Глава 20

Алана была восхищена тем видом, который открылся перед ней. Некогда обширная равнина сейчас представляла собой сплошные ряды палаток. Дым от костров поднимался к безоблачному вечернему небу. По лагерю с сосредоточенными лицами во всех направлениях двигались люди.

Нетрудно было понять, что все это значило. И, тем не менее Алана решила уточнить. Сидя верхом на лошади, она взглянула на Пэкстона, который ехал рядом с ней, и поинтересовалась:

— И что же это все означает?

Пэкстон не ответил, продолжая ехать, глядя перед собой. Впрочем, его молчание вовсе не удивило Алану. С тех самых пор, как они выехали из крепости, а было это в предрассветную пору того же дня, когда еще все рыцари в замке спали, с тех самых пор Пэкстон как воды в рот набрал. Во время переезда он практически не разговаривал с ней и не помогал Алане.

Эта его резкая перемена, эта внезапная холодность была как острый нож для Аланы. Она даже полагала, что если бы Пэкстон и вправду ударил ее ножом, едва ли Алане было бы больнее.

Впрочем, она понимала, что после ее признания отношения между ними не могут оставаться прежними. Она думала, что Пэкстон может стать резким и даже грубым, может ругать ее и всех ее соплеменников, может даже побить ее. Но Пэкстон стал молчаливым и внешне невозмутимым, что бы вокруг ни происходило. И она страдала от того, что Пэкстон сразу как-то отдалился, сделался подчеркнуто официальным в обращении с ней. Было ощущение, что она совершенно перестала для него существовать. Поэтому Алана особенно остро чувствовала свою потерянность и одиночество.

И хотя она дала себе слово, что не покажет, как ей страшно, она вынуждена была признаться, что ее тревожила полнейшая неопределенность. Как ей недоставало кого-нибудь, кому она могла бы полностью доверять, кто мог бы сейчас успокоить ее, придать душевных сил.

Но Пэкстон так быстро отдалился от нее, что Алана отлично понимала: никакой поддержки от него она явно не получит. Она осталась совсем одна. И вот теперь ее мучил вопрос: а вообще он когда-нибудь принимал ее всерьез?

Может быть, раньше, подумала она, когда Пэкстон еще не знал, что она убила собственного мужа.

Группа примерно из двадцати всадников, куда кроме нее и Пэкстона входили также сэр Грэхам, отец Джевон, Гвенифер и Мэдок, подъехали к лагерю. Все эти люди были посвящены в случившееся. Пэкстон взял с каждого слово хранить все в тайне, после чего все они выразили желание последовать за Аланой, чтобы свидетельствовать в ее пользу.

Алана решилась задать Пэкстону интересующий ее вопрос.

— Значит, Генрих намерен вторгнуться в Уэльс, так ведь получается? — выпалила она.

— Да, — сказал Пэкстон, бесстрастным голосом. — Пройдет совсем немного времени, и он со своей армией отправится воевать с Овэйном Гвинеддом, чтобы вся территория Уэльса принадлежала Генриху. Он одержит победу в считанные дни.

Полагая, что Пэкстон слишком уж уверенно предрешает ход событий, Алана усмехнулась.

— Если твой король настолько глуп, что рассуждает точно так же, как и ты сам, тогда его ожидают скорые и серьезные разочарования. Попомни мои слова: в лице Овэйна Гвинедда он встретит весьма достойного противника. — Она вновь посмотрела на военный лагерь, до которого теперь было менее сотни ярдов. — Признайся, что ты с самого начала знал о том, что именно задумал Генрих, так ведь?

— Да. Именно для этого Генрих и вернулся из Нормандии в Англию. И потому я точно знал, куда следует доставить тебя, чтобы ты могла предстать перед королем.

Пэкстон связал кожаным ремешком поводья своего коня и уздечку мерина Аланы, давая тем самым понять, что у него есть основания ей не доверять. Собственно, он ожидал от Аланы самой неожиданной выходки в любую минуту. Алана не могла понять Пэкстона. Куда ей бежать, когда вокруг столько людей, которые тотчас же отправятся за ней в погоню? И первым за ней вдогонку кинется сам же он! Пэкстон перевел своего боевого коня с легкого галопа на рысь, затем вынудил пойти медленным шагом и все время потихоньку натягивал привязной ремень, желая убедиться, что Алана послушно следует за ним.

