10
На следующей неделе они удвоили свой нажим на нас. Они усилили давление, да еще как. Мисс Уэбли разъяснила ситуацию сразу же, как только мы собрались в классе утром в понедельник.
— Итак, девушки, — сказала она, — мы должны в следующие несколько дней основательно потрудиться, и я хочу предупредить вас — один или два раза мы можем остаться после четырех тридцати, нашего обычного времени окончания занятий. Кто-то застонал.
— Также, — сказала она, — я хочу сказать вам заранее, чтобы вы не давали каких-либо обещаний: мы будем работать в субботу до трех часов. Боюсь, это означает значительное сокращение уик-энда.
Закричали все.
Мисс Уэбли спокойно продолжала:
— Первое правило профессии, девушки, — это униформа. Мы должны выбраться отсюда к полудню. Миссис Шарплесс подберет вам форму, так что давайте поспешим в комнату пятнадцать. И, пожалуйста, не задерживайтесь.
Не все из нас пришли в комнату пятнадцать. Она удержала двух девушек, которых мы больше никогда снова не увидели; и мы позже узнали, что эти две девушки из класса мисс Пирс также были освобождены от обучения. Наша численность уменьшилась. Теперь нас оставалось только двадцать девять.
Примерка униформы превратилась в буйное приключение. Миссис Шарплесс оказалась живой маленькой женщиной, которая была связана с «Магной» с тех пор, как они начали летать на аэростатах, и она никогда не ошибалась. Эти красно-бурые юбки и жакеты сидели, как перчатки. Это были мы, возбужденные и раскрашенные, как индейцы на тропе войны, и впервые облаченные в наши униформы, и мне внезапно пришло на ум, что каждая из нас изменилась. Черт побери, мы изменились. Я имею в виду (исключаю себя на момент из нашей компании), что мы прибыли в «Шалеруа» две недели тому назад, как вполне симпатичная группа девушек с довольно хорошими пропорциями, полные энергии и бодрости, и теперь, всего лишь две недели спустя здесь были мы совершенно другие. У нас появился какой-то магический ингредиент, и практически мы были неузнаваемы. Я не знаю, что это был за магический ингредиент. Но каждая выглядела чуть-чуть выше, чуть-чуть стройнее, немного более серьезной и немного более величественной. Я сказала мисс Уэбли:
— Вы должны раскланяться.
А она спросила:
— Почему, Кэрол?;
Я ответила:
— Только посмотрите вокруг себя.
Она засмеялась и сказала:
— Ох, это только начало. У вас осталось еще десять дней.
Я подумала: «О Господи! Как много может изменить один человек, не нанося вреда природе?»
После ленча мы взялись за наши учебники. Мы оставались в классе до пяти часов. Следующий день был еще более плотный: мы оставались до пяти тридцати. В среду мы опять задержались до пяти часов. Каждые три часа мы подвергались строгой проверке. Делая, наши домашние задания, мы занимались ночью вплоть до рассвета. Требования мисс Уэбли становились все строже и строже, она становилась все менее покладистой, она просто не потерпела бы никакой чепухи.
— Не забывайте, — сказала мисс Уэбли. — В случае катастрофы управление гражданской авиации потребует все ваши документы, чтобы удостовериться, что вы знали свое дело, когда стали стюардессами. Вы не можете никак ускользнуть от этого.
Мистер Гаррисон читал нам лекции, инженеры читали нам лекции, и милая доктор Элизабет Шварц начала читать нам серию лекций по оказанию первой помощи. Насколько я поняла, мы обязаны были уметь все, вплоть до управления радаром и запуска двигателя. Мы должны были быть поварихами, буфетчицами, гейшами, контролерами билетов, няньками, официантами, служительницами при туалете и медицинскими специалистами в придачу. Мы обязаны были знать, что предпринимать при воздушной болезни (естественный риск), кровотечении из носа, икоте (почему мне не сказали об этом раньше?), при болях в желудке, при инородных телах в глазах, при сердечных приступах эпилептических припадках, как оказывать всемерную помощь при родах. Когда доктор Шварц обратилась к этому последнему бедствию, во время ее вводной лекции, в которой она лишь обозначила предметы, предназначенные к рассмотрению, девушки в своей массе были близки к обмороку. Она бросила на нас слегка удивленный взгляд, каким частенько на нас смотрела мисс Уэбли, и сказала:
— Но, девушки, это случалось довольно часто в прошлом. Вполне возможно, что у женщины начнутся схватки на вашем самолете, летящем над Атлантикой, и вы бы выглядели ужасно глупо, если бы не знали, какой первый шаг должны сделать. Вы не можете оставить ее одну где-нибудь в углу, предоставив ее самой себе, не так ли? Это может быть равносильно убийству. Вы не согласны?
Откровенно говоря, я была не согласна. Чем больше я думала об этом — обо всей этой суете и всей этой крови, и всех этих женских стенаниях, идущих из глубины легких, тем больше я начинала чувствовать, что ни одна женщина не должна позволять себе отправляться в полет, если есть хоть малейшее подозрение, что у нее скоро будет ребенок. Особенно, на моем самолете. Но Альма не смутилась. Она громко заявила:
— Рождение ребенка — это вовсе не трудно.
— Ну вот, девушки, — сказала доктор Шварц. — Надеюсь, Альма убедит вас.
— Во-первых, — сказала Альма, — вы должны иметь много ведер горячей воды…-Она была готова сразу же растолковать всю последовательность наших действий.
Доктор Шварц сказала:
— Альма, в детали этого мы постараемся вникнуть позже.
— Но это просто, — не унималась Альма. — Вы укладываете женщину, подушку под спину, находите веревку…
— Альма, мы займемся этим на следующей неделе.
— Да, но вы должны связать веревку.
— Альма, — сказала доктор Шварц, — наша техника сегодня несколько другая. Но вы знаете, что это не опасно, и я знаю это именно так, и мы убедим остальной класс спустя одну неделю. Верно?
— О'кей.
В четверг утром одна из девушек в нашем классе пошла на прием к мистеру Гаррисону и отказалась от учебы. Итак, двадцать восемь.
В полдень одну из девушек из класса Джурди вызвали в медицинский отдел и сказали, что для нее было бы неразумно летать по регулярному графику, поскольку у нее анемическое состояние. Доктор Шварц обнаружила это с самого начала, старалась исправить положение вещей, давая бедной девушке таблетки, но безрезультатно. Двадцать семь.
И этой ночью, в ночь на четверг, Донна слегка надломилась.
Она всю неделю была образцовой гражданкой. Большую часть предшествующей недели также. Она чудесно приспособилась к жизни на четырнадцатом этаже, принимая во внимание все; и в классе она опережала меня. Раньше я думала, что являюсь смышленой девочкой, пока не попала в Майами-Бич; но я едва добивалась своих девяноста процентов, в то время как Донна попадала в яблочко почти каждый раз. Она относилась к тем людям, соревнуясь с которыми ты можешь разбудить свои скрытые умственные способности. Мне не хотелось бы заходить слишком далеко и заявлять, что она была величайшим женским гением со времен Марии Кюри. Она была просто естественным бриллиантом, и то, что меня раздражало до смерти, для нее ничего не значило.
