Болото в этот день казалось зловещим и пустынным. Снег с дождем перешел в просто снег, который укутал бесплодную равнину, вынуждая животных искать убежище в скалах; даже их толстые меховые шубы не спасали от пронизывающего ветра и холода. Дороги, пересекающие обширные пространства болот,

исчезли под снегом, так что даже хорошо знающие местность рискнули бы проехать здесь только по жизненно важной необходимости. Причина, по которой Вивиан направился сюда, для фермеров была сумасбродной. Но для джентльмена, особенно офицера, поездка во владения сэра Кинсли Марчбанкса была жизненно важной. Кавалерийские способности Вивиана были поставлены под сомнение, ему предложили доказать их, и было заключено пари. Он должен был во что бы то ни стало защитить свою честь, особенно перед женщиной.

Леди, о которой шла речь, решительно стояла на своем. Джулия сгорала от любопытства, затмевавшего восторг от приобретения жеребца Маунтфута. Всего на чуть-чуть, но она выиграла гонку до Бинфорд Кросса, продемонстрировав свою власть над серым рысаком. Во время последовавшего за гонками ленча Вивиан был вынужден признать, что Джулия выдающаяся наездница и умело, умно управляется со своенравным животным. Он промолчал о возможных причинах своего собственного неудачного выступления, хотя его подозрение крепло с каждой минутой. Чрезмерная усталость после самой обычной скачки, потливость в течение всего дня и легкое головокружение, мешавшее сосредоточиться, подсказывали ему, что, как и предвещали доктора, болотная лихорадка снова вступила в свои права.

О том, чтобы воспользоваться этим и отказаться от второго испытания, не могло быть и речи. Личная гордость, не говоря уже о кодексе чести, требовали, чтобы он скрыл все возрастающие симптомы надвигающейся болезни и объездил животное, признанное всем семейством Марчбанксов неприручаемым. Поэтому он сейчас и стоял в загоне, неутихающий ветер бил ему в лицо ледяными иголками градинок, тело его бросало то в жар, то в холод.

Норовистый жеребец, хоть и был породистым, но с точки зрения лошадиных стандартов ничего из себя не представлял. Низкорослый, с шерстью неопределенной масти, без какого-либо благородства в облике, Криспин отличался лишь упрямым норовом, что выдавали его злые глаза. Тревожить его в такой ужасный декабрьский день было безумием. Выведенный из теплого стойла на холод и слякоть двуногими существами, против которых он вел нескончаемую войну, Криспин мгновенно восстал и стал шарахаться из стороны в сторону, бешено мотая головой.

Вивиан смотрел на него со смешанным чувством восхищения и растущего уважения, по неуловимым признакам распознав потомка благородной линии, не оправдавшего ожидания хозяев. К несчастью, жеребец не мог понять, что между ними есть что-то общее, и грозящая Вивиану опасность становилась очевидной.

— Мой дорогой Вивиан, — раздался рядом искушающий голос. — Я сгораю от нетерпения увидеть, как вы прошепчете слова любви в его ухо.

Он повернулся к Джулии и увидел, что ее глаза сверкают от возбуждения.

— Вы утверждали, что это все, что потребуется, не так ли? Метод, который никогда не подводил вас с женщинами!

— Но не в моих правилах соблазнять женщин в заснеженных болотах, — пробормотал он.

Джулия улыбнулась.

— Неужели вы струсили? Подумайте, как победа в таких трудных условиях укрепила бы вашу репутацию настоящего Вейси-Хантера.

Резко повернувшись, Вивиан увидел, что старший конюх уже осторожно прилаживает седло. Криспин стоял с кажущейся послушностью, из его ноздрей клубами вырывался пар, и на решительное приближение Вивиана он лишь нервно запрял ушами. Тихие, уверенные слова, нежное поглаживание по шее были спокойно встречены жеребцом, несмотря на дикий взгляд, брошенный на Вивиана, когда тот брал поводья из рук конюха, поспешно отбежавшего за изгородь загона. Криспин начал атаку внезапно, резко подавшись вбок; Вивиан потерял равновесие и, выпустив из рук поводья, упал. Осознав, что он с самого начала сделал ужасную ошибку, Вивиан вскочил на ноги, борясь с головокружением и понимая, что надо или быстро выиграть этот бой, или победителем окажется лихорадка.

Удовольствовавшись наказанием ездока, Криспин снова стоял спокойно, позволив Вивиану взять в руки поводья. Теперь настала очередь жеребца удивиться. Отказавшись от своей обычной тактики, Вивиан вдруг быстрым движением вскочил на него и стал ждать неизбежно последовавшей неистовой реакции.

То, что случилось потом, предстало перед ним как калейдоскоп картин, которым, казалось, не будет конца. Его тело сотрясалось от толчков, а спутанное сознание ощущало их боль лишь спустя несколько секунд. Разум вытеснился инстинктом. По мере приближения приступа лихорадки силы оставляли его. От головокружения ему казалось, что он видит белое небо под ногами лошади и покрытую снегом землю над головой. Конюхи жались к изгороди, которая неслась круг за кругом, как карусель. И сквозь все это он знал, что здесь стоит Джулия, в темном плаще с меховым капюшоном, и наблюдает за схваткой двух характеров. На ее лице застыло выражение, близкое к экстазу, свидетельствующее, что и она, и лошадь испытывают его совершенно одинаково. Злость укрепила его решимость одержать победу над ними обоими.

Его ноги налились свинцом, руки слабели, время, казалось, остановилось, а он все несся навстречу дождю и снегу, хлеставшему и по лошади, и по седоку, пока внутренняя уверенность в неизбежной победе не охватила его. Как всегда в таких случаях, все кончилось внезапно. Криспин стал послушен рукам, шпорам, голосу, смирившись с нежеланным грузом на спине. Может быть, лошадь осознала исключительное умение наездника, может, почувствовала злость еще большую, чем свою. Может, она просто захотела скорее вернуться в теплое стойло. Каковы бы ни были причины, она спокойно сделала по загону с полдюжины кругов, слушаясь охрипшего от холода голоса. Вивиан вряд ли знал, что он говорит. По правде говоря, он не понимал, как ему удавалось удержаться в седле, когда окружающие загон болота прыгали у него перед глазами.

Конюхи подошли к нему, чтобы помочь спуститься на замерзшую землю. В их голосах звучали ужас и восхищение. Неуверенными шагами, шатаясь, он направился к девушке в плаще. Измученный и совершенно больной, он стоял перед ней, трясясь в лихорадке. Ее глаза, широко раскрытые от восторга, оглядывали его с ног до головы, но чувства Вивиана были далеки от нее. Он жаждал поскорее уйти.

Дерзкое лицо Джулии плыло перед его глазами в море снега.

— Это было великолепно, — с восхищением произнесла она, вынимая из ушей серьги. — Это слишком ничтожная награда за вашу победу.

Вивиан посмотрел на камни, переливающиеся в ее протянутой руке, и вся мера унижения дошла до него. Он прошел мимо Джулии и вошел в дом. Перед его глазами поплыли чернокожие воины диких племен, страшные груды истерзанных человеческих тел, белые люди в военной форме, обвиняющие его в предательстве. Они били его до потери сознания, потом привязали к бешеной лошади, которая понеслась сквозь белые облака льда и огня.

