Книга: Соблазн
Назад: 10
Дальше: КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ

11

– Я ненавижу День Благодарения, как его празднуют в Нью-Йорке, – заявила Пип, взмахнув широким жестом, который включал в себя квартиру на крыше небоскреба и все, что с ней связано. – Ненавижу парад Mасу, клюквенный соус и дурацких трепаных пилигримов, ненавижу Нормана Рокуэлла.
Стиви не знала, поддерживать ли ей слова подруги что-то возразить. Прошел год после ее первого, одинокого Дня Благодарения в Нью-Йорке. Был ли этот лучше? Вместо одиночества у нее была Пип. И столько много замечательных вещей случилось с ней за эти двенадцать месяцев.
И все же в каком-то отношении он казался ей таким же плохим, как и в прошлом году… Даже хуже.
Пип закурила еще одну сигарету и начала расхаживать по комнате.
– Мне надо бы поехать вместе с Валентиной в Палм-Бич. Ты тоже могла бы отправиться со мной, Стиви… По крайней мере, нам достанется немного солнца, пусть даже оно холодней, чем здешнее кладбище.
– Твоя мать не захочет видеть меня там, – сказала Стиви. Она заметила, несмотря на все заверения Пип, что Валентина стала менее приветливой, когда они говорили по телефону или встречались у нее дома.
Пип остановилась перед одним из окон и стояла так, как-то подавленно, на фоне зубчатого горизонта Нью-Йорка.
– Правда, будь она проклята, Стиви. Ведь она и меня тоже не жаждет видеть. Разве что только полностью на ее условиях. Если бы она любила меня, то разве не стала бы принимать такой, как я есть?
– Конечно, – подтвердила Стиви. – Да тебя и невозможно не любить, такую, как сейчас.
«А меня?» И Стиви на секунду подумала про Ли. Пип подняла стакан водки, который до этого поставила на подоконник.
– Тебя тоже, моя обаятельная Стиви. Давай за нас! – Она быстро проглотила содержимое. Затем снова поглядела в окно. – Почему индейку называют птицей? – спросила она недоумевающим голосом. – Ведь она не может летать. Мы тоже не птицы, правда?
Они обе находились в странном состоянии – рефлексирующие, раздраженные, беспокойные, не знающие, что им делать. – Это началось с тех пор, как Самсон отверг их. Не было ни официального изгнания, ничего такого им не сообщали. Просто они пришли как-то в Забегаловку и обнаружили, что там пусто, завсегдатаи уехали «на объект», как им сообщили, снимать новый фильм Самсона. После нескольких телефонных звонков Пип выяснила, что «объектом» был на самом деле городской дом на Семьдесят седьмой улице на востоке, возле Сентрал-парка, принадлежавший Самсону. Он купил его несколько лет назад, но никогда в нем не жил. На верхнем этаже там размещалась студия со стеклянной крышей, куда он удалялся работать, когда уставал от безумной жизни Забегаловки. Остальная часть дома использовалась под склад. Как часто говорил про себя Самсон, он был неизлечимым коллекционером; он постоянно что-то покупал – мебель, одежды, картины, украшения, монеты, старинные игрушки, старые холодильники – и большую часть всего этого хранил в том доме в центре, заваленном до потолка его коллекциями.
За пару дней до этого Стиви и Пип набрались смелости и решили отправиться в этот дом, чтобы попросить у Самсона прощения, им хотелось снова быть возле него. Но дверь охранялась мускулистым молодым человеком с акцентом жителя Бронкса, одетого лакеем, который сообщим им, что у него приказ ни одного человека не впускать и не выпускать, пока Самсон работает над фильмом. Пип, всегда дерзко ведущая себя, убедила молодого человека передать, что она и Стиви жаждут принять участие в «удовольствии». Через десять минут молодой человек – не дворецкий, а какой-то племенной жеребчик, играющий в фильме, как предположила Пип, – вернулся и вручил им два обмякших воздушных шарика. Вот и весь ответ Самсона, сказал дворецкий и решительно захлопнул перед ними дверь.
Стиви была озадачена. Но Пип всегда лучше понимала злой юмор Самсона.
– Это для нашего удовольствия, – объяснила она. – Мы должны взять их… и надуть.
С этого времени они оказались ни с чем, отчаянно стараясь развлекать друг друга.
Пип снова налила себе водки, взяв бутылку из старинного французского буфета, служившего баром, и выпила.
– Ну и что, что Самсон уехал в центр, – сказала она, пожимая плечами. – Он еще вернется к нам, подождет и увидит. Ему станет не хватать движения и эксцентрики… Он еще вспомнит про нас.
– Ты действительно так думаешь? – спросила Стиви, желая верить предсказаниям Пип, нуждаясь в вере в то, что потеря будет временной и что Самсон скоро снова позовет их.
Однако пламя оптимизма в черных глазах Пип мигнуло и погасло.
– Я не знаю, Стиви. На этот раз, я думаю… – Она замолчала и продолжила свое бесцельное хождение взад и вперед. Ее беспокойная ходьба по ковру от Обюссона стала невыносимо действовать Стиви на нервы.
