Книга: Тина и Тереза
Назад: ГЛАВА VI
Дальше: ГЛАВА VIII

ГЛАВА VII

Конрад приехал в Париж на неделю раньше Тины. Его сердце трепетало в предвкушении свидания с мечтою, встречи с великим городом, в эту минуту казавшимся ему центром мира.
Мишель ждала на пристани. Конрад узнал ее издали, ибо она совсем не изменилась: над ее творческой, деятельной натурой время было бессильно. Так, по крайней мере, ему казалось, хотя сам он чувствовал власть неумолимо бегущих лет.
Мишель была одета с безупречным вкусом, модно и, конечно же, чуточку экстравагантно. Конрад вспомнил: что бы она ни делала, ни говорила, ни надевала, всегда ей очень шло. Эта женщина, в отличие от него самого, жила в полном согласии с миром и собой: она сметала все преграды очаровательной легкостью улыбки и обаяния, идущего откуда-то из недр ее загадочной и в то же время открытой души.
Черные перья на ее шляпе развевались от ветра. Она помахала рукой, и Конрад поспешил навстречу.
— Конрад!
— Мишель!
Ее темные глаза улыбались ему. От нее исходило удивительное ощущение жизнелюбия, радости и внутренней свободы. Похоже, у Мишель никогда не бывало проблем, хотя при этом она вовсе не казалась легкомысленной.
— Мой экипаж на соседней улице, — сказала она, — идем?
Маленькая ручка в черной шелковой перчатке скользнула по локтю Конрада, и они с Мишель зашагали под руку под стук ее высоких каблуков.
Конрад смотрел по сторонам. Вот он, Париж, таинственная бездна и одновременно живительный родник, город, в котором прошлое соединяется с будущим, а настоящее трепещет, точно живое человеческое сердце.
Было еще рано, и в расползавшемся вокруг неярком утреннем свете он видел арки мостов, черные зубчатые крыши башен на фоне посветлевшего края небес, колокольни, сумрачные фасады зданий, окна с многоцветными стеклами и удивлялся многоликой фантазии зодчества.
Они шли вдоль парапета, за которым текли воды Сены, и Конрад наслаждался игрою света и теней, гулом огромного города.
Он чувствовал веяние легкого весеннего ветерка и запах сырости, смешанный с тонким ароматом духов идущей рядом Мишель. И в душе его разгоралось пламя восторга.
Париж притягивает, манит, заставляет впитывать свой дух и одновременно растворяться в нем. Париж — город бесконечно обновляемый и в то же время древний, воистину сама жизнь. Ему свойственна мощь и при этом — какая-то трогательная хрупкость.
Конрад, очарованный голосом собственного сердца, рассеянно слушал Мишель.
— Я выполнила твою просьбу, — говорила она, — и не стала использовать свои связи для того, чтобы помочь тебе взойти на пьедестал. Я просила оценить твои произведения без скидки на то, кто их представил. Могу обрадовать: твоя музыка удостоилась самых высоких похвал. Ты доволен?
— Конечно, Мишель! Спасибо тебе, ты так много для меня сделала! Хотелось бы отблагодарить тебя…
Она лукаво улыбнулась.
— Ловлю на слове!
В Мишель всегда присутствовала какая-то забавная пикантность, которая ему очень нравилась.
— Я не раскрыла всех секретов, — добавила она, — для многих ты пока загадочная личность, так что не удивляйся: возможно, на приеме тебя ждут неожиданности! Но в любом случае первая премия конкурса принадлежит тебе!
Она с интересом смотрела на него, и Конрад, не удержавшись, заметил:
— Ты не изменилась. Так же красива, как раньше.
Мишель взмахнула ресницами.
— А ты… Я чувствую, ты стал другим человеком, Конрад, но по-прежнему нравишься мне, быть может, даже больше…
Улыбка тронула губы Конрада. Он подумал, что надо бы сразу установить границу в отношениях с Мишель, хотя чувствовал: что бы он ни сказал, Мишель все равно поступит так, как захочет, удержать ее не проще, чем ветер. Между ними уже возникла атмосфера сближения, так же быстро и незаметно, как и тогда, одиннадцать лет назад.
Конрад смотрел на встречных женщин, и те в свою очередь провожали его взглядами. Француженки! Куда более свободные, внутренне развитые, чем австралийки! Он вспомнил о Тине. Мишель — как факел, Тина — как свеча, глаза Мишель — точно шампанское в бокале, глаза Тины — словно родниковая вода.
А Париж… Он возвышает и одновременно дает понять, как ты ничтожен и мал.
Образ Тины постепенно растаял, затерялся между шумных улиц. Сейчас Конрад видел рядом с собой другую женщину.
Но Мишель была перед глазами, а Тина — в сердце, поэтому он не мог о ней забыть.
— Вручение наград состоится завтра, — сказала Мишель. — У тебя есть время немного познакомиться с Парижем.
— Подскажи, где можно остановиться? В какой-нибудь гостинице…
— Зачем? У меня большой дом на правом берегу.
— Большой дом? — удивился Конрад: Мишель всегда неимоверно сорила деньгами, все, что она зарабатывала, неизменно уходило на наряды, развлечения и путешествия.
Она засмеялась заливистым смехом.
— Подарили! Поклонники.
«Поклонники — читай любовники», — с усмешкой подумал Конрад.
— Как у тебя с личным? — поинтересовалась женщина.
Они как раз садились в экипаж. Мишель подобрала юбки, мелькнув изящной ножкой в шелковом чулке.
Они устроились на сиденье, и Мишель сжала руку Конрада.
— Собираюсь жениться, — ответил он.
— Жениться?
Ее сияющие глаза и алые губы были очень близко.
— Да.
— На австралийке?
Он кивнул. Мишель рассмеялась.
— Думала, ты, как я: грешная свобода милее священных уз брака!
— Значит, ты не замужем?
— Конечно, нет! При той суматошной жизни, которую я веду…
— Однако от предложений нет отбоя?
— Угадал! Уже устала всем отказывать.
— Тогда соглашайся.