Кошмар кончился. Он открыл глаза и увидел незнакомую комнату, полную старинной мебели, и девушку в темно-зеленом платье, сидящую около его кровати. Ее каштановые волосы сверкали и переливались, как угли в камине напротив. Джулия читала книгу, но мгновенно поняла, что он пришел в себя, и с удовлетворением посмотрела на него.

— Лихорадка кончилась прошлой ночью. Вы мирно спали почти двенадцать часов, — сказала она, вставая, чтобы потянуть за шнурок колокольчика на стене. — Теперь вы должны поесть.

— Как долго я здесь нахожусь? — робко спросил Вивиан.

— Четыре дня. И пробудете здесь по крайней мере еще столько же, — довольно сказала она. — Нас замело снегом, и мы практически отрезаны.

Джулия приблизилась к его кровати и улыбнулась.

— Как хорошо, что у меня большой опыт в ухаживании за братьями. Я была с вами день и ночь, пока вы метались в лихорадке, и останусь здесь, пока к вам не вернутся силы.

Он беспомощно лежал на кровати, а Джулия присела на край и прохладным, душистым полотенцем вытерла ему со лба пот.

— Вы были больны, Вивиан, когда приехали сюда, и ничего не сказали об этом. Это делает вашу победу вдвойне впечатляющей. — Ее голос слегка дрожал от скрываемого возбуждения. — Любая женщина сочтет, что ваш подвиг вполне стоит двух сапфиров.

Вивиан вернулся в Лондон за неделю до Рождества. У всех было праздничное настроение, но только не у него, — он был измучен, глубоко подавлен и голоден после долгой поездки на поезде из Корнуолла.

— Я каждый день вспоминал о тебе, Вив, — приветствовал его брат. — Мне очень жаль, что тебе пришлось действовать без моей поддержки. Я хотел приехать, но снег, который задержал тебя, не позволил мне присоединиться к тебе.

Вивиан отдал пальто лакею и с усилием произнес:

— Никогда больше не проси меня поехать туда, потому что ничто на свете не убедит меня сделать это.

Он прошел в жарко натопленный кабинет. Наклонился к огню, чтобы согреть руки, и бросил на Чарльза свирепый взгляд.

— Когда на войне меня посылали на задание, мне сообщали обо всем, с чем я могу столкнуться. Мне будет слишком сложно простить тебя за то, что ты уговорил меня вернуться в дом, хранящий горестные воспоминания, не сообщив, что Джулия Марчбанкс превратилась в коварную и очень умную женщину, не разделяющую твоего энтузиазма по поводу женитьбы, которой так жаждут ее отец и Бранклифф. Участок земли всего лишь переходит из рук в руки.

Повернувшись спиной к огню, он решительно продолжил:

— Зная, что если Джулия выйдет замуж за кого-нибудь, кроме тебя, то возникнет невозможная ситуация, когда доступ к обоим владениям будет контролировать посторонний человек, вы решили, что не оставили ей выбора. Ты глупец, Чарльз. Я знаю женщин, а ты нет. Джулия никогда не позволит, чтобы ее купили тебе в жены. Если ты только не истинный Геркулес с темпераментом Казановы, тебе с ней ничего не светит.

Стоя в центре уставленной книжными стеллажами комнаты, Чарльз вначале оторопел. Потом густая краска залила его лицо.

— Ты должен извиниться за это.

— Нет, не должен, — отрезал Вивиан. — Ты послал меня в Шенстоун с этим дурацким поручением. Это ты должен извиняться.

— Это была всего лишь одна из безумных идей Бранклиффа, — взорвался Чарльз. — Когда ему противоречат, он становится невозможно упрямым, поэтому я не перечу ему, пока он охвачен энтузиазмом. Конечно, я бы никогда не согласился с его планом.

— Но ты и не отказался, а с нашим дедом это равносильно согласию. В результате ферма Макстед и вся территория до старой мельницы теперь стала частью владений Марчбанксов. В Шенстоун можно проехать с запада только с разрешения сэра Кинсли. И он готов сделать все, что в его власти, чтобы привести Джулию к алтарю вместе с тобой, но эта девушка сильно изменилась за последние годы. Теперь у нее характер, как у Бранклиффа, и она не потерпит, чтобы ей кто-нибудь перечил. Когда женщина осознает силу своего очарования, она неохотно расстается с возможностью использовать ее. Джулия не станет послушной женой, поверь мне.

Чарльз подошел к брату вплотную.

— Что ты хочешь этим сказать? Будь любезен, объясни.

— Хорошо, — согласился Вивиан. Он посмотрел в лицо брата и смягчился. — Джулия дала мне ясно понять, что она приятно поражена переменами, которые произошли во мне за эти пять лет. И я также удивлен переменами в ней.

Чарльз скривил губы.

— Значит, ты больше не довольствуешься плохо воспитанными хористками!

— О, ради Бога, Чарльз. Я не соблазнял девушку, на которой ты собираешься жениться. Мои любовные приключения всегда ограничиваются теми, кто дарит свое порочное очарование в обмен на мои подарки. Однако мой взор устремляется на запретный плод, если он достаточно соблазнителен, и останавливается на нем некоторое время, если встречает поощрение. Джулия тебе не пара, Чарльз.

— Я думаю, что сам смогу разобраться в этом, — твердо ответил Чарльз.

— В таком случае, ты заблуждаешься, — произнес Вивиан скорее нетерпеливо, чем с раздражением. — Ты, должно быть, потерял голову от этой девушки, но ее голова на месте. Если вы поженитесь, Джулия получит титул и все, что ему сопутствует, но ты не получишь любящей жены. День за днем она будет выбивать из тебя гордость и самолюбие, пока ты не превратишься в марионетку. Я знаю женщин лучше, чем ты, Чарльз, и я очень советую тебе остановиться, пока вы официально не помолвлены. Ты отправил меня в Шенстоун, чтобы я спас твои земли. Мне этого не удалось.

Но я могу спасти тебя от потери всего наследства, которое перейдет в руки этой женщины, как только Бранклифф выпустит бразды правления из своих рук. Чарльз кивнул ему и улыбнулся.

— Я тоже думал об этом. Проклятый закон лишил тебя титула и Шенстоунского поместья. А теперь ты нашел дополнительный повод для недовольства: моя женитьба на Джулии Марчбанкс.

— Послушай меня, — раздраженно произнес Вивиан. — Я поехал туда только потому, что ты просил помочь тебе. Я и сейчас стараюсь помочь тебе, поэтому не оскорбляй меня напоминанием о моем происхождении. Может, я и незаконнорожденный Вейси-Ха-нтер, но в моих жилах течет такая же голубая кровь, как и в твоих. И я тоже могу гордиться своим происхождением. Давай, бросайся землями, которые тебе посчастливилось унаследовать. Женись на девушке, которая отберет у тебя все, включая мужскую гордость. Но я буду тебе признателен, если ты не будешь разговаривать со мной так грубо, когда я говорю тебе правду. Я думал, ты выше этого.

