4

Донна высказалась за всех нас. Она сказала, обращаясь ко мне:

— Слушайте, цвет молодых американских женщин, разве в конституции не записано, что каждый человек имеет право на жизнь, свободу и обретение счастья и все в этом роде?

— Не в конституции. В Декларации независимости, — уточнила я.

— О'кей, о'кей, давай не будем заниматься деталями. Я хочу знать, какого черта они пытаются сделать с нами?

— По-моему, они думают, что стараются защитить нас от самих себя, — предположила я.

— Так ли? — проворчала она. — Люди говорят о том, что происходит в Сибири. Ха. Они должны посмотреть, что происходит прямо у них под носом.

Это, я думаю, было немного притянуто за уши. Я имею в виду, что не было необходимости преувеличивать. Все, что произошло, насколько я могла понять, это было то, что «Магна Интернэшнл эйрлайнз» просто скопировала свои правила с правил женской тюрьмы. Не более того. Разумеется, были некоторые различия. Например, вместо того чтобы обращаться к заключенным, они всегда обращались к студенткам-стюардессам; но в действительности эти два термина были полностью равнозначны. Кто-то в Великой компании просто был тактичен.

Размноженные листы начинались с общего вступления. Ничего определенного. Просто туманные угрозы:

«Добро пожаловать в Майами-Бич. Мы рады вашему присутствию на борту и надеемся, что вам понравится четыре недели заключения в отеле „Шалеруа“. Прежде всего мы хотели бы внушить вам, что к нормам поведения всех заключенных, или студенток-стюардесс, предъявляются самые высокие требования. Заключенные, или студентки-стюардессы, должны всегда вести себя как леди. Нарушение этого основного правила является серьезным проступком».

— Это предполагает, — сказала Донна, -три дня одиночного заключения.

За вступлением следовали конкретные требования. Заключенные, проживающие в отеле «Шалеруа», должны были проявлять уважение ко всей собственности отеля и нести личную ответственность за любой ущерб. Мы должны были обращаться со всеми гостями отеля вежливо. Нам не разрешалось посещать никакие бары ни в этом, ни в других отелях Майами-Бич. Нам не разрешалось пить никаких алкогольных напитков в отеле, и тот заключенный, который будет обнаружен пьяным во время обучения, будет немедленно уволен.

Затем оговаривался внешний вид. От заключенных требовалось в любое время быть подтянутым. Заключенные должны появляться в отеле одетыми со вкусом. Заключенные должны предъявлять самые высокие требования к своей внешности, включая уход за цветом лица и надлежащее употребление косметики; уход за руками и ногтями; уход за волосами и соблюдение общего стиля; контроль веса и фигуры. Более того, кроме мест купания, заключенные должны, быть полностью одеты, когда появляются на публике. «Полностью одеты» расшифровывалось так: носить чулки и пояса.

— Великолепно, — с горечью сказала Донна. — Чулки и пояса. Чаша моего счастья переполнилась.

— О, ребята, — сказала Аннетт, — это значит, что мы носим чулки и пояса на занятиях и когда выходим погулять…

— Даже тогда, когда ты спускаешься в вестибюль, чтобы отправить письмо, — добавила я.

— Меня поражает, какого черта они не заставляют нас спать в чулках и поясах, — заметила Донна.

— Не дерзи, — сказала я.

Затем в правилах оговаривалась социальная жизнь. Объяснялось, в несомненно разумной манере, что из-за напряженной учебной подготовки наша социальная жизнь должна быть слегка ограничена, чтобы у нас оставалось достаточно времени для занятий и отдыха. Затем большими буквами была выделена сущность:

БУДНИЕ ВЕЧЕРА (С ВОСКРЕСЕНЬЯ ПО ЧЕТВЕРГ):

1. НИКАКИХ СВИДАНИЙ.

2. НАХОДИТЬСЯ В КОМНАТАХ К 10.30 ВЕЧЕРА.

Все яснее ясного. Свидания не разрешались, находиться в комнатах в десять тридцать вечера с воскресенья по четверг.

— Воскресенье! — завопила Донна. — В воскресенье я должна быть в комнате в десять тридцать!

— Да, — подтвердила я.

Но у нас было немного больше свободы в пятницу и субботу вечером. Нам разрешалось назначать свидания, и нам можно было отсутствовать до двух часов ночи. Более того, можно было в особых случаях получить разрешение уехать из города на уик-энд и побыть с друзьями или родными. Я не могла сказать, что это меня как-то затронуло, но Донна просто ухватилась, за это.

— Ну, слава Богу, — сказала она. — У меня есть друзья и родственники во всей Флориде, которых я не видела много лет. Наконец я смогу повидать их в выходные… и сбросить пояс с чулками на сорок восемь часов!

Наконец был сформулирован закон всех законов. Он был выражен чугунным, юридически непробиваемым языком. Друзьям-мужчинам или родственникам ни в какое время не разрешалось посещать студенток-стюардесс на четырнадцатом этаже отеля. Равно как и студенткам-стюардессам, не разрешалось встречаться с друзьями-мужчинами или родственниками в комнате или номере этого же отеля. По великодушному разрешению дирекции друзья-мужчины или родственники могли приниматься в холле отеля и только там.

— Смешно, — сказала Донна.

Аннетт сказала:

— Ну, по-моему, главная мысль в том, что они хотят, чтобы мы работали, какая бы работа ни была. В конце концов, им стоит ужасно много денег привезти нас сюда и оплачивать наше пребывание в отеле целый месяц. Поэтому они должны установить целую кучу правил.

Донна спросила, поворачиваясь к Мэри Рут Джурдженс:

— Ты тоже так думаешь?

— Я?

— Да, ты. Кстати, как мы тебя зовем? Мэри или Рут, или как?

— Мэри Рут.

— Двуствольное имя, а?

— Некоторые берегут дыхание, называя меня Джурди. Пожалуйста, зовите меня так.

— О'кей, Джурди, — сказала Донна. — Что ты думаешь об этих сумасшедших правилах?

— Это их авиалиния.

— Конечно, это их авиалиния, но это не дает им права приказывать нам как скотине.