В среду, около девяти часов, когда мы все потели над нашими учебниками, она внезапно встала и сказала:
— Девочки, я дошла.
Я сказала без сочувствия:
— А кто не дошел?
— Хотите пойти подышать свежим воздухом?
У нее в глазах появился блеск.
Я сказала:
— Куда пойти?
— Ох, я только подумала, я прокатилась бы недолго в округе.
— Нет, — сказала я. Мне не хотелось бы трогать «импалу» Н. Б.
Ее голос прозвучал успокаивающе:
— О'кей. Скоро увидимся.
Она переодела платье, надела пару золотых сережек и золотой очаровательный браслет и вышла, вихляя бедрами. Джурди, Альма и я продолжали корпеть над лечением эпилепсии, предполетными процедурами, механизмом запасных люков; и, должна признать, мы были на пределе. Давление начало демонстрировать свои результаты. Мы квартами пили черный кофе, чтобы как-то бодрствовать, но это лишь не давало нам дремать, нанося ущерб нашим нервам.
Так что, когда Донна возвратилась после, полуночи я, разумеется, не захлопала своими крыльями от радости. Фактически я не произнесла ни слова. Я только оглядела ее сверху донизу с полным презрением и продолжала изучение носовых кровотечений.
— Эй, — сказала она, прислонившись к двери и улыбаясь. — Что за взгляд?
Она, конечно, была пьяна. Она светилась счастьем и красотой. Я проговорила ледяным тоном:
— Ты знаешь, как сейчас поздно?
Она постаралась сфокусировать свои глаза на своих часах и не смогла. Она с силой потрясла этим проклятым изобретением, поднесла к своему уху и внимательно прислушалась; затем она вынула сережки из уха и вновь потрясла часы, а затем сказала сиплым шепотом :
— Ты знаешь что? Мои часы остановились.
— Так ли это?
— Ох, черт побери, конфетка, — сказала она. — Не кричи на меня.
Я сказала:
— Послушай, Стюарт. Я не могла бы заниматься меньше. Если ты хочешь себе все испортить на этом этапе игры, это твое дело, но не мое.
Она, шатаясь, прошла через, комнату и опустилась рядом со мной.
— Сладенькая, не дуйся на Донну. Пожалуйста.
Я сказала:
— Убирайся к черту с моей постели. Я стараюсь работать.
Она хихикнула:
— Кэрол. Ты знаешь, что я делала?
— Нет. И мне на это плевать.
— Я хочу сделать признание, Кэрол, -сказала она.
— Уходи и делай признания где-нибудь еще, понятно? Оставь меня, в покое.
— Кэрол, ты не поступишь таким образом, Кэрол детка.
— Почему ты не позволяешь мне сконцентрироваться. Пошла вон.
— Я разбила машину, Кэрол.
— Ох, нет, -сказала я. — Ох, нет.
— Да. — Она начала делать движения руками в воздухе. — Ты знаешь, тот поворот у начала подъездной дорожки в гараж? Он безумно труден. Это сумасшедшая вещь. Ну, ты спускаешься по этому крутому наклону, а затем тебе надо сделать поворот практически на двести сорок градусов, и, честно, это очень опасно. Я не могла не врезаться во что-то.
Я сказала:
— Мой Бог, Донна, ты этого не сделала. Ты этого не сделала.
— Да. Я сделала это.
Я только в безмолвном ужасе посмотрела на нее. Она смеялась.
— Не смотри на меня так. Я разбила, только крыло. Не стоит никакого труда его привести в порядок.
Каким-то образом все, абсолютно все, сосредоточилось в этом происшествии: мои чувства к Рою Дьюеру, мои чувства к Н. Б., мои чувства к учебному курсу, мои чувства ко всему миру. Я превратилась в один огромный сгусток слепой, беспомощной ярости. Я набросилась на Донну. Я обрушилась на нее.
Она сказала:
— Послушай, ты не должна впадать в истерику. Ведь это только крыло, Кэрол. Кто-нибудь сможет выправить крыло.
— Ты проклятая тупая задница, — сказала я. — Особенно, когда немного выпьешь.
Она встала с ледяным достоинством, пошатываясь, отправилась в ванную и приняла душ. Я догадывалась, что она чувствовала, будто я предала нашу дружбу. Она не могла только взять в голову, что эта машина вызывает у меня такие глубокие эмоции, я не могла смириться с тем, чтобы на нее упала хотя бы капля дождя. Донна не разговаривала со мной, и я не разговаривала с ней вплоть до середины следующего дня. Затем, в кафетерии, мы обошлись самым минимумом слов, а к вечеру мы уже разговаривали по-старому. Она сказала:
— Не беспокойся, милочка, я поговорю в гараже, и крыло исправят, я обещаю.
И я постаралась забыть совсем о несчастном инциденте.
К трем часам пополудни в субботу даже мисс Уэбл выглядела, как будто она собиралась в любой момент рухнуть. Под ее глазами залегли тени. Щеки ее казались запавшими. Но она держалась все еще прямо, когда от, пускала нас, она еще пыталась улыбаться и говорить ласковым голосом.
— Девушки, — сказала она, — вот и вся неделя, не так ли? По, правде, я поражена тем, что все еще стою на ногах; и я хорошо представляю, как все вы себя сейчас чувствуете. Но следующая неделя, я обещаю вам, должна быть намного легче. Только четыре рабочих дня, а затем в пятницу вы отправитесь на церемонию вручения дипломов. — Она глянула на лист бумаги на ее столе: — Кстати, эта церемония состоится в «Зале императрицы» в отеле «Шалеруа», в котором вы живете. Каждая, кто пожелает, может пригласить родственников и друзей. Мы будем рады их повидать. Есть какие-либо вопросы?
Мы были слишком истощены, чтобы задавать вопросы.
Она сказала:
— Девушки, я очень горжусь вами. Вы все совершили чудо. Это доказывает… — Она запнулась. По-моему, она собиралась сказать: «Это доказывает, что вы можете сделать это, если захотите» — или что-то в этом роде, и решила, что это немного банально. Она продолжила: — Позвольте мне дать вам напоследок ряд советов, если не возражаете. Отдыхайте этот уик-энд. Вы были под ужасным напряжением, так что перестаньте волноваться. У вас будут все возможности отпраздновать следующий уик-энд, когда все уже у вас будет позади. О'кей?
— Да, мисс Уэбли.
Мы медленно потащились из класса, а она засмеялась и сказала:
— Ох, идите прямее. Выпрямитесь! Вы не можете выходить, едва двигаясь, как теперь, девушки! Думайте о вашем достоинстве!