– Эй, – сказала Стиви, – мы забыли про свой обед в честь Дня Благодарения. Эта всякая всячина, которую принес посыльный, пахнет неплохо. Мы поедим, а потом пойдем в кино или на какое-нибудь представление. Давай, Пип, не будем падать духом. Пока еще мы вместе…
Пип с нежностью взглянула на подругу:
– Ты права, детка… что еще нам нужно? Давай все и вся благодарить… Будем благодарить до посинения. О!
Она поставила на проигрыватель альбом «Питер, Пол и Мэри» четырехгодичной давности и стала накрывать старинный узкий и длинный стол лучшей скатертью Валентины, сделанной из бельгийских кружев, поставила ее фарфор от Споуда, серебро от Кристоффля и хрусталь от Уотерфорда.
– Вот, – сказала она. – Могу поклясться, что эти дешевые пилигримы и не мечтали ни о чем подобном. Теперь давай пировать.
Они прошли в просторную, старомодную кухню, где любимый поставщик Валентины оставил роскошную жареную индейку с засахаренным бататом, смешанный салат и еще теплый тыквенный пирог.
– Ух ты! Как красиво, – сказала Стиви, относя один из подносов и бутылку охлажденного шампанского в столовую. Она не была особенно голодна, и несмотря на ее попытку подбодрить Пип, боролась с собственным ощущением пустоты с тех пор, как проснулась в то утро. Она потрясла головой, словно отгоняя беспорядочные видения «дома», родителей и Самсона, Ли, который заставил ее ненадолго поверить, что его любовь наполнит ее жизнь содержанием. Какой смысл набухать над тем, что могло бы быть; лучше уж делать вид, что веселишься, пока не находится ничего более подходящего.
Пип хлопнула пробкой от шампанского, окинула оценивающим взглядом стол, который теперь ломился от еды, и спросила:
– Что в этой картине не так?
Стиви подыграла ей:
– Я сдаюсь.
– Подожди и увидишь, – проговорила Пип, выбегая из комнаты. Она быстро вернулась и высыпала горсть разных пилюль перед каждым из приборов. – Вот, – сказала она. – Теперь у нас индейка с настоящим гарниром.
– Здорово, – восхитилась Стиви, приветствуя эйфорию, которая, как она знала по опыту, скоро настанет. – Приступим?
Они сели.
Но Пип заколебалась.
– Подожди секунду. Во-первых, мы должны все-таки произнести какие-то слова. – Она сложила руки и наклонила голову.
Стиви была изумлена. Она никогда не видела религиозной стороны жизни подруги.
Пип стала произносить свою собственную молитву-благодарность:
– Я благодарю свою мать за то, что она дала мне все, так что зачем мне работать? И благодарю ее за то, что она оставила меня одну, и я могу делать все, что мне взбредет в голову. И я благодарю парня, который изобрел пилюли, так что я могу трахаться с кем угодно и в любое время, как мне захочется, и не беспокоиться о том, что влипнешь. – Она поглядела на Стиви. – Я что-нибудь забыла?
– Да, – сказала Стиви, поднимая бокал, – ты забыла про Пип Мейсон. Благодарю ее за то, что она моя подруга, – так зачем нам нужен Самсон или кто-либо еще?
Красивое лицо Пип исказилось от боли, две крупных слезинки появились в ее больших, темных глазах. Потом она спохватилась.
– Эй, – резко сказала она. – Ты нарушаешь правила. Долой дешевые сантименты!
– Ладно, ладно, – согласилась Стиви. – Тогда давай за хорошие времена. – Она закрыла глаза, взяла наугад пилюлю и запила ее шампанским. – Твоя очередь.
Однако Пип рассеянно уставилась на тарелку.
– Эй, – сказала Стиви, – не будь индейкой. Я хочу, чтобы мы летали вместе.
Пип подняла глаза, и искры вернулись в них.
– О, конечно. И правда, давай получать удовольствие – так, как сделал бы Самсон. – Она выстроила пилюли в ряд возле своей тарелки. – Я приглашаю тебя на игру «Кто еще стоит». Проигравшая все убирает – после того как проснется. – Пип проглотила пилюлю.
Стиви приняла вызов, проглотив вторую пилюлю.
Поедая праздничное кушанье, они соревновались друг с другом, глотая пилюли – две, три, четыре.
Потом Стиви увидела, как по щекам у Пип текут слезы.
– Что с тобой?
– Все кончено, Стиви. Все кончено. Хорошие времена прошли и никогда не вернутся.
Стиви никогда еще этого не видела. Пип всегда оставалась бодрой, бурлящей, готовой преодолеть любое препятствие.
– Эй, Самсон ведь не Бог. Найдутся другие…
– Дело не только в Самсоне, Стиви. Тут все. Шестидесятые, Вудсток, любовь… все позади.