— Может быть! Женишься — расскажешь, стоит ли кидаться в этот омут. Хотя у нас разные представления о браке, вернее, о роли женщины… Тебе, разумеется, нужна преданная жена, хорошая хозяйка, женщина, для которой твое слово — закон!
— Не совсем так, но почти, — сказал Конрад. — Между прочим, я уже был женат — на американке. У меня есть дочь, она живет со мной.
— Сколько ей?
— Восемь.
Женщина помолчала. Потом произнесла серьезно:
— Что ж, я немножко тебе завидую.
Экипаж свернул на узкую боковую улочку, где небо светилось между темных крыш синей шелковой лентой.
— Так ты остановишься у меня? — спросила Мишель.
— Если у тебя есть комната для гостей.
— В моем доме все комнаты для гостей! — Она снова засмеялась. — Я рада, что ты согласился! Сейчас устроим небольшую передышку, позавтракаем и поболтаем, а потом я покажу тебе город.
Конрад улыбался. Удивительное чувство свободы и радости переполняло его.
— Никак не могу угнаться за тобой, — заметил он, имея в виду речь Мишель, — мой французский слишком медленный.
— Я истинная дочь своего народа, а ты чужеземец. Хотя мы с тобой, кажется, чем-то похожи… Тебе нравится Париж?
— Не то слово. Я в восторге!
— Понимаю. Знаешь, у каждого свой Париж, всякий видит его по-своему: так мы смотрим и на людей. И я думаю, мы видим этот город почти одинаково.
— Вряд ли. Ты француженка, я австралиец. То, что знакомо тебе, мне неведомо. По-моему, Париж не любит иноземцев.
Мишель чуть заметно усмехнулась.
— Подожди, я еще докажу тебе, что это не так!
Вскоре экипаж остановился. У Мишель и правда был дом — прекрасный заново отштукатуренный особняк, внутри — весь в коврах и цветах.
Конрад сложил вещи в приготовленной для него комнате, затем они с Мишель пошли в соседнее маленькое кафе, а после поехали кататься по Парижу.
Мишель была мила, остроумна, говорить с нею и слушать ее было одно удовольствие. Конрад подумал о том, что эта женщина распространяет вокруг себя атмосферу удивительной жизнерадостности, которой ему часто недоставало.
Потрясающая женщина, потрясающий город!
Вечером Мишель предложила лечь спать пораньше, потому что завтра предстоял нелегкий день. Они простились в гостиной, ограничившись дружеским поцелуем, и Конрад облегченно вздохнул: видит Бог, дай Мишель какой-нибудь знак о желании большего сближения, устоять было бы нелегко.
Засыпая, Конрад подумал о Тине. Мишель точно ветер, она свободна и прекрасна, зато Тина будто земля, из которой идут твои корни, которая манит ощущением надежности и скромной простоты. В ней есть своя неповторимая прелесть. Ее ни на что променять нельзя.
Дворец наполнялся людьми, представителями мира искусства, среди которых было немало знаменитостей.
Конрад поднимался по покрытым коврами ступенькам в сияющий люстрами зал вместе с Мишель. Она была в своей стихии. Возбужденная, со сверкающими глазами и непринужденно-отточенными движениями, исполненная жизненной силы, актриса отвечала на многочисленные приветствия. Она была ослепительна в легком шафранового цвета одеянии и серебряных украшениях, звенящих в такт шагам.
Ее спутник невольно притягивал к себе взоры присутствующих, особенно дам, которые, все как одна, желали быть представленными ему, человеку с ирландской фамилией и необычной для глаз европейцев внешностью, говорящему по-французски.
— В твоей личности масса несочетающихся деталей, — заметила Мишель еще днем, — не в этом ли суть твоих противоречий?
Да, может быть, и так, но сейчас ему не хотелось думать об этом!
Конрад чувствовал, что этот вечер послан ему судьбой в награду за долгие годы ожиданий и сомнений, а еще больше за то, что он все-таки не отступил от того, во что верил, не предал свои желания и самого себя.
Он слышал слова, которые мечтал услышать всю жизнь, и чувствовал, как многое должен, а главное, может сделать, ибо, ощущая глубины своего внутреннего пространства, понимал, что их недра далеко не исчерпаны. Сейчас он был человеком, на мгновение забывшим свое прошлое, человеком, который смотрел только вперед.
Главное, все получать вовремя — и любовь, и богатство, и успех, и власть! Конрад был опьянен. Он сжимал мир в руках, он наслаждался им — за один такой миг не жалко отдать полжизни.
Он занимал высокий пост в компании отца, у него были деньги, он отыскал свою дочь, наконец его талант нашел заслуженное признание! А скоро, очень скоро он женится на любимой женщине!
Он пожалел, что рядом с ним чужие люди и нет ни одного близкого человека, способного искренне разделить его радость. Иногда это, оказывается, страшно необходимо. «Для чужих твой успех — ничто, он растворяется в равнодушии их взглядов, холодной вежливости приветствий, — говорил он себе. — Они увлечены собой. Только один человек с подлинной радостью смотрел бы на тебя!» Нужно было настоять, чтобы Тина поехала с ним. Он не сделал этого, чтобы лишний раз не ранить Мелиссу. И ошибся.
Правда, есть еще его мать, Одри Бенсон, с печальной улыбкой глядящая из неведомого. И Мишель, живая, настоящая, полная сияющего восторга.
Постепенно Конрад присмотрелся к обстановке. В зале присутствовало немало важных людей, были и дебютанты, такие, как он, и награды зачастую раздавались согласно рангам, а не таланту. Конрада поразил дух самовосхваления, царивший среди знаменитостей. Он поделился своими наблюдениями с Мишель.
— Разве ты не подвержен подобному недугу? — с беспечным смехом произнесла она. — Это самая заразная болезнь из всех, что существуют в этом мире, я имею в виду мир искусства.
— Я давно переболел ею и, к счастью, по большей части внутри самого себя, — сказал Конрад, — она мне уже не грозит.
— Счастливчик! — улыбнулась Мишель. — А может, напротив, несчастный! Для чего же нам еще жить? Разве нельзя позволить себе маленькую слабость?