Итак, каждая из нас подумала о своем достоинстве (самое: последнее, о чем обычно думала каждая из нас) и пошла к Гарри и красно-синему автобусу. Мы делали усилие, пока мы ехали через Майами-Бич, мы делали усилия, когда шли через фойе отеля; Но как только мы добрались до номера, я обессилено упала лицом в постель, Донна села, вздыхая, а Альма бормотала что-то по-итальянски. Я понимала, что то же самое происходит и в других номерах.
У нас не было шанса. Должно быть, триллионы мужчин ожидали возвращения девушек, и сразу же по всему четырнадцатому этажу, повсюду, как сумасшедшие, начали трезвонить телефоны. Чертов телефон пять раз звонил Донне, не меньше, и один раз Джурди, которая, свернувшись клубочком, лежала на постели в другой комнате, и один раз Альме; а я была лишь связной, я должна была отвечать на каждый звонок, потому что была ближе всех к телефону. И не только свои усталые кости я должна была вытаскивать из могилы на каждый звонок, но просто я была одинокая, нелюбимая, никому не нужная, сама мисс Прокаженная. Мне хотелось лечь и завыть. Это было все более непереносимо, потому что я чувствовала себя с каждым разом все хуже и хуже, когда говорила: «Минуточку, пожалуйста», — в то время как каждая из девушек оживлялась, как сумасшедшая, когда брала у меня трубку телефона. Будто она содержала неисчерпаемое количество витаминов, или бензедрина, или гормонов. Боже, мне тоже были нужны витамины, бензедрин или гормоны, и так много, сколько есть. Я нуждалась во всех трех стимулах.
Наконец, совершенно измотанная частыми звонками, я обратилась к Донне:
— Ответь, это наверняка тебя. — Она ответила, и затем трубка повисла у нее на пальцах, как мертвая крыса.
— Кто-нибудь видел Томпсон?
Я отозвалась:
— Ты это честно?
— На том конце спрашивают кого-то по имени Томпсон. Ты Томпсон?
Я выхватила трубку из ее рук и сказала:
— Хелло!
— Мисс Томпсон? Привет. Как дела? Это Н. В.
Я могла умереть. Я могла выплакать океан слез и затопить весь «Шалеруа». Я могла разорвать свое горло. Я сказала:
— О, о, хелло! Как мило с вашей стороны, что вы позвонили.
— Это здорово — слышать вас снова, мисс Томпсон. Я вас не видел целую неделю. Я надеюсь, мы с вами повидаемся.
— Ну, вы знаете, мы так много работали, ни у одной из нас не было ни минуты позвонить своим.
— Они действительно вас загоняли, а?
— Они действительно заставляют нас работать.
— Да. — Он глубоко вздохнул. — Послушайте, в таком случае, не воспользоваться ли нам несколькими часами передышки? А? Как вы думаете? Может быть, вы могли бы поужинать со мной этим вечером, мы могли бы заглянуть в маленький клуб, который я знаю…
В этих нескольких словах заключалась вся история жизни Томпсон. Кто пригласил ее на свидание? Человек, с которым ей не разрешали видеться. О, Боже, Боже! Боже!
Я сказала:
— Мистер Брангуин, простите меня, простите меня… Он ждал.
Я сказала:
— Я приму ваше приглашение с благодарностью, мне понравится это в любое другое время, когда я свободна, но я так устала; я не могу сегодня никуда пойти. Мне очень жаль.
— О'кей. А как насчет завтрашнего вечера?
Я была готова совершить харакири при помощи моих старых тупых маникюрных ножниц.
— Но завтра вечером, я ужасно извиняюсь, завтра вечером у меня свидание, о котором я договорилась раньше, на неделе.
— Понимаю.
— Я чувствую себя неловко из-за этого…
— Не переживайте, мисс Томпсон. Может быть, в какой-либо другой раз. А?
— Да. Я тоже надеюсь.
— Берегите себя, — сказал он.
— Буду. Спасибо за звонок. Большое вам спасибо.
Он отключился. Я положила трубку и повернула голову к стене. Это была почти битва насмерть между судьбой и мной, и я знала, кто победит в ней.
Донна спросила:
— Брангуин?
— Да.
— Ты чертовски глупа.
— Донна, заткнись.
— Кому бы ты причинила вред, если бы пошла с ним?. Ты можешь сама о себе позаботиться, можешь?
— Донна, заткнись.
— Я тебя не понимаю, дорогая. Я не понимаю, как устроена твоя голова.
Я вышла из номера в полном отчаянии. Было невозможно находиться здесь с тремя девушками, готовящимися к свиданиям. Каждая из них была в поту и хотела принять душ и одеться, но Альма, как обычно, заняла ванную, и открытая война могла вспыхнуть в любую минуту. Я спустилась в вестибюль, бормоча себе под нос снова и снова: «Суббота, вечер, никакого свидания. Суббота, вечер, никакого свидания», и вдруг я заметила, что, прогуливаясь в вестибюле, всматриваюсь в мужчин, а они разглядывали меня (и поглядывая искоса) и смотрели мне вслед. Мой Бог! Что за ужас!
Удивительно, что можно загнать в свое подсознание другого человека только потому, что другой человек стал твоей частью третью неделю подряд, хотя ты с ним и не встречаешься.
И в тот момент, когда я поняла, как безнадежно было мое подсознание, я подумала: «О'кей, детка, существует лишь один путь реализовать это дело»; и я вошла в телефонную будку, со стуком закрыла дверь и сказала холодной телефонистке:
— Соедините меня с номером тысяча двести восемь, пожалуйста, — И стала ждать.
Он сказал, подойдя через пять секунд:
— Хелло.
— Доктор Дьюер?
— Да.
— Это мисс Томпсон.
Он, разумеется, был ошеломлен.
— Да, да, да, — сказал он.
— Я надеюсь, вы не забыли о моем звонке вам в субботу вечером?
— Кэрол, я только что звонил вам.
— Это правда?
— Абсолютно.
Я сказала:
— Я звоню из вестибюля. Номер телефона здесь — двадцать шесть, — и я положила трубку.
Через пару мгновений зазвонил телефон. Я дала ему прозвонить шесть раз, потом подняла трубку и сказала:
— Хелло?
— Кэрол…
— Извините меня. Кто это?
— Рой Дьюер.
— Ну, доктор Дьюер! Какой сюрприз! Как мило, что вы позвонили. И что я могу сделать для вас, доктор Дьюер?
— Кэрол, вы верите мне? Я хотел позвонить вам каждый вечер на этой неделе, каждый вечер.
— Доктор Дьюер, вы говорите очень приятные вещи.
— Я вам не лгу.
— Ну, доктор Дьюер, я никогда даже ни секунды не думала, что вы мне лжете.
— Кэрол…
Я не могла сдержать свой голос:
— Рой, о Рой, я почти умираю от одиночества. Рой, я так одинока и несчастна. Я хочу умереть.
— Вы в вестибюле?
