Даллас и Тереза остановились возле ее дома. Ветер блуждал во тьме, и Терезе на миг показалось, что она в пустыне и слышит унылое пение песков. Как мучительно счастье, превратившееся в воспоминание!

— Мы пришли, — сказала Тереза, — я живу наверху. Даллас молчал, и женщина замерла. Сейчас он уйдет, и все кончится!

— Ты удивилась, правда? — спросил он наконец.

— Я приходила к тебе, но ты уже уехал, и твоя мать больше не жила в этом доме. Я хотела тебе помочь! — Она смотрела с надеждой.

— Что ж, верю, — произнес он, и опять наступила пауза.

— Тебе было, наверное, нелегко?

— Конечно, Тереза.

По ее щеке побежала слеза, и Даллас вздрогнул. Думая об Австралии, он всегда вспоминал эту женщину. Неважно, с какими чувствами, но вспоминал, она никогда не была ему безразлична.

Он невольно смягчился.

— Может быть, познакомишь меня с Барни?

— Барни нет дома. Я оставила его у Айрин.

Даллас не уходил: неумолимые тени прошлого ложились на его сердце. Он повернул Терезу так, чтобы видеть ее лицо. Женщина слегка дрожала, рукава ее легкого платья трепетали на ветру. Даллас положил руки на ее плечи.

— Скажи, Тереза, помнишь, ты предложила мне остаться с тобой? Меня это так поразило… Неужели ты думала отблагодарить меня таким способом?

Тереза покраснела. Даллас и Тина — единственные люди, способные заставить ее краснеть за себя.

— Нет, — сказала она, — просто мне не хотелось, чтобы ты уходил. Хотелось удержать тебя любой ценой.

Он тихо спросил:

— А сейчас ты этого хочешь?

Тереза подняла глаза. Она вспомнила свой небогатый любовный опыт, принесший одни разочарования. Встреча с Далласом. Они гуляли, целовались, строили планы… Все сорвалось, отчасти из-за ее глупости, отчасти по вине обстоятельств. Потом Нейл. Она стала его любовницей, через месяц забеременела, а еще через два он ее бросил. И все.

Тереза знала: независимо от того, чего она хочет или не хочет сейчас, отказать Далласу будет выше ее сил. В данный момент хозяином ситуации был только он.

— Пойдем, посмотришь, как я живу.

Они поднялись по скрипучей лесенке.

В квартире было темно. Полосы лунного света ложились на пол, а пейзаж за окном завораживал, почти что пугал неземной красотой.

— Ты могла бы, наверное, иметь квартиру просторнее и богаче, — сказал Даллас.

— Да, — согласилась Тереза, — но мне нравится здесь. Я не хочу никуда переезжать.

Она не зажгла свет. Повернулась к Далласу и сказала просто:

— Я твоя, Далей.

Он привлек ее к себе, и она услышала, как бьется его сердце.

— Это правда? — прошептал он.

— Да, — ответила она, закрыв глаза и запуская пальцы в его волосы.

Она сбросила одежду, и ночь, сестра и союзница каждой женщины, облекла ее тело в призрачные одежды, сглаживая недостатки, делая его чувственным и прекрасным.

И такой счастливой, полной восторгов и таинства чувств незабываемой ночи в ее жизни еще не было.

Утром она проснулась в объятиях спящего Далласа и лежала, стараясь не шевелиться, жмурясь от яркого света. Ее смуглая кожа блестела, волосы рассыпались по подушке.

Второй раз в жизни она ложилась в постель с мужчиной, который не обещал на ней жениться. Что скажет Даллас, когда откроет глаза?

Она смотрела на стоящий возле окна стол и представляла, как они по утрам собираются за этим столом: она, Барни и Даллас.

Тереза вздохнула. Все же приятно почувствовать себя женщиной, ощутить свою слабость и истинную силу.

Даллас проснулся и крепче обнял Терезу. Она повернула лицо, и он увидел ее глаза, вопросительно-настороженные и все же счастливые.

