Глава 12
Мэгги наконец-то не понаслышке узнала, что такое ад. Она уже пять недель в нем жила.
— Что это? Ну почему?! — в отчаянии вскрикнула она, глядя на заваленный вход в шахту.
— Так получилось, Мэгги, — еще не оправившись от пережитого несколько минут назад ужаса, ответил Вильсон. — Мы болтали-болтали, а оно как обвалится! Нет, сначала затрещало, а потом как началось! Горди мне крикнул: «Беги, Вильсон!» И я побежал.
Мэгги испытывающе посмотрела на Гордона. Он был бледен как смерть.
— Я не знаю, что случилось. Подпорки были крепкие. Я сам проверил.
Гордон стал на колени у груды скальных обломков и начал их внимательно рассматривать в местах разлома.
Мэгги устало закрыла глаза. Она чувствовала себя опустошенной. Хотелось плакать, кричать… ругать кого-то. Сколько дней понадобится, чтобы опять пустить шахту?
— Что же теперь делать?
— Будем расчищать! — твердо ответил Гордон.
Началась тяжелая, изнурительная работа. Дел хватало всем. За несколько дней удалось расчистить большую часть завала. Но это была лишь капля в море, поскольку, судя по всему, обвалилась не только передняя, но и центральная часть шахты. От зари до зари рука об руку работали все вместе: и «хулиганки», и Вильсон, и Мэгги, и Т.Г.
Огромные куски скалы, которые невозможно осилить даже всем вместе, кололи на части и только потом относили прочь вместе с землей и прочей мелочью. В тихом морозном воздухе не умолкал перестук огромных молотков, звонко дробя камень, ухали кайла и хрустко шуршали лопаты.
Даже Вильсон не остался без дела. Он то и дело летал к ручью за водой.
Гордон оказался незаменимым работником. Он поспевал всюду: и расчищал наравне со всеми завал, и отдавал распоряжения, и бросался на помощь, когда женщины совсем выбивались из сил.
Гордон знал свое дело, и его авторитет признавался безоговорочно. Мэгги не удивлялась его умению поставить дело, его твердости, характеру. Она лишь открыла в нем еще одно достоинство, которое и обрадовало и в то же время испугало ее.
Ей вдруг захотелось доказать, что она достойна его. И чем больше ей этого хотелось, тем больше она разочаровывалась в себе. Вконец измотанная непосильным трудом, она поняла, насколько он сильнее ее физически и морально.
Однажды поздно вечером, охваченная невеселыми мыслями, она одиноко сидела на камне недалеко от своей землянки. Горькие слезы текли по щекам, и Мэгги ничего не могла с собой поделать.
— Что случилось? — с тревогой в голосе спросил Гордон, опускаясь перед ней на колени и заглядывая в глаза. Задумавшись, Мэгги даже не заметила, как он подошел. — Ты как себя чувствуешь? — увидев ее бледное, исстрадавшееся лицо, забеспокоился Гордон.
— Ничего, все нормально. Я просто хотела побыть одна. Вот и все.
— Точно? — Он с сомнением покачал головой.
Она улыбнулась:
— Глупенький, я прекрасно себя чувствую.
Гордон тем не менее продолжал поглядывать на нее с недоверием. Он заметил, что Мэгги целый день была сама не своя.
— Что, Вильсон заболел? — Гордон удивленно обернулся и посмотрел через плечо в сторону землянки. Он не так давно видел, как Вильсон силком кормил земляными червями своего нового питомца — ворона с поврежденным крылом.
— Нет, Вильсон тоже здоров. С чего ты взял? Я просто хотела побыть одна. Вот и все, — упорно твердила Мэгги.
— Да что стряслось? На тебе лица нет! Что с тобой? — нетерпеливо спросил Гордон. Его всегда раздражали женские капризы.
Мэгги вздохнула, повернула руки ладонями кверху и разжала пальцы, показывая ему крупные розовые мозоли.
— Мозоли?
Она кивнула:
— Не знаю, что с ними делать.
— Мэгги! — Он подался вперед и нежно погладил ее руки. — Пожалуйста, скажи мне, что с тобой?
Она посмотрела ему в глаза:
— У меня… — Против ее воли запрыгавшие губы не дали договорить. — Никогда не было… мозолей.
— Не беда. Раньше не было, теперь есть. — Гордон улыбнулся, и от его улыбки ей стало легче. Мэгги даже не подозревала, что он умеет так улыбаться. Словно по мановению волшебной палочки, от ее плохого настроения не осталось и следа. — У тебя есть мазь?
— Нет, а какая?
— Ох, уж мне эти женщины, — проворчал он, подхватил ее на руки и понес к ручью.