— Я еще в вестибюле, Рой, я еще у телефона с номером двадцать шесть.
— Я сейчас спущусь. Я встречу тебя в кафе.
Я не сказала «до свиданья», не поблагодарила, а положила трубку и пошла в кафе, села за столик, разглядывая рисунки растрепанных пастушек; и в самом деле, он пришел через пару минут и сел, глядя на меня. На нем были серые брюки и серая рубашка, узкий однотонный бледно-желтый галстук и серый спортивный пиджак, а за стеклами роговых очков его серые глаза были жесткими, но тревожными.
— Хелло, — сказал он.
— Хелло. Ты хочешь извинить меня за звонок тебе?
— Конечно, нет.
— Я никогда раньше не звонила мужчине вот так, как сейчас. Я стыжусь самой себя. Доктор Дьюер, психиатров обучают, как быть жестоким?
— Не говори так.
— В четвертый вечер (с момента моего прибытия сюда) ты повел меня на пляж и поцеловал. Ты помнишь этот смешной инцидент?
— Да.
— С того времени…
Он резко прервал меня:
— С того момента я люблю тебя. Ты хотела подтверждения этого?
— О, Боже мой, — сказала я. Затем я продолжила: — Закажи, пожалуйста, кофе. Со сливками.
Он повернулся и кивнул официантке, и мы не разговаривали, пока она не принесла нам обоим кофе в маленьких серебряных кофейниках с серебряным кувшинчиком для сливок и серебряной сахарницей. — Вы понимаете, как я себя чувствую? — спросила я, как только мы остались одни. — Я чувствую себя точно так, как та бедная девушка, которую беспокоила луна и которая совершенно обнаженная приходила поглядеть на вас в три часа ночи. Но я сделала это при ярком дневном свете.
— Извини меня.
— Я рада, что ты просишь прощения, Рой.
Он сказал:
— Я думал, что ясно все тебе объяснил. Я думал, что ты поняла.
— Что, Рой, дорогой?
— Невозможность для меня иметь отношения с девушкой, которая проходит подготовку в школе.
— Я помню, Рой. Ты сказал мне это. Я спрашивала тебя, возможны ли у нас какие-либо отношения, но ты никогда толком не объяснил этого. Сможешь ли ты иметь со мной отношения, когда я получу диплом?
Он ответил очень резким, хриплым голосом:
— Арни Гаррисон знает, что я люблю тебя.
— Ох! Я весьма рада, что ты сказал ему об этом до того, как сказал об этом мне.
Он ударил рукой по столу: хлоп!
— Успокойся! Прекратишь ли ты острить по моему адресу?
— Но действительно я восхищена тем, что мистер Гаррисон первым узнал об этом. Я не могла бы быть более счастливой.
— Вся школа знает об этом, — сказал он с отчаянием. — Все в мире знают!
— Как восхитительно. Ты напечатал это в «Майами гералд» или где-либо еще?
— Обо всех целях и намерениях, — продолжил он. Он смотрел на меня по-настоящему разозлившись. — Это было написано у меня на лице, когда я встретил тебя на прошлой неделе на играх джей-элэй, вот и все. Арни Гаррисон, Кэролайн Гаррисон, Пег Узбли, черт побери, они не могли не заметить этого. Арни сказал, это было самое смешное зрелище, которое он когда-либо видел за всю свою жизнь. Он сказал, что я сидел там весь вечер и светил, как луна, тебе в затылок. И потом, когда ты сказала мне позже… — Он остановился, снял свои роговые очки и сильно подышал на них.
Я сказала ослабевшим голосом:
— И мисс Уэбли догадалась?
— Будь уверена в этом.
— Она расстроена?
— Почему она должна расстроиться?
— Я думала, может…
— Настало время, когда ты, может быть, перестанешь думать. Она скоро выходит замуж за одного из наших пилотов. Если ты действительно хочешь знать факты, то я ужинал с ней пару дней назад, и она провела эти три часа, расточая тебе похвалы.
— Ох, Рой. — Я начала плакать.
Он снова надел очки и протянул мне свежевыстиранный носовой платок. Как опытный эксперт, он наверняка знал, что я собираюсь пролить одну или две слезы во время этого свидания.
— Возьми, — сказал он.
— Спасибо. — Я промокнула глаза и высморкала нос.
Он сказал:
— Арни обещал оставить тебя здесь, в Майами, после получения диплома. Это стало бы для тебя авиабазой. Он не упомянул мне об этом до последней ночи. Он только что приходил перед тобой и подтвердил это, так что и я… — Его очки снова мешали ему. Он снял их и зловеще поглядел на них. — Мы не были бы разъединены. Это очень важно.
Я встала, не говоря ни слова, и двинулась в туалетную комнату. Я там проплакала около десяти минут.
Он сказал, как только я возвратилась:
— Сегодня вечером я ужинаю с руководителем тренировочных полетов. Я не могу избежать этого. И не смогу возвратиться не слишком поздно. Могу ли я вместе с тобой завтра пойти на ленч?
— Да, Рой.
— Мы встретимся завтра здесь в восемь тридцать?
Я сказала:
— Рой, не слишком ли это рано для ленча?
— Мы можем начать с завтрака.
— Да, Рой.
— Потом мы можем поехать куда-нибудь, чтобы побыть одним. Именно об этом я собирался тебе сказать. Я старался преодолеть стремление к тебе, но не мог, я должен был увидеть тебя. Но ты позвонила первая.
Я сказала:
— Рой, я готова была перерезать себе горло.
— После того как ты в следующую пятницу получишь диплом, мы можем… — Он посмотрел на меня.
— Что мы можем?
— Сделать это официально.
— Что это означает, Рой, сделать это официально? Рассказать миссис Монтгомери?
— Устроить помолвку, — сказал он. — Обвенчаться. Что-то вроде этого. Как ты скажешь.
— О Боже.
Он потянулся через стол, я сделала то же, и наши руки встретились.
Я сказала:
— Это идиотский вопрос, но ответь: я могу позвонить тебе, дорогой, в промежутке между сегодняшним днем и до следующей пятницы? Это страшно важно. Я никому, дорогой, прежде не звонила.
— Не из классной комнаты, — ответил он. — Ты должна быть благоразумной. В следующий вторник я все скажу в твоем классе, и это могло бы выглядеть… — Его рука стала очень тяжелой и твердой. Он сказал: — Я схожу с ума от тебя. Ты знаешь это? Я слеп и глуп и без ума от тебя.
— Это все электричество, — сказала я.
— Электричество?
— Да. Миллион вольт.
— Нет. Что касается меня, то это адреналин.
— Я даже не знаю, что такое адреналин. Рой. Это не то, что делает тебя холодным?
— Мы разберемся в этом завтра, — сказал он. — Сейчас я должен идти.
— Сейчас?
— Да. У меня ужин с руководителем тренировочных полетов. Я уже сказал тебе.