Некоторое время они стояли друг против друга, потом Чарльз тяжело вздохнул.

— Прости меня, Вив. Это все так внезапно. Я не думал, что Бранклифф выполнит то, что я расценивал как шутку, хоть и дурного толка. Клянусь, я никогда не давал ему повода думать, что я… — он смущенно замолчал. — Ты думаешь, Джулия считает, что я пустился на такой трюк, чтобы заставить ее выйти за меня замуж?

— Сам разбирайся, — устало ответил Вивиан, потянувшись к графину. — Мне удалось приобрести для тебя нескольких лошадей, и теперь я умываю руки. Не проси меня снова поехать в Шенстоун, Чарльз. Он навевает слишком много воспоминаний о том, что я предпочел бы забыть.

Вивиан отпил вина, стараясь заглушить мысли, которыми ему не хотелось делиться с братом. Он все равно не мог выразить словами, что чувствовал, когда стоял в синяках и больной перед девушкой, которая явно наслаждалась его состоянием. Как римские женщины, дрожащие от восторга во время битвы гладиаторов на арене, Джулия сияла оттого, что заставила его пройти такое тяжкое испытание. Его до сих пор

поражало, что она наслаждалась его битвой с опасным животным, приходила в возбуждение от боли, которую он испытывал. В отличие от деда, Джулию мало интересовал итог борьбы. Она наслаждалась силой: своей и мужчины, которого она хотела подчинить себе. При этой мысли Вивиан посмотрел на несчастного брата и заметил, как нахмурилось его красивое лицо. Поездка в дом, где прошло их детство, оживила в нем воспоминания, он налил еще один бокал и протянул его Чарльзу.

— Давай выпьем за наше братство, — дружелюбно предложил он. — Когда мы были маленькими, старик приложил все силы, чтобы поссорить нас друг с другом, заставляя соревноваться и надеясь, что это породит вражду между нами. Но ему это не удалось. Пусть и впредь не удастся. Ссора между нами доставит ему величайшее наслаждение на старости лет.

Братья молча выпили, и Чарльз решил поблагодарить Вивиана за приобретение лошадей.

— Я очень благодарен тебе, Вив, и верну деньги, как только мое золото начнет давать дивиденды. А когда дед наконец покинет этот мир, я перевезу их в шенстоунскую конюшню.

— Я сомневаюсь, что он когда-нибудь покинет этот мир, — пробормотал Вивиан, осушая второй бокал. — Бранклифф за всю жизнь никому не доставил удовольствия.

Братья перешли в обеденный зал. Не сговариваясь, они бросили разговор о передаче земли с целью обеспечить следующего лорда Бранклиффа желаемой супругой и перешли к финансам и инвестициям. Чарльз уговаривал брата вложить деньги в золото Южной Африки или в алмазы, как сделала их мать. Однако эта тема вызвала у них немногим меньше разногласий, чем другие, которых они коснулись в этот вечер.

Из-за того что Джеймс Вейси-Хантер умер до того, как вступил во владение наследством, доход от части имущества, предназначенного ему как наследнику, перешел его собственному наследнику — младшему сыну Чарльзу. Остальная часть быстро таявших средств была завещана вдове. Поскольку лорд Бранклифф наотрез отказался помогать внуку, которого рассматривал как пятно на фамильном древе, Вивиан остался бы лишь на своем армейском жаловании, если бы не мать и ее родственники. Весьма щедрый дар умершей тети позволил ему учиться в университете и поддержал его, когда Вивиан вступил в кавалерийский полк. Его мать переводила весь доход, получаемый от шенстоунского поместья, своему старшему сыну, пытаясь возместить этим жестокость семейства Вейси-Хантеров.

Хотя Вивиан не был так обеспечен, как его брат, он вполне мог вести жизнь в обществе, в котором был рожден. Но его банкир, который бы, несомненно, помалкивал, если бы его клиент был законным наследником Шенстоуна, часто посылал ему вежливые, но предостерегающие записки о состоянии его счета. То, что Вивиан сейчас был вполне в состоянии купить Чарльзу лошадей, объяснялось его недавним пребыванием в Ашанти, где даже величайший транжира затруднился бы потратить свои деньги. Финансовый вопрос был дополнительной причиной подсознательной вины Чарльза, поэтому он последовательно уговаривал брата вложить деньги и увеличить свой капитал. Вивиан знал подоплеку этих предложений и всегда беззаботно реагировал на них, что было единственным способом решения болезненного вопроса.

Сейчас он лишь нахмурился и покачал головой.

— Я, как в аду, провел два года на войне в Ашанти, которая разгорелась из-за золота этой страны. Все, чему я был свидетель, делалось людьми из жадности, и это заставило меня посмотреть на приобретение богатства несколько с другой стороны. Я говорил тебе когда-то, что предсказываю еще большие проблемы в Южной Африке из-за золота и алмазов. Война против буров шестнадцать лет назад лишь на время сняла этот вопрос, оставив нас побежденными, а голландских поселенцев неудовлетворенными. Война разгорится снова, помяни мое слово. Любой, кто изучал великий план Сесила Родса относительно Африки, должен прийти к заключению, что буры — препятствие, которое придется убрать. — Вивиан промокнул рот салфеткой. — Если мне когда-нибудь придется сражаться с ними, надеюсь, война будет вестись цивилизованными методами. Никаких зверств и языческих ритуалов.

Братья встали из-за обеденного стола и вновь вернулись в кабинет.

— Разговор о Сесиле Родсе кое-что напомнил мне,

Вив. Мне кажется, что тебя подстерегает опасность потерять леди в страусиных перьях.

— Да? — спросил Вивиан, удивившись, что Чарльз все еще помнит о той девушке. — Ты имеешь в виду Лейлу Дункан?

— Совершенно верно. — Он с удовольствием затянулся и откинулся на спинку кресла. — Прошлую субботу я завтракал с Бифи Бакстером в Ричмонде, и она была там с младшим сыном Фейрфилда. Он служит с тобой в одном полку?

— Нет. Ты уверен, что это была Лейла?

— Я не могу сказать, что уверен, но, насколько я доверяю своей памяти, это была она. На ней была та же самая шляпка, но платье другое. Она была очаровательна.

Вивиан почувствовал себя задетым. Он сам познакомил Лейлу с младшим Фейрфилдом.

— Черт побери! Как он посмел втихаря опередить меня?

Чарльз покачал головой.

— Если бы только он. Когда я на прошлой неделе прогуливался по парку святого Джеймса, я видел ее в карете с банкиром Уэллсом. Он был весь поглощен беседой и не скрывал удовольствия от ее компании.