— Ты хотела бы выйти за меня замуж? — Он улыбался, но в глазах его было что-то незнакомое, чего Тереза пока не могла понять.

— Почему бы и нет? — прошептала она. — Конечно, если ты меня любишь.

Похоже, ее не терзали сомнения — так, по крайней мере, показалось Далласу.

— Но у меня еще нет работы, и Барни меня не знает.

— Барни ты понравишься, я уверена, и работу такому, как ты, человеку вовсе не трудно найти.

— Я очень рад, что все так просто, — ответил Даллас, и Тереза не почувствовала иронии.

Она вскочила и принялась готовить завтрак. Даллас следил за ее движениями. Она была исполнена энергии и будто что-то стряхнула с себя, от чего-то освободилась.

Даллас ее не разлюбил! Она вдруг поняла, что значит иметь рядом человека, который любит тебя независимо от того, какая ты есть, что делаешь, говоришь, а просто потому что ты — это ты. И ты чувствуешь себя свободной и сильной и в то же время подчиняешься ему, его доброй воле. Ведь и Барни любит ее просто за то, что она его мать.

А Даллас смотрел на Терезу и думал: может, оставить все как есть сейчас, утопить обиду в любви, сделать Терезу счастливой и не говорить ей того, что он хотел сказать? Но тогда она, возможно, никогда ничего не поймет.

— А сама ты любишь меня?

— Да, — сказала она и смутилась.

Потом счастливо засмеялась, и Даллас замер: он давно не видел, как она смеется. А потом внезапно не выдержал:

— Знаешь, Тереза, у тебя есть редкое качество: ты поразительно уверена в тех, кто тебя любит.

Тереза обернулась: тень настороженности набежала на ее лицо.

— Что ты хочешь сказать?

— Ты веришь в неизменность чувств тех, кто когда-либо был беззаветно и бескорыстно предан тебе. Ты считаешь, что эти люди всегда подождут до того момента, когда будут тебе нужны. Разве нет?

— Я тебя не понимаю. Что плохого в том, что я верю в тебя и твои чувства? А если я живу этой верой?

Далласа поразили последние слова. Нет, разговор стоит продолжить, хотя бы ради того, чтобы послушать, что она скажет.

А Тереза стояла посреди маленькой комнаты, залитой солнцем, и вся ее поза выражала беспомощность и ожидание. В руках она держала пустую чашку, ее взгляд казался остановившимся, распущенные волосы падали на худенькие плечи. Даллас удивился: он не мог понять, почему она стала для него незаменимой, эта женщина, странное порождение многоликой вечности, одна крошечная пылинка в океане звезд, постоянно падающих на землю.

— А твои чувства?

— Они были и есть.

— Разве? Ты живешь теми чувствами, которые соответствуют моменту, и не более того. Много ли ты вспоминала обо мне в другие дни?

— Много.

— Не лги. Я никогда тебе не лгал. Так и сейчас хочу честно признаться в том, что я уже не тот, что раньше.

Тереза смотрела тревожно и одновременно с вызовом.

— Такие, как ты, не меняются.

— К сожалению, да, Тереза. А вместе со мной изменилось и мое отношение к тебе.

— Вот как? — Она старалась держаться спокойно. — А то, что произошло между нами… что это было?

— Порыв. Если хочешь, слабость. С тобой такого не случалось? Или ты просчитывала каждый шаг, всегда думала о последствиях?

По лицу Терезы пробежала усмешка. Воодушевление внезапно вернувшейся юности исчезло с него, и Даллас об этом жалел.

— Конечно, нет. И я знаю, ты лучше меня. Поэтому, Далей, не стоит притворяться.

И Даллас, глядя в ее глаза, понял, что она и в самом деле верит в него и его чувства.

— Теперь ты меня не знаешь.

Тереза, все еще стоявшая очень близко, слегка отстранилась.

— Так ты меня больше не любишь?