— Они не присылали мне приглашения приехать сюда, — возразила Джурди. — Я просила их об этом. Они уверены, что я должна носить чулки и пояс. О'кей. Я буду носить чулки и пояс. Вот и все.

Донна посмотрела на нее с интересом.

— Послушай, Джурди, чем ты занималась до того, как приехала сюда?

— Почему ты спрашиваешь?

— Я просто спрашиваю, милая. Ты не должна сердиться. Если не хочешь, не говори.

— Я была официанткой в отеле «Трипп» в Буффало. До этого я была официанткой в закусочной.

Донна отвернулась от нее:

— Аннетт, а что делала ты?

— Ну, я была секретаршей в банке.

— Это хорошее… спокойное занятие.

— Да, очень спокойное. В этом и была вся беда. Оно было даже слишком спокойным.

Донна спросила:

— Эй, Альма, что ты думаешь обо всех этих правилах?

— Прости, о чем речь? — переспросила Альма. Она методично вытаскивала вещи, складывая нижнее белье и пряча его в комод. Все остальные сидели на моей кровати, кроме Джурди, которая стояла одеревенело, подпирая спиной стену.

— Я сказала, что ты думаешь обо всех этих правилах? — повторила Донна. — Никаких мужчин в твоей комнате и прочее в этом роде.

— А, — ответила Альма, — я скажу тебе, что я думаю. Я думаю, что американские девушки слишком невинные, вот что я думаю.

— Это правда? — спросила Донна.

Альма пожала плечами:

— Правила. Правила есть правила. Они существуют. Если вы можете их выполнять, вы их выполняете. Если вы не можете следовать им, тогда берегитесь полицейского на углу, чтобы он вас не схватил.

— Я запомню это, — сказала Донна и засмеялась. Она взъерошила красивые каштановые волосы Аннетт.

— Знаете что, ребята? Я умираю от жажды. Аннет, милая, взгляни в холодильник. Нет ли там кусочков льда?

— О'кей, — сказала Аннетт.

— Кэрол, открой тот серый чемодан для меня, хорошо?

У меня возникло странное чувство.

— Что ты хочешь вытащить оттуда?

— У меня припрятана бутылочка джина. Мы можем выпить и расслабиться.

— Нет, — сказала я, и Аннетт на пути к холодильнику остановилась как вкопанная.

— О, давай, — сказала Донна, смеясь.

— Нет, мисс, — возразила я.

Она перестала смеяться.

— Знаешь, я думала, ты другая, — сказала она.

Она ошибалась, если думала, что разобьет мне сердце этой старой шуткой.

— Давайте объяснимся, — предложила я. — Я не возражаю. Если ты хочешь выпить, ты идешь и пьешь. Это твое право.

— Это как?

— Послушай, -сказала я, — ты знаешь правила. Бог мой, мы только что закончили их читать. В любое время, когда тебе захочется нарушить правило, на меня можешь положиться, и, я думаю, со всеми остальными в этой комнате тоже нет проблем. Мы не доносчики. Но не нужно вовлекать нас. Идет?

— Ладно, — сказала Донна. — Я не возражаю выпить сама. Все, кто захочет выпить, пожалуйста.

— Прекрасно, — одобрила я. — Теперь я скажу, что тебе делать. Ты возьмешь бутылку, лед, пойдешь и закроешься в ванной. Мы не будем беспокоить тебя. Кому-нибудь нужно воспользоваться туалетом, пока Донна не закрылась там?

— Ха-ха-ха, очень смешно, — произнесла Донна.

— Я серьезно, — сказала я.

— Правда?

— Да, правда.

Она посмотрела на меня. У нее были самые поразительные зеленые глаза, в которых плясали чертики.

— Что ж, маленькая женщина. Ты выиграла.

— Нет, нет, — возразила я. — Нет, нет. Не заставляй меня останавливать тебя. Вот ванная. Она в твоем распоряжении.

— Ты выиграла очко, Кэрол. Не растравляй рану.

Она встала и потянулась.

— Никаких выпивок, — сказала она, удивляясь. — Никогда не думала, что доживу до такого дня.-Она поднимала голову, как будто прислушивалась, что происходит у нее внутри.-Знаете что? — сказала она. — Я умираю с голоду. — Она посмотрела на часы. — Господи! Не удивительно, что я умираю с голоду! Уже четверть девятого. Вы представляете, что. я ничего не ела с шести утра?

— У меня есть немного печенья, прошу вас, — предложила Аннетт.

— У меня есть конфеты. Угощайся, — сказала Джурди.

— Ребята, вы не понимаете. Я голодна. Я хочу бифштекс, И я открою вам секрет. Я пойду сейчас и съем его.

Наступила мертвая тишина.

До нее стало доходить.

— Господи, — сказала она, — какое правило я нарушаю теперь? Вы считаете, что, если я хочу бифштекс, Я должна есть его в ванной? Я молчала. Заговорила Аннетт:

— Нет. Только то, что мисс Пирс сказала: мы не должны выходить из отеля сегодня вечером. Помнишь? И тут Донна вышла из себя. Это была последняя капля. Она носилась взад и вперед по комнате, вопила о нацистской Германии и Советской России, она швыряла свои туфли в стену, она начала рвать на себе волосы, пока я не схватила ее за руки и не сказала:

— Эй, относись к этому спокойнее, остынь. Ты не можешь выйти из отеля, но я держу пари, что здесь есть кафетерий, прямо в отеле, где ты можешь съесть гамбургер.

Она закричала:

— Я не хочу чертов гамбургер, я большая девушка, мне необходимо питание, я хочу бифштекс с косточкой.

— О'кей, — сказала я. — Я тоже не ела целый день. — Я пойду с тобой.

— Кэрол, — окликнула меня Альма. — Ты возьмешь меня с собой?

— Ты голодна тоже? Конечно. Аннетт? Джурди?

Аннетт и Джурди сказали, что они остаются. У них было печенье и конфеты.

— О'кей, Донна, — сказала я. — Пойдем.

Странная искорка промелькнула в ее зеленых глазах.

— Это славный, высшего класса отель, не так ли? — проговорила она. — Бьюсь об заклад, что здесь есть славный первоклассный ресторан.-Она взглянула на меня проницательно.-Томпсон, ты не можешь пойти в таком виде.

— В каком виде?

— В такой одежде.