— Я помню. — Слезы хлынули из моих дурацких глаз. — Рой, ты должен идти? Ты должен? — Но прежде чем он ответил, я сказала: — Прекрасно. Иди. Иди. Черт побери, я не стану между тобой и твоим долгом. — Я снова высморкалась в его носовой платок и вытерла поток слез. — Извини меня, я так страдаю от своей глупости, Рой. Это ужасно, все это. Едва я успела вонзить свои когти в тебя, как ты собираешься меня оставить для кого-то еще.
Он сказал:
— Не заставляй меня страдать еще больше.
— Прекрасно, дорогой. Все в порядке.
— Что ты планируешь на вечер?
— Планирую! — закричала я. — Кто планирует? Ты сумасшедший? Все, чего я хочу, это любви, и все, что я получаю, это крохи и обещания…
Он выглядел совершенно несчастным.
Я сказала:
— Пожалуй, пойду и похороню себя в кино. Не беспокойся обо мне, Рой. У меня будет масса веселья.
— Только помни о том, что я тебе сказал.
— О руководителе тренировочных полетов?
— Нет. О том, что я люблю тебя всем моим сердцем.
— О, дорогой…
— И, — сказал он, — будь подальше от офицеров военно-воздушных сил. Понимаешь?
— Рой! Ты становишься ревнивым в последнюю неделю? Это так?
— Я хотел задушить парня голыми руками.
— Вот это да!
Он сказал мрачно:
— Это самая подходящая реакция для человека моей профессии.
— О Боже, ты ревнуешь! Как прекрасно!
Это было странно, потому что я всегда презирала ревность как самое отвратительное чувство. Теперь я приветствовала ее. Чаша моего счастья переполнилась.
Мы едва дотронулись до нашего кофе, но он должен был уплатить за все. Мы вышли, шагая рядом друг с другом, и я внезапно заметила, что кафе наполнено мужчинами, женщинами и детьми с пуделями, а у кого-то был даже персидский голубой кот на желтом кожаном ремешке. Странно: ведь когда мы с Роем разговаривали, вокруг нас на милю не было ни единой души. Это кафе, как я поняла, не было лучшим местом для любовной сцены, и это должно было в известной мере стеснять такого человека, как Рой. Я знала, когда ты наконец преуспела в своей назойливости и вырвала у мужчины признание в любви к тебе, что-то большее, чем несколько тщательно отобранных слов, должно последовать за этим; но Рой не мог отправиться в город в «Салон Фрагонара», слишком много было ожидать от него, чтобы он впал в неистовую страсть и принялся срывать с меня блузку и т. д. Помимо всего, у него была страшно ответственная работа в «Магна интернэшнл эйрлайнз», и когда мужчина имеет такую страшно ответственную и важную работу, то он должен охранять свою репутацию. Это любому ежику понятно.
Выходя из кафе, он сказал:
— Я покидаю тебя здесь. Извини меня. Но я обязан это сделать. О'кей?
— О'кей, дорогой. Но уходи побыстрее.
Я попыталась повернуться к нему спиной, когда он оставлял меня, но не смогла. Я стояла и смотрела на его прекрасное сильное тело, на его легкую походку, пока он шел к одному из лифтов, и наконец он исчез. Тогда я двинулась через вестибюль, чувствуя, что поток слез наполнял мой живот и едва не затопил меня всю, и я побежала в туалетную комнату — в «Шалеруа» их было полно — и плакала, пока мне не стало легче. Тогда я снова вышла в вестибюль и встретила Сюзанну, блондинку, которая должна была отрезать свой «конский хвост». Она разглядывала витрину ювелирной лавочки, представлявшей в миниатюре магазин Тиффани, где Люк Лукас купил для Джурди золотой браслет и, похоже, обручальное кольцо тоже.
— Я сказала:
— Привет, Сюзанна.
Она ответила:
— Привет, Кэрол.
И мы грустно стояли, глядя на бриллиантовые ожерелья, стоимость которых равнялась стоимости Земли. Мы бессвязно поболтали, и я узнала, что она также сегодня вечером не идет на свидание, — ее подруга Жаклин встречается с южноамериканским джентльменом, который занят ореховым бизнесом, продажей бразильских орехов повсюду. В результате я предложила Сюзанне поужинать вместе и отправиться в кино, чему она очень обрадовалась. Мы договорились встретиться снова через полчаса, прямо здесь, перед ювелирной лавкой, и мы отправились по своим номерам, чтобы чуть освежиться.
Джурди уже ушла, очевидно, на встречу с Люком. Донны тоже не было, но я не имела представления о ее свидании — кажется, она собрала за прошедшие три недели целую свиту. Я даже не знала, возьмет ли она «импалу» Н. Б., и меня это совсем не заботило. Альма, как обычно, была в ванной, но она только приводила с помощью душа в порядок свои кудри, поэтому дверь в ванную была открыта, и она могла мне крикнуть.
— Кэрол!
— Да?
— Ах, это ты. Ты вечером здесь, Кэрол?
— Нет, я иду в кино.
Она торопливо вышла из ванной и, по обыкновению, была как мечта, в великолепном белом платье с глубоким вырезом на груди и огромной желтой розой, вышитой на левом бедре. Ее волосы, более кудрявые, чем обычно, спускались по спине. Мгновение она смотрела на меня и с нажимом сказала:
— Кэрол!
— Ну что?
Она разглядывала мое лицо:
— Ты плакала?
— Кто, я?
— Хо-хо, Кэрол! Ты не похожа на себя. Ха-ха, Кэрол!
— Ради всего святого, перестань так шуметь. «Хо-хо. Ха-ха». Это напоминает время кормления в зоопарке.
Она сказала еще более резко:
— Ты знаешь, как мы говорим в Италии? «Она была на фиесте, ее голос изменился». Это означает, что она больше не девушка. Не девственница.
— Альма, ради Бога, не урчи, как водосточная труба.
— Доктор? — спросила она, глядя на меня. — Я не утверждаю, что ты с ним спала, но он сделал тебя счастливой? А?
— Будь хорошей девочкой, милочка. Помолчи.
— О'кей, ты хочешь сохранить это в секрете, я не буду мешать.
— Во сколько у тебя свидание?
Она посмотрела на свои часы.
— Двадцать минут назад.
— Это звучит вполне разумно.
— Сонни милый приятный парень. Ему нравится ждать.
— Куда вы собираетесь пойти?
— На сегодняшний вечер у него большие планы. Какое-то совершенно особое место.
— Альма…
Она подошла ко мне вплотную и рассмеялась мне в лицо:
— Ох, Кэрол! Кэрол! Ты опять превращаешься в мою мать?
— Душечка, во мне нет и кусочка от твоей матушки, но только будь осторожной с этим парнем, обещаешь?;
— Осторожной, осторожной, — она передразнила меня своим глубоким низким голосом. — Ты думаешь, я не осторожна?
Я сказала:
— Ведь никакого нет вреда от того, чтобы быть осторожной. Только помни об этом.
