Не прошло двух месяцев, как Джоан и Конрад уже стояли на палубе судна «Миранда», державшего курс на Сидней.

Джоан, завернувшаяся в накидку из тонкого черного сукна, слегка дрожала, хотя вечер был теплый. Она еще не оставила сомнений: временами молодой женщине казалось, что решение покинуть Америку было принято чересчур поспешно. В душе Джоан словно проносились холодные ветры, слой за слоем, точно песок, сдувавшие первоначальное воодушевление и оставлявшие ее сущность открытой страхам, печально обнаженной, будто осенний лес. Она старалась не вспоминать взгляд убитого горем отца, человека, который терял единственное безмерно любимое существо. Когда пароход отчалил от пристани, его губы все еще шевелились, он качал поседевшей головой и смотрел глазами, какие бывают только у покинутых, брошенных, когда не остается сил даже для укоризны.

Она предала отца, оставила его ради человека, который куда менее нуждался в ней и меньше ее ценил. Понимал ли он, чем она пожертвовала ради него? Ради него и… ради себя, своего счастья. Да, как ни тяжело это признавать, подлинно бескорыстная любовь встречается редко.

Джоан еще не отошла от терзаний и… почти ненавидела мужа, взгляд которого точно приклеился к горизонту. Конрад О'Рейли, весь во власти неведомых стремлений, созерцал нечто невидимое никому. Это был взгляд человека, который видел будущее, — человека с возрожденным упорством и воскрешенными силами, которые придавало ему сознание близости родных берегов. А еще — и это пугало Джоан — взгляд Конрада был взглядом вечного одиночки.

Можно ли одновременно бояться и желать чего-то? Наверное, да, ведь любовь и ненависть — две стороны лезвия одного и того же больно ранящего кинжала, а светлая река жизни питается подземными водами сомнений.

Нежные краски неба со следами тающих облаков составляли резкий контраст с земной, налитой тяжестью водой, которая возле самого борта парохода казалась маслянистой, почти густой. Было тихо, «Миранда» неспешно двигалась в беспомощном рассеянном свете, оставляя за собой бахрому пены, и была похожа на огромную белую глыбу с просверленными в ней окошками и дверями. Что-то беспокоило Джоан, и она никак не могла понять: то ли внутреннее состояние влияет на восприятие пейзажа, то ли, напротив, видения окружающего мира внушают печаль и тревогу. Все кругом постепенно меркло, с небес спускалась вечерняя мгла; временами корабль проходил сквозь пряди тумана, и Джоан казалось, будто чьи-то седые мокрые волосы касаются ее лица.

Она поежилась.

— Может, сойдем вниз?

— Хороший вечер, — медленно произнес Конрад. — Неужели тебе холодно?

Джоан кивнула, не в силах вымолвить слово. Горло стиснуло непонятное предчувствие. Ей казалось: огромные, неизвестно кому принадлежащие руки сдавили их маленький, ничтожный мирок и вертят его, сжимают в стремлении вылепить нечто чудовищное. Молодая женщина вздрогнула. Может, будет буря? Такое, говорят, случается в этих местах. Когда они с Конрадом шли вниз, где в одной из двух принадлежавших им кают находились Бетани и спящая Мелисса, Джоан задала вопрос попавшемуся навстречу молодому офицеру.

— Да что вы, мэм! — сказал он, сверкнув улыбкой. — Не волнуйтесь, никакой бури не будет, да и нестрашно, если бы была: «Миранда»— крепкое судно! Так что спите спокойно. — И, слегка поклонившись, пошел дальше.

Джоан растерянно смотрела ему вслед.

— Не грусти, — сказал Конрад, подавая ей руку, когда они ступили на лестницу, — я понимаю, тебе нужно время для того, чтобы осознать случившееся и свыкнуться с мыслью о потерях. Со мной тоже так было.

А сам думал: «Возможно ли смириться с утратой близости родных берегов и любимых людей? Раны душевные, в отличие от физических, сами по себе редко приводят к смерти, но бывает хуже — делают жизнь невыносимой, ввергая человека в муки ада прежде, чем он успел умереть».

Что ж, надо попытаться облегчить Джоан боль потерь и сомнений. Она просила его измениться, и он изменится, чего бы это ни стоило!

— Дело не в грусти, — тихо промолвила женщина, со странным испугом глядя в темную пустоту коридора, — просто я почему-то вижу впереди вместо дороги и света обрыв и туман, точно иду к концу, и он уже близок.

Джоан встрепенулась, испугавшись собственных слов, и быстро взглянула на мужа. Конрад приложил ладонь к ее лбу.

— Ты вся горишь, — сказал он, — заболела?

