К середине ноября все уже в полной мере прочувствовали суровые последствия нахождения в осажденном городе. Не имея достаточно сил, чтобы осуществить прорыв блокады, полковник Кекевич мог действовать лишь по двум направлениям. Проводя регулярные вылазки на прилегающую к городу территорию, он заставлял буров концентрировать силы вокруг Кимберли и не двигаться к стратегически важному району реки Моддер. Посылая на врага кавалерию, поддерживаемую стрелками на бронированном поезде, он надеялся предотвратить продвижение буров на позиции, слишком близко расположенные к городу. Но если с первым Кекевич преуспел, то удержать противника вдали от города ему не удалось.

Предложив женщинам и детям покинуть Кимберли в течение сорока восьми часов, что англичане проигнорировали, и потребовав за этим сдачи города, что также осталось без ответа, командир буров Весселс начал обстрел. Первые несколько дней царила паника, вызванная постоянными выстрелами пушек, звуками разрывающихся снарядов, запахом пороха, наполнившим улицы. Война и возможность умереть стали реальностью.

Скоро, однако, все поняли, что снаряды сделаны очень плохо, и обстрел, скорее, является для буров способом приятно провести время, не исключая возможности немного подзаработать. Многие снаряды не взрывались, а те, что взрывались, почти не причиняли вреда. Вскоре ежедневный обстрел стал чем-то вроде рутины. На отвалы шахт поместили наблюдателей с флагами, которые должны были давать сигналы, заметив клубы дыма орудий буров. Обыватели, увидев поднявшиеся флаги, спешили в укрытие на несколько минут, пока снаряд со свистом пронзал воздух. И после глухого разрыва, означавшего его приземление, торопились к месту падения, спеша растащить осколки на сувениры, которые на местном рынке стоили не менее пяти фунтов.

Обычным зрелищем стали стайки ребятишек, носящихся по городу во время обстрела, невзирая на опасность. На предупреждения Кекевича никто не обращал внимания.

Но бомбежки увеличили напряжение в городе. Цены на продовольствие стали регулироваться указами военных, что сорвало планы торговцев, начавших быстро обогащаться в первые дни осады. Ограничили также выдачу мяса и муки в одни руки, пытаясь помешать богачам скупать их в больших количества. Конечно, это нельзя было назвать в полной мере нормированием еды, но правила вводились с прицелом на грядущие трудности. Свист пуль и разрывы снарядов каждый день, невозможность выйти из дома ночью во время комендантского часа и отсутствие новостей извне (так как буры перерезали телеграфные линии) скоро превратило людей в раздраженные и постоянно жалующиеся существа. А те новости, которые достигали Кимберли через прорывавшихся гонцов, были неутешительными.

В конце октября стало известно, что огромное войско англичан отступило после неудачного боя с армией фермеров и окружено в стратегически важном городке Ледисмит, где пересекалось несколько железнодорожных путей. Головы военного командования были заняты только этим. Жителям Кимберли и Мафекинга передали «держаться до последнего», но, так как никаких указаний о сроках этого «последнего» не было, дисциплина заметно упала.

Некоронованный король Роде давал одни указания, военное командование — другие. Однако многие граждане были в той или иной степени зависимы от «Де Бирс», так что выигрыш неизменно оказывался на стороне Родса. Солдаты разрывались под гнетом этого двойного подчинения, не говоря уже о тяжести повседневных военных забот, от которых они были освобождены только в воскресенье, когда буры по религиозным соображениям не воевали.

И лишь один человек среди защитников Кимберли приветствовал любые тяжелые задания. Вивиан наслаждался каждой вылазкой в стан врага, каждым столкновением с возможной смертью. В палаточном лагере, где обитали одни военные, Вивиан нашел странное ощущение покоя: его товарищи не ожидали от него ничего такого, чего они сами не могли бы выполнить, — ему не нужно было доказывать своего превосходства.

Кавалеристы Кимберли оценивали Вивиана по сегодняшним делам, не зная, да и не желая знать о его прошлом, за исключением того, что майор участвовал в битвах в Ашанти, поэтому его мнением дорожили, его команды выполняли с готовностью. В свою очередь, Вивиан доверял советам людей, хорошо знавших территорию вокруг их родного города. И здесь не было более горячего добровольца, чем майор Вейси-Хантер из сорок девятого уланского полка; командующий кавалерией постоянно пользовался его услугами, едва ли понимая причины, лежащие за подобной жаждой сражений у человека, волей обстоятельств разлученного с его собственным полком.

Обнаружив, что когда бы он ни отправлялся в город поговорить с матерью, ему не избежать барона фон Гроссладена— во плоти и крови или в виде постоянных упоминаний о нем, — Вивиан использовал свои военные обязанности как повод отказаться от выполнения сыновнего долга. Регулярного обмена записками вполне хватало Маргарет Вейси-Хантер, которая, казалось, уже пришла к определенному мнению по поводу будущей семейной жизни.