– Постой, детка, – сказала Стиви, ощутив какое-то отчаяние, почувствовав тревогу оттого, что настроение у Пип так резко изменилось. – Должно быть, ты приняла слишком много успокаивающих. Попробуй парочку красных. Приободрись. Мы ведь должны развлекаться, не забыла?
– Да-а… ты права. Должно быть, дело в пилюлях, – Пип взяла две штуки амфетамина из горки, лежавшей у ее тарелки, откинулась назад на стуле и закрыла глаза. Через пару секунд она, качаясь, поднялась со стула. – Прости меня, Стиви. Мне нужно уйти.
Стиви не поняла, что Пип имела в виду, пока не увидела, что она направляется к одной из ванных комнат квартиры.
– Может, тебе помочь? – спросила Стиви, заметив, что Пип едва держится на ногах.
Пип бросила на Стиви странный взгляд.
– Нет, я сделаю это сама. Но спасибо за вопрос. – Она доковыляла до стула Стиви и поцеловала ее в щеку. – Я люблю тебя, Стиви, – сказала она. – Тебя одну…
Стиви проглотила еще пару пилюль. Теперь она ощущала головокружение и была не особенно счастливой, но и не грустной.
Казалось, прошло много времени, прежде чем она поняла, что Пип не вернулась. Однако восприятие времени в ее состоянии могло быть обманчивым. Возможно, прошло всего лишь тридцать секунд, а может, и тридцать минут. Стиви подождала еще.
Наконец она с трудом поднялась и направилась к закрытой двери ближайшей ванной. Постучала.
– Пип? – крикнула она. – Пип? Ты там? Как ты себя чувствуешь?
Никакого ответа. Стиви повернула ручку, и дверь открылась. В ванной было пусто.
В квартире было еще три ванных комнаты, и Стиви зашла в каждую. Все были пустыми. С нараставшим чувством тревоги она стала обегать спальни.
Снизу, с улицы донесся визг сирены. В спальне Пип Стиви увидела, что дверь, ведущая на террасу небоскреба, была распахнута. Она споткнулась и упала, когда заспешила к ней. Ее сердце бешено забилось, когда она наклонилась через перила и поглядела вниз… с высоты многих этажей. Толпа народу мельтешила, будто муравьи, возле крошечной полицейской машины и «скорой помощи». Потом Стиви увидела квадрат белой ткани, распростертый на асфальте. Отсюда он казался носовым платком – но Стиви знала, что это не так. Крик страха вырвался у нее из глотки, и она упала на пол.

 

Это было хуже, чем кошмарный сон. Все было таким ужасающе реальным… сидеть среди гор праздничных блюд в День Благодарения – к пище они едва прикоснулись, в основном поглощали наркотики, – чувствовать себя потрясенной и больной до глубины души, через силу отвечать на вопросы полицейских, в то время как единственное, чего ей хотелось, это проглотить горсть пилюль и заснуть надолго, быть может, навсегда.
Вопросы сыпались на нее вновь и вновь, одни и те же, как будто полиция думала, что она лжет. А правда заключалась в том, что она едва была способна соображать и не могла вспомнить последние минуты, которые провела с Пип. Хотя их голоса и казались настойчивыми, полицейские держали себя вежливо. И все же она могла слышать презрение, смешанное с сочувствием, в их вопросах, видеть, как неодобрение перебарывает симпатию в их глазах. Она отчаянно мечтала, чтобы они поскорей ушли.
Была ли Пип в отчаянии? – хотели они знать. Немного, ответила Стиви, но у нее часто менялось настроение; всегда было трудно сказать, что Пип Мейсон чувствует в данный момент.
Какие пилюли и сколько проглотила Пип? – спросили они. Стиви не знала, она не была уверена. Она старалась объяснить, что они затеяли игру, а когда увидела, что полицейские покачали головами, она сказала: нет, это было не так, Пип была в депрессии, но в здравом рассудке. Она была не такой, как они подумали, не какой-то там свихнувшейся на наркотиках, испорченной, богатой девчонкой, которая сиганула из окна.
– Нет… она не любила ЛСД, – объяснила Стиви. – Все это были просто тонизирующие и успокоительные. Она сказала, что идет в ванную… вот и все. Может быть, она почувствовала немного тошноту. Может, вышла немного подышать. Это был несчастный случай… О, Боже, это точно был несчастный случай… – Стиви бурно зарыдала, ее стройное тело сотрясалось от плача, а слезы на глаза не приходили. Она почувствовала на своем плече сильную руку, но утешения она не принесла.
Кто-то протянул ей стакан воды. Она немного выпила, закашлялась и стала икать так сильно, что едва могла дышать. Когда она пришла в себя, допрос возобновился. Полицейские записывали все, что она говорила, и все-таки Стиви чувствовала, что они ей не верили. Взяв ее адрес, они сообщили, что ее могут снова вызвать для дачи показаний.
Когда они предложили подвезти ее домой, она потрясла головой. Ей казалась невыносимой мысль сидеть сейчас одной дома, нет, не теперь. Но куда она могла пойти? Единственным, о ком она могла подумать, был Самсон. Ведь он находился у истоков ее дружбы с Пип, и хотя повернулся к ним спиной, он был тем человеком, кто знал, как много Пип значила для нее.