— Есть чувства сильнее любви, и есть также что-то, что сильнее чувств. Думаю, тебе это известно.

— Но не тебе.

— Может быть. И все же существует какая-то фальшь, с которой я не мог бы жить. Извини, Тереза, за все, что было. Мне пора. Возможно, еще увидимся.

Она молчала, и на губах ее по-прежнему змеилась непонятная усмешка. Она все так же ощущала свою силу, заключавшуюся в том, что если бы она кинулась к Далласу со словами искренней любви и мольбой о прощении, он бы остался, и свою слабость, о которой давали знать закипающие в глазах слезы.

Тереза не двинулась с места. Она уже не была уверена, что он останется, потому что любит ее по-прежнему. Он может сделать это из жалости или, возможно, из благородства, и она не хотела унижаться.

Она вскинула голову, глядя в лицо посмеявшейся над ней судьбе. Это было величайшее поражение в ее жизни. Дай Бог, чтобы оно стало последним. Кто еще может оттолкнуть ее? Мама? Лицо Терезы залила краска. Нет, мама наверняка все простит. Барни? Но она искренне любит своего мальчика и будет любить еще сильнее. Он не сможет ее упрекнуть.

Она в последний раз посмотрела на Далласа.

— Что ж, прощай. Тебе не в чем себя винить. Главное, ты признался, что сделал это не из расчета. Больше мне ничего не нужно. Будь счастлив!

Остаток дня Тереза провела как на иголках. Она сбегала сначала к Тине, потом к Айрин, а теперь стояла возле школы, поджидая Барни.

Время тянулось долго, она торопила его и едва не подскочила от радости, когда наконец увидела сына.

Он шел не спеша, болтая с приятелем, и Тереза невольно залюбовалась своим мальчиком. Приятно, что он такой ясноглазый, красивый, стройный!

— Барни, вон твоя сестра! — сказал второй мальчик, и Барни, заметив Терезу, быстро распрощался с другом.

Издали он помахал Терезе рукой, а подойдя ближе, с улыбкой произнес:

— Мама!

Они играли в эту игру уже несколько лет. Барни привык и, похоже, не находил в ней ничего неестественного. Но Терезе всегда бывало стыдно, хотя она не видела другого выхода. Благодаря этой ловкой выдумке Барни был огражден от насмешек детей и презрительного отношения взрослых, и репутация самой Терезы не страдала.

Барни и так дружил не со всеми детьми, вернее, не все желали дружить с ним: в этой школе училось немало мальчиков из куда более обеспеченных семейств.

Однажды он спросил Терезу о своем отце, и она сразу дала понять, что не собирается говорить на эту тему.

— Барни! — взволнованно заговорила она. — Мы уезжаем! Поедем к своей бабушке в городок под названием Кленси.

— К бабушке? — Барни остановился. — А как же школа?

Тереза ласково взъерошила его волосы.

— Ну, малыш, если бы мне в твоем возрасте предложили отправиться в путешествие, я меньше всего думала бы о школе. Не беспокойся, я все улажу.

Барни обрадовался.

— Правда, мама? Тогда поехали!

И, взявшись за руки, они поспешили домой.

Прошло несколько дней, и Тереза была в Кленси. И она, и мать не могли нарадоваться встрече; Тереза с Барни гуляли по берегу, купались, собирали камни, наслаждались отдыхом. По вечерам втроем сидели на крыльце, рассказывали друг другу о недавних событиях и вспоминали прошлые времена.

Сегодня Тереза пошла прогуляться одна. Ей нужно было побыть наедине с самой собою и кое о чем поразмыслить.

Она глядела на океан, волны которого набегали одна на другую, и думала о том, что так же бегут и годы — постоянно плетется и плетется незримая нить судьбы. И ничто не исчезает навсегда и не проходит бесследно.