Прекращение выплаты щедрого денежного пособия Вивиан как-нибудь перенес бы, но слепая преданность его матери по отношению к немцу заставила его прийти к весьма неприятному выводу: юношеское обожествление матери являлось ошибочным. Она, конечно, была жертвой жестокого обращения со стороны лорда Бранклиффа, но только весьма пассивной. Сейчас-то Вивиан понимал, что это по его настоянию мать приняла приглашение родственников в Родезии, таким образом распрощавшись с ужасной жизнью в Шенстоун-Холле. И осталась с родными в тени их заботливого внимания, потому что так было проще. А когда все решения стал принимать за нее барон фон Гроссладен, Маргарет с удовольствием прекратила опекать сына.

Новый и болезненный взгляд на прошлое позволил Вивиану понять еще одну свою ошибку. Причуды наследственности так перемешали черты характера и внешность, что вслед за светловолосым мальчиком с характером отца на свет появился темноволосый — настоящий Вейси-Хантер, судя по внешнему виду, — но более близкий по духу к их матери. Из двух сыновей достойным наследником череды решительных и энергичных мужчин являлся именно он, Вивиан, а не слабый, постоянно колеблющийся Чарльз.

Эта мысль занимала его несколько дней, приведя и к другому выводу: ненависть деда была более сложной по природе, чем он думал. Способность мальчика противостоять нападкам не могла не вызвать уважения деда. А бесхарактерность Чарльза, что также, естественно, должна была презираться человеком с иной натурой, отсюда и его стремление женить Чарльза на Джулии — чтобы вновь привнести в семью сильный характер.

С растущим удивлением Вивиан осознавал, что жестокое, безжалостное отношение деда вызывалось желанием наказать судьбу за то, что вместо настоящего крепкого наследника ему достался тихий, сдержанный младший сын, которого старик не любил. Издевательства, стремление разрушить волю старшего мальчика были естественной реакцией Бранклиффа. Неудивительно, что он относился к нему так жестоко. Для старика это было единственным способом притворяться перед самим собой, что внук, которым втайне он восхищался, является на самом деле позором семьи, пятном на известном имени и совершенно не подходит для роли наследника.

На этом этапе своих удивительных открытий Вивиан понял, насколько велик оказался удар, нанесенный им деду, когда он женился на Джулии. Впрочем, судьба уже сполна отомстила ему за это. Вивиан постоянно думал о девушке, пойманной в ловушку вместе с ним в Кимберли. Со времени той встречи они несколько раз случайно сталкивались. Он молча ей салютовал, но желание спешиться и пойти рядом с ней, быть ее постоянным спутником раз от разу все более разгоралось.

Отчаянно ревнуя к каждому мужчине в Кимберли, знакомому с Лейлой или говорившему о ней, постоянно тревожась за ее безопасность во время обстрелов, преследуемый воспоминаниями о тех сладостно-горьких шести месяцах, проведенных вместе, Вивиан никак не мог уговорить себя, что былая любовь умерла. Если когда-нибудь эта женщина поманит пальчиком, если покажет, что все еще любит его… Он знал, что не устоит тогда.

Понимая это, Вивиан резко обрывал разговор с друзьями, когда те начинали рассказывать о ее концертах в зданиях компании «Де Бирс» или других домах по приглашению Сесила Родса. Уже велись приготовления к выступлениям любимицы публики в военных лагерях для поднятия боевого духа солдат. Свой собственный дух Вивиан мог поднять, лишь вызываясь добровольцем в любую вылазку, которая позволяла убежать как можно дальше от города, где жила его мать, более не нуждающаяся в сыне, и девушка, которую он не осмеливался увидеть снова.

К середине ноября Вивиан уже привык к поездкам на Оскаре или Тинтагеле рядом с огромным бронированным поездом, из бойниц которого высовывались готовые к бою стрелки. Иногда он присоединялся к группе всадников, отвлекавших на себя основные силы буров, пока другой отряд захватывал ослабленные позиции противника. Это приводило лишь к потерям с обеих сторон и незначительному ослаблению артиллерийских обстрелов. Гарнизон Кимберли был слишком мал, чтобы предпринять попытку прорыва блокады, а противник, казалось, не собирался атаковать город. Единственной надеждой оставалось прибытие подкрепления извне, прежде чем голод заставит сдать город.

Двадцать седьмого ноября на постоянные сигналы прожектором был получен ответ. Издалека засверкали вспышки, был установлен контакт с британскими войсками, наступавшими от Кейптауна. Хотя обмен сигналами был всего лишь подтверждением их присутствия, он позволил определить, что идущие на помощь войска находятся у реки Моддер, не далее чем в двадцати милях от города.

Кимберли обезумел от радости. Несмотря на комендантский час, тут же были созваны многочисленные вечеринки, а жители выложили на столы припрятанную именно для такого праздника снедь. После шести недель осады они с нетерпением ждали освобождения. Двадцать миль казались «почти рядом» — по крайней мере, для гражданских лиц.

С точки зрения военных, двадцать миль представляли собой однодневный марш-бросок. И когда на следующее утро обстрел города внезапно прекратился, полковник Кекевич решил, что окруженный противник обнаружил английские войска и собирается их атаковать. По совету своих командиров он разработал план атаки в тылу буров и принялся его осуществлять. В палаточных лагерях зазвучали многочисленные приказы, заставляя людей с энтузиазмом хвататься за оружие. Наконец-то их ждал настоящий бой против врага.