 

– Я не уйду отсюда! – завизжала она, когда девушка, которая подошла к двери, сказала, что Самсон сейчас ест праздничный обед. Прорвавшись внутрь, она очутилась в мраморном фойе и выкрикнула его имя громче, чем когда-либо кричала в своей жизни. – Самсон! Самсон!..
Через минуту он спустился вниз по лестнице, его костюм состоял из синей кружевной рубашки и синих бархатных бридж – с ног до головы Маленький Синий Мальчик.
Он улыбнулся и протянул руку, словно приветствуя ее, случайно забежавшую в гости.
– Милая Стиви… что за приятный сюрприз, – произнес он. Затем, словно ужасный крик не насторожил его, он взглянул на ее искаженное лицо. – Но скажи мне, что с тобой? – спокойно спросил он.
Она старалась что-то сказать, но слова не шли, и она просто бросилась на грудь Самсону. Он держал ее и гладил ей волосы; от этого нежного жеста Стиви стало больно за все, что она потеряла. Он отвел ее в гостиную, которая до потолка была заставлена ящиками и коробками, усадил на диван и осторожно прикоснулся к ее щеке.
– Что с тобой? – повторил он. – Ты попала в какую-нибудь беду, Милая Стиви?
– Это Пип, – еле выговорила она. – О, Господи, Самсон, Пип мертва, она мертва… – Она уткнулась ему носом в плечо и начала бормотать подробности, пока ее не захлестнули рыдания, которые залили его шелковую рубашку солеными слезами. Он вздохнул, но ничего не сказал, и сквозь звуки своих собственных рыданий Стиви слышала равномерное тиканье старинных часов, стоявших у входа в комнату.
Наконец Стиви отстранилась и поглядела ему в глаза, с немой мольбой. Ей нужна была какая-то реакция с его стороны. Однако он не казался ни опечаленным, ни удивленным.
– Она мертва, Самсон, – повторила Стиви. – Это просто уму непостижимо.
Самсон слабо улыбнулся ей:
– О нет, Милая Стиви, я понимаю это. Лишь то, что происходило до этого, было непостижимо. Смерть – самая реальная вещь на свете. И Пип была готова к ней.
– Готова? – Стиви отпрянула от него, черствость Самсона поразила ее с силой физического удара. – Самсон, ведь она была такой юной, полной…
– А ее десять минут в свете прожектора остались позади. Она вся осталась в прошедшем времени, Стиви, и понимала это.
Стиви потрясла головой, дивясь холодным, жестоким рассуждениям Самсона и не желая их принимать. Впрочем, теперь она увидела, что кое-кто из Самсоновой свиты спустился на несколько пролетов лестницы, они стояли и слушали. И все это было не что иное, как представление для них.
– Почему бы тебе не отправиться домой и не отдохнуть, – сказал Самсон. – Ты выглядишь…
– Нет! – крикнула она, ненавидя Самсона, но все еще нуждаясь в нем, мечтая, чтобы вся эта страшная реальность снова превратилась в иллюзию, чтобы она смогла посмотреть на трагедию с Пип, как на будничный эпизод в спектакле, поставленном в театре.
– Прошу тебя, Самсон, можно мне остаться с тобой хоть ненадолго? Пожалуйста, не выгоняй меня сейчас…
Он заколебался, но лишь одно мгновение.
– Ладно, – согласился он со вздохом. – Я дам тебе кое-что, чтобы ты заснула. А когда почувствуешь себя отдохнувшей… – Он не договорил, потому что стал рыться в ящичке с пилюлями, который всегда был при нем, и извлек два нембутала.
Стиви покорно взяла их и удалилась в одну из верхних комнат. Не раздеваясь, она улеглась на постель и стала ждать прихода сна. Но этих успокоительных средств было недостаточно, чтобы стереть те последние минуты, проведенные с Пип, запретить сознанию прокручивать их вновь и вновь. Неожиданно ли Пип решила, что жизнь невыносима для нее? Стиви понимала, что это такое – считать себя пропавшей и потерпевшей поражение, не верить, что впереди может быть что-то хорошее, но не могла и вообразить, что можно и в самом деле сделать этот последний шаг, после которого уже ничего нельзя изменить.
Уставившись в белый потолок, Стиви с ужасом представляла себе, как Пип падает в пространстве – а Смерть поджидает ее внизу, протягивая длинные, костлявые руки, чтобы обнять ее. И Пип так страшно и так ужасно одиноко. Она закричала, чувствуя боль, которую испытала Пип, так, словно это была ее собственная, и после этого ее поглотила темнота.

 

Медленно приходя в сознание, она чувствовала пульсирующую головную боль. Глаза, казалось, склеились, и лишь с большим усилием она заставила их открыться. Вместе со зрением пришли и воспоминания – и неизбежный страх.