— Не понимаю, как такие слабости могут уживаться с большим талантом! Кажется, у этих людей должно быть больше ума, чем у простых смертных, — ума, который позволил бы им понять нелепость самовосхваления. Мне неприятно видеть, как люди превозносят свои достоинства, не давая никому ни малейших шансов усомниться в своей безмерной талантливости, а при этом еще стараются всячески принизить заслуги других.
— Таковы правила игры, — спокойно ответила Мишель. — Разве в мире бизнеса все иначе?
— Но сейчас речь идет об искусстве!
— Здесь еще больше жестокости. Борьба, конкуренция, зависть. Попирание слабых, уничтожение наивных… Послушай, Конрад, тебе нужно жить среди зеленых просторов своей Австралии, не думать о всемирной славе и творить для самого себя, — она говорила без иронии и презрения, с искренним сочувствием и даже частичкой какой-то доброй зависти. — Так ты не растеряешь талант и силу в схватке с реальностью.
— Ты считаешь меня слабым?
— Нет, просто ты должен выбрать то, что для тебя всего важней. Писать хорошую музыку или штурмовать вершину успеха.
— Разве эти вещи несовместимы?
— Бывает и так, но это путь избранных Богом в мир страшных иллюзий, в пламени которых нетрудно сгореть! — И, видя его задумчивость, сказала: — Послушай, не надо грустить! Официальная часть приема закончилась, и у нас есть немало времени. Я знаю место, откуда виден весь Париж. Там чувствуешь себя так, точно ты на вершине мира. Идем?
Они вышли из зала и поднялись по боковой лестнице на закрытый высокий балкон. Мишель захлопнула дверь и, не выпуская руки Конрада, подошла к перилам.
Париж распростерся внизу, огромный, черный, переливающийся огнями, словно присыпанный звездной пылью. Темнота завораживала, хотелось окунуться в нее, слиться с нею, плыть в невидимых волнах…
Конрад задыхался от волнения. Настоящее, красочное, неодолимое, нахлынуло на него огромной волной, и он купался в нем, наслаждаясь силой неизведанных ощущений. Париж перед ним, элегантный и прекрасный, Париж принадлежит ему!
Он наконец-то добился успеха, и где — в городе, который никому не покоряется, никому не верит на слово, — в городе, который невозможно удивить!
Город не спал. Окутанный еле видной дымкой, он изнывал от наслаждения и упоения собственным величием. Кто знает, может, и счастлив тот, кто чувствует себя повелителем жизни и ее творцом! Он обольщается, пусть так, но обман того стоит! Хотя не слишком ли больно падать с таких высот?
А Мишель между тем перестала смотреть на Париж и повернулась к Конраду. Ее обнаженные плечи мерцали в лунном свете, черные локоны развевались на ветру, а пальцы, лежавшие на руке спутника, были легки и прохладны.
Внезапно Мишель прильнула к нему, и Конрад почувствовал жар ее тела.
Она села на перила. Конрад удивился.
— Ты не боишься упасть?
Ее темные глаза смеялись.
— Мой секрет в том и заключается, что я никогда этого не боюсь!
Конрад вспомнил порхание ее пальцев по клавишам рояля, ее волшебный голос, их бесконечные беседы об искусстве. Что ж, она умная порядочная женщина и должна его понять.
Он слегка остранился, но Мишель его не отпускала.
Это была не Элеонора, любительница денег и пошлых удовольствий, которая всегда могла отказать и себе, и другому, ибо, несмотря на всю свою страстность, сердцем оставалась холодна; это была Мишель, которая всегда слушала голос своих желаний, самых безрассудных, самых бескорыстных. Она и Конрада считала таким, потому не видела преград.
— Париж все простит, — сказала она, обнимая его, — сейчас мне нужен только ты. И если ты скажешь «нет», я действительно упаду.
Возможно, Париж простит, но в этом смысле ему не было дела до Парижа. Он думал о Тине.
А Мишель завела руки за спину и расстегнула крючки: платье скользнуло на каменный пол.
Только Мишель может сама предлагать себя мужчине и при этом не уронить своего достоинства.
Конрад чувствовал губы женщины, видел ее закрытые глаза. И поразился силе рук, обнимавших его.
Он вспомнил Сидней одиннадцать лет назад, свою бедность и эту блистательную женщину, которая несмотря ни на что доставила ему минуты сказочного наслаждения в то время, когда он страдал, отвергнутый Элеонорой.
И она не забыла его до сих пор!
Как жаль, что желания человека способны порой поглощать его совесть, а мгновения мимолетного наслаждения, жажда триумфа заглушать голос истинных чувств!
Конрад и Мишель слились в едином неистовом объятии, забыв обо всем на свете.
Век счастья короток, все кончилось слишком быстро. Конрад был разочарован, он остыл от своих прежних восторгов, иллюзии рассеялись. А Мишель по-прежнему ничего не замечала. Она слегка задыхалась, ее волосы растрепались, но глаза все так же сияли.
— Теперь мы можем продолжить наш праздник. На балу, в ресторане, у меня дома, где пожелаешь! Париж сегодня твой, а ты мой в этот вечер! Раздели со мной свое счастье!
Тина, как и Конрад, прибыла в Париж рано утром. Город поразил, ослепил ее, на миг даже показалось, что прежде она не видела мира, будто по-настоящему и не жила.
Она шла по улицам, где ей предлагали купить ранние розы и фиалки, радовалась свету жизни и запахам весны.
Однако прошло совсем немного времени, и женщина поняла, на что себя обрекла. Она не знала французского, а те, кто был рядом, не говорили на ее языке.
Тина очень быстро устала, ей хотелось отдохнуть, но даже присесть было негде. Никто не обращал на нее ни малейшего внимания, в этом городе каждый, казалось, видел и слышал только самого себя.
А если не удастся отыскать Конрада? Надежда была только на Мишель Ламбер; Тина крепко зажала в руке бумажку с ее адресом. Она показала адрес кучеру, и тот понимающе кивнул. К счастью, это было совсем близко — Тина подъехала к особняку Мишель в полдевятого утра.
