках только благодаря немыслимым усилиям воли. Стиви могла лишь догадываться, каким оскорбительным все это казалось для блестящей звезды, такой как Канда, – что ее тут принимали как бы из милости, и ей нестерпимо захотелось протянуть руку и утешить певицу. Но она тут же подумала, что это наделает больше вреда, чем пользы. И она просто пошла впереди, держа двери и болтая о пустяках; попутно она показывала Канде спортивную площадку, крошечный ларек и столовую, которая была ее радостью и предметом гордости.

– Кто у вас художник-декоратор? – спросила Канда, намекая на смесь уюта и юго-западного колорита, отличавшего Оазис. – Мери Поппинс или Билли Кид?

– Остроумно, – отметила Стиви, без следа обиды. Ладно уж, подумала она, подкалывай меня, мисс Лайонс, ничего, если тебе легче от этого.

Они подошли к 210-й комнате в западном крыле длинного здания, носившего признаки испанского стиля. Стиви постучала в дверь, затем повернула ручку.

– Вашу соседку по комнате зовут Карла Виллис. Видимо, она сейчас пошла на групповые занятия, так что вы можете воспользоваться преимуществом одиночества, когда будете размещаться. Первая часть процедуры приема состоит в проверке вашего багажа. Вы сами откроете… или это сделать мне?

Канда застыла, ее темные глаза помутнели от гнева и подозрения.

– Это не тюрьма, – сказала она надменно, – да и кто вообще дает вам право лапать мои вещи?

– Правила нашего распорядка. Кстати, их у нас довольно много. И тот, кто остается, обязан их выполнять.

Канда недовольно пожала плечами, как бы показывая, что она не собирается ходить на цыпочках. Стиви жестко посмотрела на певицу.

– Слушайте, я не стану клясться, что знаю ваши дальнейшие жизненные планы, но здесь вам дается хороший шанс. И я не стану вам обещать, что ваша жизнь после этого изменится. И все же думаю, что мы можем кое-что спасти. А что я твердо могу вам обещать, так это то, что если вы ничего не предпримете, чтобы сменить свой курс, да поскорее, то скоро вы либо умрете, либо попадете в такие неприятности, что жизнь вам покажется хуже смерти.

Пока Стиви это говорила, Канда кивала головой с безмолвной насмешкой, как это делают школьники во время нотаций учителя.

– Если мои слова вас не убеждают, – сказала Стиви, – тогда спросите себя, почему женщина, зарабатывающая в год столько, что может прокормить небольшую страну, пытается стянуть камушек стоимостью в пятьдесят тысяч долларов прямо-таки из-под носа двух охранников, на виду у кинокамеры и дюжины покупателей? Весьма глупо, не правда ли? Если человек не хочет, чтобы его задержали, он придумывает что-нибудь поумней.

На этот раз Канда готова была улыбнуться.

– Ну, и объясните мне, почему я так сделала, мисс Найт. Вы, уж конечно, знаете ответы на все вопросы.

– Нет, – помотала головой Стиви. – Это у вас на нее готов ответ… Но возможно, возможно, вы хотели, чтобы вас поймали. Быть может, Канда Лайонс, которая в свое время оказывалась достаточно умна, чтобы сделать из себя звезду, наконец вычислила путь, способный повернуть всю свою жизнь – чтобы направить ее в нужную сторону.

На этот раз Канда одарила ее покровительственной ухмылкой.

– Об этом что, говорится в учебнике психологии… или вы сами это придумали, когда шли со мной?

– Когда-то я об этом подумала, а сейчас чувствую своим сердцем. Так что позвольте мне выполнить первую часть наших правил, просто чтобы не произошло ошибки. Во-первых, мы просмотрим ваш багаж. Всякие там наркотики, медицинские рецепты и прочее… Это относится и ко всем видам спиртного, включая одеколон и духи.

Канда заметно занервничала и даже вспотела, когда Стиви стала просматривать косметический чемоданчик. Из верхнего отделения она удалила флакон аспирина, коробочку с сильным болеутоляющим средством и два флакона духов «Опиум». Она продолжала поиск и обнаружила замшевую коробочку для хранения драгоценностей. В ней не оказалось ни жемчуга, ни рубинов. Там лежало любимое искушение Канды – по крайней мере три унции кокаина. Вот странно, подумалось Стиви, неважно, какой бы разоренной ни была наркоманка, она как-то все-таки ухитрялась доставать наркотики. Без лишних комментариев она положила в карман мешочек с белым порошком.

Канда уже вся тряслась и явно прилагала последние усилия, чтобы удержать себя в руках.