Вивиан разделял общее возбуждение: поднимаясь с походной кровати и натягивая мундир и шлем, он приказал груму немедленно оседлать Оскара.

Полуденное солнце заливало все горячими лучами, когда Вивиан ехал на сборный пункт, где около двух тысяч военных суетились, погруженные в подготовку к бою. Это было волнующее зрелище, и большая часть населения города высыпала на улицы, чтобы поглазеть на происходящее. Чувствуя какое-то почти праздничное возбуждение, они смотрели на солдат, как на лучших людей — благородных героев, бросающих вызов врагу.

Замечая их радость, Вивиан лишь криво улыбался — ведь до сих пор, по примеру Родса, обыватели считали их лишь напыщенными, самодовольными дураками.

Присоединившись к большой группе всадников — по его оценке, около шестисот человек, — Вивиан узнал план сражения, представленный Скотт-Тернером. Они проведут комбинированную атаку позиций буров на юге — между городом и рекой Моддер, — что позволит отвлечь внимание врага от приближающихся войск и освободит ключевые позиции на двух перевалах, с которых буры могли контролировать обширные площади. Отряд, включавший почти всех пехотинцев, должен был атаковать один перевал под прикрытием сильного артиллерийского огня из шести орудий, а кавалерия будет поддерживать их на правом фланге, пытаясь захватить остальные три укрепления, если буры начнут отступать, деморализованные поражением на первом рубеже. В это же самое время бронированный поезд дойдет до того места, где враги взорвали пути, и солдаты в поезде отвлекут на себя внимание части буров.

Это был отличный план, внушающий доверие, несмотря на то, что им придется выступать на открытой равнине под палящим солнцем, не имея преимущества внезапности. Если товарищи жертвуют собой, чтобы пробиться в город, их долг— показать такое же мужество и героизм.

Вивиан получил в подчинение группу местных жителей, которых хорошо узнал во время предыдущих рейдов. Некоторые были просто отчаянными парнями, отличаясь больше энтузиазмом, чем умением воевать, но в основном группу составляли люди, чей изумительный талант наездников восполнял отсутствие боевого опыта. Они доверяли ему и выполняли любой приказ. Вивиан улыбался им, втайне желая, чтобы на их месте были его собственные уланы. В этот момент он вдруг понял, что вскоре сможет вернуться в свой полк, и радостное настроение исчезло. Нахождение в составе гарнизона Кейптауна ничуть его не привлекало, так же как перспектива вернуться к беременной жене, которой придется объяснять внезапное уменьшение доходов, вызванное замужеством матери. Вивиан пока еще не представлял, как компенсировать финансовые потери.

Был отдан приказ, началось движение вперед. Ритмичные удары сапог, позвякивание шпор и скрип кожаных седел, грохот колес перевозимых орудий звучали весьма впечатляюще, когда ряды одетых в хаки людей пересекали границы города. Однако на опаленной солнцем равнине эти звуки, казалось, растворились в неестественной тишине, столь свойственной этим местам. А затем появилось ощущение незащищенности. Вивиан чувствовал, как мурашки забегали по спине, когда он скакал на Оскаре вдоль колонны пехотинцев, чьи загорелые лица насупились.

Так всегда бывает перед сражением. Нервы напряжены, глаза болят, уши прислушиваются в ожидании невидимого противника. Во рту пересыхает, горло сводит судорога. А как только звучат первые выстрелы, выдающие местонахождение врага, уже не остается времени на мысли или чувства. Они придут позже, когда наступит естественная реакция и человек похоронит своих друзей — или расстреляет их, чтобы спасти от мучений во время пыток.

Вивиан нервно сглотнул и провел пальцем по ремешку шлема. Он сильно вспотел, как и другие, находящиеся рядом, — лица пехотинцев были покрыты каплями пота, они маршировали по пыльной равнине в сторону скал, где скрывались буры. Напряжение буквально сгустилось в воздухе. Вдалеке бронированный поезд, неспешно движущийся по колее, выдавал свое присутствие натужными свистками и дымом, а также бликами солнца на металле. Было что-то успокаивающее в его присутствии — он выглядел таким неуязвимым.

Внезапная серия громких ударов заставила Вивиана подпрыгнуть от неожиданности, так же как и многих других. Оскар шарахнулся в сторону, другие лошади отреагировали более бурно. Вокруг стали разрываться снаряды, вызывая панику среди перепуганных животных. Успокоив Оскара, Вивиан повернулся, чтобы посмотреть на их собственные орудия. Что-то, видимо, пошло наперекосяк, так как те не были передвинуты в специально отведенные для них места, чтобы обеспечить столь необходимую защиту. С негодованием он заметил, что артиллеристы поторопились начать огонь, не дождавшись выхода на установленные позиции, и их снаряды не долетают до буров, падая в опасной близости к собственным войскам.

Начавшись, бой продолжается по своим законам; неважно, каким был первоначальный план. Так произошло и теперь. Открытая равнина стала адом, где крики перемешивались со свистом пуль и снарядов, которые, попадая на землю, поднимали фонтаны пыли, забивавшей солдатам глотки и покрывавшей их лица словно маска. Пехотинцы также слишком рано открыли огонь, совершенно безвредный для укрывшихся буров. Пули тех, в свою очередь, нещадно косили английских солдат.