— Нет, — удивленно отвечала Джоан, — я чувствую себя хорошо.

Она прислонилась к плечу мужа, и Конрад ощутил всем нутром исходящее от нее чувство страха: Джоан была пропитана им, словно маслом пылающий факел.

Кто-то приоткрыл дверь одной из кают, по стенам проплыли дрожащие полосы света, и Джоан несколько секунд завороженно смотрела на них. Послышались голоса, звон хрустальной посуды, смех. Конрад улыбнулся и ободряюще произнес:

— Все хорошо, милая! Уже поздно, идем спать, завтра предстоит куча дел!

Джоан опять содрогнулась. Слово «завтра» было ослепляюще-светлым, недосягаемым, как последняя мечта угасающей человеческой жизни. А ведь и правда, оно, это «завтра», не для каждого и не для всех!

Чтобы отвлечься, она принялась размышлять о делах практических. К миссис Макгилл они с Лоренсом (мысленно и вслух она называла его по-прежнему), разумеется, не поедут, а постараются устроиться в Сиднее. На первое время денег хватит, а там… Похоже, муж был полон самых смелых надежд (в Америке она этого никогда не замечала), хотя и не терял головы.

Бетани восприняла весть о переселении в Австралию с завидным флегматизмом. Конрад считал, что на месте можно найти служанку не хуже, но Джоан привыкла к этой девушке, да и Мелисса тоже. За внешней молчаливостью и сонным спокойствием молодой служанки скрывались основательность и надежность, чего так не хватало порой в этой сумасшедшей жизни. Бетани давно стала своей, а Джоан хватило прощаний со «своими».

Конрад открыл дверь маленькой каюты и проскользнул туда бесшумно, словно ночная птица. Круглый глаз иллюминатора слабо белел в темноте. Конрад зажег свет, и у Джоан отлегло от сердца. Здесь было спокойно, уютно: лимонного цвета занавеси, коричневый ковер, покрытые желтым атласом кровати.

Почти ни о чем больше не разговаривая, они легли, оставив над изголовьем маленькую лампу. Об этом попросила Джоан — она вдруг стала бояться темноты и ночи так, что в первые минуты даже не смела закрыть глаза. Потом, стараясь успокоиться, все-таки смежила веки, и женщине показалось, что она лежит на морском дне, в мягких водорослях, среди незнакомого мира. Джоан вздрогнула, как порой бывает, когда начинаешь засыпать. Но она не спала, более того, почему-то боялась уснуть. Словно подступало, неумолимо и медленно, нечто опасное, чужое… Обычный сон казался сродни самому жуткому — смерти.

Джоан подумала о дочери. Девочка с Бетани, но не лучше ли взять ее к себе в постель? Без присутствия Мелиссы Джоан чувствовала целостность своего существа нарушенной. Интересно, испытывал ли когда-нибудь подобное Лоренс? Наверное, нет.

Незаметно для себя она уснула, и ей приснился туманный и жуткий сон о конце, обрыве всех нитей, что она когда-либо держала в руках, о падении в пустоту. Джоан будто искала свой дом и все время попадала не туда. Это было тем более мучительно, что она не знала, спит или нет…

Она смутно слышала, как кто-то пробежал по коридору, потом откуда-то донеслись встревоженные голоса. Джоан, мгновенно встрепенувшись, открыла глаза и увидела, что Конрад приподнялся на локте и прислушивается. В следующую минуту в щель под дверью скользнул свет, и кто-то громко постучал в дверь.

— Эй, выходите! В трюме пожар!

Джоан и Конрад, пронзенные стрелами тревоги, одновременно вскочили и, не сговариваясь, принялись одеваться. Джоан путалась в складках юбки, чулках и накидке, а потом, махнув рукой, натянула что придется и, не причесавшись, не собрав никаких вещей, устремилась к двери.

— Лоренс, ради Бога, где ключ?!

— Тихо, Джоан, только без паники! — как можно спокойнее произнес он, одной рукой вставляя ключ в замочную скважину, а другой поспешно пряча в карман бумажник.

Дверь не поддавалась. Джоан в ужасе заломила руки.

— О Господи! Мелисса!

— Успокойся, она же с Бетани, — сказал Конрад, стараясь не терять самообладания. — Лучше прихвати свое золото.

Джоан растерянно оглянулась. Она не могла сейчас думать о золоте, не могла думать ни о чем. Воображение, подстегнутое испугом, вмиг преувеличило размеры грозящей беды, страх лег на сердце гранитной глыбой, и душа беспомощно трепыхалась в силках тревожного нетерпения.