Как только они въехали на территорию лагеря и двинулись к центральной его части, Алана тотчас же почувствовала сильный запах жареного и характерный запах тушеного мяса. Мясо жарили на вертелах, варили в котлах, поставленных на открытое пламя. Никто не мог бы сказать, сколько еды готовилось одновременно.

После обвинений Пэкстона и после того, как она по глупости тотчас же во всем призналась, у Аланы не было аппетита. Со вчерашнего дня она съела лишь немного сыру.

Недовольный таким неожиданным постом желудок Аланы сейчас выразил протест, издав долгий, громкий, урчащий звук. Рот тотчас же наполнился слюной. Однако на душе у нее было так тяжело, что Алана сомневалась, сумеет ли она и сегодня проглотить хотя бы кусок.

Женский игривый визг донесся до них. Алана обернулась, желая узнать, в чем дело. Пышнотелая молодая женщина развалилась на коленях у солдата, который, не долго думая, засунул руку ей под юбку.

Эта сцена не слишком удивила Алану, потому что где собиралась такая большая армия, тут же отыскивались женщины, желающие скрасить досуг солдат.

И хотя случалось, что вместе с воинами были и их жены, а иногда и целые семьи, все же основную массу прибившихся к лагерю составляли женщины весьма сомнительной репутации.

Кроме той женщины, что сразу бросилась Алане в глаза, она увидела также и других, которые делали недвусмысленные намеки солдатам. Были и такие, которые пытались сразу соблазнить целую группу мужчин. Как бы там ни было, а мужчины выражали большую заинтересованность и желание заплатить несколько монет за их услуги.

Одна особенно привлекательная молодая женщина, которая весьма отличалась от всех прочих как по своему внешнему виду, так и по чистоте одежды, привлекла сейчас внимание Аланы. Эту женщину какой-то симпатичный рыцарь взял на руки внес в свою палатку. Тотчас же за ними был опущен полог.

Алана задумалась над тем, случалось ли Пэкстону, будучи вдали от дома и приготовляясь к очередному сражению, таким же вот образом удовлетворять себя— с лагерной потаскухой. И если да, то теперь, когда он сделался женатым человеком, не пропала ли у него охота к подобного рода развлечениям?

Мысль о его возможной измене, о том, что он может с поразительной легкостью переспать с одной женщиной и тотчас же с другой, весьма расстроила Алану. Но, впрочем, если Генрих решит казнить ее, то Пэкстон окажется свободен и сможет делать все, что ему заблагорассудится.

Она тяжело вздохнула. Да и что толку задумываться над тем, что у Пэкстона было в прошлом и что будет потом. Не исключено, что ее муж полагал, будто волен делать все, что угодно и когда угодно. Все перестало существовать в то самое мгновение, когда она призналась, что убила Гилберта.

Лживая сука и убийца — вот как, без сомнения, он думал теперь про нее. Именно поэтому он стал так холоден, так отдалился. Ему наверняка невыносима сама мысль о том, чтобы оставаться рядом с Аланой.

Если даже это было так, Алана не могла укорять его. Если бы она оказалась на месте Пэкстона, то, скорее всего, чувствовала бы то же самое и, возможно, вела бы себя так же. С самого начала она знала, что счастье ее долговечным не будет. Рано или поздно правда всегда выходит наружу. А коль уж Пэкстон сейчас так ее ненавидит, Алане уже все равно, оставят ее в живых или нет. Вполне вероятно, что ее приговорят к смертной казни — впрочем, это будет решать лично Генрих.

Мерин Аланы остановился. Она огляделась и увидела, что они прибыли в менее людную часть военного лагеря. Пэкстон подозвал сэра Грэхама, и тот встал рядом с Аланой. Она оказалась между ним и Пэк-стоном.

Пэкстон оставался все таким же неприступным. Даже ни разу не взглянул в ее сторону. Состояние Аланы становилось все более подавленным. Она чувствовала себя отверженной. Тут она услышала, как Пэкстон, обратившись к сэру Грэхаму, сказал:

— Понаблюдай за ней. Если она сумеет ускользнуть от нас, мы едва ли сумеем разыскать ее.