Она вышла из экипажа и внезапно ощутила испуг. Здесь жила известная актриса, богатая женщина, совершенно незнакомый ей человек. Тина почувствовала себя маленькой, ничтожной. Она подумала о том, что ее здесь совсем не ждут. Она появилась не вовремя.
Конечно, она сама была рада видеть Конрада всегда, в любое время, в любом месте, но он совсем другой… Не будет ничего ужаснее встречи с его холодным взглядом, особенно после того, что между ними произошло! Это все равно что вернувшись в родной дом почувствовать себя чужой. Тина охотнее всего ушла бы, но сейчас ей некуда было пойти. Придется довести дело до конца.
Она открыла калитку, прошла по узкой каменной дорожке, вьющейся между розовых кустов, поднялась по ступенькам и позвонила. Особняк, похоже, еще спал, но тем не менее через пару минут стеклянная дверь открылась. На пороге стоял лакей.
Тина попыталась объяснить, чего хочет, и в ответ ей задали несколько вопросов на французском. Она растерялась, не зная, что делать, но не уходила.
Лакей, привыкший выпроваживать бесцеремонных поклонников, хотел уже закрыть дверь, но тут послышался женский голос. Женщина что-то спросила, а после приблизилась к дверям. Она была молодая и хорошенькая. Белая кожа, темные волосы, умный взгляд. На ней было утреннее одеяние из муслина и шелка; на руках женщина держала маленькую собачку. Тина с надеждой смотрела на незнакомку. — Извините, я не говорю по-французски… Я ищу мадемуазель Ламбер.
Незнакомка вслушивалась в ее слова. Потом заговорила, и Тина облегченно вздохнула: собеседница немного знала английский.
— Я мадемуазель Ламбер.
— Меня зовут Тина Хиггинс. Я приехала из Австралии и ищу человека по имени Конрад О'Рейли.
Мишель, как видно, удивилась.
— Входите, — сказала она и отступила от дверей. Тина вошла. Богатый дом, кокетливый, нарядный, как и сама хозяйка.
— Наверное, что-то случилось? — произнесла Мишель. — Присаживайтесь, мисс. Я сейчас вернусь.
Она легким шагом направилась в глубину комнат. Тина осталась стоять. Какой прелестный дом! Аромат духов и цветов, тяжелые узорчатые шторы, ковры…
Мишель вернулась, уже без собачки, но все в том же утреннем наряде.
— Сейчас мистер О'Рейли придет, — сообщила она.
Больше женщины не успели перемолвиться ни единым словом — появился Конрад. Очевидно, он только что встал с постели и выглядел как тогда, когда Тина прибежала сказать о Мелиссе: растерянность перекрывала радость. Его глаза широко раскрылись: он словно не верил тому, что видел ее здесь. И в замешательстве произнес:
— Тина?..
Она молчала, чувствуя, как расстояние между ними стремительно увеличивается. Конрад не сделал шаг навстречу, не улыбнулся. Просто стоял и смотрел на нее. Его вид выдавал следы бессонной ночи, но не это явилось доказательством того, что случилось… Тина поняла, как это ужасно — почувствовать себя чужой человеку, которого ты считаешь самым близким на земле!
Но именно то, что Конрад не смог сразу же взять себя в руки и скрыть чувство вины, говорило Тине о том, что он ее все-таки любит. Да, любит… любил и несмотря на это проводил время с другой женщиной, говорил ей, наверное, те же слова, обнимал ее, целовал… Он, должно быть, надеялся, что она, Тина Хиггинс, ничего не узнает? И сумел бы скрыть все, промолчать, смог бы посмотреть ей в глаза?
Любовь без верности — так что же это за любовь?
Тина все поняла. Эта женщина — француженка, красивая, изысканная, тогда как она, Тина Хиггинс, обыкновенная женщина, не знаменитая, даже не очень образованная, человек, на внешности которого пережитое оставило свой след.
Тина не видела себя со стороны и не знала того, как сейчас хороша. Ее слегка тронутое загаром, не знавшее пудры лицо дышало свежестью, неуложенные волосы блестели и на фоне темного платья казались светлым золотом, а глаза, большие и строгие, были удивительно чисты. В ней чувствовалась прелесть простоты, она была красива красотой полевых цветов и первого весеннего утра.
Все трое молчали, и эта пауза прояснила все до конца: иногда молчание красноречивее всяких слов.
Наконец Тина расправила плечи и четко произнесла:
— Извините меня.
Потом повернулась к дверям. Она не заплакала, но что-то сдавило горло и не давало вздохнуть.
В этот момент Конрад тронулся с места и догнал ее. Он удержал Тину за руку в вестибюле, где не было никого. Мишель осталась в гостиной.
— Тина! — В его глазах были боль и страх, она поняла — страх за нее. — Тина!
Она повернулась. Перед нею стоял совсем не тот человек, что прежде, в нем не было никакого величия, никакого огня. Он казался до бесконечности растерянным, точно вдруг очутился на краю жизни.
— Я все вижу, Конрад, — она говорила с трудом, — я напрасно приехала. Я здесь лишняя. Лишняя со своей глупой верой и наивными надеждами на счастье!
— Нет! — вырвалось у него. — Позволь мне сказать…
Тина горестно покачала головой.
— Я все равно не пойму. А того, чего не понимаю, не могу принять.
— Боже мой! Что я наделал…
Конрад и не думал отпираться или придумывать объяснения. Он чувствовал, что не вынес бы этого фарса.
— Не мучайся, наверное, ты поступил правильно. Лучше было покончить с этим сейчас.
«С чем? — подумал Конрад. — С этой женщиной и ее трогательной, доверчивой любовью, которую она берегла столько лет? Со своим собственным будущим?»
— Тина…
— Тебя тянет к совершенству, а я от него далека. Я слишком простая, слишком земная. Я не для тебя.
— Ты хочешь сказать, что я не для тебя! — прошептал Конрад. — Я же не отвергаю тебя, Тина!