Тереза оглянулась на скалы. Их поверхность местами сияла золотыми вкраплениями шлифованных горных пород и походила на узорчатый щит древнего воина. Травы доверчиво льнули к голым камням, за скалой одиноко звенел тростник, и чуть дальше рвались вверх словно изваянные солнцем высоченные эвкалипты.

Тереза пошла вперед. Вот она, дорога, ведущая за холмы, начало ее пути. Кругом было пусто, только ветер кружил пылинки, похожие на мелкий золотой дождь.

Тереза остановилась на дороге и думала. Ноги обволакивала пыль, мягкая, словно лебяжий пух, а в воздухе разливалось странное желтоватое свечение, порожденное зноем.

Тереза не видела ничего вокруг, потому что смотрела в себя.

Почему так случилось, что она приехала сюда не с сознанием своей победы, как всегда мечтала, а с чувством опустошенности? Тереза вспомнила, как когда-то давно говорила сестре о том, что хочет чего-то добиться для нее и для матери. А сама ни разу даже не написала им, не дала о себе знать. Мать не упрекнула ее ни единым словом, а между тем Терезу все эти дни давил непомерной тяжестью годами заглушаемый стыд.

Она всегда думала, что отчасти поплатилась своей душой, но так ли это было? Она же всю жизнь слепо следовала голосу своего «я» и вряд ли когда-либо шла против своей природы. А может быть, следовало сделать именно это?

В жизни и судьбе каждого для всего установлен предел: выше или дальше не пробьешься. И не надо отказываться от того, что предназначено тебе, нельзя пренебрегать тем, что тебе суждено, каким бы мелким оно ни казалось.

В плену ложных истин можно жить и взлетев наверх, и оставшись внизу…

Даллас был для нее, а она этого не разглядела, потому что в то время стремилась к иным идеалам, была слишком неопытна и молода. А когда поняла, сознательно отказалась от него, потому что в тот момент жизнь рядом с ним потребовала бы слишком большой самоотверженности.

И вот теперь единственный человек, который видел в ней что-то возвышенное, необыкновенное, отвернулся от нее. Наверное, он хотел бы ее простить, но не может.

Она отказалась от своего и посягнула на чужое, созданное не ею и не для нее. Она словно пыталась носить снятое с кого-то платье, не сознавая при этом, что возможно эта одежда — саван для ее души. И вот теперь судьба показала ей, каким должно было быть ее настоящее счастье. Показала, но не дала.

Она наказана. Сполна.

Вернувшись в реальный мир, Тереза увидела, что по дороге навстречу ей идут две женщины, и сердце застучало, как в былые времена. Это был обычный час прогулки Дорис и Фей.

Тереза решила, что ни за что не сойдет с дороги, что бы они ни сказали. Быстро подняв глаза, она взглянула на них. Волосы Дорис кокетливо уложены, на руках, несмотря на жару, перчатки, плечи Фей прикрыты богато расшитой шалью… А она, как на грех, была очень скромно одета.

Увидев Терезу, Дорис и Фей переглянулись, и одна что-то шепнула другой. Тереза стояла, опустив сжатые в кулаки руки, не двигаясь, натянутая, как струна. Женщины, ничего не промолвив, обошли ее с двух сторон и пошли дальше, время от времени оглядываясь, чтобы посмотреть на нее еще раз. Они не были уверены в том, что узнали Терезу, или просто растерялись? Она не знала этого, но ясно чувствовала одно: ей не хочется им мстить. Прежде она много раз представляла, как приедет сюда, разодетая, в какой-нибудь фантастической шляпе и пройдет по улицам с гордо поднятой головой. А потом расскажет всем, какая у нее шикарная мастерская в центре Сиднея, сколько женщин на нее работает и какой успех имеют ее изделия у городских модниц. Но теперь ей ничего этого не хотелось. Она выросла из своей мечты и желала лишь одного: чтобы давние недруги наконец оставили ее в покое.

Тереза вспомнила, как отец Гленвилл когда-то сказал: «На том месте, куда упадет добрый взгляд, никогда не вырастет сорная трава, и земля, на которую ступит нога человека, хоть однажды понявшего и простившего другого, не останется бесплодной. Придет время, когда кругом зацветут райские кущи».