Алана полагала, что единственное чувство, которое она еще способна испытывать, — это чувство грусти. Оказывается, она была неправа. Ее возмутило, что Пэкстон, говоря сейчас о том, что она может сбежать, намекал на ее коварство.

Если поначалу она еще подумывала о побеге, то сейчас Алана отлично понимала, что тем самым сразу же бросит тень на Риса, на кузенов, на любого, кого только могли заподозрить.

— Вы пытаетесь оклеветать меня, сэр, — сказала она, обратившись к Пэкстону, и глаза ее сузились. — Я не боюсь предстать перед Генрихом, и, стало быть, мне незачем убегать.

Холодным взглядом голубых глаз Пэкстон смерил Алану.

— Глупые слова! Будь у тебя хоть капля здравого смысла, ты бы опасалась предстать перед Генрихом. Потому что есть все основания опасаться его суда. — Он обернулся к сэру Грэхаму. — Глаз с нее не спускай. Вдруг да поумнеет и решится удрать. А я скоро вернусь.

Пэкстон пришпорил коня и двинулся в другую часть лагеря. Алана посмотрела ему вслед. Как только его фигура скрылась за ближайшими палатками, она перевела взгляд на Гвенифер, которая подъехала и поставила мерина на то самое место, где только что находился конь Пэкстона.

— Почему он так жесток с тобой? — спросила Алану кузина.

— Главная причина в том, что я призналась в убийстве Гилберта. А кроме этого, Гвенифер, он скорее всего проклинает сейчас тот день, когда женился на мне.

Алана поспешно отвернулась, чтобы Гвенифер не могла увидеть ее слез. Ах, как бы хотелось Алане, чтобы и Пэкстон испытывал такие же глубокие чувства.

К сожалению, это было не так.

Пламенная ненависть переполняла душу Пэкстона. Никогда прежде он не испытывал подобного чувства. Лишь железная выдержка и сила воли позволяли ему внешне оставаться невозмутимым.

Алана и ее лживость разожгли в нем это чувство, а то, что она все это время продолжала ему лгать, лишь добавляло огня. Но больше всего его злила клятва, которую Пэкстон дал Генриху.

Боже праведный! И зачем только он сделал это!

Остановив коня в нескольких ярдах от входа в королевскую палатку, Пэкстон, вместо того чтобы спешиться, остался в седле и пытался сообразить, как ему поступить дальше.

Он безоговорочно поверил Алане, когда она сказала, что Гилберт толкнул ее в реку. Но когда она говорила, что собственноручно убила Гилберта, — тут, конечно же, она лгала. Истинными убийцами скорее всего были Рис и его сыновья. В этом Пэкстон ничуть не сомневался. Но как убедить Генриха в этом?

Ведь утверждения Аланы, что Гилберт сам по себе утонул, делали ее одной из соучастниц преступления. И потом, почему, собственно, Гилберту нужно было убивать ее? Пэкстон опасался, что Генрих не поверит ее словам о замыслах Гилберта и скорее всего во всем обвинит Алану. Без сомнения, в таком случае ее повесят.

Его клятва.

Пэкстон понимал, что оказался заложником собственного слова. Хотя, с другой стороны, из всех вассалов Генриха, явившихся нынче на Честерскую равнину, только один Грэхам знал о признании Аланы. Пэкстон мог попросить своего друга забыть об услышанном. Грэхам скорее всего подчинится, и тогда преспокойно можно было бы вместе с Аланой возвратиться в крепость, где и начать новую жизнь.

Может быть.

Но Пэкстон уже не мог доверять ей. С самого начала она обманывала его, и в конце концов Пэкстон даже поверил, что ее муж и вправду утонул.

Кроме того, в день их свадьбы она удрала от него, намереваясь уйти вовсе не в поселок к родственникам, но гораздо дальше. Теперь-то Пэкстон отлично понимал, что бегство объяснялось ее опасениями, что рано или поздно вся правда об убийстве Гилберта откроется.