– Сука, – пробормотала она сквозь стиснутые зубы.

Стиви не приняла этот эпитет на свой счет; она никогда этого не делала. В прежние времена она посылала своих сотрудников выполнять эту часть работы – «шарить и хватать» называлось у них это, – но потом поняла, что подставляет их, заставляет брать на себя гнев и разочарование, и даже ненависть, которые испытывали некоторые путницы, когда у них отбирали их жизненную опору. Она вытащила книгу в бумажной обложке, торчавшую из сумочки Канды.

– Это я тоже должна у вас забрать, – заявила она.

– О-о? В ваших правилах предполагаются гонения на книги, мисс Найт? А я-то думала, что все еще нахожусь в Америке… – Голос Канды стал резким и злым.

– Мы изгоняем книги и газеты лишь в течение первых двух недель. – Объяснила Стиви. – Я понимаю, что это сурово, но чем меньше вы будете отвлекаться, тем успешней пойдет лечение. Наша сотрудница, обслуживающая эти комнаты, Миранда Филлс, прибудет через несколько минут. Вы пропустили завтрак, однако в двенадцать у нас уже ланч… в большой столовой. – Стиви повернулась и направилась к двери.

– Одну минуточку, мисс Найт, – властно окрикнула ее Канда. – Я не уверена, что мне хочется ходить на ланч в вашу столовую. Найдется ли где-нибудь поблизости приличный ресторан?

– Тут есть хороший французский ресторан… и испанский тоже. Но все за пределами территории, которую вам нельзя покидать в течение первых четырех недель.

– Тогда покажите мне ваш ближайший телефон, – холодно заявила Канда. – Мне необходимо обсудить эту ситуацию с моим менеджером.

– Простите, – ровным тоном ответила Стиви, – но в первую неделю никаких звонков, ни вам, ни от вас.

Лицо Канды окаменело от злости.

– По-моему, в тюрьме я чувствовала бы себя лучше. По крайней мере, там хоть что-то разрешается.

– Если вы так считаете, что ж, у вас пока еще есть выбор. Суд мне сообщил, что вы либо остаетесь у нас, либо отправляетесь в тюрьму. Так что же вы предпочитаете?

Не дожидаясь ответа, Стиви вышла из комнаты.

Когда дверь за ней закрылась, хрупкое тело Канды рухнуло на узкую кровать, словно сломанная кукла. Она поглядела на крошечную кучку ее пожитков, которые Стиви аккуратно сложила на покрывале, и почувствовала раздирающий душу приступ ужаса. У нее осталось так мало всего, а ведь всегда всего было так много. Она зарабатывала миллионы, а теперь в ее сумочке осталась единственная двадцатидолларовая бумажка – так мало, что она даже не смогла оплатить два такси из аэропорта и была вынуждена пойти на скандал и выдумывать причины, чтобы не платить.

В течение стольких лет она отождествляла себя с роскошью и количеством принадлежавших ей предметов, с числом людей, готовых выполнить ее волю. Она могла покупать их, и не только деньгами, но и своим громким именем. Когда она записала свой первый платиновый диск, то была удивлена количеству поклонников – даже людей с белой кожей, – которые были готовы служить Канде Лайонс просто из-за того, что она стала новой королевой рок-н-ролла.

Окруженная роскошью и лестью, Канда почти верила, что она не хуже, а даже лучше других, что маленькая черная девочка, молившая у Бога дозволения умереть и родиться с белой кожей, осталась навсегда позади.

И теперь, оказавшись в этом месте, которое казалось ей хуже тюрьмы, лишенная всего своего антуража и наркотиков, которые были ей необходимы как воздух, Канда поняла, что для нее что-то закончилось, то, что началось давным-давно, когда она была еще более худенькой, чем теперь, – и более черной даже, с горечью подумалось ей.

А может, лучше убраться отсюда сразу? И какая польза от осуществившихся надежд, если ты рано или поздно кончаешь все вот таким образом? Может, и права была мама, когда говорила, что бы. Канди ни предпримет, она все равно останется дочкой своего папаши, никчемной и испорченной?

Испуганная, уставшая, отчаянно нуждающаяся в чем-то, чтобы успокоить нервы, Канда начала плакать, горе маленькой девочки сотрясало ее хрупкое тело с такой силой, что оно, казалось, рассыплется на кусочки. А затем внезапно перестала. Шаги, послышавшиеся снаружи, приближались. Инстинкт, сделавший ее в детстве уличной драчуньей, гордость, сказавшая ей когда-то, что она не сможет быть никем, только звездой, заставили ее проглотить рыданья – и ждать.