— Ты уже сделал это. Тебе никто не нужен. Для таких, как ты, постоянство смертельно и простая человеческая жизнь слишком скучна. Вспомни Джоан! Обо мне пришлось бы заботиться, уделять мне внимание, а так ты сможешь по-прежнему думать только о себе и о своих великих начинаниях. Ты сделал правильный выбор.
Он хотел выйти вместе с нею, но Тина сказала:
— Умоляю, оставь меня, я доберусь одна!
Конрад схватил Тину за плечи. В его голосе слышался звон оборванных струн, а в глазах стыло отчаяние поздней осени с ее пронизывающим холодом и пустотой увядших полей.
— Да ведь ты любишь меня больше своей жизни, больше всего на свете! Прости!
Что она могла сказать? Именно тот, кто может сделать нас счастливее всех на свете, способен причинить самую сильную боль, потому что все исходящее от него, будь то добро или зло, приобретает несказанную значимость в глазах любящего, в глазах верящего. И обманувшегося в вере. И в любви.
Она повернулась и вышла, и ей казалось, что земля под ногами горит, а за спиной осталась пустыня. Что ж, если в ненастье проглянет солнечный луч, стоит помнить, что это не навсегда.
Конрад вернулся в гостиную, где ждала Мишель. Она с пониманием смотрела на него. Потом подошла и тронула за руку.
— Прости, кажется, я разрушила твое счастье. Он тяжело произнес:
— Ты здесь ни при чем.
— Значит, это и была твоя невеста. Она красива и, по-моему, очень добрая. Мне жаль, Конрад. Может быть, ты сумеешь ее вернуть? — В ее словах не было фальши.
Конрад покачал головой.
— Не знаю. Ее нельзя было так ранить, Мишель. Боюсь, она не переживет этого. Я негодяй.
— Если б она не приехала, то не узнала бы ничего.
— Говорят, женщины чувствуют такие вещи… Господи! Как случилось, что именно я отнял у нее последнюю каплю веры!
А сердце выстукивало одну-единственную заунывную мелодию, на которую ложились слова: «Ты потерял Тину, ты потерял счастье, ты потерял себя, ты потерял все!»
Вернувшись в Сидней, Тина в тот же день заехала в школу и попросила отпуск, сказав, что заболела и хочет съездить домой, в Кленси. Ее отпустили, и она тут же принялась укладывать вещи.
Тина не знала, когда вернется и вернется ли вообще. Ей просто хотелось укрыться в том единственном месте, где еще можно было обрести хотя бы тень душевного покоя.
Тина попросила никому не сообщать о том, куда она поехала, никому, хотя спрашивать о ней мог только один человек.
Она приехала в Кленси очень рано, когда городок еще спал, и, никем не замеченная, быстрой тенью проскользнула по улицам. Было темно, и Тина мало что смогла разглядеть, но этот запах родного края, запах, который ни с чем не спутать… Она впитывала его с таким чувством, с каким пила бы чистую прохладную воду после целого дня блуждания по выжженной солнцем пустыне. Он вливал в нее силы, он дарил ей жизнь.
Тина подошла к своему крыльцу, и дикая, судорожная радость пополам с тревогой охватила ее. Она не была дома десять лет!
Вокруг ничего не изменилось: все тот же ветер и мокрый песок, и волны океана, свободного, не скованного ничем, и огромное небо. Позднее, когда рассветет, она сполна насладится зрелищем этих просторов.
Поставив чемодан на веранду, Тина тихонько постучала. Дарлин всегда спала чутко.
— Кто там? — спросила она, подойдя к дверям.
— Мама, это я, — ответила Тина и, внезапно почувствовав слабость, прислонилась к стене.
Дарлин быстро открыла дверь.
— Тина, доченька!
Они обнялись. Тина давно не видела мать и сразу заметила, как постарела Дарлин. Волосы почти седые, и лицо изменилось… Но прошло несколько минут, и Тине уже казалось, что перемены не так уж сильно бросаются в глаза.
Тина вошла в дом. Все так же тикали часы в гостиной, а в их с Терезой комнате стояли все тот же комод и две аккуратно застеленные кровати. Взгляд женщины невольно упал на кровать сестры… Ничто, ни один миг жизни, ни одна мысль не проходит бесследно! Все в памяти, все в сердце…
Рассказывая матери о себе, Тина была немногословна. Сказала, что довольна своей работой, и дала понять, что личная жизнь не сложилась и нет никаких надежд, что что-то изменится.
Дарлин ласково погладила волосы дочери. Тина — хорошая девушка, отчего ей не повезло? Матери нет дела ни до будущего страны, ни до благополучия мира, ей важно только, чтоб были счастливы ее дети, этим и определяется все: вся жизнь, ее смысл.
— Ты хотела взять на воспитание девочку?
— Да. Но не удалось. Может быть, когда-нибудь я повторю свою попытку.
— А Тереза? — нерешительно промолвила Дарлин. Тина сжала ее пальцы.
— Ничего не известно, мама. Но я верю, что со временем она будет с нами.
Через день Тина решила пройти по улицам. Кленси совсем не изменился! Именно об этом она и мечтала — вернуться в мир детства, где все привычно, вечно, прекрасно… Однако вскоре поняла, что ошиблась. Она смотрела на Кленси, как взрослый смотрит на любимую игрушку: ореол волшебства исчезает, словно спадает с зимних веток делающий их сказочно-красивыми белый пушистый снег.
Она видела покосившиеся изгороди и уличную грязь, людей, которых прежде не знала, ребятишек, родившихся уже после ее отъезда, девушек и юношей, бывших еще детьми, когда она здесь жила.
Люди изменились, и изменилась жизнь. У города были те же стены, но другая душа.
На улице Тине встретились две дамы, которые шли с видом степенных матрон. Одна из них вела за руку ребенка лет пяти. Увидев Тину, обе замерли, одна — с неприветливым, хмурым видом, другая — с удивленно-недоверчивой улыбкой.
— Тина? Это… ты?