Скоро стало ясно, что основной мишенью противника является кавалерия, так как буры хорошо понимали беззащитность пеших людей в подобных условиях. Вивиан в тревоге оглядывался, пытаясь найти Скотт-Тернера в этом пыльном облаке. Вместо топтания на месте они давным-давно должны были атаковать, поддерживая пехотинцев. О чем думает их командир? Почти сразу же раздался приказ, но это было не то, что ожидал Вивиан. Им приказывали атаковать второй рубеж, чтобы штурмом захватить укрепления — действие, которое предполагалось совершить только в случае отхода врага. А в настоящий момент с того направления велся сильный огонь, без всяких признаков отступления. Все это попахивало сумасшествием, но они послушно повернули и поскакали галопом, оставляя пехотинцев совершенно беззащитными.

Вивиан погонял Оскара, чувствуя себя пешкой в игре, которая развивается независимо от его воли. День превратился в громыхающий, ревущий ад под палящим солнцем. Мундир прилип к спине, лицо покрылось пылью, когда во главе отряда он скакал к каменным укреплениям буров, где те, несомненно, скопили значительные силы. Попав в радиус действия пуль, они были встречены шквальным огнем.

Земля вокруг Вивиана буквально закипела от пуль. Он выхватил револьвер, хрипло крикнув идущим за ним, чтобы те стреляли только по конкретным мишеням. Пули свистели мимо их голов, и он вспомнил, что эти местные жители были отличными стрелками. Вокруг него стали падать люди, раздавались полные боли крики. Оскар, однако, не сбавил скорости, и Вивиан оказался настолько близко, что мог разглядеть бородатые лица, выглядывающие из-за камней и поставленных боком фургонов. Стреляя по ним, он низко склонился над Оскаром.

Но когда до укреплений буров оставалось не более нескольких метров, Вивиан был ранен в бедро. Вскрикнув от боли, он толчком послал лошадь вперед, продолжая стрелять по врагам, пока тяжелый удар по шлему не заставил потерять равновесие; Оскар вдруг резко повернул влево. Сползая с седла, Вивиан зацепился ногой за стремя, и конь потащил его по неровной каменистой земле. Боль была сильна, но последний удар головой об острый камень погрузил его в блаженное беспамятство.

Массовые похороны не в меру старательного Скотт-Тернера и девятнадцати других погибших во время боя прошли при большом стечении людей, в основном военных. Длинный ряд повозок с покрытыми флагами гробами оказался слишком гнетущим зрелищем для тех, кто только вчера был Полон радостного ожидания. Звуки выстрелов, салютующих погибшим, разорвали тишину над городом, напоминая жителям, что война продолжается. Атака провалилась. Буры остались на своих позициях, и не было никаких сведений о спешащих на помощь английских войсках.

В маленьком тенистом коттедже в одном из тихих районов города Нелли механически выполняла свои обязанности, двигаясь словно сомнамбула. Сержант, с которым она завязала такую счастливую дружбу, лежал в одном из гробов. Лейла, понимая горе девушки, оставила ее в покое, горячо благодаря Бога, что Вивиан остался жив. Днем раньше она, как и другие женщины, провожала солдат на бой, разделяя чувства их матерей и любимых.

Все это время она испытывала страх за жизнь Вивиана. Многие знакомые офицеры рассказывали о частых вылазках кавалерии, сопровождавшей бронированный поезд, а также отправляющейся в разведку, постоянно упоминая офицера-улана, который с такой готовностью вызывался добровольцем. И мысли о том, что Вивиан совершенно не ценит свою жизнь, тревожили Лейлу еще больше, чем его очевидное желание избегать встреч с ней.

В осажденном городе, не получавшем известий извне, весь мир ограничен маленьким обществом, и ни один житель не мог говорить или делать что-то без того, чтобы это не дошло до ушей другого. Лейла знала, что Маргарет Вейси-Хантер собирается выйти замуж за барона фон Гроссладена, как только будет прорвана блокада, и что Вивиан больше не видится с ней, ограничиваясь короткими записками из военного лагеря.

Убежденная, что именно она является вероятной причиной его добровольного затворничества, Лейла мечтала поговорить с Вивианом, уверить его, что принятые в цивилизованном обществе дружеские отношения все еще возможны между ними. Он не должен оставаться в своей палатке все время. Мужчина не имеет права отказывать себе в возможности хоть немного расслабиться, забыть об опасности, которой он себя с таким рвением подвергает. Когда они встретились месяц назад, Вивиан, казалось, был на грани срыва. И так оно и случится, если ему не удастся снять напряжение.

Если даже Лейла постоянно слышала новости о нем, то уж он тем более должен был знать, что Лейла Дункан участвует в различных мероприятиях, призванных поднять боевой дух. Хотя театр был по-прежнему закрыт — в него даже попал снаряд, — актерский состав «Наследницы из Венгрии» был постоянно задействован. Кроме выступлений в домах богатых граждан, они появлялись каждый день на территории компании «Де Бирс», где давали рабочим возможность немного передохнуть от производства снарядов и пуль. Пару раз актеры выступали в концертах под открытым небом, сопровождаемые полковым оркестром, — все это по просьбе Сесила Родса.