Она потащилась в ванную комнату. Лицо, глянувшее на нее из зеркала, было пугающим, кожа серой и землистой, глаза тусклыми и пустыми. Она пустила холодную воду и плеснула себе в лицо. Это усилие утомило ее, и хотя она чувствовала, что ей надо что-то предпринять, но не знала что. Самсон скажет, подумалось ей, Самсон всегда все знает…
Дом казался спокойным и тихим, когда Стиви обшаривала его, пробираясь между коробок и пакетов с накопленными за многие годы плодами ненасытного коллекционирования. Она нашла его на верхнем этаже, в просторной студии со стеклянной крышей, которую он сделал из трех небольших комнат. Он сидел, склонившись над чертежным столом, полностью поглощенный своими занятиями, а когда увидел Стиви, нахмурился, как будто уже успел про нее забыть, либо его больше не интересовало, что она здесь.
– Я занят работой, – сказал он, а когда Стиви не тронулась с места, добавил: – Убирайся отсюда, Милая Стиви. Что случилось с Пип, того уж не изменишь, а я больше ничем не смогу тебе помочь. Черный туман заразителен, а если ты не хочешь от него избавиться, тогда возьми его с собой в похоронную контору Кемпбела. Сегодня днем там будут отпевать Пип. Как полагаю, вполне торжественное мероприятие. Великая герцогиня или как ее там даже прервала свой отпуск, который проводила в Палм-Бич, чтобы присутствовать на церемонии.
– Отпевать? – повторила она, ухватившись за возможность как-то еще побыть рядом с Пип, выразить ей свою любовь. – Пойдем со мной, Самсон… пожалуйста! Только это, и больше я не стану просить…
– Нет! – резко отрезал он. – Не трать попусту время, Милая Стиви. Я не хожу на похороны или поминки. – Он снова извлек свой верный ящичек. – Если тебе нужен друг, чтобы выдержать все, что увидишь, вот возьми.
Стиви взяла пару капсул амфетамина.
– Но неужели тебе ее не жалко, Самсон… хоть чуточку?
Самсон отвернулся, и в какой-то миг она подумала, что он снова станет ее прогонять. Но потом повернулся к ней с иронической улыбкой, которую она так хорошо знала.
– Да, – сказал он тихо, – мне жалко нашу Пип. Вот почему я и не подумаю участвовать во всяких там ужасных ритуалах. Наша Пип родилась прошлой ночью прямо вот здесь, Милая Стиви. Я еще не закончил, но нарушу свои правила на этот раз и дам тебе посмотреть. Сохраним нашу Пип… такой, как я буду вспоминать ее. – Самсон отошел в сторону, позволив Стиви взглянуть на работу, которая лежала на чертежном столе. Это был монтаж из фотографий, по которым Самсон провел там и сям цветные линии, что сделало каждый снимок еще более живым, – Пип хохочущая, голова ее откинута назад в веселом упоении; Пип кривляющаяся, она высунула язык; Пип, наряженная для Дня Всех Святых, такая жизнерадостная, что Стиви стало больно смотреть. Она бросилась бегом по лестнице и пулей вылетела из Самсонова дома.

 

Стиви сидела в заднем ряду набитой народом церкви, нервно перебирая носовой платок и одергивая черное платье, которое казалось слишком коротким для такого печального случая. Она старалась внимательно слушать, когда человек, которого Стиви не знала, произносил хвалебные речи о единственной подруге, которая была у нее за всю жизнь. Однако он, казалось, описывал ту Пип, какую она и не знала. Девушку, в шестнадцать лет закончившую с отличием школу в Брирли, о дебютантском бале которой говорил весь Нью-Йорк. Ловкую всадницу, завоевавшую высокие награды за взятие препятствий и выездку.
Какой же была на самом деле наша Пип? – спросила себя Стиви. И почему она забросила все эти вещи, которые были частью ее жизни?
Я хочу узнать о ней больше, подумала Стиви. Однако говорившему больше нечего было сказать о жизни Пип, и вместо этого он начал говорить о ее смерти, о «ярком, сияющем луче, трагически погасшем раньше срока». Не успел он договорить, как раздался вопль отчаяния, резанувший по сердцу Стиви словно нож. Это была Валентина, одетая в тяжелые черные одежды.
– Моя деточка, – кричала она, – моя деточка ушла навсегда. – Друзья подошли к ней, чтобы утешить, но боль Валентины было невозможно удержать. – О, Боже, – причитала она, – она была такая юная, такая красивая… у нее было все, только живи… Почему ты не взял вместо нее меня?
Почему? – повторила про себя Стиви. Она закрыла на миг глаза и старалась почувствовать присутствие Пип здесь, среди тех, кто любил ее. Но никакого ответа не получила. Она слышала лишь шорох одежд, приглушенное бормотание утешительных слов, когда служители начали медленно выходить.
Она открыла глаза и увидела, как Валентина поднялась со своей скамьи, поддерживаемая под руки двумя друзьями. Она ступала тяжело, как старуха, сломанная и потерявшая всякую надежду. Когда она поравнялась с дверями церкви, Стиви протянула руку.