— Почему нет?

— Правило триста двадцать пятое, — завопила она. — Ты не должна появляться нигде в отеле без подобающей одежды. Правило шестьсот девяносто девятое: вы должны предъявлять самые высокие требования к своей внешности. Я буду повторять правила до тех пор, пока они не станут вываливаться из ваших ушей. Итак, все куклы внизу будут в вечерних платьях. И ты тоже его наденешь.

— Ты с ума сошла? Вечернее платье, чтобы пойти съесть гамбургер?

— Именно так, — подтвердила Донна и обратилась к Альме: — У тебя есть вечернее платье?

— Ну конечно, — вскинула она голову.

— Ползи в него.

— Слушай, Донна, — начала я; она угрожающе повернулась ко мне и сказала:

— Если ты не перестанешь сердить меня, то я поколочу тебя, так вот. Нет правила против еды, не так ли? А если мы пойдем есть, мы должны соответственно одеться, не так ли? Так что поживей, беби, потому что я даю вам только пятнадцать минут, чтобы принять боевую окраску. Понятно?

Если бы кто-нибудь спросил мое мнение, я бы сказала, что это невозможно. Но провозглашаю во всеуслышание: девушка может успеть поверхностно вымыться, переодеться, напудриться, надеть серьги, все это проделать всего за шестнадцать минут, причем вместе с другими двумя девушками, которые все это время постоянно крутятся под ногами. Вам необходима определенная движущая сила, и в нашем случае такой движущей силой явилась Донна Стюарт, которая ежесекундно вопила на нас, потому что она подозревала, что упадет замертво от острого голода прежде, чем мы дойдем до лифта. Она упустила свое призвание, эта девица. Она должна была работать надсмотрщиком у фараонов, когда они строили пирамиды. Аннетт и Джурди сидели на моей кровати, наблюдая за нами. Они не произнесли ни слова. Они только смотрели. Осмелюсь сказать: это была самая дикая сценка, какую они когда-нибудь видели в своей жизни.

Я должна признать, мы выглядели весьма презентабельно. На мне — небольшой золотой костюм, купленный, у Лорда и Тейлора, и золотые башмачки. На Альме — что-то совершенно потрясающее из черного кружева с огромной красной розой на груди; своим великолепием она едва не ослепляла вас. А Донна была просто ходячей мечтой в непостижимом платье — я не могла сообразить, как это было все надето, ее платье было таким тонким — в мягком фантастическом цвете, который я могла описать как туманный испанский мох или старая паутина. Все в мире было сделано для ее фигуры, для ее зеленых глаз и ниспадающих красных волос.

— Донна! Откуда такое изумительное платье? — воскликнула я.

— Чиапарелли, — сказала она. — Экспромт. Что-то вроде этого.

— Для маленькой деревенской девочки из Нью-Гэмпшира ты явно знаешь, как себя вести, — заметила я. — Разве ты мне не говорила, что никогда не была в Нью-Йорке? Как ты умудряешься заказывать такие платья в лесной глуши? Через каталог Шира, Робека?

— Я нашла его у Файлина в Ба-а-астоне, — ответила она.-Ты слышала когда-нибудь о Ба-а-астоне? Кто видел мой кошелек? Где мой кошелек?

Он был на ее постели.

Она села и открыла его, и перевернула его так, что содержимое вывалилось, включая тридцать центов, несколько монет по десять центов, три монеты по двадцать пять центов, два бриллиантовых кольца и рулон банкнотов размером с кулак.

— Донна! Вот это деньги! — воскликнула я.

— Именно их я и искала, — сказала она. — Нам же нужно будет заплатить за ужин. Думаю, брать все не обязательно?

— Чтобы громко крикнуть, сколько у тебя в этом рулоне?

— Тысяча двести долларов, — сказала она.-Мой старик дал их мне утром как прощальный подарок. — Она вытащила одну стодолларовую бумажку и засунула ее в маленький серебряный вечерний кошелек, который держала в руках. — Этого должно хватить, не так ли?

— Я надеюсь, малыш, — сказала я. Я прикинула, что это будет веселая ночка и я не обойдусь одним чеком, так что я предусмотрительно положила семь долларов и пятидесятицентовую монету в кошелек. У Альмы, как я и подозревала, оказалась бумажка в один доллар, надежно приколотая большой безопасной булавкой где-то возле пупка. И я не думаю, что кто-нибудь из нас был скрягой. Я имею в виду то, что все мы получали свои сорок пять долларов в неделю минус пятнадцать за жилье и минус некоторые другие вычеты; и сколько же вы можете ассигновать на гамбургер в таких условиях? Сразу стало очевидным, что Донна относится к тем людям, которые не имеют ни малейшего представления о деньгах. Двадцатидолларовая бумажка, или пятидесятидолларовая, или стодолларовая для нее были едины: просто банкноты, просто деньги, просто то, что правительство печатает для того, чтобы ей не нужно было тащить сундук с монетами, когда она поедет в Бостон к Файлину.

Альма спросила:

— Мы идем? Или мы не идем?

— Мы идем, — сказала Донна. — Аннетт, милая, окажи милость. Сложи эти вещи обратно в мою сумочку, хорошо?

Аннетт слезла с постели.

— Но ты же не можешь оставить все эти деньги разбросанными вокруг, Донна. Все эти кольца.

— О, не беспокойся, — сказала Донна.

— Я спрячу твою сумочку в шкафу, -сказала Аннетт.

Донна засмеялась:

— О'кей.

— Минуту, — сказала Альма. Она выбрала одно бриллиантовое кольцо, надела его на средний палец правой руки, критически осмотрела и обратилась к Дойне: — Ты не возражаешь? Я надену его сегодня?

— Конечно. Пожалуйста.

Мы вышли к лифтам, и несколько деревенщин с бигуди и в плащах, чтобы прикрыть их наготу, посмотрели на нас обалдевшими глазами. Бедные растрепы: студентки-стюардессы принимались за свою черную работу.

Сказать по правде, мы никак не дискредитировали школу по подготовке стюардесс. И то, чего раньше я специально не отметила, — мы занимали весьма значительное место в пространстве. Я носила трехдюймовые каблуки. Альма, у которой был примерно мой рост, пять футов семь дюймов, носила четырехдюймовые шпильки, и то же самое Донна. Добавьте четырехдюймовые каблуки девушке, рост которой почти пять футов девять дюймов без каблука, и вы получите что-то весьма заметное.