Лейла была представлена тому, кого никогда и не мечтала увидеть, и испытала разочарование. Лишенный внешнего обаяния, со странным квакающим голосом, этот человек выглядел менее значительным, чем его репутация. Вспомнив Рози, она мысленно окрестила его «Забавный Роде».

Кроме участия в концертах — включая и подготовку к тому, грандиозному, что был отложен до прихода английских войск, — Лейле приходилось принимать поток посетителей. В то время как многие мужчины из труппы нашли себе занятия в компании «Де Бирс», девушкам приходилось туго. Живя в дешевых комнатах, оплаченных Мередитом Чьютоном, они не получали зарплаты и не знали, чем себя занять. Лейла пыталась развлечь их, позволяя собираться в ее приятном деревянном бунгало с восхитительным садом вокруг. И это место вскоре стало одним из любимых для отпущенных в увольнение военных, которые просиживали часами в саду, болтая с девушками. Мужчины из местных, составлявшие основу сил обороны, имели дома и семьи в Кимберли, но англичане с удовольствием пользовались случаем забыть хоть ненадолго войну в компании красивых актрис.

Всеобщей любимицей стала Салли Вилкинс. Те, у кого на родине остались дети, обожали разучивать с ней детские стишки или рассказывать сказки. Некоторые делали игрушки или приносили драгоценную еду. Девушки также получали подарки, а одной даже предложили выйти замуж. Блокадные подарки могли показаться весьма странными в сравнении с обычными временами, но сейчас живые кокетливые девушки были вне себя от радости, когда им преподносили пакетик чая или кусочек сыра из солдатского рациона.

Вскоре об этом узнали офицеры и тоже стали наведываться к Лейле. Чтобы не вызывать замешательства среди разных по званию мужчин, их она принимала в доме — с Нелли в качестве компаньонки или вместе с Францем. Подарки, которые дарили ей, обычно были букетом цветов, веером, меховой накидкой или драгоценным камнем — последних в условиях ссады в алмазном городе было предостаточно.

Стало обычным слышать счастливый смех, доносящийся из домика или сада, где прелестные девушки поднимали настроение мужчин, каждый день рискующих своей жизнью для них. И хотя Лейла чувствовала неодобрение некоторых, самых яростных, сторонниц приличия и постоянно публично оскорблялась ими, когда шла по улицам, она не позволяла положить конец тому, что считала очень важным. На самом деле, ее волновало мнение только одного человека в Кимберли.

В тот день всеобщего траура никто не зашел к ней, за исключением Франца. Думая о несчастье Нелли, Лейла сообщила своему другу, что не в состоянии репетировать.

— Представляется немного бестактным делать вид, что ничего не произошло, — заметила она. — К тому же мы вскоре прервем гастроли и вернемся в Англию. Говорят, что спасатели будут здесь еще до конца недели, и мы должны начинать собираться, чтобы уехать, как только мистер Чьютон организует транспорт.

— Боюсь, что ты ошибаешься, Лейла, — ответил Франц, качнув головой. — Фон Гроссладен, который все еще настаивает, что я его соотечественник, сообщил мне всего час назад, что его великий друг Роде настроен вести обычную светскую жизнь в Кимберли после снятия блокады. Театр снова откроют. Кажется, снаряд почти не причинил вреда зданию.

Рука Лейлы, держащая веер, застыла, и она неверяще посмотрела ему в лицо.

— А как же война?

Франц равнодушно пожал своими широкими плечами.

— Роде мечтает убрать военные действия подальше от города и его шахт, а потом умыть руки.

— И он может так говорить, когда идут похороны двадцати мужчин, погибших при защите его города и его шахт?!

— Великий человек не одобрял план той атаки и считает, что военные просто сделали ненужную попытку оправдать свое прежнее бездействие теперь, когда колонны английских войск почти на нашем пороге. И я, пожалуй, соглашусь с ним.

— Франц!!

— Дорогая, вот они хоронят двадцать человек, а ничего не изменилось, — напомнил он.

— Но… но, конечно, могло быть и хуже, если бы они не атаковали, — запротестовала Лейла, не желая так легко забыть о смерти людей. — Не могу поверить, что ты не испытываешь чувства благодарности за жертвы, принесенные ради тебя.

Франц улыбнулся, вложив в улыбку все свое обаяние.

— Не думаю, что солдаты атаковали буров ради австрийского тенора. Скорее уж, ради Лейлы Дункан. Это я бы понял.

Расстроенная его легкомысленным отношением, Лейла довольно резко возразила:

— Есть только одна женщина, которая может вдохновить их на благородную жертву. Королева Великобритании — Виктория.

Франц молча смотрел на нее, а потом спросил:

— Что случилось с холодной мисс Дункан, не позволявшей ни одному мужчине тронуть ее сердце?

— Что ты имеешь в виду? — вспыхнула она, слишком хорошо представляя возможный ответ.

— Ты вновь окунулась в фальшивую романтику «Веселой Мэй», когда весь полк думает только о любимых накануне Ватерлоо. Проснись! Тебя окружает реальный мир, Лейла.