Вильсон, сидя на корточках, кормил ворона. Увидев, как Гордон уходит куда-то, держа Мэгги на руках, он бросил червяка обратно в банку и удивленно вытянул шею:
— Эй, что случилось с Мэгги?
— У нее мозоли!
— Аа-а… — протянул он разочарованно и вернулся к прерванному занятию.
Подумаешь, мозоли! Эка невидаль! У него у самого все руки в мозолях.
На берегу ручья Гордон стал на колени и опустил руки Мэгги в хрустально-прозрачную ледяную воду, которая, наскакивая на торчащие камни, журчала и пенилась в прекрасном диком танце.
Гордон принес жестяную коробочку с мазью, которую Мосес оставляла в своем рюкзаке у него в палатке, и, щедро плеснув густой целебной жижицы ей на ладони, осторожно перевязал их куском чистой белой ткани.
Мэгги, затаив дыхание, наблюдала за его легкими и нежными движениями. В ее душе вдруг проснулось что-то. Быть может, это была любовь…
Он уже закончил, но бессознательно еще удерживал ее руки в своих.
— Полегчало?
Она кивнула и смущенно улыбнулась. Ей вдруг стало стыдно за то, что ему опять приходится заботиться о ней. Он, наверное, считает ее неженкой, каких свет еще не видывал.
— Я догадываюсь, о чем ты думаешь: «Такая глупая, расстроилась из-за каких-то мозолей». Да?
Гордон опустил глаза, чтобы она вдруг не угадала его мыслей. Она и так почти догадалась… Он действительно думал, что она такая… прекрасная и чистая… Ему просто не верилось, что он может на что-то рассчитывать.
Гордон несколько отстранился от Мэгги, словно отгородившись каменной стеной. Он сделал вид, что очень занят, закрыл крышку, положил коробочку обратно в рюкзак, перекинул тесемку за спину, собираясь встать и отнести рюкзак на место в палатку.
Мэгги с трудом подавила разочарованный вздох. Каждый раз, когда между ними возникала некоторая близость, которая могла перерасти в нечто большее, он вдруг замыкался, уходил в себя. И каждый раз в таких случаях у нее возникал вопрос: неужели дело только в ней, или вообще все женщины вызывают у него такую реакцию?
— Ты завтра пойдешь на шахту? — спросила она.
Они едва расчистили проход, и работы еще был непочатый край.
— Мосес сама управится.
— Я тоже так думаю, однако мы и так столько дней потеряли, что я подумала, может дело пойдет быстрее, если ты им поможешь на шахте?
Мэгги давно уже подметила, что Т.Г. редко и неохотно спускается в шахту. И это обстоятельство неприятно поразило ее. Выполняя свои прямые обязанности, он обычно проверял дневную выработку в конце рабочего дня, в другое же время застать его в шахте было невозможно.
— Нет. Мосес сама управится.
Мэгги быстро развернулась к нему всем телом, словно только этого и ждала.
— Хорошо! Но если ты поможешь, то дело пойдет гораздо быстрее!
Расчищая обвал на шахте, они действительно потеряли целую неделю драгоценного времени, а на носу была зима. Мэгги нервничала, когда Гордон пропадал где-то целыми днями и лишь под вечер приходил на шахту. Она не знала, чем он занимается, но, судя по всему, другой работы у него не было: слишком регулярно он появлялся каждый вечер.
«В привидение он не верит, сам говорил. Почему же не спускается в шахту? — ломала себе голову Мэгги. — Что его удерживает?»
— Я согласился работать управляющим, — ответил он. — Речи о том, что я буду сам работать на шахте, не шло.
— Все так! Все так! Но что же такого зазорного в том, что ты поработаешь? Ты же вообще в шахту не заходишь!
— Не хочу! Мосес на что? Справится! Нужна помощь, я готов хоть день и ночь просеивать, пусть только вывозят. Работы я не боюсь.
— Ради всего святого! — горячо заговорила Мэгги. — Я бы никогда не подумала, что ты белоручка! Где это видано, чтобы мастер отказывался спускаться в шахту?
Т.Г. равнодушно отвернулся. Он не обижался на нее. Пусть думает и говорит что хочет. Он согласился управлять шахтой, а не работать в ней.
— Белоручка! Чистоплюй! Неженка! Избалованный ребенок! — задетая за живое его упорством и безразличием, в запальчивости выкрикивала Мэгги.
Ей вдруг захотелось сейчас, немедленно вывести его из состояния апатии, которое сводило ее с ума.
Они одновременно вскочили на ноги, столкнувшись при этом носами.
— Ты назвала меня чистоплюем и белоручкой?!
— Потому что ты и есть чистоплюй и белоручка!