Вивиан почувствовал себя еще более уязвленным. В тот первый вечер в Савойе он познакомил ее и с Джоном Уэллсом. Он пожалел, что привел никому не известную хористку в лучший ресторан Лондона. В его нынешнем настроении эти воспоминания только раздражали его. Пока он с ней ужинал, она обзавелась толпой поклонников. Он намеревался всего лишь развлечься и, может быть, немножко сбить спесь с девушки, вернувшей ему цветы и сделавшей его предметом насмешек приятелей. Вивиана тогда мало беспокоило, что она будет делать потом, но он не предвидел, что за ним последует череда поклонников. Он был взбешен мыслью, что стал лишь инструментом для приобретения ею популярности. Если она так быстро усвоила его уроки, то пора рассказать ей и о правилах игры, в которую они играют. «Интересно, их подарки она тоже возвращала?» — подумал он.

— Я уже дважды сегодня говорил тебе это, Вив, — вывел его из задумчивости голос Чарльза, — но ты, по-видимому, отвлекся.

— Нет, просто тепло огня и хорошее вино за обедом притупили мои мысли.

— Эта девушка ничего для тебя не значит, так ведь? — задал Чарльз пробный вопрос.

— Лейла Дункан? Господи, конечно нет, — Вивиан засмеялся и нагнулся к огню, чтобы зажечь потухшую сигару. — Я же говорил тебе, это было упражнение в тактике.

За два дня до Рождества Вивиан заказал место в партере на «Девушку из Монтезума» и, с огромным удовольствием посмотрев «Прогулку», послал девушке под номером четыре цветы и предложил ей после представления отправиться с ним поужинать. Чувствуя, что пришло время продвинуться в любовных делах с Лейлой на шаг вперед, он с нетерпением ожидал ее у служебного входа.

Она вышла из гримуборной почти последней и приветливо ему улыбнулась. На ее щеках горел слабый румянец, темно-синие глаза светились от удовольствия.

— Ваши цветы прекрасны, и я рада заметить, что вы не так долго пробыли в Корнуолле, чтобы опять перепутать наши фамилии.

Вполне удовлетворенный таким ответом, он взял ее под руку.

— Если вы позволите называть вас Лейла, будет гораздо лучше. Имена я никогда не путаю.

Их уже ждал кеб, и Вивиан назвал адрес отдаленного ресторана, где вероятность натолкнуться на его знакомых была невелика. В платье из бледно-лилового шелка, длинных, в тон, перчатках и серебристо-белой парчовой шали она выглядела еще более красивой, чем запомнилась ему. Ее темные волосы были все еще изящно зачесаны наверх, как в «Прогулке», а кожа в интригующем полумраке кеба выглядела безупречной. Его взгляд остановился на расщелине между двумя гладкими, как слоновая кость, изгибами над декольте, затем скользнул на браслет с жемчужинами и аметистом, защелкнутый вокруг запястья поверх перчатки.

— Я слышал, вы стали объектом повального увлечения с тех пор, как я уехал в Корнуолл, — лениво произнес он.

— Повального увлечения? — повторила она довольно взволнованно. — О, вряд ли.

— Но вы были у Романо и Одденино в сопровождении различных кавалеров.

Это было его предположение, потому что Чарльз редко посещал эти популярные места.

— Да, я полагаю… меня несколько раз приглашали на ужин. Но это все были люди, с которыми вы меня познакомили, — добавила она решительно.

— Это было глупо с моей стороны, — пробормотал Вивиан, решив, что пришло время существенно продвинуться в их отношениях. Он не собирался соперничать с полдюжиной своих знакомых, и ей лучше бы понять это сразу.

— Откуда вы это знаете, если были в Корнуолле? — спросила она подозрительно.

— Мой брат видел вас везде, куда ни приходил. Он знает вас, и, если я правильно помню, вы предпочитаете его компанию моей.

Лейла отвела взгляд и посмотрела в окно: Вест-Энд сверкал огнями рождественских украшений.

— Я никогда этого не говорила. И вообще я нахожу его слишком умным для меня. Он все время говорит о Сириле Родсе.

— О ком? — с изумлением переспросил Вивиан. Она повернулась и взглянула на него.

— О Сириле Родсе. Мне кажется, он что-то делает с золотыми рудниками. Вы тоже о нем ничего не слышали? Как я рада.

С трудом сдерживая смех и изо всех сил стараясь контролировать свой голос, он сказал:

— Я, кажется, слышал, как о нем где-то упоминали. Это была единственная тема, о которой вы говорили с моим братом?

— О нет. Он еще говорил об оловянных рудниках.

— Это чертовски скучно! Бедный Чарльз неуютно чувствует себя в женской компании. И тем не менее вы надеялись провести с ним еще один вечер, когда приняли мое первое приглашение, — подчеркнул он.

Лейла опустила глаза.

— Он очень хороший, правда?

— Да, он действительно очень хороший, — искренне согласился Вивиан. — Гораздо лучше, чем я.

Закутавшись в шаль, она откинулась на спинку сиденья и сказала:

— Зная о вашей самоуверенности, я думаю, что вы напрашиваетесь на комплимент, капитан Вейси-Хантер.

«Она быстро учится», — отметил с раздражением Вивиан. Кокетки надоели ему.

— Значит, мои старания напрасны.

— Не совсем. Я очень рада, что вы вернулись из Корнуолла.

Он взял ее руку и прижал к губам.

— Я тоже.

Сделав вид, что только что заметил ее браслет, он потрогал его руками. Аметист был низкого качества.

— Я вижу, что теперь вы принимаете подарки от джентльменов.

Она постаралась отнять руку, но он не отпускал ее. Она была явно смущена тем, что он разглядывает подарки от других мужчин, в то время как его подарок она отослала назад.

— Мистер Гилберт рассматривает ухаживания джентльменов как часть представления. Он настаивает, чтобы мы принимали приглашения, — начала она неловко. — Я получаю их все больше и больше, и все мужчины на следующий день присылают мне что-нибудь. Я же не могу все это возвращать.

— Только мой, — сказал он отчетливо.

— Но это совсем другое.

— В каком смысле?

Запнувшись на мгновение в поисках слов, она сказала то, что он ожидал:

— Их подарки — это часть нашего шоу. Я — придуманная девушка, которую они увидели на сцене и которой восхищаются. Они не хотят знать настоящую Лейлу Дункан. Ужин с ними — это просто продолжение театрального представления, и они все так состоятельны, что браслет или брошка для них не более, чем для обычного парня лента для волос своей подружки и трамвайный билет на обратную дорогу. Это ничего не значит.

Выходит, она не расценивала его приглашение как продолжение представления, и жемчужное ожерелье, которое она вернула ему, что-то значило для нее. Довольный тем, как идет дело, он предпринял следующий шаг.

— А мне будет дарована привилегия узнать настоящую Лейлу Дункан?

Даже в полумраке кеба он мог заметить, как она покраснела. В ее глазах отражался свет уличных фонарей.

— Я не думаю, что вам этого захочется.

— Даже если я признаюсь, что специально заставил Оскара изобразить припадок бешенства в то утро в Брайтоне, чтобы иметь возможность заговорить с вами?

Насколько он мог судить, она была совершенно поражена его словами. И пока Лейла смотрела на него, пытаясь привести в порядок мысли, он достал из кармана бархатную коробочку с сапфировыми серьгами Джулии Марчбанкс. Они напоминали ему обо всем, что произошло неделю назад. Он хотел от них избавиться, и лучший способ для этого — подарить их простой хористке, которая не представляет их истинную ценность. Он с наслаждением смотрел, как Лейла открывала коробку. Браслет на ее запястье в сравнении с серьгами выглядел дешевой побрякушкой.