Но Пэкстона также интересовало еще и вот что. Были ли чувства Аланы, которые она испытывала к нему во время тех восхитительных дней и ночей, что провела с ним в одной постели, искренними или же она сбивала его с толку, подготавливая очередной побег?

И еще один момент.

Кусок ткани от туники. Судя по всему, кроме тех, кого он подозревает в убийстве, есть и еще кто-то, знающий, что Гилберт был убит. Кто бы ни положил клочок доказательства ему на постель, но этот «кто-то» наверняка хотел, чтобы двуличность Аланы сделалась для Пэкстона очевидной. Поэтому Пэкстон сомневался, что сей доброхот будет спокойно поджидать, пока ложь Аланы не сделается известной Генриху.

Кто же это?

Может, один из его собственных солдат, прежде боявшийся обнаружить свое знание? Или один из соплеменников Аланы? Может быть, кто-то не хочет простить ей новое замужество?

Мэдок?

Гвенифер?

Олдвин?

Но какую же при этом могли они преследовать цель?

— Ну и ну! Разрази меня гром, если это не Пэкстон де Бомон! Мне казалось, я видел тебя едущим бок о бок с какой-то уэльской шлюхой. И какими же судьбами ты здесь?

Сразу узнав этот голос, Пэкстон обернулся.

— А, так, значит, змея выбралась-таки из своей норы? — — сказал он прищурившись и глядя сейчас на сэра Годдарда. Этого рыцаря он хотел сейчас видеть меньше всего. — Я непременно сообщу Генриху о том, что в тюрьме Честерского замка следует сделать более надежные запоры.

— Не трудись, — сказал Годдард. — Именно Генрих и выпустил меня из тюрьмы.

— Минутная ошибка, я уверен, — сказал Пэкстон, слезая с коня.

Сэр Годдард загородил проход Пэкстону и нагло улыбнулся тому в лицо.

— У тебя нет ни власти, ни силы держать меня в тюрьме.

— Все, что происходило с тобой, было результатом королевских решений. Однако если ты сейчас же не уйдешь с дороги, то именно я определю твою судьбу! Отойди немедленно, пока я не потерял терпения. Ты однажды уже имел возможность узнать, каков я в гневе. Или, может, желаешь повторения? — Пэкстон нахмурился. — Насколько я помню, мой кулак встречался с твоим лицом не один раз, а около полудюжины. Если не хочешь испробовать опять, поторопись убраться отсюда.

Сэр Годдард отошел с пути Пэкстона. — Как великий хозяин желает, — язвительно произнес он.

Пэкстон сделал вид, будто не расслышал самых последних слов рыцаря. Отдав поводья одному из часовых, Пэкстон, обратившись к другому часовому, назвал свое имя. Часовой поднырнул под палаточный полог, а через несколько секунд возвратился и попросил Пэкстона войти.

Пэкстон заколебался.

Следует ли ему это делать? Или нет?

С одной стороны, он давал присягу, но с другой — речь шла о жизни Аланы. От напряжения он даже стиснул зубы. Желает он того сам или нет, Пэкстон обязан подчиниться обстоятельствам.

Он шагнул внутрь палатки.

Почему же в таком случае ты не скажешь ему правду?

Ходившая из угла в угол палатки Алана остановилась и повернула голову в сторону Мэдока, который мог свободно входить и выходить отсюда. С момента приезда она впервые осталась наедине со слугой и впервые они могли свободно поговорить.

За час, прошедший с момента, когда она видела Пэкстона, к ним подъехала повозка, посланная по приказу Генриха. Там были три палатки и несколько соломенных постелей. Парусиновые конструкции имели разные размеры: самая маленькая палатка предназначалась Гвенифер, самая большая — людям Пэкстона, а также Мэдоку и отцу Джевону. Средняя палатка предназначалась для нее и — она полагала — для ее мужа. Эту последнюю раньше прочих установили и натянули. Алану поместили внутрь, а около входа поставили часового.

— Почему я не рассказываю ему правды? Да потому, Мэдок, потому что именно я, а не кто иной, должна предстать перед Генрихом, — пояснила Алана.

— Почему?