Бой-лифтер побледнел, увидев нас. На этот раз никаких улыбочек, о нет. Мы возвышались над ним на пятнадцать футов, и если бы он допустил малейшую провокацию по отношению к нам, мы могли сразу же вправить ему мозги. Мы больше не были комическими персонажами, которых держали от греха подальше на четырнадцатом этаже. Мы были леди. У нас было достоинство. Мне хватило нескольких секунд подумать об этом, пока лифт спускался. Было почти невероятно, что я приехала сюда из помойного ящика — когда? — всего несколько часов назад. Томпсон, помидор с Вашингтон-сквер. И вот я здесь, одетая как девушка, пахнущая как девушка, чувствующая как девушка, мечта, мечта, мечта, идущая съесть свой первый гамбургер в отеле «Шалеруа» в Майами-Бич. Это было великолепно. Мне казалось, что радуга заиграла вокруг моей души.

Лифт остановился, двери мягко открылись, мы шагнули вперед, и — эй, быстро! — произошло то удивительное, о чем пишут в рекламах. Это было наше общее переживание, разделенное между нами тремя: мы почувствовали, что воздух наэлектризовался, глаза повернулись, мы услышали жужжание от шепота комментариев. Все, кого я видела перед собой, были мужчины. Весть о том, что на четырнадцатом этаже находятся сорок отборных женщин, должна была распространиться, и вот мы здесь, три типичных экземпляра. Мне хотелось повернуться и убежать.

Затем тут же, откуда-то из этой пульсирующей атмосферы, материализовался мистер Максвелл Куртене: в черном пиджаке, черном жилете, полосатых брюках, с лицом Цезаря, с тонкими белыми руками. Он не был мужчиной, над которым можно посмеяться. Он был достаточно сильным, и вы должны были уважать его. Но он был ниже ростом, чем я предполагала, примерно пять футов шесть дюймов. Он смотрел на меня и улыбался. Он смотрел на Альму и улыбался. Потом он посмотрел на Донну, как если бы она пронзила ему сердце.

Несомненно, я должна была быть готовой к этому.

— Леди, — обратился он к нам, — что я могу сделать для вас? — Но сказал он это Донне, и я подозреваю, что, говоря это, он раскачивался на носочках, как будто пытался вглядеться прямо в ее глаза.

Она с придыханием произнесла:

— О, мистер Куртене, мы с четырнадцатого этажа, подготовительная школа…

— Вы не обязаны говорить мне об этом. Я вижу. Позвольте мне выразить, как я счастлив, что вы — здесь, с нами; это честь для нас, что мы имеем возможность участвовать… — Он был так возбужден, что хотел произнести свою речь с начала до конца.

Донна сказала:

— Мистер Куртене, мы бы хотели узнать, есть ли здесь ресторан или, возможно, буфет, где мы могли бы немного перекусить. Есть? Просто какой-нибудь маленький кафетерий, где мы могли бы съесть маленький старый бифштекс или что-нибудь еще?

Не знаю почему, но мне казалось, что она говорила, как Скарлетт О'Хара. Он был ошеломлен:

— Есть ли у нас ресторан?

— Да.

— Мадам… — Он помолчал. — Будьте так добры и скажите мне ваше имя?

— Донна Стюарт. А это мисс ди Лукка, а это — мисс Томпсон.

— Прекрасно, — сказал он. Он холодно поклонился каждой из нас. Потом повернулся к Донне: — Пожалуйста. Пройдемте со мной. У нас и в самом деле есть небольшой ресторан. Позвольте сопроводить вас туда.

Он шел впереди рядом с Донной. Со спины он выглядел очень широкоплечим и слегка кривоногим, а макушка его головы едва доходила до ее подбородка. Я не хочу сказать, что меня сколько-нибудь интересует проблема человеческого роста; просто так случилось, что макушка его головы проходила под ее подбородком и, очевидно, что он свалился на нее, как тонна кирпичей, и история опять повторялась. Вы, возможно, думаете, что маленькие мужчины склонны охотиться за маленькими женщинами. Вовсе нет. Во всяком случае, Донна Стюарт так не думала. Сначала мистер Майрхед, жокей. Теперь мистер Куртене. Страшно подумать, что может случиться, если она когда-нибудь наткнется на карлика.

— Это большой отель, — сказала мне Альма. — Очень красиво обставлен. — Это действительно был большой отель, и он действительно был хорошо меблирован. Мы все шли и шли, впереди мистер Куртене, говорящий об одном и том же с Донной, пока наконец не пришли к просторной арке, которую перекрывал толстый красный бархатный канат. У каната стоял одетый в форму лакеи, в чьи функции входило поднимать его и пропускать вас, если он считал, что вы на верном пути. Мистер Куртене щелкнул пальцем, и лакей, съежившись, с подобострастием поднял канат, причем так быстро, что едва не повредил лодыжку.

Мистер Куртене сделал широкий жест.

— Милые молодые леди. Это наш маленький ресторан. Мы называем его «Комната Короля-Солнца» — по имени, вы помните, короля-Солнца, великого и прославленного Людовика XIV. Милости просим.

Я не могла произнести ни слова. Мы были в его власти. Он показывал дорогу, а мы следовали за ним. Я думала о семи долларах и пятидесяти центах в моем кошельке и о долларовой бумажке, приколотой у Альмы на пупке, и думала, слава Богу, что Донна оказалась достаточно дальновидной и взяла сто долларов. Но, возможно, и это было заблуждением. Потому что «Комната Короля-Солнца» была не просто громадной; она была так потрясающе украшена, и столы были такие большие и так далеко поставлены друг от друга, и покрыты таким столовым бельем, и сервированы такими сосудами и серебром, что всякий дурак поймет, что и корка сухого хлеба будет стоить здесь целое состояние, особенно по заказу. Потолок был покрыт миллионами ярдов волнующегося серого атласа, собранного в центре и закрепленного огромной золотой брошью в форме солнца с лучами. На трех стенах были яркие росписи, изображавшие, я полагаю, различные любовные сцены из жизни короля-Солнца, а четвертая стена была совсем не стеной. Это было огромное закругленное окно, один конец которого открывался на террасу, где играл оркестр и танцевало несколько пар.