— Как… как они красивы, — прошептала она.

— Существует общепринятый способ благодарить джентльмена за подарок, — подсказал он мягко. — Разве мистер Гилберт не учил вас?

Лейла повернула голову, и он, воспользовавшись этим, наклонился и поцеловал ее в губы, все крепче и крепче, пока она не задрожала в его руках. Затем он отпрянул и пробормотал:

— Вероятно, теперь вы не сможете их вернуть. Она, казалось, была совершенно ошеломлена. На ее лице он прочитал гораздо больше, чем надеялся.

— Я… я не знаю, что сказать. Мне никогда не дарили таких красивых вещей и таких дорогих.

Лейла перевела взгляд на серьги, сверкающие голубыми огоньками, когда на них попадал свет от проплывавших мимо фонарей. Красота камней словно загипнотизировала ее.

Удовлетворенно вздохнув, Вивиан откинулся на спинку сиденья. Его тактика принесла успех.

— Не беспокойтесь, моя дорогая, вы получите все, что полагается к этим серьгам. Я отвезу вас к одной неболтливой модистке, которая подберет вам туалеты, способные подчеркнуть их и вашу красоту.

Мгновение стояла полная тишина, затем кеб словно наполнился потревоженными курицами, хлопающими крыльями изо всех сил.

— О нет, черт побери, вы не можете! — затараторила она, закутавшись в шаль под самый подбородок. — Их подарки, возможно, покажутся ерундой в сравнении с вашими, но ни один из ваших друзей не оскорблял меня предложением купить мне платье. Я всегда знала, к чему вы клоните, но на этот раз вы выбрали не ту девушку. Я актриса, а не проститутка. Выбирайте из них и одевайте в свои «туалеты». Они будут более чем рады выполнить то, что вы хотите, и будут стоить вам гораздо меньше, чем эти безвкусные серьги.

Прежде чем он успел что-нибудь сказать или сделать, бархатная коробка полетела ему на колени. Затем Лейла схватила его трость с серебряным набалдашником и постучала ею в крышу; кеб остановился, открылось окошко и в него заглянул извозчик.

— Этот так называемый джентльмен хочет выйти, — объявила она, — но прежде, чем выйти, он хочет заплатить за мой проезд до Миртл-стрит.

На этих словах она распахнула дверцу и откинулась на спинку сиденья, глядя прямо перед собой и ожидая, когда он выйдет. Не сделать этого будет недостойно, решил он. Она не леди, поэтому ее дальнейшее поведение непредсказуемо. Ему хотелось выпороть ее, но сейчас у него не было выбора, и он, нагнувшись, вылез из кеба. Не успел он коснуться тротуара, как букет зимних роз полетел ему вслед, и дверь кеба с шумом захлопнулась.

— Это будет стоить четыре шиллинга и шесть пенсов, господин, — промолвил извозчик.

Вивиан протянул ему деньги и получил в ответ широкую улыбку.

— Не бойтесь, к утру она сама вернется. У них всегда так.

— Придержи язык, — отрезал Вивиан и пошел прочь, оставив букет там, где он упал.

Упрямо отказываясь нанять кеб, он вернулся домой, где собирался провести Рождество. Отпустив лакея, Вивиан уселся в глубоком кресле перед камином, стараясь согреться после декабрьской стужи. Он долго глядел в золоченую середину огня, пока графин не опустел и мысли не покинули его. Он считал, что знает все, что можно знать о женщинах, но столкнулся с двумя, которые доказали ему обратное.

Было уговорено, что Лейла и Рози встречают Рождество у мисс Агаты Хейвуд в Брайтоне, но когда Лейла пришла в квартиру, которую Майлс Лемптон снял для Рози и за которую было заплачено вперед, она нашла подругу в шерстяном домашнем халате, согнутую от боли в три погибели. Она плакала, и Лейла, моментально приняв командование в свои руки, заявила, что они не поедут ни в какой Брайтон. Они проведут Рождество здесь.

Используя весь свой богатый опыт, Лейла быстро уложила Рози на диван, укрыла одеялом и дала горячий чай, чтобы запить порошок, который дал аптекарь от несварения желудка. Затем Лейла вернулась в свой подвал, обшарпанный и спартанский в сравнении с хорошенькой квартиркой ее подруги, и взяла кусок грудинки, соления, три яблока и половину вишневого пирога. Вместе с содержимым кладовой ее подруги она смогла бы приготовить густой фруктовый суп, жаркое с овощами и холодную грудинку. Все это будет выложено яблоками, финиками и грецкими орехами.

Они сидели у огня. За окном туман сменился снегом с дождем. Девушки выпили за здоровье друг друга пару бутылок крепкого портера, которые стояли у Рози в буфете. Она выглядела уже гораздо лучше, но боль в желудке была еще достаточно сильна, и ее красивое лицо прорезали напряженные морщинки. Лейла тоже чувствовала себя крайне несчастной, хоть и старалась скрыть это.

— Мне не следует пить портер, — пошутила Рози. — Это совсем не в стиле девушек из Линдлей, правда? Я пристрастилась к нему, когда работала в баре «Ягненок и руно», и до сих пор люблю. Когда вокруг никого не было, Майлс говорил, что это очень смешно, но приходил в ярость, если я упоминала об этом в компании.

Ее лицо внезапно погрустнело.

— Он был ужасный сноб, Лей. Но я ничего не могла с собой поделать. Наверное, у меня нет никакой гордости. Я не стыжусь, что была его любовницей, и, если бы он пришел сюда снова, все бы опять повторилось.

— Надеюсь, не в моем присутствии, — сказала Лейла, стараясь выглядеть веселой. — Если ты прикончила бутылку портера, давай поиграем.

Они играли в карты и хихикали над промахами друг друга. Рози стало гораздо лучше, и она предложила поиграть на пианино, которое ей подарил Майлс. Лейла облокотилась на полированную поверхность инструмента, а ее подруга заиграла популярную песенку. Снял бы Вивиан Вейси-Хантер для нее такое же уютное место? Огромные пространства квартиры были заполнены обитой бархатом мебелью на изящных ножках, за окнами виднелся парк; чтобы поднять или опустить длинные янтарные занавески, нужно было потянуть за шнурок; в глаза бросались изящные безделушки из фарфора, лампы с абажуром, дорогой ковер с густым ворсом, пианино с элегантным табуретом и канарейка в клетке. В столовой была мебель темного дерева, а на столе стояли изящные черные слоники. Майлс Лемптон много раз был в Африке.

Кухня была чистый восторг в сравнении с ее собственным подвалом, и управлялась в ней служанка, которую нанял Майлс. Она ушла вскоре после того, как любовная связь Майлса и Рози закончилась, но Рози было сказано, что она может остаться здесь до Пасхи, когда закончится срок аренды. Лейла не была в спальне и не хотела смотреть ее. Несомненно, она была красива, как и все остальное. Наверное, здорово жить в такой квартире, как эта, подумала она но… только если ты сама можешь за нее заплатить.