А что, если это действительно так?

Даллас подошел к дому Дарлин Хиггинс, когда на небе уже начали загораться звезды, похожие на маленькие свечи или на прах огромного, пожирающего Вселенную огня, и краски дневного мира почти поблекли. Со стороны океана несся мощный поток ветра; вскоре он стихнет, и наступит изумительная прохладная тишина.

На крыльце сидел мальчик и смотрел на океан и звезды.

Даллас негромко приветствовал его:

— Здравствуй, малыш!

Мальчик повернулся к незнакомцу.

— Здравствуйте, сэр!

Даллас остановился и улыбнулся, заметив сосредоточенное выражение лица ребенка.

— Что это ты делаешь?

— Слушаю. Мне кажется, будто бьется большое сердце.

— Это сердце океана, — сказал Даллас, — дыхание огромного темного мира.

Мальчик молчал. Его обуревал восторг и одновременно страх.

— Страшно? — спросил Даллас. Мальчик кивнул.

— Нас всегда влечет самое страшное, неизвестное, потому что оно и является самым прекрасным — мы чувствуем это. Знаешь, там, в глубине, есть пещеры, разукрашенные, как дворцы, освещенные райским светом, идущим из-под воды, и много-много всяких чудес.

Барни, всегда отличавшийся живым воображением, изумленно и радостно слушал его. С ним рядом никогда еще не было друга-мужчины, и он сразу почувствовал доверие к незнакомцу.

— А вы кто? — спросил он.

— Я приехал к твоей маме.

— С кем ты разговариваешь, Барни? — послышался голос, и появилась Тереза. Даллас взглянул на нее. В старом платьице, которое, должно быть, носила еще подростком, и с завязанными лентой волосами она казалась совсем девчонкой.

— Ты? — растерянно произнесла она.

Даллас выпрямился во весь рост и смотрел на ту, которую знал, казалось бы, так хорошо и в то же время не мог до конца разгадать, как не мог понять своего к ней влечения, сейчас — более сильного, чем когда-либо.

— Да, я.

— Как ты меня нашел? — пробормотала Тереза. Она инстинктивно старалась оттянуть момент решающего разговора, ради которого он, очевидно, и приехал.

— Мне сказали Айрин и Тина.

— Что за люди! Я же просила их!..

— Да, твои подруга и сестра далеко не самые лучшие люди на свете. Не сравнить с тобой.

Он улыбнулся, и Тереза почувствовала, что это был последний укол.

— Перестань издеваться! — сухо произнесла она и сказала Барни:— Сынок, иди в дом!

Даллас поставил на ступени большую коробку.

— Что это?

— Это тебе. Айрин прислала.

— Что там? — подозрительно спросила Тереза.

— Не знаю. Посмотри сама.

— Потом. Сначала ответь, зачем приехал. Даллас взял ее за руки и заставил сесть на ступеньки.

— Не догадываешься? Я приехал просить прощения.

— Ты — у меня? — недоверчиво произнесла она. — За что?

— За то, что позволил себе играть твоими чувствами. И своими тоже. То, что я сказал тебе, ложь. Правда в том, что я по-прежнему люблю тебя и хочу на тебе жениться. Никакого другого пути стать счастливым я никогда не знал, а потому не вижу смысла отступать сейчас, когда чудом вернулся к нормальной жизни, и ты тоже, кажется, не против соединить со мной судьбу. А поскольку ты обладаешь куда большим состоянием, чем я, в искренность твоих чувств вполне можно верить!

Тереза слушала, думая о том, что, очевидно, она рассуждала неправильно. На самом деле то, что тебе суждено, никто у тебя не отнимет.

Даллас сжал ее руки в своих, и она почувствовала растекающийся по телу огонь.

— А что мы скажем Барни?

— Что я наконец-то нашел свой дом и уже никуда не уйду.