— Как в Риме, — сказала Альма.

Теперь мы превратились в процессию. Перед мистером Куртене шел метрдотель по имени Генри и три рядовых официанта. Ресторан был полон людьми, и казалось, что они были очень взволнованы нашим появлением среди них. Донна в своей паутине от Чиапарелли была несомненно центром притяжения, но Альма и я получили свою долю взглядов, и я чувствовала, как все время краснею до пят.

Наконец мы добрались до столика. Официанты выдвинули три стула для нас, дали нам меню размером с «Нью-Йорк таймс», но сделанное из пергамента или из чего-то в этом роде, затем мистер Куртене вскочил и начал произносить новую речь. Он, очевидно, был помешан на ораторском искусстве и не мог открыть рта без того, чтобы не выплеснуть речь, и он произносил речь с таким страстным рвением, что это довольно нервировало.

— Мои дорогие юные леди, — начал он. — Это первый ваш вечер с нами в «Шалеруа». Позвольте мне повторить, что я говорил раньше. Это замечательно, это восхитительно, что вы с нами. Итак, сегодня, вы должны быть нашими гостями. Этот отель — ваш. Я прошу вас заказывать все, что вам захочется. Абсолютно все. Нам будет только приятно.

Пока он говорил он не сводил глаз с Донны, а она открыла широко свои глаза и смотрела с сияющей улыбкой на него.

— Конечно, мистер Куртене! Какой вы милый! Девочки, разве мистер Куртене не самый милый мужчина?

Он густо покраснел.

Альма стояла с открытым ртом. Я тоже.

Мистер Куртене сказал:

— Генри позаботится о вас, Я скоро вернусь. — И удалился.

Генри был тощим мужчиной с тощей шеей, и он изгибался вокруг нас, как шпилька, булькая приветливым тоном:

— Итак, что предпочитают молодые леди? Может быть, начнем с креветок Боттичелли?

Даже попытка мысленно узнать креветки Боттичелли причинила боль моему желудку.

Донна проговорила:

— Генри, принеси-ка мне двойной мартини.

Я, понизив голос, сказала:

— Донна. Не валяй дурака.

— Что ты имеешь в виду, милая?

Я сказала:

— Послушай, ведь нас могут окружать люди из подготовительной школы. Если они увидят тебя с двойным мартини, беби, тебя выгонят. Помнишь правила?

— Знаешь что, Кэрол? — ответила Донна. — На этот раз ты права. — Она минуту подумала: — Слушайте, Генри, принесите мне двойную водку, но в стакане для воды с большим количеством льда. О'кей? Мы просто должны немного закамуфлировать ее.

— Я понял, мадам. Вы можете положиться на меня.

— Донна, — сказала я.

Она серьезно проговорила:

— Милая, пусть кто-нибудь отличит стакан водки от стакана воды с двадцати шагов. Они совершенно одинаковы.

— Вы хотите заказать ужин после аперитива? — спросил Генри.

— Я точно знаю, что хочу, Генри. Бифштекс с косточкой, с кровью и немного зеленого салата. Принесите это как можно быстрее.

— Да, мадам. — Он повернулся ко мне: — Мадам?

— Гамбургер и чашечку кофе.

Он выглядел шокированным.

Я поинтересовалась:

— Вы не подаете гамбургеры?

— Как таковые нет, мадам. У нас есть, собственные деликатесные особые, филе-миньон «Барбаросса». Оно очень популярно у наших клиентов.

— Прекрасно, — сказала я. — Но что это такое?

Он вздохнул:

— Это гамбургер.

— О'кей. И кофе.

Он повернулся к Альме:

— Мадам?

На ее губах играла легкая задумчивая улыбка. Она сказала:

— Грус.

Все молчали какое-то мгновение. Потом Генри вежливо прошептал:

— Вы сказали «грус», мадам?

— Да. Грус. Грус. Я без ума от груса.

Генри посмотрел на меня. Посмотрел на Донну. Пожал плечами.

Я спросила:

— Альма, ты, должно быть, имеешь в виду гуся, не так ли?

Она оживилась:

— Я не имею в виду гуся. Я имею в виду груса. Вы охотитесь на него с ружьями. Он прячется. Он очень хитрый. Вы не можете его найти…

Донна сказала:

— Черт. Она имеет в виду лося.

— Я не имею в виду лося… — воскликнула Альма. — Вот он здесь, в меню.

Она порывисто размахивала меню перед лицом Донны.

— Gzonse а lа maniиze de la сhвtean dе Ваlmoral.

Посмотри сама. Шотландский грус. Из Шотландии.

— Простите меня, мадам, — сказал Генри. — Конечно, граус. Не хотите ли выпить бутылочку вина с ним?

— Еще бы, — сказала Альма. — Что идет к грусу, Кэрол? Белое вино орвьето или лакрима Кристи? Или красное? Небьоло? Сайта Магдалена? Бароло?

Это становилось слишком утомительным. Меня окружали алкоголики. Я cказала:

— Альма, вспомни правила. Тебе не разрешается пить на людях. Это мгновенная смерть, если они застанут тебя. Ты не можешь обойтись стаканом холодной воды?

Она побледнела:

— Я? Я из Рима. Это моя обязанность — пить вино. Вода! Ты знаешь, что делает вода? Она вызывает ржавчину. Я не хочу, чтобы мои трубы были покрыты ржавчиной. — Она обратилась к Генри: — У вас есть хорошее орвьето, скажем, 1954 года?

— Да, мадам.

— Мы выпьем.

Генри удалился. Три официанта удалились. Мир воцарился за нашим столом. Но постепенно я начала сознавать, что половина людей в огромном ресторане смотрят на нас. Нас оценивали сотни глаз, изучали в мельчайших подробностях, и кожа сзади на моей шее стала гореть. И неожиданно я осознала, что все эти люди знали, кто мы такие, что мы трое из девушек авиакомпании с четырнадцатого этажа, и поэтому они пристально разглядывали нас через сверхмощные телескопы. Бог мой, нас действительно пристально разглядывали, и это меня так нервировало, что я начала подергиваться, как хомяк. Я вытащила пачку сигарет из моей сумочки и достала одну, потом я вспомнила о манерах и протянула пачку Альме и Донне.