— Нет, Франц… нет, это не так. Реальность — это когда все могут свободно передвигаться по улицам, мужчины находятся дома в безопасности, а мы доставляем удовольствие и радость толпе, собравшейся в театре. А это — не реальность. Вчера двадцать мужчин были живы, а сейчас их хоронят под звуки орудийного салюта. Погибли ради нас, Франц!

— Ради золота, дорогая, — твердо возразил ее собеседник. — Война развязана ради обладания блестящим металлом, добываемым из-под земли, на поверхности которой и без него достаточно красоты. Эти солдаты умерли, чтобы люди, подобные Родсу, получили власть и богатство раньше других. Сурово глядя на нее, он добавил:

— Ты забыла мой совет не позволять романтике войны ослабить тебя.

— Романтика! — вскричала она горячо. — Что в войне может быть романтичного?

Он улыбнулся.

— В тот момент, когда негодяй надевает красивую форму и отбывает на битву, он становится героем, его боготворит каждая глупая женщина, попадающаяся ему по пути. Герой или негодяй, но кто-то в Кимберли разрушил твой защитный барьер, Лейла. Ты уже не можешь репетировать, потому что хоронят людей. Скоро тебе придется отказываться выступать, так как везде всегда кого-то хоронят. Ты настоящая актриса или просто глупая женщина?

Понимая, что в словах Франца много верного, Лейла поспешила быстро перевести разговор в другое русло.

— Как можно быть настоящей актрисой, если нет возможности выступать?

— Ты ведь играешь перед публикой… каждый день, — напомнил он. — Ты забыла об этом, потому что теперь видишь зрителей совсем рядом. Закрой глаза, когда поешь, и освободи себя от глупых мыслей, что глазеющие мужчины скоро пойдут на смерть ради тебя. Если это не сработает, представь, что они уйдут убивать, что они сами выбрали такое занятие, так же, как мы выбрали карьеру артиста— чтобы зарабатывать на жизнь. И это поможет избавиться от остатков романтических бредней, все еще заполняющих твою прелестную головку.

Она смотрела на своего партнера, странно разочарованная в человеке, которым всегда восхищалась.

— Ты так циничен.

— Так же, как и ты когда-то. И именно это помогало тебе творить чудеса вместе со мной. Будь осторожна, Лейла. Успех — хрупкая вещь и быстро исчезает.

Его слова заставили ее замолчать, и через несколько минут Франц решительно поднялся на ноги.

— Хорошо. Если ты все еще не в состоянии репетировать, у меня есть предложение, более подходящее к твоему настроению. Пойдем со мной, навестим раненых в госпитале. А таких после вчерашнего много, включая и сына той хрупкой леди, на которой собирается жениться фон Гроссладен.

— Вивиан? — ахнула Лейла, прежде чем смогла себя остановить. — Он опасно ранен?

Франц посмотрел ей прямо в глаза.

— Значит, это майор Вейси-Хантер вызвал такую горячую поддержку наших одетых в хаки защитников! Не знаю ничего о ране, информирован только о его замечательной жене в Кейптауне.

— Ты ошибаешься, Франц, — ровно ответила Лейла, изо всех сил стараясь быть сдержанной. — Он для меня ничем не отличается от других мужчин в хаки.

Они шли по длинной палате в одноэтажном госпитале, который совершенно не был приспособлен к работе в военных условиях. Предупрежденная медсестрой, что ее подопечные находятся в весьма подавленном состоянии, Лейла была счастлива, когда увидела, с какой радостью их встречают. В платье из белого муслина, плотно облегающего грудь, с вышитыми голубыми птицами на юбке, которая чуть касалась пола, она привела некоторых мужчин в такое замешательство, что они краснели, когда Лейла обращалась к ним. Раненые относились к посетительнице как к леди, и у нее хватило былой решимости не думать о том, как бы они реагировали, если бы в палате появилась просто служанка Лили Лоув.

Но, проходя по комнате, она не переставала думать о грядущей встрече с Вивианом. Насколько тяжело он ранен? Предположим, он в тяжелом состоянии. Будет жестоко появиться перед ним без предупреждения. Ей не стоило приходить: он сам сказал, что не хочет никаких встреч, и надо уважать его желания. Когда они с Францем покинули палату и вышли на веранду, чтобы пройти туда, где находились офицеры, Лейла придержала своего спутника, коснувшись рукой его плеча. Франц удивленно повернулся к ней.

— Так жарко, — сказала Лейла слабеющим голосом. — Боюсь, я сегодня больше не выдержу.

— Хм, твоя благодарность так быстро исчезла? — спросил Франц сухо. — На той равнине, где они защищали тебя, было гораздо жарче.

Прищурив глаза, он бросил проницательный взгляд на Лейлу.

— Не можешь встречаться с ним? Опасность больше, чем я думал. Пошли, дорогая, ты ведь актриса. Исполняй свою роль так же хорошо, как он исполнил свою вчера.

Откинув в сторону противомоскитную сетку, заменявшую дверь, Франц провел ее внутрь. Вивиан, сидя в кресле около ближайшей ко входу кровати, заметил ее сразу же. В тот первый неконтролируемый момент вдруг появившаяся на его лице радость вызвала у Лейлы приступ отчаянного сердцебиения. Она непроизвольно остановилась, когда он с трудом поднимался, опираясь на костыль и придерживаясь другой рукой за кровать. Их взгляды встретились, отражая чувства, которые они не могли выразить вслух, но вдруг внимание Лейлы привлекли слова Франца, сказанные по-немецки.