– Мне так жаль, – прошептала она. – Я… Валентина повернула к ней остекленевшие от боли глаза. Когда пришло узнавание, она отпрянула, бросив на Стиви взгляд, полный ненависти.
– Ты довольна своей работой? Убийца! Моя деточка была ангелом… прелестным ангелочком, пока ты и тебе подобные не уволокли ее от меня. И теперь вы убили ее! Вы убили мою Пип!
Друзья силой вывели Валентину наружу, оставив Стиви съежившейся от яростного напора. Она рухнула на скамью, слова Валентины навсегда отпечатались сознании. Она хотела сказать себе, что мать Пип ошибалась, что она никогда ничего не сделала бы такого, что принесло бы вред подруге, которую так побила. Однако семя вины, которое уже проросло в душе Стиви, именно теперь расцвело после таких обвинений. Ведь она могла что-то предпринять, чтобы спасти Пип… должна была что-то сделать. Почему же тогда она продолжала участвовать в той дурацкой игре? Почему не видела и не чувствовала, что все не так? И почему, о, почему отпустила Пип от себя?
Кое-как она выбралась из полутемной церкви на улицу. Она куда-то брела, не понимая куда, чувствуя себя полумертвой, неспособная ни думать, не желая чувствовать, потому что это несло с собой такую ужасную боль и одиночество.
Она бесцельно ходила по улицам, не замечая холода, от которого покраснело ее лицо и замерзли пальцы. Амфетамин прекращал свое действие, и Стиви с ужасом думала о том моменте, когда ничего больше не будет стоять между ней и страшной реальностью. У нее в квартире оставались пилюли и спиртное, но она не могла заставить себя подняться туда, опасаясь почувствовать еще большее одиночество, чем прежде.
Стиви вспоминала сильные руки Ли, его честные серые глаза, нежные прикосновения. Мог бы он спасти ее сейчас, дать ей любовь и утешение, когда она так сильно в них нуждалась? Или отвернется в гневе и презрении? Она бы этого не пережила, именно теперь.
И тогда она подумала о Поле Максвелле. Он не прогонит ее; он всегда ее желал, и хотя между ними не было любви, он все-таки был лучше, чем одиночество. Если он не мог дать ей душевный покой, то у него было в избытке всяких средств, чтобы она смогла получить забвение.
Фиолетовые сумерки спускались на Ист-Ривер, когда Пол Максвелл вернулся в свой дом на Бикманплейс.
Стиви сидела и наблюдала, как умирал день. Когда она пришла, Пола еще не было, однако консьерж знал ее в лицо и позволил подождать.
– Что это? – сказал Пол, проходя в гостиную, где висело несколько самых больших и ценных картин Самсона. – Ты принесла мне ранний подарок к Рождеству, Стиви?
Когда она не ответила и посмотрела куда-то сквозь него пустыми глазами, он переменил тон:
– Я слышал про Пип, Стиви… Мне жаль ее. Я знаю, как вы дружили.
После его слов она почувствовала к Полу большую симпатию, чем к Самсону, и она не пожалела о своем выборе.
– Мне нужно где-то остаться, – заявила она.
– Надолго?
– Я сказала, – ответила она, – остаться. Слабая улыбка промелькнула по его лицу.
– Ну-ну, – пропел он. – Прямо даже так? – Он немного подумал, взвешивая возможности, пока Стиви затаила дыхание. Потом вызвал слугу. – Мисс Найт останется у нас на некоторое время, Гаши. Приготовь комнату рядом с моей и позаботься, чтобы у нее было все, что ей нужно… – Он повернулся к Стиви. – А ты что-нибудь принесла с собой?
Она помотала головой.
– Неважно… я пошлю за всем завтра. Что ты хочешь на ужин? Гаши может приготовить тебе что-нибудь, если ты устала…
– Я не голодна, Пол. Я не могу есть. Но мне… мне нужно…
Он кивнул.
– Да, я вижу. Пойдем со мной.

 

В течение следующих недель Пол стал защитником и кормильцем Стиви. Он давал ей все, что она хотела, – еду, одежду, кров, и, что самое важное, наркотики, которые освобождали ее от мыслей и ответственности.
В импозантном особняке на Бикман-плейс никто не требовал от Стиви, чтобы она что-то делала, – ни мыть посуду или убирать за собой, ни даже есть вкусные блюда, которые ставились перед ней. Ей позволялось спать день и ночь, валяться на шелковых простынях и забываться от горя благодаря обилию припасов, имевшихся у Пола. Взамен он лишь время от времени пользовался ее телом, либо в постели, либо на вечеринках и оргиях, на которых он так любил бывать, – в Сохо или Вилледж. В тех местах, где еще сохранялась память о Стиви как о знаменитости, Полу нравилось демонстрировать ее как свою персональную любовницу.