— Моя мать всегда мне говорила то же самое. — Она снова перешла на низкий глубокий бас: — «Альма, Будь осторожной. Только помни об этом. Будь осторожной!» — Она усмехнулась. — Кэрол, ты знаешь что? Ни один мужчина не дотронулся до меня. Правда. Ни один.
Я уставилась на нее.
Она спокойно смотрела на меня своими огромными прекрасными глазами цвета меди, и, к моему крайнему удивлению, я знала, что она не лжёт. Она отвернулась со словами:
— Вечер холодный, да?
— Нет, теплый.
— Я лучше возьму жакет. В машине прохладно.
Сюзанна немного запоздала — она также всплакнула, — потому что скучала по дому, как она объяснила позднее. Я могла понять ее и посочувствовать. Она приехала из Парижа, и любая девушка, приехавшая из Парижа, готова покончить жизнь самоубийством, если она покинула Париж всего лишь на несколько часов; и давай признаемся, Париж и Майами-Бич все же слегка отличаются друг от друга по стилю и атмосфере. Мы поужинали в китайском ресторане, и она рассказала мне историю своей жизни от начала и до конца. Люди столь восхитительны, что я готова слушать их часами. Ее парня-друга звали Жаком (она показала мне его моментальное фото, и ее глаза наполнились слезами. У него было удлиненное тонкое лицо и волнистые волосы, которые вздымались вверх на шесть дюймов, и огромный кадык, отвратительный галстук и страшно напряженный взгляд); ее проблема заключалась в том, что Жак изучал медицину и не мог позволить себе жениться на ней в течение нескольких лет после ее возвращения. К тому же он был крайним пуританином и даже не мог помыслить ни при каких обстоятельствах переспать с ней, хотя он спал с другими девушками регулярно, ибо, кроме всего прочего, она была девушкой, на которой он собирался жениться, и совращение ее было невозможно. Французы совершенно неподражаемы в вещах такого сорта. Я думаю, они отличаются столь дикой логикой, что просто невозможно не преклоняться перед ними. А тем временем Сюзанна экономила каждый заработанный цент, чтобы суметь поддержать его до завершения образования, что должно было произойти (насколько я могла судить) около середины 1999 года.
Она была помешана на вестернах, и мы ухитрились посмотреть два фильма подряд. По-моему, они были отвратительны, но Сюзанна совершенно и полностью балдела от них. Казалось, что они пробуждают что-то очень примитивное в ее утонченной душе, и если это не экзистенциалистское, то тогда я не знаю, что это такое. Позже мы съели по гамбургеру и выпили кофе — она была без ума от гамбургеров, также что-то от экзистенциализма, — и тогда мы побрели в отель. Наконец вечер закончился. Он не был лучшим и благоприятнейшим вечером в моей жизни, но он прошел. Я увижу Роя за завтраком через несколько часов, мы начнем по серьезному заниматься радостным делом знакомства друг с другом и любви; и когда я вошла в лифт, я задрожала.
В номере было темно и прохладно и веяло сладковатым ароматом, когда я вошла. Никто из девушек еще не вернулся — было всего лишь десять минут второго, и я никого и не ожидала увидеть до двух часов ночи, нашего крайнего субботнего срока. Я надела пижаму и села, глядя некоторое время на картину, открывающуюся из окна, прислушиваясь к ночной тишине, и случайно увидела, как яркая звезда пронеслась по черному бархату неба, и стала погружаться в дрему, получая от этого удовольствие, — радуясь, этому изысканному чувству скольжения в своего рода нежнейшее небытие, — и внезапно я вдруг пробудилась и подумала о Рое и о Джурди и Люке Лукасе, и как фантастично все это было; а затем я снова скользнула в пенистое небытие и поплыла в бесконечность. А затем вдруг, когда я растворилась, не соображая, нахожусь ли я в этом мире, зазвонил телефон. Он напугал меня, до смерти; и, когда я устремилась к нему, чтобы ответить, мне стало плохо и не хватало воздуха.
— Хелло?
Женский голос сказал:
— Ах. Это мисс Томпсон?
— Да, говорите.
— Ах. Это Главный окружной госпиталь.
— Что?
— Это Главный окружной госпиталь.
Она не хотела говорить со мной. Она колебалась. Я прижала трубку к уху, и мелкая холодная дрожь начала расползаться по моей спине. Наконец она проговорила:
— Мисс Томпсон, мисс ди Лукка только что доставлена сюда. Она дала нам ваше имя и просила нас связаться с вами.
— Мисс ди Лукка! Альма ди Лукка! Что случилось с ней?
— Извините меня. Она попала в автокатастрофу. Я спросила шепотом:
— Она пострадала?
— Она пострадала, да, некоторые повреждения. Вы ее родственница?
— Нет…
— Есть ли здесь кто-либо из ее родственников, с кем бы мы могли связаться?
— Я не знаю, она об этом никогда не упоминала. Пожалуйста, она серьезно пострадала?
— Она находится в том состоянии, какого и следовало ожидать… Мисс Томпсон, как вы думаете, вы сумеете приехать в госпиталь?
— Сейчас? Да, конечно. Сейчас же. Я уже выхожу. Скажите мне, пожалуйста, где находится госпиталь?
Она объяснила мне, а затем добавила без всякого нажима:
— Приходите к запасному входу и спросите миссис Мак-Куин.
— Вы миссис Мак-Куин?
— Да. Я ночной руководитель.
— Пожалуйста, миссис Мак-Куин, пожалуйста, она пострадала очень сильно?
— Приходите как можно скорее. До свидания. Она повесила трубку.
Я положила трубку и постаралась восстановить дыхание. Это было неправда, это была часть какого-то ужасного сна. Я подняла трубку снова и нажимала на кнопки до тех пор, пока не ответила телефонистка. Я сказала:
— Номер тысяча двести восемь. Очень срочно. Слава Богу, он был там. Он ответил после второго гудка.
Я сказала:
— Рой, это Кэрол. Произошло что-то ужасное. Речь идёт об автокатастрофе, моя соседка по номеру Альма в госпитале, они позвонили мне, чтобы сказать, что она ранена. Я должна отправиться туда немедленно.
Его голос, подобно голосу миссис Мак-Куин, был лишен выражения:
— В каком она госпитале?
— В Главном окружном госпитале.
— Кто тебе звонил? Кто-либо из докторов?
— Нет, миссис Мак-Куин, ночной руководитель из отдела аварий. Дорогой, извини, что я беспокою тебя.
— Это моя работа, — ответил он.-Все в порядке. Встречаемся прямо перед отелем, как можно скорее. Я там буду.
Я надела синие брюки и узорную рубашку, поискала вокруг в бешенстве, пока не нашла свой серый кашемировый свитер. В две секунды расчесала волосы и подкрасила в три секунды рот; затем я вытащила свою белую из свиной кожи сумку, упаковала ночную черную рубашку Альмы, поскольку помнила очень хорошо, что госпитальные рубахи могут вызвать у нее зуд. Я прихватила ее туалетные принадлежности, маленькую бутылочку духов и упаковку с салфетками для лица.