— Целую ручку, прелестная фрау.

Резко повернувшись, она увидела мать Вивиана, сидящую в другом кресле. В платье, украшенном кружевами, с аметистовым колье вокруг шеи, спокойная и уверенная в себе, Маргарет Вейси-Хантер невозмутимо выслушивала приветствие Франца, сделанное в изысканном венском стиле. Затем она взглянула на Лейлу, одарив и ее своей теплой улыбкой.

— Мисс Дункан, как любезно с вашей стороны. В такой жаркий день можно было ожидать, что все найдут оправдания, лишь бы остаться дома.

Пройдя в комнату и отметив про себя, что рана Вивиана, видимо, не слишком серьезна, Лейла так же спокойно ответила:

— Сестры милосердия, миссис Вейси-Хантер, еще больше достойны уважения. Прохладная рука, опущенная на лоб, для раненого гораздо больше, чем лекарство.

Оглянувшись, Маргарет спросила:

— Вы знакомы с моим сыном?

— Нет, — немедленно отозвался Вивиан.

Зная, что Франц стоит рядом, Лейла должна была сгладить такой резкий ответ.

— Мы встречались однажды в Англии, майор. Вы, наверное, забыли.

— Не думаю, что мужчина может забыть встречу с вами, мисс Дункан, — сказал Вивиан, предоставляя Лейле выпутываться самой.

— Мне говорили ваши друзья, что вы отличаетесь исключительно плохой памятью, сэр. — Заметив темные тени у него под глазами и вспомнив о боли, испытываемой им сейчас, она тихо добавила: — Они также сказали, что вы компенсируете ее прекрасными манерами, требующими, чтобы вы стояли в присутствии дам. Но вам надо отдыхать. Пожалуйста, сядьте.

Маргарет Вейси-Хантер указала на пустое кресло.

— Если вы сядете рядом со мной, мисс Дункан, Вивиан сможет удобно устроиться на кровати, и мы поболтаем.

Получив от Франца лишь загадочный взгляд в ответ на ее безмолвную просьбу найти повод уйти, Лейле пришлось опуститься в кресло, оказавшись не более чем в полуметре от Вивиана. Их колени почти соприкасались, когда он присел на кровать. Вивиан молчал, пока его мать говорила об огромной популярности, которой пользовались Лейла и Франц среди жителей города.

— Мистер Роде неоднократно говорил, как же нам повезло, что в городе оказались такие люди, когда разразилось несчастье. Он прилагает все усилия, чтобы поддерживать высокий моральный дух в это исключительно трудное время, мисс Дункан, и аплодирует любому, кто помогает ему. Ваша готовность выступать повсюду, регулярные приемы в вашем доме — все позволяет развеселить наших граждан.

Понимая, как эти слова могут быть истолкованы мужчиной на кровати, Лейла быстро возразила:

— Если я и жизнерадостна, то только потому, что тяжелая ответственность, которую несут многие люди, минула мои плечи.

Маргарет Вейси-Хантер улыбнулась.

— Вы же женщина. От вас и не ожидают, что вы возьмете на себя ответственность. Это удел джентльменов.

— А что ожидают от нас, женщин?

— Именно то, что ты и делаешь, дорогая, — вставил Франц. — Хотя это и не приветствуется всеми, надо сказать. Мисс Дункан сталкивается с весьма сильным неодобрением, в основном со стороны буров или жен поселенцев из бедной части города. Они, очевидно, уже составили определенное мнение о нашей уважаемой и прославленной профессии.

— Возможно, они мало знают о ней, — произнес голос, который когда-то преследовал Лейлу много дней и ночей. — Они простые люди и верят тому, что видят на поверхности. Так ведь легче.

Лейла быстро повернулась к Вивиану.

— Они видят то, что хотят видеть. Это вовсе не связано с простотой, а скорее с предубеждением.

Так как Вивиан смотрел на нее со странно вопросительным выражением, она продолжила:

— В моей профессии многие вещи являются не тем, чем они кажутся. Люди играют роли, говорят о чувствах, которые им не принадлежат. Декорации меняются, вводя людей в заблуждение, смена костюма превращает человека в совершенно иное лицо. Убеждать других в том, что на самом деле есть ложь, — вот основа нашей профессии.

Слишком поздно Лейла сообразила, что ее слова могут быть превратно поняты. Вивиан кивнул, заметив осторожно:

— Мне говорили, мисс Дункан, что вы очень талантливы.

— Думаю, не стоит волновать себя из-за мнения нескольких плохо воспитанных людей, — вмешалась его мать, явно не заметившая возникшего напряжения. — Они ничего не делают в условиях кризиса, только возмущаются и хнычут. — Подняв глаза на стоящего рядом Франца, она продолжала:

— Я слышала от Гюнтера, что вы когда-то изучали инженерное дело и сейчас заинтересовались работой мистера Лабрама в компании «Де Бирс». Вы уже договорились о посещении мастерской?