Тина остановилась. Перед нею были Дорис и Фей. Обе имели солидный, важный вид. Тина улыбнулась в душе. Доморощенная провинциальная знать, олицетворение благополучия, спокойствия и ревностно охраняемых приличий.
Лицо Фей хранило выражение угрюмой неприступности, а Дорис улыбалась, как всегда, с приторной ласковостью и оттого чуточку фальшиво.
— Я не сразу узнала тебя! Какими судьбами?
— Приехала погостить к маме.
— Ты живешь в Сиднее? — хмуро произнесла Фей.
— Да.
Тина заметила, как жадно они разглядывают ее платье. Она не стала наряжаться, но все же годы, прожитые в Сиднее, давали о себе знать — и в манере одеваться, и в том, как она теперь держалась.
Как ни странно, она была рада видеть даже Дорис и Фей. Прошлое забылось, юношеские обиды канули в лету.
— Этой мой сын, — сказала Дорис, показывая на мальчика.
Тина улыбнулась.
— Прелестный ребенок! Дорис расцвела.
— Приходи в гости, Тина.
— Спасибо.
Расставшись с ними, Тина усмехнулась. Раньше Дорис и не подумала бы приглашать ее к себе. Но теперь Тина, благодаря тому что жила в столице, в глазах местной знати превратилась из оборванки в личность, достойную уважения и внимания.
Она чувствовала, как Дорис и Фей смотрят ей вслед.
Тина прошла по солнечной площади, раскланиваясь со знакомыми, многие из которых не сразу узнавали ее.
Тина услышала, как кто-то робко окликает ее, и обернулась.
— Карен!
Да, это была Карен, все такая же невысокая, черноволосая, но вся какая-то усталая и поблекшая. Тина удивилась: она сама выглядела гораздо моложе Карен, ту можно было принять за женщину средних лет. На ней были бесцветное, бесформенное платье и стоптанные туфли. На руках Карен держала ребенка.
Тина обрадовалась до слез. Она обняла смущенную подругу и принялась расспрашивать о жизни.
Тине хотелось вспомнить прежние времена, но Карен повела речь о проблемах настоящего. Да, она замужем, у нее трое детей, которые, слава Господу, почти не болеют, и свой маленький домик. Муж старше на десять лет, человек неплохой, и все бы ничего, если б они не были так бедны. Тина поняла, что кругозор подруги еще более узок, чем в юности, а жизнь идет по накатанной, известной и до ужаса пустой дороге. В саду ее души не вырастут розы, и в небе над ее головой никогда не вспыхнет костер звезд…
Тина посмотрела на дом, о котором Роберт О'Рейли когда-то сказал: «Это памятник моей юности». А где памятник мечтам Тины Хиггинс? Наверное, в ее собственном сердце!
Тина прожила у матери три недели и все еще не знала, уедет или останется навсегда. Она жила точно в клетке — не было свободы ни мыслей, ни чувств…
А потом вдруг прозрела и узнала, что будет дальше, впереди замаячил свет: если некому протянуть руку помощи, ее, как правило, подает сама жизнь. На смену ушедшему рождается что-то новое, новое будущее, другая звезда. Небосклон надежды редко бывает пуст.
Мать завела небольшой огородик, и Тина все три недели помогала ей. Подоткнув подол, не жалея рук, возилась с сорняками, вскапывала землю. Работа доставляла ей почти болезненное наслаждение, помогала отвлечься от тревожных дум.
Часто она поднимала голову и смотрела на небо, словно пыталась найти ответ на вопросы, решить которые могла только сама.
По вечерам они с матерью сидели за столом возле лампы и шили, разговаривали о чем-нибудь. Дарлин чувствовала: за плечами дочери очень много пережитого, невысказанного, возможно, не выстраданного до конца — недаром она столь стремительно примчалась в Кленси. От чего она убежала?
И сегодня мать вновь с тревогой смотрела на дочь. Тина сидела в простом платье, с простой прической, и игла то мелькала в ее пальцах, то вдруг замедляла движения. Что же на уме и на сердце у дочери, в лице которой сочетаются черты взрослого человека и маленькой девочки, той, что в незапамятные времена Дарлин держала на руках.
— Тина, — сказала мать, — я все не решаюсь спросить: ты надолго приехала?
Молодая женщина оторвала глаза от шитья.
— Не знаю, мама. По правде говоря, иногда мне хочется навсегда остаться в Кленси. Если я работала в Сиднее, то здесь, в нашей школе, наверняка смогу быть полезной.
— Но ты жила в столице, общалась с интересными, образованными людьми… Жизнь в Кленси может показаться скучной.
— Сейчас для меня главное не общение, а возможность обрести душевный покой.
Рука матери мягко скользнула на ее плечи.
— Я буду рада помочь тебе, моя девочка. Но, может быть, ты скажешь мне, что произошло? Ты так мало писала о себе, о своей жизни, чувствую, не хотела расстраивать, но у меня очень часто болело сердце и снились дурные сны. Я так тревожилась за тебя!
Тина постаралась улыбнуться.
— Ничего страшного не случилось, мама! Пожалуйста, не волнуйся! Я и правда не знаю, возвращаться мне в Сидней или остаться здесь, с тобой. Дело в том, что у меня… будет ребенок.
Дарлин внимательно и с едва заметной тревогой заглянула в ее глаза.
— Ребенок?
Тина слегка покраснела.
— Да. Но я же не замужем, все это знают, поэтому…
Дарлин выпрямилась. Она словно бы обрела какие-то силы.
— Ну и что? Здесь мы можем сказать, что ты была замужем или… можно вообще ничего не говорить! Главное, ответь мне: ты рада?
— Да, мама, — призналась Тина, — я уже не верила, что это может произойти! Ты же знаешь, я хотела взять приемного ребенка, а теперь появится свой! И потом — это именно тот ребенок, о котором я мечтала!
Дарлин, видя оживление дочери, заметно повеселела.
— Я с радостью помогу тебе, Тина! Помнишь, много лет назад я говорила: если это случится, мы справимся вдвоем!
Тина подняла заблестевшие от слез глаза.
— Спасибо, мама!