— С вас два пенса, — сказала Рози, закончив играть.

Лейла замотала головой.

— Это не стоит так много. А где ты научилась играть на пианино, Рози?

— В баре «Ягненок и руно». Конечно, я не могу играть настоящую музыку.

— Эта тоже хорошая. Сыграй еще что-нибудь по случаю Рождества, я спою.

Когда она дошла до середины второго куплета, Рози остановилась, с изумлением глядя на Лейлу.

— Что случилось? — спросила поспешно Лейла. — У тебя опять болит живот?

— Ты никогда не говорила мне, что умеешь петь. А мистер Гилберт знает об этом?

Лейла покачала головой.

— Если помнишь, на том прослушивании нам сказали, что мы слишком много разговариваем, и дальше мне пришлось показывать Джеку Спратту, как надо ходить по сцене. После этого тебе и мне было велено прийти через полчаса, чтобы начать репетицию «Прогулки». Я так и не дошла до того, чтобы спеть им что-нибудь.

Рози облокотилась на клавиатуру, ее лицо стало серьезным.

— Лейла, ты должна петь, а не танцевать. Та пожала плечами.

— К хористке слава не приходит за одну ночь. Чего я хочу сейчас больше всего на свете, это быть первой в «Прогулке».

— Ха! Это может любая! Ты должна петь, и не те песенки, которые поют у нас в «Девушке». У тебя совсем другой голос. Он для оперы. Я однажды была с Майлсом в опере. Герой и героиня были толстые, как шуты с ярмарки. Но странное дело, когда они запели, это перестало иметь значение. Я никогда не слышала, чтобы человеческий рот мог издавать такие звуки. Я, конечно, не понимала, о чем они поют, потому что они пели на иностранном языке, но их голоса были так изумительны, что я могла бы прослушать всю оперу во второй раз. Я была вся в мурашках от восторга. А ты когда-нибудь была в опере?

— Нет, глупышка. Меня должны «взять» в оперу, как тебя. — Она подошла к огню, чтобы подбросить уголь. — Но я уверена, что пою не как они.

Рози согласилась.

— Они много лет учились, чтобы так петь. Но у тебя от природы хороший голос. Наша дорогая Аделина визжит и пищит, а петь надо именно так. Тебе нужна настоящая музыка. Вот как эта. Ну-ка, без слов, просто на ля-ля-ля.

Она заиграла красивую мелодию, которая была очень популярна у уличных шарманщиков, и Лейла послушалась подругу и запела, испытав неведомое ранее удовольствие петь для других, а не для себя.

— Как она называется? — спросила Лейла, закончив петь.

— Не знаю. Майлсу она очень нравилась. Что-то вроде «Либерстраум». Правда, красивая? Ну, Лей, спой еще.

День перешел в вечер, а они все играли и пели, возбуждаясь от удовольствия и вина. Затем опустили шторы и, погруженные в мечтания о славе и успехе, сели около огня и стали на длинных медных вилках жарить хлеб.

Рози посмотрела на Лейлу, которая опустилась на колени около кресла, наблюдая, как хлеб становится золотисто-коричневым.

— Когда наши имена будут гореть на рекламных щитах, мы сможем снимать квартиры и селить в них мужчин, да тех, которые нам понравятся. Интересно, как бы они отнеслись к этой идее?

Лейла не ответила, и она продолжала:

— Ты думаешь, такое время когда-нибудь наступит?

— Нет, Рози, их чувства не так глубоки, как наши. Что одна девушка, что другая— для их целей все едино. Им, по-видимому, вообще наплевать, каково нам.

Наступило молчание. Лейла подняла глаза и увидела, что в ресницах Рози блестят слезы. Мгновенно к ней вернулась уверенность. Бросив вилку, она поднялась с колен и взяла подругу за руки.

— Прости, я не хотела быть жестокой. Но только посмотри! Ты самая красивая девушка в «Прогулке». Я не знаю никого умнее, великодушнее, веселее. То, что он сделал с тобой, ужасно. И теперь, в Рождество, ты корчишься от несварения желудка, потому что он измучил тебя. А он наверняка сейчас замечательно проводит время на какой-нибудь шикарной вечеринке с леди Алисой или досточтимой мисс Голдмайн. Они думают, что мы как… как…

— Проститутки? — грубо подсказала Рози и в упор посмотрела на Лейлу. — Кто же тебя так обидел? Собачка Чарльз?

Пришлось все выкладывать. Лейла снова опустилась на пол и поведала Рози, что это Вивиан приглашал ее на ужин, и закончила эпизодом с серьгами. Она вертела в руках длинную вилку, на которой уже давно остыл подрумяненный хлеб.

— С того самого дня в Брайтоне я знала, что он за человек. Только он умел сделать самые обыкновенные вещи восхитительными, потому что никогда не делал того, что ты от него ждала. Я каждый раз давала себе клятву, что не приму его следующего приглашения, но каждый раз отправлялась с ним снова.

— Гм, — задумчиво произнесла Рози. — То, что у него свой особый метод, было ясно с самого начала. Вспомни, как его бедный брат безропотно согласился, когда нас обеих навязали ему на ленч.

— Совершенно верно, Рози. Он так улыбается, что может любого уговорить сделать все, что он попросит. Нельзя сказать, что он приказывает тебе, но когда он говорит своим уверенным хрипловатым голосом, отказать невозможно.

Рози предостерегающе похлопала Лейлу вилкой по коленке.

— Я помню. У него такой голос, что девушка и глазом не моргнет, как окажется в постели у его обладателя.

— Только не я, — с жаром ответила Лейла. — И теперь он знает это!

Некоторое время царило молчание, потом Рози сказала:

— А ты не влюбилась в него?

— Нет, — ответ прозвучал слишком поспешно, чтобы кого-то обмануть. Лейла протянула ломтик хлеба в огонь. — Хотя я всегда знала, чего такой человек, как он, может хотеть от хористки, я никогда не думала, как… как мерзко я буду себя чувствовать, когда он заведет об этом разговор. Я старалась не показывать вида, но внутри вся сжалась от стыда.

В наступившей тишине было слышно, как потрескивал огонь, почерневший на вилке кусок хлеба задымился, а по щекам Лейлы потекли слезы.

— Я никогда не сжималась от стыда, — произнесла наконец Рози. — Ты стоишь двоих таких, как я, Лей.

— Нет-нет, — вскрикнула Лейла, еще более застыдившись. — Ты не знаешь. Ты просто не знаешь, что говоришь.

Лейла страшно хотела признаться, что она замужем, но промолчала. Она больше не могла сдерживать свои чувства, обе девушки, обнявшись, заплакали, и им стало легче. Остаток вечера они провели за игрой в карты, ели шоколад, который Рози купила для тети в Брайтон, и размышляли о своем будущем, пытаясь прочесть его в кофейной гуще.