Дрожа, я стояла перед отелем пару минут, пока подъехал Рой. У него был сверкающий красный спортивный автомобиль, который оказался для меня сюрпризом и с новой стороны раскрывал личность владельца машины. Рой был одет официально, в темно-синий легкий костюм и темно-синий галстук.
Когда мы выезжали по подъездной дорожке, я спросила:
— Ты знаешь, где находится этот госпиталь?
— Да. Я говорил с миссис Мак-Куин.
— Она тебе сказала… — Я не могла закончить свой вопрос.
Он ответил резко:
— Мы все узнаем, когда приедем туда. Миссис Мак-Куин не жаждала дать какую-нибудь особую информацию.
— А что с парнем, с которым была Альма, Сонни Ки?
— Он погиб.
— О, Боже мой.
Я съежилась на сиденье. Над головой со свистом шумели верхушки пальм, и все перед нами было золотисто-зеленым в свете фонарей.
Рой сказал:
— Ты знаешь этого пария?
— Я не знала его. Я видела его лишь однажды.
— Напомни мне его имя.
— Сонни Ки.
Через мгновение Рой произнес:
— Знакомое имя.
— Он был боксером, Рой. Он раньше был боксером.
— Да. Теперь я догадался, почему мне знакомо это имя. Как Альма познакомилась с ним?
— Она встретила его в отеле. Рой фыркнул.
Я сказала:
— Рой, я сделала все возможное. Последнее, что я ей сказала, прежде чем она ушла сегодня вечером: будь осторожна. Я предупреждала ее относительно него.
— Почему?
— У него был плохой характер. Я предупреждала ее. Она рассмеялась мне в ответ. Рой резко сказал:
— Откуда тебе было известно о его плохом характере? Вообще обо всем этом?
— Понимаешь, Нат Брангуин рассказал, мне, — ты знаешь, этот игрок, тот, с которым мне запретили общаться.
— Что тебе рассказал Брангуин?
— Что у Сонни Ки плохой характер и что Альма не должна иметь с ним ничего общего.
— И ты рассказала Альме?
— Да.
— Что тогда?
— Она не хотела слушать меня, Рой. Она только смеялась. Она сказала, что позаботится сама о себе.
Мы остановились перед светофором. Рой сказал:
— Почему ты не сообщила эту информацию мне или Арни Гаррисону, или Пег Уэбли? — Он был очень зол.
Я сказала:
— Дорогой!
— Я спрашиваю тебя, Кэрол: почему ты не проинформировала нас об этом?
— Рой, как ты можешь ожидать от меня, чтобы я сделала нечто подобное?
— Твоим долгом было сообщить об этом.
— Но, Рой, будь благоразумным. Я не могу сообщать тебе или кому бы то ни было о каждой из моих соседок по номеру, я не могу прийти к тебе и рассказать тебе о мужчинах, с которыми они встречаются.
Мгновение он размышлял, а затем сказал:
— Извини меня. Я не это хотел сказать тебе. Мы были в состоянии предотвратить несчастье, вот и все.
Мы едва ли еще что-то сказали друг другу, пока не приехали в госпиталь. Мы поспешили к аварийному входу и спросили миссис Мак-Куин; спустя пару, минут она вышла к нам — крупная, крепко сложенная женщина. Когда она подошла, Рой сказал:
— Позволь мне вести разговор.
— Да, дорогой.
Он сказал ей:
— Хелло, миссис Мак-Куин. Это мисс Томпсон. Я — доктор Дьюер.
Она даже не взглянула на меня.
— А, доктор. Да, да.
Он отвел ее в сторону, и они заговорили, понизив голоса. Я поняла, что это особая сфера его компетенции: он мог задать все вопросы в мире, а я не могла — я была никто. Затем они начали удаляться, как будто они совсем забыли о моем присутствии; но в самый последний момент Рой вспомнил. Он вернулся ко мне и сказал:
— Садись и устраивайся поудобнее. Я приду к тебе, как только смогу. Я собираюсь переговорить с доктором Уокером, который занимается этим случаем.
Во всех госпиталях одно и то же. Они призывают вас поторопиться изо всех сил, а затем вы ждете, и ждете, и ждете, и ничего не происходит, — вы ничего не видите, ничего не слышите, сестры и практиканты снуют мимо вас, будто вы невидимы. Комната, в котором я ждала, была вполне приятная и мило обставлена; но я не интересовалась госпитальной меблировкой, меня интересовала только Альма. Мне хотелось быть только уверенной в том, что с ней все в порядке и что она не очень страдает от полученных ран. В конце концов, более чем через сорок минут Рой возвратился с маленьким полным молодым врачом. Сержант полиции, краснолицый и потный, суетился поблизости. Врач был одним из тех людей, у которых на лице всегда была дежурная улыбка. Он с печальной улыбкой посмотрел на меня, когда Рой представил нас:
— Мисс Томпсон, Доктор Уокер.
— Добрый вечер, мисс Томпсон.
— Добрый вечер, доктор Уокер. Как она?
Он побледнел. Рой сказал:
— Она находится под воздействием сильных успокаивающих средств.
— Но как она?
Рой повторил:
— Я сказал тебе. Она спит.
— Могу я увидеть ее?
Доктор Уокер сказал:
— Ну, в этом мало смысла, мисс Томпсон. Она спит, вы понимаете, она находится под воздействием успокаивающих средств. Вы не смогли бы поговорить с ней.
— Она умерла?
— Нет, — ответил Рой.
Я сказала:
— Пожалуйста, может быть, кто-то мне скажет, как она себя чувствует?
Уокер глянул на Роя. Затем он сказал мягко:
— Она получила ряд ранений, но мы не знаем, насколько они обширны. Нам станет это известно, когда мы сделаем ей рентген, мы сейчас намереваемся это сделать. Мы сделали для нее все, чтобы она чувствовала себя сносно, и мы все надеемся на лучшее.
— Я хочу ее видеть. Она спрашивала обо мне. Я ее подруга. Я хочу, чтобы она знала, что я пришла.
Рой сказал:
— Кэрол, она спит. Ей дали сильные успокаивающие средства. И ее готовят, чтобы отвезти на рентген.
— Я буду ждать, пока она не проснется. Рой, я должна быть здесь, когда она проснется. Она здесь иностранка. Рой, я должна быть с ней рядом.
Доктор Уокер сказал:
— Боюсь, мисс Томпсон, что она проспит, по крайней мере, до утра.
— Тогда почему мне сказали, что я должна приехать сюда как можно скорее?
Рой сказал:
— Существуют определенные формальности в делах такого рода. Я уже позаботился обо всем.
— Рой…
— Расслабься, — сказал ои мягко. — Только расслабься.