Некоторое время они молчали. Тина в задумчивой рассеянности уколола палец и смотрела на выступившую капельку крови.
— Тина…— Мать в нерешительности помедлила, — прости, что спрашиваю… Ты взрослая женщина и имеешь полное право не отвечать… Почему отец ребенка не захотел жениться на тебе? Ты же такая хорошая…
Тина слабо улыбнулась, потом стала серьезной, и Дарлин показалось, что сквозь эту серьезность просвечивает глубокая печаль.
— Думаю, он женился бы на мне. Но… понимаешь, мама, этот человек не смог сделать так, чтобы я осталась рядом.
— Значит, дело в тебе?
— Да, — ответила Тина и замолчала. Она не стала ничего объяснять. Она хотела забыть, хотя и знала, что это невозможно.
Дарлин тяжело вздохнула.
— Какой он? Ты могла бы мне рассказать?
Тина сказала. Она произносила обычные фразы, за которыми для нее скрывалось очень многое, по существу сама жизнь.
— Он умен, хорош собой, талантлив. Занимает важный пост в крупной промышленной компании, со временем унаследует огромное состояние. У него есть все.
— Судя по твоим словам, этот мужчина — мечта каждой женщины.
— Не думаю. У него очень сложный характер. Кроме того, мне пришлось бы воспитывать его маленькую дочь. Не знаю, сумела бы я или нет…
— Сколько лет девочке?
— Восемь.
Тина коротко рассказала историю Мелиссы и покойной Джоан. Дарлин задумалась.
— Чужого ребенка можно воспитать как своего собственного в том случае, если полюбишь его как родного. Конечно же, это нелегко. Просто иногда сталкиваешься с такими чертами характера или поступками, которые не можешь объяснить, потому что они чужды твоей природе. И невозможно сделать скидку на то, что это унаследовано от тебя. А ведь себя мы никогда не судим так строго, как другого. Тереза…
Тина насторожилась.
— Тереза?
И Дарлин поспешно произнесла:
— Да, Тереза. Вы с нею росли очень разными, хотя обе — мои родные дочери. Даже в поступках своих детей бывает трудно разобраться.
— Не понимаю, почему она молчит все эти годы!
— Не надо ее осуждать, — мягко произнесла Дарлин, — наверное, для этого есть причины. Просто мне очень жаль, что я не могла ей ничем помочь…
— Ты ее вырастила, мама!
— Да, конечно. Но сейчас не будем об этом. Лучше скажи мне честно, Тина, могла бы ты быть счастлива с другим мужчиной?
— Наверное, нет.
— Сможешь ты не думать об этом человеке?
— Не знаю. Я не смогла забыть его с тех пор, как впервые увидела. Я объясню тебе, кто это. Ты и раньше слышала о нем.
Узнав правду, Дарлин, похоже, не очень-то удивилась. И сказала:
— Выслушай мое мнение, Тина. Этот человек не вызывает у меня симпатии, потому что он однажды уже причинил тебе боль. Мне также обидно за тебя, потому что он смог ради сиюминутного удовольствия оскорбить твои чувства и тем самым поставил на карту твое счастье. Все это так, и тем не менее… Видишь ли, дочка, у тебя не будет другой жизни, в которой ты смогла бы стать его женой и попытаться построить ваше совместное счастье. Человек сам выбирает, от чего ему отказаться и что сохранить; можешь принять любое решение, главное, чтобы ты не жалела. Я боюсь только, что твоя жизнь станет тенью той, другой, что не состоялась, независимо от того, кто в этом виноват; что твои годы будут годами печали и сожаления о несбывшемся. Жизнь должна быть жизнью, а не ожиданием и тем более не воспоминанием. Если сердце твое стонет, послушайся его! Давая шанс своему возлюбленному, ты и себе открываешь дверь в будущее, такое, о котором мечтаешь! Поверь, ребенок не заменит тебе своего отца! Но если ты все же уверена, что жизнь с этим человеком станет цепью страданий, если чувства твои изменились или сложно переступить через что-то важное в себе самой, тогда не прощай! Подумай, Тина! И еще я считаю, что стоит сказать ему о ребенке. Он имеет право знать, и не надо все трудности брать на себя. Он обязан помочь тебе, даже если вы не будете вместе.
Тина молчала. Она смотрела на мать. Почти седые волосы, немного усталые серые глаза… Никого нет роднее и ближе. И внезапно расплакалась, прижавшись к матери, как в детстве обвив ее шею руками.
— Спасибо, мамочка! Я так счастлива, что не одна! Если б не ты, я, наверное, сошла бы с ума!
Тина возилась на огороде, когда пришла Дарлин и сообщила, что ее ждут возле крыльца. Мать ничего не прибавила, но женщина сразу догадалась, о ком речь. Усмехнувшись, она взглянула на свой наряд и не стала ничего менять. Огородик был за домом, и пока Тина шла к крыльцу, сердце то начинало биться что есть силы, то будто грозило остановиться навсегда. Тина не приготовила никаких речей: все равно все пойдет не как задумано, а как суждено.
Рука судьбы не дрогнет, главное, чтобы не обманули чувства!
Конрад стоял возле крыльца на пронизывающем ветру, под плакучим, точно набухшим от влаги небом и смотрел на океан, такой же серый, холодный, угрожающе-буйный, как и все вокруг.
Тина не стала окликать Конрада.
Он повернулся и несколько минут молча смотрел на ту, которая стала частью его жизни, без которой глаза застилал мрак тоски и не было возможности идти вперед. Она вошла в его сердце не сразу, не вдруг, постепенно, но — он чувствовал — навсегда. Без нее время шло, унося годы, стирая оттенки чувств, сжимая сердце в кулаке, комкая душу, точно ненужную тряпку.
Тина стояла перед ним (руки в земле, старое платье, волосы повязаны косынкой) с таким видом, точно хотела сказать: «И такую женщину ты хотел представлять в лучших салонах столицы как свою жену?»
Конрад подошел ближе. Он очень хотел увидеть улыбку Тины, но она не улыбнулась.