— Умоляю, скорее! — шептала она вслух, мысленно же повторяла слова всех известных молитв: в отчаянии человек готов уповать на что угодно.

Конрад поднажал плечом, и дверь наконец открылась. Джоан метнулась в соседнюю каюту.

— Бетани!

Кое-кто из пассажиров спешил наверх, другие, видимо только проснувшись, с удивленными, еще не тронутыми испугом лицами выглядывали из дверей. Многие каюты оставались запертыми, их обитатели, не ведая ни о чем, крепко спали.

Пока Джоан быстро одевала плачущую Мелиссу, Конрад озирался по сторонам, пытаясь оценить положение. Вполне вероятно, что причин для паники нет: «Миранда» большой корабль, пожар скоро потушат и все встанет на свои места.

Но потом он заметил наверху красноватые отблески и встревожился: что-то не так! Похоже, дело серьезное!

— Вы готовы? Скорее! — поторопил он и приказал Джоан:— Дай мне ребенка!

В ответ женщина отчаянно закачала головой и крепче обхватила руками тельце Мелиссы. Бетани без малейших признаков волнения или спешки упаковывала детские вещи.

— Джоан, пойми, это неразумно, тебе будет тяжело!

— Нет! — умоляюще прошептала она. — Нет! Пусть она будет со мной!

Не имея времени спорить, Конрад увлек ее вверх по лестнице.

— Бетани! — бросил он служанке. — Вы догоните нас!

На выходе царило столпотворение. Женщины истерично причитали, дети плакали. Мужчины держались хладнокровнее, хотя многие выглядели испуганными. Кто-то пытался навести порядок, успокоить толпу… Конрада поразило, что находились желающие выяснить причины случившегося и, что самое потрясающее, найти виновных. Временами сквозь разноголосицу и плач до слуха долетали возмущенные выкрики. Мельком он услыхал, что в трюме загорелся хлопок и пламя успело перекинуться из грузового отделения в пассажирское.

Вскоре Конрад с облегчением заметил мелькавших то тут, то там членов команды судна. Не выпуская руки Джоан, он протиснулся к проходу, ступил на верхнюю палубу и в первый момент невольно отшатнулся.

Было светло, как днем: Конрад не мог вообразить, что возможно такое. Воды океана походили на медленно текущее расплавленное золото, всюду были багровые отблески, даже небо озарялось полыхающим светом, но самого пламени Конрад пока не видел. Он взглянул на Джоан и вздрогнул от неожиданности: ее лицо казалось покрытым золотисто-прозрачной пеленой огня, глаза были цвета жженого сахара; создавалось впечатление, будто пламя вошло в них и каждая черточка радужной оболочки высвечивается изнутри. Волосы тоже словно бы занялись, и одежда сменила цвет. Пробыв мгновение в этом странно преобразившемся мире, Конрад почувствовал себя не только ослепленным, но и оглушенным: яркий свет, как и полная тьма, имеет свойство притуплять не только зрение, но и другие органы чувств, нарушать координацию движений и даже ход мыслей; человек ощущает себя потерявшимся во внешнем пространстве и — что удивительно — в самом себе, испытывает беспомощность и смятение.

Спустя четверть часа Конрад почувствовал жару, точно рядом полыхал кратер вулкана. Вдохнув полную грудь раскаленного воздуха, он побежал (если можно было так назвать суматошное продвижение в толпе людей), подобно многим, к той части корабля, где находились шлюпки. Джоан с Мелиссой на руках не отставала ни на шаг, а Бетани безнадежно затерялась в лабиринтах огромного судна.

Завернув за угол, толпа вдруг резко хлынула назад. Рев пламени слился с криками ужаса и боли — кто-то упал, и бегущие наступали на них.

Конрад остановился: перед ним предстало воистину апокалипсическое зрелище. Огонь бушевал, языки пламени вздымались до небес, то тут, то там вспыхивали бесчисленные факелы, кое-где пламя уже лизало палубу, повсюду метались гигантские чудовищные тени. Несколько секунд Конрад завороженно смотрел на извержение огня, потом повернул назад.

Теперь люди бежали в противоположную сторону, преследуемые развертывающейся на глазах исполинской стихией. Всех охватила бессмысленная паника, безудержный натиск ужаса казался непреодолимым. Никто ни о ком не думал, каждый стремился спастись любой ценой — Конрад особенно остро ощутил это, когда увидел, что творилось возле шлюпок.

— Женщины и дети! — кричали члены команды, пытаясь сохранить хоть частицу порядка. — Отойдите, отойдите назад!

Десятки рук тянулись в бессильной мольбе, многие люди остервенело отталкивали друг друга: в жизнь вступал закон природы, закон торжества и победы сильного.