Они стояли друг против друга, гневно сверкая глазами.
— Ты думаешь, что напугал меня, да?
— Я ведь могу, если захочу!
— Ты? Да ты же труслив как заяц!
Несколько секунд они молчали, испепеляя друг друга взглядами.
— Ты вообще соображаешь, что говоришь?
— Разве это неправда? Скажи мне тогда, почему ты не хочешь спускаться в шахту? — настаивала она.
— Не хочу и не буду. И точка! Оставим эту тему.
— Нет, ты будешь работать в шахте!
— Не буду!
— Будешь!
Они даже не заметили, как перешли на крик.
— Один из нас должен быть в шахте. Нельзя все взваливать на плечи Мосес.
— На то у нее есть помощники!
— Но работа пойдет быстрее, если ты будешь спускаться вместе с ними в шахту! В конце концов, я тебе за это плачу!
— Ничего подобного! Ты мне платишь как управляющему. А работать в шахте я не обязан!
— Тогда я сама пойду в шахту! — в отчаянии выпалила она. — Буду там путаться у всех под ногами и всем мешать, потому что я ничего не смыслю в добыче золота!
Он пожал плечами, словно говоря: «Пожалуйста! Это как вам будет угодно!»
Мэгги разочарованно отвернулась от него:
— Трус ты.
— Ты можешь говорить все, что тебе вздумается.
Гордон вдруг подумал, что совершил непростительную глупость, согласившись на эту работу. Теперь если и Мосес обо всем узнает, а она узнает, если он будет спускаться в шахту вместе с ними, то наступит полный крах.
Гордон молча развернулся и хотел уже уйти, но Мэгги не пустила его, ухватившись обеими руками за полы его куртки.
— Ладно, — примирительно сказала она. — Мы вместе будем спускаться в шахту, пока, по крайней мере, не расчистим завал и не начнется добыча.
Она тяжело вздохнула, и взгляд, помимо воли, скользнул в сторону шахты. Мэгги уже начинала ненавидеть свою шахту. На ней действительно лежало проклятие!
— Привидение наверняка не станет являться, если в шахте нас будет двое. Так что пусть тебя это не волнует.
— Меня совсем не это волнует, — смущенно оправдывался Гордон.
— Что же тогда? Ну скажи мне, ради Бога! Что? Давай не будем играть в кошки-мышки. Время-то идет.
Казалось, наступило подходящее время для откровенного разговора. Т.Г. понимал это, но все равно медлил.
— Хорошо! — Гордон снял шляпу и почесал затылок.
«Вот ведь настырная, даже, пожалуй, слишком настырная! Все выведает!»
Рука машинально потянулась к левому карману с заветной фляжкой, которая не раз спасала его в такую минуту. Фляжки на привычном месте не оказалось.
— Горди, ну же!
— А… была не была… — Он отчаянно махнул рукой. — У меня клаустрофобия.
У Мэгги даже перехватило дыхание. Она так и знала, с самого начала догадывалась, что что-то здесь не так. И точно: он неизлечимо болен! Первый мужчина, который ей на самом деле нравился, неизлечимо болен! И тут мысль, еще ужаснее прежней, мелькнула у нее в голове: «Он умирает!»
— Боже мой, Горди… сколько?..
Его лицо словно окаменело. Под кожей медленно перекатывались желваки.
— Четыре с половиной года.
Ей казалось, что небо вдруг обрушилось на землю. Ему осталось четыре с половиной года! А он еще так молод, полон сил.
— Прости, — еле слышно пролепетала она.
Мэгги готова была пойти на любую жертву, чтобы облегчить его страдания и скрасить последние годы его жизни.
— Когда ты узнал об этом?
Брови Гордона удивленно взметнулись.
— Четыре с половиной года назад.
Он знает, он все знает уже четыре с половиной года! Она чувствовала, как ужас железным обручем сжал ее сердце.
— Сначала я никак не мог понять, что происходит, — охотно заговорил Гордон. Как только он открылся ей, ему вдруг стало легко и свободно, как гора с плеч.
— Каждый раз, спускаясь в шахту, я чувствовал, что задыхаюсь.
— Ой!.. — участливо всхлипнула она.
«Это же страшная болезнь легких!» — Мысли одна ужаснее другой мелькали в ее голове.
— Однажды меня так схватило, что я потерял сознание. Приятель, с которым я тогда работал, вынес меня из шахты и позвал врача. Тогда-то я и узнал обо всем.
У нее защемило сердце. Неужели чахотка?
— Как это все, должно быть, ужасно!
— Да ничего ужасного. Просто мне было чертовски неловко.