Поначалу ему, казалось, нравилось владеть ею, пусть даже это и стало следствием несчастья. Он покупал ей подарки – драгоценности и меха, чтобы пополнить полный шкаф нарядов от разных модельеров, которые он ей приобрел. Однако, по мере того как рос та зависимость Стиви от него, когда ее рассудок мутнел и исчезал в химическом тумане, окружавшем ее каждый час, когда она не спала, Пол становился раздражительным и жестоким, словно она каким-то образом надула его и продала пустую оболочку вместо того, к чему он когда-то вожделел.
Он начал донимать ее язвительными и грубыми замечаниями по поводу ее исчезавшей красоты, рассказами о восхитительных людях, которых встречал и общался на вечеринках у Самсона, находя удовольствие в этих напоминаниях ей, что он вхож туда благодаря своему богатству и положению в обществе, а вот ее будут лишь снисходительно терпеть, если он соизволит взять ее с собой. Если он ожидал увидеть проявления гнева, вспышку злости, то бывал всегда разочарован, потому что Стиви выдерживала его провокации, коль скоро он снабжал ее наркотиками. Чем более уверенным становился он в том, что она зависит от него, тем больше старался заставить ее страдать. У него дома были наручники, и иногда он надевал их на нее и оставлял стоять под душем, заставлял спать голой, стоя. Он хлестал ее ремнем, унижал ее животной страстью. Утром в канун Нового года он предъявил ей ультиматум.
– С меня достаточно, – заявил он. – В чем бы твои проблемы не состояли, тебе нужно искать другое место проживания. Сегодня ко мне придут семьдесят человек гостей, и я хочу, чтобы они хорошо повеселились, чтобы ты не разгуливала здесь на манер зомби. Так что если можешь привести себя в приличный вид, если сможешь помогать моим гостям развлекаться, тогда оставайся. Если нет – отправляйся в свою комнату и собирай вещи.
Угроза наполнила Стиви ужасом. Она будет делать все, что захочет Пол, все что угодно, только чтобы он не выбрасывал ее из дома.
Она изо всех сил старалась сделать себя снова красивой, заставила себя выйти из дома и отправиться в ближайший салон красоты, за сто долларов подкупила владельца, чтобы он принял ее, несмотря на множество ожидавших своей очереди посетительниц. Ее волосы были спешно подстрижены и уложены, ногти покрыты лаком, а нездоровую кожу оживили при помощи маски и массажа.
Вернувшись домой, она всячески избегала встреч с Полом. Приняла она только амфетамин, хотя все ее тело кричало и требовало добавки, затем попросила слугу принести ей термос кофе. Дрожащими руками она замазала темные круги под глазами густым гримом и накрасила щеки и губы. И, как последний штрих, наклеила двойные ресницы, которые были в свое время ее фирменным знаком. Потом посмотрела на свою работу в зеркало. Красавицей она не выглядела, но и не была тем зомби, о котором говорил Пол. Она влезла в красное платье от Гивенчи и предстала перед ним на инспекцию.
– Лучше, – сказал он со сдержанным одобрением, – намного лучше. Только смотри не напивайся и не стекленей от наркотиков.
Вот с этим было трудней, поскольку, когда стали приезжать гости, Стиви почувствовала, как в ней нарастают панические настроения. Она не в силах была сказать ни слова, хотя прекрасно понимала, что Пол ожидал от нее такой же светскости и обходительности, какую она демонстрировала в свое время в Забегаловке. Она выпила бокал шампанского и на всякий случай проглотила пару красненьких. Почувствовав, что это помогло, она весело заулыбалась и стала заигрывать с мужчиной, явившимся без приглашения. Вскоре к нему присоединился еще один, и Стиви удвоила свои старания, всматриваясь в их лица в поисках того обожания и восторга, который она прежде возбуждала в глазах каждого мужчины.
Однако, по мере того как дом наполнялся народом, ее беспокойство нарастало. Казалось, что воздух становится слишком разреженным, так что уже нечем дышать, а звуки нестерпимо громкими. Почувствовав головокружение и тошноту, она извинилась и выбежала через заднюю дверь в сад, раскинувшийся на берегу реки. Дрожа от ледяного зимнего ветра, она подумала, не пора ли ей отправиться вслед за Пип.
– Какого дьявола ты тут околачиваешься? – рявкнул Пол, появившись позади нее. Он схватил ее за руку и резко развернул к себе. – Ты что, уже надралась? Я предупреждал тебя, Стиви…
– Нет, – запротестовала она, – я не пьяная. Мне просто нужно немного подышать. Внутри так душно.
– Ладно, пошли, – сказал он, – мы сейчас устроим кинофестиваль Милой Стиви Найт, и поэтому ты должна быть там. Пошли.
Она повиновалась, следуя за Полом на второй этаж в кинозал.
– Вот наша звезда, – добродушно объявил он, убавляя свет. – Наш первый аттракцион – это недавний фильм со Стиви – «Сны Дракулы», где продюсером выступал ваш покорный слуга. Наслаждайтесь.