Пытался ли кто-нибудь потушить пожар? Сейчас было поздно думать об этом… Бездна воды, бездна огня. Борьба становилась бессмысленной, оставалось бегство.

Конрад решил во что бы то ни стало посадить жену и дочь в следующую шлюпку, но благие намерения разошлись с жестокой действительностью — людской поток внезапно отшвырнул его от Джоан. Пальцы Конрада, оторвавшись от пальцев жены, на мгновение повисли в воздухе, и он ощутил кончиками обнаженных нервов внезапный холод, ледяную угрозу смерти.

— Джоан! — Вопль отчаяния не был услышан Всевышним… Женщину вместе с ребенком поглотила толпа.

Конрад растерянно озирался. Душу сотрясало паническое чувство. Джоан и Мелисса! Они могут погибнуть!

Позади ревело пламя. У какой-то женщины загорелся подол юбки, и она, хрипло крича, пыталась погасить огонь голыми руками. Никто не реагировал на крики о помощи, никто никого не замечал, никого, кроме самих себя. Позднее, вспоминая эту ужасную ночь, Конрад думал: «Неправда, что в дни больших катастроф в людях просыпается дух единения, нет! Все являют миру единую суть глубоко эгоистичных существ, которые, в панике цепляясь за жизнь, как ни странно, больше всего на свете желают получить то, в чем отказывают другим: помощь, милосердие и поддержку, ибо в минуты всеобщего истребления страх одиночества сродни боязни смерти». Но сам он готов был спасти Джоан и Мелиссу ценой собственной жизни. Быть может, и другие, глядя на своих близких, думали так? На близких — да, но не на чужих! «Чужое» и «свое» — с этими понятиями, святая святых сознательной жизни, человек приходит в мир и с ними же покидает его, зачастую так ничего больше и не поняв.

Сверху что-то с треском обрушилось — Конрад зажмурился, не в силах смотреть на десятки живых факелов. Огонь разгорался все сильнее, «Миранда» погибала на глазах. Счастливчики, которым удалось попасть в шлюпки, с суеверным ужасом в глазах провожали взглядами адское пламя.

Джоан, оставшись одна, совсем растерялась. Она не кричала, не звала на помощь; впавшая в оцепенение Мелисса тоже молчала — прижавшись к матери, судорожно, до боли вцепилась в Джоан руками и спрятала лицо на ее груди. Девочка была тяжелой, и Джоан не могла двигаться быстро. Женщина случайно вновь оказалась возле борта, с которого спускали шлюпку. В ней уже не было мест, но люди буквально лезли друг другу на головы.

— Нельзя, больше нельзя, затонет! — кричали охрипшие матросы, отталкивая обезумевших пассажиров.

— О Господи! — голосила рядом какая-то женщина с растрепанными седыми волосами. — Это же последняя шлюпка! Говорят, несколько сгорело… Все мы погибнем!!

Один из членов команды заметил Джоан.

— Давайте ребенка! — крикнул он и решительно протянул руки.

Джоан, ни о чем не думая, инстинктивно разжала объятия, свои и Мелиссы, и медленно, точно во сне, протянула дочь моряку.

— Возьмите спасательные пояса! — бросил он женщинам и в следующую минуту скрылся с ребенком на руках в обступившей шлюпку толпе.

Сколько прошло времени, Джоан не знала. Она метнулась туда-сюда — всюду было пламя. Нестерпимый жар, духота, дым… Она воздела глаза к небу — даже его застилало красно-белое полотно огня.

На палубе танцевали языки пламени. Безумная, дикая пляска смерти! Джоан уже не верила, что где-то существуют свет, прохлада и покой. Она поняла, что преследовало ее еще до того, как пришел этот кошмар, — предчувствие ужаса гибели, нелепого чудовищного конца.

Что видят и чувствуют люди в свой последний миг? Думают о близких? Призывают Бога? Что овладевает ими — мрак страха, смирение, скорбь? Прозревают ли стоящие на грани — неизвестно, как неизвестно и то, к чему они приходят, что получают взамен того, что клянут и восхваляют, смысл чего ищут и не находят весь свой короткий, изменчивый век.

Вихрем пронеслись последние секунды, и на крошечное свободное пространство хлынула лавина огня, смела остатки жизни, затопила все вокруг…

Огонь и вода, земля и небо одновременно подвластны двум госпожам — жизни и смерти, так почему одна слаба, а другая сильна, одна кратковременна, а другая почти что вечна?..

Конрад до последнего мгновения не собирался прыгать в воду, это получилось случайно, когда обезумевшая толпа отшвырнула его и он не удержался на краю обгоревшей палубы со снесенными в океан перилами.