Смех и обилие пищи плохо подействовали на Рози. У нее так сильно заболел живот, что ей пришлось лечь в постель. Лейла решила остаться у нее на ночь и почти не сомкнула глаз, разогревая на огне тряпки, чтобы положить Рози на живот. К тому же ее рвало, и Лейле приходилось убирать за ней. Когда настало утро, Лейла уже знала, что у подруги что-то более серьезное, чем несварение желудка, и сказала, что ей надо сходить к врачу.

— Ты точно уверена, что это не то самое? — снова спросила она Рози.

— Точно уверена, — раздался измученный голос. — Это, наверное, от портера. Майлс всегда говорил, что я буду такой же толстой, как миссис Мэггс.

Доктор задал Рози все тот же вопрос, и, усомнившись в ее ответе, все же поставил диагноз воспаление поджелудочной железы. Рози была выдана бутылка с зеленой жидкостью и велено не есть на ночь. Лейла простилась с ней у дверей врача и вернулась в свой подвал, сказав подруге, что все объяснит Джеку Спратту.

Но когда Лейла вечером пришла в театр, Рози была уже там. От лекарств ей, по-видимому, стало заметно лучше. Все девушки были страшно взволнованы.

«Девушку из Монтезума» снимут в конце февраля. У Лейлы упало сердце. Она никогда не станет первой в «Прогулке». Это был такой несправедливый поворот судьбы, но весьма умный ход со стороны Лестера Гилберта. Затруднительное положение, в которое он попал, достигло той фазы, когда нужно было что-то делать. «Прогулка», несомненно, стала гвоздем программы в Линдлей и собирала полный зал. Но ажиотаж уже достиг апогея и теперь недолго продержится. Кроме того, последние десять минут представления стали для публики скучны. Она с нетерпением ждала развязки незамысловатого сюжета и грандиозного финала с Аделиной Тейт. Зрителям хотелось еще раз увидеть «Прогулку», но номер не повторялся. Они теряли интерес к шоу и начинали громко обсуждать только что виденную знаменитую сцену.

Менеджер принял решение снять представление после того, как увидел, что некоторые зрители уходят из театра сразу после номера, ради которого пришли. Своенравной примадонне приходилось петь финальный номер перед пустыми стульями. Лестер Гилберт взял на себя смелость изменить сценарий и сделал «Прогулку» заключительным номером. Получился несколько странный апофеоз, потому что Аделина Тейт появлялась в облаках дыма на вершине горы Попокатепетль и смотрела вниз на красивых, соблазнительных девушек своего королевства. Это не вязалось с сюжетом, но ловко позволяло продлить восторг зрителей от «Прогулки» на финал всего шоу. Лестер Гилберт знал, что патроны Линдлей не позволят снять спектакль с репертуара прежде, чем не будет готов новый.

В гримерной висело объявление, в котором говорилось, что всех девушек просят явиться в театр к девяти утра для репетиции нового финала и прослушивания на следующую музыкальную комедию под названием «Веселая Мэй».

В субботу Лейла нервничала, как и большинство девушек. Ходили слухи, что для шоу требуется большой мужской хор, потому что пьеса была о дочери полковника, которую звали Веселая Мэй и в которую были влюблены все мужчины полка. Пьеса была совсем не похожа на «Девушку из Монтезума», но никто не сомневался, что Веселой Мэй будет Аделина Тейт. У всех на губах был один вопрос: что станет со знаменитыми девушками Линдлей? Было сомнительно, чтобы дюжина веселых солдат в ненастоящих мундирах имела тот же успех, что и тридцать высоких брюнеток в белых страусиных перьях.

Лестер Гилберт, похоже, совсем не беспокоился, когда в свойственной ему напыщенной манере поблагодарил всех за приход и сказал, что «Девушка из Монтезума» завоевала такие высоты зрительских симпатий, которых теперь предстоит достичь «Веселой Мэй». Лейла слушала, ошарашенная, потому что Гилберт, оказывается, рассматривал «Девушку из Монтезума» только как полезную проверку зрительского интереса перед тем, как предложить действительно стоящую пьесу.

Расположившись на сцене на стульях и на полу, труппа слушала сюжет нового музыкального представления. В основном говорил Джек Спратт, но Лестер Гилберт периодически вмешивался, чтобы подчеркнуть то, что, по его мнению, упустил его помощник. Затем пианист наиграл некоторые песенки, которые были не менее приятными, чем те, что исполнялись в шоу уже восемь месяцев. И когда на сцену выпорхнула Аделина Тейт, чтобы спеть одну из них, которая начиналась: «Кто кого поцеловал, разгорелся вдруг скандал», каждому стало ясно, что на главную роль прослушивания не будет. Аделина уже знала это. Большинство из девушек были достаточно благоразумны, чтобы смириться с тем, что ее изящная фигурка и высокий голос вполне подойдут для роли флиртующей девушки, которая имеет больше власти над полком, чем ее отец.

Главная мужская роль — красивого и храброго лейтенанта — будет, по-видимому, отдана новому артисту из Вены, которого Лестер Гилберт взял несколько недель назад. Вторые партии будут играть те, кто играл их в нынешнем шоу. Лейла поняла, что вся история с «прослушиванием»— чистая показуха, по крайней мере в том, что касалось ведущих партий. На сцене скоро остались только девушки из «Прогулки», несколько балерин и огромное количество мужчин, которые пришли по объявлению о прослушивании.

Пока они отчаянно старались ухватить мелодию и показать всю мощь своих голосов, Лейла повернулась к Рози.

— Бедняги, у них такой испуганный вид. Вытянувшееся, с заостренными чертами, болезненное лицо Рози было полно сочувствия.

— Это самая страшная штука на свете, когда ты вот так должен за три минуты доказать, что ты лучше всех, кто стоит рядом с тобой. И еще хуже, когда знаешь, что лишаешь другого мужчину возможности спасти жену и детей от работного дома.

Лейла вздохнула.

— Мистер Гилберт, кажется, совсем в нас не заинтересован. Я не знаю, что буду делать, если в конце февраля он скажет, что мы больше не нужны. Рози, что ты будешь делать?

Рози улыбнулась.

— Будем беспокоиться об этом в феврале. Есть другие театры и другие шоу. Впрочем, я могу вернуться в «Ягненка и руно».

— Девушка из Линдлей, подающая напитки?

Рози снова улыбнулась.

— Это может привлечь посетителей, особенно если я надену страусиные перья.

Лейлу не так легко было рассмешить. Она хорошо помнила те дни отчаяния, когда ее выгнали Кливдоны. Что она будет делать, если в марте окажется без работы? Она сердцем чувствовала, что уже никогда не сможет стать горничной, и знала, что театр теперь у нее в крови.

Мужской хор наконец был отобран. Лейла видела лица счастливчиков и вспоминала свою собственную радость год назад, когда узнала, что принята на работу. Но вот и для девушек наступил решающий момент.