Тереза сняла крышку с коробки. Внутри лежали аккуратно свернутое белое платье и красивая шляпка. Женщина радостно ахнула, и глаза ее загорелись.

— Конрад и Тина тоже приехали. Они пошли наверх, — Даллас взглянул на скрытый темнотой особняк, — сказали, что придут сюда утром.

— Замечательно!

Даллас улыбнулся. Да, Конрад был прав: поймет лишь тот, кто способен понять, и счастлив будет тот, кто умеет быть счастливым. Бог никого не обделит ни радостью, ни горем, и для каждого — свое.

Когда-то он сказал Терезе, что все, что мы имеем в жизни, так или иначе дают нам другие люди, тот, кто любит нас, помогает нам, живет ради нас. Она не поверила. Она и сейчас, наверное, считает, что всего добилась сама. Ну и пусть, значит, для нее так лучше. И он позаботится о том, чтобы ее вера не пострадала.

Прочь наносное, надо видеть суть. А она в том, что его счастье в жизни с этой женщиной, упрямой, своенравной, страстной, самостоятельной и одновременно удивительно беззащитной.

Они сидели вдвоем на крыльце, а вокруг были мрак огромного спящего мира, и свет далеких звезд, и идущая от горизонта к берегу искрящаяся лунная дорога.

В это же время Тина на цыпочках вошла в гостиную особняка Роберта О'Рейли и, затаившись, стала смотреть и слушать.

Конрад сидел за инструментом при свете ярко горящей лампы, и Тина поразилась выразительности его лица и гибкости фигуры.

Вокруг него царила странная напряженная атмосфера волшебного мира, центром, творцом и одновременно порождением которого он являлся в этот момент.

Он играл что-то совершенно новое, и Тина стояла, оглушенная каскадом сильных, волнующих звуков. Она чувствовала: в этот миг музыка — нечто приближающее его к чему-то недостижимому и непостижимому, к тому, во что возможно только верить.

Затем наступила минута, когда Конрад неожиданно повернулся.

— Тина?

— Прости, — сказала она, — ты хотел побыть один.

— Вдохновение вернулось ко мне, — произнес он голосом задумчивым и счастливым, будто хранившим отголоски той мелодии, которая только что наполняла зал, — иди сюда, Тина.

Он уже не хотел быть один, он желал видеть ее рядом с собой.

— Одиночество бывает разным, — сказал Конрад, словно угадав ее мысли. — Можно творить в одиночестве, но жить одному невозможно.

Тина подошла и мягко опустила ладони на его плечи.

— Это было прекрасно.

— Тебе понравилось?

— Да. Хотя я давно знаю: важнее всего, нравится ли это тебе самому.

Он улыбнулся. Его взгляд был полон силы вдохновения и любви.

— Ты удивительная, Тина. Так тонко все понимаешь… Ты необыкновенна цельностью своей натуры, умением любить, чувствовать важность отдельных моментов человеческой жизни, поддерживать и вдохновлять. С тобою не страшно ни падать, ни взлетать.

— Взлетать?

— Да. Поднимаясь выше, лучше видишь мир и, как ни странно, больше разочаровываешься. Но ты всегда неизменна в своей способности любить. И знай: если ты видишь во мне и моих делах что-то хорошее, мнение целого света для меня пустяки.

Тина улыбнулась. В такие минуты ей казалось, что их души сливаются в упоении друг другом, переплетаются корнями, чтобы быть вместе всегда. Она вспоминала, как впервые увидела его в этом зале много лет назад, как он поразил ее воображение и навеки забрал в плен ее сердце.

Потом она уютно устроилась у него на коленях, положила голову на его плечо, и их руки сплелись. Длинные волосы Тины рассыпались по одежде Конрада, розоватый свет набрасывал на лица покрывало нежности, подчеркивая трогательную одухотворенность облика. Это были люди, которые любят друг друга и видят через эту любовь мир и самих себя.