Стиви сидела в темноте, глядя на мелькавшие на экране образы. Как давно все это было, в другой жизни и в другой эпохе, как сказал Самсон. Увидев лицо Пип, она заглушила в себе готовый вырваться крик и закрыла глаза. И теперь слышала лишь голоса, голоса прошлого, говорившие и смеявшиеся. Внезапно она ощутила на своем бедре чью-то руку. Она застыла, но не отодвинулась. Ее глаза открылись. Это был мужчина, с которым она говорила в начале вечера, и он улыбался, предвкушая что-то.
– Я видел эту картину прежде, – прошептал он. – Пошли найдем где-нибудь укромное местечко, и я узнаю настоящую Стиви Найт.
Она хотела отказаться, оттолкнуть прочь руку, но боялась устраивать сцены, боялась того, что может сделать Пол, если она оскорбит его друга. Она позволила вывести себя из кинозала в темную спальню. Она закрыла глаза, когда ее пихнули на постель, и не открывала их, когда руки задрали ей платье и спустили вниз трусы.
– Проснись, – тормошил ее партнер. – Не очень-то большое получается удовольствие, если ты не подыгрываешь. – Ее руки поднялись кверху заученным движением и обвились вокруг его шеи. Ноги раздвинулись, позволив ему войти, затем обхватили его зад. Он сделал несколько движений, дожидаясь ответной реакции, а когда ее не последовало, начал, орудовать в своем собственном ритме. Кончил он быстро, заворчав, когда выходил из нее.
– Это приватная встреча, или можно присоединиться? – раздался в темноте голос.
– Она вся твоя, – ответил со смехом мужчина рядом с ней.
Стиви услышала шорох одежды, жужжание застежки на брюках, потом почувствовала, как другое тело прижалось к ней, чье-то теплое дыхание на лице. Руки сжали ее груди. Губы поймали ее рот, вливая запах алкоголя.
Спаривание повторилось – и не успело оно закончиться, как появились другие, собрались вокруг нее, отвратительный избыток рук на собственном теле ужаснул ее, некоторые мужчины использовали ее рот, другие входили в нее. Это все продолжалось и продолжалось, а ей было все равно.
Когда они ушли, она долго лежала на кровати, пленница собственной неподвижности. Наконец встала и начала приводить в порядок одежду. Она включила свет и содрогнулась от отвращения, увидев себя в зеркале. Дорогое платье разорвано, по лицу размазан грим, глаза потухшие, мертвые. Милашка Стиви Найт больше не была милашкой. Хуже того, она стала грязной забавой. Как могло это случиться? – спросила она зеркало. Почему все мужчины в ее жизни превращались в Адмирала? – спросил ее внутренний голос. Выглядели они по-разному, говорили разные вещи, так почему же они всегда оказывались одним и тем же? Зеркало ответило: потому что ты дешевка, Стиви, и ты заслуживаешь, чтобы с тобой так обращались. Ну, а как насчет Ли? – возразил тоненький голосок надежды. Ведь он только и хотел, что помочь мне, и не просил ничего взамен. Был ли он точно другим? Да, но он не хотел видеть настоящую, реальную Стиви Найт, ответило зеркало. Ему нужен был кто-то хороший и приличный, нужна была такая женщина, какой ты просто не умела стать.
Нет, нет, беззвучно закричала Стиви, колотя по зеркалу кулаками, не замечая, что разлетавшиеся во все стороны осколки ранят ей руки. Нет, нет, нет, нет…
Она старалась пошевелиться, но не смогла. Руки у нее были прибинтованы к телу, а тело застыло и его сводили судороги. Она почти ничего не видела, но запах сказал ей, что она не у Пола в доме. Тут был несвежий, застоявшийся запах человеческих тел, смешанный с дезинсектантами. В глотке у нее горело, во рту стоял бумажный вкус, она отчаянно мечтала о глотке воды. Она слышала шум голосов, какую-то возню, но ей казалось, что все это доносится откуда-то издалека. Напрягаясь изо всех сил, она попыталась еще раз вытащить руки, но лишь стукнулась головой обо что-то похожее на жесткую койку без подушки.
Она замерзла, все ее мышцы болели, ей хотелось пить, но больше всего она испытывала страх. Внезапно она вдохнула аромат лаванды, увидела лицо пожилой женщины, светлые волосы. Наконец-то, подумала она, как долго мне пришлось ждать.
– Мама, – простонала она, – о, спасибо, мама, слава Богу, ты возьмешь меня домой. – Стиви прильнула к ее белому платью. – Спасибо тебе, мама. Я никогда больше не буду плохой. Я даже буду делать то, что скажет он… – Стиви показала на Адмирала, стоявшего в другом конце комнаты в своей белой форме.
Женщина возложила руки на руки Стиви и нежно, но твердо отцепила их от своего платья.
– Я не твоя мама, детка.
И Стиви поняла, что человек в белом кителе и брюках был не Адмирал.
– Но если ты думаешь, что я твоя мама, – продолжала женщина с улыбкой, – то ты определенно попала в нужное место. – И, словно отвечая на беззвучный вопрос, появившийся в глазах Стиви, добавила: – Добро пожаловать в Бельвю.
Назад: 10
Дальше: КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