Падая с высоты, он инстинктивно принял правильное положение и не ударился о воду. Объявший его черный холод на миг показался спасительным бальзамом, но минуту спустя Конрад понял: суть положения не изменилась, просто смерть сменила свой дьявольский лик, точно карнавальную маску.

Отплыв от пылающей «Миранды», чьей агонии суждено было продолжаться еще много часов, Конрад осмотрелся. Он еще не пришел в себя окончательно и не мог вполне осмыслить свое теперешнее состояние. От «Миранды» по слитой с черным небом воде тянулась огненная дорога, конец которой пропадал в глубине океана. Дальше было темно, ни малейших признаков горизонта — стояла глубокая ночь. Мимо проплыла последняя, до отказа набитая шлюпка; сидевшие в ней молчаливые люди и не подумали подобрать еще одного. Слышалось жалобное всхлипывание воды под мерными ударами весел, треск горящих частей умирающей «Миранды» и еще какие-то звуки, похожие на вздохи огромного существа.

Конрад медленно разводил руками, удерживаясь практически на одном месте. Неподалеку маячило еще несколько голов, но этим людям повезло больше: Конрад заметил на них спасательные пояса.

Он же был беспомощен и одинок. Холодный мир готовился убить его безжалостно, бездумно, спокойно. Стиснув зубы, Конрад поплыл в ту сторону, где исчезли шлюпки.

На нем не было тяжелой одежды и обуви, но внутренняя тяжесть давила сильнее, увлекала на дно огромной, глубокой, дышащей холодом могилы. Конрад чувствовал, что вместе с мужеством уходят силы, и как мог сопротивлялся страху.

Вскоре исчезли шлюпки, канули в невидимое одиночные пловцы, погибли последние несчастные на горящей «Миранде»— Конрад остался наедине с океаном.

Много раньше, еще подростком, он однажды играл в такую игру: отплывал от берега и, глядя вперед, на горизонт, пытался представить, будто находится вдали от берега, в открытом море, воображал, какие бы испытал при этом чувства. И он их испытывал, бледные отражения тех, что сдавили его сейчас холодными металлическими тисками.

Теперь он все понял. Понял, что такое страх, ужасный, выворачивающий внутренности, вгоняющий в доходящее до безумства отчаяние, которое заставляет тело содрогаться словно в конвульсиях; понял, что значит чувствовать под собой глубину в сотни футов, что значит не видеть ничего, никаких горизонтов, не иметь ни малейшей надежды на спасение.

Голова казалась свинцовой, и было непонятно, как нечто совершенно нематериальное — мысли — может давить физической тяжестью. Руки ныли от усталости, тело сковывал холод… Внезапно по ногам прошла судорога, потом вторая… Ступни свело, и боль ручейками побежала по икрам. Конрад быстро перевернулся на спину. Мгновение он смотрел в опрокинутое небо: ни звезд, ни луны, никаких признаков рассвета! Один туман! Не может быть! Потом до него дошло, что это дымовая завеса легкой вуалью стелется над поверхностью воды. Бог весть, сколько миль до берега и сколько он еще сможет проплыть!

Едва Конраду удалось справиться с судорогой, как раздался страшный грохот и точно огненные птицы разлетелись по сторонам, трепеща огромными крыльями. Сноп ослепительных белых искр звездной пылью пронесся по небу и исчез в темноте. «Миранда» накренилась, точно картонный игрушечный кораблик, в воду полетели черные, обрамленные шевелящейся желто-алой бахромой, истерзанные обломки.

Прошло еще немного времени. Зарево, окружавшее остов «Миранды», окончательно потухло, но она продолжала уныло чадить, постепенно превращаясь в пепелище. Конрад почувствовал, что медленно погружается, и ужаснулся… Он бросил взгляд на корабль: Боже, казалось, он пробыл в воде целую вечность, а между тем продвинуться удалось едва ли на милю! Теперь он вовсе не мог двигаться и прилагал усилия к тому, чтобы просто удержаться на поверхности океана. Вода, мягко обволакивающая тело, уже не выталкивала, напротив, до боли настойчиво тянула вниз, всасывала в себя, увлекая в пучину мрака. Все! Это конец! Он утонет, и даже труп его не будет найден… Хотя не все ли равно? Да, все равно, все равно, ничего теперь не имеет смысла! Смерть — бессмысленность, серая туманная пустота, а то и вовсе ничто! Ничто и никогда — навечно! Последняя мысль острой иглой пронзила мозг. Конрад, все еще загребая ослабевшими руками, почувствовал, что захлебывается, и через миг потерял сознание.