Они принялись обсуждать попытки американца Джорджа Лабрама, главного инженера компании, создать огромную пушку для защиты города. Лейла воспользовалась предоставившейся возможностью, чтобы без помех поговорить с Вивианом.

— Ты сильно мучаешься? — спросила она тревожно, а потом, заметив, как изменилось выражение его лица, мягко добавила:

— Пожалуйста, не смотри на меня так. Я имею в виду причину твоего пребывания в госпитале.

— Понимаю. Пуля в ноге, только и всего.

Его упорство только усилило решимость Лейлы наконец объясниться с ним.

— Тебя могли убить, — заметила она. Вивиан покачал головой.

— У меня есть способность возвращаться, что бы ни случилось.

— Видимо, и я обладаю подобным даром. В этом городе ты дважды оскорбил меня. Я пришла сегодня, зная, что мы непременно встретимся. Вивиан, в отличие от того, что однажды было, я вовсе не стою у твоей двери с огромной лошадью, ставя тебя в немыслимое положение, но ты не можешь прогнать меня. В тот незабываемый день ты попросил меня забыть нанесенное тобой оскорбление и стать друзьями — только друзьями. И сейчас я прошу о том же самом.

Вивиан хотел что-то сказать, но вдруг остановился и принялся внимательно изучать ее лицо, будто увидев ее впервые после той встречи с Френком. В конце концов он хрипло произнес:

— Когда я так сказал, мы были еще плохо знакомы. Теперь поздновато дружить, ты не находишь?

— Да, поздно для того, что между нами сейчас, но мы пленники в этом городе, и наше время может скоро кончиться, Вивиан, — умоляла она. — Разве ты не понимаешь?

— И что между нами сейчас?

Эти слова захватили ее врасплох. Его вопрос так и остался без ответа к тому моменту, когда Франц закончил разговаривать с Маргарет Вейси-Хантер и повернулся, напомнив Лейле, что их ждут другие раненые.

Коротко попрощавшись, они двинулись дальше и следующие полчаса провели, беседуя с мужчинами, которых Лейла хорошо знала. Она чувствовала, что за ней постоянно наблюдают, но, говоря «до свидания» всем находящимся в комнате, заметила, что отнюдь не Вивиан, а Маргарет Вейси-Хантер разглядывала ее так пристально.

Франц подозвал кеб, и Лейла устало опустилась на сиденье. Был ли заключен мир между ней и Вивианом? Могла ли она раньше представить равнодушие, подобное тому, что он выказал сейчас?

На улицах стояли люди, обсуждавшие возможное прибытие отряда спасателей. А что еще можно обсуждать после шести недель осады? Думая над словами Франца о том, что театр будет вновь открыт, она не чувствовала радости. Войска, идущие из Кейптауна, будут здесь к концу недели, и жители Кимберли вновь окажутся в безопасности. А армия? Солдатам придется следовать за врагом. Неужели ее оливковая ветвь была предложена слишком поздно? На следующей неделе он уйдет, исчезнет, и если они еще встретятся где-нибудь, то притворятся, что незнакомы.

— Ты для него пела тогда в роли цыганки? — спросил Франц.

Она кивнула.

— Я тогда только что увидела его свадебные фотографии в газете. Думаю, это было моим прощанием.

Казалось, Франц немного успокоился.

— Скоро ты снова будешь Кати, влюбленной в эрцгерцога. Думать о нем, когда поешь «Моя далекая любовь», и забывать тотчас после окончания спектакля. Разбивай столько сердец, сколько хочешь, лишь бы твое оставалось нетронутым. Военные уйдут из города на следующей неделе. Умоляю тебя, не будь одной из этих глупышек, залитых слезами, потому что их любимый ушел на войну.

— Не волнуйся, Франц, — соврала она. — Я никогда не стану одной из подобных существ.

Он помог ей выбраться из коляски, когда они добрались до ее коттеджа, и поцеловал в щеку, прежде чем отправиться дальше. Лейла прошла к двери, а потом на мгновение задержалась на пороге. Было непривычно тихо. В это время Салли, как правило, спит. Нелли, наверное, слишком расстроена из-за похорон и сидит у кровати Салли.

Разгоряченная и грустная, Лейла вошла в свою комнату, собираясь переодеться и принять ванну. Проходя мимо стола, она заметила конверт. Подозревая, что видит очередное приглашение или просьбу спеть в гостях, она не стала его трогать до тех пор, пока не вернулась из ванной. Затем, устроившись в кресле около открытой двери, вскрыла конверт маленьким серебряным ножиком. На простом листе бумаги были написаны всего несколько строчек без подписи или обратного адреса.

Мгновенно почувствовав ледяной холод, несмотря на жару, Лейла тупо смотрела на бумагу. Она вспомнила Лили Лоув в поле рядом с настойчивым солдатом, того же самого солдата, в приступе похоти срывающего с нее одежду. Она подумала о высокородном офицере, пытавшемся купить ее с помощью сережек, принадлежавших другой женщине. Она видела того же самого офицера, советующего не ценить себя слишком высоко и говорящего, что бриллианта вполне достаточно для оплаты за услуги.

Лейла задрожала, чувствуя, как к горлу подкатывает горький комок и как темнеет в глазах.