— Спасибо, — сказала Донна и взяла одну.

— Спасибо, Кэрол, — сказала Альма и тоже взяла одну.

Донна дала каждой из нас прикурить от маленькой золотой зажигалки, которую она носила в вечерней сумочке; и вдруг мне пришла другая разрушительная мысль. Я сказала:

— О Господи, а нам разрешено курить публично? Донна глубоко вздохнула:

— Почему нет?

— Есть правило о курении…

— Слушай, — сказала Донна. — Ради святого Петра, будь разумной. Неужели у тебя будет наступать оргазм всякий раз, когда мы будем нарушать какое-нибудь глупое, пустое, смешное мелкое правило? Что с тобой, Кэрол?

Я произнесла неуверенно:

— Донна, правила есть правила.

Альма сказала:

— Кэрол, успокойся. Правило говорит, что курить можно, когда ты сидячий.

— Когда ты — что? — спросила Донна.

— Когда ты сидячий. Сидишь.

— С меня довольно, — сказала Донна холодно. — Еще одно слово услышу от тебя насчет правил, и я тебя ударю.

Один из официантов убрал всю посуду с нашего стола, включая графин, а другой официант пришел с тремя чистыми стаканами и чистым графином для воды. Итак, небольшая ловкость рук, и Донна получила свою двойную водку. Очень ловко. Я не одобряла это, потому что все это казалось откровенной глупостью, но я вынуждена была прийти в восторг. Генри и его приспешники, конечно, знали свое дело.

Нам пришлось подождать недолго появления бифштекса-гамбургера «Барбаросса» и тетерева. И пока мы ждали, разговорились. В считанные минуты мы с необузданным энтузиазмом совали нос в личную жизнь каждой из нас.

Начала Донна. Она обратилась к Альме:

— Скажи-ка мне, цвет общества, что тебя привело сюда?

— Я хочу есть. Я умираю от голода. Я могла бы съесть быка.

Я сказала:

— Нет, Донна имеет в виду подготовительную школу.

— А-а, — сказала Альма, — очень хороший вопрос.

Она отвечала около получаса, в это время появилась еда, включая ее бутылку орвьето. Она напыщенно говорила о бедном маленьком тетереве, она презрительно понюхала вино, а потом перешла прямо к рассказу о своей жизни и любви. Я полагаю, что она могла бы охватить все несколькими хорошо подобранными словами, но она должна была рассказать обо всем в подробностях. Кроме того, ее плохой английский то и дело подводил ее и вынуждал возвращаться и переводить Донне, и, честно говоря, я знала недостаточно итальянский, чтобы справиться с описанием жизненного опыта Альмы. А произошло то, что она начала работать с шестнадцати лет в маленьком магазинчике, где торговали религиозными реликвиями для туристов, вот тогда она начала учить английский, для того чтобы она могла продавать туристам все нужные им сувениры. Здесь она познакомилась с очень приятным джентльменом-другом (я могу себе представить), который нашел ей работу в агентстве автомобилей. Потом она встретила очень приятного друга-джентльмена, который нашел ей работу на итальянской авиалинии, что привело ее к встрече с другим другом-джентльменом, который нашел ей работу с самим представителем «Магна интернэшнл эйрлайнз» в Риме. Там она встретила такого приятного друга-джентльмена, который: а) помог ей выучить так хорошо английский, что теперь у нее превосходный акцент, и б) ухитрился найти ей работу стюардессы на европейских линиях. Затем, когда «Магна интернэшнл эйрлайнз» начала поиски девушек для обучения на международных авиалиниях, она обратилась к ним. Отсюда ее рассказ становился запутанным, потому что она обратилась не через ее друга-джентльмена, который, как подразумевалось, работал в «Магне», Это было бы слишком просто. К тому времени у нее был другой друг-джентльмен, который представил ее другу, у которого был друг, а этот друг говорил с кем-то в «Магне» в Нью-Йорке, и они сказали: «Что ж, конечно, это именно та девушка, которую мы ищем, присылайте ее». И вот она здесь.

— Малыш, — сказала Донна. — Тебе есть что вспомнить.

— Немного, — согласилась Альма.

— У тебя было много друзей.

— Несколько, — сказала Альма. Она доверительно наклонилась вперед. — Сейчас я вам кое-что скажу. Знаете что? Я боюсь самолетов. Правда. Всякий раз, когда я летала, у меня был понос. Смешно, а?

— Какого же черта ты хочешь летать в таком случае? — удивилась Донна.-С твоим талантом цеплять парней я бы лучше нашла работу, которая бы не вызывала поноса.

— Хороший вопрос. Я отвечу. — Она погрызла ножку своего тетерева.-Потому что, -сказала она, — потому что в самолетах вы встречаете таких приятных людей.

— Мужчин-людей? — спросила Донна. Альма откинула голову назад, заливаясь смехом:

— Кого же еще?

Донна очень странно на нее посмотрела. Она ничего не сказала; она просто посмотрела на нее, на ее волосы, глаза, рот, ее шею, грудь; и я думаю, что она пыталась прикинуть в уме, каковы же результаты жизнедеятельности Альмы. Я хочу сказать, что было ясно, что Альма имела в виду, говоря о приятном друге-джентльмене; возможно, она спала напропалую со всеми все эти годы. И Донна, используя практически увеличительное стекло, изучала ее свойства, одно за другим, подобно тому, как кто-нибудь изучает в лаборатории морскую свинку, которую подвергли целой серии опытов. Что ж, ошибиться было невозможно: эта конкретная морская свинка перенесла все и сохранила хорошую форму. Конечно, Альма не производила впечатления неразвращенной девственницы, которая ускользает от пристальных взглядов мужчины. В то же время она не выглядела потрепанной, как бывает с некоторыми девушками. Она была нормальной, но очень красивой итальянской девушкой, кровь с молоком и с полным запасом гормонов.

— О'кей, Донна, расскажи ты что-нибудь, — предложила я. — Что привело тебя сюда?