Я закусила губу и смахнула несколько слез.
— Я принесла для нее несколько вещей — ночную рубашку и косметику и так далее, — сказала я доктору Уокеру. — Будьте добры проследить, чтобы она получила их.
— Конечно. — Он взял белую сумку из свиной кожи, как будто боялся, что она может взорваться в его руках!
Я сказала:
— Если она проснется, доктор, скажите ей, что я была здесь и при первой возможности вернусь утром, чтобы увидеться с ней.
— Конечно, конечно. Можете мне поверить, мисс Томпсон.
— Пойдем, — сказал Рой. Он попрощался с доктором Уокером за руку и сказал ему: — Я буду поддерживать с вами связь. — Затем он обратился к сержанту полиции: — До свидания, сержант. Спасибо за вашу помощь.
— Всегда готов служить, сэр.
Доктор Уокер застенчиво улыбнулся мне, и Рой вывел меня.
Когда мы оказались в маленьком красном автомобиле, я сказала:
— Рой, скажи мне правду. Как она?
Он только собирался включить мотор, но сразу же отвел руку. Его голос был очень ровным и невыразительным. Он сказал:
— Кэрол, извини меня. Ее состояние не так хорошо.
— Что это означает, Рой? Что это означает; ее состояние не так хорошо?
— Они не знают еще, насколько обширны ее раны. У нее сломан таз, и это может привести к некоторым функциональным расстройствам.
— О, Боже мой, что это может означать?
— В настоящее время она не может двигать ногами. Врачи узнают больше, когда сделают рентген.
— О, как ужасно.
Он завел мотор, но не тронулся. Мы сидели. Он сказал:
— Она была в сознании, когда ее привезли. Она сказала доктору Уокеру, что мужчина напал на нее на пляже и изнасиловал ее.
— Рой!
— Я полагаю, что потом он испытал в какой-то степени угрызения совести. Сержант Хэдли считает, что машина неслась со скоростью свыше ста миль в час, когда произошла катастрофа.
Я беспомощно плакала:
— Где это произошло, Рой?
— На шоссе над морем. Машина выскочила на обочину, мужчина потерял контроль, и они перевернулись. Он погиб мгновенно.
— Рой, скажи мне. Ты видел ее?
— Да, несколько мгновений.
— Как она выглядит?
— Она под наркозом. Я сказал тебе.
— Нет, я имею в виду, пострадало ли ее лицо?
— Машина вошла в скольжение, прежде чем она перевернулась. По-видимому, у нее было время, чтобы защитить свое лицо. Ее руки порезаны, у нее несколько, ран на голове, но они не такие серьезные, как остальные.
— Слава Богу, что ее лицо не пострадало, Рой. Она такая красивая девушка, такая красивая.
Он тронул машину, и мы поехали.
Всю дорогу назад мы не разговаривали. Он оставил меня наедине со своими мыслями, возможно, он тоже погрузился в раздумья, — и я думала о бедной Альме, страдающей и без сознания, прекрасной и эгоистичной, жадной и раздраженной, и, однако, по какой-то причине привязанной ко мне, я думала о человеке, которого полюбила. Беспричинно. Такова уж любовь, подумала я. Не нужно никаких причин, чтобы она возникла.
Когда мы приехали в «Шалеруа», Рой оставил свою машину, чтобы ее припарковал один из швейцаров. Когда мы вошли в лифт, он сказал:
— Я хочу, чтобы ты пошла со мной в мой номер. Я тебе дам кое-что, чтобы ты смогла уснуть.
— Мне ничего не нужно.
Он не согласился. Он сказал бою в лифте:
— Двенадцатый этаж, — и когда мы остановились, взял меня за руку и повел к своему номеру. В номере он сказал:
— Сядь, — но я не могла сесть. Я стояла, глядя на него, и он понимал, что я отчаянно нуждалась в его утешении. Он обнял меня, и я почувствовала, во второй раз упругость его рта и его тела. Я снова заплакала, и он подвел меня к креслу и очень нежно, но со знанием дела усадил меня. Затем он ненадолго оставил меня одну, рыдающую, уткнувшись в ладони.
Возвратившись, он сказал:
— Вот, — и протянул мне стакан, наполненный кубиками льда и какой-то желтой жидкостью.
Я спросила:
— Что это?
— Виски.
— Мне нельзя…
— Ты можешь выпить. Это чисто медицинское средство. И возьми вот еще… — И он протянул мне также маленькую зеленую таблетку.
— Мне нужно это?
— Да.
Я задохнулась от виски и, пока с трудом его пила, оглядела комнату, так, чтобы вспомнить в будущем, когда уйду от него, какая у него обстановка. Это была большая комната, напоминающая наши на верхнем этаже, соединенная с маленькой, служившей ему спальней. Мне понравилось, что в ней не было особого порядка. Повсюду были разбросаны книги, беспорядочная груда бумаг на столе и пара рубашек, висящих на кресле. Я сказала, как только овладела голосом:
— Тебе нужна жена.
— Мне?
— Конечно. Я никогда не предполагала, что ты такой неряшливый. Я думала, что ты аккуратный и точный.
— Почему у тебя возникла эта мысль?
— Я так воображала. Ты знаешь, каковы девушки. Они полны фантазий.
— Ты приняла уже таблетку?
— Она у меня в руке.
— Прими ее.
— Нет, Рой, я не хочу.
— Почему нет?
— Я боюсь, что просплю. Я должна утром немедленно отправиться в госпиталь. — Затем что-то, беспокоившее меня, возникло у меня в памяти, и я сказала: — Рой, эти раны на голове. Они опасны?
— Уокер сказал мне, что, по его мнению, они не могут принести серьезного вреда.
— У нее забинтована голова?
— Ну конечно, раны перевязаны.
— Они обрезали ей волосы?
— Да, конечно.
Он позволил мне поплакать чуть дольше; затем уговаривал меня выпить еще виски.
— Прими таблетку, — сказал он, но я все еще отказывалась. Он сказал: — Ладно, когда ты проснешься утром, позвони мне. Я отвезу тебя в госпиталь.
— Спасибо тёбе, Рой.
— Теперь я провожу тебя до твоего номера.
— Тебе не следует…
— Не возражай мне.
— Но мужчинам не разрешено появляться на нашем этаже.
— Я не мужчина. Я из медицинского персонала.
— Для меня ты мужчина, — сказала я. — Все мужчины всего мира в тебе. — Я встала и поцеловала его в губы. — О, Рой, я так сильно люблю тебя.
Спустя несколько минут он отвел меня наверх и спокойно оставил меня перед номером. В номере горел свет, но возвратилась только Джурди. Я поняла это, увидев закрытой дверь в ее комнату. Я не могла осмелиться разбудить ее, чтобы рассказать о катастрофе. Донны еще не было дома, а на постели Альмы лежал кусок, черной бархатной ленты. Я взяла ее, чтобы убрать, и затем снова уронила ее на кровать.