В дверь постучали. Маленькая женщина с молодым лицом и проседью в кудрях вошла в комнату. Она представилась как Миранда Филлс и, не теряя времени, продолжила процедуру с того места, где остановилась Стиви.

– Ваши первые шаги ведут к нашему доктору, – сказала она. – Мы должны удостовериться, что ваше здоровье в порядке.

Канде нечего было возразить. Ее общение со Стиви ясно показало, что ей лучше не противоречить. Да и несмотря на свою браваду, Канда ни за что не обменяла бы это место на настоящую тюрьму. Никоим образом. Она победит этих людей в их собственной игре, ведь она была уверена, что все здесь игра, как и все остальное в жизни.

Что ж, я пойду за этой сучкой, сказала она себе, выходя из комнаты и направляясь по длинному коридору. Пока они шли, Канда мимоходом увидела Некую Знаменитость… Дженнифер Кейн, звезду из «Полицейской облавы». Несмотря на собственную известность, Канда до сих пор, как простая поклонница, реагировала на присутствие знаменитостей. Забавно, подумалось ей, эта самая Кейн всегда выглядела такой белой чистюлей, будто учительница или библиотекарша.

– Вот уж не думала, что такая, как Дженнифер Кейн, окончит свои дни здесь, – произнесла она вслух, как бы сама себе.

Эта сучка служащая улыбнулась, вся из себя гордая и довольная, будто Канда только что наградила ее медалью.

– Она приехала в Оазис, потому что это самое хорошее место, – проговорила она, останавливаясь перед белой дверью с табличкой «Говард Слоун. Начальник медицинской службы». Она провела Канду в просторную комнату, из окон которой открывался красивый вид на окрестные красные холмы, представила пожилому мужику в белом халате, на лице которого блуждала глупая ухмылка, и сказала, что подождет за дверью.

– Ваш последний альбом был великолепен, – сказал доктор Слоун. – Я купил его для своего внука, а потом передумал и оставил себе. А как вы там поете «Мой мужчина»… Боже, да у меня просто мурашки бегут по коже.

Канда кивнула и, не зная, как ей себя поумнее вести, предпочла держать язык за зубами. Скорее всего, они записывают все, что она скажет в этом месте, а ей вовсе не хочется увеличивать свое шестинедельное заключение.

Доктор Слоун стал слушать ей сердце, измерил ее вес и кровяное давление. Он не хмурил брови, как ее предыдущий врач, и не производил тех жутковатых докторских шумов, когда проверял ей глаза, горло, нос. Закончив с осмотром, он посмотрел ей прямо в глаза и спросил:

– Когда вы в последний раз нюхали?

Она удивилась, и не столько вопросу, сколько той непринужденности, с какой был задан вопрос, словно врач знал о ней все. Она сделала вид, что усиленно думает и что ей трудно вспомнить.

– Где-то на прошлой неделе.

Он наградил ее снова той глупой усмешкой и тихо сказал:

– А знаете, как можно точно определить, когда человек, пристрастившийся к наркотикам, врет?

– Как? – спросила она, не очень-то желая услышать какую-нибудь дурацкую шутку.

– Если видишь, как шевелятся его губы.

Канда не засмеялась. В животе у нее похолодело, а сердце заколотилось.

– Чувствуете себя плоховато сейчас? – участливо поинтересовался он.

Словно только и дожидалась этого вопроса, она соскочила со смотрового стола и побежала в ванную комнату. Там ее долго рвало, и хотя она и не могла вспомнить, когда ела в последний раз, ее желудок все фонтанировал. Ей хотелось умереть. Если исцеление от недуга предполагало, что она постоянно будет чувствовать себя так отвратительно, то уж лучше ей умереть, потому что она не видела большого смысла в жизни, если в ней не чувствуешь ничего хорошего, одну только гадость.

Когда она вернулась в кабинет старого доктора, он вручил ей полотенце и стакан с водой.

– Так часто бывает? – поинтересовался он.

– Иногда, – осторожно ответила она, подразумевая: «Только когда мои припасы иссякают».

Слоун сочувственно кивнул:

– Знаю, каково это… Я сам бывший пьяница. А теперь ни одного глотка за последние пятнадцать лет.

Она удивленно подняла бровь и подумала, какой смешной разговор получается у них. Однако ей было наплевать. Ей хотелось только одного – чувствовать себя лучше, и сейчас она готова была ради этого даже на убийство.

Доктор вручил ей какие-то пилюли.