— Черт возьми, — сказала она. — Все просто. Я умирала от скуки в Нью-Гэмпшире. Я прожила там всю свою жизнь. Мой отец занимается гостиничным бизнесом. — Она осмотрела «Комнату Короля-Солнца». — Ничего похожего на это. У нас есть домик возле горы Вашингтона, с лыжной канатной дорогой и всем необходимым, кабинки и всякая чепуха, и магазин, где мы продаем свитера и все в этом роде и даем напрокат лыжи, вот так.

— Звучит замечательно, — сказала я.

— О, конечно.

— Что дальше?

— Что дальше? — повторила она.-Ну что? Я устала смотреть на лыжников. Я устала носить эти чертовы норвежские свитера. Я вдруг сразу решила в прошлом году, что должна уехать оттуда, или я свихнусь. — Она засмеялась. — Меня вдруг осенило — в мире, должно быть, происходят другие дела, кроме лыж. И знаете еще что? Кроме Бостона, должны быть другие города. Весь прошлый год я была так нетерпелива и умирала от скуки, и написала во все авиакомпании, какие могла себе представить, и, наконец, состоялась беседа с мистером Гаррисоном в Бостоне, и вот я здесь.

— Что думал твой отец о твоем отъезде?

— Отец? О, отец самый лучший парень во всем мире. Он был очень рад этому. Я думаю, что он испытал своего рода облегчение, потому что он видел мое нетерпение. И еще одно: моя мать умерла семь лет назад, и отец хочет снова жениться; но он беспокоится, потому что думает, будто я долго не выдержу с его женой номер два. Он совершенно прав. Я ненавижу эту сучку. Мы бы с ней не могли прожить и недели под одной крышей.

— Ты была дважды обручена? — спросила Альма.

— Разве? — удивилась Донна.

Альма коснулась ее правой руки:

— У тебя эти кольца и есть еще наверху.

Донна ответила с безразличием:

— Милашка, это ничего не значит. Я была обручена дюжину раз. Приходит весна, и кровь играет, и беби готова идти к алтарю, ведомая любым парнем в штанах. Прекрасная лунная ночь имеет тот же эффект.

На этом мы остановились. Девушка в серебряном парике, в кофточке с оголенными плечами и короткой юбочке подскочила к нашему столику. На руке у нее висела плетеная корзина, полная цветов.

— Пардон, леди, — сказала она. — У меня есть для всех вас подарок, от джентльмена-поклонника. — И она вручила каждой из нас по букетику самых восхитительных крошечных орхидей.

Донна спросила:

— От мистера Куртене?

— О нет, — сказала девушка и мило улыбнулась. — Эти цветы от мистера Ната Брангуина.

Это явилось самым большим сюрпризом в моей жизни или одним из самых больших, Я посмотрела вокруг и обнаружила его через четыре столика. Он сидел один, потягивая хайбол, на нем был белый пиджак и темно-красный галстук-«бабочка». Он улыбался и махал рукой, и я улыбнулась в ответ, но не помахала.

Он подождал, пока мы закончим есть, и затем довольно нерешительно подошел. Он был еще более похож на хирурга, -худой, нервный и очень чувствительный. Только когда он начинал говорить, вы понимали, что он из другой сферы. Но равным образом, когда вы узнавали его квалификацию, вы понимали, что он обладал только ему присущей аурой. Вам не каждый день попадаются профессиональные игроки. И всякий игрок, который должен федеральному правительству сто пятьдесят тысяч долларов и может держать федеральное правительство в безвыходном положении, конечно, заслуживает нескольких минут времени любой девушки.

— Ну, — сказал он, — мисс Томпсон, привет!

Я сказала:

— Мистер Брангуин, вам не следовало посылать эти чудные орхидеи.

— Почему нет? Это пустяк.

Я представила его Альме и Донне.

Донна сказала:

— Мистер Брангуин, это самые красивые маленькие орхидеи, я никогда не видела ничего подобного. Они изумительны.

— Да, — сказал он, переминаясь с ноги на йогу. — Они растут прямо здесь, во Флориде. Это точно.

Альма прицепила букетик на груди, где он ужасно дисгармонировал с красной розой. Она ничего не говорила. Она только вздыхала и строила глазки мистеру Брангуину. Я никогда не видела, чтобы так строили глазки в реальной жизни: это проскальзывает иногда в старых телефильмах, и это вызывает у вас странные мысли о том, на что был похож доисторический секс.

— Мистер Брангуин, не хотите ли присоединиться к нам? — предложила Донна.

Он посмотрел на меня, как будто спрашивал моего разрешения.

— О, да, пожалуйста, — сказала я.

Он сел между Альмой и Донной, лицом ко мне.

— Ну, как дела? Хорошо ли обращается с вами Максвелл Куртене?

— Мистер Куртене просто ангельски к нам относится, — сказала Донна. — Он такой щедрый.

— Да, Максвелл не такой уж плохой парень, когда захочет себя показать. Эй! О чем это я хотел? Позволите заказать что-нибудь выпить? Что бы вы хотели, девушки?

Прежде чем Донна успела открыть рот, я сказала:

— Мистер Брангуин, очень любезно с вашей стороны, но мы не пьем ничего.

Он казался удивленным.

— Нет?

— В самом деле, — подтвердила я. — Совершенно ничего.

— О, давайте не будем. Как насчет коньяка?

— О, братишка, -сказала Донна. — Я бы выпила коньяку!

— Ах, коньяк, — сказала Альма.

— Совершенно ничего, — возразила я. Я даже не могла понять: как я оказалась в таком положении? Каким это образом я заговорила спокойным твердым голосом анонимных алкоголиков?

— Коньяк не может принести вреда, — продолжал настаивать мистер Брангуин. — Позвольте позвать официанта…

— Послушайте, мистер Брангуин, таково правило, и все, — сказала я.-Нам запрещено пить на публике. Какое-то время.

— Нам нельзя пить и по секрету, втихаря… временно, — прибавила Донна.

Мистер Брангуин искренне возмутился:

— Что за чушь? Разве вы не в Америке? У вас были те же сложности на самолете, мисс Томпсон. Послушайте, если «Магна интернэшнл эйрлайнз» так обращается со своими девушками, я перестану летать самолетами этой компании. Существует множество других компаний. Слава Богу, вам ведь больше восемнадцати, не так ли?