Лестер Гилберт, такой же свежий и энергичный, как' и четыре часа назад, широко улыбнулся, сверкнув золотыми зубами, и объявил что у него для всех сюрприз. В «Веселой Мэй» есть важная сцена, когда капрал Стендэбаут, главный герой комедии, приводит в лагерь цыганку-предсказательницу, чтобы узнать, кого же все-таки любит дочь полковника. Ее карты показывают, что это француз, то есть кто-то из их врагов, и весь полк поражен этим открытием. Но в конце концов выясняется, что это ловкий капрал Стендэбаут втайне от своих товарищей предпринимает опасный маневр, переодеваясь во французского офицера.

— Как вы понимаете, леди, это драматическая сцена. Солдаты чувствуют, что их предали, их захлестывает волна ненависти к Веселой Мэй, которая, как они думают, связалась с врагом. Цыганка должна обладать огненным темпераментом, хорошими актерскими способностями, которых обычно не требуется в музыкальной комедии, и настоящим голосом, чтобы у публики мурашки побежали по спине.

Гилберт ходил по сцене взад и вперед, в безукоризненном черном пиджаке и полосатых брюках, покачивая тросточкой с серебряным набалдашником. Девушки замерли от нетерпения.

— Я точно знаю, что я хочу, леди, и должен предупредить вас, что мне придется искать кандидатку на эту роль вне моего театра, если я не найду среди вас актрису, отвечающую моим требованиям.

Он остановился на середине сцены, оперся на трость и окинул острым взглядом ряды лиц, уставившихся на него.

— Итак, кто из вас думает, что способен взвалить на свои плечи успех или провал всего спектакля?

— Никто из нас, если он ставит вопрос именно так, — пробормотала Рози. — Если в спектакле что-нибудь не заладится, во всем обвинят цыганку. Я вижу это за версту.

Пианист заиграл мелодию из этой сцены. У цыганки было большое соло, а затем вступал хор солдат. Это была волнующая музыка. Прежде чем она закончилась, четверо девушек вскочили на ноги, желая попробоваться на эту роль. Лейла почувствовала, что Рози толкает ее локтем.

— Иди, Лей, это как раз твоя музыка. Вспомни «Либерстраум».

Лейла почувствовала странное возбуждение.

— Я не запомнила мелодии и не умею читать по нотам. Я только выставлю себя круглой дурой, — сказала она.

— Как и остальные. Никто из них не умеет читать ноты.

Лейла колебалась, боясь, что, если она провалится, ее могут выгнать даже из хора.

— Ты сказала, что во всем будут обвинять цыганку, — напомнила она подруге.

Рози похлопала ее по коленке.

— Старик Гилберт сказал, успех или провал. И потом, это он ставит шоу, а не я. Мало ли, что я сказала. — Она взглянула на Лейлу. — Разве ты не хочешь воспользоваться случаем, чтобы показать мерзкому Вивиану, что не нуждаешься в его дурацких туалетах?

Лейла вскочила и под испытывающим взглядом Лестера Гилберта присоединилась к четырем предыдущим девушкам у пианино. Что ж, теперь она принимала подарки и приглашения от джентльменов, как он просил, и выслушивала их оскорбления. У него есть возможность дать ей соло и выполнить свое обещание.

Поскольку она вышла последней, ей и петь пришлось последней, а это означало, что, когда ей вручили бумагу с текстом и она вышла на середину сцены, мелодия уже хорошо засела у нее в голове. Лейла стояла в лучах света, ее волнение нарастало, она представляла ряды лиц в красных плисовых креслах в украшенных золотом ложах. Все эти лица будут смотреть на нее, если она взвалит на свои плечи успех всего спектакля.

До нее донесся голос Лестера Гилберта.

— Пианист уже два раза сыграл вступление, мисс Дункан. Вы доставите нам удовольствие услышать ваш голос или нет? Лола — пылкая цыганка, поющая о предательстве, а не робкая девушка, которая готовится уйти в монастырь.

Лейла понимала, что он пытается подбодрить ее, и ей вдруг вспомнилась сцена в кебе, когда сонный, самоуверенный голос превратил Лейлу Дункан в Лили Лоув. Чувство стыда и невероятного разочарования от слов, которые он сказал ей, гнев оттого, что он понял, что она обыкновенная девушка, придали ее голосу краски и нюансы, когда она запела о предательстве. Она призывала все эти пустые кресла сочувствовать, а не осуждать, сострадать, а не презирать тех, кто слишком легко поверил в любовь.

Когда Лейла закончила петь, ее всю трясло. Она была ошеломлена, что пением можно передать все чувства: радость и злость, что звуки выходят не только из горла, но и из сердца. Дрожа, она повернулась и обнаружила, что все на сцене аплодируют ей, на их лицах она увидела выражения, которые представляла в пустом зале. Всегда красивое лицо Рози стало от возбуждения еще прекраснее. Она вскочила на ноги и энергично захлопала в ладоши. Лестер Гилберт, раскинув руки, пошел к ней навстречу. На его лице сияла широкая улыбка.

— Мисс Дункан, — выразительно произнес он. — Почему вы мне никогда не говорили, что у вас такой великолепный голос? Уже много лет я не имел удовольствия первым увидеть настоящий талант. Если Бог вкладывает в кого-нибудь из нас способность производить такие звуки, значит, он существует.

Гилберт повел Лейлу к остальным девушкам. Она была слишком взволнована, чтобы говорить. В своем воображении она все еще была в цыганском костюме, окруженная возбужденными солдатами.

— Но, моя дорогая, — продолжил он, — если людям хочется послушать оперу, они идут в Ковент Гарден, а не в Линдлей. — Улыбнувшись, он похлопал ее по рукам, прежде чем отпустить. — Наши зрители приходят сюда развлекаться, а не переживать. Я не могу вам позволить вселять чувство вины в сердца джентльменов и горечь отчаяния в сердца их жен.

Цыганка не должна пробуждать ни злость, ни жалость к персонажам на сцене, а зрители не должны переживать из-за своих собственных недостатков. У вас прекрасный голос, мисс Дункан, но здесь он совершенно не к месту. Зрители хотят, уходя домой, напевать песенки, которые услышали здесь от своих давнишних кумиров. Боюсь, вас они не примут.

Они дошли до кулис, и он оставил ее, любезно пообещав, что в «Веселой Мэй» для нее будет место в хоре. Прошло несколько мгновений, прежде чем она поняла, что ее отвергли, а взяли блондинку со скрипучим голосом, сказав, что она будет идеальная Лола, если наденет черный парик и немножко подучится.

Лейла почувствовала, что из глаз сейчас хлынут слезы. Она выставила напоказ свои сокровенные чувства, вложила в пение все то, в чем не осмеливалась признаться даже себе. И теперь ей говорят, что ее голос совершенно не к месту, что она не нужна. Что она заставит зрителей переживать. Они не хотят слушать правду, они хотят жить в придуманном мире, где всегда счастливый конец.

Лейла стояла в кулисах, не слушая возмущенных слов Рози. Наконец она сказала себе, что надо смотреть фактам в лицо. Она всего лишь горничная, превратившаяся в хористку, которая навсегда останется лишь объектом мужского вожделения. Она может соблазнительно двигаться, одетая в страусиные перья, может сопровождать их на ужин, удовлетворяя их тщеславие. Но она не должна пытаться проникнуть к ним в душу.