— Если я буду утверждать, что сделала это в целях самозащиты, то у меня будут определенные шансы на королевскую снисходительность. Я расскажу Генриху, как все происходило на самом деле, однако ни про Риса, ни про кузенов не упомяну, иначе Генрих будет полагать, будто речь идет о крупном заговоре против его вассала.

— Но вы очень многим в таком случае рискуете, — сказал Мэдок. — Если не хотите называть Генриху действительных участников убийства этого скота, назовите мое имя. Я уже достаточно пожил на свете. Если вас повесят, мне будет очень жаль. Вы еще такая молодая.

Предложение слуги растрогало Алану. Он многие годы верой и правдой служил ей, а еще раньше отлично служил ее отцу. Не было у нее более преданного слуги, чем Мэдок. Нет, она не может допустить, чтобы он взял всю вину на себя.

— А какую же ты назовешь причину убийства Гилберта? — спросила Алана.

— Скажу, что защищал вас.

— Это ведь будет означать, что в тот день ты тоже был возле реки. Я уверена, что Генрих спросит, почему Гилберт пытался убить меня, когда тут же рядом находился свидетель. Ну, а если Генрих еще спросит у тебя, каковы были твои отношения с Гилбертом, что тогда ты скажешь?

Мэдок криво усмехнулся.

— Вы же отлично знаете, что я ненавидел его.

— Да, но ты что же, так и намерен ответить Генриху? Если да, то твоя участь предрешена. И кроме того, в твоих словах Генрих увидит намек на заговор против его вассала. А если ты солжешь и скажешь, будто уважал Гилберта, твои показания легко будут опровергнуты. Говорят, что Генрих чрезвычайно проницательный человек, а тебя, Мэдок, так легко вывести из душевного равновесия. Ты наверняка не сможешь промолчать, когда речь зайдет о тех людях, что пытаются отнять у нас наши земли. Ты ведь ненавидишь всех нормандцев и также ненавидишь их короля. А норов Генриха известен. Как только ты позволишь себе что-нибудь в этом роде — а я в этом не сомневаюсь, — он, пожалуй, прикажет убить тебя на месте. Так что нет, Мэдок, я не позволю тебе оговаривать себя. Именно я должна предстать перед ним. Я одна, и более никто.

И быть ей одной, потому что Алана очень сомневалась, что Пэкстон захочет свидетельствовать в ее пользу.

И зачем только он вошел в ее жизнь! Алана никогда раньше не испытывала такой боли. Так его любить — и знать в то же время, что он отнюдь не разделяет ее чувств. Боль в груди была невыносима. Ну хоть когда-нибудь это кончится?

Только с ее смертью, решила она.

Алана услышала рядом с палаткой голоса. Полог поднялся, и Пэкстон вошел внутрь. Он сперва посмотрел на нее, затем его взгляд остановился на Мэдоке.

— Оставь нас, пожалуйста, — сказал он.

Тон его был сдержанным, и Алана почувствовала холодок страха, пробежавший у нее по спине.

— Но вы ведь не можете допустить, чтобы этому делу был дан ход, — сказал Мэдок и, сощурившись, посмотрел на Пэкстона. — Она…

— Мэдок! — крикнула Алана, полагая, что слуга намерен сейчас все выболтать. — Мой муж попросил тебя выйти отсюда.

— Ну-ка, ну-ка, — перебил ее Пэкстон. — Что это ты намеревался только что сказать, Мэдок?

Взглядом, исполненным мольбы, она впилась в Мэдока, умоляя его не говорить ничего, что может выдать ее план. В ответ Мэдок плотно сжал зубы и посмотрел на Алану.

— Так, ничего особенного, — объявил Мэдок, повернулся и выбежал из палатки.

— Ну, ты хотел о чем-то со мной поговорить? — спросила Алана, как только они с Пэкстоном остались вдвоем.

— Я только что разговаривал с Генрихом. Через некоторое время мне велено привести тебя к нему.

Алана осознала приближение опасности. Однако она постаралась справиться со своими чувствами и сохранить предельное спокойствие.

— И какова же была его реакция на твои слова о том, что я убила Гилберта?

— Не был удивлен этим сообщением, но и обрадован тоже не был.

— Стало быть, он разгневался?