– Вот они помогут вам при детоксикации, – объяснил он. – При наркотиках все происходит несколько дольше, чем при алкоголе, но ваш организм очистится примерно за десять дней. А тем временем эти пилюли помогут устранить побочные эффекты. Если что-нибудь потребуется дополнительно, то я всегда здесь. И Стиви тоже. У нас здесь целый штат – служащие Оазиса, священнослужители, – так что вам не придется чувствовать себя покинутой. Может, вам что-нибудь нужно прямо сейчас?

Даже пребывая в таком жалком состоянии, Канда не устояла перед искушением попытать удачи.

– Может, у вас найдется что-нибудь более окрыляющее и поднимающее дух, чем это? – произнесла она с хитрой ухмылкой.

Слоун поморщился, словно она ударила его.

– Попытайтесь пользоваться чем-нибудь другим, поднимающим дух, Канда, – серьезно заявил он. – Попытайтесь жить…

Канда жадно проглотила пилюли и вышла из кабинета. Что мог знать про нее этот старый пьянчужка? Она таки старалась жить, а жизнь обманула ее, вот и все. Два никчемных мужа, которые обчистили ее и бросили с двумя черными детишками, даже черней, чем она сама. Даже таланту, который стал ее билетом из гетто, нельзя доверять; он подвел ее именно тогда, когда она больше всего в нем нуждалась, сделав ее прошедшим временем в мире, который не любит вчерашних звезд. Единственным ее настоящим другом был белый порошок. Он всегда давал утешение, и на него всегда можно было рассчитывать.

Эта сучка служащая ждала ее.

– Позвольте показать вам главную комнату, – сказала она.

Оставь меня в покое, хотелось сказать Канде, но она быстро взяла себя в руки. Сохраняй спокойствие, девочка, сказала она себе, сохраняй спокойствие и веди свою игру.

Главная комната напоминала один из тех больших холлов в курортных отелях, где она выступала. Тут было много стекла и вид будто на почтовой открытке; похоже, где-то там снаружи находились площадки для гольфа.

В помещении сидели там и сям небольшие группы, некоторые что-то записывали в блокноты, другие беседовали между собой. Никто не выглядел ненормальным или странным, а по тому, как они посмотрели на нее, Канда могла сказать, что ее узнали и делали вид, что она такая же, как и все. Она уже привыкла к этому и не знала, что раздражает ее больше – эта деланная холодность или то, что некоторые пристают к ней бесцеремонно, требуя от нее автографов или беседы, словно она была им обязана.

– Давайте-ка сядем вот сюда, – сказала Миранда, когда отвела Канду в солнечный уголок, немного в стороне от остальных. Она извлекла из потертого блокнота пачку бумаг и начала зачитывать распорядок дня. – Подъем у нас в шесть часов. Вы убираете свою постель…

– Я не убираю постели, – сказала она с напыщенным видом, чувствуя себя немного получше, когда пилюля, что бы это ни было, начала забирать ее немного. – Это работа горничной.

– У нас тут все сами заправляют свою постель. Потом следует завтрак, затем прогулка, а потом… – Тут эта Филдс поколебалась один миг, проявив свою неуверенность, от которой Канда испытала облегчение. – Затем мы выполняем терапевтические виды работ.

– А что это такое – если сказать просто по-человечески? – с вызовом спросила Канда, почуяв, что служащая не настолько владела собой, как ей хотелось показать.

– Ну, это разного рода мелкие занятия… расставить столы в кафетерии, помочь в наведении порядка в одном из кабинетов администрации либо…

– Как я понимаю, вы тут давали Пенни Фарлоу ежик для чистки унитаза, – криво ухмыльнувшись, сказала Канда, повторяя сплетни, слышанные ею когда-то насчет знаменитой музыкальной звезды Бродвея.

Миранда Филдс яростно затрясла своими седоватыми кудряшками.

– Таких вещей у нас не бывает, – заявила она с подчеркнутой серьезностью. – Тут, в Оазисе, мы определили, что небольшой физический труд имеет терапевтическое значение. Он связывает наших «путниц» с реальностью, а это способствует выздоровлению.

– Да что вы говорите! – горько рассмеялась Канда. – Хорошо бы, кто-нибудь сказал это моей мамаше. Она всю свою жизнь занималась физическим трудом… а потом упала замертво в возрасте сорока двух лет. Так что выполнение физических упражнений очень быстро покончило с ее связями с реальностью.