— Я приехал, — произнес он тихо и просто, — приехал к тебе.
— Зачем?
— Я не мог не приехать.
— Тебя замучила совесть? Он покачал головой.
— Дело не только в этом. Совесть, как ни странно, проще заглушить, особенно когда нет чувств, но с тем, что идет от сердца, справиться намного трудней! Я поступил скверно, не по-человечески… возможно, чисто по-мужски! Но я понимаю: без тебя ничего не возможно, ты мой ключ к пониманию мира, к обретению веры в самого себя. Никого, кроме тебя, у меня не было и нет. Ближе и лучше.
Тина усмехнулась его словам, и это ранило Конрада. Внезапно налетел ветер, он закружил листья и швырнул их в лицо вместе с пригоршней песка. Конрад сделал невольное движение, чтобы заслонить женщину от ветра, и слегка прикоснулся к ее плечам.
Тина смотрела на него. Он приехал к ней с мольбой о прощении, она ждет от него ребенка и может стать его женой, стоит только сказать «да». Иногда так трудно вымолвить самое простое, короткое слово!
Ее глаза, в которых отражался свет пасмурного дня, походили на застывший расплавленный воск, их взгляду было присуще нечто неизменное. Эти глаза не умели ни насмехаться, ни ненавидеть.
— Ты должна помнить одно: для меня тело другой женщины — не твое тело, и ее душа — не твоя душа. Жизнь с другой для меня точно жизнь на чужбине — это не настоящее, не мое.
— Ты должен помнить об этом, не я.
— Больше я не забуду.
Тина отвернулась.
— Важно даже не забывать, просто если у тебя возникают такие порывы, стоит задуматься о том, насколько серьезны твои чувства ко мне. Да предложи мне любой, самый распрекрасный мужчина все блага мира, разве я променяла бы его на тебя?!
Услышав невольно вырвавшееся признание, Конрад нерешительно улыбнулся.
— Давай поженимся, Тина, здесь, в Кленси. Завтра или даже сегодня. Потом пойдем к Джулии, отпразднуем нашу свадьбу в доме моего отца, там, где впервые встретились.
— Ты был у Джулии?
— Да. Она ждет нас.
Потом взял ее испачканные в земле руки в свои, поднес к губам и поцеловал.
— Я люблю тебя, Тина, только тебя, прости! Я никогда не рассказывал тебе, но однажды мне пришлось пережить большое унижение: я стоял на коленях перед человеком, которого должен был бы убить за то, что он совершил. Я жалко умолял и ползал перед ним, Тина. Быть может, ты догадалась… Мне нужна была ты. Потом, вспоминая это, я не спал много ночей! Тогда я переступил через свою гордость и думал, что это самое страшное, но оказалось, что еще страшнее, поддавшись секундному порыву, переступить через свою истинную любовь.
Тина не отнимала рук. Его глаза горели, их жгучее пламя затопляло мягкий свет ее глаз. В конечном счете Конрад привык получать все, что захочет, как бы его ни ломала жизнь, он выходил из нее победителем. Но… вот только чувствовал ли он эту свою победу? Как ни странно, женщина видела перед собой вовсе не покорителя судьбы и подумала, что, быть может, должна его поддержать. Если они соединят обрывки своих крыльев, возможно, еще сумеют взлететь на вершину счастья! Но только вместе — поодиночке им уже не суметь.
Она чуть подалась вперед и прислонилась к его плечу. Он понял молчаливый жест Тины и бережно обнял ее.
— Завтра?
Она кивнула, пряча лицо у него на груди.
… Свадьба состоялась на следующий день в небольшой церкви в центре Кленси, венчал молодых отец Гленвилл. В проходе и возле дверей толпился привлеченный зрелищем народ. Здесь были и Фей, и Дорис, и Карен Холт, и Керри Миллер, Салли и Фил Смит… Последний, не отрываясь, смотрел на Тину: одетая в светло-зеленое платье, скромно улыбающаяся, сохранившая именно ту долю простоты, которая приближала ее к совершенству, она казалась ему недосягаемой, как все самые дерзкие юношеские мечты. Фей, как всегда, была угрюма, Дорис улыбалась растерянно и немного жалко, глаза Салли метали зеленые молнии зависти… Поистине ничего не изменилось!
Тина грустно улыбнулась: жаль, что здесь нет Терезы!
Она тихонько сжала руку Конрада, и он ответил пылким, благодарным взглядом.
— Конрад О'Рейли, клянешься ли ты любить эту женщину, беречь ее, почитать, лелеять в болезни и здравии, быть верным ей одной и жить с ней в священном браке, пока смерть не разлучит вас?
— Клянусь!
Тина взглянула на него с надеждой. Это происходило в то время, когда люди еще почитали Господа и священный союз, когда велика была власть слова и крепость традиций.
А Конрад внезапно подумал о том, что, после того как он причинил этой женщине столько горя, он должен был жениться и заботиться о ней, даже если бы совсем не любил. Хотя Тина — он знал — никогда бы не приняла такой жертвы.
Потом, когда все разошлись, отец Гленвилл сказал:
— Берегите любовь, дети мои, одно и то же счастье не дается людям дважды. Ваш путь еще очень долог, не потеряйте свет своих звезд, помогите друг другу, тогда и Бог не оставит вас!
Он говорил, Тина и Конрад слушали, а Дарлин отыскала взглядом Джулию Уилксон и подошла к ней. Женщины поздоровались.
— Кажется, мы однажды уже встречались на свадьбе! — заметила Джулия.
Дарлин ответила:
— Да, но, думаю, у этого брака больше шансов на будущее! Простите, вы экономка мистера О'Рейли?
— Я крестная мать жениха вашей дочери. Дарлин улыбнулась и встала рядом с Джулией.
— Пожелаем им счастья!
А в душе Тины разгоралось что-то похожее на тихий восторг, на мгновение она ощутила давно позабытое чувство восхищения жизнью, которая все-таки дается человеку не зря: такой момент случается в жизни каждого. Хотя бы один раз.
Назад: ГЛАВА VI
Дальше: ГЛАВА VIII