— Ну, мне доводилось видеть его и более сердитым. — Пэкстон склонил голову и изучающе посмотрел на нее. — Ты ведь, кажется, говорила, что не боишься предстать перед ним? Если это так, какое тебе дело до его настроений?

Сердце Аланы часто и сильно забилось.

— Я вовсе не боюсь предстать перед ним, — заявила она. Может, если бы она повторила эти слова несколько раз вслух, ей удалось бы поверить, что все это так, в сущности, и есть. А может, и не удалось бы, кто знает. — Мне просто хотелось узнать, чем все это может кончиться.

— Грозит виселица, — прямо сказал Пэкстон. Она уставилась на него. Алана поняла, что все очень серьезно. Она сглотнула слюну, и ей показалось, что она проглотила и свое сердце.

— Думаешь, он не поверит моему рассказу?

— Ну, поскольку ты вознамерилась говорить ему неправду, то можешь быть совершенно уверена, что он тебе не поверит.

— Но это вовсе не ложь! — продолжала упорствовать Алана.

Пэкстон действовал стремительно. Он схватил ее за плечи и резко привлек к себе.

— Твое упорство и повторение этой лжи — сущая глупость, Алана, — сказал он. — Твоя жизнь сейчас находится под угрозой. Достанет ли у тебя мозгов понять, что именно я тебе говорю?

— А не все равно?

Этот ее простой вопрос сбил Пэкстона с толку.

— Что?

— А не все равно тебе, выживу я или буду казнена?

— Какую ты чушь говоришь! — сказал он, не скрывая собственного изумления. — Мне вовсе не все равно. Менее всего я хочу, чтобы тебя казнили.

— Почему?

Он еще более нахмурился.

— Потому как ты не сделала ничего такого, за что полагается казнь.

Она, конечно, рассчитывала совсем на другой ответ. И хотя она рисковала сейчас услышать слова, способные вовсе ее раздавить и смять, тем не менее не смогла удержаться и не спросить:

— А как же наши отношения, Пэкстон? Что, если король будет ко мне снисходителен, захочешь ли ты в таком случае, чтобы я оставалась твоей женой?

— Мы же поклялись быть вместе, «покуда смерть не разлучит нас». Так оно и будет.

— Ты мне не ответил, — перебила она его. — Я хочу знать, простишь ли ты меня за то, что я говорила тебе неправду о смерти Гилберта? Могут ли между нами быть опять нежные чувства?

Он внимательно посмотрел на нее.

— Если честно, то я даже и не знаю теперь. Доверие уже исчезло. А возникнет ли оно снова — время покажет.

Алана почувствовала, что сердце ее сжалось. И зачем только она завела этот разговор? Тем более что, скорее всего, ее все-таки повесят. Зачем усугублять и без того трудное положение?

— Знаю лишь одно, Алана. Если ты не расскажешь правду, тебе едва ли доведется узнать, что нас с тобой ждет в будущем.

«И все же пока остается надежда», — подумала она. Ведь он оставил надежду, ведь не сказал, что у них теперь отношений быть не может. Может, дело в том, что у нее более определенное мнение относительно того, что именно ее ожидает?

— Ты хочешь, чтобы я сказала, что Рис убил Гилберта? Я правильно понимаю?

— Если он убил, то да.

— Ну вот, представь, что я говорю Генриху, что Рис, мой дядя, убил Гилберта… Что сделал это исключительно для того, чтобы отомстить ему за попытку убить меня. Можешь ли ты уверить меня, что Генрих не расценит это как попытку заговора, тем более что, находясь в полном здравии и твердом уме, я обманула его, заверив, будто Гилберт сам утонул?

— Этого я не могу обещать.

— Почему?

— Потому что тебе придется объяснить, почему Гилберт желал твоей смерти.

Алана понимала это все и сама. Ей просто хотелось услышать от него подтверждение.

— В таком случае правда такова, как я тебе и сказала: я убила Гилберта.

Сжав зубы, Пэкстон закрыл глаза. Затем, открыв, он разжал руки, отпуская Алану.

— Что ж, быть по-твоему. — И направился к выходу. — Пойдем же, Алана. — Он кивнул и приподнял для нее палаточный полог. — Генрих тебя ждет.