– Извините, – тихо сказала Миранда, и ее лицо приобрело то смешное выражение симпатии к обездоленным, которое на всю жизнь въелось в Канду и раздражало ее. А затем вернулась к тому, в чем понимала больше – к режиму дня: – Утренние лекции начинаются в девять. В десять вы и еще четыре леди встречаетесь в моем кабинете для групповых занятий. Затем ланч, потом послеполуденная лекция, потом снова занятия в группе.

И наконец, физические упражнения в бассейне или на спортивной площадке, обед в пять тридцать; вечерние занятия, затем чтение и выполнение письменных заданий, а потом сон. Есть какие-нибудь вопросы? – Она широко улыбнулась, словно одна из тех исполненных духом благотворительности учительниц из воскресной школы, которых мама обычно приводила домой на воскресный обед.

Когда Канда не ответила ей, Миранда поглядела на блокнот, который держала в руках.

– Если у вас нет ко мне никаких вопросов, тогда позвольте мне задать вопрос вам: почему вы оказались здесь?

– Судья сказал…

– Почему вы оказались здесь? – повторила Миранда, словно была глухая или что-то в этом роде.

– Я и так стараюсь объяснить вам, – сказала Канда с преувеличенной вежливостью. – Мне быть или здесь, или в тюрьме.

– Это не ответ на мой вопрос, – настаивала Миранда, глядя прямо в глаза Канде.

– Что ж, простите, если вас не устраивает мой ответ, – сказала Канда тем же вежливым тоном. – А что бы вам хотелось услышать?

– Сколько времени у вас существовала проблема с наркотиками?

Канда застыла от негодования.

– У меня нет проблем с наркотиками, – заявила она высокомерно. – Проблемы у меня с людьми.

Служащая Оазиса понимающе кивнула, и в этот момент Канде захотелось влепить пощечину по ее самодовольной белой физиономии.

– Мне известно, что вас дважды арестовывали из-за нарушения закона. Один раз вы обвинялись в том, что недостаточно заботились о двух ваших дочерях, которые после этого были отданы под опеку вашей сестре Чарлине. И вот недавно арест за попытку кражи в магазине Картье на автородео… В сообщении говорится, что вы вышли из магазина с дорогой изумрудной подвеской, что проявили агрессивность, когда охранник из магазина попросил вас ее вернуть, и что после этого ударили этого человека острым каблуком ваших туфель, причинив ему травму, на которую пришлось накладывать три шва.

– Если вам все это известно, тогда что мы морочим друг другу голову? – спросила Канда, стараясь не терять инициативу в разговоре.

– Так вы испытываете пристрастие к наркотикам?

– Раз уж вы все обо мне знаете, то…

– Сейчас речь идет не обо мне, – перебила ее Миранда. – Если вы не сможете признать, что у вас существует проблема, то мы не сможем начать с ней бороться.

Канда вскочила, приняв наглую, но до странности детскую позу. Со своими длинными костлявыми ногами, в короткой юбке, на какой-то миг она показалась двенадцатилетней девочкой-подростком, нарядившейся в материнский костюм и готовой показать язык своей учительнице.

– Можно мне удалиться теперь? – вежливо поинтересовалась она.

– Тут у нас не тюрьма, – ответила Миранда с тяжким вздохом, который сказал Канде, что она выиграла. – Тут у нас существуют правила и распорядок, но ваше дело следовать им или отказаться и уехать. – Без дальнейших комментариев она вручила Канде экземпляр правил Оазиса.

Проходя через большую комнату, Канда знала, что все глаза устремлены на нее, и старалась изобразить ту небрежную походку с покачиванием бедрами, которую любили ее поклонники. Когда рухнуло все остальное, гордость осталась при ней, и может быть, просто может быть, она поможет ей пройти через эту перевоспиталовку высшего класса. А сейчас ей нужно было только добраться до комнаты и не развалиться по дороге на кусочки.

Однако, когда она оказалась там, слезы пришли вновь. На этот раз она бросилась на постель, зарыла лицо в подушку и закричала от ярости и разочарования. Но причина заключалась не в Оазисе, как внезапно поняла она. Точно так же она плакала, когда была ребенком в доме у мамы, и плакала тогда из-за вещей, вызывавших ее ярость, – из-за грязи, необходимости тяжелой работы для мамы, дезертирства отца, из-за того, что у нее мало красивых вещей.

И теперь, впервые за много лет, она снова вернулась в шкуру той маленькой девочки, которая так многое ненавидела и так о многом жалела, той проклятой маленькой чернокожей малявки, у которой не было ни нарядов, ни денег, ни папы… ничего, только музыка в ее сердце, что звала ее.