— Да, — подтвердила я.

— Ну тогда что плохого в том, чтобы просто выпить?

Мы некоторое время продолжали обсуждать этот животрепещущий вопрос, ходя кругами и, разумеется, никуда не приходя, но всплыла одна важная вещь. Донна оказалась совершенно восхитительной, Альма была невероятно лакомой, и мне не оставалось места в компании такого уровня; тем не менее мистер Брангуин сохранял верность нашей дружбе, которая возникла, когда мы сидели рядом в самолёте. Я чувствовала это. Такое происходит между людьми странным сверхчувственным образом. Он смотрел на меня с выражением недоумения в глазах, а когда отводил свой взгляд, в нем сохранялось это недоумение, и я знала, что уже заняла определенное место в его мыслях. Это было лестно. Его проблема заключалась в том, как в присутствии других девушек за столом выразить себя; и наконец он сказал:

— Что ж, если вы не можете пить, я думаю, вы не можете пить… А, мисс Томпсон?

— Да?

Он не смог смотреть мне в глаза.

— Вы видели террасу, где танцуют? Вот там. Очень славная.

— Я уже восхищалась ею.

Он прокашлялся:

— Не хотите ли покрутиться?

О Боже мой! Как все сложно! Я пыталась вспомнить правила с первого по тысячное — говорилось ли что-нибудь о танцах под китайскими светильниками, разрешалось ли заключенным покрутиться на террасе?

— Иди, Кэрол! — засмеялась Донна. Она знала, почему я колеблюсь. — Оркестр звучит сказочно.

Это было правдой. Играли южноамериканские мелодии, очень нежно, и на протяжении всего ужина я понимала это. Когда южноамериканская музыка звучит сладко и тихо, мой сахар в крови взмывает резко вверх.

Я сказала:

— Я с удовольствием потанцую, мистер Брангуин, Но только один танец. Потом нам пора в, номер.

Он шел впереди меня, и, когда мы подошли к террасе, я увидела мистера Гаррисона, сидящего за столом с мужчиной в очках в роговой оправе, который не произнес речь. Оба холодно уставились на меня.

Я готова была провалиться сквозь землю. Я хотела буквально умереть, испариться, слиться с великим небытием. Теперь это звучит абсурдно, но единственное, него я хотела, — это раствориться в струйке голубого дыма. Я чувствовала себя чертовски виновной, хотя даже и не знала, в чем моя вина.

Я улыбнулась мистеру Гаррисону. Я улыбнулась самым милым, дружеским образом, каким только может улыбаться девушка мужчине в подобных обстоятельствах.

Он посмотрел мне вслед, как если бы я была одной из самых отвратительных каменных баб, высеченных на острове Пасхи. Я погорела, я знала это. Я делала все возможное, чтобы соблюдать правила, и, как обычно случается, плюхнулась лицом в грязь.

Проклятая невезуха! Всякий раз, когда ты готов исчезнуть в струйке голубого дыма, твой ангел-хранитель покидает тебя, заставляя самого выкручиваться из создавшегося положения. Я едва могла ползти за мистером Брангуином, и мелодичная тихая румба, которую исполнял оркестр на террасе, звучала для меня похоронной песнью.

— Мистер Брангуин, простите, — сказала я. — Вы должны извинить меня. Мне не хочется танцевать.

— О'кей, — сказал он.

Он проявил себя как нельзя лучше.

Я сказала:

— Я бы хотела немного прогуляться, а потом, если вы не возражаете, вернуться назад.

— Разумеется.

Он даже не пытался взять меня под руку. Мы прогуливались под освещенными пальмами, и я вдыхала аромат жасмина, слушала легкий шорох океанского прибоя и смотрела на миллиарды звезд, сияющих нам.

— Разве я не прав? Разве здесь не изумительно? — проговорил он.

— Здесь прекрасно.

— Но я хочу кое-что вам сказать. Во Флориде очень много мест, достойных не меньшего внимания.

— Правда?

— О, да. Здесь сверхцивилизованно. Хотя все еще много нетронутых мест. Например, Эверглейдс. Вы можете столкнуться со стадом диких кабанов, аллигаторов, с кем угодно.

— Я слышала об аллигаторах.

— Вы должны воспользоваться возможностью, чтобы увидеть все это, пока вы здесь. Здесь есть индейские деревни. Ловцы губок. Рифы. Уйма интересного.

— Нам разрешается покидать город только по выходным, — сказала я.

— Хорошо. Вы можете посмотреть это в воскресные дни.

— Но понадобится машина.

— Что ж… — проговорил он.

— Мистер Брангуин, я очень извиняюсь, но мне действительно пора возвращаться.

— Конечно, конечно.

Мы вернулись в «Комнату Короля-Солнца».

Мистер Гаррисон и человек в роговых очках, к счастью, ушли. Мы с мистером Брангуином вернулись к нашему столику, и я сказала:

— Пойдемте, дети. Уже пора.

— Сейчас всего лишь десять пятнадцать, — сказала Донна. — Мы можем остаться еще на несколько минут.

— Подъем, — я была неумолима.

— Ты знаешь, кто ушел минуту назад? — спросила Альма. — Мистер Гаррисон с другом, с тем мужчиной. Я улыбнулась ему, но не думаю, что он заметил. Он спешил.

Я положила пять долларов на стол для официантов, взяла свой букетик и сказала мистеру Брангуину:

— Было очень приятно повидаться с вами. И спасибо за орхидеи, они очень красивые.

— И вам спасибо, — сказал он. У него были грустные и вопрошающие глаза.

Мы вышли. Донна заявила:

— Я хочу найти мистера Куртене. Все, что мы можем сделать, это поблагодарить его за ужин.

— Донна, — сказала я, — мистер Гаррисон видел нас. Он был взбешен.

— По какой причине он должен быть взбешен? — спросила Донна, — Мы не сделали ничего плохого.

— Я видела выражение его лица.

— Обалденно! — сказала Донна.-Ты все придумываешь.

Думаю, у меня слишком живое воображение. В ту ночь я видела во сне авиакатастрофу в аэропорту Токио. Это было так чертовски реально. Я пережила страшное время.