Она бросила не него полный сочувствия взгляд. «Боже мой! Такой смешной! Мужественный и в то же время такой восприимчивый и чувствительный. До неловкости ли, когда умираешь».
Он вдруг заметил ее испуганный страдальческий взгляд и догадался, что они не поняли друг друга.
— Мэгги…
— Да, Гордон?
— Ты знаешь, что такое клаустрофобия?
В то время этот термин еще только начинал входить в обиход. Само явление было лишь недавно открыто медициной, и болезнь Гордона могла так и остаться для него неразгаданной тайной, но ему повезло: он попал к молодому талантливому врачу, недавно окончившему курс обучения в Бостоне.
Мэгги почувствовала страшную слабость. А ведь хотелось в трудную для него минуту стать ему опорой. Но, хрупкая от природы, она не могла преодолеть себя.
— Нет, не знаю, — еле слышно ответила она.
— Клаустрофобия — это боязнь замкнутых пространств.
Она кивнула, не совсем понимая смысл сказанного, и тяжело вздохнула, подумав: «Как бы там ни было, смерть будет еще более ужасной».
Обхватив рукой подбородок, он пояснил:
— Это просто болезнь. От нее не умирают. Я падаю в обморок, когда спускаюсь в шахту, потому что не могу находиться в закрытом со всех сторон месте.
До нее не сразу дошел смысл сказанного. А когда Мэгги наконец поняла, то чуть не задохнулась от счастья.
— И все? И это все? Ты боишься замкнутых пространств?
Гордон быстро посмотрел на нее, и в его взгляде сквозила досада.
— Ты считаешь, этого мало? — обиженно спросил он. Картины прошлого живо промелькнули в его сознании. Он потратил все, что у него было, на шахту. И вдруг выясняется, что он не может в нее спуститься! Это был страшный удар! Гордон впал в отчаяние. Началась черная полоса в его жизни.
— Почему же ты мне раньше не сказал? Чего скрывал? — упрекнула Мэгги. — Я-то думала, что ты боишься привидения и поэтому не спускаешься в шахту.
— Это Батте Феспермана, что ли? — Он от души расхохотался. — Как бы не так!
— Кстати, раз уж мы об этом заговорили, расскажи мне, кто такой этот Батте Фесперман?
Это имя повторялось так часто, что уже успело набить оскомину. Однако толком Мэгги до сих пор ничего не знала о нем.
Т.Г. задумчиво посмотрел в сторону шахты:
— Разное рассказывают. Лет сорок тому назад Батте Фесперман и некто Ардис Джонсон подали заявку на один и тот же участок, то есть на Проклятую Дыру. Похоже, Батте самовольно занял землю, когда Ардис уехал в город за провиантом и за кое-чем еще.
— Что это значит: за кое-чем еще?
— Ну… понимаешь… э-э-э… ну, за этим, — замялся Гордон, избегая ее взгляда.
— Ах это! Понятно-понятно!
— Так вот, когда его вывели на чистую воду, Батте попробовал запугать Ардиса и шерифа и силой оставить за собой шахту, но переиграл немножко и сам взлетел на воздух.
— Каким образом?
— Об этом можно только гадать. Вероятно, промедлил. Говорят, он вовсе не помышлял о самоубийстве, а просто хотел попугать Ардиса.
— Но если Батте умер, то шахта должна была остаться у Ардиса?
— Она и осталась у Ардиса. Да только с тех пор никто не мог в ней работать. В народе говорят, что Батте Фесперман живет в шахте и стережет свое золото.
— Глупости какие! — рассмеялась Мэгги. — Значит, теперь, когда шахту завалило, бедняжка Батте Фесперман обречен на полное одиночество в черной пустоте под землей?
— Хуже, он обречен на вечное одиночество в Проклятой Дыре.
— Как хочешь, а я ни капельки не верю. Враки все это.
— Я тоже не верю, но все остальные-то верят.
Мэгги горько усмехнулась, вспомнив, через что ей пришлось пройти в поисках старателей на шахту. И все из-за какой-то сказки о привидении.
— Людям просто в голову не приходит, что так называемое привидение — это всего-навсего лишь плод чьего-то больного воображения. Глупая легенда, которую передают из поколения в поколение.
— Похоже на то.
— Галиматья какая-то!
Его брови удивленно поползли вверх.
— Полнейшая ерунда! — быстро поправилась Мэгги и тихо добавила в сторону: — В Худи-Ду не мужчины, а одно недоразумение! Тряпки! — и тут же, спохватившись, обратилась к Гордону: — Присутствующие не в счет.
Гордон взял рюкзак, перекинул его через плечо и направился вслед за ней вверх по склону.
— Почему ты так решила?
— Потому что струсили и взвалили свою работу на плечи женщин.
